Тиран духа

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

— Нет! — вскричал Джеффри, — Неправда, дочь. Ты никого не убивала. Ты не ударяла меня ножом. Ты не сталкивала с лестницы священника. Ты ни в чем не виновата!

Юлиана безмятежно улыбнулась отцу:

— Вы, конечно, сами знаете, что не ваша жена напала на вас.

Джеффри попытался сесть на кровати.

— Но и не ты!

— Откуда вы можете знать? Вы говорите, что не видели, кто это сделал. — Юлиана осторожно присела на край кровати и взяла руку отца в свои.

— Вы понимаете, что леди Исабель — слабая женщина, но меня-то, отец, вы знаете.

Джеффри повернул голову:

— Ты не сделала ничего из этого.

— Ребенком я влезала на самые высокие деревья. Исабель стояла на земле и подбадривала меня, сама она не могла залезть даже на нижние ветки. Она всегда была гораздо женственнее меня.

— Не нужно, дитя, — прошептал Джеффри, стискивая ее руку.

— В детстве, когда Генри делался невыносим, я набрасывалась на него и валила на землю, драла за волосы и давала затрещины. Разве он не бегал к вам жаловаться? — Юлиана тихо рассмеялась. — Разве вы не помните, как часто вам приходилось растаскивать нас с братом, когда мы ссорились?

— Это были пустяки. Дети часто ведут себя так. Все это было несерьезно. Не пытайся, Юлиана, выдумать то, чего нет.

— Генри так и не простил мне своего позора.

— Ты не унижала его перед другими мальчишками.

— Все это происходило на глазах Исабель, отец. Он не забыл этого и нашел повод отомстить. Став взрослым и перестав бояться моих кулаков, он начал рассказывать обо мне налево и направо скверные истории — всякому, кто только желал слушать. Любой женщине трудно защитить свою честь, когда ее собственный брат чернит ее. Разве вы не видели, что между нами происходит?

По щекам сэра Джеффри медленно заструились слезы.

— Ты всегда была умнее его. Я думал, что тебе всегда все будет лучше удаваться. Да, он мне жаловался…

— А потом перестал? Так ведь?

— Мы с ним отдалились друг от друга. Ты это знаешь, но нарочно преувеличиваешь серьезность ваших ссор.

— Разве? Слухи, которые распространял Генри, заставили бы любого задуматься, прежде чем согласиться взять меня в жены. Любой монастырь, несмотря на самый щедрый взнос, не захотел бы принять меня в число своих монахинь. Я должна была убить Генри, чтобы спасти свое доброе имя. И вы только что сами сказали, что я умна. Тогда я, уж конечно, знала, когда на вас легче всего напасть. — Она вздохнула. — Исабель не виновата, ведь правда?

Сэр Джеффри пробормотал что-то невразумительное.

— Ну же, говори, Джеффри, — подбодрил Адам, делая шаг к постели друга. — Это была твоя жена?

— Нет. Юлиана права. Исабель этого не делала. Даже если у нее и была причина, ей бы не хватило сил. — Он с великой грустью посмотрел на свою жену.

Адам перевел взгляд на Юлиану.

— Тогда что ты скажешь на признание своей дочери, Джеффри? У нее одной осталась причина желать смерти Генри, и сообразительность, с которой…

Джеффри замахал на старого друга своим обрубком.

— Я не хочу из-за этой проклятой напасти терять еще одного ребенка.

— Если это не была твоя жена и нет никого, кто бы еще мог совершить все эти преступления, тогда нам придется согласиться с признанием твоей дочери.

Адам повернулся к Томасу:

— Брат, позовите двух моих стражников. Мы препроводим леди Юлиану…

— Нет! Это не она. Это не была ни моя жена, ни Роберт! — крикнул Джеффри.

— Тогда кто же, мой добрый друг? — с печалью в голосе спросил Адам.

Вопль старого солдата, словно лезвием, полоснул ему по сердцу.

— Да помилует Господь мою черную душу, Адам! Я убил своего первенца. Я покусился на жизнь вашего священника и за эти два злодейства я пытался отправить свою душу в ад, покусившись на самоубийство.

Мужчины долго смотрели друг на друга. У обоих на глаза навернулись слезы, оба по очереди сморгнули их. Джеффри первым отвел взгляд.

— Я бы никогда не допустил, Адам, чтобы Роберт поплатился за то, что сделал я. Ты должен мне верить. Когда я узнал, что он наткнулся на тело Генри и ты посадил его под замок как преступника, я делал все, что в моих силах, чтобы доказать его невиновность. Я пытался найти возможность сделать ее очевидной.

Адам кивнул.

— Зачем ты сделал это, Джеффри? Зачем убивать собственного сына?

— Я был убежден, что мой сын и моя жена наставляют мне рога. — Джеффри запнулся и взглянул в лицо жене, по которому текли слезы. — Твои жалобы на его ухаживания, любимая, начались слишком быстро и были слишком уж наигранными — вы же столько лет с ним знакомы. Я думал, ты пытаешься отвести мои подозрения от того единственного мужчины, с которым ты спишь, и заставить ревновать к тем многим, с кем ты открыто заигрывала.

— И все же они вдвоем тебя не обманывали, — мягко сказал Адам.

— Да, сейчас я это знаю, но на какое-то время вместе со способностью быть мужчиной я потерял и рассудок. Когда ты, жена, сказала мне, что у тебя начались месячные, я подумал, что это раньше положенного…

— В этом вы не ошиблись, милорд, — еле слышно откликнулась Исабель.

Ее муж слабо улыбнулся.

— Я решил, что ты хочешь прогнать меня из нашей постели, чтобы позвать туда моего сына. Я ждал снаружи, в темноте коридора, ведущего в башню, откуда мне было все слышно, самого же меня видно не было. Наконец я и правда увидел, как к твоей — нашей — двери подошел мужчина и постучал. Ты открыла дверь, и я бросился вперед. Стоя спиной ко мне, Генри сжимал тебя в своих объятиях… — Джеффри в нерешительности взглянул сначала на жену, потом снова на Адама. — От ярости я потерял голову, когда подумал, что он пришел, чтобы залезть к ней в постель. Я ударил его ножом.

Исабель оглянулась по сторонам, потом закрыла лицо руками.

— Пожалуйста, поверьте мне, добрые люди. Я не звала к себе Генри. Клянусь! — Она подняла голову. С залитым слезами лицом она повернулась к своему мужу: — Я только открыла ему дверь, потому что голосом, как две капли воды похожим на ваш, он заявил, что он — это вы. Вы должны мне верить!

— Замолчи, женщина. Сейчас моя очередь говорить. — Джеффри поднял глаза на Адама. — Моя жена говорит правду. Мы с ней говорили после той ужасной ночи, вдвоем — только она и я. Она сказала, что мой сын обезумел и не раз угрожал, когда был уверен, что меня нет поблизости и ее некому защитить. Если она не поведала обо всех его поступках, то только из уважения ко мне как к его отцу. Демон ревности перестал терзать мои сердце и душу, но, увы, слишком поздно.

— А отец Ансельм? — в наступившем молчании спросила Элинор.

— Это я его столкнул. Я не видел Ричарда, но слышал, как священник крикнул возле двери в мою спальню, что он видел мои подвиги и хочет услышать еще и о других. Я решил, что он видел, как я убил своего сына. Я подождал, пока он отвернулся. Потом подкрался сзади, ухватил за рясу и стукнул сперва головой о каменную стену.

Он взглянул на свой безобразный обрубок и покачал головой.

— Сила уже не та, что в те времена, когда я мог пользоваться обеими руками. Вот я и увидел, что не убил его. Когда я склонился над ним, он лежал неподвижно. Однако было слышно, что он дышит. Тогда я сбросил его из окна. Если не падение, то холод уж должен был довершить начатое.

— Святой отец уверяет, что видел, как ваша жена убила вашего сына.

— Бред. Пустые фантазии. — Он строго посмотрел на Исабель. Она не шевельнулась и не проронила ни звука. — Монахи часто ведут себя как женщины. Они выдумывают то, чего никогда не было.

— При серьезных ушибах головы люди тоже часто говорят странные вещи, — добавила Анна.

— Твой внук, Адам, сказал правду. Должно быть, он видел меня, хотя я его не видел.

Снова какое-то время они молча смотрели друг на друга.

— Адам, я бы не позволил, чтобы волос упал с головы Ричарда, даже если бы думал, что он видел, как я убивал Генри или священника.

— Почему я должен тебе верить? — спросил Адам неестественно тихо.

— Потому что я предпочел упасть грудью на нож, чтобы отвести подозрение от твоего сына. Никто на меня не нападал. Я нашел место, подальше от других построек замка, и нанес себе удар. Я надеялся, что умру и моя смерть станет доказательством невиновности Роберта. Он не мог совершить оба злодеяния, и я подумал, что никого больше не станут обвинять. Смерть Генри и моя смерть вовеки пребудут нераскрытыми.

— Лишать себя жизни — грех, — сказал Адам.

— Я уже убил своего сына и пытался убить священника. Неужели покушение на собственную жизнь сделает участь моей души тяжелее? Я уже и так заслужил место в аду.

— Я вынужден рассказать шерифу о твоем признании.

— Тебе не придется ставить у моей двери слишком большую стражу, Адам. Я слишком слаб, чтобы бежать, — откликнулся Джеффри, указывая рукой на грудь.

— Зачем было просто не признаться? Зачем вместо этого пытаться убить себя? — спросил барон, беря руку друга в свои.

— Я рожден для войны, Адам, а не для виселицы. Ты ведь и сам это понимаешь. Если бы мы сражались в Святой Земле и, окруженные сарацинами, потеряли бы последнюю надежду спастись, я бы сначала убил тебя, чтобы тебе не пришлось страдать от унижений, какими задумал бы потешить себя враг. И только потом упал бы грудью на меч. Разве ты можешь допустить мысль, что кто-то из нас уклонился бы от такого поступка? И та и другая смерть почетна для солдата. Вот почему я и в самом деле пожелал умереть, прежде чем попаду в руки палача. Я столько нагрешил, что лишнее пятно на моей совести ничего не решает.

— Попасть в руки палача за убийство собственного сына и погибнуть в сражении не одно и то же.

— Я не хочу испытать унижения, Адам. Я видел, как людей вздергивают на виселицу. Они дрыгают ногами, их кишки опорожняются, а член встает. Толпа хохочет над их позором. Это не смерть для рыцаря, который до сих пор старался вести достойную жизнь.

Адам кивнул.

— В этом ты прав.

Углы рта рыцаря дрогнули в улыбке. В печали и молчании Адам и Джеффри долго смотрели друг на друга. Барон стоял, морщась от боли в ноге.

— Ты устал. Наверное, нам всем лучше уйти, а брат Томас посидит с тобой. Может быть, исповедавшись ему, ты облегчишь свою совесть и он как служитель Божий сможет принести тебе некоторое утешение. Вы позволите, миледи? — Он посмотрел на Элинор, и та кивнула. — Пока он выслушает твою исповедь и даст совет, я освобожу сына, приведу сюда стражу и пошлю за шерифом.

Джеффри кивнул.

— Именно так, друг мой.

Адам обратился к Томасу.

— Когда вы исполните свои обязанности исповедника, и он отдохнет, зайдите за мной. Я должен объяснить сэру Джеффри, на что он может рассчитывать в заключении и на что нет. — Барон закрыл глаза, непонятно — то ли от усталости, то ли от печали. — Ты мой самый испытанный и самый дорогой друг, Джеффри. Я должен обойтись с тобой не менее учтиво, чем со своим сыном.

— Как вам угодно, милорд, — ответил Томас.