Тиран духа

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Барон Адам Вайнторп отпил из кубка глоток дымящегося, подогретого сидра и устремил взгляд на языки пламени, плясавшие в очаге. Это был высокий человек, чье сухощавое и крепкое сложение наводило на мысль, что он слишком молод для отца троих взрослых детей, каждому из которых уже перевалило за двадцать. Однако его светлые волосы уже успела посеребрить седина, а рана, полученная на войне, изменила его походку, заставив заметно прихрамывать. Кроме этого ничто в нем не выдавало прожитых лет.

Слабостей за ним не водилось. Как большинство воинов, он не выносил бездействия, но непреклонностью, с которой он не обращал внимания на боль от старых ран, барон превосходил почти всех своих товарищей. Каждый день он выезжал верхом, когда мог, а когда нет, нервно расхаживал по замку. С тех пор как у него перестало хватать сил на то, чтобы размахивать мечом в бою, он обратился к турнирам при королевском дворе, и участвовал в них, служа своему сеньору с той же холодной решимостью и бесстрастием. Воистину, многие имели основание говорить, что доблесть его порой переходила пределы разумного. Мало кто помнил, когда барон в последний раз от души смеялся. И никто не мог похвастаться тем, что когда-нибудь видел его плачущим.

Если у него, как у всякого человека, и были слабые места, то о них ведал лишь Господь Бог и он сам. Некоторые из тех, кто близко его знал, попроси их кто-то назвать возможные бреши, которых барон не мог не иметь в своей защите, указали бы на его кодекс чести, от которого он не отступил бы ради собственной выгоды. Другие, скорее, сказали бы, что его слабость — в горячей преданности королю, друзьям и семье. Но если бы кто-то передал ему эти слова, он бы только улыбнулся и покачал головой. Для него самого его главной слабостью была любовь.

После смерти горячо любимой жены почти пятнадцать лет назад он утратил способность переносить любые уколы в сердце. Физическая боль от меча или булавы в разгар боя была ничто в сравнении с болью, испытанной им с потерей жены или возможным предательством в любви. Вот почему он гнал от себя это чувство с суровостью Цербера, трехголового пса, стерегущего врата ада.

Но бывали и исключения. Внук Адама знал, что дед его любит. Впрочем, шестилетний мальчик мало чем мог ранить его, — разве что умерев. Адам мгновенно всполошился, потребовав, когда тот заболел, лучшего врача, чья репутация опиралась на прочное основание фактов, а не на слухи. Собственным сыновьям он тоже, бывало, показывал, насколько они ему дороги, потому что ему с ними повезло. В детстве Хью и Роберт всегда были послушными и преданными отцу. Они и выросли хорошими людьми.

С Элинор вышло иначе. Хотя он с самого рождения любил ее больше других детей, но после смерти жены, которая умерла, когда девочке было шесть, он больше не мог смотреть на дочь и не видеть своей обожаемой Маргарет. Какую бы радость он ни испытывал при виде Элинор, следом барона настигала свежая боль утраты, воспоминание об умершей в родах жене. Так любовь, которую он питал к дочери, превратилась в чувство, которого он больше всего боялся, в его главную слабость, причем такую, которую он тщательнее всего скрывал. И прежде всего от Элинор.

— Милорд, — в сопровождении сестры Анны Элинор вошла в обеденный зал. Пока барон кланялся, выражая почтение к ее сану, а она учтиво приседала, воздавая должное его титулу, сердце в ней трепетало. Несмотря на свое положение главы влиятельного монастыря, в присутствии строгого отца она всякий раз чувствовала себя маленькой девочкой.

— Как дела у моего внука? — От волнения голос его прозвучал резко.

— Хорошо, милорд, — Элинор кивнула на стоявшую с ней рядом женщину, — сестра Анна применила свое чудесное искусство. Кризис миновал.

По давней привычке она засунула руки в рукава и стиснула пальцами локти, чтобы унять в них дрожь. Сестра Беатриса, ее тетка, много раз говорила ей, что глупо так трепетать перед отцом, но его голос все равно звучал устрашающе для юных ушей.

— Как только я разрешу Ричарду встать с кровати, милорд, он тут перевернет все вверх дном, — добавила Анна, — если захотите отдохнуть, вам придется схватиться с валлийцами.

Элинор увидела, как отец улыбнулся. Облегчение, отразившееся на лице барона, озарило его светом, который ей случалось видеть, только когда речь заходила о внуке. Нельзя сказать, чтобы она испытывала ревность к племяннику. И все же, когда отец при ней улыбался Ричарду, ее сердце болезненно сжималось. Она спрашивала себя, не было ли воспоминание о том, как барон, еще при жизни матери, точно так же смотрел на нее, не было ли оно лишь порождением неутоленной тоски, плодом пустого воображения.

После того как тетка взяла Элинор к себе в Эймсбери на воспитание, он навещал дочь, но скоро она перестала понимать, зачем он это делает. Всякий раз, когда она, протянув руки, бежала к нему — ведь в той, счастливой жизни таков был ее обычай, — он неизменно отступал назад и приветствовал ее с чопорной суровостью, темные брови сходились на переносице, словно две армии на поле битвы. Хотя в конце своих коротких посещений он обнимал ее, это движение бывало отрывистым, и он тут же спешил отстраниться, оставляя в ее пустых объятиях лишь запах кожи и лошадей. Голос барона прервал ее задумчивость. — Я в долгу перед вами, сестра, — проговорил он, обращаясь к сестре Анне, — просите у меня чего угодно, и вы получите, если только это в моей власти.

Его слова привели Элинор на ум еще одно воспоминание, которое она берегла для тех случаев, когда сомнения в любви к ней отца сильнее всего одолевали ее. Это было зимой, уже после смерти матери. Она была ненамного старше, чем сейчас Ричард, и как теперь у племянника, у нее случился жар, от которого она могла умереть. Тогда ей показалось, что она видит сон, когда, подняв глаза, она увидела, как отец склонился над ее кроватью. Потом он с невероятной силой выхватил ее из простыней, и его холодные слезы крупными каплями закапали на ее горящую в лихорадке шею. Позже, когда она рассказала об этом тетке, сестра Беатриса ответила, что это был вовсе не бред. Узнав о ее болезни, барон под проливным дождем проскакал без остановки весь долгий путь от Винчестера до Эймсбери, спеша оказаться у постели дочери.

Тогда почему, спросила Элинор, в другое время он никогда не выказывает такой любви? Тетка, посадив худенькую девочку к себе на колени, объяснила так: «Потому что твоя мать унесла с собой в могилу и сердце твоего отца, и нерожденное дитя. Ты так похожа на свою покойную мать, что он не может взглянуть на тебя, не увидев призрака жены».

Теперь уже голос сестры Анны вернул Элинор к действительности.

— Вам следует спросить, чего желает Он, милорд, — говорила барону высокая монахиня, — то, что ваш внук поправляется, дело Его рук, а не моих. Я лишь орудие Его благодати.

— Похоже, мне с Ним придется решать, как вас должным образом отблагодарить, — улыбнулся Адам и кивнул в сторону дочери, — может быть, настоятельница Тиндальская согласится выступить посредницей?

Элинор поймала себя на том, что улыбается отцу счастливой улыбкой ребенка, на долю которого выпала редкая похвала. И правда, с тех самых пор, как она оставила Эймсбери ради нового поста, и до болезни Ричарда она не слыхала от него ни ободряющих слов, ни семейных новостей, хотя сестра Беатриса говорила ей, что слухи о том, как ловко Элинор сумела после событий прошлого лета не ввести Тиндал в долги, достигли двора. Конечно, отец не мог не слышать этих рассказов. В конце концов, многим ли настоятельницам доставался в управление монастырь, где среди монахов и монахинь шла глухая распря, а еще убили одного, да тут вдобавок суровая зима и доходы упали — все в одно и то же время? Даже если подобное испытание и выпадало на долю других женщин, многие ли достойно вышли из него, умом и искусством преодолев все трудности? Если она не принесла в свою семью богатства, отказавшись от выгодного брака, которого желал ее отец, разве она, по крайней мере, не добавила семье славы?

Анна тронула ее за плечо.

— Если позволите, милорд, — в то же время говорила она барону, — я бы пошла к вашему внуку и дала вам с миледи побеседовать наедине.

— Почтенная сестра, сперва вы должны немного подкрепиться. Вам в комнату принесут еду и вино. Я уверен, что нянька Ричарда в состоянии позаботиться о нем еще пару часов, пока вы отдохнете. Она, может быть, и взбалмошная женщина, но в уходе за мальчиком на нее можно положиться. Вы нуждаетесь в отдыхе.

Высокая монахиня поклоном выразила свою благодарность, улыбнулась Элинор и оставила отца и дочь вдвоем.

— Она умница, твоя монахиня, — сказал барон, рукой показывая Элинор на один из стульев, стоявших вокруг высокого стола, — где она научилась лечить?

— Ее отец был врачом, и я думаю, научил ее многому из того, что знал сам. До того как приехать в Тиндал, они с мужем держали аптеку, хотя из надежного источника мне известно, что своим успехом их лавка в первую очередь была обязана ее талантам в деле врачевания.

— Дочка врача, а после вдова аптекаря? Смерти, наверное, пришлось повозиться, чтобы вырвать у нее мужа, несмотря на все ухищрения медицины. Как у него только получилось умереть при такой жене?

— Она не вдовствует, отец. Ее муж пожелал стать монахом, и она отправилась за ним в Тиндал.

— Вот и мне она показалась упрямой! При дворе я наслушался историй, каково приходится больным, которые не выполняют ее рекомендаций, — его губы сложились в обычную невеселую улыбку, но в глазах Элинор не увидела насмешки. — Тоскует она по жизни в миру?

— Она довольна.

Элинор прикусила язык, чтобы не сказать лишнего. Прошлое сестры Анны было заботой ее духовника, а не отца настоятельницы. В большинстве же случаев и не самой настоятельницы тоже, потому что, какие бы тайны и печали ни хранила Анна в своей душе, монахиня на деле показала себя надежным другом и хорошим врачевателем. Подобно своему отцу Элинор высоко ценила преданность и умела уважать секреты в сердцах других людей, если интуиция не подсказывала ей, что внутри зреет нарыв и требуется срочное вмешательство, пока зараза не пошла дальше.

Элинор подняла глаза на отца. Пока она размышляла о прошлом сестры Анны, он молчал, изучающе глядя на нее.

— Вот и хорошо, — наконец проговорил он, — но есть и более важные вещи, чем прошлое твоей монахини. Мне, дочка, нужно кое-что с тобой обсудить.

Элинор вопросительно подняла брови.

— Надеюсь, я смогу быть вам полезной, милорд.

Ее страх вернулся, и она в который раз спрятала руки в рукава платья.

— Хороший ответ, — откликнулся он, и в глазах промелькнула искра веселья, прежде чем брови снова сдвинулись, придав лицу обычное суровое выражение, — со времени приезда сюда ты была так занята уходом за племянником, что у меня не было случая рассказать тебе о своих планах. Я устраиваю женитьбу твоего брата на дочери одного своего друга и прежнего боевого товарища.

— Ради самой лучшей невесты Хью не вернется из Святой Земли, отец. Надеюсь, этот счастливый союз может подождать.

— Я говорю о Роберте, а не о Хью. Своего старшего я пристрою, когда он вернется, если принц Эдуард раньше не решит женить его на одной из своих ближайших родственниц, — он хмыкнул. — Ты ведь понимаешь, что я шучу. Принц слишком хорошо знает, что и так может рассчитывать на нашу преданность. Поэтому он не станет тратить такую партию на Хью.

— Тогда, быть может, наш добрый король пожалует Хью руку одной из савойских родственниц своей жены, королевы? — предположила Элинор, пытаясь подстроиться под его шутливый тон. Несмотря на всю охоту, с которой ее отец занимался устройством выгодных браков для своих детей, сам он оставался непоколебим, когда подобные предложения его сеньора касались его самого. Немногие мужчины его возраста отказались бы от столь выгодного союза, который, помимо прочего, должен был согреть одинокую постель. Точно так же до нее никогда не доходили слухи ни о какой давнишней любовнице, спрятанной в деревне по соседству или среди слуг. Конечно, Элинор вряд ли стала бы пенять ему за это, но подобная верность их покойной матери не могла не тронуть ее.

Мимолетная улыбка Адама быстро угасла.

— Наш добрый король стареет, как и все мы, дитя мое, и он утратил интерес к родственницам своей жены. Сейчас все то время, что он проводит в бодрствовании, он посвящает мечтам об усыпальнице своему любимому святому Эдуарду Исповеднику.

Он понизил голос.

— Честно говоря, я бы предпочел, чтобы сын нашего короля не был сейчас на другом конце света, воюя с сарацинами. Лорду Эдуарду нужно быть здесь, чтобы облегчить отцу бремя власти и успокоить свой народ.

Король Генри III страдал сразу несколькими тяжелыми болезнями в силу возраста, и отец не может этого не знать, подумала Элинор. От своей тетки в Эймсбери, женщины с очень хорошими связями при дворе, она слыхала, что немощный монарх сейчас уже являет все признаки старческой дряхлости и так сильно болен, что лорду Эдуарду было послано письмо, в котором его умоляют немедленно вернуться. Многих при дворе беспокоило, что прочный мир в Англии так и не установился. Случись королю умереть и не окажись рядом наследника, который бы твердой рукой взял бразды правления, гражданская война могла вспыхнуть снова. Второго такого мятежа страна могла и не пережить. Раны от первого еще не затянулись и продолжали кровоточить.

— Вы сказали, что хлопочете о женитьбе для Роберта, милорд. Вы говорили ему об этом?

— Счастье моего сына, Элинор, мне небезразлично, — обиделся барон, — как ты должна хорошо помнить, я позволил тебе принять постриг, хотя и против моего желания.

Это была правда. В то же время мало нашлось бы людей, способных противостоять в споре его старшей сестре, Беатрисе, подумала она.

— Я помню, и я благодарна вам, милорд. Кто эта женщина и что она принесет в семью?

— Ты помнишь сэра Джеффри из Лейвенхэма?

Фамилия знакомая, но тот человек, которого она знала, был беден. Возможно, имелся в виду не он, а его старший брат? Она покачала головой.

— Да, ты можешь его и не знать. Когда ты последний раз видела его, тебе исполнилось всего пятнадцать. Мы были пажами, а потом вместе сражались с де Монфором при Льюисе и Ившеме.

— Я не знала, что у него есть земли, чтобы дать в приданое дочери.

— Верно, во времена, когда ты его знала, он был безземельный рыцарь. Но спустя несколько лет от лихорадки умер его старший брат, и он унаследовал все земли Лейвенхэма и титул. Не могу сказать ничего плохого о его старшем брате, но должен признать, умер он как раз вовремя, вскоре после того, как Джеффри пострадал в поединке… Разве я не писал тебе о несчастье, которое с ним случилось?

— Роберт писал мне, отец. Если я правильно помню, он потерял руку, и на самом деле я его хорошо знаю. У него двое сыновей и дочь. Джордж ровесник мне…

— …и стал бы тебе отличным мужем, если бы только ты послушалась меня…

— …а двое других были — и есть, надеюсь, — на несколько лет старше? Да, в тот год, который я провела в Вайнторпе, прежде чем постриглась в монахини, мы все много времени проводили вместе, — Элинор улыбнулась, — я помню эту молодую поросль, а еще милую жену сэра Джеффри. Он был так привязан…

— Мать его детей умерла. С тех пор он снова женился. На леди Исабель.

Он проговорил это с особенной горечью, но Элинор лишь взглянула на него, решив не обращать внимания.

— Единственная Исабель, которую я знала, была у него на попечении, она — добрая подруга его дочери Юлианы.

Лицо Адама залилось краской, он встал и подошел к огромному каменному очагу, глубоко врезавшемуся в стену позади высокого стола. Элинор подумала, что его хромота стала заметнее — наверное, от холода, и ей было больно смотреть, как он сдерживается, чтобы не морщиться от боли. Довольно долго он простоял, ничего не говоря, повернувшись к ней спиной и разогревая кочергу. Когда же потом сунул раскаленное докрасна железо в стоявший рядом кувшин с сидром, раздалось такое громкое шипение, словно камень, пущенный из стенобитной машины, чиркнул по стене замка, но почти тут же холодный воздух согрелся, наполнившись пряным ароматом специй. Элинор смотрела и ждала, когда он заговорит. Когда он протянул ей дымящийся кубок, она заметила, что его руки чуть заметно дрожат.

Адам молча сделал глоток горячего.

— Она околдовала Джеффри, — в конце концов выговорил он. — Готов поклясться, его милую жену еще не успели засыпать землей, как эта шлюха уже была в его постели.

Барон поднял глаза, щеки его пошли красными пятнами.

— Прошу прощения за грубость. Я не должен был говорить таких слов в присутствии дочери, тем более той, что посвятила себя Богу.

— Вы можете говорить все, что сочтете нужным, отец. Я уже не ребенок. Кроме того, благодаря вашей сестре я достаточно наслышана о плотских утехах мужчин и женщин и не осуждаю их.

Уголки губ Адама дрогнули в улыбке.

— Сильно сказано и достаточно прямо, так что по-своему не хуже моих резких слов. И в этом тоже вижу умелую руку Беатрисы. Она всегда была за то, чтобы называть вещи своими именами. Когда она овдовела, ее желание уйти от мира в монастырь точно так же удивило меня, как теперь твое, — он кашлянул. — Оставим это. Мне нужна помощница, и, кроме тебя, мне не к кому обратиться.

Пренебрежение, с которым отец неизменно относился к ее решению оставить мир ради монастыря, тогда как он хотел видеть ее в угодном ему браке, вызвало гнев в сердце Элинор. Она ничего не сказала, только кивнула, боясь, что не сумеет ответить с должной почтительностью.

— На твой вопрос я должен был ответить так: Исабель, о которой ты говоришь, — та самая, на которой женился Джеффри. Ты, возможно, не знаешь, что они приехали почти сразу же после вас? Ага, так я и думал. Из слов, сказанных мной сгоряча, тебе, должно быть, стало ясно, что я терпеть не могу эту женщину. Мне и так пришлось выносить ее голос и ее общество дольше, чем я в состоянии вытерпеть. Сейчас, когда с выздоровлением Ричарда у тебя появится больше свободного времени, я был бы тебе в высшей степени признателен, если бы ты могла держать ее от меня подальше и занимать, пока мы с Джеффри закончим улаживать детали того, что может предложить в качестве своей доли Роберт и каково должно быть приданое Юлианы.

— Кто еще сопровождает?..

— Разумеется, леди Юлиана, и еще Генри как наследник и заинтересованная сторона. Мы позвали его участвовать исключительно из вежливости, но он воздвиг такие бастионы на пути разумного решения, что и его отец, и я, оба теперь сомневаемся, разумно ли было его приглашать. Я убедился, что Генри настолько скуп, что не терпит малейшего посягательства на свое наследство. Его, впрочем, я поручил Роберту, нравится это ему или нет.

Элинор кивнула. По крайней мере, ей не придется встречаться с младшим братом, Джорджем. Окажись и он здесь, им обоим было бы неловко. И не только потому, что он был тем, кого отец выбрал ей в мужья. Джордж сам очень хотел, чтобы этот союз состоялся. Он ей нравился, хотя, если говорить честно, это чувство, возможно, и отличалось от того, которое сестра испытывает к брату, у нее никогда не возникало желания изменить монастырю. Эта страсть, подумала она с угрызениями совести, не могла одолеть ее до тех пор, пока она не встретила брата Томаса.

Элинор глотнула сидра, чтобы скрыть смущение, от которого, она почувствовала, щеки ее начали пылать, лишь только ей вспомнился пригожий монах.

— Назначив в жены брату Юлиану, вы сделали хороший выбор, — помолчав, сказала она. — Я помню ее умной и милой девочкой, не лишенной женских прелестей, которые в глазах моего брата могут обладать большей ценностью, чем ее нрав, который был по душе мне.

Отец весело усмехнулся, после чего его лицо снова приняло серьезное выражение.

— Юлиана изменилась, дитя. Смерть матери и скоропалительная женитьба отца на подруге ее детских игр сделали ее угрюмой. Несмотря на то, что он помешан на своей шлюхе, у Джеффри хватает ума горевать об этой перемене. Он надеется, что муж и собственные дети прогонят тоску из души Юлианы. — Адам отвел глаза от дочери и уставился на огонь.

Отец продолжал молчать, и Элинор нетерпеливо топнула ногой.

— Ведь это не все, есть еще кое-что, разве нет?

— Я не хочу сказать, что горе окончательно повредило рассудок Юлианы, но до меня дошли слухи о ее в высшей степени странных поступках. Ее отец не думает, что на нее навели порчу. Скорее, он считает, что речь идет о женских капризах, в последнее время перешедших всякую меру. Если дело обстоит так, нам нужно поторопиться со свадьбой, чтобы вернуть ей душевное здоровье.

— Странных поступках… а именно?

— Как-то утром она вышла к завтраку в рясе. Монашеский обычай. Вроде бы она тайком забралась в комнату их священника и утащила его летнюю рясу.

— Подобная шалость вполне в духе Юлианы, могу только надеяться, что от их духовника пахнет приятнее, чем от нашего. Отец Ансельм никогда не источал благоухания святости. Я согласилась бы стащить его рясу, только если бы на меня было наложено суровое покаяние. — Элинор сморщила нос.

— Ты сейчас рассмешишь меня, дитя, а дело серьезное. Это не все, есть кое-что еще.

— Прости меня, отец. Что же?

— Перед их приездом сюда Юлиана остригла волосы, а потом обрила голову наголо.

Элинор нахмурилась.

— Да, мое веселье и правда не к месту. Такое поведение далеко превосходит невинное озорство девочки, которую я знала, — она помолчала с минуту, потом продолжила: — Некогда Юлиана и ее молодая мачеха были подругами, сейчас же вы думаете, что они отдалились друг от друга. Как изменились их отношения? Они что, больше не разговаривают друг с другом?

— Мне говорили, что они довольно мирно беседуют друг с другом, только Юлиана потом часто бывает в слезах. Будь я на месте дочери Джеффри, я бы тоже был в слезах. Эта женитьба никому не принесла счастья.

— Кроме, я думаю, сэра Джеффри. Если позволите, отец: что так настроило вас против его второй жены? Найти хорошего мужа — долг большинства знатных женщин, и уж конечно, вряд ли дело в ее молодости. Она может родить детей, которые принесут ему радость в преклонные годы. Вряд ли дело и в ее приданом. Ведь, как я припоминаю, у нее есть земли, доход от которых шел Лейвенхэмам, пока они были ее опекунами.

Лицо ее отца приняло багровый оттенок.

— Я не против ее земель, но ее мужем должен был стать сын, а не отец. Генри так надеялся на это, он мечтал взять эту девушку в жены долгие годы. Он обижается, что отец отнял ее у него. В этом случае он полностью прав. Точно так же я не понимаю, почему она предпочла отца сыну, который был бы для нее не только обещанной, но и более подходящей парой. И все же я готов был бы закрыть на все это глаза, окажись она более послушной женой своему новому господину, раз уж он на нее клюнул и у нее получилось притащить его к алтарю.

Барон грохнул кулаком об стол.

— Вы назвали ее шлюхой. У нее что, есть любовники? В этом вы ее обвиняете?

Адам опустился на стул напротив, свирепо глядя на дочь.

— Ты не можешь и не должна судить о подобных вещах как настоятельница и монахиня. Когда мужчина достигает определенного возраста, с ним иногда случаются вещи, которые требуют от жены понимания и помощи в супружеской постели. Я не могу говорить об этом с…

Звук оловянного кубка, стукнувшегося о каменную стену, отдался гулом, словно ударили в треснувший церковный колокол.

Адам уставился на дочь. Его лицо побледнело, словно он увидел привидение.

— Дитя мое, — еле слышно выговорил он, — с тех пор как твоя мать умерла, я не видел, чтобы женщина делала такие вещи!

— У нее были те же причины, что и у меня, да, милорд?

Лицо Элинор тоже стало белым, но скорее от разочарования, чем от бешенства.

— Она говорила мне, что иногда я недооцениваю ее способности понимать.

Какое-то мгновение отец и дочь смотрели друг на друга, он — с удивлением и погруженный в воспоминания, она — отходя от приступа гнева, но тем не менее полна упрямой решимости.

Отец первым опустил глаза, хотя в уголках его губ пряталась улыбка.

— Очень хорошо. Я вижу, мне пора перестать видеть в тебе наивного ребенка. Многие при дворе говорили мне, что у себя в ордене моя дочь заслужила славу находчивой женщины, ум которой опережает возраст. Думаю, будет лишь справедливо, если и я стану так к ней относиться.

Элинор опустила голову. Она чувствовала, как на щеках проступает румянец, вызванный радостью от трудно заслуженной похвалы.

— Я полагаю, что моя мать тоже хотела бы этого, милорд, — теперь она говорила примирительно.

Адам грустно улыбнулся дочери и его рука сделала, пусть едва уловимое, движение в сторону ее руки. Но он тут же быстро убрал ее, избегая малейшего прикосновения.

— Да, девочка, — сказал он, и его голос чуть заметно дрожал, — она бы этого хотела.