Тиран Рима

- А хуже всего, - продолжал он, - что врагов подначивали их жрецы - друиды. В чёрных плащах, с загадочными знаками, выжженными на лице и руках. Фанатики. Они гнали своих людей в бой, визжа о защите богов, шептали заклинания, насылая на нас проклятия. Некоторые из их культов поклонялись самым мрачным из своих богов – приносили пленных римлян в жертву. Вырезали сердца на каменных алтарях… или сжигали живьём в клетках из лозы, сплетённых в форме гигантских людей.

Глаза Поппеи засияли – и она перебила Катона, наклонившись вперёд:

- Мне бы хотелось увидеть одного из этих друидов! - сказала она с детской восторженностью. - Представь, Нерон, если выставить его на арене – пусть попробует заколдовать зверей, что растерзают его! Любимый, ты не найдёшь для меня одного такого друида?

- Прошу прощения, госпожа, - ответил Катон. - Поздно. Наместник Паулин уничтожил их последний оплот на острове Мона в прошлом году. Друиды и их последователи бились до последнего человека. Ни одного не взяли живым.

Поппея капризно надула губки.

- Какая жалость. Народ был бы в восторге увидеть дикаря из самых глухих краёв Империи.

- Увы, любовь моя, - мягко сказал Нерон, поглаживая её по шее. - Друидов пришлось истребить, если мы хотели сломить волю бриттов. - Он повернулся к Катону, в голосе зазвучала надежда. - Но ты уверен, что никто из этих негодяев не ушёл? Может, хоть парочка уцелела?

- Возможно, Цезарь, - ответил Катон. - Это живучая секта. Несколько друидов сумели добраться до Боудикки и подстрекнули её народ к восстанию. Большинство полегло вместе с её армией. Лишь горстка бежала с ней в топи, на земли иценов. Когда мои люди наконец настигли её, эти друиды погибли вместе с ней. Может, где-то и остались единицы – прячутся у племён, бегут от наших солдат, но их слишком мало, чтобы они могли ещё когда-нибудь причинить нам вред.

- И всё же это, пожалуй, к лучшему, - задумчиво произнёс Нерон. - Хотя мне бы очень хотелось заполучить одного такого друида – преподнести Поппее и народу Рима для забавы. Ну да ладно… возможно, в диких краях новой провинции отыщутся звери, каких ещё не видели на наших аренах. Это тоже порадует публику.

Катон снисходительно кивнул.

- Вполне возможно, Цезарь.

Нерон взял кубок, протянул руку и тотчас из тени метнулся раб-дегустатор, главный из тех, кто стоял между императором и смертью. Он ловко принял кубок, сделал небольшой глоток и вернул обратно. Катон заметил, что Нерон даже не взглянул на него, будто судьба человека, пробующего яд вместо него, не стоила ни мига внимания. Император поставил кубок на стол, очевидно дожидаясь, не свалится ли дегустатор, и снова повернулся к Катону.

- Ты провёл в Британии много лет, - сказал он. - Значит, хорошо знаешь ту землю и её людей. Как думаешь, удастся ли нам сделать из этих варваров верных подданных?

Катон чуть склонил голову.

- Цезарю, конечно, известно, что немало вождей тамошних племён уже присягнули Риму и приняли наши обычаи. То же касается и многих из их знати. Есть, правда, упрямцы, которые всё ещё сопротивляются, но силы у них немного, а привычка грызться между собой мешает им объединиться. Со временем и эти очаги сопротивления будут подавлены. Тогда останется лишь угроза от диких племён на далёком севере. Они живут среди гор и лесов, кормятся с жалких участков земли. Вряд ли стоит тратить силы, чтобы покорять те края. Можно было бы установить границу – стену или вал, чтобы держать их за пределами провинции.

Он сделал паузу и добавил.

- А остальная часть острова – сплошь земледельцы. Им без разницы, кому платить подати – своим прежним владыкам или Риму. Со временем они привыкнут к нашей власти и, думаю, будут столь же довольны, как были при своих местных правителях.

- Это внушает надежду, - сказал Нерон, задумчиво поглаживая подбородок. - Я слышал множество противоречивых мнений: одни уверяют, что Британию надо удерживать любой ценой, другие – что это бесполезная земля, больше затрат, чем выгоды. И всё же… каково твоё мнение, префект?

Катон постарался припомнить всё, что знал о богатствах острова, которые могли бы пригодиться его римским хозяевам.

- В Британии есть железо и серебро, - начал он. - Говорят, в горах на западе можно найти золото. Земли там плодородные, и при нашем управлении они дадут куда больше урожая. Племена охотно берут вино, ткани, керамику и прочие товары из остальных провинций Империи. Если удастся установить прочный мир, не вижу причин, почему Британия не могла бы приносить доход, как любая другая провинция.

- Если удастся установить мир, - произнёс кто-то с другого конца зала.

Катон повернул голову. Это был офицер, сопровождавший Бурра при входе. Нерон, заметив реплику, улыбнулся.

- Мой друг Тигеллин как раз из тех, кто сомневается, стоит ли нам оставаться в Британии.

Катон встретился с ним взглядом. Молодой преторианец глядел на него чуть свысока, подбородок приподнят, уголки губ изогнуты – всё в нём выдавало самоуверенность и заносчивость.

- Цезарь, - произнёс Тигеллин, обратившись к Нерону, - на той части острова, что сейчас под нашим контролем, стоят четыре легиона. Девятый легион во время мятежа был почти полностью уничтожен, и его пришлось доукомплектовать людьми, снятыми с германской границы. Мы ослабляем оборону Галлии ради того, чтобы удерживать Британию. Между тем на всём побережье Африки у нас только один легион, и оттуда мы получаем куда больше налогов и зерна, чем с этого проклятого острова. Так стоит ли держать там столько войск ради такой жалкой отдачи? Я так не думаю.

Хороший довод, признал Катон про себя. Но, как обычно, престиж и сила звучат громче любых расчётов, особенно для тех, кто привык править, а не сражаться.

Тигеллин, с лёгкой усмешкой, повернулся к Сенеке:

- Наш уважаемый сенатор, если я не ошибаюсь, ещё год назад стремился вернуть свои займы, выданные союзным британским царям. Уж кто-кто, а он умеет распознать плохое вложение. Насколько помню, он не раз высказывался против удержания этой провинции. Что скажете теперь, Сенека? Всё ещё придерживаетесь своего мнения? Или уже снова передумали?

Катон заметил, как старый политик неловко поёрзал, подбирая слова, прежде чем ответить.

- Признаю, - сказал Сенека, - раньше я действительно думал так. Но восстание всё изменило. Если мы уйдём сейчас, это будет воспринято как слабость. Нравится нам это или нет, Боудикка и её люди заставили нас действовать. Теперь мы обязаны удерживать провинцию, хотя бы на обозримое будущее. При всём уважении к военному опыту нашего друга Тигеллина…

Бурр презрительно фыркнул, когда Тигеллин, покраснев, уже не пытался скрыть раздражение от язвительных слов Сенеки.

Сенека выдержал паузу, позволяя остальным насладиться его уколом.

- Впрочем, - продолжил он с ленивой улыбкой, - вопрос удержания провинции – не дело военных экспертов. Это вопрос государственного искусства. Здесь действуют силы куда утончённее. Простым умам всё кажется простым. - Он слегка повернул голову, улыбнувшись через стол Тигеллину. - Разумеется, я вовсе не имею в виду, что это относится к вам, мой друг. Вы уже доказали свой несомненный талант и аппетит к политике – да ещё в весьма эффектной манере. Никто не сомневается, что вы стремитесь к вершинам власти… разумеется, исключительно во славу нашего возлюбленного Цезаря.

На лице Тигеллина застыло каменное выражение. Челюсти ходили под кожей. Он бросил быстрый взгляд на Нерона, пытаясь понять, как тот воспринял этот укол. Но император, кажется, слушал вполуха – в этот момент он прижимался к шее Поппеи, а та лениво отщипывала гроздь винограда и, склонив голову, задумчиво рассматривала Катона поверх плеча Нерона.

Катон отвёл взгляд и потянулся к кубку, радуясь, что внимание на него не обращают. Воздух вокруг императорского ложа был натянут, как тетива. На соседних ложах гости отчаянно пытались завести светскую болтовню – кто-то обсуждал новую пьесу в театре, кто-то декорации, лишь бы не быть втянутым в словесную дуэль между Сенекой и Бурром, с одной стороны, и Тигеллином – с другой, чья звезда стремительно взлетала, а они оба мечтали её погасить, если не раздавить.

«Из этого получилась бы неплохая драма», -подумал Катон. - «Если бы только кровь не была настоящей».

Он хотел лишь одного – пережить этот ужин без того, чтобы нажить врагов… или друзей, что иногда одно и то же. Аппетит давно исчез; вместо него в желудке поселилась тревога. Он взял пирожок и делал вид, будто занят едой, чтобы только не участвовать в опасных разговорах.

- Префект Катон… - позвал женский голос.

Он с досадой поднял голову. Поппея отложила виноград и вытирала пальцы в соку о край своей столы. Наклонив голову, она посмотрела прямо на него.

- Эта женщина, что подняла восстание… Боудикка. Что она собой представляла? Вам случалось встречаться с ней?

Катон отложил пирожок, сглотнул.

- Знал её, пожалуй, не хуже любого римлянина, госпожа. Когда-то нам довелось сражаться плечом к плечу – против общих врагов из друидских культов. Позже она помогла нам очистить Лондиний от разбойничьих шаек. Храбрая воительница. Любима своим народом, уважаема всеми, кто её знал. И верна своим друзьям.

Поппея чуть приподняла подбородок, прищурилась.

- Вижу. Похоже, вы и впрямь считали её своей подругой…

Катон не видел смысла отрицать очевидное – Боудикка мертва, восстание подавлено, и прошлое уже не изменить.

- Да, - спокойно ответил он. - Я действительно считал её своей подругой. И долгое время – достойным союзником Рима.

- Достойным союзником Рима? - вмешался Тигеллин, и в его голосе зазвенела издёвка. - Как можно говорить такое об этой варварской суке? Или вы уже забыли, сколько наших сограждан было вырезано по её приказу?

- Вовсе нет, - резко возразил Катон. - Я видел то, что она сотворила. Я видел кровь, видел резню, видел зверства, которым нет равных. Надеюсь, вам, префект Тигеллин, не доведётся узреть подобное. И будьте благодарны, что преторианцам, городским когортам и дозорным Рима никогда не придётся встретиться лицом к лицу с такой жестокостью.

Бурр усмехнулся и пробурчал.

- Служба в армии – это тебе не строевые парады и не начищенные доспехи, парень. Стоит послушать Катона, пригодится.

- Послушать его? - фыркнул Тигеллин. - Зачем? Этот человек открыто говорит о своей дружбе с женщиной, резавшей римлян! Я начинаю сомневаться, на чьей он вообще стороне.

Катон резко выпрямился, глаза сверкнули.

- Я прекрасно знаю, на чьей я стороне. И думаю, вы тоже. Моя служба Риму всем известна. Я осмелюсь бросить вызов любому, кто поставит под сомнение мою верность. Если вы хотите оскорбить меня, префект, - давайте назначим день и место. Продолжим разговор с глазу на глаз.

Нерон прокашлялся и поднял ладонь.

- Друзья мои! Не стоит повышать голос. Тем более за ужином в моём доме. Тигеллин, ты перегнул палку. Наш доблестный воин не обязан оправдываться перед кем бы то ни было. Прояви благоразумие и скажи, что не желал обидеть.

Тигеллин, побледнев, втянул воздух сквозь раздувшиеся ноздри.

- Простите, префект Катон. Не хотел ставить под сомнение вашу честь.

Нерон обернулся к Катону с улыбкой, которая не доходила до глаз.

- Вот и прекрасно. Извинился, и вопрос закрыт. Не хочу даже слышать, будто кто-то из вас будет продолжать этот спор после сегодняшнего вечера. Я ясно выразился?

Тигеллин неохотно кивнул, лицо его оставалось напряжённым, как натянутая тетива.

- Как прикажет Цезарь, - проговорил Катон, затем добавил, холодно глядя на соперника: - Я готов закрыть глаза на слова человека, который рассуждает о вещах, в которых ни на асс не смыслит и к которым не имеет отношения.

Нерон издал неловкий смешок.

- Ну-ну! Довольно уже. Безобразное препирательство окончено, префект Катон.

- Как прикажете, Цезарь, - коротко ответил Катон.

Император слегка наклонил голову, с интересом глядя на него.

- И всё же у меня складывается впечатление, будто ты испытываешь некое сочувствие к Боудикке. Я ошибаюсь?

Катон понимал: признать, что император ошибается, значит шагнуть в пропасть. Он тщательно подбирал слова.

- Моё мнение, Цезарь, - сказал он наконец, - что Боудикка долгое время была для Рима ценным союзником. И осталась бы ею, если бы она и её народ получили достойное обращение от прокуратора провинции, Кация Дециана²⁵.

Нерон нахмурился.

- Не припоминаю такого имени.

- Он провинциал, Цезарь, - вставил Сенека, с видом учителя, разъясняющего ученику прописные истины. - Из Бетики. Некоторое время занимал скромную административную должность в Риме, прежде чем его назначили туда. Вряд ли вы могли пересечься.

- Понятно, - протянул Нерон и повернулся к Катону. - И ты этим человеком недоволен?

- Да, Цезарь, - ответил Катон твёрдо. - Если кто и виноват в восстании, то именно он. Он требовал с племени Боудикки налоги, которые те не могли заплатить, а потом наложил ещё и штрафы – только раззадорив их обиду. Когда её муж умер, Дециан со своими наёмниками разграбил царство иценов, забрав последние крохи. По его же приказу Боудикку избили плетьми, а её дочерей изнасиловали. А когда ицены и тринованты поднялись против нас, он думал лишь о собственном спасении. Говорят, он погиб, пытаясь бежать из Лондиния.

Нерон задумчиво повёл пальцем по краю кубка.

- Жаль. Если всё, что ты рассказал, правда, стоило бы доставить его живым. Можно было бы устроить показательный суд – другим прокураторам наука, чтобы знали, как вести дела. Но что ж… человек мёртв, восстание подавлено, и, как говорит Сенека, теперь главное – сохранить мир в Британии. Ещё одно такое восстание, и нас ждёт катастрофа.

Нерон пристально посмотрел на Катона, будто взвешивая его на воображаемых весах, а затем кивнул, придя к решению.

- Ты произвёл на нас впечатление, префект Катон. Риму нужны такие люди, как ты. Бурр сообщил мне, что ты подал прошение внести твоё имя в резервный список и живёшь теперь на вилле за городом.

- Так и есть, Цезарь, - ответил Катон.

- Негодное это дело, когда человек действия вроде тебя сидит без дела, пыль сдувает с виноградных лоз, вместо того чтобы приносить пользу. У меня есть идея. - Он откашлялся, бросил взгляд в зал и произнёс уже торжественно. - Тигеллин вот-вот сдаст командование городскими когортами, чтобы занять должность префекта преторианцев рядом с Бурром. А значит, освободилось место.

Император сделал паузу, поднял кубок, будто провозглашая тост.

- И потому я объявляю: префект Катон назначается командующим городскими когортами! Должность, которую он, без сомнения, заслужил.

Катон почувствовал, как у него внутри всё похолодело. Радоваться было нечему. Из трёх вооружённых корпусов, отвечающих за порядок в Риме, городские когорты были самыми презираемыми. Без блеска преторианцев, без их жалованья и привилегий, они первыми получали приказ выйти на улицы, когда дозорные вигилы не справлялись с мятежами и погромами. Их презирали преторианцы, ненавидели вигилы, а чернь боялась и проклинала за грубость.

Тигеллин кашлянул, едва сдерживая раздражение.

- Цезарь, это место уже было обещано моему заместителю, Гаю Албанию Фероксу. У него безупречная служба, и, на мой взгляд, он лучший кандидат.

- Решение принято, - отрезал Нерон, нахмурившись. - Или ты ставишь под сомнение моё суждение?

- Нет, Цезарь, - быстро ответил Тигеллин, опустив голову.

- Вот и прекрасно, - кивнул Нерон. - Если твой Албаний действительно столь способен, я уверен, для него найдётся другое место.

Катон слушал этот обмен репликами с нарастающим отчаянием. Последнее, чего ему сейчас хотелось, - это новое назначение. Тем более в самом сердце Рима, под бдительным оком Нерона и всей его своры. Это означало, что ему придётся покинуть виллу, оставить Клавдию и занять должность, навязанную милостью императора, - при этом постоянно ждать удара в спину от Тигеллина и его подхалима, которому уже прочили это место. Катон понял: промолчать нельзя, но и лишнее слово может стоить головы.

- Цезарь, - произнёс он осторожно, - совет префекта Тигеллина мне кажется разумным. Я не знаком с функциями городских когорт, и, возможно, должность лучше доверить человеку с необходимым опытом в этом деле.

Нерон вскинул руку, прерывая его.

- Решение принято. Не смей ставить его под сомнение.

Катон уже открыл рот, чтобы возразить, но увидел опасный блеск в глазах императора и тут же склонил голову.

- Как прикажете, Цезарь. Ваше доверие для меня честь и великая благодарность.

- Вот именно, - довольно кивнул Нерон и повернулся к Поппее. Между ними промелькнул короткий, почти заговорщицкий взгляд, прежде чем он вновь обратился к гостям. - А теперь, друзья мои, у нас есть ещё один повод для праздника. Вы все знаете, как я давно мечтал о наследнике, чтобы обеспечить преемственность династии. Но, увы, моя жена Октавия оказалась бесплодной. - Он сделал паузу, будто наслаждаясь моментом. - Поэтому с величайшей радостью объявляю вам – Поппея Сабина носит моего ребёнка!

Он засиял, словно бог, сошедший со сцены, и тут же склонился, чтобы поцеловать возлюбленную. Она обвила руками его плечи и притянула к себе, и они целовались долго, жарко, не стесняясь ни гостей, ни Рима. Участники пиршества же переглядывались с неловкостью, кто-то кашлял, кто-то опускал взгляд. Катон заметил, как Бурр вскинул бровь, а Сенека, устало выдохнув, едва заметно покачал головой, предчувствуя, что за этим «радостным событием» потянется длинная череда бед.

Когда Нерон наконец отстранился от Поппеи, лицо его стало серьёзным, голос – жёстким.

- Это счастливое известие требует решительных действий. Мой брак с Октавией завершён. Развод будет оформлен немедленно, чтобы я мог сделать Поппею своей женой и императрицей. Тогда ни один человек не посмеет поставить под сомнение законность моего ребёнка. Или если же дерзнёт…

Он осёкся, но в паузе чувствовалось ледяное предупреждение – будто сам воздух наполнился угрозой.

******

ГЛАВА ШЕСТАЯ

- Префект городских когорт? - Макрон не удержался от презрительного восклицания. – Трахни меня Марс, зачем ты это принял?

- У меня не было выбора, - сжатым голосом ответил Катон. - Нерон дал понять – либо принимаешь, либо несёшь последствия.

- Какие именно последствия?

- Не хочу этого выяснять, брат. Последнее, что мне нужно, – попасть в немилость императора, и чтобы его шпионы начали копаться в моём частном быту. Если они узнают о Клавдии, нам с ней можно сразу садиться в лодку к Харону. Возможно, и Луцию тоже. Всё моё имущество пополам поделят доносчики и сам Нерон. Ты знаешь, как это происходит. Включая этот дом. - Катон махнул рукой по направлению к саду во дворе.

Тёмная масса дома, который за последние годы стал ему домом, вдруг показалась уязвимой. Было далеко за полночь; дом погрузился во тьму, лишь четыре масляные лампы мерцали на каркасе возле лож, где они с Макроном сидели. За стенами доносились приглушённые звуки большого города: гул телег, что используют ночное время, чтобы не вязнуть в дневной давке улиц; хриплый смех и ругань косматых пьяниц, шагающих домой; крик младенцев, не знающих покоя; и изредка чей-то пронзительный вопль, когда в одной из переполненных многоэтажных инсул вспыхивала ссора. Непрерывный гам более миллиона жителей Рима. К нему примешивался повсеместный запах – канализационные испарения, дым от дров, вонь гниющих отбросов и пот. Всё это только подстёгивало в Катоне тоску по тишине и свежему воздуху виллы.

- Ты правда считаешь, что он станет устраивать проблемы из-за одного гостя, который отказался от поста, который бы легко занял кто-нибудь из его прихлебателей во дворце? - усмехнулся Макрон. - Клянусь, завтра он и не вспомнит. Переназначат на должность, и все дела.

- Не думаю, - мрачно ответил Катон. - У меня сложилось ощущение, что Бурр и Сенека не дадут ему забыть. Им выгодно, чтобы я занял этот пост – лучше, чем какой-нибудь подручный Тигеллина. А Тигеллин… он сам метит на префекта преторианцев. Бурру, думаю, осталось недолго. Скоро настоящая власть перейдёт в руки Тигеллина. Мы с ним далеко не в ладах по ряду вопросов, и боюсь, он уже считает меня врагом. А это человек из ближайшего круга Нерона – с ним шутки плохи… - Катон тяжело вздохнул. - Это уж точно не та жизнь, о которой я мечтал после возвращения из Британии. Почему, фурии их побери, Судьбы не выбирают кого-нибудь другого для своих игр? Пусть люди хоть немного поживут в покое, вместо того чтобы таскать их в медвежью яму придворных интриг.

- Не люблю это говорить, парень, - начал Макрон, почесав подбородок, но многое из этого идёт в комплекте с твоим званием. Ты выковал себе имя в армии, и тебя за это наградили – сделали всадником. Теперь ты в яме с большими медведями, нравится тебе это или нет.

Катон взглянул на лучшего друга с мрачной усмешкой.

- Спасибо за воодушевление, - буркнул он.

Некоторое время оба молчали. Потом Макрон хрястнул суставами на пальцах и спросил.

- И что ты собираешься делать? Есть хоть какой-то план, как выбраться из этой задницы?

- Пока нет, - ответил Катон. - Думаю, затаюсь и посмотрю, как всё обернётся. Может, ты и прав – Нерон завтра передумает и назначит человека Тигеллина, чего бы там не хотели Бурр и Сенека. А если нет – всегда можно настолько плохо справляться, что он сам захочет меня заменить.

- Ха! Не рассчитывай на это, - усмехнулся Макрон. - Бездарность у Нерона вообще обязательное условие для назначения. Он награждает не тех, кто умеет, а тех, кто лизнёт поглубже. - Он поспешно поднял ладони. - Не то чтобы я намекал, что это причина, по которой он выбрал тебя. Наоборот. По правде говоря, ты, пожалуй, и вправду один из немногих, кто справился бы с этой должностью толково.

- Судя по тому, что я вижу в Риме, с тех пор как мы с Петронеллой сюда перебрались, городу не помешал бы толковый командир городских когорт. На улицах небезопасно даже днём. Воры, грабители, мелкие банды малолеток, которые держат свои кварталы, будто это их легионы. А уж если вспомнить о настоящих преступных группировках… - Макрон хмыкнул. - Тут нужна крепкая рука. Да и сами когорты – те ещё раздолбаи. Когда надо – их нет, а если появятся, то, скорее всего, уже успели взять на лапу: или чтобы не вмешиваться, или наоборот – чтобы «разобраться» с чьим-то соседом. Нет, парень, им нужен человек вроде тебя. Жаль лишь только, что время неподходящее. В другой ситуации…

- В другой ситуации я бы и тогда отказался, - перебил Катон. - Я – солдат. А не городской надзиратель. Я не знаю всех этих ухищрений и законов, как ловить воров и мирить лавочников. А вот человек Тигеллина, как ни крути, знает толк. Пусть и выскочка, зато опыт есть.

- Да что там за опыт нужен? - фыркнул Макрон. - Пару зачинщиков за шкирку, пару голов об стену – и порядок.

Катон впервые за вечер усмехнулся.

- Тебе бы это понравилось, а? Уже скучаешь по армии, Макрон?

Друг глянул в сторону дома и, смягчив голос, ответил.

- Скажем так: Петронелла с этим справляется лучше, чем я. Она не против, что я сбегаю пообщаться с другими старыми вояками, живущими в Риме, но чем больше я просиживаю в тавернах в воспоминаниях о былом, тем сильнее тоскую по тем дням. Говорят – можно вывести человека из армии, но нельзя вывести армию из человека.

- Может, мне и правда стоит предложить им назначить тебя? - Катон едва шутил; на секунду в его голове промелькнула сцена, где он ходатайствует перед Нероном за Макрона, но тут же отмахнулся. - Хотел бы я.

- Итак, какова стратегия? - снова спросил Макрон.

Катон задумался.

- Останусь здесь пару дней и посмотрю, что выйдет. Если за это время меня не позовут во дворец, то уеду обратно на виллу и постараюсь затеряться. Может, меня забудут или пропустят мое имя в списках. А пока пошлю весточку Клавдии: распишу, что случилось, и попрошу держаться подальше, не показываться. Надеюсь, Нерон передумает, оценит, что я не имею соответствующего опыта, и всё уляжется.

- А если этот… господин не забудет? - барритон Макрона стал прохладнее.

- Тогда придётся делать своё дело. Приму командование городскими когортами и буду ждать удобного момента, чтобы меня заменили. А это значит – оставаться в Риме. Мне не нравится сама мысль быть на расстоянии с Клавдией и Луцием, но привозить их сюда рискованно: кто-нибудь да узнает её, и этим всё закончится. Слишком много доносчиков чуют ветер перемен и надеются на жирную награду за любую возможность преподнести жирную весточку о врагах Нерона – настоящих или воображаемых. И когда Бурра не станет, Сенеке придётся тянуть Нерона в одиночку. Если он столкнётся с Тигеллином, то проиграет: он не тот соперник. По мне, сенатор это понимает и ищет путь к отступлению.

- К отступлению? - Макрон провёл большим пальцем по шее.

- Не самоубийство, - быстро отрезал Катон. - Какой-нибудь способ дистанцироваться от Нерона и затем уехать в свои имения. Так Тигеллин и Поппея получат поле для манёвра. По тому, что я увидел за ужином, у Поппеи крючки глубоко в императоре – он у неё на наживке и словно радуется этому. Если она ещё и родит наследника, её влияние станет нерушимым. Если Поппея и Тигеллин сколотят союз – они будут играть на Нероне, как на дешевой кифаре. А вот тогда, если Тигеллин решил сделать меня своим врагом, мне посвящения не светит: с этими двумя у власти у меня шансов не будет.

***

На следующее утро, после завтрака, Катон сел за стол, чтобы написать письмо Клавдии. Он подробно объяснил, что случилось, и какие ограничения это теперь накладывало на них обоих – по крайней мере, до тех пор, пока он не найдёт способ выпутаться из этой ситуации. Правда, на этот счёт он намеренно писал туманно: сам не имел ни малейшего понятия, как можно избавиться от новой должности. В конце письма он попытался утешить Клавдию – выразил надежду, что, возможно, Нерон переменит решение. А пока ей следовало оставаться в укрытии и заботиться о Луции.

Он пригубил тёплого вина и перечитал послание, чувствуя, как беспомощно звучат его слова. В армии он привык действовать решительно, самостоятельно принимать решения. А теперь, в своей новой жизни, зависимой и скованной, он чувствовал себя бессильным и униженным.

«Хотя», - подумал он, - «не только он один испытывает это унижение. В нём участвует весь Рим. Как вышло, что судьба Империи оказалась в руках безвольного, капризного дилетанта вроде Нерона – просто по воле случайного рождения? Как случилось, что человек столь ничтожного масштаба стал предметом лести и угодничества со стороны тех, кто был достаточно умен, чтобы не позволять подобным дуракам править величайшей державой мира?». Не впервые Катон ловил себя на тоске по эпохе Республики – времени, когда вершины достигали люди с реальными способностями, пусть и не всегда с честью и добродетелью. Нынешний порядок казался ему противоестественным. Как могла судьба народа зависеть от таких выродков, как Калигула, Клавдий и теперь Нерон?

Он почувствовал, как в нём шевелится амбиция – не просто раздражение, а тихое, упорное стремление доказать, что он лучше их. Почему императорский трон должен принадлежать одной династии? И, в конце концов, почему Сенат должен оставаться вотчиной тех, кому просто повезло родиться в аристократическом роду, с их надменностью и чувством врождённого превосходства? Катон ведь сам поднялся из низов, пробившись в сословие всадников. Он заслужил это – годами службы, верностью Риму, своими заслугами. Но дальше путь был закрыт. Римское общество не терпело, чтобы человек поднимался выше одной ступени за жизнь. Сенатором ему не суждено стать – и вдруг это осознание наполнило его горечью.

Он позволил себе предаться этому чувству ненадолго, прежде чем заставил себя остановиться. Гнев был бесполезен, если не приносил плодов, а лишь подогревал чувство несправедливости. Тогда Катон стал размышлять не как солдат, а как человек, ищущий выход. Как можно изменить Рим к лучшему? Если ему самому не суждено занять место с реальной властью, может, стоит найти кого-то достойного – человека, у которого есть этот шанс. Поддержать его, направить. Может быть, однажды этот человек сумеет покончить с институтом императора и вернуть власть Сенату и народным трибунам – тем, кто когда-то выражал интересы простых римлян.

Печальная истина истории заключалась в том, что люди редко берегут институты, сделавшие их державу великой. Вместо этого они слушают сладкие, завораживающие речи богачей и властолюбцев, которые уговаривают народ добровольно отдать им власть. А уж когда власть в их руках – прощай, честь и долг: эти пронырливые демагоги и не подумают отказаться от полномочий, полученных от доверчивой толпы. Так, шаг за шагом, династия всё более вырождавшихся недоумков довела Рим до нынешнего состояния. Пока чернь сыта и развлекается зрелищами, напоминая себе о «величии Рима», она забывает, как низко пала, позволив жалким тиранам управлять собой. Забывает и начинает верить, будто её интересы совпадают с интересами императоров.

«Перемены неизбежны», - решил Катон. Когда представится возможность, нужно будет быть готовым – найти и поддержать достойного человека. Такой человек уже маячил у него в мыслях: Веспасиан. Возможно, тот ещё не помышлял о власти, не осознавал, что способен положить конец гнилой императорской династии, тянущейся от Августа. Пока было рано судить. Веспасиан мог пасть жертвой ядовитых придворных интриг, мог оказаться слабее, чем казался. Но время покажет.

А пока – главное было выжить при нынешнем режиме и уберечь семью и тех, кто зависел от него. Если для этого придётся надеть тогу префекта городских когорт, что ж, пусть так. Катон только надеялся, что этот путь не затянется. Любой высокий пост в Риме – это поход по тонкому льду, где каждый шаг может стоить головы, а каждая улыбка – обернуться предательством.

***

Прошло три дня, и Катон начал осторожно надеяться, что Нерон передумал – его каприз, как обычно, выдохся. Назначение Катона наверняка раздражало Тигеллина. Он живо представил, как тот уже вынашивает план подставить его под обвинение в измене, чтобы расчистить дорогу своему прихлебателю. При таких раскладах отсутствие новостей было лучшей из новостей, и с каждым днём это молчание звучало всё приятнее. Катон даже позволил себе мечтать, что скоро покинет Рим и вернётся к Клавдии и Луцию.

Но на рассвете четвёртого дня дом разбудил громкий, настойчивый стук в дверь. Пока Катон натягивал тунику и шёл к атриуму, там уже стояли Макрон и управляющий – настороженные, напряжённые, словно ожидали худшего.

- Открывай! Во имя императора! - раздался снаружи резкий, властный голос.

Хотя Катон и Макрон провели долгие годы вдали от Рима, они прекрасно знали о преторианских «ночных гостях» - карательных отрядах, которые прославились ещё при Калигуле и Клавдии. Те приходили на рассвете: одних увозили в подземелья под дворцом, других убивали прямо у порога.

Макрон бросил взгляд на Катона, приложил палец к губам и, ступая бесшумно, подошёл к двери.

- Кто там? - спросил он хрипло. - Что вам нужно?

- Преторианская гвардия! Мы пришли за Квинтом Лицинием Катоном. Открывай!

- Миг терпения! - крикнул Макрон в ответ, потом обернулся к другу.

- У тебя ещё есть шанс, парень. Можешь улизнуть через задний двор. Я потяну время, сколько смогу.

Катон мгновенно всё просчитал. Если он сбежит, преторианцы всё равно пошлют всадников к вилле, а там – Клавдия и Луций. Это поставит их под удар. Что бы ни задумали эти псы, лучше встретить их лицом к лицу – здесь и сейчас.

Он коротко мотнул головой.

- Пусти их.

Макрон вопросительно приподнял бровь – последняя возможность передумать. Но Катон стоял твёрдо, и Макрон тяжело вздохнул. Он отодвинул засовы и медленно распахнул дубовую дверь, украшенную медными заклёпками.

В тусклом рассветном свете стоял крохотный отряд из шести человек – белые туники, плащи с капюшонами, мечи у бедра. Командир, опцион с квадратной челюстью и серыми глазами, смерил Макрона взглядом.

- Не больно ты спешил, - буркнул он. - Где твой хозяин?

- Не больно я спешил, служака!? - рявкнул Макрон строевым голосом, так что звук отдался под аркой. - Я – центурион из резерва, слышал? Так что, во имя всех богов, язык придержи и веди себя с уважением! А не то я мигом впаяю тебе выговор за неповиновение и вышвырну обратно в рядовые, как пить дать! Смир-р-но, Дисовы дети!

Опцион громко топнул калигой и вытянулся по стойке смирно. За ним, торопливо и неуклюже, выпрямились и остальные. Макрон смерил их тяжёлым взглядом, как будто собирался лично проверить, кто дышит громче положенного, потом вернул взор к командиру.

- Вот так-то лучше, - процедил он. - А теперь объясни, зачем вы тут с рассвета орёте, будто стены брать пришли?

Опцион, сжав губы, сунул руку в кожаную суму у пояса и достал свиток папируса, запечатанный сургучом.

- У меня послание для префекта Катона, господин. Мне сказано, что он живёт в этом доме. Он здесь?

Макрон чуть отступил в сторону и мотнул подбородком в сторону Катона, стоявшего на пороге атриума.

- Заходи один, - велел он. - Остальные – ждать на месте. Моя жена чистоту блюдёт, ей не по душе, когда солдафонские калиги грязь по дому разносят.

- Слушаюсь, господин. - Опцион сделал знак своим, чтобы стояли смирно, после чего поднялся по ступенькам и подошёл к Катону, протягивая свиток. - От начальника императорской канцелярии, господин.

- В чём обвинение? - спокойно спросил Катон, хотя сердце уже гулко колотилось. Он был почти уверен, что Тигеллин добрался до него.

- Господин? - Опцион моргнул.

- Неважно. - Катон взял свиток, чувствуя, как под ладонью дрожит сухая бумага, - будто сама судьба сжалась в тугую трубку. Он глубоко вдохнул, сорвал печать и развернул папирус. На аккуратных строках, выведенных писцом дворца, лежала его новая участь.

«От Полидора, вольноотпущенника, по повелению Цезаря доблестному слуге префекту Квинту Лицинию Катону, приветствие.

Настоящим вам предписывается немедленно принять командование городскими когортами Рима. Вы обязаны без промедления явиться в расположение когорт, чтобы принести присягу и приступить к исполнению своих обязанностей».

Катон прочитал послание вслух, затем свернул папирус.

- Похоже, вопрос решён окончательно.

- Ага, - буркнул Макрон. - Придётся привыкать к новому хомуту.

Катон повернулся к опциону.

- Послание доставлено. Ты и твои люди свободны.

Опцион метнул быстрый взгляд на Макрона, потом снова на Катона.

- Простите, префект, но в моих приказах сказано: передать свиток и сопроводить вас до штаба городских когорт.

- В качестве пленного? - спросил Катон с сухой усмешкой.

- Скорее как почётный эскорт, господин. Чтобы произвести должное впечатление, когда прибудете.

- Вот как… Понятно. Подождите снаружи. Мне нужно пару минут – приодеться по случаю.

- Слушаюсь, господин.

Когда дверь за преторианцем закрылась, Катон быстро заговорил:

- Передай на виллу, пусть Клавдия знает, что случилось. Скажи, я постараюсь держаться подальше от неприятностей. Ей пока нельзя никуда ехать. Если там появятся чужие – пусть Требоний скажет, что хозяин с семьёй уехали.

- Понял, займусь.

Катон замер, стиснув кулаки.

- И скажи ей… - начал он, но осёкся, не найдя слов.

Макрон кивнул, его голос смягчился.

- Не надо слов, парень. Я передам. Она поймёт.

Катон заставил себя улыбнуться.

- Спасибо, брат.

Он поспешил в свою спальню и пересёк комнату к большому сундуку, где хранилось его снаряжение. Крышка тяжело скрипнула, и Катон достал изнутри красную тунику, армейский плащ, калиги, гладий с поясом, чешуйчатый панцирь и шлем. Гребень шлема уже повидал лучшие времена – он провёл рукой по жёсткой окрашенной конской гриве, пытаясь хоть как-то придать ей приличный вид.

Он одевался неторопливо, спокойно, словно обдумывая каждый элемент экипировки и вместе с ним – новый поворот своей судьбы. Когда последняя пряжка на боку панциря была затянута, Катон поправил ремень для меча, плащ и окинул себя взглядом. Всё выглядело как надо – воин снова был готов к строю.

Подхватив шлем подмышку, он вернулся к двери.

Макрон, увидев его, ухмыльнулся.

- Вот теперь ты снова на своём месте. А то, признаться, было странно видеть тебя без снаряжения, с тех пор как мы вернулись из Британии.

Катон кивнул. Он и сам чувствовал, что форма сидит на нём как влитая. Годы службы сделали своё дело – в этих доспехах он словно обретал самого себя, даже несмотря на все мечты о мирной жизни. Может, он и хотел быть гражданским, но кровь солдата из него уже не выкипишь.

Они обменялись коротким, молчаливым взглядом – старое братство, закалённое в боях, не нуждалось в словах. Макрон распахнул дверь. Катон шагнул на улицу, где опцион уже выстроил людей по обе стороны.

Он надел подшлемник, плотно пригнал шлем и затянул ремешки под подбородком.

- Ну что ж, - сказал он спокойно. - Пора. Я готов. Вперёд!

******

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Лагерь трёх городских когорт располагался в излучине Тибра, неподалёку от древнего Марсова поля²⁶. Когда-то эта обширная площадка служила плацем для строевых учений, местом, где граждане Рима упражнялись с копьями и щитами. Но те времена давно канули в Лету. Теперь здесь громоздились храмы, первые каменные арены, театры, бани и целые ряды лавок. Ещё при Августе когортам отвели временные казармы – ветхие постройки, кое-как расставленные вокруг плаца. Прошло полвека, а они всё ещё ждали новых помещений. Несмотря на то что Марсово поле утопало в великолепии свежих мраморных фасадов и колоннад, район вокруг лагеря оставался одним из самых убогих во всей столице.

Грязные, потрескавшиеся стены доходных домов теснились вдоль берега стремительного Тибра. Когда шли дожди, узкие переулки превращались в канавы, и вода подмывала дома – слабейшие складывались, как карточные, хороня жильцов под грудами обломков. Кто-то погибал от обвала, кто-то захлёбывался в мутной жиже. А когда случались пожары, выбраться удавалось не всем – одни сгорали заживо, другие умирали в дыму.

Зимой в этих домах пробирал холод до костей, летом – невыносимая духота, а воздух вечно пропитан вонью людских тел, тухлой едой и особенно сильно – кислым смрадом кожевни, что сливала отходы прямо на улицу.

Когда Катон и его сопровождающие наконец пробились через лабиринт улиц, солнце уже стояло высоко. Перед ними вырастали главные ворота лагеря. С обеих сторон тянулась двухэтажная стена – задние фасады казарм, образующих периметр плаца. На нижнем уровне не было ни одной двери, а выше виднелись крошечные окна, закрытые ставнями. У подножия стены громоздились кучи мусора, а штукатурка была испещрена народным творчеством – смесь брани, похабных рисунков, хвалебных од и объявлений про ближайшие лавки. Старинные створки ворот держались на ржавых железных петлях. На посту скучали двое солдат. Оба сидели на низких скамейках, прислонившись к стене, пальцы небрежно зацеплены за широкие ремни поверх коричневых туник.

Первым шевельнулся тот, что слева. Услышав топот подошв Катона и преторианцев, он поднялся, пошатываясь, и нечаянно опрокинул кувшин у ног. Красное вино потекло по булыжникам, извиваясь тонкой струйкой. Его напарник даже не пошевелился – продолжал храпеть, разинув рот.

Катон сделал знак опциону остановить отряд перед воротами и сам подошёл к стоявшему солдату. Тот, отчаянно стараясь не шататься, попытался принять стойку «смирно» и уставился прямо перед собой.

- Какого, к фуриям, рожна ты тут изображаешь? – рявкнул Катон.

Солдат нахмурился.

- Господин?

- Ты что, на карауле стоишь? - Катон шагнул ближе, так что между их лицами осталось не больше локтя. От легионера несло кислым вином, будто он с утра купался в бочке.

- Д…д... да, господин.

- Тогда какого хрена ты не подал сигнал?

- Сигнал?.. - Солдат метнулся взглядом к Катону.

- Не на меня пялься, идиот! Прямо смотри! Отвечай на вопрос!

- Нам… нам не выдавали никаких паролей, господин. Сказали просто не пускать гражданских. Вот и всё. Пока не сменят.

- Ну, я тебя сейчас сменю. Стой смирно, будь ты проклят!

Катон развернулся, подошёл ко второму часовому, поднял ногу и с размаху врезал тому калигой под лавку. Тот грохнулся на землю, завопил от боли и ярости, вскочил, сжав кулаки, и, щурясь, попытался вмазать Катону по голове. Удар вышел вялый – Катон отбил его левой рукой и тут же ткнул кулаком в нос. Солдат отшатнулся, захлебнувшись ругательством, кровь хлынула из ноздрей.

Катон обернулся к первому.

- Оба вы – отстранены и арестованы. Берёшь этого пьяного ублюдка и идёшь прямиком в караулку. Доложишь дежурному, чтобы запер вас в карцер.

Солдат замялся. Катон ткнул в него пальцем.

- Живо выполняй, иначе пожалеешь, что родился!

- Так точно, господин! - тот кинулся подхватывать приятеля.

Катон повернулся к преторианцам и указал на двоих ближайших.

- Вы двое – остаётесь здесь, пока не поступят новые приказы. Остальные – за мной.

Отряд прошёл через ворота и оказался на огромном плацу, примерно в сотню шагов длиной и шириной, прикинул Катон. Порядка здесь было лишь чуть больше, чем снаружи. Стены, хоть и чистые от надписей, выглядели убого: побелка облезла, посерела, по ней тянулись полосы грязи и сырости. На дальнем конце центурион проверял строй – солдаты стояли, уперев копья и щиты в землю. По остальному двору бойцы городских когорт сидели группами у казарм: кто развешивал одежду сушиться, кто чинил доспехи или смазывал ремни.

Катон остановил одного солдата и обменялся салютом.

- Где штаб? - коротко спросил он.

- Вон там, господин, - ответил солдат, указывая на угол лагеря, ближе к реке. Там возвышалась приземистая башня – на этаж выше прочих грязных строений комплекса. У подножия – небольшой вход с портиком. Катон направился к нему, преторианцы шагали следом. Он замечал, как за ними оборачивались солдаты, кто с любопытством, кто с опаской.

У входа не было часовых. Катон вошёл внутрь. Вестибюль оказался тесным и тусклым, с узкими окнами, откуда едва сочился свет. У дальней стены тянулась длинная контора, за которой стояли полки, заваленные вощеными табличками, свитками, чернильницами и прочим писарским добром. За стойкой сидели трое писарей, возившихся с бумагами. Один за другим они вскочили, когда Катон и преторианцы вошли внутрь.

- Кто здесь главный? - резко спросил Катон. - Где дежурный офицер?

Один из писарей ответил, вытянувшись по стойке «смирно».

- Центурион Брокх, господин. Он у себя в покоях.

- Он должен быть здесь. Бегом за ним! - Катон приподнял руку, останавливая писаря. - Стой. Где трибун Албаний?

- Трибуна нет, господин.

- Где он тогда?

- Не знаю, господин. Возможно, у себя дома, на Квиринальском холме. Он… эм… не из тех, кто рано встаёт.

В голосе солдата прозвучала лёгкая насмешка, за которой угадывалось неодобрение. Катон прищурился, разглядывая его внимательнее. Либо этот тип имел мужество говорить правду о старшем по званию, либо был склочником. Сразу не поймёшь. Крепкий, лет тридцати с небольшим, коротко остриженный, с грубым шрамом на щеке – вид у него был скорее боевой, чем канцелярский.

- Сколько лет ты служишь в городских когортах, солдат? - спросил Катон.

- Четыре года, господин.

- А до того?

- Десятый легион. Опцион, господин. Ну, был… пока не сцепился с одним зелёным трибуном, который вознамерился вести моих ребят прямо в засаду.

- Понятно, - кивнул Катон, чуть криво усмехнувшись. - Имя?

- Вибий Фульвий, господин.

Он решил позже взглянуть на личное дело этого Фульвия, когда подвернётся минутка. Сейчас были дела поважнее.

- На данный момент старшим здесь считается трибун Албаний, верно? - спросил Катон.

- Так точно, господин.

- Тогда и ему следовало бы быть на месте. Прикажи вызвать его. И ещё – к полудню здесь должны явиться командиры всех трёх когорт и их центурионы.

Фульвий покосился настороженно:

- Есть, господин. Разрешите спросить – от кого исходит приказ?

Катон вынул из-за пояса свиток и поднял его, как оружие.

- По моему. Я новый префект, командующий городскими когортами. Назначен по воле самого Цезаря. Так что передай всем офицерам: если не хотят познакомиться с подошвой моей калиги, пусть будут здесь живее, как только пробьёт третий час.

Когда распоряжение было отдано, Катон отпустил преторианцев и отправился осмотреть своё новое командование.

Башня, как и положено штабу, была приспособлена под всё необходимое. В подвале под охраной хранились денежный сундук, списки личного состава и штандарты подразделений – святилище и склад одновременно. На первом этаже располагались конторы писарей, их канцелярские запасы и небольшое хранилище снаряжения – скромное, ведь городские когорты не предназначались для настоящих походов. Им редко приходилось облачаться в броню, разве что на парадах, да, когда нужно было разгонять толпу или усмирять уличные банды.

Второй этаж занимали дополнительные канцелярии, большей частью пустые. А верхний был отведён под жилище командира. Там имелись спальни, уборная, таблиний, небольшой триклиний и лестница, ведущая на крышу, откуда открывался вид на реку, площадь, казармы и убогие кварталы вокруг. Всё было аккуратно убрано, но чувствовалось – никто здесь по-настоящему не жил. На полках не было ни одного свитка, в спальнях – ни одежды, ни личных мелочей. Похоже, ни Тигеллин, ни Албаний даже не удосужились провести здесь хотя бы ночь.

Теперь всё изменится. Катон собирался жить в штабе, и не только потому, что командир должен быть рядом со своими людьми. Он хотел держать подальше от службы и опасных интриг тех, кто ему дорог – жену и друзей. Если когда-нибудь его попытаются снять с должности или арестовать, пусть делают это здесь, а не у него дома. Макрон, зная его характер, наверняка бы влез в драку, а это лишь добавило бы бед.

К тому же, командирские покои были вполне удобными, а вид с террасы – один из лучших, что можно было найти в Риме.

Он вышел из башни и продолжил обход лагеря. Большинство казарм, выходивших к Тибру, пропахли сыростью и затхлым воздухом. Стены покрылись разводами плесени. Солдаты реагировали на его появление вяло, без особого желания и без малейшего уважения. Их равнодушие и недовольство вмешательством нового начальства читались по лицам. Казармы явно убирали редко: грязь въелась в полы, доспехи и снаряжение валялись где попало, вместо того чтобы лежать в положенных местах.

Катона передёрнуло. Профессионала внутри него выворачивала такая небрежность. Эти бездельники получали то же жалованье, что легионеры, плюс регулярные подачки от императора – и в ответ демонстрировали срам и разруху. В легионе он бы не стерпел подобного ни дня, и теперь тоже не собирался – даже если сам не рвался на эту должность и надеялся недолго на ней задержаться. Вина лежала на прежнем командире и его офицерах, которые допустили, чтобы когорты превратились в такую халтуру. Если Тигеллин после этого собирался возглавить Преторианскую гвардию – боги весть, во что она превратится под его началом. Катон только надеялся, что там служили солдаты получше, чем эти оборванцы вокруг.

Амбар находился на противоположной стороне плаца. Когда-то это было тибрское зернохранилище, включённое в состав лагеря при постройке казарм. К счастью, древние строители соорудили приподнятый пол на кирпичных столбах, чтобы защищать припасы от влаги, крыс и наводнений. Маленькая армия кошек чувствовала себя здесь как в раю, пожирая любых грызунов, рискнувших сунуться внутрь.

Запасы зерна, масла и вина занимали лишь малую часть огромного здания, так что оно казалось пустым и гулким. Катон мысленно отметил, что стоит обсудить этот вопрос с Фульвием. Оставить склады почти пустыми – недопустимо. Он сразу заподозрил, что кто-то тихо сплавляет провизию на сторону. Если так – он быстро прикроет лавочку и влепит виновным всё, что позволят уставы. Судя по увиденному, людям и офицерам этих когорт не помешало бы усвоить немало таких наглядных уроков.

Кладовая интенданта тоже зияла пустыми полками. Конюшни, не видевшие ни лошади, ни сбруи, переделали под солдатскую столовую: длинные столы, лавки и углубления для костей игральных кубиков. В одном конце вытянулся импровизированная таверна – за стойкой стояли кувшины с вином и глиняные кружки, а за ними лениво возился лысый пузатый мужик, протирая тряпкой столешницу.

Когда Катон вошёл, горстка солдат за ближайшим столом вскочила и отдала честь.

Он не пил ничего с самого рассвета, и горло его изрядно пересохло. Заказав чашу вина, разбавленного водой, он сделал несколько глотков, осматривая помещение.

- Ты здесь главный? - спросил он у человека за стойкой.

Тот закинул тряпку на плечо и неторопливо подошёл поближе.

- Я только заведую местом. Концессия²⁷ принадлежит трибуну Албанию. - Он осмотрел доспехи Катона и поспешно добавил: - Господин.

- Концессия, значит? То есть ты гражданский?

- Так точно, господин. Отслужил в Третьей когорте, потом на покой. Решил, что будет неплохо держать связь со старыми товарищами. - Он кивнул на сидевших за столом. - Половина из тех – мои бывшие сослуживцы.

- Вот как, - протянул Катон, не меняясь в лице. Он осушил чашу, поставил его на стойку и коротко кивнул. - Благодарю. - Затем вышел из бывшей конюшни.

У следующего барака он наткнулся на тех самых солдат, которых ранее инспектировал центурион. Осмотр, похоже, закончился: бойцы возвращались в свои помещения – усталые, потные, но собранные. И сразу было видно, что это люди другого склада. При его приближении они выпрямились, мгновенно встав по стойке «смирно». Их снаряжение блестело – ремни, шлемы, умбоны щитов сияли, как отполированные монеты.

Катон приказал одному из них вынуть меч. Тот подал оружие, и Катон поднял клинок к солнцу. Лезвие сверкало, острие было ухоженным, без пятен ржавчины, и по металлу поблёскивал тонкий слой масла, а меч вытаскивался легко, без заедания.

Он вернул оружие и в этот момент заметил, как к нему подходит центурион. Тот отдал честь.

- Господин, чем могу служить? - спросил он.

Катон смерил его взглядом. Мужчина был высок, возможно, на несколько лет старше его самого, но не больше сорока пяти. Стройный, с резкими чертами лица: густые брови, тёмные глаза, орлиный нос и выступающие скулы придавали ему вид хищной птицы. Стоял он прямо, плечи расправлены, доспехи начищены до блеска – образцовый солдат. Катон сразу понял: этот тип, как и Фульвий, явно из старых легионеров, переведённых в городские когорты.

Он прочистил горло и произнёс спокойно, с оттенком уверенной твёрдости.

- Я новый префект когорт, с сегодняшнего дня. Квинт Лициний Катон.

- Новый префект? - переспросил центурион, вскинув бровь. - Нам говорили, что командование от Тигеллина перейдёт к трибуну Албанию… господин.

- Этот приказ отменили несколько дней назад, - спокойно ответил Катон.

- Понимаю. - Центурион коротко кивнул, с тем фатализмом, что свойственен старым служакам, повидавшим всякое. Он похлопал себя по груди. - Центурион Авл Лемул, первая центурия Первой городской когорты, господин.

- Угадаю с трёх раз: бывший легионер? - усмехнулся Катон.

- Так точно, командир. Девятый легион. По крайней мере был там пять лет назад. Устал гоняться за волосатыми дикарями по болотам Британии, вот и решил продолжить службу поближе к дому.

- Девятый, значит? - задумчиво произнёс Катон. - Тогда тебе повезло, что ты ушёл до того, как их смело восстание Боудикки.

- Слышал про то дело, - кивнул Лемул. - Чистейший провал командования. Позор. Из-за идиотизма легата полегло столько хороших ребят…

Катон мрачно кивнул.

- И это были лишь первые из многих, кого мы потеряли потом.

Лемул слегка склонил голову.

- Значит, вы были в Британии?

- Второй легион. Участвовал в высадке. Потом командовал вспомогательной когортой. Был там и во время восстания.

- Так вы знаете ту провинцию не понаслышке, - уважительно заметил Лемул. Он протянул руку, и они крепко схватили друг друга за предплечья. - Рад, что наконец у нас будет настоящий солдат во главе, командир. Давно пора. - Он повернулся и махнул рукой в сторону лагеря. - Видите сами – развал полный. Когда я сюда прибыл, всё уже было не ахти. А потом стало только хуже… при прежнем начальстве, командир.

Он осторожно обошёл имя Тигеллина, и Катон оценил эту сдержанную лояльность – не болтать лишнего, даже если прежний командир был ничтожеством.

- Значит, пора наводить порядок, - сказал Катон твёрдо. - Ты – старший центурион. На тебе будет дисциплина и подготовка. Рассчитываю, что поднимешь своих людей хотя бы до уровня твоей собственной центурии.

- Так точно, господин… - ответил Лемул, выпрямившись, и в его голосе прозвучало не просто подчинение, а уважение.

Катон мгновенно уловил заминку.

- Что, есть с этим проблема? - спросил он холодно.

- Ну, командир… не впервой мне пытаться поднять дисциплину, - ответил Лемул, понизив голос. - Некоторые центурионы, те, что получили свои должности благодаря Тигеллину, пожаловались префекту. Мол, я слишком гоняю людей и подрываю их моральный дух.

- С каких это пор тренировки и дисциплина вредят боевому духу? - скривился Катон.

- Вот и я так сказал, господин. По правде говоря, тут хватает центурионов, которые в жизни не служили ни в легионах, ни во вспомогательных войсках. Они лучше знают таверны и бордели вокруг Большого Цирка, чем устав и обязанности солдата, не говоря уж об офицерской службе в городских когортах. Паршивая шайка лодырей и сиюминутных героев, командир. Простите мой «галльский».

- Полезно знать, - кивнул Катон. - В полдень соберу тебя и остальных старших офицеров в штабе. Поговорим.

Они обменялись салютом, и Катон неторопливо пересёк плац, заложив руки за спину. Он обдумывал всё, что увидел и услышал с тех пор, как вступил в лагерь, чувствуя на себе взгляды солдат. Они, конечно, гадали, что за человек этот новый префект и чего от него ожидать.

- Скоро узнаете… - процедил Катон сквозь зубы.

***

- Смирно! - резко крикнул Лемул. - Командир прибыл!

Раздался грохот лавок и цокот подошв о плитку главного зала штабной башни. Помещение было не больше семи метров в длину и ширину, но даже этого едва хватало, чтобы разместить трёх трибунов и восемнадцать центурионов городских когорт. При его появлении офицеры расступились, пропуская Катона к месту перед бюстом Нерона, глядевшим на них из ниши у дальней стены.

Скульптор, похоже, ориентировался на официальный портрет: юное лицо императора ещё не успело обрасти теми пухлыми щеками, что появились у него в последние годы. Аккуратная щетина, тщательно вырезанная на мраморе, должна была напоминать о родовом прозвище «рыжебородый», хотя сам Нерон был гладко выбрит и, похоже, давно бросил безуспешные попытки отрастить ее.

Катон повернулся к офицерам и стал медленно окидывать их взглядом, пытаясь понять, кто из них приближённые Тигеллина, а кто – ветераны настоящей армии. С некоторыми всё было ясно с первого взгляда, но наверняка нашлись и бывшие легионеры, которых размягчила уютная служба в столице. Неважно, что позволял Тигеллин, Катон собирался навести порядок. И пока он будет командиром, из этой разболтанной толпы он сделает профессиональное подразделение.

Он ещё раз окинул взглядом зал, вдохнул поглубже и поднял свиток.

- По власти, данной мне Цезарем, я, Квинт Лициний Катон, принимаю командование городскими когортами Рима, - произнёс он торжественно.

Он обернулся к писцу, державшему штандарт с изображением императора, и жестом велел подойти ближе. Положив левую руку на деревянное древко, Катон поднял правую и произнёс клятву.

- Клянусь честью и жизнью своей, что буду верно служить Цезарю, Сенату и народу Рима. Буду повиноваться приказам Цезаря и любого офицера, которого он поставит надо мной. Клянусь сражаться с любым врагом Рима до последнего дыхания, и пусть боги покарают меня, если я нарушу свой долг. Клянусь этим перед своими офицерами и перед богами.

Он опустил руку и повернулся к офицерам. Лемул уже выдвинулся вперёд, чтобы провести ответную присягу, офицеры клялись в подчинении новому префекту. Когда церемония закончилась, Катон не позволил им садиться. Он хотел, чтобы они стояли и слушали его на ногах. Хотел, чтобы сразу поняли: теперь всё будет иначе. Никакой прежней вольницы.

- Кто из вас трибун Албаний? - спросил он, оглядывая строй.

Вперёд вышел невысокий мужчина лет двадцати с небольшим. Лицо – рыхлое, в мелких оспинах, лоб оттеснён густыми чёрными кудрями, блестевшими от масла. Несмотря на свой рост и внешность, он умудрялся держаться высокомерно, словно стоял не перед командиром, а перед равным.

- Я трибун Гай Албаний Ферокс, - отчеканил он.

Катон заметил мутноватый взгляд и понял: парень, скорее всего, с похмелья.

- Когда обращаешься к старшему по званию, трибун, - сказал он холодно, - используй положенное обращение.

До Албания не сразу дошло, что именно ему сказали.

- Да, господин, - наконец выдавил он.

- Так лучше. И больше так не ошибайся. - Катон сделал паузу. - Сколько времени ты исполнял обязанности командира городских когорт?

Албаний потупился, прикидывая в уме, и Катон внутренне поморщился – видно было, как тяжело тому даётся простая арифметика.

- Больше двух месяцев ... господин.

- «Больше двух», - повторил Катон, копируя интонацию трибуна. - Это значит три, четыре… или, может, десять?

- Два месяца и… э-э… пять дней, господин.

Катон не имел способа проверить, но хотя бы получил чёткий ответ. Уже что-то. В армии решительность ценится куда выше, чем сомнения или увиливание – даже если эта решительность слегка приукрашена ложью.

- За эти два месяца и пять дней ты нарочно подрывал дисциплину и боеспособность людей под твоим командованием? - прозвучал его холодный вопрос.

Албаний застыл, как вкопанный.

- Господин? Я… я не понимаю.

- Что тут непонятного? Простого, чёткого латинского тебе мало? Хочешь, чтоб я указал на твои недостатки по-гречески, на батавском или на каком-нибудь другом «варварском» языке, если тебе так удобнее? Нет? Тогда продолжу. Я прослужил в армии почти двадцать лет, и за все это время не видывал лагеря в таком дерьмовом состоянии. Казармы стыдно показать даже борделю в самых захудалых закоулках самой отсталой провинции империи. Солдаты – чуть лучше разве что на словах; неопрятные, медлят с выполнением приказов, один часовой настолько пьян, что встать не смог. Снаряжение убогое, и, смею предположить, далеко не в полном комплекте. Уровень многих офицеров ничуть не выше. А ты, Албаний, даже в собственных покоях не живёшь – предпочитаешь уют собственного дома и появляешься тут то пьяным, то в похмелье, так что думать нормально не в состоянии. По тому, что я увидел всего за пару часов, городские когорты – это логово кумовства, взяточничества и некомпетентности. С этим покончено – сейчас же.

Он уставился на офицеров, словно бросая им вызов. Кто-то отвечал дерзким взглядом, кто-то – презрением. Некоторые выглядели испуганными, а несколько даже не могли поднять глаза. Были и кивки одобрения и суровые лица, не выдававшие ничего. Материал для работы у него был, решил он. Но и гнилью надо было заняться – вырезать, если три когорты под его началом должны стать лучше. Нужен был показательный пример, чтобы люди поняли: он серьёзно настроен. Он повернулся к Албанию.

- Ты – позор для своего звания. Судя по бардаку в этом лагере, ты настолько далёк от стандартов, требуемых для исполняющего обязанности командира городских когорт, что мог бы провалиться в Большую Клоаку и никто и не заметил бы. Я бы не доверил тебе даже роль самого младшего центуриона. Член Юпитера, я бы и опционом тебя не сделал. Хочу, чтобы ты немедленно покинул лагерь. Ты отстранён от всех обязанностей до проведения дисциплинарного разбирательства по делу о бесчестном увольнении. Тебе запрещено входить в лагерь и общаться с офицерами или солдатами. Любой, кто будет иметь с тобой дела и о чём-то мне станет известно – будет наказан. Убирайся!

Албаний повял под натиском обвинений нового командира. Глаза его вылезли из орбит, челюсть дрожала; он сглотнул и выкрикнул в ответ:

- Да кто ты такой во имя Плутона, чтобы так со мной говорить? Я тебя не знаю. Никогда о тебе не слыхал. Подожди, пока мой друг Тигеллин услышит об этом – он тебя сметёт, раздавит, как жалкое насекомое.

- Тишина! - рявкнул Катон, сделав два шага вперёд и замер в считанных сантиметрах от распластанной, опухшей физиономии Албания. Он с удовлетворением увидел, как тот отшатнулся. - Иди к своему дружку, да посмотри, чем это кончится. Меня напрямую назначил Цезарь. Хочешь оспорить – подай жалобу ему самому, милости прошу. Кто я? Я настоящий солдат, а не какой-то пьяный хмырь, притворяющийся воином. Убирайся сейчас же, пока мне не придётся вытолкать твою жирную задницу через ворота на глазах у всего лагеря.

Албаний обернулся, в поисках поддержки у своих подручных, но никто не осмелился навлечь на себя гнев Катона.

- Трусы вы, - плюнул он. - Я ещё вернусь. И когда придёт этот день – вы об этом пожалеете. Клянусь. - С этими словами он протиснулся к двери и вышел.

Наступила натянутая тишина, пока шаги удалялись, и Катон возвратился на своё место под бюстом императора. Голос его стал тише, но острым и непреклонным тоном он продолжил.

- Думаю, Албаний не будет последним, кто потеряет здесь место. Я дам каждому из вас честный шанс доказать, что вы достойны своего звания. Те, кто не выдержит, будут заменены. То же самое касается и рядовых. Мы – часть римской армии. Наш император и наш народ полагаются на нас, чтобы поддерживать порядок на улицах и в окрестностях города. Мы их не подведём. Когда я с вами покончу, городские когорты встанут вровень с преторианцами и станут образцовыми подразделениями Империи. Я не приму что-либо меньшее.

- Если кто-то из вас не в состоянии или не хочет соответствовать этим стандартам, советую подать в отставку до конца дня. Остальным обещаю: лагерь будет управляться твёрдой рукой. Будет дисциплина. Будет порядок. Будет опрятность. И будет жёсткая подготовка. Я заставлю вас потеть так, чтобы у вас болело в тех местах, о которых вы и не подозревали, и проклинать меня от рассвета до заката, день за днём…

Он сделал паузу, чтобы убедиться, что каждый понял, что его ждёт.

- Через час пройдёт полная проверка всех трёх когорт и их казарм. - Разойдись! - Закончил он.

******

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

- Хмм… - проворчал Требоний, окидывая взглядом префектские покои. - Неплохо. Думаю, из этого можно сделать удобное логово, господин. Лучше, чем некоторые приживалки в Британии, где нам приходилось жить, но хуже, чем обстановка на вилле.

В последней фразе слышалась тень обиды, и Катон уловил её без труда. В письме к Клавдии он просил прислать Требония в лагерь; он надеялся, что оба они вернутся на виллу, как только он аккуратно сумеет отвадить Нерона от поиска нового командира городских когорт. Это потребует такта: нельзя делать себя совершенно незаменимым, но и исполнять службу так плохо, чтобы разозлить Нерона и подыгрывающего ему Тигеллина. Между тем дел хватало – нужно было поднять людей до должного уровня.

Требоний появился у кухни в подвале башни.

- У начальника тут никаких запасов, - доложил он.

- Ничего удивительного. Тигеллин и Албаний почти не показывались здесь. Я сниму у банкира на Форуме немного монет – закупишь провизию. - Катон задумался на миг. - Хочу, чтобы ты готовил все мои блюда. И всё, что купишь для кладовой, храни здесь, в штабе. Пока так.

Требоний приподнял бровь:

- Вы ждёте неприятностей, господин?

Катон помедлил, прежде чем открыть ординарцу свои опасения. Отравления – привычное средство политической борьбы в Риме. В городе, где эпидемии и лихорадки часты, яд добыть и подмешать было проще простого, а последствия легко выдать за естественную болезнь. Ему было неловко просить Требония поставлять еду в таком режиме, но его назначение не всем в Риме пришлось по вкусу – некоторые весьма влиятельные люди не станут избыточно переживать, если с ним что-то случится. Пусть Албаний и удалён, но в рядах офицеров и солдат оставались люди, приверженные прежнему начальству и враждебно настроенные к нему. Надо было держать ухо в остро.

- Неприятности? Может быть. Здесь совсем другая ситуация, чем в Британии. Там, по крайней мере, мы знали, кто наши враги, и могли положиться на плечи товарищей. Тут – не уверен. Лучше перестраховаться.

Требоний кивнул.

- Сделаю, командир. Можете на меня положиться.

- Я знаю. На первых порах придётся разбираться, кому можно доверять. Кстати – найдёшь Лемула и пришлёшь ко мне? Мне надо с ним переговорить.

- Так точно, господин.

Они обменялись салютом, и Требоний покинул башню, направляясь к баракам, где располагались Лемул и его люди. Катон поднялся по ступеням на крышу и окинул взглядом лагерь.

Прошло два дня с момента его прибытия. С утра, как и накануне, он поднял людей на уборку: велел вычищать казармы, замазывать трещины в стенах, белить здания. Теперь лагерь уже начинал напоминать настоящий армейский гарнизон – аккуратный, чистый, выровненный по одной линии. Всё именно так, как ценят настоящие солдаты, за плечами у которых долгие годы службы.

Но внешний лоск – это ещё не всё. На самом деле, он мало чего стоит, если за ним не стоит дисциплина и тренировка, если не пробуждён тот самый солдатский стержень – гордость за себя, за контуберний, за центурию и когорту. Вот это и будет настоящим испытанием для Катона. Тигеллин опустил планку так низко, что поднимать её теперь придётся железной рукой. Парней нужно будет снова превращать в бойцов, а не в уличных громил, которых время от времени посылают разогнать толпу, пока их офицеры прохлаждаются и прожигают императорское жалованье на пьянки и любовниц.

Вглядываясь в суету лагеря, Катон почувствовал лёгкое воодушевление. Всё это он уже проходил. Не раз принимал командование над подразделениями, которые были на грани разложения, и всегда вытаскивал их, заставлял снова стоять строем. Но на этот раз всё было иначе. Прежде это были части на окраинах Империи, где солдаты знали: их жизнь зависит от того, насколько хорошо они служат. А здесь, в столице, не было врага, с которым нужно сражаться – только огромная, временами беспокойная толпа, чьи мелочные раздоры легко перерастали в уличные стычки, а голод и копившееся отчаяние могли обернуться бунтом против тех, кто правит.

Вот почему власть вкладывала столько сил и денег в зрелища – гонки колесниц, гладиаторские бои, бесплатную раздачу зерна и прочие подачки. Отвлечь – вот ключ. Это был секрет, благодаря которому богачи и вельможи держали толпу в узде: обдирали её до нитки, при этом изображая благодетелей.

И всё же городские когорты – это воинская часть. Они получают то же жалованье, что и легионеры, и Катон был полон решимости заставить их служить так, чтобы соответствовать этой плате. Всё остальное было бы плевком в то, во что он верил всю жизнь.

Он заметил, как через плац к башне направляются Требоний и Лемул, и повернулся, чтобы спуститься в свои покои и принять центуриона.

Лемул вошёл в вычищенной тунике, кольчужном доспехе и с фалерами, рассыпанными на грудных ремнях. Он чётко вытянулся и вскинул руку в салют. Отвечая, Катон заметил на его предплечье белую полосу побелки и сдержал улыбку: центурион, очевидно, сам помогал своим людям на работах и успел переодеться в парадное только после вызова. В глазах Катона его авторитет только вырос.

- Вольно. Садись, - сказал он.

Лемул подтащил табурет с противоположной стороны стола и сел напротив. Катон занял место за письменным столом.

- Лагерь уже выглядит куда лучше, - начал он. - Хорошее начало.

- Так точно, господин. Место превратилось было в свинарник. Срамота.

- Именно. Но работа только начинается. Людей нужно снова тренировать, чтобы вернуть им форму и готовность исполнять службу как положено.

- Службу? - Лемул усмехнулся уголком рта. - Если это можно так назвать.

- Твоя ирония понятна, Лемул. - Катон кивнул. - Но это воинское подразделение, и даже если им не предстоит настоящих боёв, они должны быть готовы к любым чрезвычайным ситуациям. Даже если всю жизнь они проведут, поддерживая порядок в Риме, я хочу, чтобы они делали это с гордостью. И чтобы римляне тоже могли ими гордиться.

- Понимаю, командир.

- Хорошие солдаты заслуживают хороших командиров, - продолжил Катон. - Таких, как ты, если мой взгляд на людей меня не подводит. Поэтому я назначаю тебя исполняющим обязанности трибуна Первой когорты, пока с Албанием разбираются. Это не постоянное повышение, имей в виду. Как только Албания окончательно спишут, на его место посадят кого-нибудь из любимчиков Нерона или из приближённых советников. Система покровительства в Риме так устроена – ничего не поделаешь. Но я постараюсь потянуть время, пока ты приведёшь когорту в порядок и подготовишь к новому начальнику. Твоя надбавка и все привилегии трибуна будут сохранены на время исполнения обязанностей.

- Так точно, господин. Благодарю.

- Взамен я ожидаю от тебя только лучшего. И уверен, что не разочаруюсь.

- Можете на меня рассчитывать, господин.

Катон кивнул.

- Тогда перейдём к следующему. Мне нужно знать, что ты можешь рассказать о прочих офицерах лагеря.

Лемул чуть повёл плечом.

- Не думаю, что мне подобает комментировать, командир.

- Ещё как подобает, - твёрдо ответил Катон. - Если мы хотим навести порядок, я должен знать, кто из командиров чего стоит – или не стоит вовсе. Ты ведь понимаешь это. Всё, что скажешь сейчас, останется между нами. Ни слова не выйдет за пределы этой комнаты.

Лемул помолчал, потом кивнул.

- Хорошо. Спрашивайте.

- Начнём с трибунов, - сказал Катон, пролистывая в памяти записи. - Марцелл. Командует Второй когортой. Молодой, бледный тип, лысеет раньше времени, худой как спица. На бумаге – безупречен. Службу начал младшим трибуном на Востоке, в Десятом легионе. Вернувшись в Рим, просидел год в должности квестора в зерновом ведомстве, после чего был переведён в городские когорты. Служит здесь уже полтора года. Что скажешь?

Лемул задумался, подбирая слова.

- Хоть его старик и купил должность за приличную взятку одному из императорских вольноотпущенников, сам Марцелл парень толковый. Разбирается в деле. Из него бы получился хороший командир когорты где-нибудь на границе, если бы дали шанс. Думаю, он рассчитывал, что служба здесь станет ступенькой к настоящей карьере, а теперь переживает, что застрял навечно. В городских когортах славы не заработаешь: ни боевых отличий, ни подвигов, чтобы тебя заметили. А уж после Тигеллина – тем более. Он ведь не был из числа его любимчиков.

- Понимаю, - кивнул Катон. - Как считаешь, сможет он сработаться с новой системой, которую я собираюсь внедрить?

- Уверен, господин, - ответил Лемул без колебаний.

- Отлично. - Катон чуть прищурился. - А что насчёт второго трибуна, Пантеллы?

Лемул скривился.

- Не впечатляет, командир. Этот Пантелла – офицер только по названию. Все дела сваливает на своего старшего центуриона, пока сам наслаждается сладкой жизнью в столице. Подписывает всё, что ему суёт Центурион Макрин, когда вообще является в лагерь. А бывает он тут, мягко говоря, нечасто. Так что Макрин распоряжается всем, как ему вздумается: оформляет заявки на снабжение и пайки, потом продаёт излишки и кладёт выручку в карман. Плюс получает жалованье за солдат, которых списали из его центурии ещё пару лет назад. А ещё неплохо зарабатывает на взятках от тех, кто хочет отмазаться от наряда или взять отпуск. В общем, пальцы суёт во все пироги, наш Макрин.

- Боги, - выдохнул Катон. - И как, во имя Харона, ему это сходит с рук?

- Как я и сказал, его трибун просто подписывает всё, не глядя. К тому же Макрин – назначенец Тигеллина. Тот вытащил его из преторианцев, где он был опционом, и сделал центурионом. Любимчик, одним словом. Так что если кто-то и пытался жаловаться...

- Жалоба шла по цепочке, - закончил за него Катон, - и тут же вязла, как только попадала на стол к самому Тигеллину.

- В точности, господин. Теперь, когда вы приняли командование, он, скорее всего, притихнет, пока не поймёт, насколько можно играть на нервах нового префекта. Но если вы попытаетесь официально прижать его к стенке – он сразу побежит к Тигеллину и нажалуется. Я бы советовал действовать осторожно.

- Пока у меня есть доказательства его вины, - ответил Катон сухо, - я стою на твёрдой земле.

- Тогда советую проверить счета его когорты. Там наверняка найдёте то, что ищете.

- Принято. А что насчёт остальных центурионов в его когорте?

- Трое – его подельники, он сам их протащил на повышение. Остальные служили ещё до его прихода. Нормальные ребята, но до уровня вспомогательных когорт не дотягивают, не говоря уж о легионах. Хотя, если их прижать и заставить подтянуться, толк будет.

- А остальные когорты?

- Там всё вперемешку. Есть и толковые, и совсем гнилые. Некоторые служат в городских когортах уже бог весть сколько, и с тех пор, как Тигеллин взял всё под себя, ни пальцем не пошевелили, чтобы сохранить дисциплину. Остальные получше. Пара легионеров, несколько ветеранов из вспомогательных войск. Они знают, как должна работать армия. Таких, как я, бесит нынешнее положение дел. Будут только рады, если снова появится порядок и дисциплина.

- Придётся полагаться на таких, как они, - сказал Катон. - Остальных либо в форму вбить, либо вычистить к субурским псам. А если кто-то решит поиграть в политику и побежит плакаться Тигеллину, что ж, цепочка командования работает в обе стороны. Я сам обращусь прямо к императору. Он меня назначил – он и прикроет.

Катон заметил, как собеседник удивлённо поднял брови.

- Командир, - осторожно сказал Лемул, - раз уж вы сказали, что всё, что обсуждается здесь, остаётся между нами, буду откровенен. По моим наблюдениям, Нерон – как флюгер на ветру. Меняет мнение, как только дунет новый порыв. Чаще всего – под влиянием того, кто последним сумел ему польстить. Я бы не стал слишком полагаться на то, что он вас лично выбрал. Сегодня он вами доволен, может даже одобрит ваши реформы, может отмахнётся от жалоб, что принесёт за своих дружков Тигеллин. А завтра переключится на что-то другое. Дайте ему пару месяцев, и он, возможно, уже не вспомнит, зачем вообще дал вам это назначение, и поставит на ваше место нового любимчика. - Он сделал паузу. - Не подумайте, я не против императора, командир. Просто говорю, как есть. Мы оба приносили клятву верности, но это не отменяет реальности.

Катон кивнул. Он понимал осторожность ветерана. Даже говоря sub rosa²⁸, тот всё равно выбирал слова с умом – на всякий случай. И Катон ценил это. Он был благодарен Лемулу за доверие и прямоту: именно таких людей ему и не хватало рядом. Здесь, по крайней мере, можно было говорить честно – не как при дворе, где верховному правителю шепчут только то, что он хочет услышать.

- Я сделаю всё, чтобы Нерон оставался доволен, - сказал Катон. - Насколько это возможно. А пока займёмся настоящим делом – превратим городские когорты во что-то, чем не стыдно командовать.

- Так точно, господин.

- Я оформлю твоё временное повышение и внесу приказ в реестр, - добавил Катон, вставая. Он протянул руку. - Поздравляю, трибун Лемул. Не подведи.

Лемул поднялся, крепко сжал его предплечье и произнёс с торжественной серьёзностью.

- Клянусь всеми богами, господин, не подведу.

После того как Лемула отпустили, Катон велел принести бухгалтерские книги каждой когорты и бегло их просмотрел. Затем он вызвал по одному всех старших офицеров и изложил своё намерение навести порядок в войсках. Он ясно дал понять: это потребует тяжёлой работы и железной дисциплины от всех – независимо от звания. Тех, кто окажется неспособен соответствовать или станет сопротивляться переменам, ждут взыскания. Повторных нарушителей он намеревался выдворять и заменять людьми, разделяющими видение своего командира. Последними в списке были трибун Пантелла и центурион Макрин.

Разговор с Пантеллой вышел коротким. Тот был тучным мужчиной лет тридцати с лишним – возраст сам по себе говорил, что карьерных амбиций у него нет, и он доволен тем, чтобы числиться при должности, получать жалованье и предаваться удовольствиям в компании таких же разнеженных бездельников в римских трактирах и притонах. Катон даже не предложил ему присесть, оставив стоять «вольно», пока говорил. Щёки у трибуна были рыхлые, а по носу и скулам тянулись тонкие красные прожилки – следы постоянных возлияний.

- Трибун Пантелла, - начал Катон ровным голосом, - насколько я понимаю, ты исполняешь свои обязанности в… скажем так, чересчур лёгкой манере. Слишком многое перекладываешь на своего старшего центуриона и не утруждаешь себя проверкой, насколько он справляется с обязанностями. Этому конец. С этого момента все офицеры будут обязаны жить в лагере и получать письменное разрешение на выход за его пределы даже в свободное время. Ты будешь тренироваться вместе с солдатами, пока не приведёшь себя в форму, достойную человека, который ими командует. Кроме того, ты лично отвечаешь за честность административных дел твоей когорты. В ближайшие дни я проверю отчётность всех трёх когорт. Если найду хоть одно доказательство коррупции у тебя – взыщу недостачу из твоего же кармана. В противном случае передам тебя под суд за казнокрадство. Свободен.

Пантелла открыл рот, чтобы возразить, но Катон вскинул руку и резко ткнул пальцем в дверь.

- Я сказал, свободен! Вон!

Кровь отхлынула от лица трибуна. Он застыл на секунду, потом резко повернулся и, гремя калигами, вышел из таблиния, оставив дверь открытой.

Катон глубоко вдохнул и приготовился к самой тяжёлой беседе за день. Он знал таких, как Макрин. Людей, которые пользуются властью, чтобы вымогать взятки и набивать кошель, не задумываясь о том, что творится с их солдатами. Те вынуждены терпеть – или же получать наказание. С тех пор как Катон получил своё первое командование, он всегда выкорчёвывал таких паразитов при первой возможности, заменяя их честными и достойными людьми.

Он откашлялся и повысил голос.

- Центурион Макрин! Войти!

В дверях появился громила с физиономией, будто высеченной из гранита. Он был широк в плечах, массивен, словно чемпион по борьбе. Или, поправил себя Катон, скорее кулачный боец: широкий приплюснутый нос, покалеченные уши и шрамы на лице говорили сами за себя. Тёмные волосы с проседью, глаза – почти чёрные, глубоко посаженные под тяжёлым надбровьем, блестели хищно. На нём была туника из дорогой ткани с серебристым дубовым орнаментом на манжетах, поверх – сверкающие кожаные ремни, у пояса – меч. В левой руке он держал центурионский витис – виноградную лозу с резной волчьей головой из слоновой кости. Несмотря на габариты, двигался он легко, почти по-кошачьи – и Катон отметил про себя, что перед ним опытный боец. Толстые губы расползлись в самодовольной улыбке.

- Вы хотели меня видеть, господин? Чем могу быть полезен? - небрежно спросил он, уже потянувшись к табурету.

Катон на миг опешил от такой наглой самоуверенности, но быстро взял себя в руки.

- Смирно! - резко бросил он. - Перед своим командиром стой как положено!

Макрин выгнул густую бровь, ухмыльнулся, но встал, изобразив что-то вроде строевой стойки. Глаза уставились в пустоту перед собой.

Катон некоторое время молча рассматривал его. Каждая деталь только подтверждала первое, неприятное впечатление. Этот человек был не просто заносчив – за грубой уверенностью чувствовался ум, опасный тем, что сочетался с холодной наглостью. С таким следовало действовать осторожно.

- Насколько я понимаю, трибун Пантелла фактически передал тебе все свои обязанности, и ты, по сути, командуешь Третьей когортой.

Макрин изобразил удивление.

- Не думаю, что это справедливое описание, господин. Трибун человек занятой. Я лишь исполняю его распоряжения и занимаюсь текущими делами – как и любой добросовестный подчинённый.

- Добросовестный? - хмыкнул Катон. - С твоей стороны это, мягко говоря, высокопарно сказано. Более точное слово – «продажный». Отрицаешь, что используешь своё положение, чтобы набивать карманы мошенническими схемами?

- Например? - спокойно отозвался Макрин, чуть склонив голову, с видом человека, которому скучно слушать нравоучения.

- Выдача жалованья за уволенных солдат. Сбыт одежды, снаряжения и продовольствия когорты твоим «чёрным» покупателям. Взятки от твоих подчинённых за поблажки, отсрочки и продвижение… Ну? Что скажешь? - рявкнул он.

Макрин наклонил голову, взвешивая ответ.

- Говорю, что у кого-то слишком буйная фантазия, а может, и злой умысел – распускать такие низкие клеветнические слухи обо мне.

- Отрицаешь? - прищурился Катон.

- Разумеется, господин, - беззастенчиво произнёс Макрин. - Более того, прошу вас представить доказательства этих обвинений.

- Доказательства, да? - Катон потянулся к вощёной табличке, где делал пометки, и перевернул её. - Посмотрим. Начнём с заявки на зерно. По учётам, ты за последний год снял из императорских амбаров запасов, достаточных, чтобы дважды укомплектовать хранилища твоей когорты. А на деле – едва хватает, чтобы прокормить твоих людей более чем на пару дней. Как объяснишь расхождение, центурион?

- Причин немало, командир, - загладил Макрин спокойно. - Во-первых, у нас, к сожалению, находятся негодяи, которые воруют со складов. Это подтверждается журналами взысканий когорты. Во-вторых, у нас были наводнения от Тибра – приливы губят значительную часть зерна. Это тоже отражено в отчётности. В-третьих, периодически нас донимают крысы: едят зерно и портят то, что остаётся… Если хотите, господин, я могу сходить в свои покои и принести документы, подтверждающие мои слова. - Он жестом указал на дверь, словно прося разрешения выйти.

Катон подумал – возможно, стоило бы поймать его на слове, но было уже ясно, что Макрин хитёр и умеет прикрывать следы фальшивой отчётностью. Нетрудно приукрасить масштаб потерь из-за паводков или грызунов, если вообще были какие-то серьёзные потери. Пришлось менять тактику атаки.

- Это будет делом нехитрым: проверить журналы взысканий, опросив самих солдат. Если, скажем, выяснится, что их на самом деле не наказывали или карали по другим причинам, то тебе будет сложно объяснить расхождения в отчётности.

- Полагаю, так и будет, господин. Если эти расхождения и есть –пройдите, расспросите тех, кого обвиняли и наказывали за воровство. Уверен, они подтвердят мои слова. Точнее – подтвердят официальную запись. В этом я не сомневаюсь.

Макрин принял вид уставшего учителя, объясняющего простую истину медлительному ученику, и у Катона взыграла злость. Нет сомнений: центурион контролировал людей, чьи имена фигурировали в журнале взысканий. Либо те боялись его и подтвердили бы его показания, либо были его подручными и получили взятку, чтобы их имена внесли в журнал ложно.

- Поверь, Макрин, - сказал Катон ровно, - я с ними поговорю. Я также внимательно просмотрю все документы, и тебе придётся отвечать за любое несоответствие.

- Вероятно, в записях могут быть пробелы, господин. Это не удивительно. Но даже мелкие расхождения – не хуже, чем в любой другой части армии. Делать из одного вашего офицера показательный пример на основании подобных вещей – это скорее удар по вашей репутации. Кто-то может сказать, что вы придираетесь мелочно и используете подчинённого в качестве козла отпущения за неумения тех, кто тогда командовал. Я этого не утверждаю, но другие могут. К тому же Тигеллин вовсе не обрадуется, если ему запятнают репутацию подобными обвинениями. А раз у него ухо при императоре, интересно, кто окажется в худшем положении, если вы полезете дальше? - центурион приподнял бровь.

Катон сдерживал нарастающее раздражение. Макрин явно хорошо прикрывал следы и был бы опасным противником, если идти в атаку без тяжёлых, неопровержимых доказательств. Тем не менее вина была налицо, и позволять этому продолжаться он не собирался. Потребуется время и расчёт, чтобы подготовить почву и покончить с его схемой.

Он прочистил горло.

- Запомни: я теперь буду за тобой приглядывать пристально. Один неверный шаг – и я на тебя налягу быстрее, чем дерьмо вылетит из задницы гуся.

Макрин бессмысленно встретил его взглядом.

- Что ещё, господин? - спросил он спокойно.

- Завтра утром – очередная полная проверка всех трёх когорт. Проследи, чтобы твои люди не дали мне повода жаловаться. Свободен.

******

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Требоний слёгка постучал в косяк двери таблиния Катона.

– К вам посетитель, господин.

Катон с утра рыскал по учётным книгам когорт. Он вздохнул, посмотрел вверх и поставил стилус на строке инвентарной описи, отмечая место.

- Посетитель?

Требоний шагнул в сторону с лёгкой усмешкой и распахнул дверь. - вошёл Макрон.

- Привет, парень. Думал, заскочу по пути на Форум, гляну, как идут дела с твоим новым командованием.

- На Форум? - Катон приподнял бровь. - Заблудился, что ли?

Макрон пожал плечами.

- Решил размяться, сделал крюк. Не помеха?

- Как раз нужен перерыв. Требоний, подай нам провизии. Поднимемся на террасу.

- Терраса? - Макрон поморщился. - Привилегии звания, да?

- Одно из немногих хороших преимуществ этой должности, брат.

Катон встал и повёл гостя на крышу башни. Макрон на мгновение задержал взгляд на панораме города, затем профессионально окинул лагерные строения. Где-то работали бригады, заделывали трещины и белили стены. Другие отрабатывали приёмы с оружием, а центурия шла строем туда-сюда по центру плаца.

- Похоже, у тебя всё под контролем, - заметил он.

Катон подошёл к деревянным перилам террасы.

- Я только начинаю. Тигеллин пустил когорты под откос: дисциплина – словно брошенный храм: коррупция, праздность и откровенное неподчинение. Честно говоря, такого я ещё не видел. Но есть и порядочные люди. - Он указал на Лемула, ведущего центурию по плацу. - Вот один. Перевёлся из легионов. Исполняет обязанности трибуна. Надёжный парень, как мне кажется. Но полно тухлятины. Возьмём, к примеру, двоих у постов для тренировок с оружием.

Макрон прищурился в их сторону.

- Трибун Пантелла и его старший центурион Макрин, - продолжил Катон. - Центурион крутит почти все мыслимые махинации, а его бабник-командир закрывает глаза. Пока такие мерзавцы у меня в подчинении, когорты в норму не приведёшь.

- Так почему бы просто не вышвырнуть их? - поинтересовался Макрон.

- Не так всё просто, - отозвался Катон, кивнув в сторону своего таблиния. - Я уже несколько дней роюсь в отчётах, пытаясь найти хоть какие-то доказательства, чтобы прижать Макрина, но он, Плутон его забери, умен и следы заметает мастерски. К тому же держит своих людей в ежовых рукавицах – ни один не осмелится рыпнуться и сказать против него хоть слово.

- Хм, - протянул Макрон. - Да, забот у тебя, брат, полон амбар.

Их перебил Требоний, появившийся с подносом, на котором стоял кувшин вина, чаши и тарелка с лёгкой закуской. Он поставил всё на маленький стол под навесом в углу террасы, выходившей на сердце столицы. Сделав лёгкий поклон, ординарец удалился, и офицеры уселись. Катон налил обоим по чаше разбавленного вина.

Макрон сделал глоток, скривился и буркнул.

- Похоже, платят тебе не настолько щедро, чтобы угощать гостей приличным вином.

Катон усмехнулся. Он знал, что друг предпочитает пропорцию воды к вину ровно наоборот.

- Сейчас мне нужна ясная голова, Макрон. Хватает мороки, чтобы привести когорты в чувство. А уж лавировать в этой римской политической жиже – дело куда более скользкое, чем в лагерных латринах, не говоря уж об опасном. Сегодня ты – любимец Нерона, а завтра без вины окажешься в числе проклятых. Мы живём по прихоти человека капризного, злопамятного и непогрешимо уверенного, что он гений. Император окружён гадюками, которые лижут ему сапоги и шепчут ровно то, что он хочет услышать. Честное слово, Макрон, я бы лучше снова пошёл в бой против любого из наших старых врагов, чем жить с постоянной мыслью, что нож в спину – вопрос времени.

- И ведь думали, что возвращаемся в Рим ради тишины и покоя… - проворчал Макрон.

- Именно, - усмехнулся Катон.

Они помолчали, отпивая вино и глядя на город. Воздух гудел от бесконечного гомона: звон молотов с кузни на соседней улице, крики торговцев, приветствия, ссоры – десятки тысяч голосов сливались в сплошной шум. Над крышами лениво кружили чайки и прочие птицы, время от времени пикируя, чтобы ухватить какой-то кусок пищи, примеченный сверху. Другие усаживались на карнизы, на фронтоны храмов и статуи, оставляя на них свои пометы поверх побелевших от времени следов тысяч прежних поколений. Более уместный памятник для тех, кого эти статуи изображали, подумал Катон, чем все их напыщенные надписи о доблести и славе.

Он перевёл взгляд на друга.

- Как ты сам? Всё так же наслаждаешься заслуженной отставкой с Петронеллой?

Макрон глубоко вдохнул, прежде чем ответить.

- Да уж… живём неплохо, и это, дружище, целиком твоя заслуга.

- Меньшее, что я мог сделать, - ответил Катон. - Рад, что дом пригодился тебе.

- Благодарю, парень, - кивнул Макрон. - После того, как мы потеряли всё в Британии, я и понятия не имел, как мы с моей матроной будем жить дальше. Когда-нибудь я отплачу тебе, клянусь.

- Ничем ты мне не обязан, - сказал Катон твёрдо. - Ты всегда прикрывал мне спину. И спасал мне жизнь столько раз, что я уже сбился со счёта.

Макрон неловко поёрзал.

- Всё равно… найду способ вернуть должок.

Катон понимал: они вступили на скользкую почву. Его друг всю жизнь стоял на собственных ногах, не кланялся никому и не брал подачек – ни жильё, ни должности, ни милости. Но после восстания Боудикки он потерял всё – дом, землю, постоялый двор в Лондинии и все сбережения, что держал у местного банкира. Теперь он зависел от Катона, и для такого гордого человека это было как оковы.

- Слышал, - наконец сказал Макрон, - в императорской школе гладиаторов ищут инструктора. Платят хорошо. Если зацеплюсь, можно будет дослужиться до ланисты. А там, глядишь, и своё дело заведу. В любом случае, смогу сам зарабатывать и платить тебе за жильё.

- Даже не думай, - резко отрезал Катон. - И потом, ты правда видишь себя в роли человека, который учит хороших солдат убивать ради забавы жирных бездельников и пьяной толпы?

- Наверное, нет… - вздохнул Макрон. - Но надо же что-то делать. Нужна работа, нужно дело – иначе я не смогу рассчитаться с тобой. И, честно говоря, мне уже смертельно скучно. Сидеть в тавернах под сводами Большого Цирка, рассказывать старые байки с ветеранами – это всё надоедает куда раньше, чем думаешь. Надо заняться чем-то другим. Петронелла тоже пилит: мол, я сижу без дела и потихоньку разлагаюсь. И ведь права – я и сам это чувствую. - Он хлопнул себя по животу. - Видишь? Там уже мягче, чем я привык. Если так пойдёт, скоро в доспехи не влезу.

- Так и должно быть. Это и есть смысл отставки, - заметил Катон.

Макрон хмуро побагровел.

- Яйца Юпитера, парень! Я не готов к этому. Я всё ещё держу меч не хуже большинства легионеров, и не собираюсь валяться, толстеть и деградировать в компании старых пьяниц, живущих воспоминаниями о том, когда они ещё были настоящими людьми. Я заслуживаю лучшей участи. И Петронелла тоже.

Катон сочувственно кивнул, выжидая подходящий момент, чтобы сделать своё предложение.

- По правде говоря, я думал, ты никогда не признаешь, что карьера кончена. Для многих солдат отставка – мечта. Но не для тебя. Ты рожден быть воякой на всю жизнь. Такой человек не умрёт в постели. Я всегда думал, ты уйдёшь в туман с мечом в руке и с кровью во рту, выкрикивая боевой клич до последнего. Хотя, конечно, надеялся, что это случится не скоро.

- Очевидно, - отмахнулся Макрон. - Петронелла бы меня прибила, если бы произошло иначе. И с ней лучше не связываться, если ценишь свою шкуру.

Катон рассмеялся, долил вина в чаши и, устроившись поудобнее, посмотрел на друга через стол.

- Есть способ устроить так, чтобы и ты был доволен, и она.

Макрон сделал глоток.

- Да неужели?

- Я говорил, здесь мне не хватает порядочных людей. Есть на кого опереться, но я ещё не знаю их достаточно, чтобы безоговорочно доверять. К счастью, я контролирую большинство назначений офицеров. Мне нужен человек рядом, на которого я мог бы положиться без вопросов. Кто лучше тебя?

Макрон опустил чашу.

- Ты серьёзно?

- Я бы не стал предлагать, если бы не был серьёзен.

- Ты не из жалости это делаешь?

- Жалость – низкое чувство для нас обоих. По делу: мне нужна твоя помощь, чтобы привести когорты в порядок и вычистить тех, кто недостоин служить рядом с порядочными людьми. Согласен?

- Какова вероятность того, что император как следует облажался бы? - усмехнулся Макрон.

- Между нами говоря, Нерон облажался уже на весь Рим, - сухо ответил Катон.

Они рассмеялись, и Катон поднял чашу.

- За боевых товарищей. До конца.

После тоста он опустил чашу и стал говорить серьёзнее.

- Прежде чем принимать эту должность, ты должен понимать: здесь не то, что в Британии. Там мы были против общего врага. Здесь всё иначе. Враг – это предательство, и оно уже сидит в нашем лагере, выжидая момент. Я не буду тебе врать – работа будет опасной. Если я оплошаю, меня скорей всего ждет смерть. А если придут за мной, то, скорее всего, придут и за тобой. - Он сделал паузу, чтобы друг переварил предупреждение. - Ну что, Макрон, что скажешь?

- Раз уж ты был со мной начистоту, - ответил Макрон, - я в долгу не останусь и скажу прямо: Петронелла тебя простит не скоро, если ты на это пойдёшь. Если тебе не в тягость жить с этим, то я за.

- Почему бы и нет? Я бывал близок к смерти не раз.

- Ты даже не представляешь… - закатил глаза Макрон.

- Она правда так отреагирует?

- Понимает, за кого вышла. Осознаёт, что с этим идёт. Слёзы будут – пару минут, может, но потом она оправится.

- Хорошо. Я оформлю тебя в списки как префекта лагеря. Твоя первая обязанность – заняться тренировками и вбить дисциплину в ребят. Подготовлю тебе покои. Пока что мы оба будем жить здесь, вместе с остальными офицерами и солдатами. Так быстрее наладим взаимоотношения между чинами и восстановим дух когорт. Это условия. Ты уверен, что хочешь принять? Понимаю, если передумаешь и пойдёшь в школу гладиаторов.

- Хрен с ней, - решительно сказал Макрон. - Я в деле. И в радости, и в беде.

- Ладно. - Катон встал и протянул руку. Они схватились за предплечья, скрепив договор, и допили чаши.

- Пойду сообщу моей женщине новости, - сказал Макрон. - Жди грома и молний над Виминалом.

Катон сопроводил его вниз ко входу в башню, где они на минуту остановились попрощаться.

- Как скоро ты сможешь приступить к делу? - спросил он.

- Вернусь до темноты. Надо только сообщить новости и собрать амуницию.

Катон рассмеялся.

- Что? - Макрон уставился на него вопросительно.

- Если б я не знал тебя лучше, сказал бы, что это ровно тот исход, на который ты тайно рассчитывал, заходя ко мне в гости.

- Тогда отвечу – я так же прозрачен в своих мотивах, как и ты, дружище. Увидимся позже.

Катон смотрел, как друг идёт через плац, оглядываясь по сторонам, с прямой спиной и выпяченной грудью – уже готовый образцовый префект лагеря. Мимолётное чувство удовлетворения быстро улетучилось, и он повернул обратно в таблиний. Поднимаясь по лестнице, он обдумывал последствия того, что Макрон принял предложение. Нельзя было отрицать: он подвергал лучшего своего друга опасности. Но мысль о том, что Макрон будет рядом, когда придётся решать самые жёсткие проблемы, давала ему личное утешение и была шагом к исправлению печального положения, до которого довели городские когорты.

Он сел за стол и снова принялся просматривать отчёты.

- Я иду за тобой, Макрин, - пробормотал он. - Ты где-нибудь да споткнёшься, и я приколю твою задницу к столбу, едва сделаю выдох.

***

Как только по лагерю прозвучали медные ноты буцины, возвещая полдень, Катон откинулся от стола и тяжело вздохнул от усталости и раздражения. Ничего, что позволило бы предъявить центуриону обвинения в коррупции, он так и не нашёл. Были мелкие несоответствия, но их легко объяснить, или Макрин сам мог бы «раскрыть правду» так, чтобы не уличить себя в преступлении.

Он встал, потёр поясницу и, мерно шагая, подошёл к окну, выходившему на внутренний двор лагеря. Солдаты, только что завершившие оружейную тренировку, ставили учебные мечи и щиты у стены, прежде чем разойтись по казармам и в столовую. Лемул поднял свою центурию по стойке смирно, коротко окинул их взглядом и распустил. Катон пытался уловить настроение в лагере и заметил, как тихо двигались люди, уходя с плаца. В другом конце лагеря ремонтники работали угрюмо, без рвения и той добросовестности, которую он хотел бы видеть. Их офицеры и пальцем не пошевелили, чтобы подогнать подчинённых. А в дальнем углу, в тени, устроилась стайка опционов, распивавшая кувшин вина за игрой в кости.

Катон уже собирался спуститься и прочистить им уши, но взгляд зацепился за двух мужчин, идущих от главных ворот. Один был Макрин, другой – худощавый человек в пурпурной дворцовой тунике. Когда они подошли ближе, центурион заметил Катона у окна, и его губы растянулись в улыбке – или, скорее, в ухмылке. Он изобразил некий взмах рукой в издевательском салюте, после чего оба скрылись из виду, войдя в штаб. Через минуту Катон услышал шаги на лестнице, и Макрин показался на пороге таблиния.

- Что там? - коротко бросил Катон.

- Прошу прощения, господин, тут парень из дворца с посланием. Вернее, с повесткой. - Макрин не скрывал довольной ухмылки. - Решил, что дело срочное, и сопроводил его лично, господин.

- Ещё бы ты не решил, - буркнул Катон. - Впусти его.

Макрин махнул рукой. Раб низко поклонился, потом выпрямился и торжественно произнёс.

- Префект Квинт Лициний Катон, вам повелевается немедленно явиться к императору.

Катон почувствовал, как холодная дрожь пробежала по спине.

- Интересно, - протянул Макрин, - по какому поводу, а? Что могло быть настолько неотложным, чтобы сам император сорвал вас с дела без предупреждения? Может, какая-нибудь чепуха – вроде просьбы оценить его новые поэтические шедевры… Или, быть может, нечто серьёзнее. Что-нибудь касающееся ваших распоряжений по городским когортам. Как думаете, господин? – его голос звучал масляно-вкрадчиво, и в каждом слове сквозила язвительная насмешка.

- Закрой пасть, - резко бросил Катон. - Пока я не впаял тебе обвинение в дерзости и неповиновении.

- Любопытно, чем бы всё это кончилось, - лениво протянул Макрин.

- Вон отсюда! - рявкнул Катон.

Центурион отдал нарочито небрежный салют и, не оборачиваясь, направился к лестнице. Дворцовый раб остался стоять, ни единым мускулом не выдав реакции. Катон снял со стойки за своим столом чешуйчатый панцирь и поспешно надел его, затягивая ремни, затем схватил шлем. Когда потянулся за мечом, на мгновение замер – бессмысленно, ведь перед встречей с императором оружие всё равно пришлось бы сдать.

- Ну? - он повернулся к рабу. - Куда мне приказано явиться?

- На террасу сада дворца, господин. Мне велено проводить вас.

- Провожать не нужно, - отрезал Катон. - Я вырос во дворцовом комплексе.

Раб на секунду замялся, затем почтительно ответил.

- С тех пор, как Цезарь принял власть, многое там изменилось, господин. Возможно, вы уже не так хорошо знаете путь, как прежде.

- Ладно. Тогда веди.

Выходя из башни, Катон тихо обратился к нему.

- Тебе известно, зачем меня вызывают?

- Я лишь передаю приказ, господин.

Они прошли несколько шагов в тишине, прежде чем Катон вновь спросил.

- Мне грозит что-то серьёзное?

Раб слегка сбавил шаг, оглянулся через плечо и спокойно ответил:

- А что вы называете «серьёзным», господин?..

******

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Император стоял, склонившись над большим столом, почти целиком покрытым свитком пергамента, на котором с педантичной точностью была выведена схема города. Поверх схемы рядами выстроились белые деревянные блоки – храмы, колоннады и иные постройки, вместе образующие миниатюрный город, словно уменьшенную копию Рима. Вокруг Нерона толпилась небольшая свита.

Когда Катон поднялся по широкой террасе сада, выходившей на Форум, он сразу понял, что наблюдает императорский замысел – очередное градостроительное видение, рождённое его манией величия. Цезарь о чём-то оживлённо беседовал с двумя в белых тогах, пока остальные придворные стояли чуть поодаль. Катон скользнул взглядом по лицам и сразу заметил Тигеллина, тот смотрел на него с холодной, самодовольной улыбкой. Мгновенно стало ясно: именно Тигеллин стоял за этим вызовом. И догадаться, зачем именно его позвали, труда не составляло.

Бурр перехватил Катона и мягко, но настойчиво увёл его в конец группы. Раб, приведший его, склонил голову, сделал несколько шагов назад и, развернувшись, поспешил прочь.

- Ну и вляпался же ты, - прошипел преторианец. – О чем, во имя всех богов, ты думал, когда выгнал Альбания? Мало того – ещё и унизил остальных трибунов, да вдобавок пустил слухи о честности одного из старших центурионов!

- Слухи? Я не пускал никаких слухов. Этот мерзавец продажен насквозь. И я это докажу. А что до трибунов...

- Тихо! - Бурр зло зашипел. - Мне плевать на них и на этого слизняка Макрина. Важно то, что они все уже нажаловались Тигеллину. А тот, как обычно, вливает свою отраву прямо в уши Нерона. Теперь император желает побеседовать с тобой лично. И если хочешь сохранить голову на плечах – выбирай слова очень, очень осторожно. Ясно?

Он метнул на Катона жёсткий взгляд, в котором читалась тревога и презрение вперемешку.

- Вот тебе и вся твоя слава умного, перспективного офицера, - процедил он сквозь зубы.

Катон уже открыл рот, чтобы возразить, но Бурр поднял палец.

- Не смей.

Катон стоял молча, ожидая, пока остальные затаённо наблюдали за императором. Нерон изучал чертёж, разложенный на столе, придирчиво разглядывал детали, задавал вопросы двум архитекторам, стоявшим напротив. Катон скользнул взглядом по присутствующим. Некоторых он узнал. Чуть в стороне, сдержанно, почти отрешённо, стоял Сенека – рядом с ним юноша с тонкими чертами и задумчивым лицом, который, наклонившись, шепнул философу что-то на ухо, вызвав у того лёгкую улыбку. Далее теснилась горстка сенаторов и несколько молодых людей в пёстрых хитонах. На другом конце террасы Катон заметил группу женщин, собравшихся вокруг Поппеи, полулежавшей на кушетке. Золотистые волосы её блестели на солнце, а смех звучал звонко и лениво, как у женщины, уверенной, что мир принадлежит ей.

- Это не то, чего я хотел, - громко объявил Нерон, скрестив руки на груди и неторопливо обходя стол, пока не остановился рядом с двумя архитекторами, следившими за ним с тревогой в глазах. - Нет, это не годится. Север, я просил дворец, достойный императора, а не убогую пристройку к Палатинскому комплексу!

Он разжал руки и ткнул пальцем в массивный блок в центре плана.

- И что, по-твоему, вот это?

Север, коренастый, пухлый человек, неловко потёр ладони.

- Это тронный зал, Цезарь. Если помните, вы сами велели сделать его сердцем нового дворца.

- Сердцем? Да он размером с кроличью клетку!

- Он вдвое больше нынешнего тронного зала, Цезарь, - поспешно возразил архитектор. - Если увеличить ещё, расходы вырастут колоссально. А весь проект уже и так превышает утверждённую смету.

- К фуриям смету! - рявкнул Нерон, вскидывая руки. - Пусть ею и подавятся! Меня не занимают такие мелочи. Я требую дворец, которому весь мир будет завидовать! Здание, которое переживёт века, - памятник золотому веку, что я даровал Риму и его народу! Я хочу дворец, достойный величайших царей и принцев, лучших поэтов, писателей, музыкантов и актёров. Он должен быть неповторим, как сама моя эпоха. Пусть боги смотрят – и сами позавидуют! И ты, Север, думаешь, что подобная мечта должна ограничиваться какой-то там сметой? Ну? Что скажешь, человек? - его голос взвился, полон театрального пафоса и едва сдерживаемого гнева.

Север открыл рот, собираясь возразить, но быстро передумал. Проглотил слюну, склонил голову и смиренно произнёс.

- Как повелит Цезарь. Я переработаю чертёж в соответствии с его замыслом.

- Не только ты, - резко обернулся Нерон. - Меня столь же возмущает и масштаб парка вокруг дворца. Я хочу, чтобы он походил на поля Элизиума – утопал в зелени, был полон живностью, фруктовыми деревьями и цветами всех оттенков, а не представлял собой жалкие аллеи тополей вокруг квадратного пруда!

- Прудом это трудно назвать, Цезарь, - рискнул вставить второй архитектор, долговязый Целер. - Даже самые большие термы Рима не могут с ним сравниться.

- Если бы мне понадобилась купальня, я бы велел тебе построить купальню, Целер! - рявкнул Нерон. - Я хочу озеро! И чтобы парк тянулся на восток - до самых городских стен, от вершины Целийского холма на юге до Виминала на севере, охватывая возвышения Эсквилина посередине.

Глаза Целера округлились.

- Но, Цезарь, это займёт почти половину нынешнего города!

Нерон повернулся к нему с безмятежным выражением.

- Да. И что?

- Это потребует снести бесчисленные инсулы, виллы и мастерские, Цезарь.

- Как говорится, - сладко улыбнулся Нерон, - яичницу не приготовишь, не разбив парочку яиц. Ну же, друзья, прошу от вас лишь немного воображения. Дерзайте мечтать! Возможно, тогда ваши имена будут упоминаться рядом с моим, когда грядущие поколения будут говорить о чуде, которое мы создадим вместе.

Архитекторы молчали, переминаясь с ноги на ногу, а Нерон, раздражённо вздохнув, повернулся к остальной свите.

- Друзья мои, Северу и Целеру явно не хватает вдохновения. Но ведь здесь собрались лучшие умы и самые изысканные вкусы Рима! Посмотрим, что мы сможем придумать, чтобы разжечь их воображение.

Он поманил пальцем, и его приближённые тотчас поспешили к столу, толкаясь локтями за место поближе. Катон оказался прямо напротив императора, за спиной низкого смуглого юнца в хитоне, волосы которого блестели от масла, а от одежды шёл такой сладкий аромат, что хотелось поморщиться.

Нерон окинул взглядом своё окружение – глаза его сверкали восторгом.

- Мне нужны предложения, друзья мои! Кто будет первым? Хм… Сенека, пожалуй, начнём с тебя.

Катон увидел, как Сенека поджал губы, разглядывая разложенный перед ним чертёж, прежде чем ответить:

- Цезарь, вы, разумеется, совершенно правы. Проект действительно лишён размаха. Однако, - он сделал лёгкий жест в сторону архитекторов, - Север и Целер заслуживают похвалы хотя бы за то, что представили достойный первоначальный набросок нового дворца. Конечно, многое можно улучшить. Взять хотя бы пиршественный зал – он слишком мал. Он должен быть достаточно просторен, чтобы вместить Цезаря и его гостей. И украшен так, чтобы ослепить глаза и превзойти воображение. Мне даже трудно представить себе всё то великолепие, которое, несомненно, уже зреет в гениальной голове нашего повелителя…

Пока Сенека продолжал, Катон понял, что философ старается выгородить бедных архитекторов от дальнейших нападок, при этом не скупясь на льстивые обороты, которые так любил слышать Нерон. Император кивал с самодовольной улыбкой, явно наслаждаясь каждым словом, не замечая, насколько густо Сенека льёт мёд. Катон подумал, что философ рискует перегнуть палку – и тогда Нерон может заподозрить притворство, ощутить укол стыда… а стыд, как знал Катон, был самым опасным из всех чувств для императора.

Он уже почти ожидал, что Нерон вот-вот сорвётся – рассмеётся, взбесится, прикажет кого-нибудь казнить, но этого не случилось. Катон обвёл взглядом стоящих вокруг. Он искал в их лицах хоть проблеск отвращения или неловкости, что распирали его самого, однако вместо этого видел только выверенные маски восхищения, сияющие глаза и ритмичные кивки, будто слова Сенеки и впрямь были чистой истиной.

И тут его осенило: а что если это не маски? Что если большинство из них и правда верит в то, что он говорит? Что если они ослеплены – так же, как их император?

- Пусть будет построен дворец, который станет памятником золотому веку, дарованному нам Цезарем, - торжественно продолжал Сенека. - Дворец из самого золота…

Это стало последней каплей.

- Золотой дом, мать его, - пробормотал Катон. - Чего ещё Риму не хватало.

Бурр метнул на него яростный взгляд, но было поздно. Нерон поднял голову, прервал Сенеку жестом руки и нахмурился.

- Что это? Кто-то сказал…

Тигеллин кашлянул, сдержанно, но с явным удовольствием:

- Думаю, это был префект Катон, Цезарь. Мы все, конечно, сгораем от любопытства услышать, какое дополнение к словам Сенеки он намерен предложить.

Взгляд Нерона впился в Катона.

- Ну? Вперёд. Говори.

Катон почувствовал, как в животе что-то сжалось, но, сделав шаг вперёд и обойдя стоявшего перед ним человека, он остановился у самого края стола.

- Цезарь, - начал он спокойно, стараясь, чтобы голос не дрожал, - позвольте мне смиренно предложить название для вашего нового дворца. Слово «дворец» слишком бедно для поэта, чьи творения трогают умы и сердца всего народа. Это, - он указал на чертёж, - станет не просто вашим домом, а витриной вашего гения для всего мира. Домом искусств, вдохновляющим поколения. Потому, полагаю, самое подходящее имя – Золотой Дом.

Нерон на миг задумался. Катон заметил, как на лице Тигеллина расползается довольная усмешка, тот уже предвкушал, как император высмеет эту дерзкую идею.

Император кашлянул, будто для драматического эффекта, и протянул.

- Золотой Дом… - затем, распрямляясь, повторил громче, с театральной интонацией: - Зо-ло-той Дом!

Он просиял.

- Клянусь богами, Катон, ты попал в самую точку! Золотой Дом – именно так! Браво!

Вокруг стола послышались восторженные кивки и рукоплескания – кто искренне, кто с привычным придворным усердием. Катон едва успел облегчённо выдохнуть, когда Тигеллин снова подал голос, сладко-вкрадчиво, но с ядом под обёрткой.

- Быть может, наш герой войны пожелает поделиться и другими своими мыслями относительно проекта?

Катон метнул в него злой взгляд. Он надеялся, что отделался лёгким испугом, но теперь Нерон смотрел на него с ожиданием, глаза горели – и выхода не было.

- Да… пожалуй, есть ещё кое-что, - произнёс он, выигрывая время, пока мысли лихорадочно метались в поисках идеи. - Мне кажется, в центре этого замысла чего-то не хватает…

И вдруг – словно вспышка – пришло решение. Он выпрямился и уверенно продолжил.

- Люди, взирая на Золотой Дом, увидят здание. Великое, грандиозное здание – да. Но что толку в таком дворце, если ни современники, ни потомки не смогут узреть образ человека, из чьего воображения родилась сама идея? Я предлагаю воздвигнуть статую Цезаря. Не просто статую, а величайшую из всех, когда-либо созданных. И да, пусть она будет покрыта золотом.

Челюсть Нерона отвисла от изумления. Рядом два архитектора обменялись взглядами, в которых читался ужас.

- О боги… Катон, - прошептал император, - это гениально. Золотая статуя… Колосс! Чтобы весь мой народ видел меня! Что может быть достойнее?