Тиран Рима

Донёс до них приказ Бурра и ясно дал понять: солдаты когорты не имеют права провоцировать толпу. Какие бы оскорбления или предметы ни полетели в их сторону, отвечать запрещено, пока Катон не отдаст приказ. Он надеялся, что его слова войдут в голову.

«Позже», подумал он, «будет время дать когорте отдых до следующего дня». Вторая когорта выйдет патрулировать ночью, её сменит Третья утром, а Первая станет резервом – готовым в любой момент сорваться и прийти на помощь туда, где понадобится.

Такой режим будет держаться ближайшие дни, а может, и месяцы - пока поставки зерна не восстановятся полностью. Нагрузка на людей будет огромной, но, вспомнив недавние тренировки, Катон был уверен: они справятся.

Они дошли до подножия Капитолийского холма, где колонна разделилась: Лемул взял две центурии и повёл их к руинам складов и обугленным корпусам зерновых барж. По приказу Катона он должен был подготовить всё для выброса обугленного зерна, отложив в сторону любые уцелевшие запасы и поставив их под охрану, пока их не перенесут в подвалы дворца.

Когда Лемул увёл людей, Макрон посмотрел им вслед с тоской:

- Нам бы не помешали лишние две центурии, если всё пойдёт наперекосяк на Форуме.

- Если дойдёт до такого, - ответил Катон, - сомневаюсь, что ещё две центурии что-то решат. Гораздо важнее, чтобы люди увидели: уничтожение зерна уже началось. Тогда будет поздно кому-либо вставлять палки в колёса.

- Ну и будет поздно жалеть о твоей идее, если она окажется ошибкой, парень. Наши головы могут догнать зерно и нырнуть в Тибр следом.

Катон взвесил всё это ещё до того, как отправить Лемула. Макрон был по-своему прав, но Катон рассчитывал, что народ куда спокойнее реагирует на то, что уже идёт полным ходом.

- Будем надеяться, что этого не случится, а? - пробормотал он.

Когда подошла третья центурия, они оба заняли своё место во главе поредевшей колонны, на следующем перекрёстке свернув к Форуму, протиснувшись между храмом Юпитера на Капитолии и императорским дворцом на Палатине. Катон не мог не задуматься: не стоят ли сейчас там, наверху, Нерон со свитой, ожидая и наблюдая, как он сообщит толпе неприятную весть и попытается её умиротворить.

Гул собравшихся на Форуме напоминал шум прибоя, лениво накатывающего на берег. Шипящий, ровный звук – гораздо тише обычного хаоса, когда торговцы, зазывалы и жонглёры перекрикивают друг друга, пытаясь привлечь внимание. Сегодня в воздухе висело напряжённое ожидание. Катон чувствовал это кожей, пока вёл своих людей в открытое пространство, раскинувшееся в сердце огромной столицы.

Увидев колонну солдат, стоящие ближе всех к ней расступились и стихли. Катон повёл людей через мощёную площадь к ступеням, ведущим на ростру. Платформа для выступлений была построена в виде носовой части огромного боевого корабля, нависающего над Форумом. Она стояла здесь сотни лет; с неё обращались к городу самые выдающиеся – и самые одиозные – деятели Рима. Здесь объявляли великие победы, ужасные поражения, чествовали героев и клеймили предателей.

Катон чувствовал весь груз этой истории и на миг замер перед последним пролётом ступеней.

Макрон приказал людям построиться полукольцом, на верхних ступенях, что окружали широкую площадку позади ростры. Солдаты сомкнули строй, стоя в четыре ряда, с поднятыми щитами и опущенными в камень копьями.

Когда Катон вышел к краю ростры, перед ним раскрылась масса лиц, обращённых вверх с выражениями любопытства, тревоги и скрытой злости. Тишина прокатилась по толпе, как рябь по воде, и всё застыло в ожидании: что означает его появление? Сердце у него забилось быстрее, на него смотрели десятки тысяч глаз. Он бросил взгляд на террасы дворца, надеясь увидеть императора с приближёнными, хоть что-то, что отвлекло бы толпу и избавило его от необходимости начинать. Но если Нерон и остальные наблюдали, то делали это так, чтобы никто не заметил. Катон беззвучно выругался на них, затем глубоко вдохнул и поднял руки.

- Народ Рима! Я – Квинт Лициний Катон, префект городских когорт!

Голос его отразился от стен дворца, храмов и прочих зданий на Форуме, усилив каждое слово.

- Меня послал к вам Цезарь, чтобы заверить: последние языки пламени потушены, и сейчас оценивается масштаб ущерба. Цезарь повелевает….

- Зерно! - выкрикнул кто-то. - Что с зерном? Баржи сгорели, склады тоже! Нам теперь голодать?

Катон медленно покачал головой, вновь подняв руки, пока к первому крику не присоединились другие, требуя ответа.

- Тихо! - рявкнул он. - Смирите языки!

Жёсткость его голоса заставила толпу умолкнуть. Он выждал, пока снова сможет говорить так, чтобы его слышали ясно.

- Цезарь даёт своё слово: никто не останется голодным! Да, значительная часть зерна погибла в огне …

- А как же буря? - выкрикнул другой. - Флотилия, перевозившая зерно, потерпела крушение! Зерна нет!

Катон резко перехватил инициативу, прежде чем слова мужчины успели поджечь толпу:

- Это ложь! Зерна более чем достаточно, чтобы прокормить Рим! Цезарь был достаточно мудр, чтобы всегда держать запас в огромных хранилищах под дворцом! И в эту минуту квестор, ведающий зерновым довольствием, и его люди делают всё, чтобы накормить каждого из вас!

- Чушь собачья! - рявкнул кто-то. - Сам-то не захлебнись во лжи! Никакого запаса нет! Мы подохнем с голоду!

Прежде чем Катон успел ответить, гневные крики и обвинения прокатились по всему Форуму. Люди потрясали кулаками, тыкали в него пальцами, изрыгая страх и ярость. Он снова поднял руки, пытаясь успокоить толпу, но протесты только громчали.

Внезапно он выхватил меч и с силой провёл лезвием по гранитному парапету ростры. Резкий металлический скрежет рассёк шум, взметнулись искры, и крики мгновенно стихли, десятки тысяч взглядов снова уставились на одинокую фигуру на трибуне.

Катон опустил меч к бедру.

- Никто не умрёт с голоду! Цезарь дал слово! Если кто-то здесь сомневается в слове Цезаря, - выходи и скажи об этом!

Как он и рассчитывал, нашёлся ровно ноль желающих. Он выдержал короткую паузу.

- У вас есть обещание Цезаря, что он накормит свой народ. Я верю ему. Я сам видел зерно в подвалах, целые горы. Хватит на много месяцев! Нет причин для тревоги. Нет причин бояться голода. Те, кто твердит обратное, кто распространяет ложные слухи - предатели! Приспешники заговорщиков, замышляющих зло против нашего любимого Цезаря. Трусы, что выползают из тени, льют яд вам в уши, чтобы настроить против человека, который днём и ночью хлопочет о том, чтобы ваши животы были полны, а жизнь весела и щедро украшена зрелищами и дарами!

Катон поднял руку в сторону дворца:

- Даже сейчас он составляет распоряжения, чтобы ни один нечистоплотный торговец не посмел прятать зерно или взвинчивать цены, пользуясь временной нехваткой, вызванной бурей и пожаром! Он делает это для вас! Он ставит ваше благополучие выше всего! Он делает это потому, что любит вас и стремится лишь защитить вас, народ Рима.

- Чушь собачья! - рявкнул здоровяк шагах в двадцати, сложив ладони рупором. - Нерон любит только себя и ту шлюху Поппею! Его издевательства над Октавией – позор! Позорище для всего Рима!

Некоторые одобрительно загудели, но Катон видел: большинство людей побледнели от тревоги. И правильно. Такие слова могли стоить человеку жизни. Толпа заворочалась, нервно оглядываясь, будто ожидая, что солдаты за рострой вот-вот ринутся вперёд. У Катона неприятно сжался живот. По его собственному мнению, человек сказал чистую правду, но дать ситуации вырваться из-под контроля он не мог. Уже нарастал гул голосов, ритмичный, грозный, четыре чётких слога, перекатившихся через весь Форум:

- Ок-та-ви-я!- Ок-та-ви-я!

Нерон наверняка слышал этот скандирующий рев, и Катон боялся, что тот предпримет. И боялся не только за себя. Перед ним стояли десятки тысяч людей. Если префект гвардии бросит преторианцев в толпу, начнётся паника, давка, крики, а к вечеру Форум будет залит кровью как после бойни.

Катон откашлялся, сплюнул в сторону и перекрыл шум новым криком:

- Ложь говорить, будто Цезарь вас не любит! Он отдал вам множество своих садов в Риме – вам, своему народу! Когда вы страдали, он плакал вместе с вами! Его главная забота – благо Рима! А чтобы править правильно, нужен порядок, и чтобы порядок держался, нужен наследник. Госпожа Октавия благородна, добродетельна и почитаема, как немногие женщины в истории Рима. Но она бесплодна. Это её бремя. Но это и бремя Цезаря – а значит и наше бремя. Вот почему ему нужна другая – мать будущего наследника. Он делает это для вас!

Он выбросил руку вперёд, указав на толпу:

- Для вас! Для Рима! Для величайшей империи, которую когда-либо видел мир!

По лицам людей читалось замешательство, колебание настроение толпы висело на волоске. Катон понял: нужно действовать немедленно, пока чаша весов не качнулась не туда.

- Кто из вас настолько ничтожен, что повторяет гнусную ложь о честности Цезаря? Кто из вас столь труслив, что делает работу врагов Цезаря? А ведь враги Цезаря, это и наши враги! Кто из вас, не римлянин, а такая же мерзкая крыса, что шныряет по нечистотам Великой Клоаки?

Он дал своему вызову раскатиться эхом по стенам храмов и общественных зданий вокруг, обводя толпу тяжёлым взглядом, будто вызывая любого осмелиться перечить ему. Затем снова взметнул меч над головой.

- Как Цезарь дал своё слово – так и я даю своё! Я поклялся служить и защищать Рим. Всю свою жизнь я посвятил борьбе с врагами Рима и ношу на себе шрамы, чтобы доказать это. Я с готовностью отдам жизнь за Рим, за его народ и за Цезаря. И если я, отдавший столько, как и все солдаты, что стоят на границе империи, если мы готовы на такую жертву, то кто из вас рискнёт предать кровь, пролитую нами ради вас? Кто осмелится так опозорить себя, вторя воплям предателей? Кто падёт так низко, чтобы отвергнуть любовь, которой Цезарь одаряет нас?

Он отыскал глазами того самого бугая – тот пятился, вжимаясь в толпу – и ткнул в него пальцем, выкрикнув:

- Ты! Ты бы и предал!

Мужик развернулся и попытался прорваться к дальнему краю Форума. Не прошёл и десятка шагов, как кто-то врезал ему в челюсть. Затем ещё удар, и ещё – он пошатнулся, потерял равновесие и исчез под градом кулаков. Зрелище вызвало у Катона приступ тошноты, и к горлу подкатила волна стыда. Он понимал, что сам это спровоцировал. Но он же и убеждал себя: иначе нельзя. Точно так же он отдал сотни приказов, отправляя людей на смертельную опасность, - потому что долг требовал. Необходимость оправдывает ложь. Сенека, подумал он, наверняка бы так и сказал. Но для Катона эти слова были ядом, и привкус этого яда расползался во рту тяжёлой горечью, почти невыносимой.

Он взял себя в руки и заставил продолжить:

- Голодать вы не будете. Терпимости к тем, кто распускает слухи и клевещет на Цезаря, не будет. Терпимости к тем, кто пытается разжечь насилие, не будет. Раздача зерна продолжится, как и прежде, и спекулянтам, взвинчивающим цены, также не будет пощады.

Он выдержал паузу, сглотнул, теперь наступал момент, ради которого всё это затевалось:

- Так велика уверенность Цезаря в том, что зерна более чем достаточно для всего народа, что он приказал уничтожить все запасы, повреждённые пожаром. Прямо сейчас их бросают в воды Тибра вместе с прочими испорченными и обгоревшими грузами со сгоревших барж и разрушенных складов…

Над толпой повисла тишина, тяжёлая, глухая, как перед ударом молнии. Народ переваривал его слова. На одних лицах читалось потрясение, на других – страх. На третьих – злость. Но никто не осмелился выкрикнуть возражение, и Катон вовсе не собирался давать им время набраться храбрости. Он вскинул руку в салюте.

- Слава Цезарю! А теперь – расходись по своим делам!

Он бросил толпе последний суровый взгляд, затем вложил меч в ножны, развернулся и спустился с ростры, чтобы присоединиться к Макрону и остальным. Он избегал смотреть тому в глаза – слишком ярко жгло стыдом. Дело было не только во лжи о зерне. Он ощущал, как будто предал собственную честь ради шаткого мира. Если эта жертва предотвратит беспорядки и спасёт жизни, он готов был жить с позором до самого смертного одра. Но если всё же вспыхнет насилие, он будет проклят вдвойне: и перед собой, и перед всеми, кто его знал.

Макрон молчал, но смотрел на друга с такой болью и состраданием, что Катон чувствовал это почти физически. Он понимал, какой ценой далась Катону эта речь, и понимал, что ни обсуждать, ни облегчать это сейчас нельзя. Вместо этого он просто отдал честь и официально доложил:

- Ваши приказания, господин?

- Приказания… - Катон собрал мысли. - Соединяемся с Лемулом, заканчиваем выброс порчёного зерна. Потом обратно в лагерь.

***

Когда колонна добралась до Тибра, многие из тех, кто стоял в Форуме, уже успели сюда добежать. Они наблюдали, оцепенев, как солдаты на уцелевших баржах опрокидывали обгоревшие амфоры и выливали чёрные комья в стремительный поток. Другие испорченные товары отправлялись туда же. А суда, которым уже не было спасения, попросту обрезали канаты и пускали вниз по реке.

Лемул заранее получил строгий приказ не позволять своим людям ничего грабить и не позволять делать то же самое гражданским лицам. Когда Катон подошёл ближе, он увидел, как контуберний городских когорт оттеснял группу людей, пытавшихся пробраться в развалины одного из прибрежных складов. Солдаты били мародёров щитами, а тех, кто пытался рыпнуться, - гнали с выставленными остриём копьями.

Лемул заметил Катона и сразу подошёл; мужчины обменялись салютом.

- Проблемы были? - спросил Катон.

- Немного. Пришлось очистить причал и склады, прежде чем начать выгрузку зерна в реку. Популярности это нам точно не добавит, господин.

- Понимаю. Жертвы есть?

- Наши – целы. А вот остальные… - Лемул кивнул на несколько тел дальше по причалу. Катон внутренне поморщился. Когда слух об этом разойдётся по кварталам погибших, там начнут кипеть злость и обида. Ещё одна искра в хрупком пороховом погребе, который вот-вот мог обратить Рим в пепел.

- Пусть наши лекари сделают всё, что могут. Перевяжут и отправят по домам.

- Будет сделано, господин.

- Как продвигается с зерном?

Центурион огляделся.

- Со складами покончено. Осталось всего несколько барж, и дело сделано.

Катон кивнул, удовлетворённый:

- Отлично. Закончите – и возвращаемся в лагерь.

- Как все прошло на Форуме, господин?

Катон сохранил спокойное выражение лица:

- Сказано было всё, что должно было быть сказано.

Он прошёл мимо центуриона, направляясь к краю причала, будто намереваясь осмотреть разгрузку последних барж. Лемул смотрел ему вслед секунду, затем перевёл взгляд на Макрона:

- Что с префектом? Полагаю, всё прошло не так уж гладко?

- Я бы не стал на твоём месте лезть с вопросами. - Макрон скользнул взглядом по мрачной толпе, наблюдавшей за утилизацией зерна. - Чем быстрее уберёмся обратно в лагерь, тем лучше. Продолжай работу.

Лемул вернулся к своим людям, а Макрон почесал жёсткую щетину и так широко зевнул, что аж хрустнуло в челюсти. Все были выжаты донельзя, стояли на ногах только по инерции – и это в тот момент, когда огромная толпа городского люда балансировала на грани взрыва. О каком отдыхе тут могла идти речь? Да ни о каком, по меньшей мере ещё долго.

Макрон вспомнил о некоторых из самых тяжёлых кампаний в своей армейской жизни. Ирония судьбы: казалось бы, служба в великом городе должна быть спокойным, удобным назначением… а выходит, причин для большего напряжения, тревоги и бессонных ночей тут больше, чем на марше через самое сердце вражеской земли.

******

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Три дня спустя после пожара Нерон устроил зрелище. Дворцовые чиновники, отвечавшие за увеселения, наскоро слепили программу. В неё входили привычные номера – процессия гладиаторов, зверей и преступников, которым предстояло участвовать в боях и казнях на песке Большого Цирка, жертвоприношение богам и толкование предзнаменований жрецами- фламинами³³. Затем – утро схваток и охоты: бестиарии³⁴ выходили против зверья, а животные – друг против друга. К полудню наступало время казней: осуждённых отправляли на тот свет, разыгрывая перед толпой мифы и эпизоды из древней истории. И лишь после этого наступал главный номер дня – гладиаторские бои.

С учётом того, как мало времени им было отпущено, дворец, по мнению Катона, справился на удивление недурно, пока он и его люди прочёсывали огромные массы, что стекались на представление или толпились снаружи. Организаторы раздобыли нескольких львов и медведей, да ещё слона – настолько древнего, что, казалось, он мог бы лично переходить Альпы вместе с Ганнибалом³⁵. С ланистами, державшими городские школы гладиаторов, быстро договорились о выходе на арену нескольких «звёзд» гладиаторской элиты. Это должно было хоть как-то отвлечь народ от разговоров о зерне. Первые поставки из соседних городов и портов уже начали прибывать, но их было ничтожное количество, а жалкие остатки запасов после бури и пожара стремительно таяли.

Бойцы Третьей когорты патрулировали Большой Цирк, следя за тем, чтобы вспыхнувшие драки или попытки подзадорить толпу пресекались на месте. Буянов хватали, волокли в камеры тюрьмы Туллианум, задавали им хорошую взбучку и держали там достаточно долго, чтобы отбить охоту повторять подобное. Несколько других патрулей прочёсывали дальние кварталы, но, поскольку треть жителей города находилась либо внутри Цирка, либо поблизости, беспорядков в остальных районах почти не опасались.

Преторианцы обеспечивали охрану внутри: целая когорта стояла вокруг императорской ложи, а тысячи других их товарищей были расставлены по периметру Цирка. Пока что ни тем, ни другим особых хлопот не доставили.

Помимо своих прямых обязанностей, Катон был втянут во внутренний круг советников Нерона и оказался обязан присутствовать на утренних совещаниях, посвящённых растущей угрозе голода в Риме. Император проникся к нему симпатией, но если для большинства это стало бы честью и возможностью выдвинуться, то для Катона всё выглядело как опасная ноша. Каждый раз, когда Нерон обращался к нему за мнением, он замечал враждебные выражения на лицах Тигеллина и ещё пары придворных. Людей, которые останутся рядом с Нероном, когда кризис уляжется, тогда как Катон отслужит свой срок префектом городских когорт и вернётся в своё сельское поместье. Он не питал никаких иллюзий насчёт того, насколько силён аппетит к мести у таких, как Тигеллин. Что касается нынешнего расположения Нерона к Катону, то оно, как и многое в жизни молодого императора, было прихотью, которая пройдёт так же быстро, как и появилась. Катона могли отбросить так же легко, как яркий плащ – надеть раз, а потом откинуть в сторону. И когда это случится, дело будет лишь за временем: Тигеллин примется подтачивать его репутацию и убеждать Нерона, что его бывший фаворит – предатель.

Он отогнал частные тревоги, когда к нему подошёл Макрон, неся пару пирожков.

- На, парнишка. Съешь один. Гляжу, тебе не помешает.

Катон кивнул в знак благодарности и сделал укус. Под толстой коркой скрывалась начинка из рубленой свинины, перемешанной со сладкими кусочками фрукта, который он определил как абрикос. Вкус показался восхитительным, и тут он понял, насколько голоден – ведь с предыдущего дня так и не поел. Он набросился на пирожок с жадностью, и Макрон не удержался от усмешки.

- Богами клянусь, я бы сходил ещё за одним, будь эти проныры помилосерднее с ценой. Сейчас за такую лепёшку – руку-ногу отдай!

Катон проглотил последний кусок и вытер губы тыльной стороной ладони.

- Из-за нормирования зерна растёт давление на все остальные продукты. Сначала станет хуже, а уж потом, возможно, лучше. В этом можешь не сомневаться.

- Ну надо же, какой ты сегодня бодрый и жизнерадостный, - проворчал Макрон, закатив глаза, и откусил от своего пирожка, неторопливо жуя, пока они оглядывали толпу со ступеней ближайшего храма. - Попробуй хоть немного насладиться моментом. Солнце светит, народ доволен, и если мирно посидят, то, глядишь, даже развлечения увидим. Ну и пирожки эти… - Он театрально облизнул губы. - Может, куплю ещё парочку, к фуриям цену. Пару нам с тобой и пару нашим дамам дома. Петронелла бы от радости пищала.

- Пожалуй… Как у неё дела с Бардеей?

- Девчонка души не чает в щенке, хотя навесила ему какое-то кельтское имя, язык сломаешь. Видать, Фламиний ей показался недостаточно хорош.

- И правильно. Кому хочется, чтобы тебе каждый день напоминали про тот пожар? Кстати, что ты сказал Петронелле?

- Сказал, что свалился в реку, когда спасал щенка. Этого ей достаточно. Нечего добавлять к её тревогам, от нехватки еды она и так места себе не находит.

- Поверила?

Макрон пожал плечами.

- Кто его знает? По крайней мере, истерик не устраивает. И это уже хорошо, учитывая, что я годами обещаю ей тихую отставку, а всё никак судьба не разворачивается в эту сторону.

Катон взглянул на него сочувственно.

- Как-то не вижу я тебя в отставке, брат. Ты солдат до мозга костей, и неприятности сами находят дорогу к твоему порогу – хочешь ты того или нет.

Макрон медленно кивнул.

- Вот-вот. Как бы я ни любил Петронеллу и ни заботился теперь о Бардее, всё равно знаю: мне милее меч на боку и витис в руке, чем сидеть и стареть без дела. Честно признаться, лучше уж рисковать жизнью и чувствовать, что живу, чем встретить долгие годы скуки.

- Возможно. Но годы против тебя. Настанет день, когда ты будешь слишком стар, чтобы быть солдатом.

Макрон тронул пальцем губы и вытащил кусочек мяса, застрявший между зубов.

- Только не сегодня. А вот когда придёт… тогда и посмотрим.

- Приятно знать, что ты с нами ещё надолго.

Они оба замолчали на какое-то время, наблюдая, как толпа растянулась перед ними. Затем Катон заметил группу рабов в добротных туниках, расталкивающих людей, чтобы освободить дорогу для сенаторов в тогах с красными полосами, сопровождаемых жёнами и семьями. Позади шли мелкие аристократы и всадники. Когда они приблизились к ближайшему входу в Большой Цирк, Катон разглядел Веспасиана и его сыновей. Они шли рядом с Пизоном и дружелюбно беседовали.

Веспасиан оглянулся и заметил Катона с Макроном. Он на секунду замялся, затем поднял руку в знак приветствия, перекинулся парой слов с сопровождавшими его людьми и направился к храму. При виде старшего по званию Катон и Макрон распрямились и по старой привычке стряхнули крошки с доспехов – рефлекс, выработанный годами службы.

На губах Веспасиана мелькнула улыбка, когда он поднялся по ступеням.

- Старые привычки тяжело выкорчевать, а, парни?

Трое обменялись понимающим взглядом, и Веспасиан продолжил.

- Далеко мы ушли от наших дней в Британии. До сих пор помню тот липкий холод, что окутывал остров, когда приходила зима. Бр-р-р. И не говоря уже о диких кельтах и их друзьях-друидах. Не самая гостеприимная провинция, скажем прямо.

Макрона передёрнуло от пренебрежительного тона.

- С вашего последнего визита, господин, там многое изменилось. Настоящие города, дороги, да и местные понемногу начали перенимать наши порядки. Теперь, когда мятеж подавлен, это дело пойдёт только вперёд. Британия станет такой же приличной провинцией, как и остальные.

- Ценю твой оптимизм, центурион Макрон. В Риме нам бы сейчас такого не помешало. - Веспасиан оглядел толпу. - Народ доволен днями зрелищ, но как только всё это закончится, они вновь начнут думать, откуда возьмётся следующая порция хлеба. И если слухи верны – я их, признаться, понимаю.

Катон посмотрел на него внимательно.

- Слухи, господин?

- Ох, вероятно, пустяки. Вы же знаете людей. Несмотря на клятву Цезаря, что Рим будет накормлен, ходят разговоры, что зерна едва хватает изо дня в день. - Он наклонился ближе и понизил голос. - Есть те, кто шепчут, будто во дворце вообще нет никакого резерва.

- Я бы был осторожнее с повторением подобных слухов, господин, - сказал Катон. - Они противоречат гарантированным обещаниям Цезаря. Разумнее всего не верить им и молчать.

- Гарантии даёт не только Цезарь, разве нет? - Веспасиан склонил голову. - Я слышал твоё обращение к народу на Форуме. Выступил ты достойно. Прямо оратор. Но, понимаешь, слова – это слова, а дела – другое. Если вдруг окажется, что слухи правдивы, твоё выступление может сыграть против тебя. - Он резко откинулся назад и развёл руки. - Но не будем портить такой славный день. Вы оба при исполнении?

- К сожалению, да, - проворчал Макрон. - Первые толковые игры, которые Нерон устроил с тех пор, как мы вернулись из Британии, а мы торчим снаружи и следим, чтобы народ не буянул.

- Такие зрелища реже, чем ты думаешь, Макрон. Цезарь обожает колесничные гонки, но вот кровавые представления ему не по душе. Предпочитает ставить поэтические чтения, пьесы, музыкальные представления. Не совсем то, что нужно тем из нас, кто ценит арену.

Макрон с чувством кивнул. Он вырос на публичных казнях и кровавых состязаниях, как и большинство римлян, и никак не мог понять, что за удовольствие – часами слушать актёров и писак.

- А ты, Катон? Разделяешь наш вкус или скорее придерживаешься взглядов Цезаря?

- Каждому своё, - отрезал Катон, совершенно уверенный, что Веспасиан испытывает его так же, как Сенека несколькими днями раньше.

- Понимаю. - Веспасиан несколько секунд смотрел на него, затем хлопнул ладонями. - Мне нужно вернуться к своим, не хотелось бы пропустить ещё больше представления. Рад видеть старых товарищей. Нас связывает куда больше, чем большинство тех, кто сейчас в Риме.

Он спустился на пару ступеней, затем обернулся.

- Если выкроите минуту, буду рад, если присоединитесь ко мне и моим людям на части представления. У нас хорошая еда, вино, и места в первом ряду, недалеко от императорской ложи. Отличная точка, чтобы насладиться зрелищем.

- Это любезно с вашей стороны, господин, но будет нехорошо, если мы бросим свой пост.

- Сказано настоящим солдатом. Ну что ж, передумаете – мы будем там весь день. - Он широко улыбнулся. - А вот еда и вино, боюсь, столько не протянут.

С коротким кивком на прощание он оставил их и протиснулся сквозь толпу к ближайшему входу.

- Хорошо, что старик удосужился нас отыскать, - сказал Макрон. - И приглашение его щедрое. Хотя, по правде, вряд ли он ожидал, что мы примем его всерьёз. Люди его ранга таковы: считают, что простым смертным будет неловко принять приглашение. Вот будь мы не при исполнении, я бы только ради вида на их лица туда влетел. - Он ухмыльнулся, но тут заметил серьёзный взгляд Катона. - Что на этот раз? Вид у тебя такой, будто ты денарий потерял, а нашёл только сестерций. Катон?

Катон моргнул и покачал головой.

- Прости, задумался.

- Это я вижу… И не впервые после пожара. Неужели ты всё ещё предполагаешь, что Веспасиан мог иметь к этому отношение?

Катон не ответил сразу, всё смотрел, как сенатор исчезает под аркой входа. Потом повернулся к Макрону.

- Думаю, я воспользуюсь его предложением. Примешь командование на себя. Если что – сразу посылай за мной человека.

- Ладно. Но слушай, парень… если это зрелище не для тебя, можешь спокойно отпустить меня вместо себя.

Катон почувствовал укол вины – отнимать у Макрона возможность насладиться играми было жестоко. Но разговор с Веспасианом был нужен. Он заставил себя улыбнуться.

- У чина свои привилегии, брат. Я попробую добыть тебе пару угощений. И помни: любое осложнение – шлёшь за мной.

- Из вредности могу и без осложнений послать, - проворчал Макрон.

Последние звериные бои только что завершились, когда Катон поднялся по ступеням и посмотрел на раскинувшийся по обе стороны Великий Цирк. Он был заполнен до последнего места – над ареной стоял густой гул голосов, смешанный с тяжелым запахом человеческой толчеи, ещё более отвратительным на дневной жаре.

На огромной, покрытой песком дорожке рабы убирали туши зверей. Прямо перед Катоном бригада тащила слона. Крючья были вбиты в его серую тушу, и люди тянули канаты, волоча гигантское тело через пропитанную кровью землю. Хобот – с отрубленным концом – безжизненно волочился следом. В других местах рабы оттаскивали быков, медведей и пару львов, собирали сломанные стрелы, брошенное оружие, а также тела нескольких бестиариев, которых звери разорвали в клочья.

Катон нахмурился. Зрелище было жалким.

Он остановился, оглядывая сенаторские ряды по обе стороны от императорской ложи. На мгновение его взгляд задержался на Нероне, сидевшем под огромным пурпурным навесом, с Поппеей рядом и свитой советников, льстецов и развлечителей, а также выстроившихся позади стройной стеной преторианцев. Катона поразило наглядное свидетельство того, насколько боязливым и недоверчивым стал император. По обе стороны императорской ложи стояли преторианцы, они же заполнили места выше и позади, а в глубине ложи маячило с два десятка германцев-телохранителей. Такой кордон охраны отпугнул бы любого покушавшегося – будь он хоть безумцем.

Он задержал взгляд на сотнях сенаторов, их семьях и гостях, пока не нашёл Веспасиана и его компанию – в первом ряду слева от императорской ложи. На парапете перед ними разложили угощения и кувшины с вином, и сенаторы, судя по всему, болтали в хорошем настроении, ожидая следующего пункта программы.

Катон осторожно спустился по ступеням, пробираясь через тех, кто не поместился на трибунах, пока не вышел к низкой стене, отделяющей аристократов от простолюдинов.

При его приближении раб поднял руку.

- Только для сенаторов и их гостей, господин.

Катон показал перстень всадника.

- Сенатор Веспасиан пригласил меня. Пропусти.

Тот колебался ровно настолько, чтобы это выглядело словно одолжение, а потом отступил в сторону. Спускаясь по последнему пролёту между сенаторскими рядами, Катон видел подушечки, корзины и прочие изыски римской элиты – и понимал, что эти люди никогда не узнают голода или страха быть заживо сожжёнными в полуразвалившихся многоэтажках. Если в городе вспыхнет насилие, они просто скроются за высокими стенами своих дворцов, задвинут засовы или переберутся на виллы в Байях или каком-нибудь другом приморском убежище и будут ждать, пока буря пройдёт. Такие люди почти всегда были защищены от всех лишений, что выпадали на долю подавляющего большинства римлян.

Если только они сами не окажутся настолько глупы, чтобы навлечь на себя гнев императора.

Добравшись до края ипподрома, он увидел, что Тит, старший сын Веспасиана, заметил его и вполголоса сказал что-то отцу. Веспасиан повернулся, и его широкое, простоватое лицо расплылось в приветливой улыбке.

- Катон! Ах, я так надеялся, что ты присоединишься к нам! Идём, садись, вот здесь, рядом со мной. Тит, налей нашему гостю вина.

Катон принял кубок и сел рядом с сенатором. Кивнул Пизону, пока Веспасиан представлял остальных спутников, - но имена вылетали у него из головы, едва будучи произнесёнными. Его куда больше занимало, как подступиться к Веспасиану с вопросом о том, кто стоит за пожаром.

Последовало немного пустой болтовни об ожидающихся гладиаторских поединках, были сделаны ставки. Хозяин кратко рассказал, откуда он знает Катона, и вспомнил их первую встречу, когда оборванный Катон явился в каструм³⁶ Второго легиона на рейнской границе, сжимая в руках рекомендательное письмо от одного из секретарей императора Клавдия. Это был далеко не лучший момент в жизни Катона, и обычно он корчился от стыда, вспоминая собственную юношескую наивность. Но сейчас его это ничуть не трогало. На кону стояло слишком многое, чтобы позволить себе уязвлённую гордость.

На ипподроме работники быстро убрали окровавленный мусор утреннего представления, хотя со слоном у них всё ещё возникали трудности – не могли протащить тушу через служебные ворота под трибунами. В конце концов они бросили это дело, оставив серую массу там, где она рухнула, надеясь, что она не станет помехой для дальнейшей программы.

На платформе, тянувшейся по вершине центральной оси иподрома, появилась фигура – под фанфары дюжины преторианских буцинаторов. Разговоры в один миг стихли: все глаза обратились к человеку, который поднёс к губам рупор и заговорил – отчётливо, громко, в манере опытного глашатая.

- Великий Цезарь и граждане Рима! Приветствую вас! Через час начнутся первые гладиаторские поединки сегодняшнего дня!

Толпа взревела одобрением, раздались аплодисменты; глашатай ждал, пока шум уляжется, затем продолжил.

- А пока, по воле Цезаря, вас ожидает казнь нескольких гнусных преступников. Первый из них удостоится чести повторить судьбу славного Гая Муция Сцеволы³⁷!

Толпа снова взревела, а затем, полная нетерпеливого ожидания, стихла, когда на центральный гребень арены подняли большой жаровню и разожгли огонь. Четверо служителей втащили узника по ступеням и приковали его лодыжки к железным кольцам поблизости, после чего защёлкнули кандалы на его правом запястье. Затем двое быстро обошли огонь вокруг, взяв в руки конец цепи, соединённой с кандалами, и приготовились.

Веспасиан заговорил ровно настолько громко, чтобы Катон услышал.

- Знаешь, за что этот человек осуждён?

- С чего бы мне знать?

- Тогда расскажу. Его поймали за тем, что он, перебрав лишнего, на задней стене храма выводил похабные рисунки. Говорят, весьма точное изображение Нерона, которого отхлёстывает Поппея. За это его схватили вигилы, доставили во дворец, пытали и приговорили к смерти. Я узнал об этом лишь потому, что его отец – один из моих вольноотпущенников – умолял меня вмешаться, попытаться спасти сыну жизнь. Я сделал всё, что мог, но… - он развёл руками, указывая на человека, ожидающего начала мучений. - Хорошо, что ты тут и видишь своими глазами. Такова судьба тех, кто смеет насмехаться над Цезарем.

Катон взглянул в сторону и увидел, как Нерон даёт знак начать казнь. В ту же секунду служители рванули за цепь, вытягивая руку осуждённого над огнём жаровни. Толпа молча следила, как плоть начинает запекаться. Некоторое время он напрягал каждую жилку, стараясь преодолеть боль и не закричать. Катон предположил, что ему пообещали пощаду, если он выдержит пытку, подобно Сцеволе, который когда-то держал кулак над пламенем, демонстрируя царю Ларсу Порсенне доблесть римлян.

Но мужество покинуло беднягу: он взвыл, заёрзал, когда его рука почернела и покраснела, а кожа скрутилась пузырями. Над ареной разнёсся рёв насмешек – толпа орала, пока несчастный метался и выл, пока наконец не обмяк. Тотчас его рывком поставили на ноги, и служители с противоположной стороны жаровни потянули цепь ещё дальше вперёд, так что в пламя попали его голова и плечи.

Катон отвернулся и лишь тогда заметил, что рука, державшая кубок, дрожит. Он сжал её другой рукой, поставил кубок и полуобернулся к Веспасиану.

- Собственно, я пришёл поговорить с вами о пожаре.

- Вот как? - приподнял бровь Веспасиан.

- Где-нибудь мы могли бы поговорить наедине?

- Ты хочешь, чтобы я бросил своих гостей? - Веспасиан изобразил оскорблённый вид.

- Господин, давайте без притворных любезностей и игр. Вы прекрасно понимаете, о чём я.

- Не уверен, что понимаю, но ради тебя потерплю. - Сенатор поднялся и обернулся к своим спутникам. - Прошу извинить. Надо обсудить дело там, где можно услышать друг друга как следует. Я скоро вернусь.

Он повёл Катона к крытому пролёту лестницы, уходившей вниз в глубину трибун. Внизу тянулся коридор, уходящий в обе стороны, освещённый арками, выходившими на широкую улицу снаружи. По коридору сновали несколько фигур – в основном рабы – неся кувшины с вином и корзины с угощением. С полсотни шагов дальше у ещё одной лестницы, ведущей наверх, к императорской ложе, стояла пара преторианцев.

- Сюда. - Веспасиан указал на ближайшую арку. Они остановились напротив друг друга: Катон – в полном свете полуденного солнца, Веспасиан – в тени, привалившись к кирпичной кладке. - Итак, что тебя так гложет насчёт пожара, что ты заставляешь меня покидать своих людей?

- Мне надо знать, кто его начал.

Веспасиан смотрел на него, лицо – камень.

- Зачем? Чтобы донести во дворец и добиться чьего-то ареста?

- Мне нужно знать.

- Почему спрашиваешь у меня? Хочешь сказать, что я к этому причастен?

- Это вы скажите.

Брови Веспасиана сдвинулись, он шумно втянул воздух.

- Осторожнее с обвинениями, Катон. Твоё нынешнее положение при Нероне долго не продлится. Когда он от тебя устанет, а это обязательно случится, на кого ты тогда рассчитываешь? С тех пор как мы расстались в Британии, я следил за твоей карьерой и всегда говорил о тебе хорошо перед старшими офицерами, которых знаю. До сих пор ты оправдывал то влияние, которое я приложил, чтобы продвинуть тебя. Так что прости, если найду твоё нынешнее обвинение не только неблагодарным, но и оскорбительным.

Слова бывшего командира больно его задели, но Катону нужна была правда, и он продолжил:

- Господин, я вас не обвинял. Я спросил, знаете ли вы, кто начал пожар.

- Да ты фактически и обвинил, - отрезал Веспасиан. - Однако, ради того уважения, которое я питал к тебе в прошлом, отвечу прямо. Я не имею ни малейшего понятия, как начался пожар или кто его устроил. Ты примешь моё слово? Или тебе нужно, чтобы я поклялся священной клятвой, что говорю правду?

Повисла долгая пауза. Катон вглядывался в лицо собеседника, пытаясь понять, лжёт тот или нет, но Веспасиан ничем себя не выдал. Наконец Катон медленно кивнул.

- Хорошо. У меня есть ваше слово. Ради моего уважения и преданности вам я приму, что это правда.

- Ну что ж. Как великодушно с твоей стороны, - произнёс Веспасиан, и в каждом слове сочилась едкая насмешка. - А теперь, если позволишь, я вернусь к своим друзьям. К своим настоящим друзьям. Не думаю, что мы когда-нибудь ещё встретимся как таковые. Не после этого. Какая бы связь ни была между нами – командира и подчинённого, старых товарищей – она разорвана. Я искренне надеюсь, что ты выяснишь, кто был виновен в пожаре. Правда. А когда это случится, пусть этот миг всплывёт у тебя в памяти вместе со всем тем заслуженным стыдом, что должен будет на тебя обрушиться.

Он бросил на Катона взгляд чистого презрения, затем вышел из тени и зашагал прочь, не оглядываясь.

Катон дождался, пока сенатор достиг лестницы и исчез из виду. Он не мог избавиться от тяжёлого чувства утраты, прежде чем справиться с новым приступом раздражения, он ничуть не продвинулся в поисках виновных.

Если это были не Веспасиан и его круг, то кто?

Он ещё постоял на месте, обдумывая вопрос. Казалось, в Риме может действовать ещё одна группа заговорщиков – более скрытная, чем те, кто видит себя новыми «Освободителями». Если это так, город находится в куда большей опасности, чем он думал раньше.

И всё же Катон никак не мог полностью отогнать мысль, что Веспасиан солгал ему.

******

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

На следующее утро Нерон объявил, что разводится с Октавией. Глашатаи из дворца разошлись по улицам, провозглашая новость, а длинное заявление было вывешено на главных воротах императорского дворца и на большой доске для общественных объявлений на Форуме. В нём говорилось, что Нерон глубоко опечален необходимостью расторгнуть брак. Его жена описывалась как верная и любящая, воплощающая все добродетели и благородные качества, которыми славятся лучшие римские матроны. Единственный её недостаток заключался в том, что она не смогла подарить императору ребёнка и продолжить династию, ведущую начало от Августа и самого великого Юлия Цезаря³⁸.

Бесплодие Октавии, продолжало заявление, не являлось её виной. Она – лишь невинная жертва воли богов. Тем не менее император вынужден был найти новую жену, способную дать ему наследника, и он возносит благодарность Юпитеру за то, что его избранница, Поппея, носит под сердцем ребёнка. Их брак состоится при первой же возможности. А пока, в знак признательности за верность Октавии, Нерон даровал ей несколько больших поместий, чтобы она могла спокойно уйти в частную жизнь, окружённая благодарностью Цезаря, Сената и народа Рима.

- Никогда не слышал такой чуши, - фыркнул Макрон, стоя подле Катона и читая объявление. - Кто вообще поверит в это благочестивое дерьмо?

Катон тревожно огляделся, но рассвет едва занимался над городом, людей ещё почти не было, и никто не стоял достаточно близко, чтобы услышать Макрона.

- Думаю, очень немногие, - ответил он. - Гораздо больше этому разозлятся, учитывая, как Нерон обращался с Октавией в последние годы.

- Обращался? Да он её гнобил! Я слышал, что он несколько раз пытался придушить её своими руками. А когда не пытался убить бедняжку – обращался с ней как с грязью. Это всем известно, парень. И сомневаюсь, что пара домишек, которые он конфисковал у других жертв, заставит народ вдруг растрогаться, как он, видимо, надеется. Да и момент выбрал – самое время! Пока чернь кипит оттого, что солдаты патрулируют улицы, он такое вытворяет…

- Точно подмечено.

До сих пор преторианцы и городские когорты умудрялись поддерживать порядок и днём, и ночью. Патрули разгоняли любые толпы, которые могли выйти из-под контроля, и отвешивали трёпку карманникам и прочим мелким преступникам, попадавшимся им под руку. После того, как несколькими ночами ранее пьяная драка вспыхнула между фанатами соперничающих колесничных команд, Нерон объявил комендантский час на время темноты. Ночные патрули назначали новые порции побоев тем, кто осмеливался бродить по улицам, нарушая запрет. Арестов больше не было – каждая тюремная камера в городе была забита до отказа после того, как норму зерна урезали меньше чем через пять дней после пожара и выступления Катона перед толпой на Форуме.

- А вот и Макрин, - сообщил Макрон, кивнув в сторону переулка, куда центурион с частью своих людей рванули в погоню за шайкой мальчишек, забрасывавших их ошметьями отбросов и оскорблениями. - Похоже, он взял пленных, - добавил он сухо.

Макрин нёс под мышками двух мальчишек, одного с каждой стороны. Катон прикинул: им было не больше двенадцати. Третьего тащили двое солдат, держась за его руки и ворот. Центурион швырнул свою ношу на землю и приказал ближайшим бойцам взять их под стражу, заламывая руки за спину. Он сам замыкал колонну, оглядываясь через широкое плечо – не следует ли за ними остальная часть банды.

Когда они вышли на Форум, он перешёл на рысь и направился туда, где Катон и Макрон ждали с остальными бойцами центурии. Солдаты поднялись со ступеней Курии и близлежащих храмов, быстро выстраиваясь в шеренгу. Они рвались обратно в лагерь – поесть и отдохнуть, – и были откровенно недовольны, что их задержали, пока Макрин со своими бойцами вновь не появился.

На лице центуриона сияло торжество, когда мальчишек бросили на колени перед Катоном и Макроном.

- Поймали их, командир. Эти мелкие ублюдки думали, что ушли от нас, но забежали в тупик. Большинство перемахнуло через стену, но этих троих мы схватили.

Макрон оглядел мальчишек. Двое – бледные, тощие, босые, в каких-то лохмотьях. Слишком запуганные, чтобы поднять голову и встретиться с ним взглядом. Третий – крупнее, одет лучше – смотрел нагло, с вызывающим выражением лица.

- Надеюсь, они не слишком вам там накостыляли, Макрин? А то, глядишь, вы бы и в передрягу попали. Девять против троих – не самый выгодный расклад.

Глаза Макрина сузились.

- Да их было не меньше двадцати, когда мы рванули за ними.

- О, ну это совсем другое дело, - протянул Макрон и повернулся к Катону. - Как думаешь? Представим его к награде?

Катон поднял руку, пресёк попытку Макрона продолжить поддразнивание центуриона. Он раздумывал о наказании. В сущности, он был больше зол на Макрина за то, что тот вышел из строя, погнавшись за шайкой. Но мальчишки сами виноваты: швыряться дерьмом и оскорблениями в солдат – просто глупость. А раз уж их поймали, отпустить без наказания он их тоже не мог.

- Что прикажете с ними сделать, господин? - спросил Макрин. - Их надо проучить. Нельзя позволять им такое и отпускать без последствий. - Он указал на пару коричневых пятен на своём плече. - Надо подать пример.

- Я отлично понимаю, центурион, - раздражённо рявкнул Катон. Он глубоко вдохнул. - Раз у них такая любовь к грязи, заберём их в лагерь и заставим вычистить латрины. Потом отпустим.

- Мы не будем твоё дерьмо убирать, - пробормотал самый крупный мальчишка.

Макрон вскинул кулак.

- А ну молчать!

- И это всё? - кисло протянул Макрин. - День дежурства по нужникам?

- А он прав, - сказал Макрон. - Можем ещё и распять их – для примера товарищам.

Младший из мальчишек вскинул взгляд полный неподдельного ужаса. Катону стоило труда не улыбнуться. Он провёл пальцами по подбородку, будто обдумывая приговор, разглядывая синяки, ссадины и порезы, полученные, несомненно, когда Макрин с людьми схватили их.

- Будет им дежурство по нужникам. Но если вы трое снова попадёте ко мне – передам вас центуриону Макрону. - Он подчеркнул угрозу, проведя большим пальцем по горлу. Мальчишки вздрогнули от страха. - Раз всё решено, возвращаемся в лагерь.

Когда солдаты выстроились в колонну, а троих мальчишек повели в хвосте подразделения, Катон окликнул Макрина.

- Командир?

- На пару слов, центурион, - сказал Катон твёрдым, полуглухим голосом. - В следующий раз, когда какая-нибудь уличная шпана нахамит тебе, и ты выйдешь из строя, чтобы погнаться за ними, – в латринах будешь работать уже ты.

Макрин открыл рот, чтобы возразить.

- Не смей! - прорычал Катон. - Ты, фурии тебя забери, центурион. Должен понимать лучше. Мы здесь, чтобы поддерживать порядок на улицах, а не избивать горстку мальчишек. Ты, может, и успел попривыкнуть в Риме командовать полуголодной детворой, но в поле, против настоящего врага, не протянешь и удара сердца. Если я ещё раз увижу, что ты срываешься на них или на кого бы то ни было и бросаешь своё подразделение, – отвечать будешь передо мной. Дежурство по нужникам покажется тебе милостью. Это ясно?

Сквозь сжатые зубы, подавив злость, Макрин ответил.

- Да, командир.

- Продолжать.

Он отдал неохотный салют и ушёл, шагнув на деревянных ногах. Катон смотрел ему вслед с презрением. Дешёвый забияка, к тому же коррумпированный. Неудивительно, что он прибился к дружкам Тигеллина.

Катон решил вести людей в лагерь через Субуру³⁹, чтобы дать понять местным, что нет в Риме района, который бы не контролировали патрули городских когорт. Субура была самым преступным местом города, она занимала склоны между Квириналом и Виминалом. Забитая разваливающимися инсулами, с тяжёлым, душным воздухом, летом она становилась настоящей парилкой. Большинство городских борделей и грязных кабаков находилось там же, как и самые влиятельные бандиты, жившие за счёт мелких торговцев, сутенёров, проституток и мальчиков-проститутов.

Беднота трущоб жила в страхе перед бандами, произвольным насилием, голодом и тем, что их жилище рухнет или вспыхнет, как факел. Жизнь там была короткой и жалкой, и остальные жители Рима обходили район стороной – если только не искали неприятностей или разврата.

И всё же, Субура дала жизнь не одному поэту, да и сам Юлий Цезарь в молодости жил здесь. Настолько широкого разреза римского общества больше нигде не встретишь, подумал Катон, когда он и его люди поднялись на Аргилетум – главную улицу, пересекавшую мрачное сердце Субуры.

- Никогда мне это место не нравилось, даже когда был сам мелюзгой, - пробурчал Макрон. - Здесь нужны глаза и на затылке – от всех этих карманников, грабил и головорезов, что торчат кругом, как стервятники. Жаль, что пожар не здесь начался.

Хотя улица была широкой, высота домов по обе стороны и нависающие верхние этажи отрезали большую часть света, превращая дорогу в лоскутное одеяло из ярких полос солнца и густых теней. Катону пришлось замедлить ход колонны, чтобы люди успевали отойти в сторону. Враждебные лица молча наблюдали, как мимо шагали солдаты, такие же взгляды свисали сверху, из некоторых окон.

Несмотря на то что было всего лишь раннее утро, воздух уже казался спертым и душным, и с восходом солнца становился только тяжелее, раскаляя город долгими часами полуденного и вечернего зноя, прежде чем ночь приносила хоть какое-то облегчение. Но с наступлением темноты эти грязные улицы и переулки приобретали совсем иной, человеческий облик угнетения, когда тени заполнялись ворами и убийцами, терпеливо ожидавшими добычу.

Они прошли едва ли пять сотен метров по Аргилетуму, когда Катон услышал суматоху в хвосте колонны – раздражённые крики и визг. Он приказал остановиться и вместе с Макроном двинулся назад. Он увидел нескольких женщин, орущих и бранящихся на солдат, державших трёх мальчишек. Самая высокая – тёмные волосы уложены в витые косы, зелёная столa с белой вышивкой по краю. Необычно роскошный вид для этого района, отметил Катон.

- Какого Плутона здесь эта заваруха? - рявкнул Макрон, когда оба офицера подошли.

Опцион, командовавший замыкающим контубернием, уже собирался ответить, но женщина развернулась к Макрону, ткнула в него пальцем и сунула вперёд голову.

- Заваруха? Ты мне скажи! Это мой мальчишка у тебя! - её голос был грубым, визгливым – совершенно не соответствующим её наряду. - Вы что, в хренов цирк играете, таская детей в тюрьму?!

- Никто не собирается тащить их в тюрьму, - заявил Макрон, подняв руки, пытаясь её успокоить. - Эти мальцы и их дружки немного докучали нашим ребятам – их нужно проучить, и всё. К концу дня их отпустят домой. А теперь проваливай.

- «Проваливай», говорит! - женщина выпрямилась во весь рост, а это, к несчастью Макрона, было на несколько сантиметров выше его, и зло уставилась на него.

- Ты на нашей территории, дружок. - Она обвела рукой окрестности. - Эту округу держат Бронзовые Клинки. А мой муж – глава Клинков. Так что, если тебе жизнь дорога, отдавай моего пацана и вали отсюда ко всем фуриям.

Она метнулась к старшему из мальчишек и дала ему подзатыльник.

- И что, по-твоему, скажет отец, когда услышит, что ты дал себя поймать, как какого-то сраного салагу?! - Она схватила сына за руку и попыталась вырвать его у солдат.

- Эй! А ну хватит! - Макрон вмешался и резко оттолкнул её. Женщина сделала пару шатких шагов и с визгом рухнула на задницу. Остальные замолкли, поражённые.

- Мальчишка пойдёт с нами. Будет себя нормально вести – вернётся домой вечером. А если ты ещё рот откроешь – пойдёшь вместе с ним чистить нужники. Поняла?

Она уставилась на него, открыв рот, но не находя слов.

- А теперь смотайся с дороги. Ты и вся твоя фуриева кодла.

Катон повернулся к замыкаюшим строй.

- Никаких задержек. Держите этих троих крепко и ни на кого не отвлекайтесь. Кто сунется – получите право вломить ему по башке. Макрон, за мной.

Когда они возвращались к голове колонны, женщина уже поднялась, осыпала солдат сочными проклятиями и вместе со своими спутницами юркнула в боковой переулок.

- Клянусь всем святым, - покачал головой Макрон. - Голос у неё такой, что тысячу кораблей пустит ко дну, без шуток.

Колонна продолжила движение, и Катон заметил, что людей становилось всё больше – они выходили посмотреть, как проходят солдаты. Прежние мрачные, враждебные взгляды сменились напряжённым ожиданием. Лишь изредка он ловил движение в тенях переулков: фигуры скользили по параллельным улицам.

- Макрон…

- Вижу. Похоже, сейчас что-то начнётся. - Макрон сплюнул в сторону. - Благодарю тебя, Макрин…

Чуть дальше улица выходила на площадь с общественным фонтаном посередине, вокруг которого толпилась большая группа мужчин. В руках – дубины, шипастые палки, топорики, тесаки. Когда солдаты приблизились, один из них взобрался на край фонтана, расставив ноги пошире и упёршись большими пальцами в широкий кожаный пояс. На боку – меч, на руках и ногах – кожаные наручи и поножи, на груди – кожаный же панцирь, на лбу – чёрная повязка. Выглядел он лет на тридцать, но трудно было сказать точно: на его широком лице шрамы соперничали с морщинами и складками.

- Стой! - крикнул он, подняв руку, когда голова колонны вошла на площадь. - Остановились!

Катон не сделал попытки ответить, и люди того типа тут же рассыпались, перекрыв дорогу. Пришлось отдать приказ остановиться и сомкнуть ряды.

- Вот так лучше. - Мужчина кивнул. - Жена говорит, у вас мой парень, Урсон и двое его дружков. Отпускаете их и вы со своими спокойно проходите дальше. Без каких-либо проблем.

Макрон фыркнул.

- А может, это вы уберётесь к Церберу в пасть, и тогда у вас не будет проблем? - Он похлопал по рукояти меча, придавая угрозе вес. - Ты кто, к чёрту, такой, чтобы нам указывать?

Мужчина хлопнул себя по широкой груди.

- Позволь представиться. Ну-ка, парни, скажите ему, как меня зовут!

- Буллон! - рявкнули его люди так, что имя отразилось от стен.

- А мы кто?! - крикнул он, раскинув руки.

- Бронзовые Клинки!

Когда крик стих, он осклабился.

- Вот. Тебя, центурион, я по имени не спрошу – скоро с нашего пятачка свалишь, да и назад вход будет закрыт. А вот товарища твоего я знаю. Префект Катон. Я был на Форуме, когда он лил свою хрень про зерновые запасы.

- Ах ты… - Макрон сделал полшага вперёд, пальцы уже сомкнулись на рукояти меча. Катон вскинул руку, преграждая ему путь.

- Спокойно, - процедил он. - Попробуем пройти без крови.

Катон обратился к главарю банды.

- Твоего сына задержали за нарушение порядка на Форуме. Его отпустят на закате, если он больше не доставит хлопот.

- Отпустишь его сейчас, префект, или хлопоты будут уже у тебя –

слово даю.

Катон оглядел площадь. Человек пятьдесят – крепкие, жилистые, но всё же не соперники хорошо вооружённым солдатам.

- Если начнётся драка, твои понесут большие потери, Буллон.

- Ты так думаешь? — тот поднёс пальцы к губам и издал пронзительный свист.

Мгновенно ставни на окнах по обеим сторонам улицы и вокруг площади распахнулись с грохотом, и десятки новых лиц высунулись наружу. Люди, держащие кирпичи, черепицу, булыжники – демонстративно, чтобы Катон видел. По оценке Катона – ещё сотня, не меньше.

Теперь силы были на стороне Буллона.

- Щиты вверх! Сомкнуть ряды! - приказал Катон.

Колонна быстро перестроилась – четыре в ряд, щиты подняты. Трёх мальчишек сжали в центре строя.

- Обнажить мечи!

Катон ухватил рукоять своего клинка, и тот вышел из ножен с металлическим скрежетом. Почти одновременно выскользнул меч Макрона. Они оба направили остриё на Буллона.

- Советую приказать своим отойти, если вам жизнь дорога, - сказал Катон.

Буллон уставился на него, прикидывая, блеф это или нет. Потом громко, с горечью вздохнул и вытащил собственный меч.

- Последний шанс, префект. Отпусти мальцов.

Катон крикнул через плечо.

- Медленным шагом – вперёд!

Ни у него, ни у Макрона не было щита, но они встали в центре первого ряда, когда колонна двинулась вперёд. Между солдатами и головорезами – не больше десяти шагов. Те не отступали, подняв кто что держал: дубины, топоры, ножи, кирпичи. Катон стиснул челюсти, крепче перехватил меч. Макрон выдернул кинжал и взвесил его в левой руке, готовый ударить.

Катону оставалось лишь надеяться, что это Буллон блефует, и в этот миг главарь спрыгнул с фонтана, сложил ладонь рупором и заревел.

- Навались, парни!

С яростным рёвом люди Буллона рванули вперёд, а те, кто был в окнах, начали забрасывать солдат кирпичами, черепицей и камнями. Бандиты обрушились на голову колонны, дико размахивая оружием. Солдаты со щитами по обе стороны от Катона и Макрона легко отбивали удары и тут же отвечали короткими выпадами. Оба офицера подняли своё оружие – пришла пора драться за жизнь.

Щуплый бандит с рябым лицом бросился на Катона, занеся топорик. Катон шагнул вперёд, перехватил его запястье и одновременно ударил мечом по горлу. Удар был чистым рефлексом – не зацепил крупных сосудов, но всё равно разорвал мягкую плоть. Как только кровь хлынула, Катон откинул руку назад и врезал противнику рукоятью меча по лицу. Тот качнулся в сторону - прямо под удар Макрона, который всадил ему кинжал в живот и оттолкнул назад, на другого головореза, уже замахивавшегося тесаком на центуриона. Оба рухнули, и солдаты сзади добили их, пока колонна медленно, но неумолимо продвигалась через площадь, вдаваясь в ряды Буллона и его оказавшихся в меньшинстве сподручных.

Люди в окнах быстро выровняли силы: град кирпичей, черепицы и камней сшиб нескольких солдат, двоих оглушило прямым попаданием в шлем. Тех стянули в центр колонны, а их позиции тут же заняли другие.

Могло быть куда хуже, если бы не присутствие трёх мальчишек.

Из одного окна раздался визгливый голос жены Буллона.

- Стоять! Долбаные идиоты! Кто-нибудь попадёт по моему мальчугану – яйца отрежу и псам кину!

Этого хватило. Обстрел прекратился, и головорезы исчезли из окон – побежали вниз, присоединяться к драке внизу.

Быстро оглядевшись, Катон понял, что силы начинают работать против него и его людей. Единственный шанс не оказаться сметёнными – прорваться и выбраться с площади на улицу, где бандиты могли бы атаковать только с узкого фронта.

Голова колонны уже прошла фонтан, но впереди ещё шагов двадцать до ближайшего прохода. Катон поднял меч и указал.

- Туда, Макрон!

Он отбил удар дубиной гардой меча и сделал обманное движение клинком, заставив противника отскочить назад, чтобы не попасть под острие.

- Двигайтесь, парни! - проревел Макроy сквозь грохот оружия и удары, бухавшие по щитам солдат.

Шаг за шагом центурия прорубалась к дальнему краю площади, уложив не меньше дюжины людей Буллона и ранив множество других. В ответ бандиты сумели ранить лишь нескольких, и те, кто был задет, отходили в центр колонны, где могли как-то перевязать порезы, не отставая от товарищей.

- Мальчишки! - заорал Буллон. - Спасите наших мальчишек!

Нападавшие впереди колонны отхлынули и переключились на её хвост, где Урсон и двое других всё ещё крепко удерживались назначенными для этого солдатами. Толпа навалилась на них, рубя по щитам с обеих сторон строя или пытаясь вырвать их из рук солдат. Они платили за это дорого, становясь лёгкой добычей для клинков, коловших из-под щитов.

Голова колонны уже вырвалась из окружения и достигла улицы. Хотелось ускорить шаг, но это разорвало бы строй, и противник немедленно этим воспользовался бы – разделил бы солдат и перебил по частям.

- Помедленнее, Юпитер вас в задницу! - рявкнул Катон на людей по бокам от него и на Макрона, когда те чуть вырвались вперёд. - Держать строй!

Как только они вышли на улицу, он поискал Макрина и приказал тому занять место во главе центурии и регулировать темп, пока он с Макроном будет удерживать хвост колонны, оказавшийся под усиленным давлением. Продвигаясь по центру колонны, они добрались до группы, сопровождавшей мальчишек.

Двое младших рыдали от ужаса. У одного на плече была рана – попал кирпич или черепица. Яркая кровь стекала по тонким рукам, оставляя за собой тёмно-красный след. Старший, Урсон, висел безвольно между двумя солдатами Катона. Его голова была вся в крови. У Катона сжалось нутро, когда он поднял подбородок мальчика и увидел закатившиеся глаза и отвисшую челюсть.

- Дерьмо…

Он попытался нащупать пульс на шее, но это было невозможно – слишком плотная давка вокруг. Урсон был тяжело ранен, если не мёртв. Лучше отдать его родителям, чем тащить в лагерь.

Как бы Катону ни было неприятно дарить Буллону такую победу и подрывать авторитет городских когорт, он понимал, что сейчас важнее остановить бойню и не допустить новых жертв.

- Отпустить их! - крикнул Катон так, чтобы услышали все вокруг. - Буллон! Мы освобождаем мальчишек! Прикажи своим отходить! Сейчас же!

Повисла пауза, прежде чем раздалось рычание главаря.

- Отставить, парни! Хватит.

После последних обменов ударами люди Буллона отступили, настороженно отступая на несколько шагов. Площадь погрузилась в напряжённую тишину, пока Буллон не протиснулся вперёд и не ткнул мечом в сторону Катона.

- Я хочу своего пацана. И его дружков.

Катон присел над двумя младшими.

- Твоему сыну нужна помощь. Несите его к отцу.

Он помог уложить руки Урсона на плечи его людей; те ухватили складки туники юноши и, спотыкаясь, поплелись через разомкнутый солдатами проход.

- Парень в плохом состоянии, - тихо сказал Макрон. - Надеюсь боги сохранят его живым. Иначе всё пойдёт намного хуже.

Катон кивнул.

- Надо уходить.

- Сомкнуть ряды! - приказал Макрон, и центурия быстро свернула строй. - Шагом!

Они уверенно вышли с площади именно в тот момент, когда Буллон кинулся к сыну. За его спиной мелькнуло движение – его жена бросилась вперёд, но, увидев окровавленную голову Урсона, остановилась и прижала руку ко рту. Когда мальчика уложили на землю, Буллон склонился над ним, затем метнул взгляд в сторону Катона.

- Что вы, ублюдки, с ним сделали?!

- Это не мы! - крикнул Катон в ответ. - Он получил удар от одного из ваших наверху. Был бы жив-здоров, если бы вы не подняли эту заваруху…

Буллон осторожно поднял сына, голова мальчика безвольно откинулась, руки и ноги болтались в воздухе.

- Освободите дорогу! Моему мальчику нужна помощь! Камилла! Тащи врача! Быстро!

Он сделал лишь несколько шагов, когда его жена вдруг издала звериный вопль, схватила окровавленный топорик, брошенный кем-то в бою, вскинула его над головой и ринулась на хвост колонны.

- Вы, скоты! Вы моего сына убили! Я вас всех, ублюдков, перережу!

Она бросилась за ними по улице, одной рукой приподнимая подол своей столы, лицо искажено бездонной яростью. Задний ряд развернулся к ней и поднял щиты непрерывной линией, пятясь назад под команды опциона. Мгновение спустя женщина настигла их и яростно ударила топориком по щитам – глухие удары разносились эхом по тесным стенам улицы. Она преследовала их ещё несколько шагов, затем остановилась и повернулась к толпе, наблюдавшей с площади.

- Чего вы, на хрен, тут стоите?! - взвизгнула она. - Они моего Урсона убили! Сына Буллона! Почему, никто ни хрена не сделает, вы, поганые трусы?!

Она развернулась обратно, тяжело дыша, и снова пошла в атаку. За её спиной Катон заметил, что некоторые из головорезов двинулись вперёд. Он понимал: нужно остановить этот фарс, пока ещё кто-то не пострадал.

Он подошёл к заднему ряду, выбрав момент так, чтобы просочиться меж солдат сразу после нового удара по щиту. Женщина уже поднимала топорик, но Катон схватил её за запястье одной рукой, а другой мгновенно выбил оружие.

- Достаточно! Мальчишек ты получила, Камилла. Иди назад и займись сыном.

Она бешено смотрела на него и пыталась вырваться, заставив Катона схватить её и за другую руку. Она извивалась, как разъярённая кошка, и ударила его ногой по голени. К счастью, вскользь. Она прошипела и плеснула ему в лицо слюной, затем дёрнула головой и попыталась укусить его за предплечье.

- Хренова ведьма! - рыкнул он, разжав правую ладонь и врезав ей по щеке. На миг она застыла, ошарашенная, но затем сузила глаза и замахнулась. Катон снова поднял руку.

- Не вынуждай! В следующий раз я тебя уроню, и ты больше не поднимешься!

Она замерла, затем прорычала.

- Ты за Урсона ответишь, гад!

- То, что с ним случилось, – твоя вина, - резко отрубил Катон. - Этого всего бы не было, если бы не ты. Твой сын был бы цел, как и мои люди, и твои. Вон отсюда! Убирайся от меня. Если ты или твои дружки попробуете ещё хоть что-то – отвечать будешь ты. Я вернусь сюда с людьми и выловлю каждого, и клянусь богами – пощады не будет.

Она увидела ярость и враждебность в его глазах и попыталась отступить. Катон ещё крепче сжал её запястье, показывая, что настроен решительно, а затем резко отпустил. Женщина пошатнулась и едва не упала. Первый из людей Буллона подбежал и подхватил её, но она тут же оттолкнула его.

- Отстань, придурок!

Катон развернулся и быстрым шагом направился обратно к строю. Позади него женщина тяжело дышала секунду, а затем выкрикнула.

- Молись, чтоб с моим мальцом всё было хорошо! Если он сдохнет, так клянусь Юпитером Наилучшим Величайшим, я тебя найду и голыми руками убью! Плевать, сколько времени уйдёт – я переломаю кости тебе, твоей семье и всем твоим людям! В могилу загоню…

******

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В последующие дни Катон стал ещё более настороже, водя патрули по улицам. Угроза со стороны жены Буллона тревожила его всерьёз. Одно дело, когда какой-нибудь варвар на дальнем рубеже клянётся лично свести с тобой счёты, и совсем другое, когда под удар могут попасть Луций и Клавдия. Он не сомневался в возможностях римских банд. Захотят и найдут любого, в городе или в его окрестностях.

Катон чувствовал облегчение от того, что ещё после ужина у Веспасиана отправил Клавдии послание с предупреждением: смотреть в оба и обращать внимание на любых чужаков, появлявшихся у виллы или в ближайшем поселении. Он также просил выделить людей для охраны самой виллы и следить, чтобы Луций ни на миг не оставался без присмотра. Макрон тоже предупредил Петронеллу – на случай, если Буллон выяснит, кому принадлежит дом в Риме, и решит нагрянуть туда со своими головорезами.

Однако никаких признаков того, что Буллон ведёт на них охоту, так и не появилось, и спустя десять дней тревога Катона начала понемногу отступать. Мысли снова сосредоточились на его главной обязанности – поддержании порядка. Зерно больше не нормировали, поскольку поставки в город наладились, и напряжение в толпе слегка спало. Всё ещё ходили слухи, что в кладовых дворца не осталось запасов, но пока зерно выдавали регулярно, такие пересуды большого вреда не приносили. «И всё же», - размышлял Катон, - «стоило случиться серьёзному сбою с поставками, и недовольство вспыхнет моментально. Истина, старая как мир: любая цивилизация, хоть самая утончённая и дисциплинированная, отделена от бунта всего несколькими пропущенными приёмами пищи. И Рим, при всём своём величии, не был исключением».

Жизнь изо дня в день, под гул едва сдерживаемой ярости толпы, которая в любой момент могла сорваться и перейти в открытое кипение, ложилась тяжким бременем на командира, офицеров и рядовых городских когорт. Бременем, от которого Катону стало хоть немного легче, когда Тигеллин перевёл центуриона Макрина на службу в императорский дворец.

Напряжение на улицах усугублялось легкомысленным обращением Нерона с Октавией и тем, как бесстыдно он выставлял Поппею напоказ. Несмотря на то что зрелище в Большом цирке ненадолго отвлекло толпу от тревог из-за зерна, вид императора, умиляющегося своей любовнице, вызвал насмешки и выкрики с требованием изгнать Поппею. Сначала Нерон делал вид, что не замечает, но на третий, заключительный день представлений его всё-таки довели.

Когорта преторианцев ворвалась в самый шумный сектор трибун, размахивая дубинками, и разогнала народ, уложив десятки и ранив сотни. Остальные зрители вскочили на ноги и взвыли от возмущения, но тут в проходы вошли новые преторианцы и встали перед толпой. Крики постепенно стихли, и люди молча смотрели на избиение, пока Нерон не поднялся со своего ложа, чтобы обратиться к ним. Это, заявил он, предупреждение каждому, кто осмелится оскорбить женщину, которую он избрал новой императрицей. Отныне все обязаны проявлять к ней верность и любовь или же расплачиваться.

Результат того дня был предсказуем: настроение римлян, и без того измотанных удушающей жарой слишком раннего лета, поднялось до точки кипения. Дождя не было больше месяца, и накопившаяся в сточных каналах вонища, поднимаясь из люков, будто оседала на каждом здании, заполняя каждую улицу, так что каждый вдох напоминал о грязи, в которой живёт народ. Казалось, будто над Римом тяготеет проклятие, и сами боги отвернулись от города. Летний мор, ежегодно уносящий стариков и слабых, в этот раз был куда свирепее, и каждый день сотни тел увозили на захоронение в бескрайние некрополи вдоль дорог, тянувшихся прочь от Рима. Дым погребальных костров поднимался тонкими струями к суровому лазурному небу без единого облачка.

Внутри городских стен те, кто мог, избегали улиц и открытых мест в самые жаркие часы дня. Бездомные укрывались в тени пыльных деревьев среди выжженной травы общественных садов, отдыхали или спали, пока не спадал невыносимый зной. Лишь богачи могли позволить себе передышку, уезжая из Рима в усадьбы на прохладных холмах или на приморские виллы. В другое время и Нерон последовал бы их примеру, но угроза в городе была столь ощутимой, что его советники, включая Катона, убедили его остаться в столице, чтобы народ видел, что и он разделяет их тяготы.

Но всё это было не более чем жест доброй воли: дни Нерон проводил под тенями тентов, натянутых над дворцовыми террасами и садами, растянувшись на мягких ложах, пока рабы обмахивали его опахалами и охлаждали ему горло смесью воды и вина, остуженной льдом из кладовых глубоко под дворцом.

Когда май подходил к концу и жара не думала отступать, Катон и Макрон направились во дворец на ежедневное совещание, которое Цезарь проводил, чтобы отслеживать положение с зерном и настроение в народе. День уже выдался длинным. Городские когорты арестовали больше пятидесяти человек после того, как огромная толпа собралаcь у дома торговца, про которого ходили слухи, что он прячет зерно. Толпа смела телохранителей, ворвалась в его дом, перебила самого торговца, его жену, детей и почти всю прислугу. Когда Катон явился с Макроном и двумя центуриями, чтобы окружить дом, погромщики всё ещё занимались грабёжом. Арестованных отвели в переполненные камеры Туллианума – ждать своей участи.

Держа шлемы под мышками и обливаясь потом, оба офицера поднялись по пандусу от Форума ко дворцу.

- А это точно обязательно, чтоб я с тобой тащился? - проворчал Макрон. Он устал, скис от жары и мечтал поскорее попасть домой – к жене и дочери. После столкновения с Буллоном он опасался за их безопасность. - Не думаю, что в этом сборище я скажу что-то, чего ты сам не можешь сказать за двоих. Да и вообще, после той истории во время шторма я бы предпочёл затаиться.

- Мне нужно, чтобы ты был рядом. Нерон знает твою физиономию и вспомнит, как ты спас ему жизнь несколько лет назад.

- Ты тоже тогда немалую роль сыграл, парень.

- Тем лучше, - отозвался Катон. - Значит, у нас будет вдвое больше шансов, что он посмотрит на нас благосклонно. И потом, если со мной что-нибудь случится, ты должен будешь сразу сообщить Клавдии. Не хочу, чтобы она или Луций оставались на вилле, если люди Нерона внезапно явятся конфисковывать имущество.

Макрон бросил на него сомнительный взгляд.

- Думаешь, дело может дойти до этого?

- Кто ж его знает… Пока Нерон считает, что я ему нужен, я в безопасности. Но так будет ровно до тех пор, пока кто-нибудь не нашепчет ему что-нибудь против меня.

- Кто-нибудь вроде Тигеллина или Поппеи?

- Именно. Или пока ему не понадобится козёл отпущения, которого можно швырнуть толпе. В любом случае, ощущение такое, будто живу за одолженное время. Так что, если со мной что-то случится…

- Я сразу передам весть Клавдии, - пообещал Макрон, - прямо после того как найду лучшие кувшины в твоём винном погребе и опустошу твой денежный сундук.

Катон тяжело, но терпеливо вздохнул.

- Приятно знать, что меня будут так скорбно оплакивать.

Преторианцы на посту пропустили офицеров во дворец, и Макрон, который не был здесь много лет, поразился контрасту между нервозной, взведённой атмосферой улиц и упорядоченной роскошью окружения Нерона. Вонь трущоб, облепивших дворец, здесь перебивал сладкий запах благовоний, струившийся из небольших блюдечек, подвешенных среди стоек с масляными лампами. На мгновение это показалось приятным, но слащавый, приторный аромат быстро стал почти таким же отвратительным, как всепроникающая вонища города снаружи.

Убранство, которое Макрон помнил ещё со времён Клавдия, сменилось пёстрыми настенными тканями и золотыми росписями, щедро украшенными дорогими золотыми и лазуритовыми вставками. Казалось, у императора был ненасытный аппетит на золото, при полном отсутствии понимания того, что подобное богатство скорее кричит о безвкусице, чем свидетельствует о тонкости.

Их остановили перед одним из входов в личные покои Нерона – некогда это был целый кластер больших аристократических домов, возведённых ещё во времена Августа. С тех пор преемники перестроили их в единую роскошную резиденцию, которая любому гостю казалась настоящим лабиринтом.

- Цезарь приказал советникам явиться к нему в перистиль, - пояснил опцион преторианцев. - Я пошлю человека, который проводит вас. Но сначала… - он указал на маленький стол, на котором лежало несколько ремней и кинжалов.

Катон и Макрон сдали оружие и прошли досмотр, после чего их провели внутрь. Они проследовали по нескольким коридорам и вышли в вытянутое открытое пространство – уменьшенную копию Большого цирка, шагов пятьдесят в длину и двадцать в ширину, с тенистыми нишами по периметру. В одних стояли статуи, в других – лавки, где-то были расставлены горшки с растениями. Пол открытой площадки был вымощен плитами. На дальнем конце возвышалась изогнутая подпорная стена метров семь высотой.

Под большим навесом находилась приподнятая платформа, и Катон различил на ней Нерона и Поппею, возлежащих рядом на ложе. Ниже, на табуретах, сидела небольшая группа мужчин. Из дальней ниши доносились звуки флейты – тонкие, чистые. Он заметил стройного юношу, который играл на инструменте за спиной Нерона.

Когда они подошли ближе, Макрон тихо присвистнул.

- Видишь? - пробурчал он. - Вон там, слева.

Катон заметил женщину, сидящую в тени одной из ниш. Это была Октавия. Она сидела неподвижно, чуть опустив голову и сложив руки на коленях.

- Что она здесь делает? - прошептал Макрон. - Я думал, Нерон с ней уже покончил.

- Я тоже так думал.

Нерон поднял взгляд, заметив приближающихся троих. Он слегка нахмурился, узнав Катона, и мельком глянул на Макрона. Затем выпрямился и окликнул.

- Вы опоздали, префект Катон.

Катон глубоко поклонился, и Макрон последовал его примеру.

- Прошу прощения, Цезарь. Мы пришли так быстро, как могли.

- Хм, - протянул Нерон. - Ну, раз уж вы здесь, садись. Ты и…

Его взгляд переместился на Макрона, и он на секунду задумался.

- Ах да. Центурион Макрон, если не ошибаюсь.

- Так точно, Цезарь, - Макрон снова поклонился, молясь всем богам, чтобы император забыл его не слишком дипломатичные выражения в ту бурю. - Для меня честь, что вы меня помните.

- Я никогда не забываю лица. И одолжение тоже не забываю. И обиду, нанесённую мне, тем более, - холодно сказал Нерон. - И вам об этом забывать не стоит. Некоторые забыли и поплатились за это жизнью.

Вдруг он широко ухмыльнулся и хлопнул в ладоши.

- Садитесь! Ну вот, раз все в сборе, у меня превосходные новости. Час назад я получил сообщение от командира флота в Мизене, Анцета. Он пишет, что новый конвой с зерном вышел с Сицилии. Если ветер и погода не подведут, он должен прибыть в Остию дней через пять. А раз Бурр вычислил, что у нас в Риме и в пути зерна хватит как минимум на этот срок, выходит, мы наконец выбрались из беды!

Он расплылся в улыбке, и его советники немедленно одарили его радостными гримасами, стараясь наперебой выразить своё восхищение. Тигеллин мгновенно вскочил на ноги и широким жестом указал на остальных, обращаясь к Нерону.

- Цезарь, уверен, что говорю от имени всех присутствующих: нам невероятно повезло жить под властью столь мудрого и дальновидного государя, как вы. Благодаря вашему суждению, вашей заботе о народе и воле богов мы прошли сквозь эти мрачные дни и теперь можем с надеждой ожидать наступления золотого века. Вы накормили Рим и сохранили порядок на наших улицах, и ваша непреклонная стойкость стала для всех нас примером.

Макрон наклонился к Катону и хмуро прошептал.

- Ага. Словно мы ни хрена не сделали, укрощая толпу после шторма и пожара.

Когда Тигеллин сел под одобрительные хлопки и кивки, Нерон скромно склонил голову.

- Прекрасные слова, мой дорогой друг, и истиннее не скажешь. Но не нужно недооценивать влияние богов в подобных делах и вклад тех, кто столь умело выполнял мои распоряжения. Таких людей, как наши верные слуги центурион Макрон и префект Катон.

На них обернулись лица, и Нерон выжидающе замер. Катон поспешно подбирал ответ.

- Цезарь, мы лишь исполнили свой долг и следовали вашим приказам. Уверен, любые другие офицеры сделали бы то же самое. Как сказал Тигеллин, нам просто повезло служить в эпоху, когда вы – Цезарь.

- Какое благородное смирение, - произнёс Нерон, коснувшись пальцами лба. - Мне, в свою очередь, выпала удача видеть столь значимую преданность и любовь со стороны тех, кто мне служит. Удача… и тронут я до глубины…

На мгновение Катону показалось, что император вот-вот пустит слезу, но он быстро понял: это всего лишь спектакль. Маленькая сценическая уловка, подсмотренная у какого-нибудь актёра из его артистической свиты.

Нерон отмахнулся от воображаемой слезы и выпрямился.

- Довольно об этом. Переходим к повестке дня. Хотя зерновой кризис занимал нас какое-то время, есть и другие, не менее важные вопросы, требующие внимания. И в первую очередь – положение на восточной границе. Долголетнее соперничество между Римом и Парфией за контроль над Арменией отравляло мне жизнь с самого начала моего правления, как отравляло и моему предшественнику. Пришло время положить конец этой борьбе.

Катон одобрительно кивнул. На его взгляд – как и на взгляд многих солдат – в этой бесконечной возне уже пролито слишком много крови и золота ради упрямого самолюбия римских и парфянских владык, а вовсе не какой-то великой стратегии. Постоянный мир между двумя державами был назревшим давным-давно, и недавнее прибытие парфянского посольства для переговоров о мире все восприняли как добрый знак.

Лоб Нерона сдвинулся в суровую складку, когда он продолжил.

- Слишком долго парфяне бросали нам вызов, тайком замышляя новые войны против Рима и его союзников, в то время как лицемерно болтали о мирном сосуществовании. Им нужно преподать урок. Даже больше чем урок. Парфию нужно…

Он сделал паузу, подыскивая подходящее выражение.

- Парфию нужно стереть с лица земли, полностью, чтобы она больше никогда не угрожала нашим восточным провинциям. У нас достаточно легионов на месте, и к тому же там действует один из лучших наших полководцев – Корбулон. Самый подходящий человек, чтобы подарить мне великую победу, которую я буду праздновать здесь, в Риме.

Катон видел, что слова Нерона вызвали явное смятение среди присутствующих, и Сенека нерешительно поднялся.

- Цезарь, - начал он, - командующий Корбулон уже больше года вынужден исправлять катастрофу, которую потерпел Луций Цезенний Пет. Он едва сдерживает парфян в нынешних условиях. Мы должны быть благодарны хотя бы за то, что ему удалось склонить их к признанию нейтралитета Армении и взаимному отводу войск. Посольство прибыло именно затем, чтобы закрепить условия этого договора. Цезарь, мы стоим на пороге исторического мира, который устранит угрозу Парфии. Разве не мира вы добиваетесь?

Губы Нерона презрительно скривились.

- Мира? Да. Римского мира. Мира на наших условиях. Мира под нашей властью. Всё остальное – это слабость, которой наши враги тут же воспользуются. Слишком долго Рим раздавал пряники вместо того, чтобы показывать розги. Пришла пора снова напомнить им о величии Рима.

Сенека покачал головой.

- Но что же тогда с посольством, Цезарь? Что вы им скажете? Они ожидают услышать слова мира, а не войны… ещё большей войны… бесконечной войны…

- Отправьте эту шваль обратно их царю. Я не собираюсь удостаивать их тем, чтобы говорить с ними лично. Скажите им, что Цезарь устал от их интриг. Цезарь требует признать, что Армения входит в сферу влияния Рима, и что римские войска защитят её, если потребуется. Если они откажутся – мы сокрушим Парфию и сделаем её вассалом Римской империи.

Глаза Сенеки на миг расширились от шока, но он быстро взял себя в руки и повернулся к Бурру.

- Вы – старший военный при Цезаре, а значит, лучше всех понимаете ситуацию. Скажите нам: достаточно ли армии Корбулона, чтобы исполнить волю императора?

Лицо префекта преторианцев – и без того исхудавшее и измождённое болезнью – словно провалилось ещё глубже в мрачное отчаяние, пока он подбирал ответ. Когда он заговорил, Катон заметил хрипоту, которой раньше у него не было. Силы медленно уходили из Бурра, и конец, похоже, был уже близко.

- Да, Корбулон – прекрасный полководец, - начал Бурр. - И хороший солдат. Он превратил своих людей в выдающееся оружие. Однако, как отметил Сенека, его силы растянуты по уязвимой границе. Он способен удержать то, что уже занято. Но у него нет сил, чтобы захватить Армению, не говоря уже о вторжении в Парфию. Это невозможно.

- Это будет сделано! - взревел Нерон. - Потому что я так велю. Я что, окружён трусами и изменниками? Мы все знаем, какая судьба ждёт таких людей!

Он подался вперёд, вцепившись в подлокотники кресла так сильно, что костяшки побелели, словно мрамор. Челюсть у него дрожала от ярости, глаза горели, и Катон вдруг испугался за жизнь каждого в этом помещении.

******

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Флейтист опустил инструмент, испугавшись вспышки ярости, и Нерон тут же обернулся к нему.

- Я говорил тебе прекращать, Эвкаен? Играй. Или я велю засунуть эту флейту тебе так глубоко в глотку, что ты ей и задохнёшься.

Музыкант мгновенно поднёс флейту к губам и выдавил несколько дрожащих нот, прежде чем страх отпустил его настолько, чтобы он смог перейти на более ровную мелодию.

Бурр помолчал. Когда он заговорил, голос его был спокойным и ровным.

- Цезарь, я долгие годы служил тебе верно. Всё это время я добросовестно исполнял свой долг, стремясь воплотить твои намерения во благо Рима. Как солдат, я доказал мужество в бою и никогда не нарушал клятвы верности. И сейчас я говорю с тобой, опираясь на всю эту службу. Когда я утверждаю, что Корбулон не сможет исполнить твою волю – это так. Если он попытается, исход будет лишь катастрофой, учитывая силы, что у него под рукой.

Он перевёл дух и продолжил.

- Я не изменник. Я всегда говорил тебе правду, и верю, что это качество ты ценишь. Некоторые солдаты жаждут славы, но лишь потому, что им не хватает мудрости понять цену мира. Если приходит война, то только потому, что те, кто командует солдатами, потерпели поражение в деле мира. А цена этого поражения – мёртвые и покалеченные люди. Всегда. Разве не лучше принять мир, который нам предлагают парфяне? Особенно когда у нас нет возможности вести успешную войну против них. Цезарь, я говорю тебе от сердца, в отличие от тех, кто лишь повторяет твои желания и соревнуется в том, кто выразит тебе похвалу громче. Ради долгих лет моей верной службы прошу: послушай моего совета. Прими мир.

В комнате повисла тишина. Катон перевёл взгляд с ошеломлённых лиц советников на выражение императора. Лицо Нерона было пустым, словно он не понял ни слова или не имел ни малейшего представления, как на это ответить. Катон понял: тот слишком долго жил среди почтительных поклонов и лжи, чтобы уметь воспринимать честное, неприукрашенное мнение.

Первой тишину нарушила Поппея. Она разглядывала виноградную гроздь, которую только что сорвала с ближайшей тарелки с фруктами.

- Если у Корбулона не хватает сил исполнить волю Цезаря, - сказала она, тогда отправьте ему больше легионов. Ведь достаточно же легионов сидит без дела в мирных провинциях.

- Госпожа, эти провинции мирны именно благодаря тому, что там стоят легионы, - терпеливо, почти как ребёнку, пояснил Бурр.

Она взглянула на него прямо.

- Не все же, вы уверены? Вы всерьёз полагаете, что Египет, Испания или Африка вспыхнут бунтом, если их легионы временно перебросить, чтобы разгромить Парфию? В этих провинциях царит мир уже больше ста лет. Они так привыкли быть частью Империи, что не могут представить себе жизнь без Рима. Разве вы не согласны?

Она сладко улыбнулась.

- Конечно, при такой власти, сосредоточенной в руках Корбулона, следовало бы задуматься о том, как удержать его от соблазна злоупотребить ей. Хотя всё-таки его семья здесь, в Риме…

И в этот момент Катон понял, насколько проницательна любовница Нерона. Она была вовсе не только лишь красавица. Ум у неё был острый, как у любого в этом помещении, и жестокостью она им точно не уступала. Нерон мог править Римом, но если Поппея правила Нероном, то именно она была той силой, с которой приходилось считаться.

- Поппея права, - объявил Нерон. - Мы должны усилить наши силы на Востоке. Ведь Парфия – не единственная угроза. Наши города на северных берегах Понта Эвксинского под давлением скифов. Мы обязаны защитить свои интересы. У Корбулона будет достаточно дел, чтобы не помышлять о мятеже. И потом, как моя возлюбленная справедливо заметила, он едва ли рискнёт выступить против меня, пока его семья в моих руках.

- И всё же, - добавила Поппея, - было бы разумно ограничить любые искушения, которые могут ему представиться. Подкрепления для его армии можно сосредоточить где-нибудь вне Сирии, и лишь затем перебросить против Парфии, когда придёт время. Например, в Египте. Тихая окраина, под управлением всаднического префекта, назначенного непосредственно Цезарем. Достаточно близко к Сирии, чтобы быстро выдвинуть войска, и достаточно далеко, чтобы не разжечь амбиции Корбулона.

- Превосходно! - Нерон улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать Поппею в лоб, а потом снова повернулся к советникам. - Видите? Нет причин бояться столкновения с Парфией. На этот раз мы бросим в дело столько людей, что окончательно закончим начатое, а саму Парфию превратим в краткую сноску в учебниках истории. Путь открыт! Нужно лишь набраться духу и идти по нему к победе.

Катон видел, как плечи Сенеки осели в поражении, но Бурр сдаваться не собирался. Он закашлялся, болезненно сморщившись, и снова бросил вызов Нерону.

- Цезарь, дело не только в количестве. Краcс однажды повёл в Парфию могучую армию и потерял и войско, и свою жизнь. Великий Марк Антоний, и тот не смог усмирить врага, имея ещё более сильную армию. Почему же Корбулону должно повезти больше? Сама земля там враждебна захватчику – любой служивший на Востоке это подтвердит. Не так ли, префект Катон? Вы и центурион Макрон знаете этот край лучше любого… - он наклонил голову в сторону Поппеи, - по крайней мере – любого здесь.

Все взгляды обратились на двух офицеров. Катон почувствовал, как Макрон напрягся рядом, а сам он мгновенно собрался с мыслями. Если есть хоть малейший шанс склонить Нерона к миру – его надо использовать.

- Да, мы с центурионом служили в Сирии, Иудее и Армении. Корбулон отправлял меня и в Парфию, к их царю. Префект Бурр прав: дело не только в численности. Нельзя сомневаться, что наши солдаты – лучшие в Ойкумене. Один на один они перебьют любую армию, которую Парфия выставит в правильном сражении. Но сперва придётся пройти без дорог и троп по пустыням под беспощадным солнцем днём и в леденящий холод ночью, страдая от жажды. К моменту встречи с врагом войско уже будет небоеспособно.

- И это ещё не всё. Я сталкивался с парфянами. Они не воюют, как мы. Они умеют отдавать пространство, чтобы выигрывать время, изматывая врага до основного удара. Их конные лучники будут методично выбивать нас на марше. Пошлём конницу за ними, они уведут её прямо под копья тяжёлой кавалерии-катафрактов, которые сметут наших всадников, как волна разбивает лодку о скалу. Они примут бой только тогда, когда наши люди будут обессилены, изнурены жаждой и голодом, когда ряды поредеют. А когда этот момент наступит – будет уже слишком поздно. И отступить тоже не удастся. Об этом армия Красса узнала на своей шкуре…

Катон сделал паузу и заключил.

- Цезарь, с учётом того, что мы с центурионом видели и пережили, я бы советовал выбрать мирный путь. Пусть Армения будет нейтральной. Вас могу уверить в одном: царь Парфии никогда не согласится позволить ей стать вассалом Рима.

- Вот почему Армения должна быть нашей! - взревел Нерон, глаза его расширились от ярости. - Я – император! И моей волей Армения будет принадлежать Риму. Мы не можем позволить какой-то помеси варвара, псу из пустыни бросать вызов воле Цезаря. Ты говоришь о мире, хотя любой дурак видит, что для толпы это будет выглядеть как позорная сдача. Этого ты добиваешься?

Катон понял, что ещё одно неверное слово может стоить ему жизни – и, возможно, Макрону тоже. Он промолчал, лишь не отводя взгляда от Нерона, пока тот не перевёл внимание обратно на Бурра.

- Неужели я один здесь обладаю мужеством сделать то, что необходимо, чтобы защитить славу Рима? Никто не выступит за честь нашего народа?

Как по команде, Тигеллин вскочил на ноги.

- Прогоните парфянское посольство, Цезарь! Пусть передадут своему царю, что Рим не склоняется под их волю. Скажите им, что Рим не ведёт переговоров с варварами. Если должен быть мир, то только на условиях, которые диктует Цезарь. В противном случае им предстоит война, какой мир ещё не видел!

Его прихлебатели тут же закивали, поддерживая выступление, а Нерон поднял подбородок с холодным удовлетворением и жестом велел Тигеллину садиться.

- Что ж… Наше послание Парфии таково. Армения будет аннексирована Римом. Если Парфия согласится – будет мир. Если нет – будет война. - Он кивнул писцу, сидевшему на табурете сбоку. - Запиши это и передай главе парфянского посольства. И скажи ему, что он и его люди должны покинуть Рим до конца дня, если хотят избежать моей ярости. Иди!

Писарь в спешке закончил запись, сложил свои письменные принадлежности в суму, поднялся, поклонился и, пятясь, вышел из зала. Катон оглядел остальных советников и увидел отчаяние на лицах Бурра, Сенеки и тех, кто думал так же. Тигеллин же, напротив, едва скрывал удовольствие от того, что оказался в унисон с императором. Было ясно: благосклонность Нерона сместилась в его сторону, и вспышка честности Бурра обошлась ему очень дорого.

- Остался ещё один вопрос, который нам предстоит решить сегодня, мои друзья. - Нерон повернулся к Октавии, которая всё это время сидела неподвижно, пережидая бурю. Несомненно, подумал Катон, надеясь, что её забыли и не заметят. Она вздрогнула, когда взгляд императора упал на неё, как ястреб, бросающийся на добычу из солнечного неба. Она сжалась, будто стараясь стать меньше, пока он продолжал буравить её глазами. Катон почувствовал вспышку омерзения, увидев на лице Нерона почти животную радость от предстоящей жестокости, а Поппея в это время небрежно бросила в рот последнюю виноградину и швырнула голую веточку на пол перед ложем.

- Нам стало известно, - продолжил Нерон, - что друзья и сторонники моей бывшей жены пытались настроить народ против меня. Это, конечно же, измена. А измена карается смертью. Однако из уважения к памяти её отца, божественного Клавдия…

Он сделал паузу, наслаждаясь ухмылками и льстивым смешком тех, кто отозвался на его ядовитую иронию.

- …и из симпатии, пусть и незаслуженной, которую до сих пор питают к ней некоторые плебеи, я пока даровал ей милость.

- Началось, - пробормотал Макрон.

- Но, - продолжил Нерон, - вместо того чтобы вести себя как кроткий образец добродетели, кем она притворяется, я недавно узнал, что моя бывшая жена, пока состояла в браке со мной, состояла в тайной, незаконной связи.

- Нет! - вскрикнула Октавия. - Это ложь!

- Молчать! - рявкнул Нерон, ткнув в неё пальцем. - Ты заговоришь, когда я скажу. Осмелишься перебить меня ещё раз – прикажу преторианцу заткнуть тебе рот кляпом. Твоё слово будет тогда, когда тебя будут судить.

Октавия бессильно откинулась в глубину ниши.

- Так-то лучше. Как я и говорил… связи с человеком низкого происхождения из моего дома. И более того, эта связь продолжается по сей день. И имя любовника моей бывшей жены стало мне известно сегодня. Имя человека, который сейчас находится здесь, среди нас.

Он сделал театральную паузу и медленно провёл взглядом по лицам сидящих перед ним. Каждый ощутил, как холодный страх сомкнулся у него под рёбрами. Наконец Нерон поднял глаза к потолку и вздохнул.

- Можешь прекратить своё представление, Эвкаен. В обоих смыслах.

Звук флейты оборвался. Музыкант издал сдавленный, дрожащий голос.

- Цезарь?..

- Ты слышал меня. Именно ты – коварный мерзавец, который совершил прелюбодеяние с Октавией.

Катон видел, как кровь отхлынула от лица музыканта. Эвкаен задрожал.

- Нет! Нет! Это неправда! Цезарь, клянусь жизнью, это ложь!

- Значит, ты называешь меня лжецом? - спокойно спросил Нерон.

Слишком поздно Эвкаен понял ловушку и в панике попытался выбраться из неё.

- Нет, Цезарь. Конечно нет.

- Тогда, если это не ложь, - значит, правда.

Движение в стороне привлекло взгляд Катона: он увидел, как Октавия поднимается на ноги. Она раскрыла рот, чтобы возразить, но Поппея швырнула в неё серебряный кубок – промахнулась всего на палец – и завизжала.

- Молчать, шлюха! Тебя предупредили, что будет, если ты заговоришь. Сядь, пока тебя не привязали.

Катон, Макрон и остальные сидели неподвижно, словно окаменев, наблюдая, как обвинённый музыкант дрожит, как новорождённый ягнёнок, с одной стороны от Нерона и его любовницы, а с другой – Октавия смотрит на всех с отвращением. Собрав всю смелость и решимость, она заговорила.

- Делайте со мной что хотите. Но знайте одно: до последнего вздоха я буду говорить правду. Я никогда не была прелюбодейкой. В отличие от тебя, Нерон. Ты развратничал на протяжении всех мучительных лет нашего брака, совокупляясь с любой женщиной, достаточно глупой, чтобы раздвинуть ноги перед тобой, и насилуя тех, кто не желал подчиниться. Ты – отвратительное чудовище и тиран, такой же самодовольный и тупой, что веришь каждому слову лести, которой тебя осыпают твои прихлебатели. Меня передёргивает, когда я вспоминаю твои руки у себя на теле в те, к счастью, редкие разы, когда ты пытался меня оплодотворить. Когда-то я винила себя, что не могу подарить тебе наследника. Теперь же я рада, что не смогла. Я бы не хотела приносить в этот мир ребёнка, в чьих жилах текла бы твоя гнусная кровь.

- Видите?! - взревел Нерон. - Видите, как она говорит измену?! Вы все свидетели. Она сама осудила себя своими словами!

Он повернулся к ближайшему преторианцу.

- Уберите эту суку отсюда! Бросьте её в темницу, пока я решаю, что с ней делать.

Преторианцы исполнили приказ мгновенно, словно только и ждали его, подумал Катон. Они схватили её за руки, и один из них зажал ей рот, чтобы она не могла больше произнести ни слова, пока её волокли из комнаты.

Нерон повернулся к Эвкаену.

- Раз вы оба отрицаете обвинение, единственный способ добраться до правды – пытка. Если у тебя есть хоть капля рассудка, сознайся сразу. Если же нет, то, даже если переживёшь допрос, играть на флейте ты уже не сможешь. Скорее всего, превратишься в слепого калеку или же попрошайку на улицах, если я хоть немного понимаю методы наших императорских палачей. Стража, уберите его с глаз моих. Заприте в камеру рядом с Октавией, чтобы она слышала его крики и его неизбежное признание.

Прежде чем преторианцы успели двинуться, Бурр поднялся со своего места и расправил плечи.

- Стоять!

Солдаты замерли, и Катон увидел в этот миг: их первое, автоматическое послушание направлено не императору, а командиру. Нерон мог назначать или смещать префекта, но приказы они принимали от Бурра. Катон заметил, как страх мелькнул в глазах императора, но Бурр заговорил раньше, чем тот успел что-то ответить.

- Цезарь, это неправильно. То, что вы делаете с Октавией, - безнравственно и неразумно. Каждый в этой комнате это знает, даже если молчит. Вы получили то, чего желали. Развод завершён, вы можете жениться на Поппее, и когда родится ваш ребёнок, весь Рим разделит вашу радость и будет праздновать это событие. Нет нужды преследовать вашу бывшую жену. Какой толк делать из неё мученицу? Народ Рима любит её – от последнего уличного нищего до самых почтенных сенаторов. И не без причины. Она не представляет для вас угрозы и желает лишь прожить свои дни в мире. Почему вы не можете позволить ей это сделать?

Вопрос повис в воздухе. Нерон был слишком ошарашен дерзостью префекта преторианцев, чтобы ответить, а его советники были слишком напуганы, чтобы позволить себе хотя бы вдохнуть глубже.

- Я был, и всегда буду, вашим верным слугой, Цезарь. Я говорил вам правду так, как есть, и в те редкие минуты, когда я не соглашался с вашими решениями, я делал это из заботы о вашей славе. Поэтому сейчас я говорю вам прямо, перед вашими советниками: вы поступаете неправильно. Хуже – вы совершаете ошибку. Какими бы ни были ваши личные мотивы, прошу, отбросьте их и подумайте о том, как это будет выглядеть в глазах народа. Они будут сомневаться в вашей мудрости. Они осудят ваше отношение к Октавии. Их неодобрение обратится в презрение, презрение – в гнев, гнев – в насилие. И никто из нас не знает, куда это может привести. Оставьте Октавию. Отпустите Эвкаена. Сошлите его, если хотите. А если нет…

Бурр не закончил фразу – в этом не было нужды. Угроза прозвучала достаточно ясно, даже без слов.

Лицо Нерона побледнело, губы дрожали. Нельзя было понять – от ярости или от страха, или и того, и другого сразу. Поппея наклонилась к нему и прошептала что-то на ухо, одновременно беря его за руку и поглаживая тыльную сторону большим пальцем, словно успокаивая ребёнка. Император не сводил глаз с Бурра, пока слушал её. Когда она закончила, он кивнул и снова опустился рядом с ней на ложе. Он глубоко вздохнул и лишь потом спокойно обратился к префекту.

- В знак благодарности за долгие годы твоей службы и потому, что болезнь твоя прогрессирует, я готов закрыть глаза на то, что ты сейчас сказал. Болезнь часто туманит людям разум, и ты сейчас не в себе, Бурр. Это всем очевидно. Однако… может быть, в твоих словах есть крупица мудрости. Мне нужно время, чтобы всё обдумать, прежде чем решу, что делать с Октавией. Да, порой я действительно склонен действовать слишком поспешно, не вникая в последствия. Я рад, что среди моих советников есть те, кто обладает мужеством говорить со мной прямо – как ты. Пока что она останется под стражей во дворце. О её судьбе я объявлю, когда учту все обстоятельства. Ты устал, старый друг. Тебе нужен отдых. Оставь свои обязанности чиновникам и возвращайся в штаб преторианцев. Сложи свои заботы до конца месяца, и вернёшься к службе, когда наберёшься сил. Иди.

Плечи Бурра поникли в смирении. Он поклонился и повернулся, чтобы выйти из зала. Нерон дождался, пока он уйдёт, и лишь тогда обратил взгляд на остальных.

- Пусть никто из вас не думает, что я потерплю подобную дерзость ещё раз. Как бы ни были справедливы слова Бурра – я Цезарь. Я решаю, что лучше для меня, для моего народа и для Рима. Никто другой. Советую помнить это, чтобы подобного не повторилось. Вы тоже свободны. Убирайтесь.

Катон, Макрон и остальные поднялись, поклонились и, пятясь, отошли на несколько шагов, затем повернулись к выходу. Катон задержался и вышел последним. Он увидел, как Поппея тянется за новой виноградной гроздью. Эвкаен убрал флейту в футляр и собирался следовать за всеми, но его остановил короткий, резкий приказ Нерона.

- Не ты.

Император указал на ближайшего преторианца, затем на Эвкаена – и Катон не сомневался в том, какая судьба ждёт музыканта.

******

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

- Святой сраный Юпитер, - выдохнул Макрон, когда они покинули дворец и начали спускаться к Форуму. - Что там творилось у Бурра в голове? Он что, жить устал?

- Ты видел, в каком он состоянии. Думаю, ему остались недели… может, даже дни. Возможно, он уже перестал бояться последствий, когда речь идёт о правильном поступке.

- И всё же… скажу честно, впервые в жизни он меня по-настоящему впечатлил. Никогда бы не подумал, что у старика Бурра яйца из железа. Ты видел выражение на лице Нерона? - Макрон присвистнул. - Думаю, никто в той комнате это не забудет. На миг я решил, что он сейчас прикажет подать голову Бурра на блюде той его бабе. А Поппея? Ледышка ходячая, долбанная Медуза. У такой сердце никогда не растает. Даже не знаю, кого мне бояться больше – Нерона или её.

- Бояться нужно обоих. А если добавить к ним Тигеллина, эта троица будет капать свой яд на управление Римом каждый по капле. Они проигнорируют всё, что сказал Бурр про Октавию. Поппея хочет убрать соперницу, которую обожает народ. Тигеллин хочет столкнуть Бурра в сторону, чтобы занять его место префекта преторианцев, и он не собирается ждать, пока болезнь добьёт его. А Нерон хочет ровно то, что эти двое внушат ему хотеть. - Катон покачал головой. - Боги! Когда мы возвращались из Британии, я меньше всего ожидал, что придётся выживать, барахтаясь в дворцовой вязкой жиже.

- А вот, пожалуйста – опять по уши в дерьме. Я тебе что скажу, Катон: неприятности бегут за нами как вонь за дохлой собакой.

- Ну да. Пожалуй. - Катон на мгновение задумался над тем, что они только что пережили. - Ты заметил тот момент, когда Бурр отменил приказ Нерона?

Макрон вспомнил.

- Ага. Когда он скомандовал преторианцам, они тут же подчинились.

- Показательно, правда?

Макрон бросил на него взгляд.

- Это ещё почему?

- Если в кризисе придётся выбирать, чьим приказам повиноваться – Нерона или Бурра, я не уверен, как поведут себя преторианцы. Думаю, Нерон ошибается, отправляя Бурра обратно в лагерь преторианцев.

- Может быть. Но какой кризис? Ты же слышал – опасность с зерном миновала.

- Не совсем. В городе всё ещё напряжённо. Мы сами видели сегодня. Слух порождает слух, народ беспокоится, а это всегда опасно. Игрища неплохо отвлекли толпу, но теперь у них появились новые дрова для волнений. История с Октавией – это как подбросить свежие щепки в тлеющий костёр. Как только на улицы просочится весть, что её арестовали и посадили в камеру, начнутся протесты.

- Да всегда найдётся парочка крикунов, чтобы взбаламутить толпу.

- В этот раз – больше, чем парочка. И будет достаточно тех, кто захочет их слушать. - Катон сделал паузу, снял шейный платок и вытер пот со лба. – И эта жара тоже не помогает. Не знаю, как ты, Макрон, а мне кажется, что город превратился в пороховую бочку. Достаточно одной искры, и всё взлетит к Харону. Думаю, тебе стоит увезти Петронеллу и Бардею из Рима как можно скорее. Пусть переберутся на мою виллу, пока не станет безопаснее.

- Ты правда считаешь, что им что-то угрожает?

- Полагаю, что всем нам угрожает. Тебе, мне, им, всему Риму. Даже Нерону, если он не будет действовать осторожно.

- После сегодняшнего я бы сказал, что это почти гарантировано, - пробурчал Макрон. - Ладно, займусь этим, как только сменюсь. Если, конечно, ты не против, что я отлучусь из лагеря на пару часов.

- Разумеется, не против. Главное – объясни им, что нужно торопиться. Я не знаю, сколько у нас есть до того, как слухи об Октавии попадут на улицы.

- Всегда остается надежда, что совет Бурра дошёл до Нерона.

- Надежда всегда есть, - согласился Катон. - Но если опыт чему-то учит, так это тому, что надежда почти никогда не оправдывается.

Макрон сухо усмехнулся.

- Если уж в этом мире есть хоть что-то надёжное, парень, так это то, что ты всегда найдёшь дорогу к амфоре, которая наполовину пуста.

***

Потребовалось два дня, прежде чем первые слухи пробились на улицы Рима. Катон и Макрон отправились на Форум в старых и изрядно поношенных туниках, с обтрепанными рукавами. С тряпичными повязками на головах и в дешёвых сандалиях они легко сходили за двоих из тех тысяч подёнщиков, что едва сводили концы с концами в столице. Постоянные патрули городских когорт пока сдерживали нарастающее напряжение, вызванное несвоевременной жарой, но Катон знал, что ему нужно получить информацию о настроениях народа из первых рук. Особенно теперь, когда Нерон раздувал новые искры, которые вот-вот могли вспыхнуть в разъярённое пламя.

За час до полудня они пробирались через торговые ряды, прислушиваясь к разговорам покупателей и лавочников, к болтовне бездельников у фонтанов, выискивая признаки тех самых перешёптываний, которые говорили о перемене в общественных настроениях. Главное – не быть слишком заметными и не застаиваться возле людей, привыкших опасаться подслушивания.

От пекаря, беседовавшего с постоянной покупательницей, Катон узнал, что слухи об аресте Октавии просочились из дворца. Он и Макрон пошли за женщиной, купившей два хлеба и пирог, и увидели, как она, понизив голос, пересказывает новость знакомой. Катону стало ясно, что ещё до захода солнца почти весь город будет знать о случившемся. Женщина вдруг оглянулась и уставилась на них, сузив глаза – узнала их по лицам из пекарни. Она резко оборвала разговор и поспешила прочь, то и дело оглядываясь, не преследуют ли её. Гнаться за ней не имело смысла, и Катон направился к фонтану перед храмом Весты. Вода в чаше была на низком уровне, из-за засухи, и мутная жижа внизу выглядела непригодной для питья. Он снял повязку и смочил её, чтобы хоть немного освежиться.

- Думаю, мы уже достаточно услышали, чтобы понять, куда дует ветер, - заключил он. - А теперь мне бы не помешал хороший глоток.

- Это лучшее, что я сегодня слышал, - буркнул Макрон и огляделся в поисках ближайшей забегаловки. Толпа на Форуме редела, люди искали тень, спасаясь от палящего солнца. Макрон указал на харчевню на углу, в пятидесяти шагах. С сосисок, развешанных на крюках, стекал жир, над котлами с рагу клубился пар, заманивая прохожих. С железного крюка свисала ярко раскрашенная вывеска: двое улыбающихся мужчин, поднявших кубки в тост, под вычурной надписью «Счастливые братья».

Публика в таверне была как обычно: подёнщики, бездельники и праздные юнцы из приличных семей, которые ищут «настоящую» римскую уличную жизнь. Катон и Макрон заняли единственный свободный стол – в углу, рядом с решётками, под которыми грелось рагу. Жара там стояла адская, и, едва они уселись, Катон понял, почему этот стол пустовал. Но прежде чем они успели подняться и поискать место получше, рядом возник мальчишка-разносчик и принялся спрашивать, что заказывать.

Катон взглянул на Макрона.

- Может, найдём что-то другое?

- Нет смысла. В это время дня нам повезёт, если вообще где-то будет свободный стол.

Катон повернулся к мальчику.

- Что у вас есть?

- Рагу дня или рагу вчерашнего дня.

- И чем они отличаются?

- Вчерашнее – вдвое дешевле.

Макрон фыркнул.

- А если мы возьмём рагу позавчерашнего дня? Его-то, выходит, должны отдавать даром, а?

Мальчишка тупо уставился на него, не поняв шутки.

- Нам рагу дня, - сказал Катон. - И кувшин разбавленного вина.

- Лучше уж вино дня, - добавил Макрон.

Не желая слушать больше подобных комментариев, мальчишка резко развернулся и направился к стойке передавать заказ.

Осматриваясь, Катон оценивал настроение в зале. Некоторые посетители сидели в одиночестве, что-то пожевывая или потягивая, но большинство устроились группами, сгрудившись на скамьях вокруг столов. У стола через два от них одна компания уже явно напивалась с раннего утра – и теперь была достаточно навеселе, чтобы орать, не заботясь о том, кто услышит. Они жаловались на то, какими короткими были игры, устроенные Нероном, и вспоминали куда более впечатляющие представления при прежних императорах.

«Ну хоть не о зерне или Октавии бормочут», - подумал Катон.

- Клиентура тут, мягко говоря, не самая весёлая, несмотря на название, - заметил Катон.

Макрон кивнул.

- Наверное, думали о Ромуле и Реме, когда рисовали вывеску.

Мальчишка вернулся с подносом и поставил на стол две миски рагу, маленький кувшин и две самийские чаши. Макрон ткнул в кувшин пальцем.

- Эй, парниша, как ты это называешь?

- Кувшин вина, господин.

- Мы похожи на карликов? Мне пить нужно, а не губы мочить. Принеси нормальный кувшин.

- Это будет стоить дороже, господин.

Макрон смерил его тяжёлым взглядом.

- Гляжу, чаевые тебе не светят.

- Я постараюсь, господин.

- Вот и постарайся. Макрон сунул ему кувшин обратно.

- И передай хозяину: если он просто разбавит заказ водой, я сам с ним поговорю.

Когда мальчишка отошёл, Катон покачал головой.

- Мы вообще-то должны не привлекать к себе внимания. Ты ещё чем-нибудь недоволен?

В ответ Макрон зачерпнул ложкой рагу, поднял её и дал жидкой, жирной жидкости стекать обратно в миску.

- С чего бы мне начать?

- Довольно. Держи голову ниже, а уши открытыми и постарайся не замечать, что ты ешь.

Мальчишка вернулся с кувшином вдвое больше прежнего, и Катон с Макроном склонились над своей «рабочей трапезой», время от времени запивая рагу вином, чтобы заглушить вкус.

Через некоторое время после начала еды в таверну вошёл мужчина и остановился у порога, привыкая к полумраку. Кто-то за столом неподалёку от Катона и Макрона заметил его и поманил рукой.

- Апуллий! Иди к нам, парень!

Когда новичок подошёл ближе, Катон увидел, что тот совсем молод – не больше двадцати – и одет в тунику императорского вольноотпущенника, с пурпурной каймой. Катон мгновенно напрягся, обострив слух.

Апуллию плеснули вина, собравшиеся наклонились к нему.

- Какие новости из дома Поппеи? - спросил один.

Это вызвало волну хохота за столом и немало косых взглядов от других посетителей.

Апуллий сделал глоток и тяжело, нарочито драматично вздохнул.

- Ну всё, он это сделал. Цезарь собирается судить Октавию за прелюбодеяние.

- Старые новости, - фыркнул один из его приятелей. - Я ещё с утра это слышал. Какая-то чушь про неё и флейтиста.

- Эвкаен? - Апуллий покачал головой. - Нет, не он. У меня приятель носит объедки вниз, к камерам. Говорит, что Эвкаен под пытками ничего не сказал. Совсем. Вот тут-то большой начальник и оказался в тупике. Так вот, слухи теперь такие: он договорился с Анцитом, адмиралом флота в Мизене. Мол, получит тёплую ссылку, если признается, что переспал с Октавией, когда она была замужем за Нероном. Вот теперь уж точно ей конец.

- Чушь! Враки всё это!

- Ни хрена подобного! - огрызнулся Апуллий. - Мне это передал дегустатор, который был в комнате, когда Анцит согласился принять на себя удар ради Нерона. Это было пару часов назад. Могу поспорить, старик уже сундуки собирает.

- А Октавия?

- Пишет завещание. Если хочешь знать моё мнение. Ей ещё повезёт, если Нерон ограничится тем же. Эта ведьма Поппея не успокоится, пока ей не принесут голову.

По столу прокатился рык протеста, и Катон увидел, что многие в таверне повернулись, чтобы слушать разговор. Тут один из них – старик, хрупкий, но с глазами, пылающими злостью – встал и потряс кулаком.

- Это же долбанная мерзость, то, что творит Нерон! Он и его подлая шлюха! Он всем обязан отцу Октавии, и вот как он отплачивает!

Один из мужчин за столом расхохотался.

- Сядь, старый дурак. И что ты собираешься сделать? Помахать своей палкой у ворот дворца? Да толку-то?

- Долой Поппею! Долой Нерона! - выкрикнул старик и обвёл взглядом зал, подбивая других присоединиться. И, один за другим, большинство посетителей подхватили его крик.

Хозяин харчевни побледнел от ужаса и, не зная, что делать, поднял железную сковороду и со всего маху ударил по ней половником из котла с рагу.