Тираны (апрель 2009)

Война

Великую Отечественную я встретила с подвернутой юбкой, стоя в футбольных воротах. Я вообще была такая девочка-мальчик, во всяком случае, вратарь из меня был вполне неплохой. Мальчишки меня обожали; своего велосипеда или самоката у меня не было, но я была для всех своя, и мне всегда их давали. Мы к тому моменту уже переехали в дом на Рождественский бульвар (на углу с Малым Кисельным), снова к родственникам. Странное дело - комната была маленькая, почти без света, вся мебель одолженная, но у нас было ощущение, что мы проживаем в какой-то царской зале.

В первые годы войны у нас были две формы внешкольного досуга: футбол и тушение зажигательных бомб песком из ведра. Мы были веселые и бесшабашные, помню наши разговоры о том, что, мол, раз бомбы падают, пусть бы одна из них упала в склад Чаеуправления на Мясницкой, а мы бы собрали разлетевшиеся конфеты. Во время одного из налетов фугас угодил в гараж НКВД в Малом Кисельном, и взрывная волна подняла в воздух балку, которая пришлась мне по спине. Отвели к врачу, перелома не обнаружили, забинтовали, и уже через некоторое время я думала, что все зажило. Лишь совсем недавно травма здорово дала о себе знать - оказывается, у меня все-таки был перелом позвоночника, с которым я проходила всю жизнь.

В войну я понемногу работала - то чертежником на военном заводе, то швеей. Мы сначала шили рукавицы для солдат, а потом нам вдруг стали спускать заказы на крепдешиновые скатерти с филейными кружевами. Мы были озадачены, но очень быстро выяснилось, что мы изготовляли их для генеральских жен. Энтузиазма, как вы понимаете, стало в разы меньше. Мне, кстати, не хватило месяца для того, чтобы стать ветераном труда и пользоваться сейчас льготами, ну да я не гонюсь за ними. Мы тогда работали за карточки, и хотя бы потому все это имело смысл.

Впрочем, работала я не только из меркантильных соображений: в свободное время регулярно отправлялась помогать в госпиталь. «Сестренка, уточку!» - кричали мне солдатики. Я не понимала, о чем речь, начинала петь в ответ сказки, мол, поправишься, поедешь в деревню, там уточки… А меня санитарка отозвала в сторонку и говорит - ты что, не знаешь, что горшок так называется?

Ближе к концу войны во мне проявились гены Флавицкого, только я стала не рисовать, а шить. Полезное, в общем-то, умение в войну. Другое дело, что у меня парадоксальным образом не получалось это делать за деньги. Сделать вещь друзьям и знакомым, доработать чужую вещь так, чтобы она заиграла, - пожалуйста, берешь заказ - ничего не получается, все из рук падает. Мама после войны пошла работать в наркомат легкой промышленности, так ее коллеги ахали от того, в каких вещах она приходила на работу. Ко мне до сих пор приходят за советами…

Тогда же примерно, благодаря одной из маминых коллег, мы хорошенько влипли. Мамина сослуживица в 1947 году решила продать нам пальтишко на меня - тогда оно стоило тысячу рублей. В какой-то момент эта женщина уговорила маму, что лучше расплатиться после денежной реформы. А у нас не было ни сберкнижки, ни счета, и мы в результате обмена стали, прямо скажем, гораздо беднее. Расплачивались за это пальтишко мы потом около двух лет. Помните, как тогда писали газеты: «с чувством глубокого удовлетворения воспринял советский народ шаги», «увеличилось благосостояние».