Титан

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

В 1949 году Ник разозлил консервативных жителей Нью-Йорка тем, что начал сносить целый квартал роскошных квартирных домов застройки двадцатых годов между Парк-авеню и Лексингтон-авеню на Пятидесятых улицах. Он купил эту недвижимость за страшные по тем временам деньги — десять миллионов долларов.

Но если консервативные нью-йоркцы просто стонали, видя разрушенной жилую Парк-авеню, критики в области архитектуры едва ли не в стихах превозносили тридцатиэтажное офисное здание, которое Ник стал возводить на том месте. Флеминг-билдинг, как назвали этот громадный дом, был спроектирован Рольфом Дитрихом, швейцарским архитектором, обладателем многих премий, который был учеником самого Вальтера Гропиуса. Стройное, потрясающее здание из стали и стекла в виде башни тогда было новинкой, но в последующие годы было дискредитировано появлением тысяч уродцев, сделанных с претензией на этот же стиль.

Этот дом предназначался для размещения в нем всей империи Ника, которую он реорганизовал в гигантскую холдинговую компанию «Флеминг индастриз». Десять этажей занимала корпорация «Флеминг комьюникейшнз». Ядром ее была газетная сеть Вана Нуиса Клермонта, которой теперь владел Ник. К моменту смерти прежнего хозяина сесть состояла из двадцати газет и двух радиостанций. Ник прикупил еще три радиостанции, две телестанции и прибрал к рукам целый ряд журналов, ориентируясь главным образом на узкоспециализированные, но приносящие высокий доход. Такие, как «Домашняя техника и мир выживания». Купил и более известные в народе издания «Слухи из мира кино», редактируемый престарелой Хэррит Спарроу, и «Высокая мода».

На шести этажах размещались международные офисы компании Рамсчайлд, которые были теперь в подчинении Чарльза Флеминга. Ник часто жалел о том, что поддался на уговоры своих детей оставить компанию в военном бизнесе, но что касается работы Чарльза, то ею отец мог лишь восхищаться. Многие его хорошие и плохие качества помогли ему стать выдающимся предпринимателем. Чарльз был смел, дерзок, отличался крайним эгоцентризмом, нечувствительностью ко всему, кроме успеха, обладал могучей волей и деятельной энергией — все это привело к увеличению доходов компании. Помогла и «холодная» война, а в последнее время еще и корейская.

Чарльз много времени проводил в Пентагоне, и ему это очень нравилось. Он не мучился философствованием насчет аморальности военного бизнеса, как его отец. Наоборот, он считал себя патриотом, а компанию Рамсчайлд — «бицепсами Дяди Сэма». Он уже запустил новый большой завод в Теннесси и планировал запустить еще один в Бразилии. Ник смотрел на все это сквозь пальцы, но когда Чарльз попытался организовать в компании производство военных самолетов, к его большому огорчению, отец запретил это делать, мотивировав свой запрет очень просто: хватит того, что уже есть.

С того времени Чарльз начал считать отца препятствием на пути к удовлетворению своих амбиций.

На четырех этажах Флеминг-билдинга размещались офисы, управлявшие недвижимостью, которую Ник потихоньку покупал все больше и больше. Здесь были приличные «куски» из Манхэттена, Лос-Анджелеса, Майами, Далласа, Чикаго и Индианаполиса, так же как и виноградники из долины Напа, и скотоводческое ранчо в Техасе, и шесть нефтяных скважин, и две тысячи акров в северной Луизиане, где разрабатывался природный газ, и студии «Метрополитен», которые Ник теперь сдавал в аренду.

На двух этажах Флеминг-билдинга занимались личными финансами Ника. Его состояние, которое теперь по разным оценкам приближалось к миллиарду долларов, обслуживалось небольшим штатом бухгалтеров и налоговых адвокатов. Нижние семь этажей сдавались другим фирмам.

На последнем этаже башни размещались главные управленческие офисы. Здесь в роскошных кабинетах работали пятнадцать вице-президентов Ника. Здесь же в шикарных апартаментах из шести комнат, включая спальню и ванную, столовую и кухню, просмотровый зал и ослепительный приемный зал, царствовал Ник Флеминг. В его распоряжении находился огромный — сорок футов на шестьдесят — рабочий кабинет с великолепным видом на Манхэттен.

За военные подвиги во Франции, о которых Ник не распространялся вплоть до Хиросимы, он был награжден Крестом за отличную службу, который прицепил ему на грудь лично Гарри Трумэн в Овальном зале Белого дома, и присвоением очередного звания бригадного генерала. Это, плюс переосмысление его предвоенных предупреждений о нацистской угрозе и кампания «канонизации» всех американских промышленников, вложивших особо значимые вклады в победу над гитлеризмом, полностью изменили имидж Ника в отечественной прессе. С началом «холодной» войны и антикоммунистической истерии конца сороковых годов Ник стал если не самым любимым, то, во всяком случае, одним из самых уважаемых людей Америки.

Впрочем, радикалы все еще продолжали предавать его анафеме. Официальное открытие Флеминг-билдинга, состоявшееся в октябре 1950 года, тепло приветствовали все большие ежедневные газеты Нью-Йорка и встретила в штыки левая пресса. Упреки были все те же: получение Флемингом прибылей от войны и «темные связи» Флеминга с воинственно настроенными режимами в мире.

Когда в 1944 году Ник привез Лору Дюкас в Нью-Йорк, у него не было намерений жениться на ней. Он устроил ее в четырехкомнатной квартире на восточной стороне 56-й улицы, владельцем которой являлся, дал ей хорошее денежное содержание, открыл ей расходные счета в самых лучших магазинах города. Он просто занимался с ней любовью и считал, что лучше этого ничего и быть не может. Он видел в ней только восхитительную любовницу, не больше. К его удивлению, по прошествии всего полугода он обнаружил, что ему становится не по себе, когда ее нет рядом с ним. Она была не только великолепна в постели. Впервые после смерти Эдвины Ник встретил женщину, продолжительное общение с которой доставляло ему радость. Прошло еще два месяца, и он понял, что влюбился по уши. Перед ним ребром встал вопрос о возможности жениться на Лоре. Он был больше чем в два раза старше ее. Не будет ли это выглядеть приставанием к младенцу?.. В конце концов, он решил, что сделает так, как хочет, и… к черту все остальное!

К его изумлению, выяснилось, что Лора вовсе не спешит стать миссис Флеминг. Ник, который вырос в мире, где женщина всегда только и мечтала что об обручальном кольце, был очень удивлен тем, что Лора проявляет слабый интерес к официальному оформлению их отношений. Ей было, судя по всему, и так хорошо. Она любила жить в роскоши, это верно, но в одном Диана ошиблась: Лора не была жадной и равнодушно взирала на богатство Ника. Ей была по душе независимость, свобода. Она с неохотой думала о перспективе стать мачехой семерым взрослым детям Ника, которые были ее ровесниками.

Но для Ника понятие семьи было святым, и он упрямо продвигал дело к тому, чтобы узаконить свою связь с Лорой. Он «обрабатывал» ее в течение двух лет, пока наконец в 1947 году она не сдалась.

Лора, как оказалось, сумела стать просто прекрасной мачехой. Ни она, ни ее пасынки и падчерицы даже и представить себе этого не могли. За исключением Чарльза и Сильвии, которые почти не виделись с ней, остальным детям их новая французская мама очень даже понравилась. Она была непосредственна, общительна и восхитительно ленива. Впрочем, когда в конце 1950 года двадцатичетырехлетняя Викки объявила о своей помолвке с Россом Харрингтоном-младшим, наследником богатого состояния, Лора лично взялась за организацию того действа, которое обещало стать свадьбой года.

— Ну, что скажешь, Лора? — спросила Викки, медленно поворачиваясь около огромного зеркала в своей спальне в свадебном платье.

— О, оно просто бесподобно, Викки! — сказала Лора, которая выучила-таки английский язык, хотя и не избавилась от французского произношения. Она называла мужа «Ниик», а падчерицу — «Викии». — Нет, правда, оно очаровательно! Ты будешь в нем самой красивой невестой в мире!

Викки улыбнулась. Она унаследовала от матери английскую красоту, хотя ее волосы были потемнее, чем каштановые волосы Эдвины. Викки была высокой девушкой, и платье из белого атласа с широкой юбкой делало ее похожей на статуэтку.

— Не знаю, как насчет самой красивой невесты, но мне оно тоже нравится. Показать папе, а?

— Нет, что ты! Плохая примета!

— Плохая примета — показывать жениху. Нет, я хочу, чтобы папа оценил платье. В конце концов, он отвалил за него приличную сумму. Пойдем, он еще не ушел в офис.

Женщины вышли из спальни, располагавшейся на втором этаже квартиры на Парк-авеню, прошли по длинному коридору, по стенам которого висели полотна Утрилло и Вийярда, любимые Лорой, и спустились по лестнице в большой приемный холл. Шлейф свадебного платья тянулся по полу вслед за Викки. Потом они вошли в столовую, оклеенную изысканными китайскими обоями XVIII века и с огромной хрустальной люстрой под потолком. Ник сидел на дальнем конце стола из английского тика, пил кофе и заканчивал смотреть «Уолл-стрит джорнал».

— «И вот показалась невеста», — пропела Викки. — Смотри!

Ник отложил газету, поднял глаза на дочь и… На мгновение ему показалось, что ожила Эдвина.

— Его только что принесли, — сияя от счастья, сказала Викки. — Ну как оно тебе?

Он встал из-за стола, подошел к ней и поцеловал в щеку.

— Оно великолепно. Так же, как и ты сама.

— О папа, я так счастлива! — воскликнула она. — Свадьба будет великолепной! Я вся горю от нетерпения.

— Погоди, через какие-нибудь десять дней ты станешь старухой-женой.

— Через какие-нибудь десять дней я буду юной новобрачной, — поправила она отца, вальсируя вокруг длинного стола. — Я буду миссис Харрингтон, чья свадьба станет свадьбой года. После венчания я отправлюсь на Бермудские острова, чтобы провести там со своим очаровательным молодым мужем восхитительный медовый месяц! Ну разве это не счастье? Солнце, песок и секс! О!!!

Лора рассмеялась.

— Неплохо, — сказала она, взяв Ника за руку. — Почему бы и нам где-нибудь не насладиться солнцем, песком и сексом, а?

— Насладимся, — ответил он, целуя ее. — После свадьбы Викки мне нужно будет уехать в Рио, и я возьму тебя с собой. А уж там-то, уверяю тебя, будет достаточно солнца, песка и секса.

— Рио! — воскликнула Лора. — Я там никогда не была! Слушай, как здорово! Знаешь, дорогая, — сказала она Викки, — жизнь с твоим отцом похожа на вечный медовый месяц!

— Если хочешь добиться того, чтобы я к тебе приревновала, то напрасно теряешь время, — ответила Викки. Она взглянула на отца и улыбнулась. — Но я согласна, это самый лучший папа в мире!

— А ты лучшая в мире дочка! — подмигнул ей Ник.

Из всех своих детей он более всего отличал Викки. Может, потому что она была самой младшей, самой невинной. Но, может, и потому что она очень походила на свою мать Эдвину. Ник любил Лору, но в его сердце навсегда заняла место первая жена.

— Вас зовут мисс Викки Флеминг? — спросил молодой человек с изрытым оспой лицом. На нем был черный костюм шофера и фуражка.

Викки только что села за угловой столик в «Павильоне» и собралась позавтракать со своей сестрой Файной, которая, кстати, должна была исполнять роль подружки невесты на свадьбе.

— Да.

— У меня поручение от мистера Росса Харрингтона.

Я его шофер, и мне велено отвезти вас в Фар-холлз. Мистер Харрингтон сказал, что это очень важно.

Викки встревожилась.

— Что-то случилось? — спросила она. — Росс заболел?

— Не знаю, мисс. Я только знаю, что мистер Харрингтон сказал, что речь идет о чем-то чрезвычайном. И я срочно должен отвезти вас туда.

— Но я сейчас завтракаю с сестрой…

— Он сказал: срочно.

Викки вздохнула:

— Похоже, завтрака не будет.

Она взглянула на шофера, как бы еще не решаясь идти с ним, потом сказала:

— Я сейчас приду.

— Я буду ждать на улице в машине, мисс.

Спустя три минуты Викки в плаще и шляпке вышла из самого дорогого нью-йоркского ресторана на углу 57-й улицы и Парк-авеню. Это был ветреный и дождливый осенний день. Зонты у прохожих прогибались под резкими порывами ветра. Шофер — он был невысокого роста, но очень крепкий, — стоял под черным зонтом у черного «кадиллака». Викки подождала немного под козырьком подъезда, рассчитывая на то, что он подойдет к ней с зонтом, но это, по-видимому, не пришло ему в голову, и она, решив, что он недавно взят Россом на работу и еще не знает таких вещей, сама побежала под дождем к машине. Он открыл заднюю дверцу, и она села. Закрыв дверцу, он сел за руль, завел машину, и они поехали на запад по 57-й улице.

Ее взгляд остановился на пепельнице, устроенной в дверце автомобиля, — она была до отказа набита сигаретными окурками. «О, этот парень скоро потеряет свою работу», — подумала она. Викки знала, что ее будущий свекр не выносит одного вида окурков.

Она была спокойна до тех пор, пока спустя двадцать минут они не выехали из туннеля Линкольна. Она отодвинула стеклянную перегородку и сказала:

— Простите, но так мы не приедем к Харрингтонам. Я была у них сто раз и…

— Я везу вас не к ним домой, мисс. Мистер Харрингтон сейчас в охотничьей сторожке.

— В какой сторожке? Я никогда не слышала, что он увлекается охотой.

— Сторожка принадлежит не мистеру Харрингтону, мисс. Она принадлежит мистеру Корбетту.

— А кто такой мистер Корбетт?

— Деловой партнер мистера Харрингтона, мисс. Они вчетвером или впятером собрались в сторожке.

— Но… — Она нахмурилась. — Я что-то не понимаю. Неужели кого-то убили по ошибке?..

— Нет, мисс.

— Тогда зачем… Странно… Я что-то ничего не понимаю.

Он не ответил. Она вдруг заметила, что он смотрит на нее в зеркальце. В его темных глазах было нечто пугающее. Она откинулась на спинку своего сиденья. За окном теперь пошли деревья да редкие убогие лачуги. Машина мчалась по ухабистой дороге со скоростью 75 миль в час.

Она вновь наклонилась вперед.

— Как ваше имя? — рассерженно спросила она.

— Уильямс, мисс. Уильям Уильямс.

— Так вот, Уильям Уильямс. Я попрошу вас высадить меня у следующего дома. Я собираюсь позвонить Харрингтонам и выяснить, что же произошло. Надо было, конечно, позвонить еще из города.

К ее удивлению, он ответил:

— Отлично, мисс. У следующего дома.

Она опять откинулась назад и даже подумала, что, может быть, зря так волнуется.

Они миновали какую-то ферму с обшарпанными стенами.

— Я сказала: у следующего дома! — почти крикнула Викки.

— Прошу прощения, мисс, не успел затормозить. У следующего обязательно.

— Хорошо же! Вы остановите машину у следующего дома, а я непременно расскажу потом мистеру Харрингтону о том, что вы тут вытворяли!

— Прошу прощения, мисс.

Спустя минуту он свернул на неровную проселочную дорогу и заехал в лес.

— Здесь нет дома! — крикнула испуганно Викки.

— Есть, мисс.

Машина вся сотрясалась на ухабах и рытвинах. В двух сотнях ярдов от дороги он остановился. Она вся дрожала. Он вышел из машины и открыл ее дверцу.

— Вот и ваш следующий дом, мисс, — сказал он.

Она глянула на покосившуюся хибару, полускрытую за деревьями.

— Там наверняка нет телефона, — проговорила она.

— Давайте сходим и посмотрим…

— Нет! Отвезите меня обратно…

Она не договорила, так как увидела в его руках пистолет.

— Выходите из машины, мисс, — спокойно сказал он. — В радиусе мили здесь никого нет, так что кричать бесполезно. Если будете делать то, что я скажу, останетесь живой-здоровой.

Ее охватил ужас. Ливень прекратился, лишь слегка моросило.

— Кто вы? — пролепетала она.

— Из машины.

Всхлипывая, она вылезла.

— Пойдем в дом.

— Что вы хотите сделать? — плача, спросила она.

Он схватил ее за руку и толкнул вперед. У него была очень крепкая хватка, ей стало больно, и она закричала. Он заставил ее подняться на крыльцо и пинком открыл дверь. Потом он втащил ее внутрь.

Лачуга оказалась заброшенным домиком, сохранившимся со времен депрессии. В углу стояла грязная и просиженная койка, около нее два продавленных стула и, наконец, грубый деревянный стол с лампадой. Дождевая вода капала из десятков отверстий в прохудившейся крыше.

— Раздевайтесь, мисс, — сказал он, с грохотом захлопывая за собой дверь.

— Нет… прошу вас… — Дрожа всем телом, Викки стала пятиться от него.

— Я сказал: раздевайся.

Он сложил зонт и поставил его в угол. Потом, не убирая пистолета, он стал расстегивать свою шоферскую куртку.

— Тебе ничего не будет, — успокаивающим тоном говорил он. — Лишь делай, что я говорю.

Здравый смысл подсказывал ей повиноваться. Она сияла с себя плащ и шляпку.

— Положи их на стол, — приказал он.

Она положила. Затем сняла галоши и туфли.

— Зачем вы это делаете? — со страхом в голосе прошептала она.

— Вы очень красивая, мисс. — Он тоже сиял свои ботинки и стал расстегивать брюки. — Я хочу вами насладиться, мисс.

Она опять заплакала. Он скинул брюки, и она увидела, что под ними ничего не было. У него было крепкое, мускулистое тело. Тело боксера.

— Ты извращенец! — рыдая, произнесла она.

— Верно, мисс. И мне нравится быть таким. Смотри, как напрягся мой дружок. Он полон желания, мисс.

— О Боже…

Он положил пистолет на пол, рядом с зонтиком, затем вдруг неожиданно бросился на нее и сорвал с нее костюм.

— Я сказал: раздеться догола! — заорал он. — Догола, сука!

— Пожалуйста…

— ДОГОЛА!!!

Он сорвал с нее бюстгальтер и трусики и уставился на ее наготу.

— Ты только погляди, — сказал он, ухмыльнувшись. — Юная леди и вправду очень красива, Уильям. Так я называю своего приятеля, мисс: Уильям Уильямс. Он мой любимец, и мне часто приходится ублажать его. Посмотри на ее большие и красивые титьки, Уильям. А эти широкие бедра, а ноги! А вон и черная норка. Она ждет тебя, Уильям. О, мы хорошо проведем с тобой время, приятель!

Он грубо схватил ее и повалил на койку. Она дико закричала и стала отбиваться кулачками, но ему все было нипочем. Он взгромоздился на нее.

— Не зли меня! — орал он. — Я не знаю, что с тобой сделаю, если ты меня разозлишь! Видишь тот зонт? Я могу воткнуть его в тебя, если ты меня доведешь! Весь вгоню, до ручки!

— О Боже, Боже…

— Лежи смирно!!!

Она подчинилась, охваченная ужасом при мысли о зонте. Ей пришлось вдыхать острый и мерзкий запах его пота.

— Входи, Уильям. Только легко и красиво.

— О Боже…

— О, она такая красивая! Такая теплая! Упругая! А это что? Да ведь она девочка!

Она дико вскрикнула, когда он порвал ей девственную плеву.

— Папа, Боже!.. Папа, помоги мне!.. Кто-нибудь, помогите… Росс… Господи, кто-нибудь, спасите!..

— Туда-сюда, туда-сюда…

— Спасите, Боже, спасите!..

— О, как нам хорошо с дружком! Тебе хорошо, Уильям? А ты говорил!

— О Боже! Нет… почему это со мной? Почему со мной?! Господи, почему это со мной?!..

— Аа-х… А ты говорил, будет плохо. — Он захрипел. — Кончаю, кончаю…

Он обхватил руками ее горло и стал душить.

— Кончаю, кончаю… Ну разве это не здорово?!

Под его руками что-то хрустнуло. К тому времени, когда он кончил, Викки Флеминг была мертва.

Лора делала массаж лица в салоне Элизабет Арден, когда вдруг раздался телефонный звонок от Ника. Было четыре часа дня.

— Что-то случилось с Викки, — сказал он. — Она пошла в «Павильон» позавтракать с Файной, но та говорит, что пришел шофер от Харрингтонов и забрал Викки с собой. Я позвонил Харрингтонам. Лора, они ничего об этом не знают!

— Но где же она тогда?

— Я не знаю. Я связался с полицией.

— С полицией? Ты думаешь, что…

— Я не знаю, что думать! Я не нахожу себе места… Ты нужна мне, Лора. Можешь сейчас приехать домой?

— Конечно, милый. Я уже выхожу.

Она нашла его в кабинете за телефоном. Ей пришлось подождать до тех пор, пока он не закончит разговор. Она никогда еще не видела его таким встревоженным. Даже в том туннеле в Бретани он выглядел спокойнее и увереннее в себе.

— Полиция составила словесный портрет этого шофера, согласно показаниям официантов «Павильона», — сказал он. — Они отправили его в ФБР в Вашингтон.

Она обошла вокруг стола и поцеловала его.

— Так, значит, о ней пока еще ничего не удалось выяснить?

— Нет.

— Но как ты думаешь, что это может быть?

— Я даже не знаю… Может, похищение… Полиция будет прослушивать наш телефон. Это на случай звонка от вымогателя.

Она провела рукой по его волосам, которые уже давно были посеребрены сединой, и увидела, как он нервно сжимает и разжимает кулаки.

— Если с ней что-нибудь случится… — тихо проговорил он.

Члены семьи Флемингов, бывшие в Нью-Йорке, собрались в тот же вечер на квартире отца за обеденным столом. Настроение у всех было мрачное. Не присутствовал двадцатишестилетний Морис, пятый по старшинству ребенок Ника и Эдвины. Он вот уже два года работал в Лондоне в Саксмундхэмском банке вместе со своим кузеном лордом Рональдом Саксмундхэмом, который унаследовал от дяди, умершего в самом конце войны, и титул и банк.

За столом сидел молчаливый Чарльз. Ему исполнился уже тридцать один год, а он все еще не женился. Напротив него и рядом с отцом сидела сестра Сильвия. Она уже рассталась со своим вторым мужем Корни Бруксом. По правую руку от нее сидел двадцатидевятилетний Эдвард. Смуглый, красивый и постоянно погруженный в свои мысли. После окончания учебы в Принстоне он изумил отца заявлением о том, что совершенно не имеет желания заниматься бизнесом, а хочет стать писателем. После смерти Эдвины между всеми детьми было поделено ее личное состояние, так что Эдвард вполне мог позволить себе переехать в Гринвич-виллидж. Там он в муках рождал свой первый роман и втайне от отца пристрастился к травке, которую чернокожие джаз-музыканты прозвали «марихуаной». Эдвард ходил обычно в грязных штанах цвета хаки и дырявых свитерах. Но он уважал консервативные вкусы своего отца, поэтому приехал к нему домой в строгом костюме и галстуке.

Напротив него и рядом с Чарльзом сидела очаровательная двадцатисемилетняя Файна. Ее смуглая красота обеспечивала девушке вспомогательные роли на Бродвее и съемки на телевидении. А недавно ее агент предложил ей заключить трехгодичный контракт с «MGM», но она была влюблена в биржевого брокера Джерри Лорда, который обещал ей развестись со своей женой. Пока что Джерри значил в жизни Файны больше, чем Голливуд.

По правую руку от Лоры сидел двадцатипятилетний Хью Флеминг. В Йельском университете он был спортивной звездой, а теперь работал на своего отца. За последние годы он успел уже прослыть повесой, но в тот вечер Хью, как и остальные дети Ника, думал только об одной девушке: о своей любимой сестренке Викки. Обычно Хью проявлял зверский аппетит, но сейчас он едва притронулся к ростбифу и йоркширскому пудингу.

Разговоров за столом никаких не велось. Каждый уткнулся в свою тарелку и ел молча. Свечи в массивном серебряном подсвечнике отбрасывали мягкие тени на китайские обои.

Вдруг раздался телефонный звонок.

Все тут же прекратили есть и подняли глаза на Ника. Все думали об одном: похитители?

Спустя полминуты в столовую вошел слуга и внес телефонный аппарат.

— Это полиция, сэр. Детектив Мак-Гиннис.

Он поставил аппарат на стол перед хозяином и нагнулся, чтобы включить его в розетку.

— Да? — сказал Ник в трубку. Вся семья не спускала с него глаз. Он нахмурился. — О Боже, вы уверены? — Долгое молчание, затем: — Хорошо, спасибо.

Он повесил трубку.

— Им удалось установить личность того шофера, — сказал он. — Вернее, того, кто выдавал себя за шофера. Это вышедший на свободу уголовник Уильярд Слэйд. — Он обвел детей мрачным взглядом, поморщился и добавил: — Он отсидел девять лет в льюисбургской тюрьме за изнасилование.

— Боже, — прошептал Эдвард.

Файна, которая была к Викки ближе остальных членов семьи, выбежала из-за стола и, заливаясь слезами, бросилась вон из столовой.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

У пожилого джентльмена, который сидел в баре парижского отеля «Ритц» (со стороны Рю-Камбон), были умные голубые глаза, седые волосы и усы. На нем был отлично сшитый серый костюм, и у него был вид аристократа. Увидев входящую в бар красиво одетую средних лет женщину, он поднялся из-за столика и пошел ей навстречу. Диана Рамсчайлд села за столик с итальянским графом Альдо Питти-Гонзага, с которым дружила вот уже два года. Они заказали по коктейлю, и Альдо сказал:

— Что-то случилось, дорогая. Я всегда определяю это по выражению твоих глаз.

— Я получила от Ника письмо, — ответила она. — Я говорила тебе, что написала ему сразу же, как только узнала, что у него похитили дочь. Так вот он ответил… Его письмо проникнуто такой печалью… Он просто убит всем происшедшим, что и понятно. Но в его письме… он стал немного другим. Ник стал более мягким и рассудительным. Я знала его совсем иным.

— Он стал старше, — сказал граф, взяв с блюда на столе несколько орешков арахиса. — С годами люди смягчаются, как и вино. Если, конечно, это хорошее вино. Плохое вино с годами становится только кислым.

— Как бы то ни было, а он попросил меня позвонить ему на следующей неделе, когда я буду в Нью-Йорке.

— Так поэтому у тебя блестят глаза?

Она смущенно взглянула на графа:

— Это что, так заметно?

Он улыбнулся и взял ее за руку.

— Дорогая, Ник Флеминг — это твоя неизлечимая болезнь. Ты заразилась им на всю жизнь. Поначалу мне казалось, что я смогу излечить тебя, но теперь вижу, что заблуждался.

— Нет, может, ты и не заблуждался. Может быть, ты — действительно являешься лучшим лекарством. Я… Господи, всю жизнь я смотрела на мужчин глазами впечатлительного ребенка. Сейчас пришло время либо забыть о нем и выйти за тебя, либо… — Она не договорила, так как Подошел официант с коктейлем.

— Либо предпринять, — улыбаясь, сказал граф Альдо, — последнюю отчаянную попытку добиться его?

— Нет, об этом не может быть и речи. Он женился на Лоре. Наверное, они счастливы… Просто мне хотелось бы повидаться с ним еще разок. — Она грустно улыбнулась итальянцу, который был ей очень близок. — А потом я вернусь к тебе, мой милый Альдо.

Граф пригубил свой бокал.

— Если бы я был любителем заключать пари, а я не любитель, — сказал он, — я и тогда бы не поставил ломаного гроша на то, что ты ко мне вернешься.

Детективу Франку Мак-Гиннису было тридцать четыре года, он имел двадцать фунтов избыточного веса, привычку одну за другой курить «Лакки страйк» и трех детей в Куинсе. По роду его деятельности Мак-Гиннису приходилось видеть всякие трупы: обезглавленные, отвратительных «пловцов», которых доставали из водоемов — мрачные напоминания о жестокости и дикости, царившей под яичной скорлупой американской цивилизации. Поэтому когда он стоял у края неглубокой могилы за задней стенкой убогой хижины в лесу северного Нью-Джерси и смотрел на тело молодой девушки, оно не шокировало его своим видом, хотя и было уже охвачено процессом разложения.

Зато оно потрясло человека, который стоял рядом с детективом, ибо Ник Флеминг смотрел сейчас на печальные останки своей дочери.

— Это Виктория? — спросил детектив.

— Д-да…

Отгоняя дурноту, Ник повернулся и зашагал к своему лимузину. Несколько недель он цеплялся за слабую надежду на то, что его Викки все еще жива. Теперь эта надежда была так же мертва, как и его любимая дочь.

Он оперся о крыло своего «роллса», разглядывая полуразвалившуюся хижину, которая словно вжалась в землю под низким серым небом. Викки, которая имела все в своей короткой жизни, умерла в этом мерзком грязном месте, и ее тело было отрыто бродячей собакой.

Как это гнусно, страшно и несправедливо!

Детектив Мак-Гиннис закурил сигарету и тоже направился к автомобилю, оставив у могилы фотографов из Нью-Джерси. Сверкающий боками «роллс-ройс» с кожаными сиденьями и изготовленным на заказ баром восхищал его. Его сжигало любопытство: сколько стоит эта машина? Сорок тысяч? Пятьдесят? Немыслимая для Франка Мак-Гинниса сумма. Ему еженедельно выдавали на руки какие-то сто двадцать пять долларов. Ему до сего дня никогда не приходилось лично встречаться с промышленными воротилами, но прессу по данному делу он читал с жадностью мелкого актера, выискивающего упоминание о себе в газетах. «Титан», «газетный царь», «миллиардер» все эти эпитеты, которыми журналисты награждали Ника Флеминга, были так же малодоступны воображению детектива, как и этот «роллс». Что уж говорить о миллиарде, когда обладание всего одним миллионом долларов уже казалось ему нереальным. Странно, но Мак-Гиннис ощущал больше чистое любопытство, чем зависть. Ник Флеминг оказался таким же человеком, как и он сам. Он, как и все люди, пользуется туалетом, чистит по утрам зубы, занимается любовью с женщинами… Разве нет? И он скорбит над телом погибшей дочери совсем так же, как скорбил бы он, детектив Мак-Гиннис. Странно, но именно зверское убийство невинной девушки сблизило этих двух людей, которые принадлежали к совершенно разным мирам. Точно так же немецкие бомбежки сплотили лондонцев, относившихся к разным социальным слоям. Франк Мак-Гиннис не был философом, но ему вдруг пришла в голову мысль, что человек человеку становится братом только в беде.

— Мне кажется все это бессмысленным, — сказал Ник, когда к нему подошел детектив. — Вот уже несколько недель я ломаю над этим голову и не могу ничего понять! Я пробую поставить себя на место Слэйда… Но это не помогает. Слэйду было известно, кто она такая, с кем она была помолвлена и даже то, что она пошла в тот день завтракать в «Павильон». Но если он хотел похитить ее, то почему сделал это так открыто? Зачем он пошел в известный ресторан, где его не могли не заметить люди? Заметить и потом, возможно, вспомнить. Он должен был знать, что Викки совершенно свободна в своих передвижениях по городу. У него были десятки возможностей похитить ее без свидетелей.

— Может, и нельзя было. Я имею в виду, что, подойдя к ней в безлюдном месте, он возбудил бы у нее подозрения. Ему нужно было выманить ее обманом. И это сработало. К несчастью. Ваша дочь не села бы в любую машину, только для того чтобы прокатиться.

— Да, и я так думаю. И все-таки он делал все с таким для себя риском… Или он настолько глуп, что не понимал всех последствий своего появления в ресторане… В этом я сомневаюсь… Или ему было абсолютно наплевать, узнают его или нет. Он должен был знать, что в ФБР на него давно лежит карточка, при помощи которой его личность быстро установят. А какие у него были мотивы? Если это сексуальный маньяк и псих, то зачем ему потребовалась именно моя дочь, из-за которой ему пришлось так рисковать? Он должен был предполагать, что его преступление получит небывалую огласку. Почему бы, скажем, не заманить в кусты какую-нибудь девочку из маленького городка? Я понимаю, что это звучит цинично, но я просто хочу его понять. Если бы, скажем, он задумал брать выкуп, то тогда ясно. Но, как выяснилось, ему не нужен был выкуп! Я не вижу в его действиях смысла!

Он с силой ударил кулаком по крылу машины. Детектив Мак-Гиннис не знал, что сказать, поскольку для него во всей этой истории тоже не виделось ни крупицы смысла.

— Она была доброй девочкой, — проговорил Ник. — Милой девочкой. Но я знаю, что у нее были свои хитрости! Она, например, любила каждую минуту чем-нибудь шокировать окружающих. Да… Но это был чистый, добрый ребенок. Любящая дочь. А теперь…

Он не договорил, и Мак-Гиннис увидел, что миллиардер вновь борется со слезами.

— Когда они возьмут Слэйда, — продолжал Ник, — а я уверен, что сто рано или поздно возьмут… Только сознание этого не дает мне сейчас сойти с ума… Если сцапают этого монстра, я хочу присутствовать, когда его будут сажать на электрический стул. Я хочу смотреть, как он умрет.

Он сел на заднее сиденье своей машины и захлопнул дверцу. В течение всей своей жизни Ник был хозяином положения, теперь же он чувствовал себя абсолютно беспомощным…

Возвращаясь в город, он размышлял о своей жизни. Сначала он потерял Эдвину. Случайность военной поры. Теперь он потерял Викки, и это выглядело как случайность мирного времени. Всю жизнь насилие жестокого века окружало его. Насилие войн, революций, жестокость коммунистов и фашистов, а теперь вот еще жестокость отдельной уголовной твари. Он сознавал, что его желание видеть смерть Слэйда на электрическом стуле — это жестокое желание, хоть и оправданное в данных обстоятельствах.

Ник был агностиком, но сейчас вдруг стал думать: а нет ли во всех этих его утратах некоей божественной кары? У него была возможность уйти из военного бизнеса, но он поддался уговорам своих детей. Может, это месть тех миллионов людей, что были загублены бомбами, пулями, пулеметами, пушками и танками, которые выпускала его компания? Ник не верил в сверхъестественное, но он был так потрясен видом той страшной, разрытой собакой могилы, что никак не мог отделаться от этих мыслей.

Что же делать?

Именно тогда в его сознании возникла идея «Флеминг фаундейшн». Он тут же представил себе циников, которые назовут это средством отмывания миллионов, но Нику было плевать на то, что они скажут. Он чувствовал, что способен создать нечто положительное из своего богатства, созданного на отрицательном, на насилии. Конечно, ничто уже не вернет ему Эдвину и Викки, не воскресит и миллионы погибших от его оружия.

Но это послужит им лучшим мемориалом.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

— Диана! — Ник протянул к ней руки и улыбнулся, когда она входила в гостиную его нью-йоркской квартиры. — Сведения, полученные мной, оказывается, верны, — воскликнул он, взяв ее за руки. — Ты красивая женщина! Поздравляю.

— Спасибо, Ник.

— Я оценил твое письмо насчет Викки. Спасибо, что ты вошла в мое положение, поняла меня.

— Я была так потрясена, услышав обо всем происшедшем! Могу себе представить, что ты пережил.

Он покачал головой.

— Нет, — спокойно ответил он. — Не думаю, что ты можешь себе это представить. Это было самое сильное потрясение для меня со времени… — Он сделал паузу, — убийства Эдвины.

Наступило молчание.

Затем он заставил себя вежливо улыбнуться.

— Ну, садись. Хочешь чего-нибудь выпить?

— Мартини, пожалуйста. Я позволяю себе это ежедневно. — Она стала осматривать громадную гостиную с полотнами Гогена, Пикассо «Клоуны» 1918-го года и Матисса. — У тебя замечательная квартира. Неужели ее обставляла Лора?

Она опустилась на диван, а Ник принес ей мартини.

— Лора? Ее это не занимает. И потом она не боится признаться в том, что у нее скверный вкус.

Диана улыбнулась.

— Вспоминаю ее парижскую квартиру. Все эти идиотские медвежата, ленточки, бантики… — Она взяла бокал. — Спасибо.

Ник присел рядом и поднял свой бокал.

— За нас, — сказал он. — Давно не виделись.

— Аминь.

Они чокнулись и выпили.

— А где Лора? — спросила Диана.

— Лежит с простудой. Просила меня передать привет от ее имени.

Диана улыбнулась.

— Она просто не хочет видеться со мной, не так ли? — спросила она. — Наверное, я напоминаю ей о многом из того, о чем она хочет как можно скорее позабыть.

— Ты права. Мне не стоило с самого начала валять перед тобой дурака, Диана. Она действительно не хочет с тобой видеться. Сказала, что хочет побыстрее изгнать из памяти и оккупацию, и «Семирамиду», и… генерала фон Штольца.

— Я не упрекаю ее. Я сама приложила все силы к тому, чтобы забыть об этом. Скажи… ты счастлив с Лорой?

Он ответил не сразу:

— Конечно. А как у тебя дома? Ты кого-нибудь нашла себе? С твоей-то внешностью… Полагаю, уже, по меньшей мере, пол-Европы у твоих ног?

— Ты мне льстишь. Но у меня и правда есть один милый итальянский граф. Он старше меня, но это просто удивительный человек! Интеллигентен, умен и при этом добр. Мы встречаемся уже несколько лет. Я его очень полюбила.

— Хорошо, рад это слышать. Сколько времени пробудешь здесь?

— Десять дней. Я планировала сделать кое-какие покупки и просто… посмотреть на город. Соскучилась по Нью-Йорку. — Она помолчала, потом грустно добавила: — И по Америке. Представляешь, я не видела ни Рокфеллеровского центра, ни Эмпайр Стэйт-билдинг, ни моста Джорджа Вашингтона — ничего! Последний раз я была здесь больше тридцати лет назад. Чувствую себя настоящей туристкой.

— Хочешь, я буду твоим гидом?

— О, Ник, это было бы так мило с твоей стороны, но ты ведь очень занят?

— Вовсе нет. С удовольствием покажу тебе город. Это поможет мне немного отвлечься… Могу заехать за тобой завтра утром в отель. Скажем, в десять? Я покажу тебе все, что было построено в Нью-Йорке после двадцатого года. Потом мы вместе позавтракаем.

Она рассмеялась.

— Похоже, у меня будет очень загруженное утро! Но, — мягко прибавила она, — восхитительное! С нетерпением буду ждать тебя завтра.

Их взгляды встретились. Ее мысли перенеслись на много лет в прошлое, в тот пустой дом на пляже пролива Лонг-Айленд, где она познала свою первую любовь с этим человеком, где она заразилась им, как говорит Альдо.

Вопрос был в том, действительно ли она хочет излечиваться от своей болезни?

— О Господи, на самом деле впечатляет! — воскликнула она следующим утром, стоя рядом с Ником на смотровой площадке Эмпайр Стэйт-билдинг на уровне восемьдесят шестого этажа и глядя вниз на Манхэттен, купающийся в чистом воздухе и подмороженный ранним ноябрьским холодком. — Теперь я понимаю, почему люди здесь приходят в восхищение.

— Вот и я говорю: Кинг-Конга поймешь только тогда, когда заберешься на такую высоту!

— Кстати, «Кинг-Конг» был любимым фильмом Гитлера. Этот и еще один, снятый в 1931 году, — «Танцы на конгрессе». Геринг рассказывал мне по секрету, что фюрер смотрел его десятки раз и с большим удовольствием. Там речь идет о Венском конгрессе и об одной девушке из обслуживающего персонала, которая завела роман с русским царем. Громадная обезьяна, карабкающаяся на крышу Эмпайр Стэйт-билдинг с хрупкой девушкой в лапах, с которой она даже не может заниматься любовью, и, с другой стороны, обычная молодая крестьянка, ложащаяся в постель с царем… Я всегда полагала, что эти две картины много говорят о самом Гитлере…

— Да, думаю, ты права.

— Ну что ж, вид, и правда, замечательный, но я потихоньку начинаю замерзать.

— Следующая остановка — Рокфеллеровский центр. Потом завтрак. Кстати, я попросил свою дочь Файну присоединиться к нам перед завтраком на стаканчик коктейля. Я очень хочу, чтобы ты с ней познакомилась. Она сейчас подает надежды как актриса. Ее настоящий отец — Род Норман.

Диана резко повернулась и остро взглянула на Ника, запахнув свою норковую шубу.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что убийца, которого ты наняла, по ошибке разделался с ее отцом. Она не знает об этом, и я не собираюсь ей рассказывать.

— А ей известно, что Род Норман является ее настоящим отцом?

— Да, Эдвина рассказала ей. А потом Файна рассказала Викки, а Викки рассказала Хью… Теперь об этом знает вся семья, но никто не знает, кто нанял того убийцу.

Диана нервно передернула плечами.

— Господи, ты напомнил мне о моей ужасной вине, — прошептала она. — Но, по словам Кемаля, все это выглядело легко и просто… Так логично… — Она печально вздохнула. — Но я сполна расплатилась за это. Семь лет в турецкой лечебнице для душевнобольных. Почти семнадцать лет с вуалью на лице. Днем и ночью. Ни друзей, ни возлюбленных… Ужас при мысли о том, что кто-нибудь увидит мое лицо. Не думай, я не пытаюсь разжалобить тебя. Просто хочу сказать, что искупила вину за то, что сотворила с Родом Норманом. И за то, что планировала сотворить с тобой. Не хочу сказать, что теперь это уже не кажется мне преступлением. Просто я искупила вину. Ты меня когда-нибудь простишь за это?

Он пристально взглянул ей в глаза. Тысячи мимолетных воспоминаний пронеслись у него в голове.

— Да, — сказал он после долгого молчания, — мы доставили друг другу так много боли и страданий, потому что однажды любили друг друга. Наверное, это была сильная любовь, раз она породила такую жестокую реакцию.

— Я все еще люблю, — сказала она тихо.

Внезапный порыв сильного ветра захлестнул смотровую площадку здания.

Она улыбнулась.

— Прости, я тебя смутила, — сказала она. — Больше не буду. Пойдем смотреть Рокфеллеровский центр. И, Ник, я отлично провожу сегодня время, так и знай. Большое спасибо тебе.

Она направилась к выходу. Ник несколько секунд стоял на месте и смотрел ей вслед, затем пошел догонять.

Пока Ник и Диана осматривали Рокфеллеровский центр, Лора присутствовала на торжественном ленче, дававшемся в «Плаза» по случаю учреждения благотворительного фонда, инициаторами которого была она с мужем. На этом-то ленче Лора с ним и встретилась… Нет, не с Ником. Ей и раньше приходилось слышать о Хуане Альфонсо Эрнандо Гузман и Талавере, маркизе Наваррском. А кто о нем не слышал? Красивый испанский аристократ-автогонщик осветил своими победами послевоенную Европу. Дважды он чудом выживал после аварий, о чем писали все газеты. Он выступал в качестве любителя и на корриде, был знаменит любовными похождениями. Если верить газетам, то за маркизом по всей Испании, Италии и Франции тянулся длинный шлейф из разбитых сердец. Его даже прозвали в связи с его славой любовника «Эль Торо»[18]. Он женился три раза, два из которых на богатых женщинах старше себя. Сейчас он только что закончил последний бракоразводный процесс с богатой наследницей Сильвией Мэйнверинг и, согласно решению суда, получил миллионное содержание.

— Лора, я хотела бы, чтобы вы познакомились с маркизом Наваррским, — сказала ей Филипа Вильсон, также одна из учредительниц фонда. — Хуан, это Лора Флеминг, о которой я так много вам рассказывала.

Пока Хуан подносил ее руку к своим губам для поцелуя, она успела рассмотреть его и не могла не признать, что это один из самых красивых мужчин, которых ей только приходилось видеть в жизни. По меньшей мере, шести футов роста, с легко вьющимися черными как смоль волосами и смуглым лицом с точеными чертами кинозвезды. У него были пронзительные голубые глаза, которые словно спрашивали: «Ну разве я не великолепен?» На нем был безупречный темно-синий костюм от Сэйвил Роу, сорочка в тонкую полоску фирмы «Торнбулл энд Ассер» с золотыми запонками. От него исходил легкий вяжущий аромат одеколона.

— Я слышал, что жена знаменитого мистера Флеминга очень красива, — сказал он с акцентом Рикки Рикардо. — Теперь я собственными глазами вижу, что это правда. Вы парижанка? — спросил он, переходя на французский.

— Да, но родом из Пуатье.

— А, так же, как и Диана. Что-то подсказывает мне, что вы столь же утонченное создание.

Лоре пришло в голову, что Хуан ей льстит, и притом довольно грубо, но все равно ей очень понравилось его сравнение.

— Ну конечно! — воскликнул он вдруг. — Я видел вас раньше! Я видел, как вы пели в «Семирамиде» в Париже во время войны.

— О?

— Да. Тогда вы мне напоминали Бэтти Грабл. У вас была такая же прическа. Но теперь, по-моему, у вас еще лучше.

— А что вы делали в Париже во время войны?

— Я был прикомандирован к испанскому посольству. Я был нейтралом. — Он широко улыбнулся, и она увидела, что у него красивые зубы. — Вы тоже?

Она насторожилась.

— Я просто старалась выжить, — холодно сказала она. — И кроме того, помогала Сопротивлению.

— В самом деле. Да, многие стремились помочь Сопротивлению в конце войны.

После этой обидной реплики ее взгляд, которым она смотрела на него, стал ледяным.

— Я помогла уничтожить крепость Де-Морле, если это название говорит вам о чем-нибудь. Мне нечего стыдиться. И, во всяком случае, я не потерплю оскорблений со стороны испанца-нейтрала, который, наверно, и не ведает, что такое свист пули над ухом.

— Когда вы сердитесь, то становитесь еще краше.

— Комплимент в духе Дон-Жуана.

— О, так, значит, вам известна моя репутация?

— О да! О ваших ночных подвигах говорят во всей Западной Европе.

Он нахмурился, но потом вдруг расхохотался.

— Это правда, — сказал он, смеясь. — С удовольствием доказал бы вам это на практике.

Она пристально взглянула на него. Итак, ее соблазняют. Впервые после того, как она вышла замуж за Ника, ее соблазнял мужчина.

— Нет, спасибо, — ответила она. — Мне вполне достаточно для счастья мужа.

— Значит, вы счастливая женщина. И необычная к тому же. Большинство замужних женщин, с которыми мне приходилось встречаться, постоянно… ну, скажем, жалуются на что-либо. Но раз мы решили с вами ограничиться чисто платоническими отношениями, как насчет совместного завтрака? Я готовлю потрясающую паэлу.

Она ответила не сразу:

— Вы имеете в виду завтрак… у вас дома?

— Да, почему бы и нет? В Саттон-плэйс у меня есть небольшое пристанище, как говорят французы. Я приготовлю паэлу, мы откупорим бутылочку отличного вина, и все будет очень мило и симпатично. Без эксцессов. Вполне, вполне безопасно для честной женщины! Даже ваш муж не возражал бы против этого.

— Ну что ж…

— Как насчет завтра? Скажем, в час дня, а?

Она не ответила. Он достал из кармана бумажник и вытащил из него визитку.

— Саттон-плэйс, 27. Седьмой этаж. Семь — счастливое число. Я буду ждать.

Он снова припал губами к ее руке и потом ушел. Она посмотрела на его визитку.

«Ну ладно, — подумала она, — завтрак — это не опасно».

Ник повез Диану завтракать в маленький итальянский ресторанчик. Вскоре после того как они заняли свою кабинку, к ним ворвалась Файна с порозовевшими от ветра щеками. Она поцеловала отца, который представил ей Диану.

— Я могу посидеть с вами не больше двух минут, — сказала Файна, садясь рядом с отцом. — Я должна быть в центре через сорок пять минут. У меня лекция. Папа говорил, что вы впервые приехали в Нью-Йорк после тридцати лет жизни за границей! Наверно, он страшно изменился?

— Это совершенно другой город, — сказала Диана, любуясь красотой Файны. Пока девушка весело щебетала, Диана увидела, что она очень близка с отцом, а Ник очень близок с ней. Только сейчас она начала понимать, что такое семья в жизни Ника.

— Вы знаете Гринвич-виллидж? — спросила Файна.

— Нет…

Файна повернулась к отцу:

— Почему бы тебе не отвезти мисс Рамсчайлд…

— Диану.

— Да, Диану. Почему бы тебе не свозить ее ко мне на вечерок? А я бы приготовила хороший обед. Вы хотели бы поехать, Диана?

Диана была очарована красотой и непосредственностью этой юной девушки. В то же время ее переполняло чувство вины за свое участие в убийстве ее отца. «Как я могла? — продолжала она терзать себя мысленно. — Как я могла?!»

— С удовольствием поехала бы, — сказала она вслух. — Но я не думаю, что вашей мачехе понравится моя компания…

— О… — произнесла Файна и неуверенно посмотрела на отца.

Ник не колебался ни секунды.

— Если Лора не захочет к нам присоединиться, пусть остается дома, — сказал он.

Диане это очень понравилось.

— Великолепно! — воскликнула Файна, поднимаясь из-за стола. — Тогда завтра? В семь?

— Отлично.

— Вы любите французскую уху с чесноком? — спросила Файна.

— Обожаю.

— Тогда она у нас и будет. Я ее готовлю — пальчики оближете. Ну ладно, пока! Рада была с вами познакомиться.

Она пожала Диане руку, поцеловала отца и убежала.

Когда они вновь остались одни, Диана проговорила:

— Она у тебя необыкновенная красавица. Просто потрясающе! А кроме того, кажется, она умна и добра. Ты ведь гордишься ею?

— О да! Они с Викки были так близки… Когда это произошло, Файна была просто убита горем. Слава Богу, теперь, кажется, понемногу отходит. Правда, у нее там с ее дружком все как-то не ясно.

— Такое случается в этом возрасте, — заметила Диана, принимая из рук метрдотеля меню.

— Такое случается в любом возрасте, — сказал Ник, и они одновременно рассмеялись.

— Ладно, расскажи мне о своей империи, — попросила Диана, после того как они сделали заказ.

— Тебе действительно интересно?

— Конечно. Почему это мне может быть неинтересно?

— Сужу по Лоре. Для нее скучнее темы нет.

— Не хочу особенно критиковать твою жену, но я хорошо знаю Лору. Она очень легкомысленная, а если еще точнее, то в ней еще очень много от ребенка.

— Да, пожалуй, ты права, — сказал Ник. — Ее не интересуют серьезные вещи, а «Флеминг фаундейшн» — вещь серьезная. Но, с другой стороны, это просто захватывающее занятие! Нет, правда, после войны я ничем еще не был так увлечен.

— Ты считаешь разбазаривание денег делом более забавным, чем их накопление?

Он сделал удивленное лицо:

— Да, а как ты узнала?

Она улыбнулась:

— Это написано у тебя на лице.

Он некоторое время задумчиво смотрел на нее.

— Сегодня утром ты говорила о Гитлере, — сказал он. — Так вот, он сделал одну положительную вещь в моей жизни: заставил себя ненавидеть. Это упростило мою жизнь. Свою задачу я видел в том, чтобы приложить максимум усилий к уничтожению нацизма. А когда все кончилось и Гитлера не стало, я вдруг понял, что не знаю, что делать в своей жизни дальше. Конечно, если ты богат, то можно неплохо пожить. Понаслаждаться. Поблагодушествовать. Но у жизни все-таки должна была быть какая-нибудь цель. Приумножение богатства потеряло для меня изрядную долю интереса, так как я понял, что обладаю таким состоянием, которое уже не смогу, не успею потратить. Я даже делал попытку выйти из военного бизнеса. С моей стороны это было бы чем-то вроде широкого жеста. А может, это был бы акт протеста против всего того страшного оружия, которое было порождено этим столетием. Но у меня ничего не получилось. Мы проголосовали семьей, и дети меня победили. Я пошел им навстречу и, кстати, далеко не уверен теперь, что поступил правильно. Короче, последние пять лет все мои думы были о том, чтобы найти новый смысл в жизни. И я нашел «Флеминг фаундейшн». — Помолчав немного, он смущенно спросил: — Я тебе уже наскучил?

— Напротив, мне очень интересно.

Ей действительно было интересно. «Новый» Ник Флеминг, которого она почувствовала еще в том письме, полученном в Швейцарии, начал сейчас раскрываться перед ней. Он стал более чутким к ближним, более добрым.

«Господи! — думала она с восторгом. — Как смягчился его характер! Я снова в него влюбилась!»

С другой стороны, Нику было очень приятно беседовать с женщиной, которая, в отличие от Лоры, была ему ровней по уму. Они ели, Ник продолжал рассказывать о своей империи и в один прекрасный миг вдруг почувствовал, что уже несколько лет он не был так увлечен и беседой, и собеседницей.

Оплачивая ресторанный счет, он понял, что ему очень не хочется, чтобы Диана возвращалась в Европу.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

Барбара Бэйтс, игравшая Фебу, стояла перед трюмо, держа в руках премию Сары Сиддонс, выигранную Евой Харрингтон (Анна Бакстер), и делала реверансы в ответ на воображаемые аплодисменты.

— Какой классный фильм! — восклицала Файна, изо всех сил хлопая в ладоши. — Восхитительно! Если Бэтти Дэвис не получит Оскара, всем им в Голливуде нужно будет провериться у психиатра!

— Все это верно, — сказал Джерри Лорд, — только разреши напомнить, что за последние пятнадцать дней мы смотрим эту картину уже в третий раз. Боюсь, что у меня скоро поедет крыша.

Они проталкивались сквозь толпу к выходу из кинотеатра «Рокси», где 14 октября начался показ блистательной картины «Все о Еве». Файна без конца ходила сюда, а что касается диалогов фильма, то она знала их все почти наизусть.

— Мне больше всего нравится эпизод, когда Бэтти Дэвис и Гарри Мерилл ссорятся на сцене, а потом он валит ее на постель… У нее такое выражение! Говорят, что взгляд может полыхать огнем. Я раньше не верила, но у Бэтти Дэвис именно это и происходило, правда? Как она играет! И какая роль! Господи, я бы все отдала за такую роль!

— Ты еще слишком молода для этих ролей.

— Ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду!

— Все еще раздумываешь, соглашаться ли на контракт с «MGM»?

Он вышли на улицу, и Файна застегнула воротник пальто: было холодно. Отец подарил ей норковую шубу, но она редко надевала ее. Как актриса она добрую часть всей своей энергии тратила на то, чтобы искупить тот факт, что она являлась дочерью самого Ника Флеминга. В то время как ее друзья из студии мечтали о славе и богатстве, она мечтала только о славе, поэтому и забросила в дальний угол шифоньера в своей квартире в Гринвич-виллидж отцовский подарок.

— Разумеется, я часто над этим думаю, — сказала она, пока он ловил такси. — Я бы с удовольствием отправилась в Голливуд. Там все фильмы, а где фильмы — там и жизнь. Но мне не хотелось бы оставлять отца именно сейчас… Убийство Викки настолько потрясло его… И всех нас. А кроме того, дело еще в тебе.

Она взглянула на него, и он тут же отвел глаза, как делал всегда, когда дело доходило до откровенного разговора по поводу их взаимоотношений. Подкатила машина, он открыл заднюю дверцу, помог сесть Файне и сел сам рядом с ней.

— Барроу-стрит, 45,— сказал он шоферу.

Такси поехало по 7-й улице в сторону Гринвич-виллидж. Джерри Лорд держал Файну за руку. Это был симпатичный парень, которому было за тридцать, скрывающий под шляпой преждевременную лысину. Файна часто спрашивала, за что она полюбила его. Она прекрасно понимала, что с ее деньгами и внешностью она могла бы рассчитывать на гораздо большее. И все же она влюбилась в человека, который был не особенно красив и не слишком богат. Хуже того: у этого человека были жена и двое детей, которые жили в Скарсдейле. Файна познакомилась с ним через свою подружку, тоже актрису, за которой ухлестывал Джерри. Из этого можно было сделать вывод, что Файна не первая, с кем он обманывает свою жену. Поначалу Файна очень этого не одобряла. И все-таки это был такой милый и порядочный парень, несмотря на его супружескую неверность. Скоро Файна преодолела в себе предубеждение против этого его недостатка, а потом стала даже сочувствовать. Джерри Лорду не повезло с женой. Это была поистине невозможная женщина.

Сейчас же он чувствовал себя немного не в своей тарелке.

— Когда мы приедем к тебе, — сказал он, — давай поговорим о нас с тобой.

Файна решила, что, по крайней мере, после этой беседы Джерри больше не будет отводить от нее глаз.

Квартира Файны была на последнем этаже государственного четырехэтажного кирпичного дома — очень приятного на вид — по улице Барроу-стрит в Вест-виллидж. Застекленная крыша и широкие окна, выходившие во двор. За гостиную, маленькую кухню, спальню и ванную комнату Файна платила пятьдесят долларов в месяц. Для 1950 года это была очень низкая квартплата. Ее друзья, которые прекрасно знали, что Файна может купить целый квартал, если захочет, считали ее сумасшедшей. Но Файне нравилась ее уютная квартирка. Она называла ее «богемной». По стенам были развешаны театральные афиши в рамках с изображением сцен из спектаклей. Ее устраивала мебель «сэконд-хэнд», купленная за гроши в дешевых магазинах. Ее жизнь скрашивали два беспородных кота: Ини и Мини. Единственное, что она позволила себе как богачке, так это полностью переделать ванную комнату, которая изначально находилась в ужасном состоянии. Да, она забросила подальше свою норковую шубу и чуралась родительского богатства, но мыться она привыкла с комфортом.

— Хорошо, давай поговорим, — сказала она, когда они пришли к ней и снимали с прихожей пальто.

Обняв ее и крепко поцеловав, он сказал:

— Ты знаешь, что я тебя люблю.

— И я тебя люблю.

— Но ты также знаешь, в чем проблема.

— В твоей жене.

— Нет. Настоящая проблема в твоих деньгах.

Она оттолкнула его:

— В моих деньгах?

— Ну хорошо, в деньгах твоего отца.

— Но при чем тут это?

— При всем. Слушай, Фай, я заколачиваю тридцать пять тысяч в год. Если я разведусь с Мэрилин, то мне придется дать ей содержание, во-первых, и платить алименты на детей, во-вторых. А у меня двое ребят. Это составит никак не меньше пятнадцати штук в год. Мне на жизнь останутся гроши. Я много размышлял и наконец пришел к выводу, что я просто не могу себе позволить на тебе жениться.

— Но я могу жить скромно! — воскликнула она. — Посмотри на мою квартиру!

— Да, я вижу, Фай… Но признайся, все это для тебя что-то вроде игры.

— Игры? — Она всерьез рассердилась. — А то, что я актриса? По-твоему, это тоже несерьезная игра?

— Нет, но мне прекрасно известно, что в любой момент ты можешь вернуться в квартиру-триплекс на Парк-авеню. И если ты сама этого не знаешь, значит, обманываешь себя.

— Иди ты к черту, понял?

— Стой и слушай! Мы слишком разные. Твой отец один из самых богатых людей мира. Я буду счастлив, если к моменту ухода на пенсию буду получать шестьдесят тысяч в год. Соединение столь разных людей бессмысленно, так я понимаю.

— Но мы любим друг друга.

— Да, мы любим друг друга. Но ты ведь сама рассказывала мне, что случилось с твоей сестрой Сильвией. Она вышла замуж за такого же парня, как я, и кончилось это все тем, что он сел в тюрьму после попытки раздобыть денег для того, чтобы построить ей дом. Я не хочу, чтобы подобное стряслось и с нами…

— Но Честер Хилл — преступник! Ты же — нет…

— Откуда я знаю сейчас, что не стану им, пытаясь сделать тебя счастливой?! Мой брак — настоящее наказание. Я все отдал бы за то, чтобы развестись и жениться на тебе. Но, если честно, меня пугают твои деньги.

Она стала плакать.

— Но это несправедливо! — рыдала она.

Он снова обнял ее:

— Это жизнь.

— Сейчас ты скажешь, что нам больше не следует встречаться, да?

— Нет. Просто я хочу, чтобы мы раз и навсегда прекратили жалкие попытки самообмана разговорами о свадьбе. Свадьбы не будет, пойми. А если ты не едешь в Голливуд только из-за меня, то вот мой совет: забудь меня и езжай.

Она крепко прижалась к нему:

— А я не хочу тебя забывать.

— Но, может, тебе придется это сделать.

Она отпустила его, прикусив губу.

— Давай заниматься любовью, — сказала она, вытирая мокрое от слез лицо.

— Хорошо, но давай договоримся: о женитьбе забыто раз и навсегда.

Она пожала плечами:

— Сейчас мне хочется только любви.

Около дома на Барроу-стрит под фонарем стоял здоровенный негр в грубом бушлате и, подняв голову, всматривался в окна Файны.

«Временное прибежище» Хуана Альфонсо Эрнандо Гузман и Талаверы занимало целый этаж красивого дома, выстроенного в середине двадцатых годов. Лора поднималась на седьмой этаж в обшитом деревом лифте — на ней была соболья шуба — и убеждала себя в том, что даже не помышляет об измене мужу, а проста пришла позавтракать. Но в глубине души она понимала, что это ложь. Красивый испанец пробудил в ее сердце пожар настолько сильный, что она не пожелала прислушаться к голосу здравого смысла, который не советовал ей идти к нему домой одной. Лора знала, что Ник — ревнивый муж. Она не была меркантильной, но положение миссис Флеминг ей нравилось. Достоин ли маркиз Наваррский того, чтобы ради него рисковать той роскошной жизнью, которую вела Лора?

«Нет, нет и нет!» — повторяла она себе снова и снова.

И тем не менее она пришла к нему. День обещал выдаться интересным.

Несмотря на то что было отнюдь не жарко, когда он открыл ей дверь, она увидела, что он одет как на пляже. Босые ноги, очень тесные белые брюки с манжетами и рубашка-поло в сине-белую полоску. Он улыбнулся своей заразительной улыбкой и сказал:

— Я знал, что вы придете. Добро пожаловать, прелестная леди в соболе!

Он поцеловал ей руку, помог снять шубу, затем провел в квартиру, которая выглядела так, как будто сам Мис ван дер Роз переделывал собор в Толедо. Тут и там в глаза бросались предметы современной мебели, а по стенам небрежно были развешаны полотна современной живописи. Два больших полотна Сальвадора Дали. В гостиной красовался выполненный в полный рост портрет Хуана, одетого в костюм гонщика и в шлеме. Но все остальное было выполнено в тяжелом испанском стиле. Скорбные лики мадонн глядели со стен. Деревянные скульптуры «святых» были расставлены по всей квартире, а на полу стояли высокие кафедральные подсвечники. Окна, из которых открывались чудные виды на воды Иста и на великолепный мост Куинсборо, были занавешены темно-зелеными бархатными шторами, которые выглядели как-то похоронно и так и просились на раскройку для платьев Скарлетт О’Хара.

— Вам здесь нравится? — спросил он, широко разводя руки и показывая свою гостиную.

— Я и не знала, что вы так набожны, — осторожно сказала Лора.

Он рассмеялся:

— Несмотря на свою подмоченную репутацию, я остаюсь классическим испанцем! Со мной честной женщине нечего опасаться. Во всех своих грехах неизменно исповедуюсь своему падре.

— Наверно, ему только и приходится, что выслушивать рассказы о ваших грехах.

— Что ж, такая у него работа. Хотите чего-нибудь выпить? — спросил он, переходя на французский, на котором говорил лучше и с меньшим акцентом, чем по-английски.

— Стакан вина.

— Тогда начнем с «Риойи». Вам понравится мой бар. В нем есть что-то безумное. Как и во мне.

Он подошел к одному из деревянных изваяний и повернул у него правую руку. Моментально целая секция выдвинулась из стены и развернулась на сто восемьдесят градусов, открыв за собой великолепный бар из цветного стекла. Он был похож на музыкальный автомат. В то же мгновение заиграл фонограф и зазвучал голос Эдит Пиаф.

Лора не удержалась от восторженного восклицания.

— Чудесно! — сказала она.

— Правда? Я сам его спроектировал. Все думают, что я только повеса, но я еще и довольно умен.

— И скромен.

— Нет, как раз о скромности речи нет. Просто я хорош и знаю себе цену.

Он отошел к бару и откупорил одну из винных бутылок.

— Вы всегда ходите дома босиком? — спросила она, присаживаясь на резной испанский диван.

— Я ненавижу холодную погоду. Поэтому, когда мне приходится попадать в места с неприветливым климатом, я демонстративно одеваюсь так, как будто нахожусь на Карибском море или на Майорке. Мне это нравится, и этого достаточно. Он подошел к ней, протянул один стакан и сказал по-английски: «Чи-из!»

Они чокнулись. Она пила вино и не могла не смотреть на выпуклость в его брюках на уровне ее лица.

«Боже мой! — подумала она. — Разговоры разговорами, но, похоже, все правда…» За всю свою жизнь ей пришлось спать со многими мужчинами, но никогда еще она не видела ничего подобного.

Он опустился на диван рядом с ней, да так близко, что их бедра соприкасались.

— Испанские красные вина… — заговорил он. — Они — как красивые женщины, а испанские белые вина — как ведьмы. Они могут быть очень опасны. Ладно, расскажите о себе. Вы говорили, что счастливы?

— Да.

— Но вы также любопытны. Поэтому и пришли ко мне, не так ли?

— Может быть.

— Ну и какое у вас пока сложилось мнение?

Она взглянула на него:

— У меня такое впечатление, что вы просто самонадеянный мальчишка!

Он пожал плечами:

— Отчасти это так.

— Вы любите «покорять» женщин, главным образом, из гордости и себялюбия, чем из действительно каких-то романтических чувств.

— И опять отчасти верно.

Она поднялась с дивана и поставила свой стакан.

— А еще я думаю, что мне пора.

— Вы боитесь?

— Немного.

Он протянул к ней руку. Она посмотрела на него неуверенно.

— Но я действительно должна идти, — сказала она.

— Дайте мне вашу руку.

После некоторого колебания она подчинилась. Он потянул ее к себе, пока она не опустилась к нему на колени. Тогда он положил ее руку себе между ног. Не отпуская ее, он откинулся на спинку дивана и стал с улыбкой наблюдать за ней.

— Случайно не насчет этого любопытствуете? — шепнул он.

Она ощутила, что под ее прикосновением он начинает напрягаться. Он наконец отпустил ее руку и взглянул ей прямо в глаза. Лора своей руки не убрала.

Не переставая улыбаться, он стянул свою рубашку-поло через голову и бросил ее на пол. Она взглянула на его мускулистый смуглый торс.

— Ты настоящая шлюха, — тихо проговорила Лора.

— Не тем ли же самым ты была в Париже?

Он притянул ее к себе и стал целовать. После некоторого колебания она его оттолкнула и вновь поднялась с дивана. Она вся дрожала и боялась… Нет, не его, она себя боялась.

— Да, в Париже я была проституткой, но здесь и сейчас я жена Ника Флеминга. Верная жена!

— Неужели ты думаешь, что я в это поверю?

— Верь не верь, мне все равно. Я ухожу.

— Никто тебя не держит. Правда, ты упустила вкусный завтрак.

С этими словами он стал расстегивать свои брюки. Она боролась с собой, но не могла не смотреть на это. Медленно, словно танцовщица в стриптиз-баре, он стянул брюки вниз по волосатым ногам, затем отшвырнул их. На нем остались только маленькие в европейском стиле плавки.

— Я шил их по специальному заказу в Риме, — сообщил он. — Они стоят пятнадцать долларов за штуку. Я надеваю их только один раз, потом выбрасываю. Правда, — он подмигнул, — иногда я дарю их в качестве сувенира. Тебе хотелось бы получить такой сувенир?

Он щелкнул эластичным поясом плавок по животу. Она не спускала с него глаз.

— Да…

Он стянул с себя плавки, и ее взору предстало то, о чем в Европе ходили легенды. Теперь ей стало ясно, почему Хуана Альфонсо Эрнандо Гузман и Талаверу называют Эль Торо. Он встал, подобрал плавки с пола и протянул ей. Затем он обнял и поцеловал ее.

— Мы будем заниматься любовью перед завтраком, — сказал он. — Потом мы будем есть паэлу. Потом мы снова будем заниматься любовью. Потом мы будем пить кофе. У меня отличная кофеварка. Я ее купил во Флоренции. После кофе — опять любовь. Тебе понравится. Я никогда не устаю.

Он поцеловал ее в шею.

Она откинула назад голову, закрыла глаза и прошептала:

— Сделай меня счастливой, Эль Торо!

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

Она узнала на себе, что секрет его неотразимости в постели заключался в том, что он владел египетской техникой секса — имсак. Абсолютно игнорируя собственное возбуждение — а она вскоре увидела, что он умеет возбуждаться! — он искусно не доводил акт до завершения. Это не приводило его к удовлетворению, но он уверял Лору, что видит наслаждение в осознании полной власти над своим организмом, полной подчиненности тела воле. Постоянно сдерживаемая кульминация полового акта доводила женщин до форменного безумия. Он называл это по-французски — так выглядело благозвучнее — «преддверием экстаза».

— Я должен быть абсолютным мастером акта любви, — говорил он. — Таким образом мне удается доставлять максимум наслаждения партнерше. Мужчинам чаще всего интересны лишь собственные переживания. Грубо выражаясь, им только и нужно что кончить. Я такой подход решительно отвергаю. Настоящее удовольствие в постоянном стремлении к вершине, в постоянной сексуальной агонии, если так можно выразиться. Однажды я целый месяц не достигал кульминации, хотя каждый день занимался любовью. И можешь мне поверить: это был самый сексуальный месяц в моей жизни. Я был измотан, иссушен желанием…

Понимаешь, по-моему, секс должен быть настоящим искусством. Причем с религиозной окраской. Ведь с одной стороны, это величайшее чудо, подаренное человеку природой, с другой — одна из простейших функций организма. Впрочем, она может обернуться и одной из самых сложных. Большинству мужчин достаточно было бы мастурбировать. Ощущения те же. Я — другое дело. Мое жизненное предназначение — дарить сексуальное удовлетворение женщинам. Я стал знатоком любви. Я редко кончаю, а когда это делаю, то испытываю эффект похмелья.

Лоре никогда раньше не приходилось сталкиваться с подобной философией, но она вынуждена была признать, что в жизни эта философия работала: это был самый эротичный день в ее жизни. Ник был великолепным любовником, но даже он не мог сравниться с Эль Торо. Хуан заставил ее переживать почти мистические ощущения. Она открыла для себя невиданные глубины наслаждения, экстаза, на который раньше считала себя неспособной. Когда пробило пять часов вечера и она покинула его квартиру, то едва стояла на ногах от усталости, у нее кружилась голова, но… она жаждала еще.

Провожая ее, он надел брюки, но так и остался без рубашки. Он помог надеть ей ее соболью шубу и тихо спросил по-английски:

— Ты получила удовольствие, не правда ли?

Она повернулась и поцеловала его.

— Ты не только подтвердил свою репутацию, но даже превзошел ее, — ответила она.

— Спасибо. Я счастлив, когда доставляю людям радость. А моя паэла? Тебе понравилась?

Лора улыбнулась:

— Пальчики оближешь!

— Ты придешь еще? Скоро?

Она задумалась.

— Тебе было слишком хорошо, чтобы не хотеть повторения.

— Да, я приду, — прошептала она.

— Завтра.

«О Боже!» — подумала она.

— Да, завтра.

Он улыбнулся и поцеловал ее.

— Отлично, — сказал он по-французски. — До завтра, дорогая.

Ник заехал за Дианой в отель, и они вместе на его «роллсе» отправились в Гринвич-виллидж.

— Что-то случилось? — спросила она, заметив, что он мрачен.

— Скажи, у Лоры были в Париже еще любовники, кроме генерала фон Штольца?

— Тебе нужно, чтобы я была вежливой и солгала, или ты хочешь знать правду?

— Я хочу знать правду.

— Разумеется, у нее были и другие любовники. Правда, не одновременно с немчиком. По крайней мере, я о таких не слышала. Полагаю, что она была очень осторожна, если и изменяла немчику. Но я совершенно точно знаю, что до него у нее были мужчины. Почему ты об этом спрашиваешь?

Некоторое время он не отвечал, потом сказал:

— Потому что сегодня она мне солгала.

— О!

— Она сказала, что ездила за покупками. Но ее машина все время оставалась в гараже. Она пользовалась такси. Ни одна женщина не возьмет такси для того, чтобы поехать за покупками, если у нее есть машина и личный шофер в распоряжении. Я прав?

— Абсолютно.

— Тогда возникает вопрос: куда она ездила на такси?

— Какие-нибудь догадки?

— Нет, но я твердо решил до этого докопаться.

Он больше не касался этой темы, но Диана знала, что он серьезно рассержен.

Они приехали на Барроу-стрит, которая выглядела больше похожей на улицу 1850 года, чем на улицу середины XX столетия. Они поднялись по продавленной лестнице на четвертый этаж.

— Слава Богу, что я бросила курить, — произнесла Диана, тяжело дыша.

— Файна просто влюбилась в бедность. Главным образом потому, что она с детства не знала, что это такое. Она без ума от этой лачуги.

Когда они наконец достигли последней лестничной площадки, где было темно, несмотря на окно, Ник нажал кнопку звонка у двери.

— Представь себе, каково это — тащить сумки с продуктами на такую высоту, — шепнул он Диане на ухо. — Файна говорит, что, по крайней мере, здесь чисто. И нет тараканов.

— Рада это слышать. Особенно перед едой.

— Извини, — засмеялся Ник.

Он снова позвонил.

— В четырех кварталах отсюда живет мой второй сын Эдвард. Он пишет величайшую американскую книгу. По крайней мере, так говорит. Его работа длится уже почти пять лет, но пока что я не видел ни одной главы, не то что всей книги. Но я ему ничего не говорю. У меня было слишком много проблем со старшим сыном Чарльзом, и с тех пор я решил по возможности не вмешиваться в личные дела своих детей.

— А тебя не беспокоит, что Файна стала актрисой?

— Абсолютно не волнует. Она пошла в мать. Я очень доволен ею. Я считаю, что у нее талант и большое будущее.

Наконец Файна открыла им дверь. На ней был белый передник, а под ним шотландская шерстяная юбка и синяя кофточка. Она улыбнулась Диане:

— Добро пожаловать в самую фешенебельную во всем Нью-Йорке квартиру. Привет, пап.

Она поцеловала отца, и они втроем прошли в гостиную с застекленной крышей.

— Ваша уха пахнет просто восхитительно! — воскликнула Диана, осматривая квартиру, которая напоминала ей мансарды-мастерские художников, которые ей часто приходилось видеть в Париже. Ник помог ей снять соболью шубу. Файна положила ее прямо на кровать.

— Да. А запьем мы все просто сказочным вином! — сообщила она, исчезая на минуту в спальне и крича оттуда: — Белое! «Шатонеф-дю-Пап»!

— О, я люблю это вино, — сказала Диана, взяв со стола фотографию в рамке, на которой был запечатлен мужчина в профиль с сигарой. Это был классический студийный голливудский портрет. А темные волосы мужчины были уложены в прическу, модную в начале двадцатых.

— Слушай, Ник, как тебя отлично сфотографировали, — восхитилась она. — Кто снимал?

— Это не я. Это Род Норман.

Она едва не выронила портрет.

— О Боже… — прошептала она, ставя фотографию обратно на стол.

И снова ее переполнило чувство вины. Эта очаровательная, талантливая и красивая девушка, которая теперь принимает ее у себя в квартире… Она даже не знает, что Диана в ответе за смерть ее отца. Господи, да как же она могла совершить такое?!

И тогда ей вспомнились цинизм Кемаля, собственная ненависть, наемные убийцы… Она вспомнила, как это совершила. Двадцать восемь лет назад это казалось легким, простым и безопасным.

Теперь же — особенно когда Файна с сияющей улыбкой вернулась в гостиную — Диана расценила свое тогдашнее поведение как чудовищное.

Призрак убиенного Рода Нормана начал преследовать ее спустя почти тридцать лет.

— Ник, я знаю, что тебе неприятно говорить о смерти Викки, — сказала Диана спустя полтора часа, когда они вдвоем возвращались от Файны. — Не приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что это не несчастный случай? То есть, я хотела сказать: не случайное убийство?

Он повернулся и взглянул на нее. На его красивом лице отражались блики разноцветных огней уличных фонарей и рекламных щитов.

— С чего это ты взяла?

— Не знаю. Только что за столом я мучилась ужасными угрызениями совести по поводу своей ответственности за гибель Рода Нормана, отца Файны. Не понимаю до сих пор, что заставило меня удержаться от признания: «Это я сделала». Мне было так стыдно… И потом я подумала, что убийство Рода Нормана в то время тоже показалось всем бессмысленным и случайным, как гром среди ясного неба. Так ведь?

— Да, это так. Я вспоминаю сейчас, что тогда все мы ломали голову над тем, почему убили Рода. Но какое это имеет отношение к Викки?

— Я хотела только сказать, что у каждого преступления есть своя причина. Даже у такого, которое всем кажется бессмысленным, как в случае с Родом Норманом. А теперь я начинаю думать, что была своя причина и в трагедии с Викки.

— Я перебрал все возможные варианты, но смысла не увидел ни в одном.

— А ты подумай еще. Та асе самая вещь, которая побудила меня нанять убийцу-профессионала. Месть. Ты очень известный человек, Ник. Очень богатый и могущественный. Наверняка существует множество тех, кто ненавидит тебя, как я однажды ненавидела. А какой существует более хороший способ утолить ненависть, как не убийство кого-нибудь из твоих детей? И — что важнее теперь возможно, убийство и других твоих детей? Сегодняшний визит на квартиру к Файне заставил меня серьезно задуматься над этим. Ведь это было бы очень легко — ворваться к ней и убить! Я понимаю, что ей нравится ее квартира, но я на твоем месте заставила бы ее переехать в дом, где, по крайней мере, есть вахтер. Или наняла бы для нее телохранителей. И, может быть, для других детей — тоже. Я понимаю, что похожа сейчас на паникера, но вспомни, как легко было убить Викки!

Он задумался над ее словами.

— Ты полагаешь… — проговорил он наконец, — что кто-то, возможно, пытается вырезать всю мою семью?

— Я хочу сказать, что есть такая вероятность, которую тебе следует принять во внимание. Уж ты поверь мне, я прекрасно знаю, как легко нанять убийцу, когда ненависть настолько ослепляет тебя, что ты забываешь про свою совесть и считаешь, что это сойдет тебе с рук. Ник, я не хочу огорчать тебя. Файна очаровательная и милая девушка. И если бы мне удалось спасти ее жизнь, это дало бы мне возможность считать, что я немного искупила свою вину за убийство ее отца.

«Роллс» тормознул на красный свет.

— О Боже, — вдруг негромко проговорил Ник. — Льюисбург!.. Какой же я дурак! Слепец! Идиот! — Он повернулся к Диане и взял ее за руки. — Да хранит тебя Господь, Диана! — горячо воскликнул он. — Я думаю, ты только что спасла моей дочери жизнь!

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Телевизионная трубка, разработанная Честером Хиллом в 1946 году вскоре после его выхода из льюисбургской тюрьмы, как и подавляющее большинство других изобретений, приносивших деньги, была проста. Но она настолько улучшила телевизионный прием, что скоро все промышленники стали ставить ее в свои телевизоры. А поскольку в 40-х годах разыгрался настоящий телевизионный бум, это изобретение сделало Честера почти абсурдно богатым, одним из первых мультимиллионеров эры телевидения.

Все еще не придя в себя от проведенных в тюрьме лет, Честер жил для богатого человека очень скромно. У него были ферма в округе Вестчестер и городская квартира в Бикмэн-плэйс. В 1948 году он женился на своей секретарше, симпатичной и умной женщине, которую звали Бэтти Дрю. Супругов очень редко видели вместе на людях. Разве что в те дни, когда они оба отправлялись по антикварным лавкам: дело в том, что Бэтти питала сильную страсть к французской и английской мебели, а Честер вскоре и сам разделил эту страсть жены. Постепенно ферма, городская квартира и вилла в Палм-бич, которую Честер купил в 1949 году, стали заполняться красивыми вещами, некоторые из которых представляли музейную ценность. У Бэтти и Честера не было детей и было очень мало друзей, но зато эти супруги могли себе позволить посидеть на диване, когда-то принадлежавшем Марии-Антуанетте. Честер Хилл имел судимость, поэтому был лишен избирательного права, но зато он имел возможность работать над своими изобретениями за столом, за которым в свое время работал лорд Мельбурн. В его кабинете была, пожалуй, лишь одна вещь, которую нельзя было отнести к раритетам: биржевой телеграфный аппарат, при помощи которого Честер отслеживал все движения своего огромного состояния на Уолл-стрит.

В тот день Честер Хилл как раз сидел за столом лорда Мельбурна и листал проспекты компании, занимавшейся выпуском морозильных установок для продуктов питания, в которую он хотел вложить деньги. Вдруг в дверь постучали и вошла Бэтти. У нее были рыжие волосы и отличная фигура, но для богатой женщины она одевалась очень просто. У нее было выражение удивления на лице.

— Там… хотят тебя видеть, — сказала она, закрыв за собой дверь. — Это Сильвия Флеминг…

Он положил проспекты на стол.

— Сильвия? — Он произнес это имя своим обычным голосом, но Бэтти прекрасно знала, как он относится к своей прежней жене. — Что эта сука делает в моем доме?

— Она привела твоего сына.

Честер был ошеломлен.

— Артур? Он здесь?

— Да, — подтвердила жена, улыбнувшись. — Симпатичный мальчик. Впрочем, уже взрослый. Ему лет десять, да?

— Девять.

— Он похож на тебя.

— Да? — не своим голосом произнес Честер. — Это для меня новость, потому что до сих пор они не разрешали мне его видеть. Скажи ей… пусть убирается ко всем чертям!

— Ты хочешь сказать, что не желаешь видеть своего сына?

— Нет! Он больше не мой сын. Они его у меня отняли! Дали ему другую фамилию. Он Флеминг и потому не сын мне! Я не хочу видеться ни с кем из той семейки. Скажи Сильвии, что она может проваливать к черту!

— Честер, я не могу поверить…

— Скажи ей, чтобы она убиралась! — заорал он, вскакивая со стула. — Я ненавижу этих сукиных детей! Ненавижу!

Он замолчал, весь дрожа, и пытаясь взять себя в руки.

— Я знаю, милый, но… Твой сын…

Он стоял возле своего замечательного старинного бюро и с минуту ничего не говорил, потом тихо спросил:

— Он правда на меня похож?

— Да.

— Где они?

— Внизу, в гостиной.

Еще минута нерешительности. Потом Честер обошел вокруг стола, приблизился к жене и обнял ее.

— Пять лет Льюисбурга, — прошептал он. — И все из-за Флемингов.

— Я знаю, милый, знаю.

— Пять долгих лет!

Он отпустил ее, поправил галстук и несколько раз провел рукой по голове, приглаживая волосы.

— Ну, как я выгляжу? — спросил он нервно.

— Красив, как всегда. — Она улыбнулась.

— Я… — он сглотнул, — я хочу произвести на него хорошее впечатление. Наверно, это глупо, да? Он Флеминг, но…

— Он также и твой сын. Для меня это звучит вовсе не глупо. Не сомневайся, ты произведешь на него достойное впечатление. Хочешь, чтобы я пошла к ним с тобой вместе?

Он немного подумал:

— Нет, я встречу их сам.

Он вышел из кабинета, прошел по холлу мимо позолоченного «рекамье», принадлежавшего когда-то французскому Карлу Десятому, вниз по резной лестнице, где висели картины XVIII века, изображавшие придворную жизнь времен Чьен Лунга, императора Китая, через холл на первом этаже, где стояла лангедокская мраморная жардиньерка из Версаля, наполненная свежими лилиями, выращенными во Флориде… Сын бедного священника из маленького городка Сэйлсбери в Коннектикуте, пытавшийся в свое время утвердить себя в жизни при помощи выгодного брака и в конце концов загремевший в тюрьму, долго шел к своей нынешней жизни.

Он вошел в гостиную и взглянул на ненавидимую им женщину. Она все еще была красива и не утратила вкуса: на ней были простой, но элегантный черный костюм и маленькая черная шляпка. На воротнике блестела брошь из сапфира с бриллиантами.

— Здравствуй, Честер, — проговорила она.

Он перевел взгляд на мальчика, стоявшего рядом с матерью. Он был для своего возраста высок ростом и необыкновенно красив. Честер и сам заметил свое сходство с ним, правда, к своему огорчению, усмотрел в глазах мальчика и что-то от Ника Флеминга. Артур смотрел на него с нескрываемым любопытством.

— Честер, теперь я поняла, что вела себя неправильно относительно Артура, — сказала Сильвия. — Я ему все о тебе рассказала, и настало время вам познакомиться. Артур, это твой отец, мистер Хилл. Пойди поздоровайся.

Мальчик несмело пересек комнату и протянул Честеру руку.

— Здравствуйте, сэр, — проговорил он с формальной вежливостью, которая при данных обстоятельствах выглядела почти смешной.

Пожирая сына глазами, Честер, несколько помедлив, тоже подал ему руку.

— Рад с тобой познакомиться, Артур, — сказал он.

— Правда? — застенчиво спросил мальчик.

— Да. Очень рад.

Их взгляды встретились.

— А теперь, Артур, иди на улицу и жди в машине, — сказала Сильвия. — Мне нужно несколько минут поговорить с твоим отцом наедине.

— Ну мам! Мы же только познакомились!

— Увидитесь еще. Позже.

Артур взглянул на Честера.

— Правда? — умоляюще спросил он.

Тот улыбнулся:

— Конечно. Теперь, когда твоя мать стала наконец вести себя по-человечески, я думаю, мы скоро еще увидимся. Может, где-нибудь пообедаем, я могу это устроить. Нас впереди ждет очень много увлекательного и интересного, юноша. Я все хочу о тебе знать, о твоей школе, о…

— А вы возьмете меня на футбол? — со страстью в голосе перебил отца Артур. — Знаете, как я люблю футбол!..

— В следующую субботу играют «Гиганты». Я достану билеты, если конечно… твоя мать будет не против.

Артур обернулся к Сильвии:

— Ты ведь не будешь против, мам?

— Посмотрим. Иди в машину, Артур.

— Ладно. — Он снова протянул руку Честеру. — Я так счастлив, что познакомился с вами, сэр! Буду с нетерпением ждать следующей субботы. Знаете… — Он запнулся, но потом договорил: — Не иметь отца… это очень трудно. Не иметь отца все эти годы… Жаль, что мама не говорила мне раньше. Я хочу сказать, что мне было бы плевать, что вы в тюрьме. И… в общем, я страшно рад, что теперь вы у меня есть.

Этот маленький монолог был неуклюж, но зато искренен. Он поразил Честера в самое сердце. У него даже навернулись на глаза слезы, когда он прижал к себе сына, поцеловал его.

— Я тоже рад, что теперь у меня есть ты, — сказал он. — Правда, очень рад. Все эти годы я стремился к тебе… В тюрьме было так тяжело… так тяжело…

Он окончательно сломался и начал всхлипывать. Отпустив мальчика, закрыл лицо руками и зарыдал, как первоклассник. Артур изумленно смотрел на отца. Потом вдруг Честер метнул горящий взгляд в сторону Сильвии.

— Почему ты это сделала только сейчас? — крикнул он. — Почему не тогда? Зачем тебе понадобилось мучить меня? — Он повернулся к Артуру. — А она говорила тебе, за что я сел в тюрьму? Просто я хотел раздобыть денег для того, чтобы она чувствовала себя счастливой! Уверен, Артур, она не говорила тебе об этом ни слова, верно?

Артур был потрясен этой сценой.

— Честер, ради Бога, возьми себя в руки! — крикнула Сильвия.

— А ты заткнись! — взревел тот.

— Если хочешь увидеться с Артуром еще раз, то заткнешься все-таки ты!

Честер достал из кармана носовой платок и утер им нос.

— Извини, — угрюмо проговорил он.

— А теперь, Артур, оставь нас одних.

— Хорошо.

Напуганный Артур почти бегом бросился из комнаты. Сильвия подождала, пока стукнет входная дверь, а потом взглянула на бывшего мужа.

— Знаешь, — начала она, — еще в то время, когда мы были мужем и женой, у меня иногда возникало ощущение, что ты хочешь убить меня. О, я знаю, многие мужья хвастают этим, но я чувствовала, что ты действительно задумал меня убить. Кажется, я была права. Ведь ты ненавидишь меня, не так ли?

— К чему ты клонишь?

— К тому, что мой отец наконец вычислил, кто убил Викки. И за что. Это был ты, Честер. Тот мерзавец Уильярд Слэйд… Он сидел в льюисбургской тюрьме, которая является и твоей альма матер. Во время своего пребывания там ты сошелся со всем цветом тамошнего общества: насильниками, убийцами, грабителями и ворами. Я думаю, они оказались настоящими профессорами для тебя, Честер. Не хуже тех, которых ты слушал в Йеле. Выйдя оттуда, ты без труда нанял одного из твоих новых приятелей, для того чтобы тот устроил нужное тебе убийство.

— Это чушь несусветная! Послушай, Сильвия… рассказывай эти сказки кому-нибудь другому.

— О, я знала, что ты будешь все отрицать. Но ты не оригинален, Честер, вот что я тебе скажу. Ты составил свой гнусный план, прочитав какую-нибудь книжку об эпохе Возрождения. Это тогда люди вырезали своих родственников, чтобы завладеть вотчинами, наследством или чем-нибудь в этом роде.

— Сколько ты заплатил Слэйду, Честер? — спросил Ник, неожиданно входя в комнату.

Увидев перед собой человека, которого он ненавидел и боялся пуще смерти, Хилл страшно побледнел. За Ником стояли двое его сыновей, Эдвард и мускулистый Хью.

— Переправить Слэйда в Южную Америку до конца его дней после преступления — это само собой. Этим объясняется то, что он не прятал от людей свою рожу. Но сколько ты заплатил ему? Сколько стоила жизнь моей дочери? Сто тысяч?

— Какого черта ты тут брешешь?! — брызгая слюной, вскричал Честер.

— У меня семеро детей. Допустим, ты выделишь на все удовольствие один миллион долларов. Выходит примерно по сто тридцать тысяч за голову, да? Ты не пожалел бы миллиона, а, Честер? Вырезать всю мою семью, человека за человеком, постепенно и без всякого риска для себя лично. Каково? Наконец кульминацией мести становится объявление твоего сына Артура моим единственным наследником. Наверное, ты ликовал, когда сочинял этот план, да, Честер? О, он превосходен, не спорю. Ни сучка, ни задоринки. Но, понимаешь… твой план не сработает.

— Хочу тебя предупредить, Ник: у меня лучшие адвокаты во всем Нью-Йорке. Учти: теперь я отнюдь не так беден и беззащитен, как был тогда, когда ты сплавил меня, своего зятя, в тюрьму!

— Сплавил? — воскликнул Ник. — Ах ты, сукин сын! Да будь счастлив, что тебя не посадили на стул!

— Вон из моего дома! — заорал Честер. — Все! Вы, смердящие Флеминги, отравляете воздух, которым я дышу!

Хью пошел грудью на Честера, но отец стал его удерживать.

— Успокойся, Хью.

— Но он убил Викки!

— Вы все ненормальные! — орал Честер. — Банда ненормальных! Но знайте, что есть суд и закон! И если вы только посмеете дать ход этой грязной клевете, я сделаю так, что на судебных издержках вы промотаете всю вашу империю до последнего цента!

— Отлично, — негромко проговорил Ник. — Начинай, Честер. А пока я доведу эту грязную клевету, как ты ее называешь, до сведения окружного прокурора. Пусть он сам решит, настолько ли уж она грязная. Я нанял телохранителей для всех членов моей семьи. У тебя не будет шансов провернуть с кем-нибудь из нас то, что тебе удалось сотворить с Викки. Я любил эту девочку, Честер. И когда тебя будут сажать на стул… Тебя приговорят к этому, не беспокойся. Мои адвокаты уверили меня, что ты вовсе не так неприступен, как утверждаешь. Когда к тебе подключат напряжение, я буду улыбаться.

Честер стал бледным как смерть.

— Пойдем отсюда, — сказал Ник. Он первым повернулся и вышел из комнаты.

— Ты тут всех растрогал, — сказала Сильвия своему бывшему мужу. — Но не мечтай, чтобы я привела к тебе Артура во второй раз. Я познакомила вас лишь для того, чтобы ты увидел, какой это хороший и симпатичный мальчик. Но, клянусь, ты никогда его больше не увидишь.

— Ах ты, сука! — взревел Честер и бросился через всю комнату к ней. Словно бы останавливая продвижение левого крайнего из Гарварда, Хью толкнул Честера, и тот оказался на полу. Он попытался увернуться, но Хью рывком поднял его.

— Это тебе за сестру, — сказал Хью.

С этими словами он настолько сильно ударил Честера кулаком в челюсть, что тот буквально отлетел назад, ударившись спиной об облицовочную каминную доску, украшенную искусной резьбой, которая в свое время принадлежала лондонским Ротшильдам.

После этого Сильвия, Эдвард и Хью спокойно ушли.

Его имя было Пол Аллен, а кличка — Большой Поли. Это был негр ростом шесть футов пять дюймов и весом в двести восемьдесят фунтов. Тридцать лет назад он появился на свет в Гарлеме. У него никогда не было отца, а мать была уборщицей и приносила в свою трехкомнатную, наполненную тараканами конуру каждую неделю шестьдесят долларов, чтобы прокормить шестерых детей.

Впервые он был арестован в возрасте пятнадцати лет за угон машины. Сел на два года. В восемнадцать лет он был осужден к десяти годам за убийство второй степени: во время налета на бакалейную лавку на 10-й авеню он зарезал клерка. Освободившись досрочно в возрасте двадцати четырех лет, он всего через год снова угодил за решетку. На этот раз он оказался в льюисбургской тюрьме. Дело было мелкое — кража чеков «Соушел сикьюрити» из федерального почтового отделения.

Там-то он и познакомился с Честером Хиллом, от которого впервые в жизни узнал о том, что на свете существует Йельский университет. А Честер в свою очередь только после знакомства с Большим Поли впервые побывал в Гарлеме.

В тот день Честер поднимался по пахнувшей мочой лестнице многоквартирного дома на 110-й улице между 1-й и 2-й авеню. Где-то по радио пела Бэсси Смит. На дворе стоял мороз, но отопление здесь не работало уже третий год, и жильцы этого пятиэтажного гранитного дома, построенного в 1896 году, уже и не ждали тепла. Дыхание Честера обращалось в пар.

Дойдя до второго этажа, он постучался в первую же дверь. Через несколько секунд ему открыл сам Большой Поли. На нем были джинсы и грубый свитер. Он улыбнулся.

— О, Честер! Как дела, старичок? — проговорил он, протягивая Хиллу свою здоровенную ручищу.

Честер пожал ему руку и прошел в комнату, которая некогда была симпатичной гостиной квартиры, в которой проживала преуспевающая семья белых американцев. Однако вот уже полвека, как здесь жили не белые, и с тех пор комната обветшала, и теперь уже никакой ремонт не спас бы ее. Вся она была завалена телевизорами, которые Большой Поли где-то украл. Из мебели в комнате были только продавленный диван, деревянный стол и стул.

— Че молчишь-то, кореш? — спросил Большой Поли, запирая за Честером дверь. — Язык проглотил?

— Случилась беда, Большой Поли, — сказал тот. — Я буду вынужден расторгнуть нашу сделку.

— Чего-чего? Расторгнуть? — Он захохотал, тыкая себя пальцем в грудь и изображая тем самым удивление. — О, я знаю, что ты большой юморист, Честер, но только давай не будем шутить над предметом, который дорог моему сердцу.

— Я не шучу. Мне придется расторгнуть нашу сделку. Слишком рискованно. Ник Флеминг прознал про то, что я делаю. Я боюсь, Поли. Я действительно боюсь.

Он снял шляпу, и лампочка, болтавшаяся на длинном проводке под потолком, причудливыми разводами осветила его лицо.

— Ты хочешь сказать, что не хочешь, чтобы я убивал его дочурку? — тихо спросил Большой Поли.

Честер утвердительно кивнул.

— Конечно, я обезумел, когда выдумал все это… Но я так их ненавидел… Всю эту сволочную семейку… Я так их ненавидел! Не знаю. Тогда казалось, что это будет так здорово, а теперь…

Он пожал плечами.

— Ты, так твою мать, — прошипел Большой Ноли, медленно, по-кошачьи, приближаясь к Честеру. — Ты нанял меня для того, чтобы я сделал для тебя работу. Пойми, дерьмо, на те денежки, которые ты обещал заплатить, я расписал уже всю дальнейшую жизнь. Я уже предвкушал, как буду потягивать ромовый пунш на пляже Рио в окружении множества кошечек… А теперь ты хочешь лишить меня всего этого? Если ты надумал свернуть в сторону, я не возражаю, но только давай мне оставшуюся часть от моих ста тысяч!

— Ты можешь удержать за собой аванс…

— Плевал я на твой аванс, Честер! Десять тысяч! Слышишь, ты, дерьмо! Мне нужны все деньги!

— Я не собираюсь платить тебе за то, что ты не сделал. Я повторяю: сделка между нами расторгнута.

— Ах так! — взревел негр. Он схватил первый попавшийся под руку телевизор с экраном в девять дюймов по диагонали и поднял его над головой.

Честер попятился.

— Большой Поли… — начал он, но телевизор уже обрушился ему на грудь. Честер рухнул спиной на груду других телеприемников.

— Всю жизнь я думал о том времени, когда сбудутся мои мечты, и я почти дождался… ревел над Честером черный гигант, отрывая электрический шнур от одного из телевизоров. — А теперь ты, подонок, будешь говорить, что мои мечты не сбудутся? О, ты разозлил меня, Честер! Ты взбесил меня!

— Я заплачу тебе твои сто тысяч! — кричал охваченный ужасом Честер, видя, как к нему приближается негр, натягивая в руках упругий шнур.

— Я не верю тебе, Честер.

— Нет, нет, я заплачу! Верь мне, я заплачу! Я пришлю тебе чек утром…

— Я не верю тебе, Честер. Ты обманул меня один раз, обманешь и другой. — Большой Поли обернул шнур вокруг шеи Честера. Тот закричал и вцепился в шнур обеими руками, но он не мог сравниться по силе с крепышом Большим Поли. Негр с улыбкой медленно затягивал шнур, а Честер отчаянно и безнадежно боролся за лишний глоток воздуха.

Когда стало ясно, что Честер мертв, Большой Поли отпустил его, и труп мягко упал на груду телевизоров. Затем Большой Поли поднял с пола тот телевизор, который он кинул перед этим в Честера, и с размаху обрушил его прямо на лицо своей жертвы… Осколки битого кинескопа превратили лицо одного из первых красавцев Йельского университета выпуска 1928 года в кровавое месиво.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

Когда хоронили Честера Хилла, шел снег. Его тело было найдено на свалке в Нью-Джерси. Лицо было обезображено до неузнаваемости, поэтому опознание было произведено судебно-медицинской экспертизой по зубам. Его вдова Бэтти, которая ни сном ни духом не ведала о коварных замыслах мужа против семьи Флемингов, была убита горем и считала это убийство страшной, какой-то иррациональной ошибкой. Что до Ника, то он в общем предположил все верно: наем Честером убийцы ему же самому обернулся боком. Ник не мог уважать его память, памятуя о загубленной Викки. С другой стороны, он чувствовал, что Честер расплатился сполна за свое преступление.

Оставался Артур… Для мальчика убийство его отца оставалось такой же загадкой, как и смерть Рода Нормана для его дочери Файны. Артур спрашивал мать, сможет ли он пойти на похороны. Несмотря на то что гибель изобретателя-миллионера получила довольно широкую огласку, на кладбище присутствовало немного людей. Честер был одиноким при жизни, остался одиноким и в смерти. Лишь несколько родственников из Коннектикута, вдова, бывшая жена и сын безмолвно смотрели на то, как гроб опускают в свежевырытую могилу.

На обратном пути домой Артур сказал матери:

— А мне он тогда понравился. Я с удовольствием сходил бы с ним на футбол.

Сильвия взяла его за руку.

— Я найду тебе другого отца, — сказала она. У меня было мало счастья с первыми двумя мужьями, но я обещаю тебе, что найду хорошего отца.

Артур взглянул на нее и вымученно улыбнулся.

— Я уже не могу выносить Ника! — воскликнула Лора двумя неделями позже, сидя вместе с Эль Торо в ванной в его квартире. — Со времени похорон Викки он ходит по дому как в воду опущенный. Я живу, будто в морге! Он превратился в старика. Он даже не притрагивается ко мне.

Хуан, пятки которого упирались ей в живот, улыбнулся:

— А тебе и не нужно, чтобы он к тебе притрагивался. Меня вполне достаточно.

— Да, но все равно это угнетает. Конечно, я все понимаю. Он потерял дочь при столь ужасных обстоятельствах, но ведь жизнь должна продолжаться, разве нет?

— Да, жизнь должна продолжаться, но кто тебе сказал, что она должна продолжаться с ним?

— Что ты имеешь в виду?

Они в молчании смотрели друг на друга с разных концов ванны. Он поджал под себя ноги и сел, наклонившись вперед настолько, чтобы можно было положить руки на ее намыленные плечи.

— Я люблю тебя, дорогая, — сказал он. — Я люблю тебя всем сердцем. Разведись с Ником и выйди за меня. Мы будем вместе счастливы! Я отвезу тебя в Испанию, покажу родные места. Я буду заниматься с тобой любовью днем и ночью. Всегда.

Лора на миг представила себя маркизой Наваррской.

— Развод хлопотное дело, — сказала она. — И хотя мне очень приятно, что ты хочешь меня, Хуан… Да не прозвучат мои слова как бессердечные, но я очень много потеряю, оставив Ника.

— Ты имеешь в виду деньги?

— Разумеется.

— Но он обязан будет дать тебе шикарное содержание! Ты будешь богатой женщиной.

— Вовсе необязательно. Я уверена, что он был мне верен, в то время как я изменяла…

— Найми ловкого адвоката. Не сентиментальничай с ним. Пригрози скандалом — это всегда работает. Все газеты и телестанции будут счастливы узнать о том, что мы с тобой любовники. Это растиражируется на всю страну. Его имя и так уже порядочно потрепали в связи со смертью дочери. Он заплатит большие деньги, чтобы только оставили его в покое.

Он передвинул свои руки с ее плеч на груди.

— Да, огласка… — размышляла она. — Ты прав. Ему это не понравилось бы.

— Ты еще ни разу не говорила, что любишь меня, — сказал он.

Она вгляделась в его красивое лицо. Она не была уверена, что любит его, но не было сомнений в том, что она без ума от его техники секса. И она не знала, сможет ли теперь прожить без этого. Ее смущало чувство, питаемое к Нику. Она искренне любила его в течение пяти лет. Любит ли она его сейчас? Убийство Викки внесло раскол в их отношения. А потом еще эта проклятая Диана, с которой он постепенно стал проводить все больше и больше времени. Нет, она не могла любить Ника, когда рядом была Диана.

— Я люблю тебя, — сказала она наконец, — но я не уверена, что люблю тебя настолько, чтобы оставить Ника.

Он неожиданно вылез из ванны и обернулся толстым халатом, который «позаимствовал» еще в парижском отеле «Плаза Атэнэ».

— Я думаю, тебе пора! — рявкнул он. — Возвращайся к своему ненаглядному Нику и его миллионам. Хуан Альфонсо Эрнандо Гузман и Талавера не тратит времени на женщин, которые не способны принимать самостоятельные решения.

— Но, милый, это несправедливо с твоей стороны. Ты заставляешь меня принять очень важное решение!

— Прошу тебя, оставь меня. У меня, кроме тебя, много других дел.

Она выскочила из ванны, разбрызгивая по полу воду и мыльные хлопья, и бросилась ему на шею.

— Ты сделал меня счастливой, что не удавалось до сих пор ни одному мужчине! — воскликнула она.

— Да? Так почему ж ты не любишь меня?

— Я люблю! Я не могу без тебя жить!

— Тогда разведись с Ником и выйди за меня!

Она подумала еще, потом поцеловала его.

— Хорошо, — шепнула она.

Он улыбнулся, распахнул халат и прижал ее к своему обнаженному телу.

— Так-то лучше.

Он прикинул, что содержание, которое вынужден будет назначить при разводе Лоре такой богач, как Ник, составит не меньше трех миллионов. Он решил, что ничто не помешает ему отхватить хотя бы один из этих миллионов в свою пользу.

— Значит, детектив оказался прав, — сказал тихо Ник, расположившийся вместе с Дианой на заднем сиденье такси. Машина была припаркована напротив дома в Саттон-плэйс, где находилась квартира Эль Торо. Лора только что показалась из дверей дома, и швейцар помогал ей сесть в такси.

— Кто ее любовник? — спросила Диана.

— Испанец, которого зовут маркизом Наваррским. Это титулованная проститутка.

— Мне приходилось о нем слышать. В Европе его прозвали «Эль Торо».

— М-да… Я знаю. Величайший любовник всех времен и народов. Ну что ж, остается надеяться, что это, по крайней мере, понравилось Лоре, так как сей маленький праздник секса будет стоить ей звания миссис Флеминг. Пожалуйста, к Флеминг-билдинг, — сказал он таксисту, откинувшись на спинку сиденья. — Теперь я думаю, что ее измена была вещью неизбежной. Рано или поздно, но это должно было произойти. Она была слишком неугомонна, а, кроме того, не будем забывать: в прошлом она шлюха. Ну, если и не шлюха, то что-то близкое к этому. Теперь-то я понимаю, что поступил глупо, женившись на ней, но ведь это была классическая история: пожилой джентльмен ослеплен секс-бомбой. Как типично!

Ник тяжело вздохнул.

— Никто не застрахован от ошибок, — тактично заметила Диана.

Он взял ее за руку.

— Жизнь сумасшедшая штука, правда? — сказал он. — Помнишь, я говорил тебе как-то, что любовь является самым главным в жизни?

— Мне никогда не забыть этих слов.

— Тогда я сказал это так… для красного словца. Тогда я не делал различий между любовью и сексом. Когда я влюбился в Эдвину… поначалу в этом тоже было больше секса. Насколько я теперь могу вспомнить, я только и думал вначале о том, как бы поскорее переспать с ней. И только по прошествии многих лет совместной жизни я понял, что любовь — это не только секс, но еще и дружба. Мы часто ссорились, но при этом мы оставались друзьями так же, как мы оставались любовниками. Но самое удивительное, что стоило мне только потерять Эдвину, как я тут же забыл о том, из чего должна состоять настоящая любовь. Лора была мне интересна только с «постельной» точки зрения. Я убеждал себя, в том, что люблю ее, но на самом деле нас связывало только общее место жительства и тот же секс. Да, все обстояло именно так, потому что сейчас, когда все кончено, я совсем не жалею об этом. Абсолютно. Я только хочу как можно быстрее вычеркнуть ее из своей жизни.

Он взглянул на нее:

— Самое странное, что мы стали друзьями, да? После всех драм и трагедий, происшедших между нами за последние тридцать чертовых лет, мы сидим здесь вместе. Мы стали старше и стали друзьями. Я рад, что так случилось, Диана.

— И я рада.

— Я опять твой должник, — продолжал он. — Ты спасла жизнь моей Файне. Я никогда этого не забуду.

Такси притормозило у подъезда Флеминг-билдинг. Он глянул в окно на сверкающую башню.

— Посмотри, — сказал он. — Это моя империя. — Он оглянулся на нее. — Иногда я спрашиваю себя, что означает это слово? Империя… Может быть, я был бы счастлив, работая простым зубным врачом?

Она улыбнулась:

— Сомневаюсь, Ник.

Он внимательно посмотрел на нее.

— У тебя всегда были такие красивые глаза, Диана, — сказал он нежно. — Ты говорила как-то, что все продолжаешь любить меня. Это правда?

— Неужели так трудно догадаться? А зачем я тогда торчу здесь, каждый раз отодвигая свое возвращение в Европу?

— А как же твой итальянский граф?

— При чем здесь он?

Они встретились взглядами. Он наклонился вперед и поцеловал ее в раскрытые губы. Она медленно обвила его шею руками. Они целовались уже серьезно. Это были поцелуи, которых она ждала больше тридцати лет.

«Ник! Ник! Любовь моя!..»

Он отпустил ее и прошептал:

— Похоже, я влюбляюсь в тебя во второй раз в жизни. Это безумно?

— О, мой милый! — воскликнула она, обнимая его. Это безумно прекрасно! Я так долго ждала этой минуты, что даже не знаю теперь — плакать или смеяться?

— Это безумно, но это правда: я люблю тебя. Господи, первая девушка, в которую я влюбился много лет назад, сидит передо мной сейчас, и я влюбляюсь в нее по второму кругу!

— А я никогда не переставала любить тебя, милый, сказала она, достав у него из кармана носовой платок, чтобы вытереть мокрые от слез глаза.

— Тогда какого черта мы не венчаемся?

— Я и сама не знаю… В самом деле, какого черта?

— Боже мой, да у какой еще пары был такой испытательный срок, как у нас, а? Нам прекрасно известны ошибки друг друга. Я, например, знаю, что ты пыталась прикончить меня.

— О, милый, я так корю себя за это…

Он рассмеялся:

— Да ладно уж. Только не повторяй этой ошибки, хорошо?

Она энергично покачала головой.

— Никогда! — всхлипывая, проговорила она.

— Я просто хотел сказать, что ты обладаешь гонором и с тобой придется обходиться поосторожнее. Почему бы нам не съездить на медовый месяц в Лондон?

— Мистер, — прервал его таксист, — все это очень романтично, но мне еще надо сегодня немного подзаработать. Гоните монету и идите ворковать куда-нибудь в другое место!

Ник и Диана прыснули, словно парочка влюбленных школьников.

Хуан Альфонсо Эрнандо Гузман и Талавера отрабатывал технику удара в гольфе, когда услышал звонок в дверь. Поскольку в тот день у его слуг был выходной, Хуан прислонил клюшку к ногам одного из своих истуканов и пошел открывать дверь сам. Это была Лора. В своей собольей шубе она выглядела, как всегда, очаровательно.

— Ну вот, все кончено, — сказала она, входя. — Этот сукин сын даже не потрудился попрощаться со мной. Он улетел с Дианой в Лондон, а грязную работу оставил своим адвокатам. Можешь себе представить: он женится на Диане! Она почти ему ровесница!.. О Боже, это ж надо!

Хуан прикрыл за ней дверь.

— Так, и что? — спросил он нетерпеливо.

— Что «что»?

— Сколько он дает тебе? — Он помог ей снять шубу.

Она прошла в квартиру, которую уже успела хорошо изучить. Хуан последовал за ней в гостиную.

— Я хочу уехать из Нью-Йорка, — сказала она. — Теперь меня все здесь угнетает. Отвези меня в какое-нибудь романтическое местечко, Хуан. Туда, где всегда весна!

— Мы можем отправиться на Майорку. У меня там есть пляжный домик. Он тебе понравится.

— Майорка! Как мило. Мы могли бы подождать там окончания бракоразводного процесса, а потом бы поженились.

— Какое он тебе оставляет содержание? — настойчиво повторил Хуан.

— Миллион долларов. Я богачка.

— Миллион?! И ты согласилась на это?!

— По-моему, это немало.

— Ты дура! Ты же вполне могла просить втрое больше! Твой Ник Флеминг богат, как Крез! Надо было требовать пять, и тогда сговорились бы на трех!

— Он все знает о нас с тобой. Ума не приложу, как ему удалось до всего докопаться, но он докопался. Его адвокаты посоветовали мне не спорить о сумме и пригрозили неприятностями, если я не соглашусь. Поэтому я взяла свой миллион. По-моему, этого достаточно. Кроме того, ты богат. Сколько же нам надо?

Хуан был в бешенстве.

— Миллион — это не богатство! — закричал он. — И ты всерьез думаешь, что я, Хуан Альфонсо Эрнандо Гузман и Талавера, маркиз Наваррский, мог бы продать свою красоту, титул и технику секса за какой-то вонючий миллион долларов? Так, о Майорке можешь забыть. Также можешь забыть и о свадебных колокольчиках. Вокруг слишком много по-настоящему богатых женщин, жаждущих меня, чтобы я тратил время и талант любовника на тебя.

Она залепила ему сильную пощечину. Он не остался в долгу и ударил ее так сильно, что она упала в кресло.

— Ты ублюдок! — взвизгнула она.

— Послушай, Лора… уходи. Я не хочу с тобой драться. Мы очень хорошо вместе проводили время, давай закончим на приятной ноте.

Она, зажав рукой горевшую щеку, поднялась с кресла.

— Я должна была сразу тебя раскусить, — сказала она тихо. — Я должна была сразу понять, что ты дерьмо. Как и твой «имсак» и твой «непередаваемый успех» у женщин. Я даже рада, что у нас с тобой ничего не получилось.

— Охотно допускаю.

Она быстро схватила прислоненную к истукану клюшку для гольфа, размахнулась и изо всех сил ударила ею ему в пах. Хуан согнулся пополам и взвыл от жестокой боли, а Лора бросила клюшку на диван и направилась к дверям.

— Может, от этого он разбухнет и станет еще больше, а? — зло улыбаясь, сказала она.

— Больно! — выдавил он.

— Вот и отлично.

С этими словами она ушла из его квартиры.

Через шесть недель Ник и Диана поженились. Церемония вышла скромной и проходила в его доме. Невеста и жених держались за руки, а когда Ник поцеловал ее, Диана всплакнула от счастья.

Сколько лет она ждала этого!..

В своем завещании Честер Хилл оставлял половину своего семидесятимиллионного состояния вдове Бэтти, а другую половину — своему единственному сыну Артуру Бруксу. По иронии судьбы Артур стал самым богатым членом семьи Флемингов своего поколения, наследником отца, которого он видел всего лишь однажды в своей жизни в течение десяти минут.

Ни Уильярд Слэйд, ни убийца Честера Хилла так и не были найдены.

Пианист наигрывал «Я вижу тебя снова», когда Файна устроилась за столиком в баре маленького отеля в центре города. На ней было строгое черное платье — она все еще носила траур по своей сестре, — впрочем, Файне и не требовалось наряжаться, чтобы привлечь к себе внимание мужчин: она и так была красива.

— У меня отличные новости, — сказал Джерри Лорд, поцеловав ее. — Я решил послать к черту твои деньги и добиваться у Мэрилин развода.

Она удивилась.

— Наконец сменил пластинку, — сказала она.

— Да, я просто подумал: а с какой стати я должен влачить жалкое существование рядом с Мэрилин, когда я могу быть счастливым с тобой?

— Хороший вопрос. Кока-колу, пожалуйста, — обратилась она к подошедшему официанту. Затем вновь перевела взгляд на Джерри. — И у меня для тебя отличные новости.

— Какие?

— Я подписываю контракт с «MGM» и уезжаю в Голливуд… Точнее, в Брентвуд. Мой агент подыскал мне там квартирку.

Джерри нахмурился:

— Что это значит? Я имею в виду… для нас с тобой?

— Это означает следующее: не разводись с Мэрилин, потому что я не хочу выходить за тебя замуж.

Он был так потрясен, что ей даже стало его жалко. Она взяла его за руку.

— Джерри, — сказала она, — когда имеешь такого богатого отца, как я, приходится думать все время об одном: чего хочет твой парень — тебя или твоих денег?

— Но это не про меня! Я же говорил тебе, что как раз в твоих деньгах и была для меня проблема!

— Именно когда ты говорил мне это, я поняла, что ты больше интересуешься все же моими деньгами, чем мной. Наверно, мои деньги не столько привлекали, сколько отпугивали тебя, но все равно ты думал прежде всего о них. Я же хочу быть рядом с мужчиной, который в первую очередь думает обо мне.

Он вырвал свою руку из ее рук и холодно взглянул на нее:

— В таком случае желаю тебе удачи, Фай. Она тебе понадобится.

— Не сердись.

Он повел плечами.

— Я не сержусь. Выпью еще стаканчик. — Он дал знак официанту. — Значит, в Голливуд?

— Да, собираюсь стать киноактрисой.

«Как мой отец, — подумала она про себя, — и мама».

— Тебе это будет не трудно, — заметил Джерри. — Ведь у твоего отца своя студия.

Ее глаза сверкнули холодом.

— Я буду пробиваться в кино своими силами, — процедила она сквозь зубы.

Официант принес кока-колу.

— Конечно, — согласился Джерри.

Файна взяла стаканчик, встала из-за стола и вылила его на голову Джерри Лорда.

— Я рада, что вовремя поняла, кто ты такой! — сказала она, кипя от ярости.

— Может, тебе повезет сыграть великую роль, — предположил он.

— Я сыграю ее!

С этими словами Файна выбежала из бара.

— Милый, — сказала Диана, пригубляя стакан с апельсиновым соком. — Я хотела бы понравиться твоим детям. Как думаешь, у меня это получится?

Ник, сидевший напротив нее за столиком в номере лондонского «Коннота», где они проводили свой медовый месяц, улыбнулся и, наклонившись, поцеловал жену.

— Если ты вдруг не понравишься им, я дам им всем по заднице.

— Нет, серьезно, Ник. Я действительно хочу им понравиться… Может, со временем они даже полюбят меня. Я очень надеюсь. Но, знаешь, меня по-прежнему гложет чувство вины перед Файной.

Он наклонился через стол и взял ее за руку:

— Тебе нужно преодолеть в себе эти переживания, Диана. Поверь мне: ты спасла ей жизнь. И всем остальным, если уж на то пошло. Если бы ты не помогла мне вычислить Честера, одному только Богу известно, что случилось бы.

— Но именно Честер Хилл и послужил для меня тем зеркалом, в котором я увидела во всей красе свое преступление! Честер совершил то же самое, что и я, только позже на тридцать лет. Тогда в Турции все это казалось таким простым и естественным: почему бы не нанять убийцу? А теперь… Теперь, когда я окончательно поняла, что это за отвратительная вещь — убийство, — когда я узнала о том, какой страшной смертью погибла невинная девочка Викки… — Она поежилась. — Я хочу рассказать Файне всю правду относительно ее отца. Я не смогу общаться с ней нормально до тех пор, пока не откроюсь ей в своем преступлении. Ты можешь это понять? Это одна из самых милых девушек, с которыми мне когда-либо приходилось встречаться, и я стремлюсь к тому, чтобы наши отношения были честными… Особенно потому, что теперь я стала ее мачехой.

Ник на минуту задумался.

— Я понимаю, зачем ты хочешь это сделать, и восхищаюсь твоей порядочностью, но считаю, что это было бы слишком рискованно.

— Я не думаю, что Файна помчится в полицию…

— Нет, конечно, об этом и речи нет. Просто она очень эмоциональна. Сотворила из Рода Нормана настоящего идола, которому поклоняется. У нее четыре или пять томов одних только вырезок о нем и его актерской деятельности. Сотни фотографий… Если она узнает, что ты несешь ответственность за его смерть… Она может не простить.

— Культ Рода Нормана?! Так тем более я должна рассказать ей всю правду! Значит, она ставит своего отца так высоко в своей душе… Тем тяжелее мне будет носить в сердце груз ответственности за его гибель. Я отдаю себе отчет в том, что рискую навлечь на себя ее нерасположение — надеюсь на Бога, что этого не произойдет, — но я просто обязана все ей рассказать.

— Тогда расскажи, — согласился Ник.

— Ты поможешь мне в этом?

— Конечно. Файна умная девушка. Она поймет. — Он помолчал, потом добавил неуверенно: — Я надеюсь.

Диана выглядела взволнованной.

— Боже, — вздохнула она, — глупые поступки, совершенные в юности, как бумеранг… они настигают тебя через много лет… Какая я тогда была сумасшедшая! — Она прикусила губу. — А что, если не поймет? О, Ник, я не знаю, может, и не стоит говорить ей… Что, если она возненавидит меня?

— Нет, — перебил жену Ник. — Расскажи ей. Это будет только справедливо. Наверное, мне уже давно нужно было самому ей открыть всю правду. Я не привык иметь семейные секреты. Однажды я попытался сделать это, но то была ошибка. Правда должна быть открыта. Даже если она горька. — Он подумал о том, что было бы, если бы он не таил в сердце правду об интимных отношениях между Чарльзом и Сильвией. Все могло бы сложиться совершенно иначе. — Мы оба все ей расскажем. Конечно, мое участие вряд ли ей понравится, но я считаю, что она заслуживает того, чтобы знать правду.

— Так это вы заказали убить его? — вскричала Файна спустя три недели. Ник и Диана сидели в гостиной ее новой брентвудской квартиры. — Я не могу поверить! Вы наняли какого-то… турка, чтобы он прилетел в Лос-Анджелес и застрелил моего отца?!

Диане было не по себе.

— Я заказывала убить Ника, но поскольку они так похожи, убийца по ошибке застрелил твоего отца.

— О, это, по-вашему, звучит гораздо лучше, да?! Что же вы за женщина, если нанимаете убийц?! Чем вы отличаетесь от Честера Хилла?!

— Файна, — вмешался Ник, — тебе сейчас трудно все понять. Диана считала, что она оскорблена, обманута мной. В то время она была в Турции, где совсем другое отношение к убийству… Она была ослеплена горем.

— Ты защищаешь ее! — кричала в гневе дочь. — Ты оправдываешь то, что она натворила?!

— Я просто хочу, чтобы ты поняла ее. Все это случилось почти тридцать лет назад.

— Какая разница! Мой отец был убит! Он погиб из-за этой… безумной женщины, на которой ты женился. Это она заплатила за его убийство!

— Прошу тебя, Файна, — умоляюще проговорила Диана. — Я рассказала это тебе только для того, чтобы наша дружба была открытой и честной…

— Дружба?! Какая дружба?! — вскричала Файна. — Вон отсюда! Я вас больше видеть не желаю!

— Файна! — крикнул потрясенный Ник. — Не забывай, это моя жена и твоя мачеха. Ты извинишься перед Дианой.

— НИКОГДА! — взвизгнула девушка. Она ударилась в слезы и выбежала из комнаты. Она заперлась у себя в спальне, бросилась на постель и зарыдала. Затем она повернулась к письменному столу и стене. Там висели десятки фотографий человека, который был ее отцом. Она никогда не видела его, но была им одержима. Это были снимки Рода Нормана.