Титан

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

3 января 1944 года Ник вновь оказался в Овальном зале Белого дома в обществе изможденного президента Рузвельта и генерал-майора Уильяма Дж. Донована, начальника центра стратегических исследований.

— Рад вас снова видеть, Ник, — приветствовал его Рузвельт, пожимая руку. — Надеюсь, вы знаете Билла Донована?

Нику доводилось несколько раз встречаться с Донованом, так как сразу же после Пирл-Харбора и вступления Америки в войну он почти половину своего времени провел в Вашингтоне, работая в связке с Пентагоном и рассылая партии оружия по всему свету. Теперь, когда стало ясно, что падение Гитлера — лишь вопрос времени, Ника не покидало чувство глубокого удовлетворения. Он радовался тому, что приложил максимум своих сил к тому, чтобы его самый ненавистный враг был уничтожен.

Он пожал руку Доновану, и они сели в кресла напротив стола Рузвельта.

— Ник, — начал президент, — Билл недавно получил весьма любопытную информацию, которая исходила от некой парижской леди Дианы Рамсчайлд и была передана через источники антифашистского подполья. Кажется, вы знакомы с этой женщиной?

— Очень хорошо знаком, — ответил Ник. — Давным-давно я едва не женился на ней. Поскольку я женился на другой, она наняла турецкого наемного убийцу для того, чтобы тот разделался со мной. А когда этот план провалился, она совместно с гестапо организовала мой арест в Берлине десять лет назад.

Президент рассмеялся:

— Сам дьявол не сравнится в злобе с оскорбленной женщиной. Но даже учитывая это, она, похоже, хватила через край.

— Самую малость. Впрочем, думаю, она наконец-то простила меня. Когда она явилась в гестаповскую тюрьму, чтобы насладиться моим поверженным видом, кажется, у нее это не получилось. Правда, она заявила, что употребит все свое влияние на Ататюрка, чтобы добиться моего освобождения. Но я освободился самостоятельно. Поэтому мне до сих пор неизвестно: просила она за меня у Ататюрка или нет. С тех пор я ничего о ней не слышал. Так, выходит, она в Париже?

— Да. У нее там открыт весьма доходный ночной клуб «Семирамида», где пьянствуют и развлекаются высокопоставленные нацисты. Каким именно образом развлекаются, пусть вам подскажет ваше воображение.

— Могу себе представить.

— Итак, через подпольщиков она доставила нам следующую историю… Кстати, агенты Билла в Париже ее полностью подтвердили. Так вот, одна из ее клубных девочек красавица-блондинка некая Лора Дюкас ухитрилась стать любовницей генерала Фридриха фон Штольца, второго нациста во всем Париже. Это очень важная птица. У фон Штольца в Баден-Бадене жена и две дочери, но Лора, говорят, совсем свела его с ума. В благодарность за ее ласки он дал ей все: деньги, меха, шампанское… У нее даже есть в распоряжении машина с шофером и право на неограниченное пользование бензином. Последний факт очень примечательный, поскольку, как я слышал, в Париже это сегодня невиданная роскошь. Частенько фон Штольц в стельку напивается и выбалтывает Лоре весьма любопытные военные сведения. Если бы я был Гитлером — слава Богу, что это не так! — я давно уже расстрелял бы старика. Но фюрер настолько занят сейчас русским фронтом, что у него не хватает времени присмотреть за Парижем. Поэтому фон Штольц до сих пор жив. Пока… Все, что я рассказал, никому не было бы нужно, если бы не два словечка, которые фон Штольц обронил Лоре во время очередной попойки и которые та передала своей хозяйке Диане. А уж Диана довела их до нас. Эти два слова: тяжелая вода.

На лице Ника отразилось недоумение.

— Прошу прощения, мистер президент, но я не совсем понял…

Рузвельт заерзал на стуле.

— Нам придется довести до вас, Ник, кое-какую информацию, иначе вы вообще ничего не поймете. Но я предупреждаю: эти сведения секретны. Ни при каких обстоятельствах они не должны быть вами разглашены постороннему лицу.

— Разумеется.

— С недавних пор мы начали разрабатывать принципиально новый тип бомбы. Если это у нас сработает — на сегодня на этот счет есть еще большие сомнения, — то все иное оружие можно будет сдать в утиль. Это будет бомба невероятной разрушительной силы. Если я вам сейчас скажу, что от взрыва одной такой бомбы на воздух взлетит город размером с Чикаго, вы подумаете, что я начинаю сходить с ума. Но, Ник, похоже, это правда.

— Одна бомба может снести с лица земли Чикаго?! — потрясенно воскликнул Ник.

Президент кивнул:

— Вот именно. И я беру на себя большую ответственность, рекламируя этот проект. Впрочем, наши ученые уверили меня в том, что эта бомба — вещь не только выполнимая, но с точки зрения современного уровня развития физики — неизбежная. Это означает, что если ее не создадим мы, создаст Германия. Так что от моих слов ничего не изменится. Короче, возвращаюсь к этой самой «тяжелой воде».

Получение ее — необходимый этап в создании бомбы. И если в пьяном угаре парижский генерал фон Штольц разглагольствует о ней, это может означать только одно: нацисты работают над тем же, над чем работаем мы. Гитлер проиграл войну. Но если, не дай Бог, он заполучит бомбу раньше нас, пожалуй, он сможет осуществить величайший перелом в войнах всей истории человечества. Он может выиграть. Неудивительно, что нас это беспокоит.

— Да уж…

— И я подумал о вас. Разумеется, нашей первейшей задачей сейчас является выяснение всего, что связано с парижской «тяжелой водой». Но Диана Рамсчайлд отказывается разговаривать с нами. Агентам Билла в Париже она твердо заявила, что расскажет все, что знает, только одному человеку на свете. И этим человеком являетесь вы.

— Я?! — воскликнул Ник, переживая очередное потрясение. — Но почему я?!

Президент развел руками:

— Мне кажется, Ник, что эта леди все еще любит вас. У нее обнаружена какая-то серьезная болезнь, и жить ей осталось немного. Она сказала, что хочет увидеть вас еще раз перед смертью. Знаете, по-моему, это очень трогательно.

— Трогательно, согласен. Но Диана столько раз покушалась на мою жизнь, что мне трудно верить ей.

— Вы ведь сказали, что она простила вас.

— Я сказал, мне кажется, что она простила меня. У меня нет никаких доказательств этого. Сцена в тюрьме, возможно, была лишь хорошо разыгранным спектаклем. Факт остается фактом: не она вытащила меня оттуда, а я сам сбежал. Если вы попросите меня поехать в Париж для встречи и разговора с Дианой, то имейте в виду, что это может оказаться для меня смертельной ловушкой. Диана знает, что нацисты вздернут меня при первой же возможности.

Президент бросил взгляд на Донована, и тот сказал:

— Да, мы и в самом деле просим вас поехать в Париж. Поймите, это крайне важно!

Нику стало не по себе. Пытки на операционном столе в гамбургской тюрьме еще не забылись. Шрамы на теле давно прошли, но шрамы в душе до сих нор мучили его кошмарами. Он попытался в деталях припомнить то короткое свидание с Дианой в пыточной камере тюрьмы. Он вспомнил слезы, стоявшие в ее зеленых глазах, в тех глазах, что он когда-то любил… Он вспомнил ее слова: «О Боже, Ник, что я наделала?!»

Тогда он ей поверил, но есть ли гарантия? Ведь ее былая к нему ненависть была столь сильна, что заставила Диану пойти даже на наем убийцы! А теперь его просят доверить ей свою жизнь. И ради чего? Ради «тяжелой воды», про которую он мало что понял. Правда, и того малого, что они позволили себе рассказать ему о супербомбе, вполне хватило для осознания крайней важности миссии. О Боже, что за идиотская ирония судьбы! Возможно, судьба мира сейчас в руках у неуравновешенной женщины, которую он соблазнил и бросил более чем четверть века назад! И как все-таки он оказался прав: похоже, любовь действительно начинала играть самую главную роль в его жизни…

— Мы понимаем, как нелегко вам решиться на это, — прервал его размышления президент. — Возьмите время на обдумывание. Несколько дней.

Эдвина, Эдвина… Ее не было с ним уже три года. Ему так не хватало ее все это время! Физическая любовь не составляла большой проблемы для мультимиллионера, который все еще был моложав и привлекателен. Но любовь иная, душевная, ушла навсегда. Он построил мемориал в память о жене: учредил на миллион фунтов стерлингов дом-интернат для детей, осиротевших во время войны. Имя Эдвины и память о ней будут жить. Но ее зверское убийство все еще терзало Ника. Честер Хилл отбывал в тюрьме свой срок, но нацисты все еще у власти, все еще в силе. И потом Европу захлестнули слухи о самом диком проявлении безумия Гитлера: о «лагерях смерти», в которых истребляется целая нация, та нация, к которой частично относился и Ник.

— Я сделаю, что вы просите, — сказал он негромко. — Я сделаю это по многим мотивам. Но главный из них — память о жене. Этот долг я нацистам еще не вернул.

Президент и Донован облегченно вздохнули.

Почти полностью раздетые шоу-герлз из «Семирамиды», парижского ночного клуба, который приносил его хозяйке Диане Рамсчайлд просто сказочный доход — клуб помещался на площади Дю-Тетр на Монмартре, — одна за другой спускались по ступенькам сцены в зал. Вместо юбок на них были какие-то украшенные блестками тесемки. Туфли на высоких каблуках от Джоан Кроуфорд с ремешками на лодыжках, нарядные головные уборы с перьями и больше ничего! Пока они спускались со сцены, в самом ее центре, у микрофона, потрясала публику своей красотой блондинка Лора Дюкас. Она исполняла «гвоздь» программы: песенку «Париж в ночи». Пока Лора пела то по-немецки, то по-французски, полторы сотни находившихся в зале подвыпивших потных немецких офицеров вожделенно и в молчании смотрели на обнаженные груди шоу-герлз.

В отличие от прочих шоу-герлз Лора была одета, ее усыпанное белыми блестками вечернее платье мерцало при затянутом табачным дымом свете юпитеров. Мини-юбка не скрывала чувственных ног певички. Антисемитское и прогерманское периодическое издание «Я везде» сравнило их с ножками Бэтти Грабл. Уразумев намек, Лора собрала свои крашеные кудряшки на макушке а-ля Грабл. Но в отличие от Бэтти Лора была удивительно красива, а ее глаза цвета морской волны были просто мечтой арийца. Она была дочерью мэра города Пуатье и в течение пяти лет воспитывалась в ультраконсервативном женском монастыре в Париже. Потом она решила, что замкнутая жизнь не для нее, и сбежала из обители. Спустя год после оккупации немцами Парижа она устроилась певичкой в дешевенький ночной клуб. Там-то ее и приметила Диана, которая забрала оттуда Лору и сделала из нее настоящую звезду. Диана, которую в Париже звали La Dame aux Voiles, сумела разглядеть в девушке талант.

— пела Лора по-французски.

Зрительный зал поднялся и устроил ей овацию.

Один германский офицер, лейтенант в форме эсэсовца Вернер Герцер, видел это представление уже девять раз и прослыл завсегдатаем «Семирамиды». Он был молод, красив, имел чудесные белокурые волосы. В 1936 году на Олимпийских играх в Берлине Вернер Герцер выступал как гимнаст. В «Семирамиде» его знали не только все официантки и гардеробщицы, но и лично хозяйка ночного клуба Диана.

— Он милашка, — говорили о нем.

Но всем также было известно, что штурмфюрер Герцер являлся командиром расстрельной команды из Форт-де-Винсенн. В его подразделении была сильная «текучка кадров». Участие в казнях психологически травмировало солдат. Но Герцер оставался бессменным командиром вот уже год.

Он любил свою работу.

Генерал Карл Генрих фон Штюльпнагель был военным комендантом оккупированной Франции. Это был родовитый интеллектуал, сердце которого никогда не лежало к нацистской идеологии, и он считал, что между Францией и Германией в сущности нет никаких политических различий. Он жил на авеню Малахофф, во дворце Марбр Роз (Мраморной Розы), который принадлежал миссис Флоренс Гулд, наследнице одного из самых крупных американских состояний. Во время всего периода оккупации миссис Гулд устраивала роскошные ленчи по четвергам, на которые приглашались именитые и высокопоставленные немцы и французы. Генерал фон Штюльпнагель реквизировал отель «Рафаэль», что на авеню Клебер, и разместил там свой штаб. В этом отеле в апартаментах шестого этажа и жил «второй немец» в Париже, отвечавший за внутреннюю безопасность в оккупированной Франции, генерал Фридрих фон Штольц.

Страстью Штюльпнагеля было изучение истории Византии. Он не одобрял грубого отношения оккупационного режима к французам и постоянно спорил с Берлином, возражая против казней участников движения Сопротивления и депортации евреев. Поскольку в этих спорах он всегда проигрывал, Штюльпнагель печально вздыхал и вновь обращался к своей любимой Византии, переваливая всю грязную работу на фон Штольца.

Генерал фон Штольц был младшим сыном саксонского обедневшего аристократа, а саксонцев в Германии издревле называли дурнями. Если Штюльпнагель действительно был человеком высокой культуры, то фон Штольцу вполне достаточно было пьянствовать под антисемитские песенки Лоры Дюкас. Низенький, кряжистый, рыхлый, с красным жирным лицом, бычьей шеей и в очках с толстыми стеклами, делавшими его дальнозоркие глаза в два раза больше, Штольц походил на мясника. И правда, если стройного, щеголеватого Штюльпнагеля парижане называли «щелкунчиком», то для Штольца нашлись только такие прозвища, как «живодер», «коновал» и «мясник». Этот пятидесятидвухлетний алкоголик, который так же, как и Гитлер, грыз ногти, был в ответе за пять сотен погубленных жизней французов в мрачном чреве Форт-де-Винсенн.

Сказать, что большинство парижан предательски сотрудничали с оккупантами, было бы так же неправильно, как и сказать, что большинство парижан являлись активными деятелями Сопротивления. Основная часть жителей столицы просто пыталась элементарно пережить лихую годину, перебиться со дня на день. Правило было одно: чем выше ты стоишь на социальной лестнице, тем лучше живешь и тем сердечнее у тебя отношения с немцами. Так что едва ли с приходом нацистов в Париж жизнь его богачей и знаменитостей стала хуже. Неплохо жил во время оккупации Пикассо. Не страдали и Кокто, Серж Лифарь, кинозвезда Арлетти, Шанель, Колетт и десятки других. Луиза де Вилморен, известная в Париже владелица отелей, так прославилась своими прогерманскими настроениями, что ее стали даже звать «Лулу-померанка». Многих французских женщин и гомосексуалистов галантные немецкие солдаты просто приводили в восторг. С другой стороны, парижская молодежь из «Колизея», самого популярного кафе на Елисейских полях, носила длинные нечесаные волосы и темные очки, тем самым выражая свое презрение по отношению к немецкой солдатне. Это были стиляги.

Состоятельным господам всегда можно было купить икру «У Петросяна», такие роскошные магазины, как «Гермес», «Картье» и «Бушерон», были завалены продуктами и вещами как никогда. Дельцы в сфере антиквариата переживали бум спроса. Ведущий в Париже аукцион «Саль Дрюо» осуществил в 1942 году продажу коллекции Вио за сорок семь миллионов франков! Пять миллионов было заплачено за полотно Сезанна «Гора Святой Женевьевы»! И ту и другую покупку сделали немцы. Знаменитые рестораны, такие, как «Лапераз», «Ля маркиз де Севинье», «Ля тур д’Аржан», «Ле гран Вефур», «Кларидж», «Сиро», «Ше Каррер», «Друан» и «Максим» — под опекой и управлением берлинского ресторана «Горхер», — были открыты и получали огромные доходы. Фабьен Жаме, содержательница знаменитого публичного дома на Рю-де-Прованс, 122 и главный конкурент Дианы Рамсчайлд, признавалась, что никогда еще не была так счастлива и никогда еще так не процветал ее бизнес. Да и личный доход Дианы от «Семирамиды» составлял четверть миллиона долларов ежегодно. В Париже был оазис. За его пределами бушевали вихри небывалой войны, а во французской столице, смирившейся под начищенным сапогом германского солдата, если не считать реденьких налетов авиации союзников, результатом которых были разрушения в пригородных заводах и воронка от взрыва перед собором Парижской Богоматери, жизнь была безмятежной и относительно сносной. Относительно.

Подводная лодка неслышно всплыла на поверхность чернильных волн под низким темным небом в полумиле от Ля-Рошели, на западном побережье Франции. Люк открылся, и первым на скользкую палубу вышел командир субмарины капитан третьего ранга американского военно-морского флота Уоррен В. Хикмен. За ним показались его помощник и два матроса, которые тут же стали надувать небольшую лодку. Затем на палубе появился полковник Ник Флеминг. На нем были черный костюм, поверх свитер-водолазка, черное пальто и морская фуражка.

Ветра совсем не было, и поверхность моря была спокойна. Термометр показывал три градуса ниже нуля по Цельсию. Ник поднял воротник своего пальто и стал терпеливо ждать, пока ему надуют лодку. При нем были пистолет и тысяча долларов во французских франках. Он был полон тревожных предчувствий, так как до сих пор не исключал того, что Диана Рамсчайлд просто заманивает его в очередную ловушку. Ник верил в силу любви, но не представлял себе, каким образом Диана еще могла любить его после всего, что произошло между ними за четверть века!

И все же он понимал, что игра стоит свеч.

— Удачи, Ник, — пожелал командир, пожав его руку в перчатке.

После этого Ник спустился в резиновую лодку и матросы, налегая на весла, направили ее к французскому берегу. Они находились к югу от Ля-Рошели.

Прошло минут пятнадцать, как у берега замигали два зеленых огонька. Матросы стали править в ту сторону. Спустя еще десять минут Ник перебрался из резиновой лодки во французский рыбачий баркас, на котором его приветствовал двадцативосьмилетний Николя Фукад, член французского подполья. Резиновая лодка повернула обратно к субмарине, а рыбацкая — к берегу. Тут-то Фукад и представил Нику своего товарища, лицо которого показалось американцу знакомым.

— Этот человек доставит вас в Париж, — сказал Фукад. — Рене Рено.

Ник с радостью пожал руку молодому французу, который оказался тем самым капитаном, с которым он познакомился за четыре года до этого в саду замка Де-Шиссе, когда часы отсчитывали последние дни независимой Франции.

— Как видите, мистер Флеминг, — сказал капитан, улыбаясь (теперь он был без усов), — я нашел способ продолжать служить Франции.

— И я, — улыбнулся в ответ Ник. — Счастлив, что мы будем работать вместе.

— Когда я узнал, что эта миссия возложена на вас, я сам вызвался вам в помощники. К тому же, может, и нам перепадет что-нибудь от чудес «Семирамиды»? — Рено хитро подмигнул Нику.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

В каждом поколении женщин рождается не так уж много тех, чьим призванием становится соблазнение мужчин. Лора Дюкас попала в число избранных. Она была не только ослепительно красива, но обладала также редким обаянием и спокойной уверенностью в себе, что делало ее просто неотразимой. Она плохо слышала на одно ухо, поэтому всегда садилась по правую руку от мужчин. Она довольно рано поняла, что, наклоняясь к своему кавалеру, производит впечатление человека, крайне заинтересованного его болтовней и боящегося пропустить хоть одно его слово. Это очень льстило самолюбию мужчин. А эта лесть, как она прекрасно знала, — полдела в процессе соблазнения. В глубине души Лора относилась к мужчинам с некоторой долей презрения и считала, что все они либо шуты гороховые, либо властолюбцы. Впрочем, это не мешало ей получать наслаждение от их лаек в постели.

Не каждого мужчину, понятно, она хотела бы уложить в свою постель. Пьяные попытки Штольца приласкать ее вызывали в Лоре только отвращение. Но, с другой стороны, его безумная страсть к ней была слишком выгодна, чтобы ею пренебрегать. Поэтому, когда он валил ее на постель, она стискивала зубы, закрывала глаза и представляла себе Кларка Гейбла. Задача была не из легких и требовала полного напряжения фантазии. Лора частенько включала в свои песенки антисемитские выверты, но делала это только потому, что знала, перед какой аудиторией ей приходится выступать. Она лично не имела ничего против евреев и даже спала с одним молодым еврейским актером. Но потом он вынужден был уйти в подполье и примкнул к Сопротивлению. Она не рассказывала об этом Штольцу — это вызвало бы у него припадок, — но сама с удовольствием вспоминала своего бывшего любовника. Быть же любовницей Штольца означало, прежде всего, купаться в роскоши. Лору совершенно не интересовало, платит ли за все это Штольц из своего кармана или «реквизирует». Лора привыкла жить с комфортом, и в то время, когда большинство парижан было озабочено тем, как согреть свои дома и чем наполнить свои кладовые, Лора блаженствовала в тепле и питалась настолько хорошо — Штольц доставал все на черном рынке, который обслуживал преимущественно немцев, — что вынуждена была даже соблюдать диету, дабы сохранить фигуру.

Штольц покупал ей драгоценности от Ван Клифа и Шомэ, наряды от Нины Риччи и Баленчиага. Купив Лоре шубу из русского соболя и накидку из русского песца, Штольц показал себя плохим патриотом, так как русские в те дни без счета клали его соотечественников на Восточном фронте. Лоре подарки нравились. Ей нравилось то, что в ее распоряжении всегда есть «хорьх» с личным шофером. И это в то время, когда во всем Париже насчитывалось всего лишь семь тысяч автомобилей! И это в то время, когда специально были изобретены машины, работающие на природном газе, так как бензин был почти недоступен. И это в то время, когда два миллиона парижан использовали велосипеды, а велотакси вовсю соревновались с конными повозками, явившимися словно из прошлого века. Лоре нравилась ее четырехкомнатная квартира на пляс Вендом, за которую заплатил фон Штольц. Окна ее выходили на «Ритц», где в своих апартаментах Коко Шанель затворилась вместе со своим высокопоставленным немцем-любовником. Лора всегда говорила себе, что устроилась не хуже Шанель, а это можно было назвать не рядовым достижением.

Но должность любовницы фон Штольца предполагала и еще одно важное преимущество, на которое указала Лоре год назад ее хозяйка Диана Рамсчайлд.

Лора любила Диану, восхищалась ею. Хозяйка жила в собственной роскошной квартире на авеню Фош. Лора знала, что Диана умна, как сам черт. Сама певичка абсолютно не интересовалась ни войной, ни политикой, но едва пришла весна 1943 года, Диана сказала ей, что Гитлер, судя по всему, проиграет войну, что выдворение немцев из Парижа — лишь вопрос времени. Диана говорила, что французы из Сопротивления придут к власти и тогда наступят тяжкие времена для таких коллаборационистов, как она и Лора. Поэтому Диана приказала Лоре начать прислушиваться к пьяной болтовне «немчика» и потом передавать всю информацию ей. Тем самым они смогут, по меньшей мере, играть на два фронта. Диана уже установила контакты с Сопротивлением, и переданная ими военная информация могла помочь им обеим избежать неминуемой кары после изгнания немцев. Лора, убоявшись одного только зловещего слова «кара», с готовностью согласилась и во время общения с немчиком стала кое-что брать себе на заметку. О «тяжелой воде» она в первый раз услышала поздней осенью 1943 года, а 18-го января 1944 года, снежной ночью, ей суждено было услышать обо всем подробнее.

Штольц выпивал по вечерам не менее двух бутылок бургундского, но такова уж была его бычья комплекция: наутро он просыпался почти без признаков похмелья. В тот январский вечер он, как обычно, поглазел в «Семирамиде» на очередное представление с участием Лоры, затем потащил ее ужинать к «Максиму». Старший официант ресторана Альберт едва ли не на коленях ползал перед генералом. Хорошо набравшись в ресторане, Штольц захватил с собой бутылку «Ля Таш» и повез Лору на ее квартиру на пляс Вендом. В лифте, который поднимал их на второй этаж, Штольц зычно затянул германский гимн. Лора уже привыкла к таким «концертам» и просто не обращала на них внимания, но она знала, что соседям в эти минуты приходится несладко.

Они вошли в квартиру. Лора включила свет. Штольц нетвердой походкой отправился на кухню, чтобы откупорить бутылку. Перед тем как заняться сексом, Штольцу необходимо было немного «добрать». Эти несколько минут были отдыхом для Лоры. Она пошла в спальню, чтобы переодеться. В «Галери Лафайет» он недавно купил ей чудную ночную сорочку из голубого шелка и атласа, а также красивый пеньюар.

У Лоры всегда был неплохой вкус в одежде, чего нельзя было сказать о ее вкусе в обстановке жилых помещений. Ее квартира являла собой ярчайший пример мещанства и безвкусицы. Все эти розовые банты на абажурах, псевдоголливудская современная мебель, куклы и чучела животных на креслах, стульях и диванах могли вызвать дурноту у любого, кроме Штольца, который обожал кич. Когда она, переодевшись, вернулась в гостиную, то обнаружила Штольца развалившимся на одном из диванов. Ботинки и форма валялись тут же на полу. Рубашка наполовину расстегнута, на левом носке дырка. Стакан с вином стоял у дивана под рукой. Штольц забавлялся, подкидывая в воздух одного из плюшевых медвежат Лоры.

— Куколка! — икнув, проревел Штольц. Он всегда говорил с ней на французском. Хочешь поехать со мной на эти выходные в Бретань?

— В Бретань?! В январе?! — раздраженно переспросила она. — Может, уж сразу в Антарктиду?

— О, в Бретани сейчас чудесно!

— Чудесно, да. И особенно холодно. Если уж ты и впрямь захотел развлечь меня поездкой, почему бы нам не отправиться на юг? Я бы с удовольствием отдохнула в Риме или Неаполе.

— Куколка, не забывай, идет война.

— Ну и что? Я думала, что итальянцы наши союзники.

— Да, это так, но я никак не могу поехать на выходные в Рим. Берлину бы это совсем не понравилось. Если уж на то пошло, то Берлину не понравится то, что я собираюсь взять тебя в Бретань, но я тебя возьму, потому что мне очень не хватало бы там моей куколки! — Он противно улыбнулся ей. — Мы будем там есть устриц! Скажи, ты ведь любишь устриц?

Она поставила пластинку Бэнни Гудмэна. Они оба обожали американский свинг.

— Я не настолько люблю устриц, чтобы из-за них мерзнуть в Бретани, — сказала она и ушла на кухню, чтобы заварить чай, купленный на черном рынке.

Он появился в дверях кухни, тучный, напившийся. Его налившиеся кровью глаза под толстенными стеклами очков немного косили, что всегда случалось, когда он принимал слишком много алкоголя.

— Там есть одна крепость, — заплетающимся языком пробормотал он. — Мне нужно посетить ее. Там-то как раз и делают ту «тяжелую воду», о которой я рассказывал. Но там, совсем рядом, у дороги, есть замок, где мы сможем остановиться. Он очень красивый и милый. Принадлежит одному богатому банкиру, который встретит нас как родных. Ну скажи: да! Куколка! Ну, пожалуйста! Мы здорово проведем время! Ну скажи: да!

Лора запомнила все, что он ей сказал…

— Ладно, — согласилась она. — Если ты действительно так хочешь…

Он счастливо улыбнулся, подошел к ней и обнял ее.

— Ах ты моя куколка! — ласково бормотал он, целуя Лору.

Лора закрыла глаза и стала думать о Кларке Гейбле.

В начале шестого часа утра 23 января Шарль Пепен, крестьянин из Шартра, въехал в Париж на своей крытой повозке, запряженной лошадьми. Комендантское время — с полночи до пяти утра — только что истекло. Пепен делал сейчас то, что со времени начала оккупации делал трижды в неделю: вез дрова на рынок, где рассчитывал продать их с большой выгодой, так как в Париже ощущался острый недостаток топлива.

Изо рта у Шарля и из ноздрей у его коняг вырывались на морозный воздух клубы пара, и, несмотря на то что было еще темно и холодно, неутомимые и отважные парижские домохозяйки уже выстроились в длинные очереди перед дверями булочных и продуктовых магазинов: они терпеливо ожидали семи часов, когда их допустят к прилавкам, чтобы купить хлеба, суррогата кофе и брюквы. В довоенные времена французы скармливали последнюю разве что лошадям, теперь же она являлась непременным блюдом парижской кухни. Вскоре впереди показалось величественное здание из стекла и железа — центральный парижский рынок. Крестьянин подъехал к дровяным рядам и спрыгнул на землю. Он глянул на двух немцев, стоявших вдалеке и смотревших в другую сторону, затем дважды стукнул кулаком в борт повозки. В следующее мгновение из-под ее ложного дна показались Ник и Репе Рено. Они ехали в тесноте от самого Шартра. Соскочив на землю, они тут же устремились прочь.

На Ника произвела впечатление налаженность работы движения Сопротивления. В крестьянском домике неподалеку от Ля-Рошели он получил документы на свое новое имя — Жюль Гранэ. Искусно выполненная «липа», конечно. На поезде они без приключений добрались до Шартра. Там им выдали велосипеды, на которых они отправились к Шарлю Пепену, и вот теперь — Париж.

Им нужно было попасть в южную часть города. Для этого они воспользовались метро. Вначале они были в вагоне одни, но на второй остановке в него вошли два немца. Крепко подвыпившие. У оккупантов был странный обычай: коротать комендантское время в барах. Ник забеспокоился, но немцы плюхнулись в другом конце вагона и тут же захрапели.

Ник и Рене вышли из метро недалеко от Версаля, прошли несколько кварталов до Рю-де-Вожирар, затем нырнули в узенькую боковую улочку и в середине ее нашли четырехэтажный дом № 5. В подъезде сидела консьержка, в пальто, варежках и вязаной шапочке, укутанная еще и в одеяло. Она взглянула на Рене и кивнула ему. Они бегом поднялись по старинной каменной лестнице на третий этаж. Рене отпер своим ключом дверь в какую-то квартиру. Она состояла из четырех комнатенок и выходила окнами на заднюю аллею. Комнаты с высокими потолками были обставлены удобной мебелью. Поначалу Ник подумал, что квартира пуста. Но едва Рене закрыл дверь, как из-за занавески, закрывавшей вход в гостиную, показались двое, на ходу убирая пистолеты.

— Ги и Поль, — проговорил Рене. — А это Жюль Гранэ. Он же Ник Флеминг.

Ник обменялся с молодыми людьми рукопожатием. Затем Ги ушел на кухню и появился оттуда с кофейником и четырьмя чашками.

— Это настоящий кофе, — сказал он, улыбаясь. — Не тот суррогат, которым нас потчуют господа оккупанты. Мы реквизировали несколько банок из поезда, который пустили под откос около Лиона.

— Настоящий кофе? Это первая хорошая новость для меня во Франции, — проговорил замерзший Ник.

— Ги кинорежиссер, — сказал Рене. — А Поль литератор.

— После войны мы планируем создать фильм об оккупации, — сказал Поль. — Так что то, чем мы сейчас занимаемся, рассматриваем как репетиции и кинопробы.

— У Ника в Голливуде есть своя студия, — заметил Рене.

На Ги и Поля это явно произвело впечатление.

— Значит, надо его беречь, — сказал Ги, и все четверо рассмеялись.

После кофе Рене сказал:

— Диана Рамсчайлд пока не знает, согласились ли вы приехать или нет. По понятным причинам мы держим ее в неведении. Теперь, когда вы здесь, мы свяжемся с ней и организуем встречу. Не беспокойтесь, мы ей не доверяем и знаем, что это все может оказаться ловушкой. Ей придется раза два сходить по ложные явки, прежде чем мы пустим ее сюда. Так что, если за ней будет немецкий хвост, встреча не состоится.

Ник помешал ложкой в своей чашке.

— Интересно, — проговорил он, — почему это она решила говорить только со мной? Я знаю, что она вам рассказывала, — что она при смерти, все еще любит меня, хочет в последний раз увидеться, — но если честно, чем больше я обо всем этом думаю, тем больше все это напоминает мне сущий бред. Тут что-то другое.

— Ну что ж, — сказал Рене, — скоро мы все узнаем. Не будем от вас скрывать: контрольная встреча уже назначена на сегодня в полночь. Время еще есть, и мы можем поспать. Четыре часа тряски в телеге с дровами я не могу назвать приятным времяпрепровождением.

— Да, конечно, это был не Восточный экспресс, — согласился Ник.

— Эта Диана Рамсчайлд неплохо устроилась в военное время, Дама под вуалью, как ее называют, — сказал Ги. — Мне плевать, какими мотивами она руководствуется, помогая нам… Я все равно никогда не забуду ей то, что она делала деньги в то время, когда Франция страдала.

— Ги типичный парижанин, — заметил Рене. — Он презирает бедных и ненавидит богатых.

— Я ненавижу предателей, — спокойно ответил Ги. — А что до этой шлюхи Лоры Дюкас, которая служит подстилкой этой жирной свинье с генеральскими погонами, ездит на личной машине и купается в мехах и драгоценностях, то ей уже впору нацепить железный крест за заслуги перед рейхом.

— Возможно, — прервал его Рене, — но лучше помолчи об этом. Не забывай, что это не один из, твоих фильмов, где есть хорошие и плохие ребята. Если Лора Дюкас в самом деле может помочь, я сам приколю ей на грудь Лотарингский крест. А если ее информация будет очень важной, я себе кое-что оторву и нацеплю ей вместо ордена!

— Джентльмены, — фыркнул Поль с шутливой чопорностью. — Ваша беседа выходит за рамки приличий.

Увидев ее входящей в комнату, он поразился ее красоте. На ней была норковая накидка до пят, что выдавало богатство, просто вызывающее по меркам военного лихолетья. Ее крашеные золотистые волосы были уложены в красивую прическу. На голове был зеленый тюрбан из атласа, а нижнюю часть лица закрывала легкая светло-зеленая вуаль. Все это придавало ей экзотический гаремный вид и выглядело чарующе. Под накидкой на ней было вечернее платье из серебристой парчи, которое слабо мерцало при свете свечей (электричество на ночь выключалось). Ее руки, обтянутые перчатками, сжимали инкрустированный драгоценными камнями золотой кошелек от Картье. Ник, который однажды купил точно такой же для Эдвины, знал, что он стоит никак не меньше трех тысяч долларов. Этот царственный наряд и царственная осанка выглядели вызывающе под угнетенным военными лишениями Парижем. Диана подошла к Нику, подняла на него свои удивительные зеленые глаза и сказала:

— В последний раз наша встреча происходила при совсем других обстоятельствах.

Ник вспомнил пыточную камеру гестаповской тюрьмы.

— Это еще мягко сказано, — ответил он.

Она взглянула на французов, которые стояли тут же и держали наготове свои пистолеты.

— Я поступила честно и не привела за собой немцев. А теперь я желаю говорить с Ником Флемингом наедине.

Рене протянул к ней руку.

— Мне придется осмотреть вашу сумочку, — потребовал он.

Диана почти презрительно кинула ему свой роскошный кошелек.

— Я не собираюсь покушаться на своего старого друга, — сказала она. — В кошельке нет ничего кроме туши для ресниц и мелких денег. Губной помады и румян там нет. Моему лицу они не нужны. — Она снова обернулась к Нику. — Хотя я должна наконец признаться, что много лет назад пыталась убить тебя. Вы так и не узнали, кто застрелил Рода Нормана?

— Пуля предназначалась для меня, не так ли?

— Да. Тогда я тебя ненавидели за все, что ты со мной сделал. Ты достоин был этой ненависти. Но моя ненависть умерла, когда я увидела тебя в той нацистской тюрьме. С течением времени понимаешь, что такие чувства, как ненависть, сильно надоедают. Кстати, я отправила убийцам Нормана письмо, в котором просила вернуть мои деньги, так как они дали осечку. Мне даже не ответили.

— Зачем было тратить деньги на мое убийство? На свете есть немало охотников разделаться со мной бесплатно. И этот список возглавляет мой бывший зять.

— Ты смело можешь вычеркнуть из этого списка мое имя. Теперь сохранение твоей жизни отвечает моим интересам.

Рене вернул ей кошелек.

— Все нормально, Ник. Только тушь и мелочь.

— Так вы оставите нас одних? — спросила Диана.

Рене направился к двери.

— Мы будем на кухне, — сказал он, и все трое вышли.

Диана села за круглый деревянный стол, накрытый кружевной скатертью. На нем стоял маленький радиоприемник.

— Ты поверил тому, что я им говорила? — начала она. — Что я умираю и хочу поэтому повидаться с тобой?

— А что, не надо было? — спросил он, садясь напротив нее.

— Все зависит от того, не умерла ли в тебе еще романтика. Не умерла, Ник? Много лет назад ты сказал, что любовь — это самое главное в жизни. Ты все еще веришь в это?

— Да.

— Ты сказал еще, что наша с тобой любовь будет длиться вечно. По-моему, ты тогда сказал это, не подумав.

— Надеюсь, ты пригласила меня во Францию не для того, чтобы обсуждать наши любовные воспоминания?

— Не скажи! Для меня это очень важно, Ник. Ты даже представить себе не можешь, как часто ты мне снишься. Ты просто преследовал меня в снах в течение многих лет. Я все еще люблю тебя. Глупо, да? Глупо, что человек может оказывать такое воздействие на другого. Мы, люди, и вправду очень странные создания. — Она немного помолчала. — Скажи, Ник: а я еще оказываю на тебя какое-нибудь воздействие? — Она грустно засмеялась. — Ладно, не трудись отвечать. Мой бизнес сделал меня настоящим экспертом в любви. Мужчины влюбляются и остывают. Только женщина способна на любовь до гроба. Это мой крест, Ник. И моя слабость. Я любила тебя все эти годы. Даже тогда, когда думала, что ненавижу. Отчасти я пригласила тебя в Париж до того, чтобы сказать это. Думаешь, не стоило из-за этого ехать?

Она говорила спокойным, убеждающим тоном. Он сам удивился тому, насколько сильно его тронули ее слова.

— Нет, — сказал он. — Может, и стоило.

— Ты был счастлив с Эдвиной?

— Очень. О мужчинах ты, конечно, можешь отзываться цинично, Диана, но знай: Эдвину я любил так, как ты говоришь, что любишь меня. Ее уже нет со мной, но я все еще люблю.

Она теребила ремешок своего кошелька.

— Выходит, — сказала она, — все эти годы мы двигались с тобой в противоположных направлениях. Я любила тебя, а ты любил Эдвину. Но я думаю, что именно это и делает жизнь интересной: противоречия. И тут самое время перейти к другой причине, заставившей меня пригласить тебя в Париж. Ты кое-что должен мне, Ник, и я собираюсь предъявить счет. Не из злобы и не из мести. Все это во мне давно умерло. Просто из чувства справедливости.

— Что я тебе должен?

— Нацисты поносят тебя в своей печати, — уклончиво начала она.

— Что с того? Американцы поносят меня в нашей печати.

— Доктор Геббельс называет тебя Титаном смерти. Он говорит, что войну спровоцировали ты и Черчилль. Он заявляет, что вы заработали на войне сотни миллионов. Это правда, Ник?

— Естественно, я делаю деньги. По-моему, едва ли найдется предприниматель, кроме разве что производителя игрушек, который бы не делал деньги на этой войне. И, знаешь… Гляжу я на твое норковое пальто и думаю, что ты тоже неплохо устроилась. Кстати, я удивляюсь, как у тебя хватает смелости носить его на людях?

Она пожала плечами:

— Здесь меня считают экзотической личностью, у которой всегда свой стиль. Парижане простят всякого, что бы он ни делал, если у него есть свой стиль.

— Но когда война кончится, не думаю, что они будут столь же снисходительны. Особенно когда узнают, откуда у тебя эти деньги.

— Вот ты сам и заговорил о том, о чем я не решалась начать. Я доила нацистский режим как могла, но я никогда не симпатизировала нацистам. Геринг умеет быть очаровашкой, но внутри он животное. И кроме того, в сердце я чувствую себя до сих пор американкой. Ты можешь мне не поверить, Ник, но в самом начале войны, когда немцы были еще в силе, я искренне боялась того, что они смогут выиграть. Я боялась за Штаты. Теперь я получила возможность помочь врагам нацистов, и мне радостно на душе от этого. А что до моего будущего, то я рассчитываю обеспечить его с твоей помощью.

«Она очень осторожно подходила к главному, — думал он, глядя на нее. — Но теперь, кажется, начинается».

— Через несколько месяцев я покину Париж, — продолжала она. — Я захвачу с собой столько денег, сколько смогу, и отправлюсь в Швейцарию, где собираюсь дождаться окончания войны. Мне абсолютно все равно, что станет с моим ночным клубом. Если его не прикроют немцы, то это обязательно сделают французы, едва вернут себе власть.

Она замолчала, не спуская с него глаз.

— Ты забрал себе то, что предназначалось мне в наследство, Ник. Ты забрал себе компанию Рамсчайлдов, которая была основана моим дедом и в один прекрасный день должна была стать моей. Я не хочу сказать, что ты забрал ее себе незаконно. Просто ты владеешь ею, а я нет. Я хочу получить часть моего наследства. Я хочу этого, потому что считаю, что имею на это право, и потому еще, что по моем приезде в Швейцарию я хочу иметь обеспеченную старость. Кстати, я лгала насчет тяжелой болезни. Я здорова как лошадь.

— Сколько? — спросил он.

— Я хочу акций Рамсчайлдов на пять миллионов долларов, положенных на мое имя в швейцарском банке.

— Нет.

— Тогда ты не получишь информации о «тяжелой воде».

— Я не дам тебе акций. Я согласен положить на твой счет пять миллионов долларов, но не в акциях. Ты права, Диана, у меня есть долг тебе, и я желаю его вернуть. Но об акциях не проси.

Ее глаза полыхнули зеленым огнем, и он на секунду подумал, что предстоит борьба. Но потом она просто пожала плечами.

— Отлично, я возьму деньгами. Так, значит, по рукам?

— По рукам.

Она протянула ему через стол свою руку в перчатке, и он пожал ее. Но она не отпустила его ладони, а стиснула ее.

— Милый Ник, — прошептала она, — ведь все могло было быть совсем по-другому! — Она отпустила его руку и поднялась из-за стола. — Лучше всего тебе будет встретиться с Лорой в ночном клубе, — сказала она. — Нацисты твердо убеждены, что «Семирамида» — это отстойник для симпатизирующих им предателей, и они совсем не обращают внимания на тамошнюю публику. А что до Лоры, с ней тебе будет всего безопасней: ведь она любовница самого немчика фон Штольца. Я приглашаю тебя и твоих друзей, — она кивнула в сторону кухни, — в клуб завтра к девяти утра. Лора расскажет тебе все, что знает, а за последнюю неделю она узнала много нового: немчик возил ее в Бретань.

Ник тоже поднялся.

— Мы придем, Диана. И…

— Да?

— Спасибо тебе.

Она посмотрела на него печально и, как ему показалось, чуть с вызовом, как будто уже жалела о том, что была с ним так откровенна, как будто ее гордость была уязвлена.

«Замечательная женщина», — подумал он.

— Ты все еще красива, Диана, — сказал он.

Ей это явно понравилось. Она открыла дверь.

— Как ты будешь сейчас добираться до дому? — спросил Ник. — Комендантский час.

— Я попросила у Лоры ее машину, — ответила она. Ее глаза озорно блеснули. — Ни один немец в Париже не посмеет остановить автомобиль генерала фон Штольца.

С этими словами она ушла.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Так, значит, все-таки любовь была той причиной, благодаря которой он оказался в Париже. Он размышлял над этим следующим утром, когда они вчетвером — он, Рене, Ги и Поль — катили на велосипедах через весь город к Монмартру. Любовь и деньги. Пять миллионов долларов были, разумеется, большой суммой, но он считал это долгом совести. Он чувствовал, что много лет назад действительно обошелся очень жестоко с Дианой. И, Бог ведает, как она с тех пор страдала. В качестве компенсации он готов был гарантировать ей счастливую и обеспеченную жизнь. Кроме того, секрет «тяжелой воды» стоил, если уж на то пошло, гораздо больше пяти миллионов. Вполне вероятно, что от этой «тяжелой воды» напрямую зависит исход войны.

Интересно, можно ли считать его миссию законченной? Он очень на это надеялся, проезжая по красивым парижским улицам, где, кроме военных машин, велотакси и велосипедов, не было другого дорожного движения, что выглядело довольно странно. Во всем чувствовалось нацистское присутствие. Знамена со свастикой развевались на всех известных зданиях, в том числе и на верхушке Эйфелевой башни. Тут и там стояли деревянные стрелки-указатели с надписями на немецком. Конец оккупации неумолимо приближался, но захватчики еще были в силе. Ник понимал, что, только выбравшись отсюда, он почувствует себя в безопасности.

Скоро они доехали до Пляс-дю-Тетр. На тротуаре стоял немецкий часовой. Перед ним был мольберт. Солдат акварельными красками расписывал красоту этого известного в Париже места. Они повернули во двор дома, где размещался клуб «Семирамида», слезли с велосипедов и прислонили их к стене рядом со служебной дверью.

— Замкните его, — посоветовал Рене, подавая Нику замок. — Велосипеды сейчас так же дороги, как и автомобили до войны.

Они подошли к двери. Ник постучался. На часах было точно девять утра. Дверь открыл пожилой мужчина в берете. На нем было сразу два свитера, во рту покачивалась сигарета.

— Здравствуйте, — буркнул он по-французски, отступая на шаг назад. — Мадам ждет вас.

Он проводил их по тесному коридору служебного крыла клуба. Еще в начале 1938 года здесь были три квартиры. Диана обновила и перестроила их. Клуб открылся в год смерти Мустафы Кемаля. Они дошли до двери с приколотой к ней крохотной серебристой звездочкой и табличкой со словами: «Мадемуазель Дюкас». Старик постучался.

— Входите, — раздался женский голос.

Он открыл дверь, и они вошли в небольшую костюмерную. Лора и Диана сидели в шезлонгах. На Диане, как всегда, было длинное до пят платье, несмотря на утро. Лора же была одета со всем оккупационным шиком: белая блузка с ватными плечами, узкая черная юбка, не скрывавшая восхитительных длинных ног, и пара черных туфель с черного рынка. Костюмерная была вычурно оформлена. В углу на стене были развешаны французские и американские киноафиши. Но взгляды вошедших были прикованы к Лоре. Нику на его веку достаточно доводилось видеть сексуальных блондинок, но эта была, пожалуй, всех сексуальнее. Теперь-то он прекрасно понял генерала фон Штольца.

— Это Лора, — сказала Диана, едва старик ушел. — Ник, как у тебя с французским?

— Посредственно, — ответил он по-французски.

— И то хорошо. Лора английского вообще не знает. — Она перешла на французский: — Расскажи им, милая, о своих выходных.

Лора закурила. Было видно, что она нервничает.

— На прошлые выходные, — начала она, — мой немчик… то есть генерал фон Штольц… взял меня с собой в Бретань. Мы приехали в городок на северном побережье, который называется Трегастель, и остановились в замке банкира виконта де Люшер. О, это роскошный домик! Виконт является приятелем многих нацистских шишек. Немчик должен был посетить то место, где нацисты получают «тяжелую воду». Это в нескольких милях от замка виконта, прямо на побережье. Производство налажено в старой крепости то ли XV, то ли XVI века. Я в этом не очень разбираюсь.

— Как называется крепость? — спросил Рене.

— Крепость Де-Морле. Немчик укатил после завтрака, а вернулся только в половине шестого вечера. Пока был трезвый, напускал на себя секретный вид, но потом, как всегда, напился и разболтал, что нацисты собираются переводить все производство на следующей неделе в Германию.

Рене встревожился:

— Зачем?

— Я думаю, они боятся вторжения союзников во Францию.

— Да, времени у нас в обрез, — обеспокоенно сказал Ги.

— Теперь место точно известно, — сказал Поль. — Надо связаться с Лондоном, и англичане отбомбятся по крепости.

— Слишком рискованно, — ответила Лора. — Немчик говорил, что у них на западном побережье Франции вокруг крепости сконцентрированы очень мощные средства ПВО. Я, конечно, мало что понимаю в этом, но, похоже, они очень высоко ценят эту «тяжелую воду».

Она погасила окурок. Наступила тишина, которую прервал Ник.

— У меня есть план, — спокойно сказал он.

Фридрих фон Штольц, если честно, не любил подписывать приговоры. Просто это, к несчастью, входило в его обязанности. Отчасти он и напивался для того, чтобы позабыть о подписанных им списках, по которым в течение нескольких часов людей ставили к стенке в лагере Форт-де-Винсенн, связывали, закрывали лица черными повязками и отдавали в распоряжение лейтенанта Вернера Герцера. Вино вымывало все это из головы, изгоняло призраки загубленных людей. Фон Штольц был зверь, но даже таких зверей преследуют кошмары. К сожалению, с каждым днем нужно было выпивать все больше, чтобы забыться.

Спустя два дня после встречи Ника, Репе, Поля и Ги с Лорой и Дианой в «Семирамиде», Штольц сидел за своим постоянным столиком в клубе, пил свое любимое «Ля Таш» и наслаждался песней «Веспа в Берлине», которой его ненаглядная Лора открывала новую программу.

На ней было облегающее белое платье из атласа с тонкими тесемками через голые плечи. На заднем плане маршировали полуобнаженные шоу-герлз, помахивая над головами искусственными веточками яблони и вишни. Декорации изображали увитую цветами свастику, над которой порхали две райские птички. Даже сами германские офицеры подсмеивались над такой идиотской идиллией.

Но полупьяный фон Штольц во все глаза смотрел на свою Лору и едва не рыдал. Он вспоминал свою берлинскую юность, которая была чертовски романтична.

Штольц неистово аплодировал и, вытирая влажные глаза, заказал еще бутылку «Ля Таш».

— Боже, как мне понравилось! — орал он спустя полтора часа, рухнув спиной на диван. Они уже приехали к Лоре на пляс Вендом. — Особенно первая песня! «Мы поцелуемся в Тиргартене, — промычал он пьяным голосом, — весной в Берлине…» Ах, куколка, не знаю, что бы я отдал за то, чтобы поцеловать тебя в Тиргартене! Берлин, Берлин, как мне тебя не хватает!..

Лора наполнила его стакан.

— Вполне может так случиться, что негде будет целоваться. Не будет никакого Тиргартена, — сказала она. — И Берлина тоже.

Штольц только отмахнулся.

— Да, они могут бомбить Берлин. Но им его не уничтожить! А после войны фюрер отстроит этот красивый город заново. Там будут широкие проспекты. Даже шире, чем Елисейские поля! Вот увидишь. Обстановка сейчас тяжелая, но фюрер — гений! Союзники скоро устанут. Наступит затишье. Все образуется. Фюрер… — Глаза у него уже слипались, — гений…

Она пристально смотрела на него, держа наготове стакан и бутылку.

— Милый… — прошептала она. Она замерла, прислушиваясь к его тяжелому дыханию. Сегодня в «Максиме» он позволил себе на полбутылки больше обычного, так что нечего было удивляться тому, что он отрубился так быстро.

Не спуская с него глаз, она осторожно поставила бутылку и стакан на стол. Штольц стал похрапывать. Она подошла к нему и расстегнула на груди китель, под которым забелела рубашка. Еще с минуту она ждала, пока он окончательно заснет. Затем Лора на цыпочках прошла в спальню и открыла дверь.

В спальне была Диана в длинной норковой шубе и норковой шляпке. Лора кивнула ей. Диана подошла к шкафу и открыла створки. Оттуда вышел Рене Рено. На нем были кожаная куртка и такая же фуражка. Диана кивнула в сторону Лоры.

— Он спит, — шепнула та.

Впрочем, можно было этого и не говорить: храп Штольца разносился по всей квартире.

Все трое вышли в гостиную. Рене достал из кармана куртки револьвер и навернул на его дуло глушитель. Женщины завороженно смотрели на него. Рене подошел к дивану, на котором храпел Штольц, и прицелился генералу в сердце. Между кончиком глушителя и сорочкой Штольца было не более дюйма.

— Да здравствует Франция, — негромко произнес он по-французски и нажал на спусковой крючок. Тело Штольца дернулось, и храп прекратился.

— Полотенце, — приказал Рене.

Лора, которая во время исполнения приговора зажмурилась, теперь поспешила на кухню. На ней лица не было. Она вернулась с посудным полотенцем, которое кинула Рене. Тот запихнул его под сорочку генерала, заткнув пулевую рану.

— Теперь полчаса будем ждать, — сказал он, снимая с револьвера глушитель. — Не возражаете, если я допью его вино? Хорошее бургундское. Жаль будет, если пропадет.

Лора молча кивнула. Диана подошла к дивану и уставилась на труп генерала.

— Теперь мне понятно выражение: «мертвецки пьян», — проговорила она.

Рене, глядя на труп, поднял стакан с вином в вытянутой руке.

— В эту самую минуту Штольц, должно быть, уже начал приятную беседу с сотнями тех, кого он послал на смерть. За вас, господин генерал, жирный боров!

Лора бросилась в ванную. Ее рвало.

Спустя полчаса Лора в своем русском соболе и Диана в норке вытащили труп генерала, — его руки были закинуты им за плечи — из раскрытых дверей дома на пляс Вендом. У подъезда, как обычно, был припаркован служебный «мерседес» Штольца с маленькими черно-красно-белыми флажками со свастикой на передних крыльях. Шел легкий снежок. Рейнхард, личный шофер Штольца, храпел на переднем сиденье, как и предсказывала Лора. Еще в квартире на Штольце застегнули китель, а когда Рено поднял труп с дивана, на него надели его кожаный плащ с меховым воротником и форменную генеральскую фуражку. Лоре становилось дурно при одной мысли о том, что ей придется касаться мертвого тела, но она переборола себя. Что касается Дианы, то во время своего пребывания в Турции она всякого навидалась, и ей было все равно. Женщины протащили тело вниз по лестнице, затем вышли из подъезда под снег и поволокли его к ожидавшей машине. Лора распахнула заднюю дверцу, и они запихнули генерала в самый угол, придав ему по возможности вертикальное положение.

— Рейнхард, проснитесь! — проговорила Лора, постучав в стеклянную перегородку, которая разделяла передние и задние сиденья.

— Фрейлейн! Простите, я немножко вздремнул.

— Ничего. Генералу только что позвонили. Ему необходимо безотлагательно прибыть в крепость Де-Морле. Аэродромы закрыты из-за непогоды, поэтому придется ехать на машине. У вас достаточно горючего?

Рейнхард глянул на генерала, развалившегося на заднем сиденье. Диана сидела рядом и подпирала его.

— Да.

— Тогда поехали. Как видите, сегодня генерал выпил лишнего. Поэтому мы с подругой поедем тоже и будем заботиться о нем.

— Да, фрейлейн. Вы позвали бы меня наверх помочь.

— Да ничего. Сколько времени займет у нас поездка до Бретани?

— Пять-шесть часов…

— Хорошо, едем. Дело срочное.

Она села с противоположной от Дианы стороны. Шофер завел машину. Лора задвинула стеклянную перегородку. Включились фары, свет которых был приглушен светомаскировочными щитками, и «мерседес» тронулся с места.

— Пока все нормально, — шепнула Лора.

Диана, у которой в сумочке было три чека на общую сумму в семь миллионов франков — вся ее наличность, — кивнула. Она наклонилась и чуть поправила правую руку Штольца.

— Он начинает коченеть, — шепнула она.

Лора поежилась и стала смотреть в окно.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Осужденный № 50143 в сопровождении охранника прошел в комнату свиданий льюисбургской федеральной тюрьмы, где ему показали на третью от конца кабину. Честер Хилл опустился на деревянный стул и посмотрел сквозь зарешеченное окно на красивую женщину. На ней были черное платье и изящная черная шляпка с вуалью.

— У вас есть десять минут, — бросил охранник и вернулся на свой пост у стальной двери.

— Ты принесла фотографии? — спросил Честер. За три года пребывания в тюрьме он похудел на пятнадцать фунтов.

— Да, я отдала охране, — ответила его бывшая жена Сильвия. Она развелась с ним спустя месяц после суда.

— Как Артур?

Артур был их сыном. Вскоре после своего ареста ФБР Честер узнал, что ему наконец удалось оплодотворить жену.

— С ним все нормально, — ответила она.

Честер сжал кулаки.

— Если бы мне только дали взглянуть на него! — мрачно проговорил он.

— Честер, ты прекрасно понимаешь, что я не могу везти сюда ребенка… Да и не привезла бы, даже если б это было можно. Я не хочу, чтобы мой сын знал, что его отец — преступник и изменник родины.

Честер поморщился.

— Я пошел на это ради тебя, — сказал он.

— Ну и что с того? Это было глупо. Господи, я думала, что ты окажешься умнее!

— Сука! — выпалил он.

— Я пришла сюда не за тем, чтобы меня обзывали.

— А зачем же ты пришла? Что-то раньше не утруждалась! Никто из всей вашей паршивой семейки ни разу не пришел! Наверно, вы между собой решили, что меня никогда не было! А может, вы говорите всем, что я умер? Видно, выворачиваетесь изо всех сил, лишь бы не признать, что Честер Хилл отдыхает в тюряге!

— Честер, отчасти я могу понять твою горечь, но, в конце концов, это ведь ты заключил сделку с врагом. Так что не перекладывай с больной головы на здоровую. Между прочим, отец обошелся с тобой как с человеком. Ты продолжаешь получать дивиденды с акций и гонорары за свои изобретения. Наверно, ты самый богатый осужденный во всей Америке.

«И становлюсь день ото дня богаче, — думал он. — Придет день, когда я смогу отплатить вам за все!»

По дикой иронии судьбы Честер, которому на свободе всегда не хватало денег, который и сел-то из-за них, теперь становился потихоньку миллионером. Благодаря своим изобретениям и удачному вложению акций.

— Собственно, я пришла сюда затем, — продолжала Сильвия, — чтобы лично сказать тебе, что я снова выхожу замуж.

— Поздравляю, — усмехнулся Честер. — Ты подцепила счастливчика в какой-нибудь забегаловке? Или в «Балтиморе»?

Сильвия усилием воли сохраняла спокойствие.

— Нет. А за поздравления спасибо. Я познакомилась с ним в клубе «Пайпинг рок кантри». Он очень симпатичный, очень богатый и очень интересный. Его зовут Корнелиус Пейзон Брукс, и он будет прекрасным отцом Артуру. Он даже согласился его усыновить.

— Усыновить?! — Честер даже подскочил на своем стуле.

— Честер, будь практичным. Ты в тюрьме. Было бы несправедливо по отношению к Артуру, если бы он нес по жизни твою фамилию. А род Корни известен со времен революции…

— Нет! — крикнул он, вскакивая. — Он мой сын! Иди к дьяволу, шлюха! Ты, твой поганый папаша, который наживается на крови, и этот змееныш твой брат! Придет день, когда я отомщу вам всем! Всем!

К нему подбежали два охранника, но Честер настолько обезумел, что затеял драку, ударив одного из них кулаком в зубы. Это было ошибкой. За это его посадили в одиночку на месяц.

Но за время его пребывания в карцере движение его акций на рынке ценных бумаг принесло ему еще десять тысяч долларов.

Сидя в темной, лишенной окон, зловонной клетке, утешая уязвленную гордость и раздувая в сердце пламя мести, он размышлял над идеей изобретения, которое должно было сделать его одним из самых богатых людей Америки.

Собор Святого Патрика был полон именитыми представителями мира прессы. Здесь служили похоронную мессу по Вану Нуису де Курси Клермонту. Несмотря на постоянные серьезные физические тренировки, он умер от обширного инфаркта сердца, чем очень всех удивил. В церкви присутствовали вице-президент Соединенных Штатов, губернатор Нью-Йорка и мэр, общественные деятели, деятели культуры и крупного бизнеса. Газеты Вана уделяли внимание всем сторонам жизни общества. И, хотя многие сильные мира сего искренне недолюбливали Клермонта, на похороны пришли даже его враги. Хотя бы ради того, как обронил один из них, чтобы убедиться в том, что Клермонт действительно умер.

Его вдова Эдит, которой недавно исполнилось уже семьдесят пять лет, была убита горем. Еще бы — потерять человека, которого любила столько лет! Она сидела на скамейке под сводами собора и утешалась только осознанием того, что выиграла свой последний спор с Ваном: ее приемный сын Ник унаследует газетную сеть Клермонта.

Конечно, в том случае, если ему удастся вернуться из Парижа живым…

Последние полчаса полета летчик Чарльз Флеминг откровенно скучал.

— Люфтваффе нас разочаровывают, — радировал он из своего «спитфайера». — Никого нет.

День стоял пасмурный. Самолет Флеминга завис над Норфолком.

— Тогда возвращайтесь домой, — передали с «Земли».

— Вас понял. Возвращаюсь.

Он стал насвистывать песенку, которую услышал накануне вечером в одном лондонском кабаре. Ее исполняла венгерская красавица-блондинка Магда Кун. Аудитория взревела от восторга, когда Магда пропела коронную строчку:

Тут-то Чарльз и заметил «мессершмитт-109Е», появившийся слева по борту. Этот немецкий истребитель, вооруженный двадцати миллиметровой пушкой, установленной во втулке винта, и двумя 7,92-мм синхронными пулеметами на лопастях крыльев, приближался на большой скорости. Чарльз стал пикировать, нацеливаясь на облако, где он смог бы сманеврировать и занять более выгодную для стрельбы позицию. Но было поздно. С «мессера» открыли огонь, и Чарльз с ужасом увидел, как мотор его самолета полыхнул языками пламени!

— Боже! — вскричал он и рывком распахнул фонарь кабины. Черный дым от охваченного огнем мотора душил. Он стремительно пикировал с высоты три тысячи футов. Чарльз ждал, пока его самолет скроется в облаке. Там он прыгнул, медленно досчитал до десяти и только после этого вырвал кольцо парашюта. Над головой надулся огромный белый купол, Чарльза тряхнуло, и свободное падение превратилось в парение. Он все еще находился в облаке, где было довольно жутковато. Но он знал, что, как только вывалится из него, тут же станет удобной мишенью для немецкого летчика. И англичане и немцы считали, что нет ничего зазорного в том, чтобы охотиться за врагом, пока он висит в небе на парашюте. Летчика заметить труднее, чем машину.

Чарльз прослыл настоящим героем неба. Его смелость порой граничила с безрассудством. Но в ту минуту он здорово струсил.

Вот он выпал из облака, глянул вниз и увидел раскинувшиеся под ногами фермерские поля Норфолка. Вдали был виден Ла-Манш. Господи, какая идиллическая картинка!

А потом он увидел и «мессершмитт». Он выглядел в небе песчинкой, но быстро приближался, держа курс прямо на его парашют. Немецкий истребитель напоминал осу, которая несет с собой смерть. Тот итог, о возможности которого применительно к себе до сих пор отказывался думать Чарльз, теперь глядел ему в лицо — смерть. Перед его мысленным взором возникли отнюдь не образы прошлого, но будущего, которого у него больше никогда не будет. У него не будет компании Рамсчайлдов… Он никогда не станет таким же известным и влиятельным, как отец… А ведь он собирался стать даже более известным и влиятельным. Он хотел перестать быть «сыном того самого Флеминга». Он хотел сделать так, чтобы Ника называли «отцом того самого Флеминга».

«Господи, и я все это сейчас потеряю!» — билась в голове мысль, пока он смотрел на стремительно приближающийся «мессершмитт», на пулеметы, нацеленные прямо на него.

«Так вот она какая — смерть», — появилась другая дикая мысль.

Его «спитфайер» врезался в землю и взорвался оранжевым пламенем и черным дымом.

«Мессершмитт» вдруг отклонился от прежнего курса и в каких-то двадцати футах пронесся над головой Чарльза. Чарльз увидел немецкого летчика, который показал ему кулак с оттопыренным большим пальцем.

Чарльз взвыл от радости и тоже поприветствовал немца, который покачал на прощанье крыльями и скрылся в облаках.

Он как-то читал в книге о Гражданской войне, что под самый ее конец, когда стало уже ясно, что Юг проиграл, солдаты с обеих сторон стали демонстрировать милосердие и отказывались бессмысленно проливать кровь друг друга. Немецкий летчик поступил так же.

Чарльз отплясывал в воздухе джигу. Будущее было вновь в его руках.

Он неудачно приземлился на поле брюссельской капусты и сломал левую ногу.

«Штольц действительно сегодня прилично нагрузился! — размышлял Рейнхард Кисслер, личный шофер генерала, глядя в зеркальце заднего вида на босса, развалившегося на заднем сиденье и поддерживаемого Дианой Рамсчайлд. — Я еду уже пять часов, а он — хоть бы шелохнулся! Если он не бросит пить, это сведет его в могилу…»

Теперь было около шести часов утра, и поздний зимний рассвет уже занимался над дорогой, которая вела вдоль гористого северного побережья Бретани. В течение всего времени, что они ехали, на дороге практически не было никакого движения, поэтому, увеличив скорость, Рейнхард сэкономил много времени. До крепости Де-Морле оставалось не более пятнадцати минут пути. Чем ближе они были к цели, тем уже и извилистей становилась дорога. Рейнхарду пришлось сбросить скорость до шестидесяти пяти километров в час, но даже при этом покрышки продолжали надрывно взвизгивать на поворотах.

Дорога на время удалилась от побережья и скрылась в темном туннеле, прорубленном в скале.

БАНГ! БАНГ! БАНГ! БАНГ!

Рейнхард ударил по тормозам: лопнули все четыре колеса. «Мерседес» дико закрутился вокруг своей оси и едва не врезался в стену туннеля. Только мастерство Рейнхарда спасло от этого машину. Ему удалось остановить «мерседес» почти у самого выезда из туннеля. Захватив ручной фонарь, он вышел из машины, чтобы посмотреть, что стряслось. Едва он успел разглядеть куски битого стекла и протянутую колючую проволоку, как вдруг в туннель вбежали трое мужчин, вооруженных автоматами, и закричали:

— Стоять на месте, или ты — труп!

Рейнхард повернулся и поднял руки над головой. Ги — его настоящее имя было Винсент Жоликер — отобрал у немца пистолет и сковал его руки наручниками. В это время Ник открыл заднюю дверцу машины. Ему на руки вывалилось тело генерала фон Штольца.

— О Боже, не роняй его хоть сейчас! — воскликнула Диана. — Я целых пять часов подпирала его!

Ник толкнул генерала обратно в машину.

— С вами все в порядке? — спросил он.

— Так генерал мертв?! — воскликнул потрясенный Рейнхард.

— Именно, — улыбаясь, проговорил Ги. — Ты вез сюда труп.

Рейнхард чертыхнулся.

В туннеле показались еще четверо бойцов Сопротивления с фургоном, запряженным лошадьми.

— Замените покрышки! — крикнул Ноль, настоящее имя которого было Ив Лефевр. — А потом перегрузите в машину «начинку».

Ник помог Диане и Лоре выйти из машины.

— У нас всего полчаса до встречи с подлодкой, — сказал он. — Приходится поторапливаться. Давайте.

— О Господи, мне нужно было надеть дорожные туфли, — простонала Лора.

— Они смотрелись бы смешно вместе с твоей собольей шубой, дорогая, — сказала Диана.

Ник подошел к Ги.

— Какие-нибудь проблемы? — спросил он.

— Нет пока.

— В таком случае, я думаю, нам пора уходить. Фейерверком полюбуемся через перископ подводной лодки.

К ним присоединился Поль. Ник пожал ему руку.

— Ты мужественный парень, — сказал он ему. — Я восхищаюсь тобой.

Поль пожал плечами:

— Ты все придумал. Франция этого не забудет.

— Франция тебя не забудет, — сказал Ник серьезно.

— Боши! — вдруг раздался крик со стороны повозки.

Они увидели свет фар какой-то машины, приближавшейся к туннелю с их стороны.

— Проклятье! — буркнул Ник. — Этого в нашем плане не было, черт возьми!

— Они нас увидели.

— Не стрелять, пока она не въедет в туннель, — крикнул Ги. — Поторапливайтесь с колесами!

— Эй, кто-нибудь! Подоприте генерала! Он опять завалился!..

Диана открыла заднюю дверцу «мерседеса» и вновь села в машину.

— Ну давай же, немчик, — сказала она, приводя тело генерала вновь в вертикальное положение. — Улыбочку. Напусти на себя важный вид. Постарайся не выглядеть мертвецом. — Она включила свет в салоне машины, чтобы снаружи видно было генерала.

Ник подбежал к Лоре.

— Вы говорите по-немецки? — спросил он.

— Да.

— Идите, скажите им, кто вы такая. Скажите, что генерал направляется в крепость, но французы рассыпали в туннеле стекло, которое прокололо шины. Обманите их!

— Да, хорошо…

Она пошла к выходу из туннеля. К этому времени машина, которая оказалась военным автобусом, остановилась, и из нее вышел немец-лейтенант.

— Что случилось? — спросил он издали.

Лора поспешила к нему.

Глаза лейтенанта изумленно раскрылись, когда он увидел перед собой красавицу в собольей шубе.

— Кто вы? — спросил он.

— Меня зовут Лора Дюкас. Я подруга генерала фон Штольца, который сидит там в машине. Кто-то, как я подозреваю, боевики из Сопротивления, рассыпал в туннеле битое стекло. У нас полетели все шины. Пришлось обратиться за помощью к местным крестьянам…

— Мы можем что-нибудь для вас сделать?

— Нет, теперь уже не надо. Но все равно спасибо.

Она улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой. Выражение лица лейтенанта было настолько откровенным, что она едва удержалась от смеха.

— Ну что ж… — пробормотал он. — Им придется убрать с дороги свой фургон. Мне нужно проехать. Я везу пару десятков евреев в «Дранси». Они должны поступить туда к полудню.

Пользующийся в народе дурной славой лагерь «Дранси» располагался вблизи аэропорта Ле-Бурже под Парижем. Там содержались евреи в ожидании отправки в лагеря смерти.

— Хорошо, — сказала Лора. — Я прикажу им убрать фургон. — Она снова улыбнулась. — Спасибо за то, что предложили помощь, лейтенант. Вы столь же галантны, сколь и красивы.

Он покраснел. А она ушла обратно.

— Автобус набит еврейскими заключенными и направляется в «Дранси», — сообщила она Нику, Ги и Полю. — Он хочет, чтобы мы убрали фургон. Ему надо проехать. Похоже, он ничего не заподозрил.

— Хорошо, молодец, — похвалил Ник. Он обернулся к остальным. — Уберите проволоку и фургон с дороги. И не открывайте огня без необходимости. В автобусе заключенные, как бы их не задеть.

— Если их везут в «Дранси», то можно уже считать их трупами, — заметил Ги. — По-моему, бошей упускать нельзя.

— Может, вы и правы насчет лагеря, — раздраженно сказал Ник. — Но пока они живы, а своей пальбой мы можем убить их. Огня не открывать! И не размахивайте перед немцами своими автоматами!

Лейтенант Курт Эглер скрылся в автобусе и приказал водителю трогаться сразу же, как только уберут с дороги фургон. Лейтенант Эглер еще не отделался от чар красавицы Лоры, но ему пришло в голову, что ситуация довольно странная. Где генерал фон Штольц мог отыскать столько крестьян в такой ранний час? А с другой стороны, генеральская машина действительно стояла в туннеле, а в ней, насколько он мог видеть, сидел сам господин генерал… Это какие же надо иметь нервы, чтобы еще спать в такой шумной обстановке! Впрочем, какой бы странной ни казалась ему ситуация, лейтенант Эглер не привык вмешиваться в дела начальства. Тем более генерала.

Когда фургон откатили за «мерседес», водитель автобуса переключил передачу и стал въезжать в туннель. Думая о Лоре Дюкас, водитель затянул песенку «Снова влюблен». Лейтенант Эглер, который тоже думал о красавице, стал подпевать. Автобус въехал в туннель под аккомпанемент двух зычных голосов немцев.

Когда Диану Рамсчайлд вызволили из лечебницы для душевнобольных в Турции, она дала себе клятву: впредь в случае повторения стрессовых ситуаций усилием воли держать себя в руках. До сих пор ей это блестяще удавалось. Несмотря на несколько осечек — например, в тот день, когда ей дали свидание с Ником в гестаповской тюрьме, — она прослыла в кругу тех, кто ее знал, женщиной железных нервов, несгибаемой воли и мужества. Однако в тот момент, когда она сидела в машине рядом с трупом и к ним медленно подъезжал автобус с немцами, с ней что-то случилось. Она вдруг почувствовала… Нет, ей показалось… что тело генерала фон Штольца вдруг вздрогнуло! Все самообладание мгновенно покинуло ее.

Вскрикнув от ужаса, Диана распахнула дверцу и выскочила из машины. Лейтенант Эглер и водитель автобуса одновременно смолкли.

— Что такое? — воскликнул лейтенант по-немецки. — Автобус был как раз напротив генеральской машины. — Стоп! — Эглер смотрел на заднее сиденье машины. Генерала фон Штольца… больше не было видно! Эглер вытащил из кобуры пистолет, открыл дверцу автобуса и выбрался из него, чтобы наконец разобраться. Диана оборвала свой крик, и в туннеле вдруг повисла жуткая тишина. Эглер подбежал к «мерседесу» и заглянул в окошко. Окоченение трупа, а также газы разложения придали ему совершенно ненатуральную позу. Эглер просунул руку в открытое окно и дотронулся до лица генерала. Впрочем, он и так уже понял, что перед ним мертвец.

— Солдаты! — рявкнул он.

Задняя дверца автобуса распахнулась, и оттуда спрыгнули на землю четыре автоматчика. Одновременно французы открыли огонь изо всех своих стволов. Грудь лейтенанта Эглера была мгновенно прошита очередью, и он повалился спиной прямо в машину генерала, упав на Штольца сверху. Туннель наполнился грохотом пальбы. Вскоре немцы были уничтожены. Наступила тишина, и только эхо выстрелов еще рикошетило от влажных стен и свода туннеля.

Ник бросился к автобусу, перепрыгивая через убитых, и заглянул внутрь. В смутном свете ему с трудом удалось разглядеть группу пленников, битком забивших автобус, словно дантовские тени.

— Выходите, — сказал он. — Вы свободны! Выходите!

Никто не двинулся в места.

— Я американец, — добавил Ник. — А остальные из Сопротивления. Выходите же! Надо спешить! У нас мало времени!

Тени пришли в движение. К Нику подошли Ги, Поль и Лора.

— Возвращайтесь к работе! — крикнул Ги остальным.

Пока его люди меняли колеса на генеральской машине, Лора наблюдала за тем, как из автобуса выходили арестанты. Лора, которая весело распевала в «Семирамиде» песенки про «жидов», увидела теперь два десятка насмерть перепуганных изможденных людей со связанными за спиной руками. Два подростка, наверное, брат и сестра… Домохозяйки, предприниматели, пожилая пара… Ник, Ги и Поль помогали им выходить из автобуса. На их лицах было больше страха и растерянности, чем ликования.

От чувства стыда Лоре Дюкас стало даже дурно.

— Вы сможете позаботиться о них? — спросил Ник у Ги.

— Придется. Найдем для них какое-нибудь укромное местечко. Кстати, мы на десять минут отстаем от графика.

— Знаю. Пора перегружать в машину динамит. Хотя, постой! — Ник бросил взгляд на автобус. — К черту машину! Автобус лучше! К тому же в нем не видны будут ящики со взрывчаткой!

— Вы правы, — сказал Ги и крикнул тем, кто менял покрышки на генеральской машине: — Плюньте на эту резину! Грузите взрывчатку в автобус! «Мерседес» отменяется.

Спустя восемь минут автобус, в задней части которого были сложены шесть ящиков с динамитом достаточно для того, чтобы поднять на воздух целый жилой квартал, попятился из туннеля, развернулся и устремился к крепости Де-Морле.

В автобусе находился только Поль. Весь прошлый день он изучал в бинокль дорогу, ведущую к крепости, и саму крепость. Он сверился с часами: через пятнадцать минут динамит сдетонирует. Дорога была прямая. Он нажал на педаль газа. Стрелка на спидометре поползла вправо: 50 км/ч, 55, 60, 65, 70, 75…

Поль размышлял о прожитом. Его жизни отведено еще девять минут. Девять минут до вечности. Он вспомнил свои детские годы, проведенные в очаровательном парижском предместье Нейи, своего отца, который был врачом, свою мать, которая писала никогда не печатавшиеся стихи. Он вспомнил свою первую любовь, годы, проведенные в Сорбонне, свое увлечение кинематографом, свои мечты о написании сценариев…

Вчера они все бросили жребий, и короткая палочка досталась ему. Теперь он переживает наяву свой самый захватывающий сценарий, какой и написать было бы невозможно.

Вдали показались высокие каменные стены крепости. Поль снова бросил взгляд на часы: три минуты до взрыва. Он посмотрел на спидометр: 100 км/ч. На лбу у него выступила испарина.

Интересно, как это будет? Никак? «Я ничего не почувствую, — мысленно убеждал он себя. — Просто вспышка и вечная тьма». В нем была доля тщеславия, и ему приятно было сознавать, что его вспомнят как героя. Впрочем, он также подозревал, что пройдет лет двадцать и его имя будет скорее всего забыто. «Плевать, — думал он. — По крайней мере, я отдам жизнь за хорошее дело».

Двое охранников у ворот крепости вдруг увидели мчащийся на них автобус. Они вышли из дежурной будки, думая, что автобус сейчас остановится. К их изумлению, этого не произошло.

— Хальт! — крикнул один. Они вскинули автоматы и открыли огонь.

Через секунду автобус снес шлагбаум перед воротами. Один из охранников бросился в будку поднимать тревогу, второй продолжал стрелять. Будто таран, автобус промчался по подъемному мосту через крепостной ров и врезался в тяжелые деревянные ворота.

Взрыв слышали жители городка Де-Морле, что находился в шести километрах южнее крепости.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

— Боже правый! — воскликнул капитан Уоррен В. Хикмен, командир американской подлодки «Старфиш». — Взорвалось так взорвалось! Глядите!

Он отступил в сторону, и Ник приник к глазку перископа. В небо поднимались клубы черного дыма и высокие языки пламени. Как будто взорвался от торпеды танкер с нефтью… Где-то там вместе с дымом поднималась в небеса душа Ива Лефевра, Поля, смелого бойца Сопротивления… Вечная ему память.

— Ладно, нам пора уходить, — сказал капитан. Он прильнул к перископу, бросил последний взгляд на пожарище, потом осмотрел водную поверхность. Пока все было спокойно. Он приказал: — Убрать перископ. Приготовиться к погружению.

Ник спустился по лесенке в небольшую кают-компанию и присоединился к Лоре и Диане. В тесных металлических помещениях субмарины эти две женщины в норке и соболе смотрелись поразительно неуместно.

— Все кончено, — сказал Ник, присаживаясь к ним за стол и подвигая к себе чашку кофе. — Спасибо вам обеим за помощь.

— А Поль? — спросила Лора.

— Он погиб.

— Почему пошел именно он?

— Был брошен жребий. Он, конечно, мог отказаться, но не отказался.

У Дианы ныли ноги: они долго карабкались по скалам к тому месту, где их подобрала резиновая лодка. К тому же она до сих пор не могла прийти в себя после того потрясения, которое испытала еще в машине, когда ей показалось, что мертвый Штольц вдруг ожил. Она взглянула на Ника:

— Капитан Хикмен сказал, что мы успеем в Лондон к ленчу. Я думаю, что всем нам не мешало бы хорошенько подкрепиться.

— Я все устрою в «Кларидже», — сказал Ник. — За мой счет.

Лора глотнула кофе. Когда она ставила чашку обратно на стол, то заметила, что на нее смотрит Ник.

Уже не в первый раз она перехватывала такие взгляды.

От Дианы это тоже не укрылось, и она испытала в ту минуту приступ ревности.

Спустя шесть часов они уже сидели в роскошном номере на третьем этаже «Клариджа» и заканчивали завтрак из «даров моря».

— Какие у тебя теперь планы? — спросил Ник, пока официант разливал вторую бутылку «Пулини-Монтраше 38». — Для того чтобы попасть в Швейцарию, тебе пришлось бы сначала вернуться во Францию. Но делать это я бы тебе не посоветовал.

— Я понимаю, — сказала Диана. — Раз уж я попала в Лондон, то смогу переждать войну и здесь. У меня достаточно денег, турецкий паспорт и, наконец, связи. Думаю, что смогу устроиться неплохо. А ты пока распорядись насчет нашей финансовой договоренности. Я не смогу, положим, попасть сейчас в Швейцарию, зато деньги могут.

— Сегодня я переговорю со своими лондонскими банкирами. Не беспокойся, Диана, я не беру назад своих слов.

— Разве? Однажды ты взял назад свое слово.

Он кивнул.

— Если ты хотела меня лишний раз лягнуть, то это тебе удалось. В этот раз я тебя не подведу. — Он повернулся к Лоре. — А как с вами? Что думаете делать?

Официант поставил бутылку в судок со льдом и молча вышел из комнаты. Лора пожала плечами.

— Не знаю, может, тоже здесь останусь, — сказала она. — Мне больше просто некуда ехать.

— А как насчет Нью-Йорка?

Она удивилась:

— Нью-Йорк?

— А почему бы и нет? Я готов устроить вам неплохую квартиру и дать столько денег, сколько потребуется.

— Но я не говорю по-английски.

— Поселитесь в Берлине.

Она посмотрела на Диану, затем опять на Ника.

— Месье Флеминг, — сказала она. — Я признаю, что продалась немчику из-за того, что в Париже тяжело жить. Но это вовсе не значит, что я продаюсь всякому. — Она поднялась из-за стола. — Простите, я провела очень беспокойную ночь и слишком устала. Спасибо за ленч.

Она вышла из номера, он проводил ее взглядом.

Диана пригубила вино.

— Она поедет с тобой, — сказала она. — Просто ей надо немного поломаться. Но ты совершишь глупость, если свяжешься с нею. Прежде чем бросить тебя, она выдоит несколько миллионов. — Она поставила стакан. — Если ты умный, то найдешь себе вторую Эдвину.

Ник нахмурился:

— Диана, я оплачу тебе свой долг, но я не нуждаюсь в твоих советах относительно моей личной жизни.

— Возможно. Надеюсь, ты не собираешься на ней жениться?

— А кто говорит о женитьбе?! Я просто считаю, что она очень хороша собой и к тому же показала себя во всей этой истории молодцом. Почему бы мне и не дать ей возможности поехать в Нью-Йорк? Я могу то же самое предложить и тебе, если захочешь.

— Нет, благодарю.

Она откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Она чувствовала легкое головокружение от вина и усталости.

«Ах, если бы он меня желал! — думала она. — Если бы! Но нет, я вечно буду Дамой под вуалью. А за этой тонкой тканью — уродливые шрамы!..»

Вдруг ей на память пришел один разговор… Это было месяц назад в «Семирамиде». Она проводила время в обществе Немецких офицеров. Они говорили ей о каком-то хирурге-пластике из Лондона, который разработал новую технику пересадки кожи и применил ее на жертвах немецких бомбежек. Слухи о чудесах, которые он творит, достигли даже Германии. Как его имя? Доктор Тремейн или что-то в этом роде. Тогда она восприняла рассказы немцев скептически, но сейчас… раз уж она в Лондоне.

Она взглянула на Ника.

«Если только я смогу когда-нибудь снять вуаль, — думала она. — Если только я смогу когда-нибудь снова быть красивой. Или, по крайней мере, нормально выглядеть. Я стала бы ему хорошей женой. Женой, какой я всегда хотела ему быть…

О, Боже, Ник! Я все еще люблю тебя! Может, ты мне оставил хоть шанс?.. О Боже, может, есть еще шанс?..»

Ник устал. Напряжение, в котором он пребывал во Франции, теперь навалилось на него. Да, им удалось взорвать крепость Де-Морле и сиять угрозу перелома в войне. Этим он гордился, это позволило ему облегченно вздохнуть. Но в следующем месяце ему стукнет уже пятьдесят шесть. Несмотря на то что он был все еще в хорошей форме, его уже никак нельзя было назвать молодым. А пройдет несколько лет — и его никто не назовет и человеком средних лет. Осознание своей смертности, которое посетило его в первый раз в день пятидесятилетия, нарастало теперь год от года. Теперь он не хотел войны. Ему хотелось мира, покоя, комфорта, любви. Он хотел вернуть молодость.

Он хотел Лору.

Тем же вечером около тести Лора благодушествовала в горячей ванне своего номера на четвертом этаже, как вдруг услышала звонок в дверь.

— Я открою, — сказала горничная, которая стелила Лоре на ночь постель. Лора не поняла ее, но продолжала тереться губкой. Потом она услышала голос горничной: — Но она сейчас принимает ванну, сэр! Вам туда нельзя входить!

— Спасибо. Только и всего, — раздался голос Ника.

И снова голое горничной, которая прятала в карман подаренный ей фунт стерлингов.

— Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи.

Затем стук закрываемой двери.

Вдруг в ванную вошел Ник и стал смотреть на Лору тем же жадным взглядом, который она подметила раньше.

— Могли бы и постучаться, — сказала она.

— Дверь была открыта. Предлагаю вам и Диане посетить завтра утром магазин Адриана Пелла. Я уже договорился. По слухам, это лучший модельер из молодых. Поскольку вам пришлось оставить в Париже всю одежду, вы нуждаетесь в новом гардеробе. — Он окинул взглядом ее нежные розовые плечи в мыльных хлопьях, едва видимые под мыльной водой полные груди. — Я распорядился, чтобы Пелл прислал счет мне.

— Благодарю вас, но я в состоянии заплатить за себя сама.

— В Париже вы не платили.

— Если вы еще раз вздумаете попрекать меня Парижем, то лучше убирайтесь к черту! — крикнула она.

— На сегодняшний вечер я заказал для нас столик в «Булестине». Это лучший в Лондоне ресторан.

— Мне не нравится английская кухня!

— Там будет французская.

— У меня сегодня свидание с генералом де Голлем!

Он стал смеяться.

— Да! — крикнула она. — Почему у меня не может быть с ним свидания? Разве я теперь не считаюсь героиней Сопротивления? Может, он наградил меня медалью!

— О, вы заслужили медаль, с этим не поспоришь.

— Не я ли раздобыла для вас информацию? Вытянула ее из моего немчика? Не я ли все устроила так, чтобы вы могли расправиться с ним? Не я ли всю ночь просидела рядом с его отвратительным трупом? Без меня ваш великолепный план можно было бы выбросить в мусорную корзину!

— Согласен. Я восхищаюсь всем, что вы сделали. Я полагаю, вы изумительны. Я также думаю, что вы самая красивая женщина из всех, что я когда-либо видел. — Он сделал паузу, потом добавил: — С тех пор, как умерла моя жена.

Теперь он был серьезен. Теперь и она была серьезна. Жена? А он красив. Кроме того, ее восхитила его руководящая роль во всей этой истории с подрывом крепости. Да, это был человек, привыкший командовать. Диана говорила, что он к тому же один из самых богатых людей Америки.

Америка… После четырех лет, проведенных в Европе, разрываемой страшной войной на части, мирная Америка казалась какой-то сказочной мечтой…

— А еда точно будет французская? — спросила она уже мягче.

«По крайней мере, мне не придется закрывать глаза и думать о Кларке Гейбле, — думала она. — С мистером Флемингом можно держать глаза открытыми».

Той же ночью после великолепного обеда с бутылкой марочного «Луис Редерер кристал» они занимались любовью в его номере. В течение последних месяцев Лора не знала ничего, кроме пьяных и бессильных попыток своего парижского «мясника». По сравнению с ним объятия Ника выглядели настоящей бурей страсти. Она упивалась его силой, жаждой, желанием и запахом. Он вошел в нее и стал двигаться сначала медленно, но со все возрастающей страстью. Их руки сплелись в крепком объятии… Волна нежности разлилась по всему ее телу, и Лора забыла и о войне, и о немчике, и о смерти… Она думала только о жизни, радости, любви. Приятный покой удовлетворенного желания наступил у них одновременно.

— Час назад, — прошептала она, целуя его в плечо, — я была готова ехать в Нью-Йорк за твоими деньгами. Теперь я поеду туда за тобой.

Сильный свет резал глаза, но Диана не жаловалась. Доктор Кеннет Тремейн внимательно осматривал шрамы на ее лице. Осмотр длился, казалось, бесконечно. Наконец он выключил яркую лампу.

— Не осмелюсь гарантировать результат, мисс Рамсчайлд, — сказал он. — Вообще-то я никогда не даю гарантий. К тому же ваше лицо серьезно обожжено. Но я имел дело с пациентами, дела которых были еще хуже. Если вы согласитесь рискнуть, то я скажу так: шансов на успех примерно семьдесят процентов. Потребуется несколько операций.

— Как я буду выглядеть, если все получится? — тихо спросила она.

— Останутся легкие рубцы, которые будут легко поддаваться макияжу. Я не обещаю, что вы станете похожей на кинозвезду, но безобразной вас никто не назовет. Вы наконец сможете снять эту вуаль.

— Как я буду выглядеть, если ничего не получится?

— Не буду вас обманывать. Обширные кожные трансплантации, которыми я занимаюсь, очень опасны. Риск довольно высок. Существует угроза заражения. Если честно, существует угроза смерти.

— Понимаю.

Она на минуту задумалась.

С миллионами Ника она сможет безбедно прожить до глубокой старости. А если она согласится сейчас на операцию, то, возможно, появится шанс вновь обрести Ника. Или, по крайней мере, появится шанс избавиться от ярлыка «экзотической» женщины, который, как она хорошо понимала, был лишь благозвучным синонимом «уродины».

Так ли уж нужна ей любовь, что ради нее стоит рисковать жизнью?

— Когда вы сможете приступить? — спросила она, вновь закрывая лицо вуалью.

Спустя неделю после окончания войны Ник собрал всех своих детей в гостиной своей квартиры на Парк-авеню. Здесь присутствовал Чарльз, которому недавно исполнилось двадцать шесть. После воздушного боя над Норфолком его с честью проводили из RAF. Сломанная нога срослась не совсем удачно, и у него до конца жизни осталась легкая хромота. Он вновь принялся за учебу, прерванную войной, и рассматривался в качестве одного из самых выгодных молодых женихов Нью-Йорка.

Здесь была и двадцатипятилетняя Сильвия. Ее второе замужество оказалось едва ли не более неудачным, чем первое. Как выяснилось, Корни был заурядный пьяница. Своего четырехлетнего сына Артура Брукса она оставила в своем доме в Колд-Спринг-Харбор, чтобы приехать вечером к отцу на встречу семьи.

Эдварду было двадцать четыре. Он доблестно отслужил на Тихом океане и теперь подыскивал себе квартиру в Гринвич-виллидж, где бы смог начать работу над давно задуманной книгой о войне.

Морису Флемингу был двадцать один год. Он служил в береговой охране и теперь был восстановлен в списках студентов Гарварда, чтобы продолжить учебу.

Файна и Викки — неразлучные сестры и подруги — сидели вместе на диване. Файна нервничала: на следующее утро ей предстояло сниматься в новой постановке картины ужасов «Летучая мышь» по Мэри Робертс Райнхарт. Ей было двадцать два года. Девятнадцатилетняя Викки была второкурсницей колледжа.

Наконец, присутствовал и двадцатилетний Хью, семейный остряк, незаменимый защитник в команде Йельского университета.

— Я пригласил вас всех прийти сегодня ко мне, — начал Ник, — во-первых, потому что в течение нескольких лет мы не виделись друг с другом, и я захотел снова увидеть всех вас вместе. Выглядите вы отлично.

— Да и ты, пап, молодцом, — вставил Хью, а его сестры и братья зааплодировали. Нику это понравилось.

— Во-вторых, — продолжил он, — я хотел вам сказать то, что, наверное, и не нужно говорить, так как вы все это прекрасно знаете. Вы все были очень дороги матери.

Улыбки на их лицах померкли. Каждый вспомнил что-то свое, связанное с Эдвиной.

— В-третьих, поскольку все вы заинтересованы в будущем компании Рамсчайлдов, я хотел бы довести до вашего сведения те решения, который я в связи с этим принял. Я реорганизую «Рамсчайлд армс», «Метрополитен пикчерз» и газетную сеть Клермонта в холдинговую компанию, которая будет называться «Флеминг индастриз». В настоящее время я весьма активно ищу новые виды бизнеса, которые смогли бы влиться во «Флеминг индастриз». Делаю это потому, что задумал покончить с военным бизнесом…

— Что?! — вскричал Чарльз. — Ты этого не сделаешь!

Ник смерил своего старшего сына холодным взглядом.

— Я сделаю все, что сочту нужным и приятным для себя, — сказал он.

— Но зачем это тебе? Если уж какая компания и вложила самый большой вклад в победу в войне, то это компания Рамсчайлдов! Десятки упоминаний о ней в правительственных речах могут подтвердить это! Кроме того, ведь компания приносит большой доход!

— Чарльз, из-за деятельности нашей компании погибла твоя мать.

— Все дело в Честере Хилле, который оказался изменником! Какое отношение это имеет к компании?!

Ник вздохнул:

— Я бы сказал так: надоело ассоциироваться в головах людей с оружием и смертью. Кроме того, я полагаю, что, если такая крупная военная компания, как наша, выйдет из этого бизнеса, это благоприятно отразится на мировом спокойствии.

— Да ладно! Благоприятно отразится? Как же! Просто-напросто другие компании перехватят наших заказчиков! Когда после первой мировой войны Круппа отстранили от военного бизнеса, это почему-то не предотвратило вторую мировую!

Нику трудно было на это возразить.

— Возможно, я слишком оптимист, — наконец сказал он. — Возможно, что нас всех уже отстранила от дел атомная бомба. А заодно и от жизни…

— Пентагон прекратил помещать у нас заказы?

— Сильно урезал.

— Правильно, это потому, что кончилась война. Но ведь не прекратил!

— Не прекратил…

— И я голову даю на отсечение, что не прекратит! И еще я уверен, что создание ООН не остановит новые войны! Все будет делаться, как делалось, по старинке, потому что мы слишком боимся применять атомное оружие. Если бы мы не боялись, то давно уже сбросили бы бомбу на Москву, пока у русских еще нет своей такой же. Я уверен, что войны будут по-прежнему продолжаться и военные компании будут по-прежнему работать. С нами или без нас. Отец! Ты сказал, что тебе надоело называться Титаном смерти. Отлично, пускай теперь меня так зовут. Я буду только счастлив! Всю жизнь я мечтал о компании Рамсчайлдов. Ты не можешь отнять ее у меня сейчас!

Страстная мольба Чарльза поколебала решимость отца.

— Сегодня ты босс, — продолжал сын. — Никто с этим не поспорит. Но мы, твои дети, — это будущее компании. По крайней мере, не решай всего один, дай и нам право голоса.

Ник оглядел свое многочисленное семейство. Дети выросли и очень много значили в его жизни.

— Ну хорошо, — сказал он наконец, — предлагаю поставить этот вопрос на голосование. Те, кому хотелось бы, чтобы компания Рамсчайлдов продолжала оставаться в военном бизнесе и перешла по наследству к Чарльзу, пусть поднимут правую руку. Но прежде чем вы выразите свое мнение — подумайте. Задумайтесь, как я задумался после смерти вашей матери. Военный бизнес это бизнес смерти. Давайте определимся — останется ли в нем наша семья или нет?

Он замолчал.

Наступила общая пауза.

— Хорошо. Те, кто этого хочет, поднимайте правую руку.

Вверх взметнулась рука Чарльза. Затем, с некоторой задержкой, руки Мориса и Хью. Еще позже — рука Сильвии. Эдвард, Файна и Викки рук не подняли.

— У нас большинство! — радостно воскликнул Чарльз. — Черт побери, у нас большинство, отец!

Ник ничего не сказал, но подумал, что, уступая своим детям, он делает большую ошибку.

Диана Рамсчайлд закрыла глаза. Доктор Тремейн вложил ей в руку зеркальце и поднял его до уровня ее лица. В комнате не было цветов, так как четыре тяжелейших операции Диана выдержала в обстановке строгой секретности. Послеоперационные периоды она проводила в снимаемой квартире на набережной Де-Монблан в Женеве. И потом мало было тех, кто мог послать ей цветы. Кемаль Ататюрк давно умер. Геринг и остальные высокопоставленные наци были либо мертвы, либо за решеткой в ожидании суда в Нюрнберге. Тот мир, в котором она жила столько лет, теперь не существовал, обратившись в прах. Готовясь к серии сложных и опасных операций, она продала всю сеть своих ночных клубов в Европе за хорошие деньги.

И вот наступил долгожданный момент.

Она раскрыла свои чудесные зеленые глаза и взглянула на себя в зеркальце.

Шрамов и рубцов как не бывало!

Она увидела в зеркале привлекательную средних лет женщину, перенесшую искусную подтяжку на лице. При условии хорошего макияжа это лицо обещало быть даже более чем просто привлекательным.

— Доктор, — тихо произнесла она, — вы волшебник.

Спустя неделю она вернулась в свою квартиру на авеню Фош. Она начала уже закупать свой новый гардероб у Кристиана Диора, который незадолго перед этим потряс мир своим чувственным «новым взглядом». Новый взгляд был именно тем, что теперь нужно было Диане. Ушли в прошлое вуаль, длинные перчатки и платья для сокрытия шрамов. Она тратила тысячи на одежду, и все с одной целью: вернуться после стольких лет в Нью-Йорк и осадить крепость под названием Ник Флеминг. Она не знала, получится ли у нее что-нибудь, но очень надеялась.

В ее квартире было шесть комнат, шесть просторных красивых комнат с высокими потолками, в стиле Belle epoque, с широкими окнами, откуда с высоты четвертого этажа открывался хороший вид на широкую авеню Фош. Она обставила комнаты мебелью, которую купила во время войны по бросовой цене в маленьких антикварных лавочках, которые она часто посещала. И хотя она жила теперь в Швейцарии, домом для нее оставался Париж.

В тот день она сидела в легком пеньюаре за столом и пила кофе с молоком и апельсиновый сок, приготовленные для нее шестидесятилетней служанкой Мари. У Дианы никогда не было проблем с весом, тем не менее она решила избавиться от пяти фунтов. Ей пришлось забыть о любимых ею конфетах и печенье. Эти пять фунтов она называла про себя «фунтами Ника». Она прекрасно понимала, что должна выглядеть абсолютно безупречно, чтобы иметь хоть какие-то шансы.

Она пролистывала утренние газеты, и вдруг наткнулась на заголовок:

АМЕРИКАНСКИЙ ВОЕННЫЙ МАГНАТ НИК ФЛЕМИНГ

ОБЪЯВИЛ О СВОЕМ ВСТУПЛЕНИИ В БРАК

С ЛОРОЙ ДЮКАС, БЫВШЕЙ ПЕВИЦЕЙ

ПАРИЖСКОГО НОЧНОГО КЛУБА.

Мари находилась на кухне, когда до ее слуха донеслись рыдания. Она поспешила в столовую и увидела там свою хозяйку, которая безутешно плакала.

— Мадемуазель! — вскрикнула она, подбегая к ней.

— Бесполезно! — сквозь рыдания восклицала Диана, разрывая на себе атласный пеньюар. Операции! Все бесполезно! Он не любит меня, он любит эту шлюху!!!