Титан

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Старая седая леди лежала на большой постели и умирала. Но даже восемьдесят четыре года жизни не стерли до конца красоту Эдит Флеминг Клермонт. В постель ее уложил первый сердечный удар, а к порогу смерти подвел второй, посильнее. Но она не жаловалась. Ее спальня в квартире на 64-й улице была заполнена фотографиями родственников и друзей. В этой комнате с высоким потолком царили воспоминания.

Ник сидел на краешке ее кровати и держал ее бессильную руку в своей руке. На дворе стояла осень 1953 года.

— Помнишь, когда ты впервые пришел ко мне? — прошептала она.

— Да.

— Так давно… так давно… Ты меня немного побаивался, так ведь? Побаивался?

— Побаивался.

— Но у тебя хватило нервов… нет, мужества… сказать то, что ты сказал. Я счастлива, что ты тогда пришел ко мне, милый Ник.

Он наклонился и поцеловал ее руку.

— Всем, — тихо проговорил он, — я обязан тебе всем в жизни и благодарю тебя от всего сердца.

Она улыбалась и мягко смотрела на сына полураскрытыми глазами.

— А мы неплохо жили, правда? — прошептала она. — У нас с тобой все получилось, правда? Это важно. Я всегда могла только гордиться тобой, мой милый сын.

Они погрузились в молчание. Сквозь старомодные атласные шторы пробивалось дневное солнце.

— Жизнь так быстро проходит, — сказала она наконец. — Вдруг осознаешь, что пришла старость. И кажется, что вся твоя жизнь всего лишь мгновение… Так странно…

Она закрыла глаза, и когда Ник уже подумал, что Эдит заснула, она заговорила вновь.

— Эти страшные бомбы… — тихо произнесла она, не открывая глаз. — С каждым годом их становится все больше и больше… Как ты думаешь, Ник, неужели будет еще одна война?

— Надеюсь, что нет. Но возможность, конечно, не исключена.

— Если будут применять эти бомбы… Ведь они все уничтожат! Нашу красивую землю… все деревья, цветы…

— И людей, — добавил Ник.

Она стиснула его руку, и он удивился тому, откуда у нее вдруг взялись силы.

— Ты должен попытаться остановить этот кошмар, Ник, — прошептала она. — Войну… последнюю войну… У тебя власть и деньги. Ты вполне способен остановить это безумие, Ник! Ты обещаешь мне это? Ради меня, ради всего того, что я дала тебе в этой жизни. Я прошу только одного взамен: попытайся остановить приближение войны… Попытайся спасти наш красивый мир. Ты обещаешь мне?

И снова он приник губами к ее руке.

— Я обещаю, — сказал он.

— Хорошо.

На лице ее отразилось умиротворение. Он был искренен в своем обещании, но не знал, как его выполнить.

Эдит умерла на следующее утро.

Годы шли, и в семье Флемингов, как и во всякой другой семье, происходили перемены. Кто-то женился, кто-то рождался, кто-то умирал. Правда, в отличие от остальных семей, благосостояние семьи Флемингов неуклонно повышалось, доходы увеличивались, и все это служило доказательством того, что богатый всегда может стать еще богаче.

В 1952 году Чарльз женился на Дафни Пирс, богачке, известной в обществе. Сильвия все еще не могла преодолеть в себе противоестественного влечения к родному брату, она презирала свою новую родственницу и наконец, чтобы «утереть нос» Чарльзу и Дафни, уехала в Англию с сыном Артуром, где, ко всеобщему изумлению, без труда охмурила одного из самых богатых холостяков Европы, своего кузена лорда Рональда Саксмундхэма, главу Саксмундхэмского банка. Рональд унаследовал Тракс-холл, который был возвращен семье правительством после войны. Так что Сильвия стала очередной хозяйкой старинного родового дома. Она чрезвычайно радовалась этому: все здесь живо напоминало о матери.

Сильвия быстро устроила Артура в Итонский колледж, переняла английское произношение и всерьез замыслила стать влиятельной представительницей лондонского света.

В 1955 году Эдвард Флеминг, единственный в семье представитель «богемы», или «битник», как их теперь называли, опубликовал свою первую книгу. Это была странная история из жизни курильщиков марихуаны в Гринвич-виллидж. Книга имела хорошие отзывы от критиков, но распродано было лишь три тысячи экземпляров. Эдвард бросил военную тематику после выхода и гигантского успеха «Обнаженного и мертвого», молодым писателем завладело чувство страшной зависти, и мечта о величайшей американской военной книге была похоронена. Эдвард был так обескуражен своим неудачным дебютом в литературе, что занял у отца миллион долларов и открыл собственный издательский дом, назвав его «Флеминг-пресс». Ник, который всегда подозрительно относился к писательской профессии, сделал все, чтобы заставить Эдварда бросить перо и заняться издательским бизнесом. И ему это удалось. К своему огромному удивлению, у Эдварда работа стала получаться и даже нравиться. Поскольку он сам был литератором, то работал смело и, пойдя на риск, поставил на новаторские литературные жанры. В 1956 году его издательский дом выпустил свою первую книгу. Это был научно-фантастический приключенческий роман «Дальний космос» (действие разворачивалось на одной из планет звезды Тау Сети). К его изумлению, книга распродавалась, как горячие пирожки, и «Флеминг-пресс» получил свою первую прибыль. Ник, почуяв успех и перспективу, уговорил Эдварда влиться в «Флеминг комьюникейшнз». Сделка была заключена, и вскоре Эдвард — который всегда хвастался тем, что не жаден, — обнаружил, что стал настоящим богачом.

Хью и Морим Флеминги оба женились и работали на своего отца. Поэтому в 1960 году, когда Нику исполнилось семьдесят два, он сказал Диане:

— По-моему, пришла пора отправляться на пенсию. Мальчики вполне справляются сами.

Но его ждал сюрприз.

3 февраля 1963 года президент Джон Ф. Кеннеди сказал своему секретарю:

— Соедините меня по телефону с Ником Флемингом. Он на своей яхте в Карибском море.

— Хорошо, господин президент.

«Сизпрей», построенная год назад на верфи в Голландии, была последней причудой Ника. Он пресытился своими роскошными домами, виллами и квартирами, ненавидел курорты за то, что там не хватало уединения, нуждался в теплом климате зимой из-за своего артрита, поэтому в конце концов решил построить себе яхту. Вдвоем с Дианой они приступили к реализации этого плана. Для работы наняли кораблестроителя и дизайнера, которые должны были сотворить яхту их мечты.

И «Сизпрей» вышла именно такой, какой задумывалась.

Сто девяносто футов в длину, с изящным белым корпусом, с двумя трубами, с четырьмя мощными дизельными машинами, этот корабль мог развивать скорость до двадцати двух узлов. Команда состояла из двадцати пяти человек, включая французского кока, шведку-массажистку и канадского врача. Этого было вполне достаточно для того, чтобы удовлетворять все потребности хозяина яхты, его супруги и гостей. Согласно завещанию, по смерти Ника его коллекция современной живописи должна была перейти в Музей современного искусства. Начиная с пятидесятых годов, он стал приобретать полотна старых мастеров, которыми украсил кают-компанию яхты. Здесь был и Ватто, и Гойя, и Делакруа. В столовой красовался великолепный Рембрандт, за которого пришлось выложить более двух миллионов долларов. В хозяйской каюте Ник и Диана имели возможность любоваться работами Мане и Греза. Что касается будуара Дианы, то он был украшен картинами мадам Виже-Лебран.

Ник считал, что все эти годы торопился жить, и теперь решил побыть некоторое время в покое и отдыхе. На «Сизпрей» было все для того, чтобы Ник и Диана могли спокойно наслаждаться роскошным времяпрепровождением.

В тот день яхта бросила якорь на Ямайке. Ник и Диана загорали у кромки плавательного бассейна, когда раздался звонок.

— Это президент, сэр, — сообщил один из стюартов, подавая Нику телефонный аппарат.

— Мистер Флеминг? — раздался в трубке голос Джона Ф. Кеннеди. — Ну как там нынче на Ямайке?

— Лучше и быть не может, господин президент, — ответил Ник. — Термометр показывает тридцать градусов, и в небе — ни облачка.

— О, я вам завидую. Я только что переговорил с вашим сыном Чарльзом. Он говорит, что вы пока не собираетесь продавать нам товар Рамсчайлдов.

— Совершенно верно, господин президент. И причины остаются все те же. Та война, которую мы ведем в этой паршивой стране, которой даже и название-то никто правильно произнести не может, является низкой и отвратительной. Я слишком стар для того, чтобы меня снова начали обзывать Титаном смерти. Я не желаю вляпываться в войну, которая день ото дня становится все более непопулярной. Но для того, чтобы узнать эту мою точку зрения, вовсе не обязательно было звонить мне, ведь вы, как я полагаю, знакомы с содержанием моих газет. А если я сказал раз, то я скажу это и сто раз: «Уходите из Вьетнама».

Он услышал, как президент прокашлялся.

— Мне хорошо известна ваша точка зрения, но независимо от того, правы вы или нет, ситуация такова, что мы не можем сейчас уйти оттуда…

— А вы соберите чемоданы и уйдите! — почти выкрикнул раздраженный Ник.

— Вы прекрасно знаете, что это все не так просто.

— Ничего сложного. Не слушайте вы этих генералов из Пентагона! Им нравится эта война. Уж я-то довольно навидался в своей жизни этого брата, чтобы знать, какую они всегда ведут игру! Не слушайте их.

— Ну что ж, вижу, что наш разговор никуда не ведет, мистер Флеминг. Но дело в том, что мы остро нуждаемся в вашем оружии Могу я взывать к вашим патриотическим чувствам, сэр?

— Это последнее прибежище негодяев, как сказал бы доктор Джонсон. Нет, господин президент, вы не можете взывать к моему патриотизму, потому что он говорит мне, что эта война причиняет больше вреда, чем пользы той стране и одновременно губит массы людей. Какое нам дело до того, что во Вьетнаме у власти будут коммунисты? Черт с ним! Кому он нужен?

Президент вздохнул:

— Ладно, мистер Флеминг. Продолжайте наслаждаться жарким солнцем.

— Вы не обиделись, мистер президент? — улыбнувшись, спросил Ник.

— Не могу сказать, что я в восторге от вас в эту минуту. Всего хорошего, мистер Флеминг.

Президент положил трубку и объяснил стоявшему рядом с ним брату, занимавшему пост министра юстиции:

— Старый упрямец!.. Я его даже с места не сдвинул!

Ник, закончив телефонный разговор, сказал Диане:

— Вот это да, уж не спятил ли я? Никогда еще я не получал такого удовлетворения от продажи очередной партии оружия, как сейчас — ничего не продав!

— То, что ты можешь послать подальше самого президента Соединенных Штатов, — сказала Диана, — я и называю властью, милый.

— Когда десять лет назад умирала мать, она взяла с меня слово попытаться остановить приближающуюся войну, остаться в стороне от ядерных вооружений. Это обещание было нелегко выполнить, но под конец, мне кажется, я понял, как это сделать. Я просто не буду им продавать свой товар. В 1945 году я хотел было уже вообще плюнуть на военный бизнес, но Чарльзу удалось отговорить меня. Что ж, по крайней мере, сейчас у него ничего из этого не выйдет. Эта война — глупая ошибка, и я не хочу в ней участвовать.

Она гордилась своим мужем.

— Ты абсолютно прав, Ник. Но Чарльз не сдастся. Он будет воевать с тобой.

— Пусть его воюет. Босс пока еще я.

Он откинулся на спинку шезлонга и закрыл глаза от слепящего карибского солнца. Он думал сейчас о своей матери и о данном ей обещании.

Он думал о том, что наконец-то знает, как уважить ее просьбу.

А в это же самое время, — через час после разговора Ника с Кеннеди — Чарльз Флеминг собрал с зале заседаний Флеминг-билдинга в Нью-Йорке своих младших братьев — Эдварда, Мориса и Хью. Еще с войны у него осталась легкая хромота, но, несмотря на это и на свои сорок четыре года, он был все еще строен, выглядел моложаво, а сшитый в Лондоне серый костюм вдобавок придавал его осанке властность. Он был разгневан.

— У меня только что состоялся разговор с президентом, — сообщил он, садясь во главе стола. — Он сказал, что звонил старику на «Сизпрей» и тот все еще держится своей старой линии.

— Никаких сделок с Пентагоном? — спросил Морис. Ему исполнилось уже тридцать девять, и он был отцом четверых детей.

— Никаких сделок с Пентагоном. Лично у меня терпение уже иссякло. Мы теряем сотни миллионов долларов на нереализованных заказах только из-за того, что какой-то дряхлый старикашка на своей яхте полагает, что это, видите ли, безнравственная война!

— Она такая и есть, — сказал Эдвард. Он был вице-президентом «Флеминг индастриз» и заправлял издательским и газетным бизнесом. Он так и остался холостяком и, несмотря на то что присоединился к предпринимательскому истеблишменту, до сих пор не признавал деловых костюмов, а ходил всегда в мешковатых пальто из твида. Это было последним, что не умерло в нем от «битника».

— Нет, нравственная, черт возьми! — рявкнул Чарльз. — Если мы не остановим их во Вьетнаме, скоро вся Азия будет размахивать красным флагом! Америка должна быть сильной и могущественной, и наш отец, который вообще-то должен знать это лучше всех нас — ведь он был в России во время революции и даже попал в лапы к коммунякам, — теперь страдает размягчением мозгов и хочет позволить им запугивать нас! Америка всегда вела только справедливые войны, и эта война такая же справедливая, как и вторая мировая!

— Чарли, где ты понабрался всей этой дребедени? — сказал Эдвард. — Нам нечего делать во Вьетнаме. Старик полностью прав. Если откровенно, я даже удивлен тем, что он занимает такую позицию, но восхищаюсь его мужеством.

Чарльз сверкнул глазами на брата, но сдержался.

— Хорошо, давайте оставим вопросы морали, — предложил он. — Давайте поговорим о деньгах. О наших деньгах! Мы не только теряем миллионы на заказах, мы записываем себя в «черный список» Пентагона. Я разговаривал с высокопоставленными генералами, которые дали понять, что, если мы не подадим им руку помощи сейчас, когда они в нас нуждаются, они не подадут нам руки никогда. Компания Рамсчайлдов является одной из самых крупных военных фирм в мире и приносит четверть всех доходов «Флеминг индастриз». А если Пентагон поставит на нас крест, нам останется только штамповать охотничьи пугачи и игрушечные пистолеты. Вы мои братья. У нас у всех очень много поставлено на эту компанию. Неужели вы хотите, чтобы это случилось?

В воздухе повисла гнетущая тишина.

— Но что мы можем сделать? — спросил наконец Морис. — Это отцовская компания. Он босс.

— Может, и нет, — сказал Чарльз. — Ему семьдесят пять лет. Может, нам удастся объявить его неспособным к управлению таким производством.

— Об этом можешь забыть, — фыркнул Эдвард. — Он способнее любого из нас, и тебе это прекрасно известно. А если ты попытаешься провернуть с ним такую штуку, он съест тебя с потрохами.

Чарльз хрустнул костяшками пальцев.

— Ты прав, — признал он. — Но есть и другой путь. В «Флеминг индастриз» есть по меньшей мере пятнадцать миллионов долей в акциях класса «А» с правом голоса. Отцовский пай перетянет любой из наших. У него три с половиной миллиона акций. У него есть еще три миллиона в «Флеминг фаундейшн», но они не имеют здесь права голоса. Два с половиной миллиона или около того находятся на руках мелких вкладчиков. У нас же, его детей, у каждого по миллиону акций. Шесть детей — шесть миллионов. Если мы сложимся все вшестером, то наш коллективный голос станет самым весомым. Мы можем просто заставить его торговать с Пентагоном!

— Ты играешь с огнем, — предупредил Эдвард. — Старик еще может переписать свое завещание. Если мы осмелимся говорить с ним на языке силы, он лишит всех нас наследства. Он переведет свои акции в «Флеминг фаундейшн» и переименует ее в «Флеминг индастриз». А потом хорошенько даст нам всем под зад. Кроме того, на меня можешь сразу не рассчитывать, потому что я согласен со стариком.

Чарльз гневно взглянул на своего младшего брата.

— Ты, Эдди, всегда любил привлекать к себе внимание громкими акциями. Сначала ты уехал в Гринвич-виллидж и стал там голозадым хиппи, а теперь хочешь пустить по миру всю семью? Неужели ты не понимаешь, что на Уоллстрит прекрасно известно, что мы бойкотируем предложения Пентагона? Посмотри, что стало с курсом наших акций за последние полгода! Бумаги Флемингов в течение нескольких десятилетий были надежнейшими из самых надежных, а теперь посмотри, что творится! Со ста восьмидесяти четырех курс наших акций упал до ста девятнадцати! Мы скоро все накроемся медным тазом!

— Не накроемся, — сказал Эдвард мрачно.

— Чарли прав, — заметил Морис. — В финансовом отношении компания катится в пропасть. Если «Рамсчайлд» не будет торговать с правительством, тогда останется один выход — продать компанию.

— Нет, об этом и не мечтайте, — тут же замотал головой Чарльз. — «Рамсчайлд» — это мое детище. Вы хорошо знаете, какие бабки компания может приносить. Это золотая жила, которую мы не разрабатываем только из-за упрямства отца. Если уж на то пошло, то давайте зададим себе откровенный вопрос: кто реально управляет компанией — мы или старик? Эдди прав насчет того, что давить на него — большой риск. Но ведь, если по чести, всю работу выполняем мы! Когда он сюда последний раз заглядывал, а? Они с Дианой постоянно либо на яхте, либо где-нибудь в Европе. Он больше не имеет к компании никакого…

— А я думаю наоборот, — прервал его Эдвард. — Конечно, он не принимает участия в ежедневных операциях, но он защищает стратегические интересы компании. И наши, кстати, семейные интересы. Я считаю, что если мы не ввяжемся в эту паршивую войну, то в общественном мнении очень выиграем.

— Если к тому времени от нас еще что-нибудь останется! — крикнул Чарльз. — Нам надо принимать решение. Старик уважает только силу. Поэтому я считаю, что если мы поиграем немного мускулами перед его носом, то вполне возможно, что он уступит.

— На меня не рассчитывай, — повторил Эдвард.

— Я и не рассчитывал. Как с тобой, Морис? И ты, Хью?

Они колебались.

— А что Файна и Сильвия? — наконец спросил Хью. — Без них все равно не обойтись.

— Файна будет за меня, — сказал Чарльз. — Она терпеть не может Диану с тех самых пор, как узнала, что тот турок, который пристрелил Рода Нормана, был нанят ею. Это какой же надо быть дурой, чтобы рассказать такое?

— А Сильвия?

— Сильвию я беру на себя.

— Если тебе удастся уговорить Сильвию, тогда можешь рассчитывать и на меня.

— Отлично, Хью! — улыбнувшись, воскликнул Чарльз. — Морис?

Морис, самый консервативный член семьи Флемингов, ответил уклончиво:

— Я должен все обдумать. Сначала уломай Сильвию, потом я дам свой ответ.

Чарльз хлопнул ладонями по столу:

— Ладно, пока достаточно. Завтра я вылетаю в Лондон к Сильвии.

— Вы все совершаете большую ошибку, — заметил Эдвард.

Чарльз бросил на него взгляд.

— Еще посмотрим, кто из нас совершил большую ошибку, — сказал он веско.

Выдающаяся красота была все еще очевидна, но она быстро меркла от неумеренного воздействия сначала калифорнийского солнца, потом калифорнийских вин и, наконец, калифорнийских наркотиков. Мечта Файны стать кинозвездой такого же уровня, как ее отец Род Норман, обернулась истинным кошмаром. У нее была внешность звезды и талант актрисы, но недоставало того трудноопределимого «чего-то», что западало в душу зрителю. После съемок в незначительных ролях в тусклых постановках ее агент стал упрашивать ее обратиться за помощью к своему влиятельному отцу. Чтобы он пришел и спас ее карьеру, висевшую на волоске. Это предложение настолько оскорбило ее, что она ушла не только из кино, но стала также удаляться и от жизни. По крайней мере, от реальной жизни.

Ее культовое поклонение погибшему отцу, которое явилось причиной ее ненависти к мачехе Диане, направило Файну в конце концов в мир грез, навеянных наркотиками. Поскольку она была очень богата, ей не составило труда купить захудалый особняк, в котором в дни своей славы проживал сам Род Норман. С тех пор особняк, однако, был превращен в двухквартирный дом. Поселившись там, Файна начала поворачивать стрелки времени назад. Первым делом она изгнала из дома квартирантов, затем выложила почти четверть миллиона долларов за то, чтобы привести дом в состояние, в котором он был в начале 20-х годов. Раньше ее любимой картиной был фильм «Все о Еве», теперь это стал «Бульвар заката», копию которого она приобрела. Затем, как и Норма Десмонд, она оклеила весь особняк фотографиями Рода Нормана из своей обширной коллекции. Лики красавца-кинозвезды с прилизанными по моде начала 20-х волосами глядели отныне отовсюду в доме: со всех столов, стен, крышки пианино и шкафов. В Южной Калифорнии, этом царстве эксцентричности, поведение Файны мало кого удивило. Она прослыла у местных жителей «Мисс Тяжелый Случай».

По мере того как берегов Лос-Анджелеса достигали все более диковинные сорта наркотиков, Файна пробовала их все без исключения. Запершись в своем замке грез в обществе фотографий Рода Нормана, немногих заведенных здесь приятелей, прихлебателей и случайных любовников, Файна отдавалась попеременно то марихуане, то опиуму, то еще чему-нибудь покруче. У Файны имелись копии всех немых фильмов с участием Рода Нормана, кроме тех, что уже размагнитились или были утеряны. Файна без конца крутила их дома, пробуя очередную наркотическую новинку.

Ее невероятно манил этот забытый, невинный мир 20-х годов. То, что раньше казалось нелепой мелодрамой, теперь приобрело в ее глазах ореол подлинной романтики. И на серебристом экране был он. Вечно живой. Победитель неумолимого времени. Этот красавец герой, который навсегда останется с ней, никогда не предаст ее и не будет подбираться к ее деньгам… Род Норман!

Поэтому, когда с ней связался Чарльз и попросил принять участие в борьбе против Ника и Дианы, Файна, под воздействием наркотиков окончательно забывшая всю любовь, которую питал к ней Ник, все радости жизни, которыми она была напрямую обязана ему, рассматривавшая его теперь чуть ли не как соучастника убийства ее настоящего отца, заявила без тени колебаний:

— Всеми своими акциями до единой я буду голосовать за тебя, Чарли.

Чарльз, сидя у телефонного аппарата в Нью-Йорке, улыбнулся.

— Я знал, что на тебя можно будет положиться, Фай, — сказал он.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

Сильвия полюбила Англию еще с тех пор, как и 30-х годах родители возили ее сюда ребенком. Она любила мягкие, утопающие в зелени окрестности Тракс-холла, мирные деревеньки с аккуратными домиками под соломенными крышами, деревеньки, которые, казалось, ничуть не изменились за прошедшие столетия. С другой стороны, она полюбила и возбуждение романтического Лондона. Будучи по матери англичанкой и ощущая в себе токи горячей крови Траксов, Сильвия считала Англию таким же родным домом, как и Америку. И причиной того, что она покинула Штаты и уехала в Англию, был не только неудачный брак с Честером Хиллом, не только столь же неудачный союз с Корни Бруксом и даже не желание не видеть Чарльза в объятиях Дафни. Просто Сильвия хотела вновь обрести те спокойствие и безмятежность, которые помнила по своему детству и каникулам, проведенным в Англии.

Лондон постепенно расправлял плечи после ужасных немецких бомбежек так же, как вся страна мало-помалу оправлялась от последствий войны. Все здесь пребывало в уверенности относительно того, что воцарилось новое елизаветинское время. Английская столица скоро полюбилась Сильвии не меньше, чем Нью-Йорк. У нее здесь было много семейных связей, но они не потребовались, так как ее кузен лорд Рональд Саксмундхэм полностью принял на себя все заботы по обустройству здесь своей американской родственницы. Рональду было около сорока, он был высок ростом, строен, имел волосы песочного цвета и привлекательную внешность, был нерешителен и застенчив — что многими ошибочно принималось за бесхарактерность и высоко образован. Он был также добрым, заботливым и — что, наверное, больше всего пришлось по сердцу Сильвии, умудренной опытом двух неудачных замужеств — надежным. Он вообще ей очень понравился. В конце концов Сильвия решила, что именно Рональд сможет стать тем хорошим отцом, которого она пообещала найти Артуру. Со своей стороны Рональд был покорен ее красотой, чувством стиля и вкуса, а также умением развлекаться. То, что вначале большинство людей называли нежелательной парой, вскоре стало образцом гармонического сосуществования противоположностей. Их свадьба приветствовалась в прессе. Англия помнила еще о той помощи, которую оказали ей янки во время войны. Англия еще не забыла Ника и Эдвину и была им благодарна до сих пор.

Став леди Саксмундхэм, третьей виконтессой рода и женой одного из ведущих английских банкиров, Сильвия сразу же почувствовала всеобщую подозрительность, обращенную на нее со стороны английского истеблишмента. Две мировые войны стоили Англии ее империи и до основания потрясли все классы общества. Тем не менее ядро истеблишмента сумело сохранить свою исконную консервативность. А Сильвия, несмотря на свою мать, все-таки была американкой. Хуже того, перед войной ее фотографировали для журнала «Лайф» как дебютантку года. Все это, мягко говоря, не вполне соответствовало английскому хорошему тону. Словом, Сильвия была «неблагонадежна».

Однако, ко всеобщему удивлению и восторгу мужа, Сильвия сделалась больше англичанкой, нежели сами англичане, как говорят французы, plus rojaliste, que le roi[19]. Будучи прекрасной наездницей, она стала членом самого престижного в стране конного клуба, принимала участие во всех соревнованиях, выиграла немало кубков и произвела на всех большое впечатление своей смелостью и артистичностью. Умение сидеть в седле верный путь к сердцам англичан.

Но для многих она так и осталась иностранкой. Сильвия была вспыльчива, остра на язык и высокомерна, что дало основание ее знакомым из числа самых вежливых отзываться о ней как о «трудной». К тому же она засматривалась на мужчин. Сильвия благоразумно не изменяла мужу — ей нравилось быть леди Саксмундхэм, и она действительно любила Рональда, хотя он и не являлся главной страстью ее жизни, — но, с другой стороны, она прослыла почти кокеткой, что настраивало против нее жен тех мужчин, с которыми она кокетничала.

Сильвия показала себя гостеприимной хозяйкой и любила пускать пыль в глаза представителям высших слоев английского общества. И все же она не добилась любви англичан.

В 1957 году она родила Рональду сына Персивала, а через год — дочь Пенелопу. И вот после вечера, происходившего в Траке-холле по случаю шестилетия Перси, Рональд привел жену в библиотеку, налил коньяку и сообщил:

— Завтра приезжает Чарльз.

Как и всегда, при упоминании в ее присутствии имени брата у Сильвии учащенно забилось сердце Ее вновь переполнило смешанное чувство вины и дремавшей глубоко внутри нее страсти. Ее отношения с братом всегда характеризовались легковоспламеняемой интимностью, причем как легковоспламеняемость, так и интимность были плодами их «маленькой тайны».

— Зачем? — спросила она. — Чарльза не было здесь уже около года. Надеюсь, он не притащит с собой Дафни. При каждой новой встрече с этой женщиной мне все труднее быть с ней вежливой.

— Нет, он едет один. По делу. И дело это щекотливого свойства, если верить Эдди. Он позвонил мне и предупредил о намерениях Чарльза.

— О намерениях? Предупредил? Что за загадки?

— Как, ты не знаешь? Твой отец наложил запрет на продажу оружия «Рамсчайлд» Пентагону. Ник не одобряет вьетнамскую войну, и лично меня это восхищает, хотя и очевидно, что такая позиция самоубийственна для его военного бизнеса. Чарльз пытается сколотить что-то вроде внутрисемейной коалиции детей, для того чтобы отстранить отца от дел большинством голосов.

— Что, правда? Неужели у Чарльза хватит наглости? Еще во время войны отец нагнал на него страху, едва не лишив наследства. — Сказав это, Сильвия вдруг вспомнила пруд в окрестностях Тракс-холла, где много лет назад она видела обнаженного Чарльза. Она вспомнила, как смотрела на него, чувственно потягивающегося после купания, вспомнила свое возбуждение, почти исступление.

— Да, я знаю об этом. Но Чарльз просто помешался на «Рамсчайлд». Ему нравится власть, которую дает обладание компанией. Ему нравится встречаться с генералами, адмиралами, большими политиками и прочими сильными мира сего. В этом есть что-то ребяческое. Поэтому меня вовсе не удивляет, что он стал воевать за то, чтобы спасти компанию.

— Да, но идти против отца! Ему это так с рук не сойдет.

Она вспомнила его горячие поцелуи, тепло его юного тела, восторг от осознания того, что срываешь запретный плод.

— Вот поэтому я и заговорил об этом сейчас, — продолжал Рональд. — На мой взгляд, Чарльз поступает неблагоразумно. Я считаю, что это может вызвать раскол в семье, а если зайдет слишком далеко, то и расколоть «Флеминг индастриз». Ник Флеминг — это не король Аир. Он не отдаст свое королевство детям без борьбы.

— Согласна. Кстати, как остальные? На чьей они стороне?

— Если верить тому, что мне сообщил Эдди, то получается, что Файна заодно с Чарльзом, а Хью и Морис согласятся участвовать в этом только после твоего согласия. Эдди решительно против и будет голосовать за отца. Лично я думаю, что Чарльз просто спятил, решившись на такое. Но суть в том, что теперь все зависит от тебя. И я, как твой муж, решительно советую тебе оставаться в стороне от этой авантюры. Не зли отца.

— Не волнуйся, я и не собираюсь этого делать. Я слишком люблю его, чтобы наносить удар ножом в спину, а Чарли задумал именно это. Впрочем, меня это не удивляет. Не будем трогать психиатрию, просто у Чарли еще с древних пор на отца зуб. Проблема отцов и детей. Сын завидует поразительной деловой удачливости отца. Я скажу Чарли, чтобы он одумался. Что ему следует это сделать.

— Хорошо, я знал, что ты все правильно оценишь.

— Подожди, так он завтра приезжает? А ему известно, что мы даем бал в Тракс-холле?

— Да. Чарльз даже приготовил костюм.

— Ну и кем он будет наряжен?

— Дьяволом.

Сильвия рассмеялась:

— Как ему это подходит!

Она вспомнила экстаз из соединения, экстаз, который даже теперь, спустя почти тридцать лет, волновал ее кровь.

Воистину дьявол!

Впервые бал-маскарад в Тракс-холле был дан в 1883 году и с тех пор проводился ежегодно, за исключением военных лет. Это действо считалось одним из главных событий жизни английского света. За восемьдесят лет список приглашенных мало изменился: фамилии остались все те же. Правда, после войны этот список был пополнен за счет кино- и театральных звезд, а также крупных бизнесменов и промышленных магнатов. Это был именно бал-маскарад, а англичане всегда так любили наряжаться в самые удивительные, в том числе и нелепые костюмы, их так привлекала роскошная обстановка Тракс-холла и галлоны шампанского, ежегодно рекой лившиеся здесь, что отказы присылались лишь в случае смерти или тяжелой болезни приглашенного. В 1883 году по окончании бала «тогдашний» лорд Саксмундхэм устроил всех своих гостей по десяткам спален, а слуги теснились на чердаке. Теперь же на ночь оставались лишь самые пожилые из приглашенных или приехавшие издалека. Остальные же возвращались в Лондон кавалькадой заказных автобусов.

Поскольку все комнаты в Тракс-холле были уже распределены, Чарльз, которого здесь не ждали, вынужден был остановиться в Одли-плэйс, все еще принадлежавшем его отцу и использовавшемся разными членами семьи для проведения там нечастого летнего отдыха. Однако основную часть времени старинный особняк, который так нравился Эдвине, пустовал. Но Чарльз не испытывал неудобств: управляющий и его жена были заранее предупреждены о приезде младшего Флеминга. Поэтому когда в лондонском аэропорту Хитроу приземлился трансатлантический лайнер, принадлежавший «Флеминг индастриз», Чарльза встречал «роллс» с шофером, на котором молодой хозяин и добрался до Одли-плэйс. В доме все было готово для его приема. На дворе бушевал суровый февраль, но температура внутри дома поддерживалась на уровне двадцати градусов выше нуля. Огонь был разведен во всех каминах дома.

Но Чарльз, как и всякий богатый человек, воспринимал комфорт как явление само собой разумеющееся. Он стоял перед камином в библиотеке, пил неразбавленное виски и думал о своем отце. Он живо помнил сцену, происшедшую в этой самой комнате двадцать два года назад, когда Ник выплеснул ему спиртное прямо в лицо и, схватив за грудки, выдернул из кресла. Он тогда едва не лишил сына наследства, и этого Чарльз не забыл и не простил. Что он будет делать теперь, когда узнает о последнем коварном плане Чарльза? Да он, наверное, уже знает. Эдди, конечно же разболтал. У Чарльза не было никаких иллюзий насчет реакции отца: он вышвырнет его к чертовой матери из «Флеминг индастриз». Но тут либо пан, либо пропал. Все равно им двоим империей не править. У руля должен остаться кто-то один: он или отец.

У Чарльза было два козыря в рукаве. Будет и третий, если удастся уговорить Сильвию.

Сильвия. Все сейчас зависело от его непостоянной красавицы-сестры.

Глядя на огонь в камине, Чарльз тоже вспомнил тот далекий день, когда он совершил с ней кровосмешение.

Сильвия… Даже одно ее имя волновало ему кровь.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

Эдвина, как и большинство англичан, никогда всерьез не принимала современное искусство, и в течение 20—30-х годов, когда ее муж увлеченно собирал свою впечатляющую коллекцию современных полотен, ее реакцией на очередное поступление в лучшем случае была наигранная радость, в худшем — гримаса и реплика типа:

— Милый, тебе не кажется, что это несколько… некрасиво?

Она ценила только полотна, «рассказывающие целую историю», или старые добрые семейные портреты, выполненные, желательно, Гейнсборо или Лоуренсом.

Поначалу Ник относил ее замечания по поводу современной живописи на счет ее «английской провинциальности», но с течением времени он все чаще и чаще задавался вопросом: нет ли доли истины в том, что говорит Эдвина? К 50-м годам он пришел к твердому убеждению, что модерн, несмотря на то возбуждение в умах, которое он вызывал в начале столетия, теперь деградировал в идиотское кривлянье, если не хуже.

Диана, несмотря на ту исполненную приключений жизнь, которую она прожила, также имела консервативные взгляды на искусство. Поэтому сразу же после свадьбы Ник с Дианой набросились на старину с великой жадностью. Это было тем легче сделать, что у Ника было громадное состояние.

Результатом этого явилась не только радикальная смена картин, украшавших особняки и виллы Ника, но и решение сделать из яхты настоящий музей старинной живописи. Причем отдавалось должное и XX веку: яхта была отражением современных чудес в области технологий судостроения. Чего стоило только оснащение ее разветвленной и скрытой системой кондиционирования воздуха, телефоном, телевизором, электричеством!

Все же остальное напоминало здесь о дедовской старине. Примером того служила хозяйская каюта. Стены были оклеены обоями начала XX века, на которых были изображены виды старого Лондона. Эти обои разыскала Диана и тут же в них влюбилась. Ник не пожалел отдать за них восемьдесят пять тысяч долларов. Ковер, покрывавший пол в каюте, был старинной персидской работы. Мебель была вся сплошь XVIII века, включая и французский стол-бюро, стоимость которого поразила даже Ника. Результатом этого экстравагантного «ухода в романтическую старину» стала, пожалуй, самая красивая каюта-спальня в мире. Диана была в нее просто влюблена. Ее не волновала стоимость этого удовольствия. Как сказал как-то Ник: «Если мы обанкротимся, то врежемся в айсберг и на одной страховке поправим дела».

«Сизпрей» скользила по водам Карибского моря со скоростью двадцать узлов, направляясь к Багамам, и айсбергов на пути было что-то не видно.

В тот день Диана только что закончила одеваться к обеду и уже хотела выйти из спальни, как туда неожиданно ворвался Ник. Ей никогда прежде не доводилось видеть его в таком бешенстве.

— Будь он проклят! — в ярости крикнул он, захлопнув за собой дверь. — Будь он проклят!

— О ком ты? — воскликнула она обеспокоенно. — Что случилось?

— Опять этот сукин сын Чарльз! Только что звонил Эдди. Чарльз пытается настроить против меня всю семью! Вот так сынок у меня!

Он вдруг замер на месте, схватился обеими руками за грудь, и из его горла вырвался какой-то нечленораздельный звук. В следующую секунду он повалился на постель.

— Милый! — вскричала она, бросаясь к нему.

— Врача… — прошептал он. — Давай сюда врача!

За четыре тысячи миль от яхты в то же самое время на втором этаже Тракс-холла в своей спальне перед зеркалом в полный рост стояла Сильвия и оценивающе рассматривала свой наряд. Поначалу она хотела одеться Клеопатрой, но вскоре рассудила, что в Тракс-холле слишком холодно для такого наряда, поэтому остановилась на одеянии Элеоноры Аквитанской. Но потом она глянула в альбом карнавальных костюмов и поняла, что будет смотреться по меньшей мере глупо в остроконечной шляпе. Тогда она поднялась на чердак, где хранилось множество нарядов Эдвины, вместе с которыми были положены камфарные шарики от моли. Там-то, среди большого количества платьев, пахнувших нафталином и относящихся к 20—30-м годам — вид их напоминал об очаровании далекой, давно ушедшей эпохи, — Сильвии и удалось отыскать белое платье молодой эмансипированной женщины, образ которой культивировался в середине 20-х. Интуитивно она почувствовала, что это то, что надо, а когда примерила его, то к своему облегчению обнаружила, что ее фигура все еще так же хороша, как была у матери в то время.

У крыльца уже останавливались первые автобусы, привезшие гостей из Лондона. Сильвия еще раз глянула на себя в зеркало и решила, что выглядит «супер»: она старалась не отставать от современной молодежи и пользовалась сленговыми словечками. Она унаследовала от матери почти все ее «безделушки», поэтому сейчас, чтобы сделать себя еще краше, она выбрала из шкатулки четыре толстых бриллиантовых браслета в стиле арт деко, две броши из бриллиантов с рубином, пару бриллиантовых серег и великолепное бриллиантовое ожерелье, в центре которого красовался рубин «Кровавая луна», подаренный Ником Эдвине ко дню свадьбы почти полвека назад. Платье доходило ей только до колен, так что она не прятала свои красивые ноги. Оно держалось лишь на двух тонких тесемках, и плечи также оставались открытыми. Ее каштановые волосы были коротко подстрижены по моде 20-х с длинной челкой. Приверженность к ретро она проявила и при выборе яркой губной помады и сильным подкрашиванием глаз.

Теперь она выглядела точь-в-точь как сексуальная женщина-вамп времен немого кинематографа.

— Неотразима, — промурлыкала она.

— Приехали первые гости, — сообщил Рональд, входя в комнату. На нем был костюм Скарлета Пимпернеля. Сильвия обернулась к нему и обворожительно улыбнулась.

— Клара Боу, — сказала она.

Он никогда не уставал любоваться своей женой, но в этот раз она была особенно прекрасна.

— Великолепно! — сказал он с улыбкой. — Просто нет слов! Ты станешь королевой бала. Ну что, пойдем вниз?

Он взял ее под руку, и они вышли из комнаты.

— Чарльз звонил, — сообщил Рональд, пока они шли по длинному холлу к лестнице. — Он немного опоздает.

Чарльз…

И снова перед ее глазами возник тот заросший пруд.

Здесь были Генрих Восьмой с двумя своими женами, Кэтрин Ховард и Анной Болейн. Присутствовал и Тарзан, который старался держаться поближе к отопительным батареям. Франкенштейн, граф Дракула, Лукреция Борджиа, Жорж Санд, кардинал Ришелье, Скарлетт О’Хара, Мария-Антуанетта, Распутин, горбун из «Собора Парижской Богоматери», император Нерон, Иоанн Креститель, Алиса из страны чудес и другие в том же роде. Более ста пятидесяти разодетых в карнавальные костюмы гостей танцевали в огромном зале Тракс-холла под музыку лондонской рок-группы, которая имитировала уже прославившихся молодых людей из ливерпульской компании «Битлз». Когда Чарльз в своем «дьявольском» костюме ярко-красного цвета с вилами и хвостом вошел в зал, то остановился в дверях, любуясь зрелищем маскарада.

Искрометная музыка XX столетия в позолоченно-зеркальном бальном зале XVIII века… Уже одно это создавало ощущение кричащего контраста. Что же до костюмов, то они изображали героев и персонажей из разных эпох, реальных и литературных. Казалось, в этом зале произошло искривление времени и пространства.

Затем Чарльз заметил Клару Боу, танцевавшую со Скарлетом Пимпернелем. Сильвия в своих бриллиантах светилась, как удаленная звезда на ночном небосклоне. Чарльз взял с подноса у проходившего мимо официанта бокал шампанского. Он маленькими глотками пил «Лорен Перье» и продолжал наблюдать за танцевавшей сестрой.

Теперь все зависело от Сильвии.

Через несколько минут рок-группа уступила свое место традиционному оркестру, который заиграл Ноэля Коварда. Когда из саксофонов и кларнетов полились мягкие звуки «Я увижу тебя снова», Сильвия направилась через весь зал к своему брату. Рубин «Кровавая луна» сверкал на ее груди, будто светлячок из сказки.

— Здравствуй, Чарли, — сказала она, целуя брата в щеку. — Как долетел?

— Трясло.

Он поставил свой бокал на мраморную крышку сундука, сделанного в 1716 году Андре-Шарлем Буем. На днях Рональд перестраховал это произведение искусства на сумму в двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

— Как у тебя нога? — спросила Сильвия. — Потанцуешь со мной?

— Фокстрот, думаю, у меня получится.

Он отвел сестру на середину зала, где прижал ее к себе.

— Чарли, я знаю, зачем ты приехал, — сказала она. — Ты просто-напросто дурак, так и знай. Отец не помилует, когда узнает.

— Повоюет и перестанет. Все, что я пытаюсь сделать, это спасти «Рамсчайлд» от надвигающегося краха.

— Будешь подговаривать меня присоединиться к вам — только напрасно потеряешь время. Я не собираюсь ссориться с отцом.

— Да ты даже не дала мне…

— Можешь не надрываться, Чарли. Я и слушать тебя не буду. Рональд против этого, и я — тоже.

— А кто сболтнул Рональду? Конечно, Эдди?

— Да, он позвонил.

— Я так и думал. Эдди упрямый придурок! Однако он не знал одного. Потому что я не хотел, чтобы он это знал. У меня есть поддержка вне нашей семьи.

— Кто?

— Пока что эти лица пожелали остаться неназванными.

— Ты не доверяешь собственной сестре?

— Я не доверяю Рональду. Так или иначе, а это еще полтора миллиона акций с правом голоса в мою пользу. Мы выиграем, если сложимся вместе!

— Выиграем? Что? Управление компанией? Кому оно нужно? Мне и без компании хорошо живется. И я еще раз повторяю: против отца не играю.

— Да никто и не собирается против него играть!

— Интересно, как же ты называешь то, на что других подбиваешь?

— Мы спасаем то, что он создал в течение всей жизни. Тот немощный старикашка, который сидит на своей яхте, — вовсе не тот Ник Флеминг, который принял «Рамсчайлд» шарашкой по выпуску дробовиков и сделал из нее «Флеминг индастриз». Если бы отцу сейчас было не семьдесят пять, а лет шестьдесят хотя бы… Да он продал бы Пентагону все подчистую, включая стружку и ветошь! Я пытаюсь его спасти от него же самого!

— Ты серьезно думаешь, что он уже не…

— Ну конечно! Разве нормальный человек пошлет подальше президента Соединенных Штатов, который униженно просит продать товар Пентагону? Разве он позволит себе упустить сотни миллионов долларов прибыли от заказов? Сильвия, у него явно поехала крыша. — Чарльз сделал ловкую паузу, выжидающе глядя на сестру, потом добавил: — А ты сегодня очень красивая.

— М-м… Спасибо.

— А эти духи сводят меня с ума.

— Рональд подарил на Рождество. «Ночь любви». Французские.

— Знаю. Они мне очень нравятся.

— Кстати, если уж разговор зашел о любви… как там твоя сучка Дафни?

— Зачем так грубо? Дафни — милашка.

— Она — сучка, и ты это отлично знаешь. И женился! Никогда не смогу этого понять. Я полагала, что у тебя получше вкус на женщин.

— О, однажды я доказал, что у меня очень хороший вкус на женщин! — негромко произнес он, заглядывая ей в глаза. — Когда я был совсем юн. — Он прижал ее крепче. — Однажды я обладал самой лучшей женщиной в мире.

Она ощутила, как сильно заколотилось в груди сердце.

— Чарли, не надо.

— Я совершенно один-одинешенек сейчас в Одли-плэйс, — прошептал он ей на ухо. — Приходи ко мне вечером.

Образ обнаженного юноши на берегу лесного пруда мелькнул у нее перед глазами.

— Я не могу, — нервно ответила она. — И не прижимай меня так сильно. Это неприлично…

— Только не говори, что тебе это не нравится.

Она промолчала.

— Приезжай сегодня ко мне в Одли-плэйс. Никто здесь этого и не заметит.

— Ты отвратителен!

Она оттолкнула его и быстро ушла в другой конец зала.

Чарльз улыбался…

Он знал, что она терзается соблазном.

Сильвия отправилась в биллиардную, где был устроен бар. У нее горело лицо, она нервничала. Ей нужно было сейчас что-нибудь покрепче шампанского.

— Дайте, пожалуйста, виски, — сказала она бармену.

Ее всю трясло. Торопливо схватив стакан, она залпом выпила чистый скотч, ожегший горло. В комнату вошел красивый в своем костюме Скарлета Пимпернеля в красно-золотистом плаще Рональд. Он подошел к Сильвии.

— Пока что никто не напился, — сказал он и обернулся к бармену: — Виски, пожалуйста.

— Да, похоже, все ведут себя благопристойно, — ответила она.

— Погоди, еще не вечер. С тобой все нормально? Ты что-то разрумянилась.

— Это, наверное, от виски. Я слишком закружилась в танце, пришла сюда… Сейчас уже все в порядке.

— Ты уверена? Помочь чем-нибудь?

— Нет, правда, все хорошо. — Помолчав, она сказала: — Милый, ты не будешь возражать, если я сегодня вечером поеду к Чарли в Одли-плэйс? Он говорит, что ему там очень одиноко. Ты же знаешь, в доме все напоминает о матери и… В общем, я понимаю, что Чарли имеет в виду. Не возражаешь?

— Езжай, но вернись, пожалуйста к завтраку. У нас останется на ночь целая куча гостей, завтра их надо будет как-то кормить.

— Вернусь.

— Он уже говорил с тобой о своем деле?

— Да. Я послала его подальше.

— Молодчина. Ну ладно… — Он допил свое виски и поставил стакан на стойку бара. — Пойду еще покривляюсь.

Он вернулся в зал.

«О Сильвия… — думала она. — Как бы тебе не пожалеть».

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

К пяти часам утра уехал последний автобус. Сильвия должна была чувствовать дикую усталость, но, наоборот, она пребывала в состоянии сильного возбуждения. Она положила в сумку ночную рубашку, зубную щетку, платье и, подхватив свою соболью шубу, присоединилась к Чарльзу и Рональду, которые находились в большом зале.

— Ты в самом деле выглядишь глупо в этих дьявольских доспехах, — сказала она, входя. Повернулась к Рональду. — Спокойной ночи, дорогой. Ты очень устал сегодня.

Она поцеловала мужа.

— Да, немного.

— В таком случае иди спать. Увидимся утром.

Взяв брата за руку, она направилась с ним в мраморный холл, в котором много лет назад впервые встретились их родители. Но Сильвия сейчас не думала о прошлом. Она думала о том, что ждет ее этой ночью.

— Сегодня обещают снег, — крикнул им Рональд, когда они уже были в дверях.

Сильвия повернулась к мужу. «Он такой хороший, такой добрый. Не поступай с ним так. Господи, но ведь уже поздно сворачивать в сторону!»

Снаружи было очень холодно. Шофер Чарльза сначала забрал у Сильвии ее сумку, а потом открыл для них заднюю дверцу «роллса».

— Я знаю, что ты надумал, — сказала Сильвия, когда они поехали. — У тебя все написано на лбу. Хочешь охмурить меня, чтобы я отдала тебе свой голос. Можешь не стараться, говорю сразу.

Он пододвинулся к ней и взял ее за руку.

— Мне сейчас абсолютно все равно, поддержишь ты меня или нет, — сказал он.

— Ври кому-нибудь другому, Чарли, — вздохнула она. — В тебе есть что-то воистину от дьявола. Ты испорченный человек.

Он улыбнулся.

— Мы оба испорченные, — прошептал он. — Поэтому-то мы и любим друг друга.

Она закрыла глаза, думая: «Неужели он прав?»

К тому времени, как «роллс» мягко притормозил возле особняка в Одли-плэйс, повалил легкий снежок.

— Мама так любила этот дом, — сказала Сильвия, подходя с братом к парадному крыльцу. — Когда меня грызет тоска по маме, я всегда приезжаю сюда. Нет, конечно, я не верю в призраков, просто считаю, что весь этот дом наполнен воспоминаниями… Здесь в каждом кирпичике память о маме…

— Да, мать была замечательной женщиной, — сказал Чарльз.

— И как это у нее могли родиться такие дети, как мы с тобой? — мрачно проговорила Сильвия, открывая дверь.

Чарльз промолчал.

В гостиной тлел камин. Чарльз скинул пальто, разворошил уголья и подбросил в огонь новых щепок. Сильвия оглядела эту длинную с низким потолком комнату, которая была несколько веков назад маслодельней. Она очень живо помнила мать, была почти одержима памятью о ней. И разрывалась между физическим влечением к брату и чувством вины.

Чарльз смахнул с головы «дьявольский» капюшон и стал расстегивать молнию на спине. Вдруг он прервался, заметив на столе телеграмму. Он подошел, взял ее и пробежал глазами.

— Это от Дианы, — сказал он и начал читать вслух: — «С твоим отцом случился легкий сердечный…

— О Боже! — воскликнула Сильвия.

— …Должно быть, это все из-за твоего предательства…» О, да она не выбирает слов, как я погляжу! «Ты освобожден от своей должности в «Флеминг индастриз», и твой офис опечатан. Отца забрали на самолете в Нью-Йорк в больницу».

Он скомкал телеграмму и швырнул ее в огонь.

— Ну хорошо, — сказал он. — Значит, война! Отлично.

Он взглянул на Сильвию. Она была бледна как мел.

— Это знак… — проговорила она.

— О чем ты?

— У отца сердечный приступ. Это знак от мамы! Я знала, что-то произойдет, как только я переступлю порог этого дома.

— Что произойдет-то? О чем ты, черт возьми?!

— Я знала, что мне нельзя было приезжать сюда! О Чарли, я хочу тебя! Наверно, я всегда тебя хотела с тех самых пор, как узнала, что такое секс! Я не знаю, что это такое… Какое-то дьявольское семя, от которого я никак не могу избавиться, яд, отрава…

— Это не дьявольское семя. И не яд. Это то прекрасное, что связывает нас. Это наша тайная любовь. И плевать мне, как это называется!

— Это называется кровосмешением, Чарли, — ровным голосом проговорила она. — Я иду спать. Одна. Утром я возвращаюсь в Тракс-холл. А ты, если не дурак, поедешь в Нью-Йорк и помиришься с отцом.

— К черту отца! — крикнул Чарльз. — Его время вышло. Настала моя очередь. Всю жизнь я был всего лишь сыном Ника Флеминга! Даже во время войны, сбивая немцев, я не мог отделаться от этого ярлыка! К черту Ника Флеминга! Теперь это всего лишь дряхлый, выживший из ума старик, у которого сейчас даже мотор не работает! — Он выругался. — Он меня, видите ли, отстраняет! Это я его отстраняю!

— Чарли, — тихо проговорила его сестра. — Это наш отец. Мне жаль тебя.

Она стала подниматься по лестнице на второй этаж.

— Иди сюда! — проревел Чарльз.

— Я иду наверх.

— Ты будешь делать только то, что я тебе прикажу! Вернись сюда! Я буду любить тебя прямо здесь на полу перед камином! Я мечтал об этом весь вечер.

— Я не буду! — крикнула она. — И хватит об этом!

— Ты… — Прихрамывая, он стал приближаться к ней. — Вернись сюда.

Она бросилась по лестнице бегом с криком:

— Чарли, хватит! Я сказала, что не буду…

— Ты будешь делать то, что я тебе прикажу. И еще ты будешь голосовать своими акциями за меня.

— Нет!

Он стал подниматься по лестнице настолько быстро, как только позволяла больная нога.

— Теперь я являюсь главой нашей семьи, — говорил он. — Теперь вы все будете исполнять только мои приказы. Если мы проголосуем заодно, нам удастся сбросить этого старика. Тогда я заработаю для всех нас миллионы! Миллиарды! Я удовлетворю все заказы Пентагона, какие только смогу осилить. И еще — у меня кое-какие секретные планы, Сильвия. Пентагону нужны ракеты… Там готовы выложить за них миллиарды долларов! Отец плюет на это. Но когда компания перейдет ко мне, я буду делать эти ракеты для Пентагона! Я буду делать все, что они ни попросят! Неужели ты не видишь, как это выгодно? Пентагон — это вечный двигатель. Он спекулирует на русской угрозе и стращает ею толпу. Мы станем кулаком Пентагона, станем частью этого вечного двигателя. Будем богатеть! Просто, как все гениальное! Но отец встал у нас на дороге. Поэтому нам придется избавиться от него!

Хромая и тяжело дыша, он добрался до конца лестницы. Она стояла у двери одной из спален в самом конце коридора.

— Да, я испорченная, Чарли, — сказала она. — Но я не больна, а ты болен, Чарли! Ты так же болен, как Честер Хилл, но даже он не стремился к уничтожению всего мира! Я рада, что между нами наконец состоялся этот небольшой разговор, если это можно так назвать. Теперь я точно знаю, что творится в твоем расстроенном мозгу. Чарли, ты представляешь собой угрозу. Реальную угрозу! Впервые в жизни я начинаю вполне осознавать все величие нашего отца! И если ты всерьез полагаешь, что я помогу тебе отстранить его от «Флеминг индастриз», то ты не только болен, но еще и глуп! Так что, спокойной ночи. Я запираю дверь на замок.

Она вошла в спальню, захлопнула за собой тяжелую деревянную дверь и повернула железный ключ в старинном железном замке. «Это его остановит, — рассудила она. — Боже мой, он же превратился в буйного психа! А может, просто напился? Впрочем, он говорил во многом правду. Эйзенхауэр назвал это, кажется, «военно-промышленным комплексом». Он предупреждал об этом Америку. Господи, военно-промышленный комплекс — это мой братец! И, наверное, поэтому отец отказывается торговать с Пентагоном. Он тоже все это видит!»

Она включила лампу, и из мрака выступила комната с низким потолком, предназначенная для гостей. Обстановка в ней пребывала в неизменности с тех пор, как этой комнатой занималась Эдвина в середине 30-х. Все здесь было удобно, мягко и непретенциозно. Ситец чехлов на креслах, огромная, с четырьмя набалдашниками на ножках кровать королевы Анны… Все это делало комнату типично английской. Сильвия чувствовала себя здесь в безопасности. Обругав себя за то, что забыла принести снизу свою сумку, она стала снимать с себя драгоценности. Она складывала свои ценные — в случае с «Кровавой луной»: бесценные — камешки в фарфоровое блюдо на каминной полке.

Потом она разобрала постель, которая была накрыта толстым и мягким ковром.

— Не замерзну…

Она села на кровати и сняла свои серебристые туфли-лодочки, затем встала, чтобы снять платье, чулки и трусики. Она бросила одежду на шезлонг у окна и обнаженная, босиком побежала по ковру к постели. Забравшись под одеяло, она натянула его до самого подбородка и расслабилась в уютном тепле.

Вдруг раздался страшный глухой звук!

Она дико закричала, увидев, как деревянную дверь прошибло лезвие огромного топора. Затем оно исчезло.

Снова удар!

— Чарли, ты что?! — крикнула она.

Удар!

— Чарли, прошу тебя!

Удар!

— О Боже… Чарли, прекрати!

После очередного удара в двери образовалась дыра. На пол упали крупные щепы.

Она увидела, как в дыру просунулась его рука и стала нашаривать ключ в замке. Красный рукав костюма Дьявола вызвал в ней ужас. Но она откинула одеяло, вскочила с постели и бросилась к двери, схватив по пути с туалетного столика крючок для застегивания туфель.

— Миллиарды! — услышала она его голос. — Мы будем зарабатывать миллиарды долларов! Сильвия! Подумай о той власти, которая у нас будет! Ракеты, которые мы будем делать, защитят Америку! Мы начиним ими каждый сенной стог в каждом штате! Придет день, и мы сметем Россию с лица земли!

Вот его рука наконец нащупала ключ. Замахнувшись крючком, она вонзила его в тыльную сторону ладони брата и рванула вниз, сдирая кожу. Дико взвыв от боли, Чарльз, однако, не выпустил из руки ключа. Она била его по руке крючком до тех пор, пока она не скрылась вместе с ключом в дыре. Услышав звук поворачивающегося в замке ключа, она отскочила назад. Дверь распахнулась, и на пороге возник Дьявол с ключом в окровавленной правой руке и топором в левой.

Он медленно вошел в спальню.

— Тебе не нужно было запираться от меня, Сильвия, — тихо проговорил он. — Ты хочешь меня так же сильно, как и я тебя. Поэтому ты и приехала сюда со мной.

Она пятилась, не сводя глаз с топора.

— Чарли, пожалуйста, не надо… — умоляюще шептала она. — Не делай глупостей…

Он бросил ключ и топор на пол.

— Я не сделаю тебе больно, если ты на это намекаешь. Я люблю тебя, Сильвия. Я никогда не сделаю тебе больно. — Он стал снимать с себя костюм Дьявола. — Ты не понимаешь. Я делают это для нас всех. Для семьи. Для тебя и меня. Мы с тобой всегда с раннего детства были особенными детьми. Мы были тайными друзьями и тайными любовниками.

Он швырнул костюм на пол. На нем остались только брюки. Он стал их с себя стягивать. Кровь капала ему на ноги и на пол.

— Мы будем заниматься любовью, Сильвия, — продолжал он. — А потом ты поможешь мне. Теперь ты ведь понимаешь, как будет важна твоя помощь, правда? — Он полностью разделся и стоял перед ней обнаженный и забрызганный кровью. — Ты помнила все эти годы тот пруд? Помнишь, как красиво все было? Ты единственная женщина, которую я когда-либо действительно хотел, действительно любил! Я занимался любовью с сотнями женщин, но любил всегда только свою сестру. Ты поможешь мне, правда? Ты поможешь мне, моя любимая Сильвия?..

Он стал приближаться, повернув к ней руки. Она жадно разглядывала его обнаженное тело. Да, да. Да! Она любила его! Она всегда его любила! Она обожала его, ненавидела, а сейчас еще и трепетала перед ним…

Неуловимым движением она замахнулась крючком и вонзила его ему в левый глаз. Душераздирающий вопль наполнил комнату. Чарльз отступил назад и схватился обеими руками за лицо. Она пробежала мимо него, выскочила в коридор и бросилась к лестнице. Его дикие крики подталкивали ее в спину. Накинув на свое обнаженное тело соболью шубу, она бросилась к входной двери.

Выбежала наружу. Плотно валил снег, жег ее босые ноги, но она не обращала внимания. Побежала вдоль темной стены Одли-плэйс по направлению к кухне, мимо комнат слуг, где спали шофер Чарльза и управляющий имением. В одном окне уже горел свет, вот зажегся и в другом. Должно быть, они услышали крики.

«О Чарли, мой Чарли! Прости меня, прости… Но у меня не было выхода!.. Я должна была изгнать из тебя злого духа!.. Ты дьявол, Чарли. Кто-то должен был тебя остановить, иначе ты залил бы кровью весь мир!»

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

Великолепная старинная мебель сменилась обстановкой больничной палаты, полотна старых мастеров — жалким пейзажем на белой стене. Но Нику было на это наплевать: он был все еще жив, и сегодня утром врач сказал ему, что он сможет выйти из больницы к концу недели.

— Похоже, на этот раз им меня не похоронить, — говорил Ник Диане, которая сидела возле его постели.

— Врач сказал, что если ты будешь себя правильно вести, то проживешь еще очень долго. А уж я позабочусь о том, чтобы ты вел себя правильно.

Он взглянул на нее и улыбнулся.

— Я счастливый человек, — проговорил он. — У меня было три жены, и только одна из них оказалась стервой.

— Забудем о ней. Знаешь, Ник, в последнее время я все размышляю над своей жизнью, которая не была слишком скучной…

— Да уж, — сказал он с улыбкой.

— И пришла к выводу, что в конце концов все обернулось к лучшему. Если бы я вышла за тебя замуж тогда, когда была молодой, мы, наверное, разошлись бы через некоторое время. В те времена мы были слишком своевольны и упрямы, чтобы надолго ужиться вместе. Нет, я в самом деле думаю, что это лучше, что мы поженились значительно позже. Теперь я умудрена опытом прожитой жизни и лучше могу тебя понять.

Он протянул к ней руку, и она взяла ее.

— А я, между прочим, тоже сильно поумнел за свою жизнь и теперь могу вполне оценить тебя, — сказал он. Они улыбнулись друг другу. — Как ты думаешь, врач разрешит мне совершить круиз на «Сизпрей»?

— Уверена, что разрешит. Лучшего отдыха и не найти.

— Тогда почему бы тебе не сказать капитану Гранту, чтобы он привел яхту в Средиземное море? Когда меня выпишут отсюда, мы с тобой полетим в Рим и встретимся с ними в Остии. Месяц поплаваем в Средиземноморье. У берегов Туниса есть островок. Джерба. Я хотел бы на него посмотреть. Советуют вложить деньги в тамошний курортный отель.

— О, неплохо. Я никогда не была в Тунисе.

— Значит, решено.

Он отпустил ее руку и перевел глаза на телевизор. Звук был выведен. На экране раскручивалась бесконечная нить интриги очередной мыльной оперы.

— Я тут думал о Чарльзе, — тихо сказал Ник. — Все никак не пойму, почему вдруг такой удачливый во всем человек, как я, оказался таким бездарным отцом?..

— Ты тут ни при чем, милый. Мне, например, очень нравится Эдди. Прекрасный сын…

— Да, мне тоже. Удивительно, но как раз на него-то я всегда возлагал меньше всего надежд, а оказалось… Но сейчас речь о Чарльзе. Мы с ним никогда не ладили. На несколько лет мы вроде бы заключили перемирие, но у меня было чувство, что это тигр, который только дожидается удобного момента для прыжка. Вот он и прыгнул. Помимо всего прочего это аукнулось мне еще и сердечным приступом.

— А он зато потерял глаз.

— Да, мы, можно сказать, в расчете. Но в этом-то и вся беда. Разве это правильно, когда между отцом и сыном такие отношения? Когда они конкурируют друг с другом?

— Это происходит потому, что ты король, а он был наследным принцем. Почитай историю: наследные принцы всегда строили коварные планы против своих отцов, потому что они сами хотели быть королями.

— Понятно. Ну, во всяком случае, он больше не является наследным принцем. Нет, я не собираюсь делать драматические жесты и вычеркивать его из своего завещания. Чарльз унаследует свою долю, но он никогда больше не переступит порог «Флеминг индастриз». Я считаю, что это достаточное наказание, а?

— Да, согласна. С твоей стороны это и умно, и справедливо.

— Но у Чарльза навязчивая идея насчет «Рамсчайлд». Я сам понимаю, что это неправильно: владеть крупнейшей военной фирмой и отказываться продавать ее продукцию. Нам приходится увольнять сотни рабочих — это несправедливо по отношению к ним. Что ты скажешь, если я решу продать компанию? Тебя это не заденет? Ведь предприятие основано твоим дедом.

Она задумалась на минуту, потом сказала:

— Нет. Когда мой дед задумывал «Рамсчайлд», войны были кровавые, но в те времена еще можно было победить в войне. Теперь это немыслимо. Если уж ты спрашиваешь меня, то я буду только счастлива, если мой муж выйдет из военного бизнеса.

— Отлично. Тогда мы ее продадим. Я тоже почувствую немалое облегчение, избавившись от компании. — Он как-то погрустнел. — А когда-то я гордился ею. Но тогда я гордился и Америкой. Теперь о подобных вещах и говорить не приходится.

— А я лично горжусь тобой, — сказала Диана.

Они взялись за руки.

— Я очень счастлив, — тихо проговорил он. — Правда.

Она улыбнулась:

— Я тоже.

Они на самом деле очень любили друг друга.

— Время ленча, мистер Флеминг, — весело проворковала медсестра, вкатывая столик на колесах с завтраком. — А на десерт лимонное желе!

Она сняла со стола поднос и поставила ему на колени. Он поморщился.

— Включите-ка звук, — попросил Ник. — Сейчас новости.

— Они все время ради своих новостей прерывают хорошие передачи, — проворчала медсестра, включая звук.

«Сегодня, — говорил комментатор, — Пентагон сообщил о начале новой серии ядерных испытаний в Неваде. Водородная бомба, как объявлено, будет в тысячу раз мощнее той, что была сброшена на Хиросиму в 1945 году».

На экране появилось изображение пустыни. Сверкнула вспышка света, послышался гул, переросший в рев, и затем в небо стало подниматься уже знакомое грибовидное облако.

Ник потрясенно наблюдал за этой генеральной репетицией конца света. Он уже точно знал, что поступит правильно, выйдя из военного бизнеса. Это будет его последний и самый лучший подарок миру. Правда, он тут же подумал о том, что с самого начала не стоило залезать в военный бизнес так глубоко…

Чарльза провели во внушительный, обшитый деревом офис в здании Пентагона. Из-за стола поднялся генерал-лейтенант Брюс Вандеркамп и пошел пожать Флемингу руку. За столом было два флага: национальный американский и штандарт министерства обороны.

— Рад вас видеть, Чарли, — сказал тучный генерал, тряся руку Флеминга. — Я слышал о несчастном случае с вашим глазом. Очень сожалею и сочувствую. Чем это вас так? Рыболовным крючком, что ли?

— Да. Во время моей поездки в Англию. Ловил рыбу на спиннинг, и вот — не повезло.

— Должно быть, зверски больно было, а? Присаживайтесь. Я слышал, ваш отец выставил «Рамсчайлд» на продажу?

Чарльз с черной повязкой на лице опустился на стул перед массивным столом генерала.

— Да, поэтому я и пришел сюда, Брюс. Я хочу купить компанию.

— Что ж, мы были бы только рады этому, Чарли. Не секрет, что нам туговато приходится с вашим отцом. Компания же «Рамсчайлд» нужна нам как воздух! Эти тупоголовые дураки из Вьетнама задали нам такую работку, какой мы и ждать от них не могли. Нам нужно больше патронов, больше автоматов, больше танков… — После паузы он неуверенно спросил: — Но захочет ли он продать вам компанию? Мы слышали, что вы не очень-то ладите между собой, а?

— Эту проблему я беру на себя, — сурово и спокойно ответил Чарльз. — Имейте в виду, что у вас не будет никаких забот с того самого дня, когда я вступлю в управление компанией. Я дам вам все, что вы ни попросите.

— О, нам это известно, Чарли! Мы вам полностью доверяем.

— Надеюсь, вы согласитесь со мной, что компания «Рамсчайлд» — важная составляющая обороноспособности Америки?

— Конечно! Жизненно важная составляющая! Потому-то мы и огорчены тем, что у нас не получается сотрудничество с вашим отцом.

— В таком случае, дадите ли вы мне в долг полмиллиарда долларов? Отец хочет за «Рамсчайлд» миллиард. Если мне удастся получить одну половину от правительства, вторую я постараюсь собрать самостоятельно.

Генерал и глазом не моргнул.

— Заем может быть предоставлен, Чарли. Не сомневайтесь.

Чарльз поднялся со стула, улыбаясь. Он наклонился над столом, чтобы пожать генералу руку.

— Тогда по рукам, Брюс? — спросил он.

— По рукам.

Офис располагался в Женеве на пятом этаже небоскреба из стали и стекла, и окна его выходили на озеро. На двери приемной была табличка на французском: «Организация международных дел». Обстановка в кабинете была шикарной. Секретарь подвела Чарльза к одной из дверей с надписью «Магомет-бей Али». Она открыла дверь, и Чарльз вошел в просторный кабинет, из окон которого открывались чудесные виды Женевского озера и удаленных снежных вершин Альп. За современным письменным столом стоял очень высокий, солидный мужчина средних лет с черными волосами и усиками а-ля Адольф Гитлер. На нем был дорогой костюм темного цвета. На безымянном пальце его правой руки красовался большой перстень с бриллиантом. Когда секретарь вышла из кабинета, Чарльз обменялся рукопожатием с его хозяином.

— Счастлив познакомиться с вами, мистер Флеминг, — сказал Магомет Али по-английски с легким турецким акцентом. — Прошу вас, присаживайтесь. — Он указал на кожаный диван, стоявший у окна.

Чарльз сел. Магомет Али взял с мраморной поверхности стола серебряный портсигар и открыл крышку.

— Сигарету? Отличный турецкий табак!

— Нет, благодарю, я не курю.

— Разумно. Если бы мне удалось избавиться от этой привычки! Но удовольствие, которое дарит табак… — Он пожал плечами. — Не возражаете, если я закурю?

— Конечно нет.

— Благодарю.

Он вынул из портсигара тонкую сигарету, бросил портсигар на стол, прикурил от латунной зажигалки, с наслаждением выдохнул первый дым.

— Вы оказались правы, мистер Флеминг, — сказал он. — Я просмотрел архивы семьи. В 1922 году некая Диана Рамсчайлд… Насколько мне известно, ныне она ваша мачеха?

— Совершенно верно.

— Так вот, в 1922 году мисс Рамсчайлд заключила… соглашение с моим дедом. Она заплатила тысячу фунтов стерлингов. Для тех лет это приличные деньги. Если перевести на сегодняшние доллары, то получится где-то двадцать или тридцать тысяч, если не ошибаюсь.

— Не ошибаетесь. Однако со стороны вашей семьи это соглашение так и не было выполнено. Мой отец остался жив, а вместо него убили киноактера Рода Нормана, который был на него внешне похож.

— Верно. Ошибка, но ошибка, которую можно понять. Ваша мачеха написала раздраженное письмо, в котором жаловалась на то, что наша семья не выполнила договорных условий. Однако мой дед считал, что работа сделана. К тому же тот человек, которого дел послал в Лос-Анджелес, решил там остаться и открыл свой ресторанчик в Сан-Диего. Словом, обстоятельства сложились таким образом, что мы обо всем забыли.

— И вы полагаете, что поступили честно?

Магомет Али покачал головой.

— Нет. Моя семья имеет очень хорошую репутацию. Обычно мы не работаем так небрежно. Но в те годы попасть в Лос-Анджелес из Турции было непросто. Да и войны шли… — Он развел руками. — Словом, вина наша.

— В таком случае — за вами долг. Мне кажется, что вам нужно-таки устроить смерть Ника Флеминга.

Глаза турка удивленно раскрылись.

— Но ведь он является вашим отцом, — сказал он.

Чарльз кивнул:

— Верно. В конце недели его яхта встанет на якорь у Джербы. Это остров вблизи тунисского побережья. На палубе постоянно находятся два вооруженных охранника, но, на мой взгляд, отец будет вполне доступен.

Магомет Али затянулся и стряхнул пепел в мраморную пепельницу.

— Ну что ж, мистер Флеминг. Можете попрощаться со своим отцом.

Чарльз поднялся с дивана.

— Я с ним уже попрощался, — сказал он.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

Диана стояла на палубе «Сизпрей» и наблюдала в оптические стекла за человеком на пляже, который в свою очередь смотрел на нее в свой бинокль. Потом он опустил бинокль. «Где-то я видела этого человека, — подумала она, опуская свой. — Но где?!» Он был около шести футов роста, стройный, с белесыми волосами, что придавало ему внешность немца или скандинава. Где? Вот он отвернулся и стал уходить с пляжа.

К ней подошел матрос:

— Вертолет готов, миссис Флеминг.

Диана выкинула из головы светловолосого незнакомца.

— Я только схожу попрощаюсь с мистером Флемингом и вернусь.

— Хорошо, мэм.

Она спустилась с палубы, прошла через кабинет в их с мужем спальню. Ник сидел на кровати. После сердечного приступа он вынужден был больше отдыхать и сильно постарел, что очень огорчало Диану. Ник, которого она любила вот уже столько лет, стал совсем стариком. По иронии судьбы, сама Диана, которая была всего на шесть лет его младше, выглядела гораздо моложе своих лет из-за той операции по пересадке кожи на лице.

— Ты вернешься завтра? — спросил он, когда она подошла к нему.

— Да, если только врач не успеет сделать все сегодня, в чем я сомневаюсь. Когда я была у него в прошлый раз, он сказал, что в следующий визит сделает небольшую операцию на деснах. Я заказала на ночь номер в «Хасслере». — Она наклонилась и поцеловала его. — Как ты себя сегодня чувствуешь? — спросила она.

— Прекрасно. Но я буду по тебе скучать.

— А я по тебе, милый. Но я скоро вернусь. Когда мы отправимся на Мальту?

— Завтра, как только ты вернешься. Я уже увидел здесь все, что хотел увидеть.

— Отлично. Я никогда не была на Мальте. — Она стиснула его руку и улыбнулась. — До свидания, любовь моя. До завтра.

— До свидания, любимая.

Она подошла к двери и обернулась, чтобы еще раз взглянуть на мужа. Он поднял свою правую руку и скрестил на ней пальцы. Этот простой и даже глупый тайный знак любви, изобретенный им много лет назад, никогда не терял для нее своего значения.

Она тоже скрестила пальцы на руке, послала воздушный поцелуй, вышла из каюты и поднялась на корму, где ожидал вертолет, готовый вылететь в Тунис.

Едва часы пробили час ночи, как Диана вдруг резко села на постели в своем номере в римском отеле «Хасслер».

Вернер Герцер!

Это имя пришло к ней во сне, и оно ассоциировалось с лицом человека, которого она видела с палубы яхты. Он стоял на пляже и разглядывал в бинокль «Сизпрей». Лейтенант Вернер Герцер!.. Сколько раз она видела его в зале «Семирамиды» потягивающим пиво и плотоядно косящимся на танцующих обнаженных шоу-герлз! Вернер Герцер, служивший у генерала фон Штольца командиром расстрельной команды! Человек, которому нравилась его работа…

Зачем понадобилось Вернеру Герцеру наблюдать в бинокль за «Сизпрей»?

Она все поняла, и ее охватила паника.

Включив свет, она схватила телефонный аппарат.

— Восьмой номер, — сказала она в трубку. — Быстрее!

Она едва удерживалась от крика нетерпения и тревоги, пока ждала ответа.

— Да? — раздался в трубке заспанный голос Грегори Хардвика. Этот шотландец пилотировал личный самолет Флеминга, на котором Диана прилетела из Туниса в Рим.

— Грег, это миссис Флеминг. Одевайтесь и как можно скорее спускайтесь в вестибюль! Мы должны немедленно отправиться назад в Тунис!

— Но…

— Никаких вопросов! Делайте, что вам говорят!

Она швырнула трубку на аппарат и вскочила с постели. Диана, которая всегда отличалась вежливостью в общении с подчиненными, теперь была слишком напугана, чтобы выбирать выражения. Она бросилась в ванную, моля Бога о том, чтобы ее тревога оказалась беспочвенной.

Но, с другой стороны, она знала, зачем Вернер Герцер наблюдал в бинокль за яхтой!

Когда они поднялись по трапу самолета в аэропорту «Фьюмичино», Диана сказала:

— Свяжитесь по рации с капитаном Грантом. Спросите, все ли у них там в порядке, и если так, то предупредите, что, возможно, на яхту попытается проникнуть наемный убийца. Пусть Грант растолкает охрану!

— Хорошо.

Диана нетерпеливыми шагами мерила салон их роскошного самолета, рассчитанного на двенадцать пассажиров, пока Грегори вызывал «Сизпрей». Когда она услышала сонный голос радиста с яхты, то бросилась в кабину к Грегу.

— Кто на связи? — крикнула она.

— Гордон.

— Скажите ему, чтобы он срочно разыскал капитана… Нет! Пусть он проверит мистера Флеминга! Пусть он посмотрит, все ли в порядке.

Она была очень взволнованна, мысли путались.

«Успокойся!» — говорила она себе, возвращаясь в салон.

— Миссис Флеминг!

Тон, которым он позвал ее, все сказал ей лучше слов. Она бегом бросилась назад в кабину. Лицо Грега Хардвика было мертвенно-бледным.

— Случилась беда, — проговорил он. — Мистер Флеминг… мертв.

Она не закричала и не забилась в истерике. Просто ее руки судорожно сжались в кулаки.

— Как это произошло? — тихо спросила она.

— Он был застрелен. В голову. Одного из охранников тоже убили. Вы думаете, что это сделал кто-нибудь из команды?

Она покачала головой:

— Нет, это подосланный убийца. Скажите им, чтобы они ничего не трогали до нашего прибытия. Когда взлетим, свяжитесь с Интерполом в Париже. Скажите, чтобы они искали человека по имени Вернер Герцер, который во время войны был лейтенантом вермахта. Ему около сорока. Очень светлые волосы…

Из глаз ее хлынули слезы. Она вынула из сумочки носовой платок и вытерла глаза.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил Грег.

— Нет… Все нормально.

Она вернулась в салон и села. Грег запустил моторы.

Только сейчас к ней пришло осознание того, что убит ее любимый. Самая большая любовь в ее наполненной страданиями жизни.

Самолет разогнался по взлетной полосе и оторвался от земли.

Диана рыдала.

Когда вертолет совершил посадку на корме «Сизпрей», на Джербе вставала заря. Встречали Диану на палубе капитан Грант и несколько членов команды. Пропеллер наконец остановился, и Диана спустилась на палубу. Она осмотрелась. В нескольких футах от плавательного бассейна лежал убитый охранник. Его тело было прикрыто брезентом. Она подошла к капитану Гранту, седовласому лондонцу, который работал на Ника с тех самых пор, как яхта впервые была спущена на воду. Он козырнул Диане и пожал ей руку.

— Примите мои искренние соболезнования, миссис Флеминг, — проговорил он. Она молча кивнула, пытаясь еще сдерживать свои чувства. — Полиция с Джербы сняла отпечатки пальцев и сделала несколько снимков, — сказал капитан. — Но они не трогали тело мистера Флеминга, как вы просили.

Ветерок задувал поля ее шляпы. Она придержала их рукой.

— Кто из охранников убит? — спросила она.

— Нико Теодорополис.

— Вы сообщили его жене?

— Пока нет.

— Когда будете с ней связываться, сообщите, что я вышлю ей чек на сто тысяч долларов. Но не передавайте ей мои соболезнования. Если бы он хорошо знал свое дело, то сохранил бы жизнь и себе, и моему мужу. Второго охранника уволить.

— Хорошо, миссис Флеминг.

— А теперь я хочу видеть мужа. Прошу не беспокоить меня в течение часа.

— Хорошо, миссис Флеминг.

Вся команда безмолвно наблюдала за тем, как эта замечательно красивая женщина в синем костюме и белой шляпке спустилась с палубы в каюту. Она прошла в кабинет, положила там на стул сумочку и шляпу, подошла к двери в спальню, но открыла ее не сразу. Может ли случиться чудо? Вдруг ее Ник сидит на кровати и улыбается ей? Неужели этот кошмар реален?..

Она открыла дверь и вошла в спальню.

Здесь было тихо и покойно. Все было в порядке, не было заметно никаких следов борьбы. Медленно она направилась к кровати.

Казалось, он жив и просто спит. Лицо его было безмятежно. Не сразу Диана обратила внимание на пулевое отверстие над левым глазом и кровь на подушке. Любовь к этому человеку составляла существо ее жизни. Она сначала полюбила, потом потеряла любовь и много лет боролась за то, чтобы вновь обрести ее. А теперь ее вырвали у нее из рук.

— Ник, — прошептала она, — мой любимый, моя любовь! Я отплачу ему за тебя… Я… — Она подошла еще ближе к кровати и закрыла лицо руками. — Это моя вина! Мне не следовало рассказывать Файне о том, что однажды я наняла убийцу… Она сообщила об этом всем в семье, и тогда ему взбрело в голову… Но я даже представить себе не могла! О Ник, о Боже!..

Она взяла его мертвую руку и разрыдалась.

— Ты был моей жизнью, — шептала она. — Ты всем для меня был! Как же я смогу жить дальше без тебя?!

Она вытерла слезы рукавом и отпустила его руку Потом она наклонилась и поцеловала его.

— Помнишь тот день много-много лет назад, когда мы впервые познали любовь в том пустом доме на пляже пролива? Ты говорил тогда, что наша любовь вечна. Ты сказал правду, милый. Правду.

Она провела рукой по его волосам.

Потом она еще долго расхаживала по спальне, не зная, что делать, не имея сил покинуть мертвого мужа.

Внезапно скорбь уступила место ярости.

— Чарльз!!! — вскричала она. — Ты заплатишь за это! Ты заплатишь!

Давая выход своим чувствам, она ухватилась за штору, закрывавшую один из иллюминаторов, и в ярости сорвала ее. Она раздирала ее в клочья и продолжала кричать.

Матросы встревоженно переглядывались и думали: уж не сошла ли с ума миссис Флеминг?

Дафни Пирс Флеминг вовсе не была «сучкой», как называла ее Сильвия. Дафни была слишком глупой, чтобы быть сучкой. Она была смазливой дочкой состоятельного биржевого дельца, ходила в богатые частные школы. Дафни никогда не мечтала о мужчине-супермене. Да они никогда и не поражали ее воображение до тех пор, пока она не встретила Чарльза Флеминга. Она влюбилась в Чарльза, но вместе с тем почти что влюбилась в отца Чарльза. Поэтому она тяжело переживала их ссору.

Когда пришло известие об убийстве ее свекра, Дафни была просто раздавлена горем. Она истерично рыдала, пока муж не обернулся к ней и не крикнул:

— Может быть, ты наконец заткнешься? Твои слезы не вернут к жизни старого ублюдка!

С этими словами он вышел из их квартиры-дуплекса на Пятой авеню, громко хлопнув дверью.

Дафни была потрясена словами Чарльза. Впрочем, она всегда плохо понимала своего мужа.

Спустя четыре дня после похорон, когда Дафни одевалась к обеду, куда она была приглашена с Чарльзом, в дверь ее спальни постучал слуга Уэйтс.

— Миссис Флеминг! Мистер Чарльз Флеминг случайно не у вас? — спросил слуга, уроженец Барбадоса.

Дафни надела жемчужное ожерелье и пошла открыть дверь.

— Он принимает душ, — сказала она.

— К нему пришла миссис Флеминг-старшая. Она ожидает в гостиной.

Дафни — у нее были золотисто-белокурые волосы и проблемы с лишним весом — вдруг испугалась.

— Миссис Флеминг?.. О, конечно, я пойду скажу ему. Вы, надеюсь, предложили ей что-нибудь выпить?

— Да, мэм, но она отказалась. Сказала, что просто подождет. Сказала, что хочет видеть мистера Чарльза наедине.

— О…

Понизив голос, Уэйтс добавил:

— Это очень строгая леди, да? Вид у нее что-то… недоброжелательный.

Дафни холодно взглянула на слугу:

— Миссис Флеминг очень добрая леди, Уэйтс.

— Как скажете, мэм.

— А вы можете теперь идти домой.

— Да, мэм, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Дафни закрыла дверь, прошла к ванной Чарльза и постучалась к нему.

— Что такое? — отозвался он.

— Дорогой, пришла твоя мачеха. Она хочет увидеться с тобой.

Чарльз — в это время уже вытиравшийся взглянул на свое отражение в запотевшем зеркале.

«Диана? Черт, неужели она подозревает?..»

Спустя десять минут он вошел в гостиную. Горела только настольная лампа. Диана стояла в дальнем конце этой длинной комнаты у окна и любовалась замечательным видом на Центральный парк. Вдали весело мерцали огни «Сентрал парк вест». В ночном небе над Гудзоном летел самолет: слышался шум моторов, и горели бортовые огни. В гостиной было сумрачно, и Чарльз едва разглядел свою мачеху.

— Слишком интимное освещение, — сказал он, потянувшись к выключателю.

— Не включай свет, — сказала она тоном приказа. Потом добавила: — Мне нравится смотреть на парк.

— Но я тебя не вижу.

— Половину своей жизни я проходила, пряча лицо под вуалью. Я привыкла быть невидимкой и даже полюбила это. Садись, Чарльз. Нам есть о чем поговорить.

Он нерешительно прошел к столу, на котором горела лампа, и опустился на стул.

— Я любила твоего отца всем сердцем, — спокойно начала она. — Это был настоящий человек. О, разумеется, он совершал в жизни ошибки. Причинял людям боль. Много лет назад он жестоко обошелся со мной, и я думала, что никогда не прощу ему. Но я простила, потому что любила. Ты знаешь, что такое любовь, Чарльз?

Он ответил не сразу.

— М-м… думаю, что знаю об этом не меньше других.

— Ты ведь любишь Сильвию, не так ли?

— Конечно. Она моя сестра.

— После похорон у меня состоялся длинный разговор с ней. Она убита горем. Она расплакалась. А потом рассказала мне все о том вечере в Одли-плэйс. Она рассказала о том, что ты там говорил… и что делал.

Чарльз напружинился:

— Сильвия лжет. Она лгала всю свою жизнь.

— Разве? А ты всегда говорил только правду?

— Что бы ни случилось между мной и Сильвией — это наше дело, а не твое. И я вовсе не собираюсь терпеть тут твои нападки.

— Я разве нападаю на тебя, Чарльз?

Он судорожно сглотнул:

— Я… э-э… Я все же хотел бы включить свет.

— Очень хорошо.

Он следил за ней, пока она шла от окна к выключателю. Вспыхнул свет. На ней было черное платье, а поверх него норковая накидка. В руке она держала пистолет.

Чарльз стал приподниматься со стула.

— Не дергайся, — приказала она. — И не вздумай кричать, иначе я выпущу из тебя мозги.

Чарльза прошиб пот. Он тяжело плюхнулся обратно на стул.

Она обогнула стол и подошла к Чарльзу ближе.

— Нам поступило предложение продать «Рамсчайлд» за один миллиард долларов, — сказала она. — Предложение пришло из одного синдиката, во главе которого стоит некий техасский нефтепромышленник Лестер Китинг. Но у меня ощущение, что Китинг — это ширма, Чарльз. Я думаю, что синдикат — это ты. Я права?

Он не мог оторвать глаз от дула пистолета.

— Я не понимаю, о чем ты тут говоришь. И я собираюсь вызвать полицию…

— Ты ничего не собираешься сделать, — прервала она его. — В противном случае я тебя застрелю.

— Прошу тебя, Диана…

— Заткнись. Ты презренная и отвратительная тварь, Чарльз. То, что ты сделал с Сильвией, — мерзко.

— Посмотри лучше, что она со мной сделала! Я лишился глаза!

— Жалею лишь о том, что она тогда тебя не убила. Так или иначе, стоишь ты за этим синдикатом или нет — уже не важно. «Рамсчайлд» не продается.

— Что?!

— Жаль разочаровывать тебя, Чарльз. Твой отец хотел выйти из военного бизнеса. Это бизнес смерти. Он всегда был бизнесменом смерти, но теперь речь идет о гибели всей планеты. Тебя это, конечно, не волнует, но это волновало твоего отца, который был порядочным человеком. За несколько дней до своей смерти он сказал мне, что совершил ошибку. Ошибка состояла в его прежнем решении выставить «Рамсчайлд» на продажу. Он знал, что новый владелец будет делать для Пентагона ракеты. Ник сказал мне: «Мы оставим «Рамсчайлд» у себя, но перепрофилируем компанию на выпуск мирной продукции. Это будет предприятие тяжелого машиностроения». Именно это мы и собираемся сделать, Чарльз. Мы перекуем мечи на орала. Может быть, это послужит хорошим примером для других военных компаний. Я, конечно, в этом сомневаюсь, но попытаться стоит.

С него градом лил пот. Она стояла прямо перед ним, и дуло пистолета смотрело ему в лоб.

— И последний вопрос, который требует разрешения: кто убил Ника Флеминга? Кто убил моего любимого?

— Диана, прошу тебя, убери пистолет…

— А зачем? Ты так любишь делать и продавать оружие, Чарльз. По-моему, тебе стоит испытать на себе качество товара, на который ты так много ставишь.

— Ты не можешь вот так просто убить меня…

— Еще как могу! Я очень серьезная женщина, Чарльз. Я умею горячо любить, но и горячо ненавидеть. Кто-то отдал распоряжение убить моего мужа. Сильвия полагает, что это был ты. Эдвард придерживается того же мнения, хотя и считает, что мы никогда не сможем это доказать. Я долго думала над этим и тоже пришла к выводу, что это был ты, Чарльз. Я права?

— Конечно нет. Да, мы с отцом враждовали, но я никогда не убил бы его. Это ты пыталась однажды убить его! Это ты убийца, Диана, а вовсе не я.

— Ты прав, Чарльз, — тихо проговорила она. — Я убийца. Я буду нажимать на спусковой крючок, Чарльз, медленно-медленно… Очень медленно…

Чарльз зарыдал:

— Ради Бога, прояви хоть каплю милосердия, Диана! Я невиновен! О Господи, ты не можешь убить меня так спокойно…

— А кто тебе сказал, что я спокойна? Во мне сейчас все клокочет, Чарльз. Я любила твоего отца больше жизни, а ты убил его.

— Я не убивал!!! — заорал он. — Дафни, на помощь! Дафни!!! О Боже… не надо… не надо… О Господи, прошу тебя!

Она уткнула дуло ему в лоб. Он ощутил прикосновение холодного металла.

— Дафни!!!

— До свиданья, Чарльз.

Раздался щелчок.

Диана отошла на шаг назад. Весь дрожа и потея, Чарльз медленно открыл глаза. Она бросила пистолет ему на колени.

— Там не было патронов, — сказала она. — Но в следующий раз… — Она чуть улыбнулась. — Боюсь, отныне у тебя будет бессонница, Чарльз. Ведь ты не будешь знать, когда это произойдет с тобой и как. Всякий раз, заметив незнакомца, наблюдающего за тобой, ты будешь дрожать от страха, потому что он может оказаться моим наемником, который отомстит за то, что ты убил мою любовь.

— Чарли, что случилось?

В дверях гостиной показалась Дафни. Ее муж вскочил.

— Она пыталась убить меня! — крикнул он нервно. — Она пыталась запугать меня!

Диана уже была в дверях.

— Запомни, Чарльз: ты никогда не будешь знать — кто, где и когда.

С этими словами она вышла из квартиры.

«Нет, Ник, — думала она, спускаясь на лифте, — я не собираюсь убивать твоего сына. Но Чарльз никогда об этом не узнает. Пусть трясется каждую минуту своей презренной жизни. Может быть, это будет ему самым лучшим наказанием. Но я не убью его, хватит с меня этого».

Она вышла из вестибюля на Пятую авеню. Дул порывистый ветер, было холодно. Машина ждала ее у подъезда, но она хотела пройтись немного пешком и побыть со своими мыслями наедине.

— Езжай следом, — сказала она шоферу, которого взяли на работу совсем недавно.

— Хорошо, миссис Флеминг.

Миссис Флеминг… Всю основную часть своей жизни она хотела быть миссис Флеминг и наконец добилась своего. Диана медленно шла по тротуару и вспоминала яркого и остроумного молодого человека, с которым она познакомилась в Коннектикуте столько лет назад. «Ник, милый мой, любимый, любовь моя, — думала она. — Прости мне мои ошибки. Прости мою былую ненависть. Спасибо за твою любовь, явившуюся главным сокровищем в моей жизни. Я буду продолжать твою борьбу за мир, против войны и всеобщего уничтожения. Я сделаю все, что в моих силах, милый, но мне так будет тебя недоставать!..»

Шофер, ехавший сбоку от Дианы в длинном лимузине, никак не мог понять: почему эта женщина, которая имеет в жизни абсолютно все, плачет?..