Точка

Глава 10

Искин подошел к Грегану.

— Где вы заразили девчонку? — спросил он.

Дуло «беретты» нашло у молодого шарфюрера точку над переносицей.

— Это не заражение, — сказал Греган, облизнув губы. — Это укрепление организма. Я серьезно, мужик. Это уже проверено.

— Что проверено?

— Через день-два она очнется и больше не будет болеть.

— А она болела?

— Нет, но это же было возможно. Чахотка, грипп, сифилис. А так у меня уже девять девчонок через это прошло.

— А Стеф?

— И она, — сказал Греган. — Она тоже.

— Она говорила, что ее никто не прививал.

— Это было, было. Зачем мне врать?

— А ей?

— Ты же знаешь этих су… — попробовал сказать Греган и получил «береттой» в зубы.

— А ты? Ты прививался? — спросил Искин.

Греган сплюнул кровь, сверкнул глазами.

— Это не для всех, — сказал он.

— Почему?

— Потому что экспериментальная дрянь.

— Кто ее делает? Где?

— Доктор один.

— Где обитает этот доктор?

Искин подкрепил вопрос пинком. Греган щелкнул зубами.

— На фабрике. Она еще с краха акций в начале тридцатых обанкротилась. Доктор вроде как выкупил. Чуть ли не за пятьдесят марок. Без оборудования уже.

— А фабрика где?

Греган скривился.

— Тебе-то это зачем, мужик? Или ты и доктору отомстить хочешь? Он вообще здесь ни при чем.

— Это мое дело, — сказал Искин.

Греган уставился в пол.

— На востоке, у ферм Грюнерхюгель, — произнес он. — Не доезжая. Там шесть или семь зданий, часть складских, одно административное. Фабрика консервы делала. Если хочешь, съезди и посмотри.

— Съезжу и посмотрю, — сказал Искин.

— Вперед, мужик, — качнул головой в сторону проема Греган. — Пока мои пацаны не набежали.

— Телефон здесь есть?

— Внизу, за стойкой.

Какое-то время Искин смотрел на сидящего.

— Что, — не выдержал Греган, — раздумываешь, не взять ли меня с собой?

— Нет, — сказал Искин.

Пуля оставила во лбе Грегана аккуратную дырочку. Что там получилось на выходе, смотреть Искину было не интересно. Он опустил «беретту». Греган сполз по стене на пол. Фабрика, подумал Искин. О чем-то таком и хотела ему рассказать Стеф еще в такси. Возможно, вспомнила, что с ней делали на самом деле.

Но странно.

Искин вышел из комнаты, вызвав испуганные визги, топот ног и хлопки дверей впереди по коридору.

— Все уже кончилось, — сказал он.

Помедлив, не выглянет ли кто, он стал спускаться по лестнице. Внизу, в холле, стояли две девушки в ночнушках и парень в простой одежде, ошеломленно разглядывая устроенный Искиным разгром.

— Эй, — сказал Искин.

Все трое подняли головы. Парень сообразил первым. Он пулей вылетел из холла, на ходу рванув за собой одну из девушек.

— Бежим!

— Вики! — успела крикнуть та.

Вторая девушка не отреагировала. Большеглазая, курносая, она наблюдала, как Искин неторопливо, как судьба, сходит к ней по ступенькам. Видимо, от страха она не могла сдвинуться. Блондина Уве уже не было на полу. Но Каспар и Тимо никуда не делись. Пистолеты лежали не тронутые. Стол частично перегораживал проход.

Искин подобрал «браунинг». «Вальтер» с отпечатками пальцев Каспара решил оставить для полиции.

— Вики, — позвал он.

Девушка смотрела куда-то сквозь.

— Вики, — Искин решился тронуть ее за плечо.

— Не убивайте, — прошептала девушка.

Она зажмурилась. Искин разозлился.

— Эй! — он тряхнул ее, как гуттаперчевую куклу. — Открой глаза, ну же! И вызови санитарную службу. У девушки наверху четвертая стадия. Поняла?

— Что?

— Санитарную службу и полицию! — крикнул Искин.

Он подтолкнул Вики к стойке, а сам поднял и надел плащ, затянул пояс и через коридор похромал в тамбур. Во дворе было многолюдно. Мальчишки бросили играть в футбол и толпились под окнами. Из соседнего дома человек десять оккупировали два крыльца — инвалид на одной ноге, несколько старух, худые, мосластые мужики в штанах и майках, беременная баба. Они смотрели на Искина, словно он должен был сказать: «Алле оп!».

— Вызовите полицию, — сказал Искин.

Кто-то рассмеялся. Кто-то махнул рукой.

— Тут все Эмиль у них решает, — сказала беременная. — И комиссар Кнупп.

— Звоните ему.

— А Эмиль что, сам не может? — спросил кто-то.

— Убит, — сказал Искин.

Мальчишки притихли. Инвалид, почесав затылок под кепкой, сплюнул на ступеньку.

— Тогда вам, господин, лучше убраться отсюда, — сказал он. — Блондин из этих за подмогой побежал. Через полчаса вернется.

— Спасибо, — кивнул Искин, — мне, собственно, и так пора.

Он прошел мимо мальчишек. Те смотрели на него во все глаза. Выдавленная, кусочком сплющенного свинца выпала из-под плаща пуля.

— Вам лучше идти через Флухт-штросс, господин, — сказал кто-то.

— Это куда? — обернулся Искин.

Ему показали. Он благодарно кивнул. Флухт-штросс оказалась улочкой, заставленной кургузыми домишками и оканчивающаяся скотобойней. Ограждение из железных листов тянулось в обе стороны метров на сто. Над воротами, выгибаясь дугой, чернели буквы: «Schlachthof von Herrn Engelst». Тягуче пахло смертью и кровью.

Сначала Искин подумал, что его специально завели в тупик, но потом разглядел тропку у самого забора и через три минуты вышел к той самой кондитерской, в которой сидел утром. Теперь надо было найти такси.

Искин направился дальше по улице, удаляясь от памятного для Стеф места. По пути ему попалась часовая мастерская, где причудливые и строгие, простые и сооруженные в виде башенок и музыкальной шкатулок часы показывали одно время. Без десяти десять. Собственно, еще и день не начинался.

Он вдруг обнаружил в руке шляпу Стеф и, сложив, спрятал ее за пазуху. Впереди обозначился перекресток. Замелькали автомобили. Искин пошел медленней. Ему необходимо было подумать.

Значит, бывшая консервная фабрика. Греган. Эмиль Греган привозил туда девчонок, чтобы тем вкололи какой-то экспериментальный препарат от всех болезней. Интересно, он верил в это сам? Знал ли вообще, чем их прививают? Во всяком случае, похоже, подозревал, что тут дело нечисто.

Судя по всему, Кати привили в одно время со Стеф. Если развитие колоний было ускорено, то и у Стеф сейчас наступала бы четвертая стадия. Если же развитие колоний, как и раньше, подпадало под установленные сроки…

Искин мотнул головой. Нет, так он запутается. Ведь если это юниты старых версий, то и стадии у них заданыжестко. С другой стороны, есть пример Паулины, где отличная всего на десяток пунктов версия давала другие сроки.

Что получается? Ничего не получается. Разнобой, разброд. Или это все-таки отбраковка? Кто-то уволок из Киле брак и теперь пытается его пристроить? Или показывает покупателю, что это никакой не брак? Итак, Ральф, Марк, Вальтер или Эрих?

Случаи хулиганства, вызванные юнитами, зафиксированы службой безопасности. Как бы что Рамбаум не говорил о фикции. Вернее…

Искин остановился. Зафиксированы случаи хулиганства и порчи частного и общественного имущества. Это первое. Второе: у лиц, пойманных на месте преступления или позже, во время расследования, обнаружены юнит-колонии в финальной стадии. Но что если первое и второе никак не связаны? Если акции на улицах города не имеют никакого отношения к технологии Кинбауэра? Если вся технология Кинбауэра…

Нет. Быть такого не может. Я сам — ходячая технология Кинбауэра, качнул головой Искин и двинулся дальше. Как мне не верить своим собственным ощущениям, своим собственным глазам и действию магнитонной спирали? Какая же это фикция?

Или же… Или же Карл Плюмель не приснился ему тогда с колпаком на голове, брызгающим юнитами. Это все-таки был не сон.

Искин прошел по тротуару и поднял руку, подзывая такси. Не прошло и десяти секунд, как к нему подкатил «фольдсваген» с шахматным трафаретом на дверце.

— Фермы Грюнерхюгель знаете? — спросил Искин, усаживаясь.

Худой, с косой челкой водитель поджал губы — ему не понравилось, как выглядит пассажир.

— В принципе, отсюда — на северо-восток. Километров семь.

— Можете отвезти?

— Если вы заплатите вперед.

Искин кивнул и выложил купюру в пять марок.

— Этого хватит? Там, не доезжая, должна быть фабрика.

— Знаю, — сказал таксист. — Жена брата там работала. Только сумма может выйти побольше.

— Доплачу по счетчику, — сказал Искин.

«Фольдсваген» тронулся. Потекли за стеклами дома и редкие пешеходы. Искин откинул голову на подлокотник.

— А что, фабрика снова работает? — спросил таксист.

Искин не ответил. Он думал: ну, хорошо. Десять девчонок от Грегана. По две, по три девчонки в течение месяца. Если не все скопом. Пусть. Но привитых наверняка гораздо больше. И что, их тоже свозили на фабрику? Омнибусами и грузовиками? Нет, тогда обязательно по городу пошел бы слушок о таком месте, и в организации Мессера о фабрике стало бы достаточно быстро известно. А если не известно до сих пор, то доктор, видимо, работает под какой-то «ширмой».

О-па.

— Так что фабрика? — спросил таксист.

— Там сейчас другое производство, — ответил Искин.

— Яблочное повидло там раньше делали, — вздохнул водитель. — В пятикилограммовых банках. До сих пор помню.

— Извините, я подремлю.

Искин закрыл глаза. Очень интересная версия пришла ему в голову, и таксист его отвлекал. Допустим, размышлял он, если разместить объявление о найме на работу с ограничением по возрасту и небольшой платой, чтобы предложение представляло интерес как раз для тех, кому, собственно, не из чего выбирать, а затем под видом медицинского обследования для допуска на работу…

Собственно, проверку можно было организовать и под видом кабинета магнитонной терапии. Хотя нет, слишком сложно. На фоне истерии по поводу юнит-колоний, заразивших половину Европы, скрытно работать не получилось бы. Нет, обычный прием с измерением температуры, давления, стуком молоточком по коленным чашечкам, оттягиванием века. Откройте рот, закройте рот, повернитесь, я послушаю легкие, а сейчас будет немножко больно… И укол в шею.

Искин читал о новинках техники. Сейчас вовсю рекламировались пневматические безыгольные шприцы для подкожных и внутримышечных инъекций.

Вроде как через специальный баллон с повышенным давлением воздуха без боли и почти незаметно впрыскивался препарат. Пока, конечно, все это было лишь экспериментальной новинкой, но что если и здесь так?

Искину снова вспомнился Рамбаум, который говорил, что юнит-технологии не соответствуют современному уровню технологического и промышленного развития. Что же они такое? Кто же вы, братцы, такие? — мысленно обратился он к юнитам.

Юниты промолчали.

Машину тряхнуло, дорога потеряла асфальт. Искин открыл глаза. Город спрятался за холмом, они ехали по проселку, и с одной стороны толпились деревья, а с другой зеленел частично распаханный склон.

— Почти приехали, — сказал таксист и показал рукой. — Фермы во-он там.

В широкую прореху между деревьями действительно виднелись стоящие на возвышенности дома, окруженные штакетником, и ряды побеленных яблонь. Дальше было поле, по которому полз трактор.

— А фабрика?

— Сейчас.

Водитель повернул в противоположную фермам сторону, и «фольдсваген» через пятьсот метров выехал к решетчатому ограждению, за которыми темнели длинные складские сараи. Тут же лежало ржавое железо и рыжел остов какого-то древнего оборудования.

— Вход там, — таксист ткнул пальцем в лобовое стекло, за которым промелькнули синие жестяные ворота.

Автомобиль развернулся.

— Спасибо, — сказал Искин.

— Марку накинете? А еще, если вы не долго, я могу подождать, — предложил водитель. — Отсюда до города попуткой только можно добраться. Ну или пешком.

Искин вспомнил, что сегодня в два или половину второго он обещал Мессеру встретиться. А еще Берштайн ждал его на работе.

— Хорошо, — сказал он. — Я попробую уложиться в полчаса.

Таксист повеселел.

— Обратный — вдвое дешевле!

Искин кивнул. Он вышел из «фольдсвагена» и направился к воротам. За воротами не было ни охраны, ни шлагбаума. Одна створка была открыта внутрь, на мощеный двор с подъездами вглубь территории. Фабрика, возвышаясь на три этажа и увенчанная высокой трубой как экзотическим цилиндром, встречала входящих мрачным и глухим кирпичным фасадом. Только под покатой крышей пристроились несколько грязных окон, что придавало зданию высокомерный и подозрительный вид.

Дым из трубы не шел. Ни одного человека не попалось Искину в поле зрения. Только пройдя за фабричный корпус и оставив справа бараки с грудами деревянной тары, он наткнулся на невысокого, лысеющего мужчину в длиннополом пальто. Мужчина курил, сутулясь на скамейке, примыкающей к торцу фабрики.

Искина он заметил первым.

— Э, вы куда? — спросил он, поднимаясь.

— Мне, наверное, в администрацию.

— Мы не нанимаем, — сказал мужчина, сходу изобличив в Искине человека, ищущего работу.

У него было грязное, небритое лицо.

— А вы? — спросил Искин.

— Я поддерживаю в порядке оборудование. И уж это место вам точно не по зубам, — ухмыльнулся курильщик.

— Я по другому поводу.

— По какому?

Искин не ответил. В некоторых случаях это была самая верная тактика — собеседник сам додумывал за тебя, куда и зачем ты идешь.

Сработало это и сейчас.

— А, так ты к доктору? — спросил мужчина.

— К нему, — сказал Искин.

— Мутный он тип, — поделился с ним курильщик, затянувшись. — Мы вроде как швейное производство открывать собираемся, слыхал?

— Нет.

Мужчина качнул головой в сторону двери за спиной.

— У меня здесь раскройный стол, сменные ножи в смазке, двадцать машинок «Singer», и все лежит мертвым грузом. А почему? Потому что доктору все не то!

— Что — не то?

— Люди не устраивают. Месяца четыре уже подбирает. Те его не устраивают, эти его не устраивают. Девчонок таких привозили — я бы с каждой индивидуальный пошив организовал! А ему все поперек дела. Потом уж и вовсе смурной народ прибывать начал. Омнибусом — человек двадцать. Беженки, конечно, с Фольдланда. И что ты думаешь? И тех забраковал. Будто чтобы фартуки и рукавицы шить редкие специалисты нужны.

— Странно, — сказал Искин.

— Ага! — обрадовался собеседник. — Улавливаешь!

Он докурил папиросу и бросил ее на землю, прижал каблуком.

— Я уж думал, он, знаешь, некто вроде доктора-торговца. Получает партию товара и распространяет ее в городе. Ну, морфин или первитин от «Теммлера». Но, кажется, ни хрена. Тут бы уже толпа страждущих склады облюбовала. Ни забор бы не удержал, ни охрана, хоть бы даже из хаймвера. Так что это мимо.

— И что тогда? — спросил Искин.

Мужчина двинул плечами.

— Он просто шизик, вот что. Сам не знает, что ему нужно.

— А лаборатория у него есть?

— Этого не видел.

— А которое здание администрация?

— Фабричного управления, — поправил мужчина и показал на крепкий, двухэтажный дом. — Это оно. А дальше котельная и общежитие для работников.

— Я понял, — кивнул Искин. — Я там этого доктора найду?

— Да там народу почитай и нет никого. Точно найдешь.

— Спасибо.

Узкий мощеный проезд Искин пересек медленным, дерганным шагом. У него вдруг возникло ощущение, что он находится в самом конце пути. В его финальной точке. Навалилась усталость, слабость, захотелось передохнуть. Имелся бы газон, Искин разлегся бы тут же на газоне. Странно. Не время раскисать.

Он остановился. Выдохнул. На всякий случай разогрел магнитонную спираль.

За дверью со стеклянной вставкой виднелся коридор с побеленным потолком и балками перекрытий.

— Здравствуйте, — сказал Искин, войдя.

Дверь скрипнула и закрылась за ним. Никто не вышел навстречу.

— Эй!

Искин пошел по коридору, трогая дверные ручки. Все было заперто. Свет не горел. На рамках развешанных по стенам картин, восхваляющих производство яблочного повидла и вообще яблоки в любом виде, лежал слой пыли. В конце коридора имелась тесная площадка, заставленная бидонами, и лестница на второй этаж. Искин прислушался и вроде бы различил голоса. Поднимался он тихо, чувствуя, как малыши снуют под кожей. Им передалось его волнение. Конец пути. Больше он никого искать не будет. Если здесь пусто, он просто отправится к морю. Вот и все.

Густеющий свет из окон желтил стены. С каждым шагом голоса становились отчетливей, их было два, и один казался знакомым.

Искин помедлил, потом легко стукнул в дверь, за которой обитали голоса. Стало тихо. Послышались осторожные шаги. Потом дверь распахнулась.

— Так, вы кто?

Человек, который встал на пороге, обзавелся бородой и усами, но Искина обмануть не смог. Зато Лем, которому юниты слегка поправили форму лица и сделали горбинку на носу, остался не узнанным. Он видел это по глазам.

— Здравствуйте, — сказал Искин, — я к доктору.

Вот и все, подумалось ему. Как просто. Все дороги из пограничного Скабина ведут сюда.

— К какому доктору? — возмутился человек. — Здесь не больница. Вы, извините, в своем уме? Что за бред!

— Мне сказали…

— Кто вам сказал?

Второй человек выступил из глубины комнаты. Он был выше и моложе. Искин его не знал. Но если давний знакомый был в пиджаке, свитере и брюках, то этот мужчина, его приятель или, что более вероятно, напарник, был как раз в медицинском халате.

— Вас нагло обманули!

— Простите.

— Вы зачем пришли? — нападал молодой и высокий в то время, как первый мужчина просто смотрел на Искина.

— Мне сказали, что здесь делают инъекции, — сказал Лем.

Молодой побледнел. Его более возрастной напарник обладал прекрасной выдержкой и лишь улыбнулся.

— Что значит «инъекции»? — спросил он. — Здесь, как вы видите, не больница, все, что есть в здании, это небольшой медицинский кабинет. Крохотный, по правде говоря. И он находится в очень запущенном состоянии. Мы даже не водим туда никого. Это однозначно. Вас, наверное, кто-то обманул.

— Но здесь проверяли…

— Ах! — артистично хлопнул себя по лбу бородач. — Конечно! Мы подбираем персонал и периодически делаем медицинские осмотры, приглашаем врача, проверяем на педикулез, дерматиты, рефлексы и общее физическое состояние. В этом нет никакого секрета. Мы собираемся открыть швейную фабрику.

— Но мы еще не решили, — добавил молодой.

— Мы даже платим предполагаемым работникам за осмотр по полторы марки! Авансируем, так сказать. Я, кстати, не представился, — подал руку бородач. — Альфред Костигер, предприниматель. А вы?

— Леммер Искин, — сказал Искин.

— У нас проверялась ваша дочь? Сын? У меня хорошая память, мы ведем картотеку, но я не помню никакого с такой фамилией.

— Нет. Ни дочери, ни сына у меня нет. Мне просто сказали, что здесь делают инъекции.

— Кто?

Искин пожал плечами.

— Я уже не помню. Но вас ведь все зовут доктором, не так ли? — обратился он к бородачу.

Костигер склонил кудлатую голову.

— Видимо, потому, что я доктор естественных наук. Проходите.

Он широко открыл дверь. Искин благодарно кивнул и вошел. От него не укрылось, как бородач задержался, выглядывая, нет ли кого еще в коридоре.

Комната была обставлена просто: кресло, кушетка, два стула, стол, книжный шкаф, наполовину пустой, и несколько жестяных картотечных ящиков. Крашеный деревянный пол. Бледно-зеленые обои. Настенные часы с выпуклым циферблатом. В боковой стене имелась еще одна дверь, ведущая в смежное помещение.

Костигер подвинул стул в середину комнаты, предлагая Искину сесть.

— Так кто, говорите, сказал вам об инъекциях?

— Не помню, — сказал Искин, присаживаясь. — Кажется, кто-то из общежития.

— Общежития… — повторил за ним Костигер.

— Ну, да, Вальтер.

Костигер дернул щекой.

— Альфред, господин Искин. Альфред. Но вам лучше звать меня доктором Костигером, раз уж все зовут меня доктором.

Искин улыбнулся.

— Может, все-таки Вальтер?

— Вы меня с кем-то путаете, — Костигер прошел за стол.

Искин заметил, как бородач, с удобством устраиваясь на кресле, незаметно выдвинул один из ящиков стола. Его молодой напарник убрал руки за спину. Интересно, что там у него за поясом? Или не интересно? Но глаза — злые.

— Возможно, просто я знал вас как Вальтера, — сказал Искин.

— Да? — Костигер сгорал от любопытства и наклонился вперед, закрывая от посетителя вытянутый из ящика пистолет. — Что-то я вас не помню.

— Только не стреляйте сразу.

Искин поднял руки.

— Хорошо.

Костигер, мгновение подумав, выложил пистолет на стол. Пистолет поблескивал в электрическом свете и, похоже, был новым.

— Недавно приобрели? — спросил Искин.

— Да, посоветовали. «Штейр». Он на вооружении у здешней полиции.

— Угу. А у вашего напарника?

— Крис, покажи, — сказал Костигер.

Молодой человек достал из-за пояса такой же новенький «штейр».

— Забавно, — сказал Искин.

— А у вас? — спросил Костигер.

Искин улыбнулся.

— У меня — ничего. Кроме самого себя. Ах, нет.

Он покопался в кармане плаща и под прицелом молодого человека выложил «браунинг».

— Какая кроха! — умилился Костигер.

— Увы.

— Так кто же вы такой?

— А вы присмотритесь, Вальтер, — сказал Искин, качнувшись к столу. — Присмотритесь.

Костигер вздернул брови. Взгляд его сделался острым. С минуту он внимательно исследовал лицо Искина, глаза, губы, скулы.

— Вот как, — сказал он потом.

— Да.

— Номер третий. Гельмут Фодер.

— Людвиг.

— Да-да, конечно, у вас изменилось лицо, мимический рисунок… Людвиг Фодер. Наш третий номер в Киле.

— Вы сказали «наш».

Костигер ухмыльнулся.

— Как причудливо плетутся нити судьбы, — сказал он. — Меньше всего я ожидал увидеть здесь вас, Людвиг. Нет, меньше всего я ожидал увидеть Кинбауэра.

— Он же умер, — сказал Искин.

— Это абсолютно точно. Поэтому и меньше всего. Представьте, какой был бы сюрприз. Надеюсь, вы не в обиде на меня за прошлое? А то ваше появление поневоле вынуждает меня думать о том, что вы исполнены мстительных намерений.

— Это не так.

Костигер посмотрел на «браунинг».

— То есть, вы искали не меня?

— Я работаю в филиале «Альтшауэр-клиник». Мы занимаемся магнитонной терапией.

— И имеете лицензию?

— Да.

— Так-так. То есть, если можно так выразиться, став беженцем из Фольдланда, вы пошли по профилю?

Искин пожал плечами.

— Вы, получается, тоже. В последнее время в городе, — сказал он, — санитарной службой стали фиксироваться случаи вакцинации саботажными юнитами, третья и четвертая стадии развития колонии. Этим уже заинтересовалась служба безопасности Остмарка. Ну а я предпринял собственное расследование, которое и привело меня к вам.

— Но служба безопасности еще не в курсе? — спросил Костигер.

— Думаю, им нужно больше времени.

— Это хорошо. Возможно, мы успеем закончить наши дела.

Искин поморщился.

— Не стоит, Вальтер. Мне вся эта ситуация с юнитами осточертела, и я хотел бы ее прекратить.

Костигер подпер щеку кулаком и превратился в заинтересованного слушателя. Борода, узкий лоб, острый нос. Усы.

— И как же это, позвольте спросить?

— Я думаю, что вы украли часть запасов со склада Киле-фабрик, — сказал Искин. — Я хочу их уничтожить.

— Как вы не вовремя, Людвиг!

— Почему?

— Я тоже хочу избавиться от юнитов, тем более, что они бесполезны. Уж вы-то знаете об этом поболее моего, — сказал Костигер. — Но я хочу на этом еще и заработать. Вот и все.

— Почему юниты бесполезны? И вы, и я видели эффект от их применения. Я не думаю, что они никуда не годятся. Возможно, старые версии…

— Нет никаких старых версий, — сказал Костигер.

— Почему? Я знаю, что они есть, — сказал Искин.

— Значит, вы ничего не поняли в том, что происходило на Киле-фабрик.

Молчание длилось с минуту. Альфред-Вальтер, видимо, размышлял, стоит ли посвящать бывшего подопытного в подноготную всей юнит-технологии.

— Хотите есть? — спросил он, выпрямившись.

Искин кивнул.

— Да, если можно.

— У нас есть колбаса, сыр и рисовый концентрат. Крис его исключительно хорошо готовит. Вино или кофе?

— Кофе, — сказал Искин, — только очень сладкий.

— Извращение, ну, что ж, у каждого свои слабости, — улыбнулся бородач. — Крис, займись, пожалуйста.

Постояв, молодой напарник шагнул к выходу в коридор.

— А вам, доктор? — спросил он, взявшись за дверную ручку.

— Бутерброд с сыром и бокал вина, — сказал Костигер. — Наш гость, думаю, не против основательно подкрепиться, так что и ему, и себе свари каши.

— Хорошо.

Крис вышел.

— Кто он вам? — спросил Искин.

— Племянник.

— Бежал вместе с вами?

— У него есть за что не любить Фольдланд, — сказал Костигер.

— А у вас?

— Ну, я не являюсь поклонником Штерншайссера. И я вижу, куда там все катится.

— Куда?

— К войне.

Костигер поморщился, опустил взгляд, пальцем покрутил «штейр» на столешнице. Губы его изогнулись в усмешке.

— Я понимаю, — сказал он, — я как бы сам этому способствовал. Не в прямом смысле, но косвенно однозначно. «Солдаты Родины» — это же тоже была работа на войну. И вообще… Во что мы превратили Фольдланд? Вы давно там не были?

— Шесть лет, — ответил Искин.

— А я выехал полгода назад.

— Выехали?

— Именно выехал. И прихватил племянника, к которому как раз можно применить «сбежал». Вы, наверное, уже знаете, Людвиг, что Киле-фабрик теперь прочно связана с грандиозным обманом руководящего состава страны и партии. Рамбаум провел ревизию после смерти Кинбауэра, и все мы остались не удел. Подопытных поместили обратно в Шмиц-Эрхаузен, Берлефа повесили, Сильессона, которого вы знаете как Ральфа, посадили на семь лет, потому что он вел основную документацию и, соответственно, прямым образом участвовал в афере, Эриха Штильмана по ходатайству отца, он у него — крупная фигура, взяли в армию, Марк Незнански, уехал в какой-то маленький городок на западе простым преподавателем, а мне, как и Незнански, выписали «волчий билет».

— То есть, вас выпустили?

— Через пять лет, в течение которых я, откровенно говоря, перебивался с хлеба на воду. — Альфред-Вальтер поскреб ногтями трещинку в лаковом покрытии столешницы, посмотрел на Искина. — Я работал стекольщиком, слесарем, продавцом в табачной лавке, занимался починкой велосипедов и радиоприемников, клал кирпич и выводил крыс. Вы можете представить меня в роли работника коммунальной службы в противогазе и с газовым баллоном на спине?

Искин снова пожал плечами.

— Так вот, — продолжил Костигер, — о Фольдланде. Подавляющее большинство народу там сейчас находится в приподнятом, чуть ли не экзальтированном состоянии. Я бы предположил поголовную вакцинацию юнитами порядка, если бы не знал, что с этими юнитами у нас были многочисленные сбои и отказы. Ну и, соответственно, в широкие массы они пойти никак не могли. А после смерти Кинбауэра и комиссии Рамбаума их применение и вовсе стало невозможным. Какой вывод? Эта волна энтузиазма, воодушевления и обожания канцлера поддерживается газетами, радиостанциями, кинофильмами и массовыми мероприятиями. Всюду говорят о скором славном будущем и возрождении Асфольда.

— Здесь тоже, — вставил Искин.

— Да? — удивился Костигер. Он качнул головой. — Дурачье. В Фольдланде сейчас бредят новыми жизненными пространствами, завоеванием Европы. Всей Европы. И это всерьез. В каждой общине, городе, округе созданы военизированные формирования. Где под эгидой партии, где под эгидой армии, где при поддержке местных толстосумов. «Штурмовики», «юнгесблут», «айзенхельм» и прочие, и прочие. Это национальная идея. Мы завоюем мир! Мы принесем новый порядок! Это витает в воздухе, как зараза. Человеку невосприимчивому кажется, что люди от мала до велика, кричащие «Асфольд, Асфольд!» и «Хайль Штерншайссер!», сошли с ума. Сумасшедшие, понимаете?

Искин кивнул.

— Я сидел в Шмиц-Эрхаузене с этим пониманием.

— Да, но вы — коммунист, а я аполитичен, хоть и вступил в свое время в национальную партию. К тому же десять лет назад это повальное сумасшествие совсем не бросалось в глаза. Мне, по крайней мере, не бросалось. Повторюсь, такое ощущение, что сейчас все эти толпы, кружащие с факелами по городам и прославляющие бывшую империю, охвачены кровожадным безумием. Жуткая пляска Святого Вита охватила страну. Поэтому я счел за лучшее оттуда убраться, как только представилась такая возможность. Я продам юнитов и с легким сердцем отправлюсь за океан.

— Предлагают хорошую сумму?

— Представьте, — сказал Костигер. — Видимо, потому, что я знаю меру. И знаю, что юниты ни коим образом не помогут покупателям.

— Но они считают, что помогут, — сказал Искин.

Альфред-Вальтер улыбнулся.

— Это их право.

— А вы не боитесь…

— Когда колонии выйдут на четвертую стадию, я буду уже далеко. Продукт я показал. Люди убедились, что он работает. А то, что они получат в результате, ни коим образом меня уже не волнует.

В дверях на мгновение появился Крис.

— Еще пять минут, и будет готово, — объявил он.

— А как вы вынесли контейнер с юнитами? — спросил Искин.

— Я же не спрашиваю, как вы сбежали, — шутливо погрозил пальцем Костигер. — Вынес. В любом случае это было не трудно. Кроме того, я украл их три. И, честно говоря, жалею, что не больше.

— Но там же белковый раствор…

— Нет никакого раствора. Юниты прекрасно существуют и без него.

— Простите, Вальтер, — мотнул головой Искин, — Кинбауэр однозначно… Он же рассказывал, что юнитам необходима защита от агрессивной среды.

Он умолк. Костигер ждал.

— Это вранье? — спросил Искин.

— Я вам могу сказать, Людвиг, что Рудольф сам не понимал, что такое юниты и для чего они предназначены. Про защитные белковые оболочки ему рассказали в одном из институтов, где он консультировался, и он тут же придумал их для своего проекта и получил несколько тысяч марок на воспроизводство растворов. Но юнитам они были не нужны.

— Тогда что такое — юниты?

— Прекрасный вопрос! Вы видели их вживую?

— Скорее, вмертвую. В «Альтшауэр-клиник» мне доводилось извлекать колонии.

— Прекрасно! — обрадовался Костигер. — Значит, вы имеете о них хоть какое-то представление. На первый взгляд, мелкая металлическая пыль, так?

— Так, — сказал Искин.

— И на второй тоже. Кинбауэр возил эту пыль в Мюнхенский технологический, к Руске, который занимается электронными микроскопами. Четырехсоткратное увеличение выявило у этой пыли лишь странный структурный рисунок. И все.

— Тогда…

— Хотите, расскажу, откуда у Рудольфа появились юниты? — спросил Костигер.

— Хочу. Но вы откуда это знаете? — поинтересовался Искин.

— Кинбауэр сам мне рассказал. Мы иногда с ним… В общем, ему было недостаточно вас в роли слушателей, тем более, что он не говорил вам правды, а мне…

— Извините.

Напарник Костигера открыл дверь и внес жестяной поднос.

— Ах, да-да, Крис, мы почти готовы, — заявил Альфред-Вальтер, очищая стол от бумаг. — Разрешите, я уберу.

Он отправил оба пистолета в ящик стола.

На подносе оказались две миски с разваренной рисовой кашей, две кружки с кофе, пирамидка из тонко нарезанных бутербродов и бокал с красным вином. Одну из мисок Крис поставил напротив Искина, предварительно положив салфетку, выдал ложку.

— Ешьте.

— Спасибо.

Искин придвинул стул, выцепил себе бутерброд. Крис с боковой стороны подсел третьим. Странная у них получилась компания.

Жуя кашу, Искин вспомнил Стеф, как она радовалась, когда сварила концентрат имени господина Пфальца, как мечтала полить его вареньем, как складывала картонку с остатками, приберегая их на следующий день. Это уже не вернется. Каша застряла в горле, слиплась комком. Искин отложил ложку, отхлебнул кофе из кружки.

— По-моему, недурно получилось, — сказал Крис, глядя на Лема. — Или нет?

— Нет-нет, хорошо. Просто… пусть остынет, — сказал Искин.

Костигер, пригубив вина, откинулся на спинку кресла.

— Мы как-то выпили с Кинбауэром, — сказал он. — Он искал компании, ему нужно было поделиться, и я слегка проявил инициативу. Достал чешской «бехеровки», которую он трепетно любил, предложил отметить какой-то наш очередной успех. Не с Ральфом же ему пить? Про Штильмана уже и не говорю. А в одиночку, согласитесь, Людвиг, пить глупо. Чистый перевод хорошего продукта.

Искин откусил бутерброд. Крис наворачивал кашу, деликатно постукивая ложкой о стенки миски. Костигер бросил взгляд на часы.

— Кого-то ждете? — спросил Искин.

— Покупателя на остатки юнитов, — сказал Костигер. — Надеюсь, вы не будете мне препятствовать в силу то, что я вам рассказал и еще расскажу.

— Мне полагается поверить вам на слово?

Альфред-Вальтер повел бокалом в сторону.

— Увы. Но, думаю, вы поверите. Кинбауэр признавал вас талантливым и достаточно умным человеком.

— Странно, — заметил Искин. — Мне казалось, он видит в нас исключительно рабочий материал.

— Материал материалу рознь. От женщин, кстати, оказалось мало толку, даже по программе «материнство».

— Почему?

— Вы не даете мне договорить, Людвиг. Имейте терпение, — сказал Костигер и снова отпил вина. — Это был год тридцать первый, возможно, начало тридцать второго. Несколько месяцев до вашего побега и смерти Плюмеля. Возможно, где-то после Сальской области. Мы пили у Кинбауэра дома. Он редко выбирался из Киле, но держал прислугу, поэтому дома было чисто. Помню его выглаженные рубашки. Впрочем, это не важно.

Рудольф был достаточно проницателен, чтобы видеть, что юниты у нас, вспомогательного персонала, вызывают неподдельный интерес. Вероятно, он догадывался, что и Штильман, и я, и Сильессон отчитываемся кто перед хайматшутц, кто перед «Альтенэрбе», канцлером или Министерством Науки. Он не подпускал нас в бокс с Плюмелем, но понимал, что этим провоцирует всю четверку на определенные действия. Не на бунт, конечно, но, скажем, на воровство контейнеров и растворов с юнитами и преувеличенное любопытство к конвейерной линии и к тому же Плюмелю — определенно.

С этой стороны, возможно, я это допускаю, наш разговор был им точно рассчитан, несмотря на приличное количество выпитого. Утратив как бы контроль, он поделился со мной сказкой, которую никак нельзя было принять всерьез. И в этом мне чудится удивительная ирония. Сейчас, по прошествии времени, я все больше склоняюсь к тому, что в словах Кинбауэра не было никакой выдумки. Ни на грамм. Он поделился со мной сокровенным.

— Я уберу миски? — спросил Крис, поднимаясь.

— Нет, не надо, я доем, я обещаю, — сказал Искин.

— Лучше налей мне еще вина, Крис.

Костигер передал напарнику пустой бокал. Крис вышел. Искин, вздохнув, взял свою миску в руки.

— Если вы не хотите… — начал Костигер.

— Нет-нет, мне необходимо поесть, — сказал Искин.

Он набил кашей рот. Костигер улыбнулся.

— Все дело было в Плюмеле, — сказал он. — Точнее, в Плюмеле и в непонятном каменном, с металлическими вставками конусе.

Искин кивнул.

— В колпаке. Я видел.

— Когда?

— Однажды, — сказал Искин. — В полубреду.

— Ну, можно назвать эту штуку и колпаком. Это был то ли тольтекский, то ли ольмекский артефакт. Чуть ли не от нашего гения географии Гумбольдта, который вывез его из Мексики и хранил в своем доме в Берлине. Стоял он потом на каминных полках, пылился на чердаках или использовался, может быть, как ваза или как ночной горшок, об этом можно только догадываться. И у Кинбауэра он оказался совершенно случайно — один из его студентов (Рудольф тогда преподавал в университете) преподнес ему артефакт на день рождения. Знал, что Кинбауэр любит необычные вещи. Тогда, кстати, и выяснили происхождение «колпака».

Вернувшийся Крис подал Костигеру бокал, наполненный вином, и поставил на стол бутылку, чтобы не бегать вниз еще раз. Альфред-Вальтер благодарно ему кивнул.

— Собственно, — сказал он, — на этом бы история «колпака» и Киле-фабрик кончилась, не начавшись, если бы у Кинбауэра не было знакомой с душевнобольным сыном. Как вы понимаете, Людвиг, я говорю о Карле Плюмеле. Ему тогда было около шестнадцати. Он был крупный, рыхлый парень, слегка медлительный и редко понимающий что-то с первого раза. Интереса, как сказал мне Кинбауэр у него было два: есть и играть. Фольдланд выбирался из войны, биржи росли, коммунисты и социал-демократы бились с националистами, а Штерншайссер еще не был канцлером и не провозглашал манифест о самоочищении нации от врагов государства, евреев и слабоумных.

Что сделал Карл в доме Кинбауэра первым делом, так это напялил «колпак» себе на голову. Его голова замечательно к артефакту подошла. Рудольф уже хотел отобрать игрушку у дебила, как заметил, что «колпак» сыплет блестками. Без головы Плюмеля артефакт работать не захотел. Даже когда Кинбауэр по очереди использовал свою голову и голову соседки. Карл оказался незаменим.

— Почему? — спросил Искин.

— Вы слышали о волнах Бергера? — спросил Костигер.

Искин поставил миску на стол.

— Вы про мозговые волны?

— Да, — сказал Костигер. — Бергер как раз открыл их. И версия Кинбауэра, а я с ней согласен, состояла в том, что волны мозга Карла Плюмеля каким-то образом служат ключом к взаимодействию с артефактом. Видимо, как раз из-за его умственной отсталости. Как рассказывал Рудольф, он был ошарашен. Он взял отпуск, уговорил знакомую передать Карла под его надзор и занялся экспериментированием с «колпкаком». Но ладно, сыплет «колпак» блестками и сыплет. А зачем, с какой целью? Добиться что-либо от Карла было сущим мучением, пока, в конце концов, Кинбауэр не выяснил, что Плюмель просто хотел играть. Рудольф собрал блестки. Это оказался какой-то мелкий, кисловатый на вкус металлический порошок. Что с ним делать, было не понятно. Тупик. Тольтеки, ольмеки или бог знает кто еще не потрудились оставить инструкцию.

Альфред-Вальтер в два глотка опустошил бокал. Искин взялся за кружку с кофе. Ему вдруг подумалось, что да, правда может быть и такой. Главное, она согласуется с выводами Рамбаума. Был «колпак», а все остальное — фикция.

Но Кинбауэр, конечно, наворотил вокруг. Зачем? Боялся, что «колпак» и Плюмеля никак нельзя предъявить как технологию? Или боялся, что узнай кто, на чем зиждятся его разработки, он, Рудольф Кинбауэр, будет уже не нужен?

— То есть, вы знали… — произнес Искин.

— Я ничего не знал, — сказал Костигер. — Если бы вы услышали детскую сказку, вы бы восприняли ее как реальность? Тем более, что разговор был единственным, а дальше потянулась обычная рутина с опытами. Вы, Людвиг, лучше не отвлекайте меня, я еще не закончил.

— Молчу, — сказал Искин.

Крис фыркнул и, собрав посуду, исчез за дверью. Костигер посмотрел ему вслед.

— О чем я?

— О металлическом порошке.

— Да, о нем. Нет, о тупике, в котором оказался Кинбауэр. Порошок — это просто порошок. Не лечебный, не взрывоопасный, не токсичный. Мелко дисперсная хрень. В сущности, даже делать его в промышленных масштабах, имей он какие-то полезные свойства, не представлялось возможным. Тупик, самый настоящий.

А потом Карл стал играть им в «войну». Кинбауэр сказал, что едва не отмахнулся от желания дебила показать ему, как это происходит. Вы же помните, Людвиг, Плюмель еще и говорил, глотая буквы, его иной раз невозможно было понять.

Искин кивнул. «Я — кооль мира!» — вспомнилось ему.

— Кинбауэр сказал мне, что весь порошок он тогда собрал в жестяную ванночку размерами сантиметров сорок на тридцать, — продолжил Костигер. — Вышло немного, едва дно закрыло. Карл сел у этой ванночки в своем «колпаке», Кинбауэр встал рядом, и на его глазах порошок на дне зашевелился, разделился на две примерно равные фракции и развернул военные действия. Одни крупицы нападали на других, врывались на чужую территорию, собирались над врагами в комки и рассыпались после. Побежденные темнели и больше не шевелились. «Как это?» — спросил Кинбауэр. «Я говою им!» — ответил Карл.

Кинбауэр сказал мне, что идея вживления крупиц этого чудесного порошка в человека родилась именно во время войны на дне ванночки. Он подумал: если Карл будет задавать изначальные параметры, эти крупицы, эти юниты будут следовать им, превращая человека в послушное орудие. Потом он подумал: «Неужели один только Карл?».

Вот из чего возникли Киле-фабрик и юнит-технологии.

— Но почему он вдруг решил, что юниты смогут существовать в чужом теле и, тем более, подчинять его себе? — удивленно спросил Искин.

— Не знаю, — сказал Костигер. — Возможно, это было наитие. Ведь, в сущности, так оно и вышло. Кинбауэру был нужен только материал для экспериментов.

— И он нашел его в Шмиц-Эрхаузене.

— Да. Его идея понравилась Кнопке и кое-кому еще. Многие питали слабость к управлению массами. А Рудольф пообещал быстрый результат. В том смысле, быстрый, что в течение двух-трех лет.

— То есть, Кинбауэр просто стал колоть нам юнитов?

— Сначала скармливал, но это не дало никакого эффекта. Оказалось, что юниты должны проникать в тело через кровь. А дальше, насколько я понимаю, перед ним встала задача научить Карла мысленно программировать юнитов.

— А перфокарты?

Костигер махнул рукой.

— Это так, для отвлечения внимания. Все остальное, насколько я понимаю, создавалось исключительно как туман, призванный скрыть истинное положение дел. Едва только через три-четыре месяца появились первые обнадеживающие результаты, Кинбауэр по собственным чертежам принялся строить производственную линию. Как вы понимаете, «производственную» надо взять в кавычки. Одновременно он начал, скажем так, подводить под юнитов теоретическую базу. Именно тогда появились и концепция белковых оболочек, и общая концепция юнит-колоний, которая, в конце концов, сыграла с Рудольфом злую шутку.

— Почему? — спросил Искин.

— Потому что Руди был туп, — сказал Костигер.

Искин тряхнул головой.

— Объясните, пожалуйста, Вальтер.

— Смотрите, Людвиг, — Костигер придвинулся к столу и отставил бутылку, чтобы не мешала жестикуляции. — Он разработал четыре стадии развития колоний, сроки их прохождения, три специализации: «порядок и подчинение», «саботаж», «солдаты Родины», «материнство» появилось уже позднее, и с одной стороны это здорово упрощало и структурировало работы с юнитами, а Карлу и вам нечего было додумывать самостоятельно. Но, с другой стороны, эти рамки со временем стали похожи на тиски.

Возьмем те же сроки. Полгода на полноценную колонию. На это, с подачи Кинбауэра, мысленно программировал юнитов Плюмель, эти сроки внушались вам… Простите, я отвлекусь на очень важную ремарку, Людвиг. Вы должны знать, что юниты устанавливали некую симпатическую связь со своими носителями. Например, те, кто имели представление о специализации юнитов, гораздо четче выполняли запрограммированные задачи, чем те, которые этого представления не имели. Соответственно, те, кто верил, что юниты постоянно обновляют версии, получали подтверждение этого, хотя никаких различий, в сущности, Плюмелем задаваться не могло. Это к вопросу о старых и новых версиях, вы спрашивали. Собственно, все лекции Кинбауэра, прочитанные вам до и после вакцинации, несли лишь одну задачу: дополнительно подстроить ваш разум к действиям юнитов. Это очень-очень тонкая тема. Но мы о другом. О тисках. Да, я это помню.

В чем была глупость? В том, что потом очень трудно поменять концепцию, рабочую программу и у Карла, в особенности, у него, и у вас. Попробуй вам, Людвиг, сказать, что следующая партия юнитов в два раза быстрее достигает четвертой стадии, вы ведь засомневаетесь.

— Засомневаюсь.

— А сколько длились стадии у тех, кого вы выявили в своей клинике?

— По разному, — сказал Искин. — Но все равно короче, чем у стандартной колонии.

— Знаете, почему?

Искин задумался.

— Симпатическая связь?

Костигер улыбнулся.

— Не совсем. Юниты не могут влиять на сроки развертывания. А вот человек может. Каждому, кого я вакцинировал…

— Инъектором?

— Да, безыгольным, в плечо. Каждому я говорил про три или даже два месяца. Говорил, что они почувствуют себя новыми людьми.

— Прямым текстом?

— Ну, не совсем. Мы там еще давали… Важно было не это, важно было закрепить срок. Понимаете? Носители сами, с моей подсказкой, устанавливали для юнитов срок формирования колонии.

— Не понимаю, — сказал Искин.

Костигер сморщился.

— Я, честно говоря, и сам не до конца. Но факт, факт! А Кинбауэр об этом даже не задумывался. Вбил себе в голову эти три, ну, четыре программы. Плюмелю их вбил. Полгода. Четыре программы. Но хоть раз задался вопросом, что он вообще использует? Для чего этот инструмент предназначен? Может ольмеки порошок в рот набирали и зубы им чистили!

— А вы знаете, для чего?

— Нет! И я не знаю! Но я вам хочу сказать, Людвиг: то, что придумал Кинбауэр, оно, конечно, работало. Вы и сами это знаете. Но оказалось, что работало оно не совсем так, как ему и всем остальным хотелось. Лучше всего дело обстояло с «саботажными» юнитами. Карл, видимо, воспринимал эту программу как баловство, как шалость, как игру. С «саботажными» почти никогда не случалось сбоев. У меня их было больше всего, на них я и показывал, чем обладаю. Вы же в курсе про случаи спонтанного хулиганства в городе?

— В курсе, — сказал Искин.

Костигер потряс пальцем.

— И люди, мальчишки и девчонки, не знали, что они вакцинированы. Сработала программа, и вот они уже будто бы по собственной воле бьют стекла, лупят прохожих и грабят лавки. Просто все разом.

— Если никто не знал о юнитах, откуда узнала санитарная служба?

— От моего потенциального покупателя, — улыбнулся Костигер. — Ему же нужно было убедиться, что это не пустышка, а реально работающая вещь. Вот он анонимным звонком в санитарную службу и выразил озабоченность.

— Понятно.

— С «солдатами Родины» Плюмелю было уже сложнее. Рудольф несколько раз срывался, пытаясь добиться от дебила, чтобы юниты убивали страх, останавливали кровотечение и заживляли раны. Карл, оказывается, жутко боялся пораниться, поэтому его часто «клинило» в процессе. Кинбауэр мне этого, конечно, уже не рассказывал, но у меня все-таки есть глаза и мозг. — Костигер коснулся пальцем виска. — Я умею анализировать и сопоставлять. В том числе, и кучу отказов по этому направлению в самом начале. Правда, судя по всему, Рудольф кое-как втолковал затем нашему Плюмелю, что как раз серьезно пораниться юниты по этой программе никому не дадут, что он спасет кучу жизней и должен преодолеть себя. Тогда дело сдвинулось. Но, как выяснилось, радоваться было рано.

Как ни странно, бесстрашие породило неадекватность восприятия, когда солдат мог просто сунуться под обстрел, считая себя бессмертным. На объявленных для испытания учениях вакцинированный юнитами взвод проявил подлинный героизм, но весь полег под условным пулеметным огнем.

Вот скажите, Людвиг, почему бы Кинбауэру не сообразить, что жесткие ограничения не доведут его юнитов до добра? А ведь он уже растрезвонил, что за «солдатами Родины» будущее всех родов войск.

Костигер сморщился.

— Когда вдруг возникла необходимость управлять колониями юнитов дистанционно, — сказал он, — посредством радиосвязи, волн определенной частоты, выяснилось, что втолковать Карлу это невозможно. А Штерншайссер уже растрепал, что его агенты, которые не знают, что они вакцинированы, наводняют Европу и в нужный момент буквально по щелчку его пальцев устроят диверсии на важных военных и промышленных объектах. Помните эти пароксизмы европейского страха, обустройство глушилок на пограничных пунктах и стремительное производство магнитонных аппаратов?

— Я лежал у вас в Киле, — сказал Искин. — Я не могу этого помнить.

— Ах, да, простите. Ну а с «порядком и подчинением» было еще хуже, чем с «солдатами». Карл Плюмель не знал таких понятий, они просто отсутствовали в его слабоумном мире. Тем более, что Кинбауэр и сам не представлял, кому должен подчиняться вакцинированный гражданин — местной власти, отцу, матери, канцлеру, начальнику, господу Богу. Следовать человеку законам или заповедям? Или устоявшемуся образу жизни? Выполнять все предписания или часть из них игнорировать? А что, если человек нарушал закон, не зная о нем, или был вынужден нарушить его в силу обстоятельств? К тому же оказалось, что у носителей совершенно разные представления о порядке и подчинении, и двух человек юниты просто свели с ума. Тем не менее Кинбауэр ни за что не хотел отступаться от этого направления. Во-первых, этому способствовали вы, Людвиг, и восторг Штерншайссера…

Искин мрачно кивнул.

— Мне показывали кино.

Альфред-Вальтер посмотрел остро, но комментировать не стал.

— А во-вторых, Сальская область, — продолжил он. — Но там все сложилось удивительным образом.

— Я знаю.

— Что-то вы слишком много знаете.

Искин криво улыбнулся.

— У меня было много свободного времени.

— Ладно, — сказал Костигер, — я к вам в тайник не лезу. Просто хочу сказать, что мои покупатели хотят приобрести именно орднунг-юниты. У меня их немного, всего десяток доз. И я, честно говоря, не знаю, сколько там живых юнитов, а сколько мертвых. То, что они будут работать, как им захочется, я вам только что объяснил. Поэтому не считаю это ни предательством, ни передачей секретных технологий. Юниты эти последние, ничего иного, кроме как вколоть их кому-нибудь, они сделать с ними не смогут. А что там будет с носителем… Скорее всего, ничего, но у меня будет несколько месяцев форы.

— Сколько платят? — спросил Искин.

— Пять тысяч марок.

— Ого!

— Если вы хотите небольшую долю… — сказал Костигер.

— Не хочу, — сказал Искин. — Я просто хотел бы удостовериться…

Он умолк, так как в дверях, вытирая руки полотенцем, появился Крис.

— Едут, — сказал он, — промелькнули на повороте у холма.

— Ага, — Костигер поддернул рукава свитера, сначала застегнул, а потом расстегнул пуговицы на пиджаке, посмотрел на Искина. — Людвиг, вы не могли бы посидеть пока в комнате?

— Меня у ворот ждет такси, — сказал Искин.

— Такси? Я скажу, что это для Криса, что он собрался за покупками, — выйдя из-за стола, Костигер повел гостя в боковую комнатку. — Мне бы не хотелось нервировать покупателей, — объяснил он. — Еще подумают, что я веду двойную игру. Дело достаточно щепетильное. Секретное. Пять тысяч марок.

Он освободил от одежды угол узкой кушетки.

— Посидите здесь.

— Надеюсь, это ненадолго.

— Минут пять-десять. Я покажу юнитов, — Костигер прихватил с пола небольшой чемодан. — Получу деньги. Думаю, никаких сложностей.

— А кто покупатели? — спросил Искин.

— А какая разница? — пожал плечами Альфред-Вальтер. — Им все равно ничего не светит.

— Может, они опасны.

— Я их обаял и убедил, что никаких проблем в моем случае не будет. Партия орднунг-юнитов — единственная, действуют они на свой страх и риск. «Саботажные» все ушли в дело.

Искин огладил ладонью ткань кушетки.

— Я хотел вас убить в самом начале, — признался он. — У меня были такие намерения. Я хотел поставить точку.

— Каких только глупостей не делают люди, — улыбнулся Костигер и повторил еще раз: — Пять-десять минут. И ни звука.

Он прикрыл за собой дверь.

Искин огляделся. Комнатка была мала. Кроме кушетки в ней находились шкаф и бюро непрезентабельного вида. Светлые обои на стенах кое-где отошли, демонстрируя пятнистую штукатурку. В углу пылилась стопка скоросшивателей, оставшаяся, видимо, от прошлых владельцев фабрики. За грязно-серыми занавесками пряталось окно.

Костигер за дверью что-то спросил. Его напарник ответил. Голоса звучали неразборчиво. Потом стало тихо.

Искин сложил ладони на коленях. Значит, ничего не работало, подумалось ему. Но все повелись, все представили, что это работает, потому что всем этого хотелось. А я застрелил пять человек.

Он вздохнул. Почему вы врали мне о версиях? — спросил Искин малышей. Их же не было. Но малыши не согласились. Они дали понять ему, что верили в это вместе с ним. Он верил. Они верили. Они находили знаки.

Да, согласился Искин, я верил. Как дурачки верят в Асфольд. Как Стеф верила, что однажды окажется у моря. Ничего не сбылось, не сбудется, не случится. Чувствуя, как что-то смерзается в груди, в сердце, он потер лицо. Что дальше? Эпопея с юнитами завершилась. Ну, почти завершилась. И, скорее всего, его ищет криминальная полиция. Что он им скажет? Стоит ли им что-либо говорить?

Искин сунул руки в карманы плаща и нашел в одном «беретту». Надо же. Вальтер оказался дилетантом, не обыскал, а он сам совсем забыл о пистолете. Сколько там осталось патронов? Он хотел было уже выщелкнуть магазин, чтобы проверить, как услышал множественный топот — не один, не два, человек пять или шесть входили в соседнюю комнату.

— Проходите, — услышал он громкий голос Альфреда-Вальтера.

Осторожно встав, Искин шагнул к стене рядом с дверью, чтобы лучше слышать, что происходит у Костигера. Скрипнуло кресло, что-то стукнуло, кто-то покашлял.

— Вина?

— Нет. Что там за автомобиль на выезде? — спросил глухой голос.

— Такси. Я вызвал его племяннику, — сказал Костигер. — Ему надо будет съездить в город.

— А, деньги сразу в банк? — говоривший хмыкнул. — Я бы сделал также. Но мы и сами могли его подвезти.

Вспыхнул короткий смех.

— Спасибо, не стоит. Крис, подай чемоданчик, — распорядился Костигер.

— Конечно, дядя Альфред.

Искин расслышал шаги, близко с дверью тихо звякнуло, шаги сместились в сторону.

— Вот.

Раздался щелчок, видимо, Костигер раскрыл чемодан.

— Любуйтесь, господа.

— Десять капсул? — спросил все тот же глухой голос.

— Да, — ответил Костигер. — Десять капсул, юниты в физрастворе, готовы к применению. Процедуру я вам описал. Стопроцентных гарантий, как я сказал, дать не могу.

— Ойген, пересчитай.

Капсулы зазвякали в неумелых руках.

— Десять, Лукас.

— Последние?

— Увы, больше нет, — сказал Костигер. — Как вы знаете, Киле-фабрик закрыли, направление признано бесперспективным. Здесь все, что осталось.

— Ну, нам больше и не надо. Ойген.

Раздался повторный щелчок. Чемоданные углы царапнули столешницу.

— Я, конечно, понимаю, что это не мое дело, — сказал Костигер, — но хотелось бы понять, зачем вам юниты? Их слишком мало для массовой вакцинации, а воссоздать их никто не сможет.

Стало тихо. В тишине поскрипывали полы. Обладатель глухого голоса раздумывал, наверное, с полминуты.

— Нам и не нужны массы, — произнес он наконец. — На самом деле необходимо, чтобы нам подчинялись люди, занимающие ключевые посты. Например, канцлер Шульвиг на октябрьском заседании бундесрата по поводу объединения двух стран. Странно, что в Фольдланде до этого не додумались.

— Да, странно, — согласился Костигер.

— Деньги, дядя, — напомнил ему Крис.

— Ах, конечно! Господин Лукас, вы получили товар, и я бы хотел расчета.

— Конечно, — сказал обладатель глухого голоса, — все по еврею Марксу, который в этом смыслил больше всех. Так сказать, живое исполнение формулы товарно-денежного обращения. Вы не еврей, нет?

— Нет, — сказал Костигер.

— Это хорошо. Я признаю, что за товар должны быть заплачены деньги. Виктор.

Искин услышал шаги, потом шлепок пачки купюр на стол.

— Здесь всего тысяча, — после минуты молчания удивленно объявил Костигер.

— Согласитесь, это неплохо, — произнес хриплый голос.

— Мы договаривались о пяти.

— Увы.

— Я не могу…

Потом Искин оглох от выстрелов. Бах-бах-бах-бах! Бах-бах! Костигер вскрикнул всего раз. Его племянник не успел сказать ни слова. Пули впивались в тела и в стену, за которой стоял Лем. Одна насквозь пробила дверное полотно.

Искин присел. Пальцы сжали «беретту». Мальчики под кожей принялись торопливо заводить магнитонную спираль.

Ох, Вальтер! Вальтер просчитался. Юниты — последние, и вряд ли их продавец нужен покупателям живым после совершения сделки. Такие дела всегда решаются очень просто. И информацию о предназначении подготовленных капсул ему раскрыли только потому, что были убеждены в том, что слушатель ни сейчас, ни позже не разгласит информацию третьим лицам. То есть, скоропостижно скончавшись, унесет тайну с собой в могилу.

Замечательные глупцы! Надеются с помощью орднунг-юнитов подчинить себе канцлера Остмарка. Самое гнусное, у них может получиться.

Бах! Бах!

Два последних выстрела были сделаны уже в мертвецов. В воздухе запахло порохом. Искин услышал, как стрелявшие перезаряжаются.

— Виктор, собери деньги, — приказал хриплым голосом тот, кого Костигер назвал господином Лукасом. — Ойген, проверь комнату. Я буду в машине.

Звякнули гильзы. Скрипнув подошвами, господин Лукас вышел. Скорее всего, он прихватил и чемодан. Искин вытянулся, прижался к стене. Он переложил «беретту» в левую руку и наставил ладонь правой на то место, где окажется человек, шагнув в комнату.

— Черт! — услышал он недовольный голос Виктора. — Две банкноты в крови.

— Две — не десять, — ответил ему напарник.

— Я тоже подумал, нахрена нам платить? Он ворованными юнитами торгует, а мы ему плати? По нему, наверное, хайматшутц плачет.

— Ты лучше молись, чтобы он нас не нахлобучил в результате.

— Куда ему!

Искин услышал, как Ойген перешагивает через лежащего. Дверь приоткрылась. Рука с пистолетом проскользнула в щель первой.

— Да тут бардак!

— И что, ничего ценного? — спросил Виктор.

— Погоди.

Дверь закрывала Искина, на время делая его невидимым для заглянувшего в помещение. Ойген просунулся вперед. Его светлая голова показалась на фоне оконных занавесок. Молодой, лет двадцати пяти парень. Убийца. Несколько капель крови темнели на подбородке.

Потом две вещи случились одновременно.

Повернув голову, Ойген увидел Искина. Мальчики-юниты, не дожидаясь команды, разрядили в него спираль.

— О…

Треснула дверь. Звонко брызнула осколками оконная рама. Парня в плеске занавесок вынесло в окно. Мелькнули зеленые штаны, подошвы ботинок, и он исчез, канул внизу. А руку Искина тут же скрутило жгучей болью. Он сполз на пол. Малыши в панике перезаряжали спираль, и успокоить их не удавалось.

Как еще с левой стрелять?

— Ойген!

Виктор, не без основания полагая, что с Ойгеном что-то случилось не по его воле, принялся с криком палить в приоткрытую дверь. Бах! Бах! Бах! Его, видимо, от страха переклинило. Он даже не задавался мыслью, что напарник попадет под огонь, если все еще находится в комнате. Пули оставляли отверстия в обоях, вонзались в бюро, выбивали щепки из косяка. Две ушли в кушетку.

— Сдохни! Сдохни, сволочь!

Виктор прекратил стрелять, только когда в обойме не осталось патронов. Искин услышал, как опустошенный магазин упал на пол, а новый со скрежетом и под причитания: «Ну, входи же, сука, входи!» безуспешно пытается втиснуться в рукоятку. Он выполз в проем. В глазах плыло. У самой двери лежал Крис с залитым кровью лицом. Высокий человек в длиннополом пальто, трясущий мясистыми щеками и суетливо загоняющий в пистолет обойму, стоял от него в одном шаге.

— Эй.

Искин приподнял «беретту».

Человек подпрыгнул от неожиданности. Глаза вытаращились на Искина. Магазин вывалился из пальцев.

— Ты-ы…

Искин выстрелил. Промахнулся. Стрелять с левой руки, когда из правой тянут жилы, и все вокруг двоится, оказалось не так легко. Виктор дернулся, побледнел, но, обнаружив, что даже не ранен, сбросил с себя оцепенение.

— Ах, ты…

Он кинулся на Искина. Правда, не успел и этого: второй выстрел закрутил его волчком, а третий, когда он упал на племянника Альфреда-Вальтера, оборвал жизнь. Какое-то время Искин в упор смотрел на выбритое и мертвое лицо, застывшее в злобной гримасе с приподнятой верхней губой, потом вспомнил, где его видел.

Он покупал мясной пирог для Стеф, когда в пекарню По вошел этот, потом назвавшийся Виктором Раухером. И еще, помнится, пообещал всех чистых китайцев сделать грязными. Вот, значит, какие люди хотят творить историю.

Опираясь на мертвеца, Искин поднялся.

— Виктор! — донеслось с улицы. — Виктор!

Искин усмехнулся. Он выбросил «беретту» и подобрал с пола компактный «зауэр» Раухера, зарядил магазин. Боль в правой руке поднялась до плеча, но притихла. Его мальчики, полные свободы юниты, восполняли свое количество.

Искин знал, через пять-десять минут станет совсем дурно. То, что его шатает сейчас, еще цветочки. Когда-нибудь малыши его сожрут. Да-да. Он поискал взглядом и увидел на полу у стола бутылку с вином. К его удивлению, она не разбилась.

Пробку — вон. Запрокинув голову, Искин сделал несколько глотков. Краем глаза он смотрел, как

мертвый Альфред-Вальтер, скособочившись, сидит в кресле. Что-то никому юниты пользы не принесли. Ни Кинбауэру, ни Берлефу, ни Карлу Плюмелю, ни вот ему.

— Виктор!

Искин вздохнул и пошел спускаться. Ему не хотелось, чтобы человек с чемоданом капсул плюнул на напарников и уехал. Если уж заканчивать дело, то сейчас. Очень хороший день, почти со всем разобрался.

— Виктор!

— Иду, иду, — прошептал Искин.

Он вышел из здания. Метрах в десяти, сразу за бесформенной фигурой выпавшего из окна Ойгена, разворачивалась к выезду светлая «шкода». Лукас все же решил не ждать своих подручных. Это было расчетливо и благоразумно. Хотя и малодушно. Искин заступил взревевшему автомобилю дорогу.

Спусковой крючок сработал впустую. Только сейчас Искин сообразил, что, видимо, вставил пустую обойму и не заметил этого. «Шкода» надвигалась. За лобовым стеклом белело сосредоточенное лицо водителя. Лукас с чемоданом казался тенью на заднем сиденье.

Мальчики, обратился к юнитам Искин, давайте-ка второй раз.

«Зауэр» выскользнул из пальцев. Ладонь открылась в сторону автомобиля. Тяжелые крылья, две фары, вытянутый капот с массивной решеткой радиатора надвинулись, размазались во времени, движение «шкоды» соединилось с дыханием, с током юнитов под кожей, с золотистой полосой солнечного света на камнях.

Лишь бы не вхолостую, успел подумать Искин.

В следующий момент пальцы взорвались кровью, ошметками мяса, облетели до голых фаланг. В полутора метрах от Искина «шкода» словно впечаталась в невидимый столб, зад подлетел вверх, водителя в дожде осколков выбросило через лобовое стекло на капот и под ноги, где он застыл нелепым, неподвижным мешком, Лукаса с заднего сиденья перекинуло на переднее, приложило головой о рулевое колесо и приборную панель, затем под силой тяжести зад с грохотом, звоном, треском опустился обратно.

Искин закричал.

Он упал и поднялся, прижимая изувеченную руку к животу. Казалось, он сунул ее в огонь. Боль ходила по телу, стучалась в голову. Белели костяшки. Юниты пережимали сосуды. Им было страшно, но они знали свое дело. Искин кричал и стонал. И ковылял к «шкоде». Открыл дверцу, левой рукой выволок мало что соображающего Лукаса. У мужчины был сломан нос и порвана щека, возможно, выбито плечо и сломаны ребра. Искин добавил ему в живот ногой. Счастья тебе, урод!

— Где портфель? — крикнул он в зажмуренные глаза.

Плюнул, пошел искать сам. Его трясло. В ушах шумел океан. На передних сиденьях чемодана не было. На задних тоже. Искин нашел его, только обойдя автомобиль. Чемодан вывалился через окошко в задней дверце. По иронии судьбы все десять стеклянных капсул, переложенные какими-то тряпками, уцелели.

Он расколотил их тут же. Брал каждую и с размаху бил о булыжники, отворачивая лицо от осколков. Десять капсул — десять мокрых клякс и миллион осколков. Потом Искин на какое-то время выключился и очнулся уже метрах в пятидесяти от «шкоды». Кажется, он шел к такси. Кисть правой руки была замотана тряпкой из чемодана.

Дома раскачивались, мощеный проезд так и норовил встать дыбом. Солнце играло в прятки. Искин то падал, то вставал. Один раз увидел Стеф. Девчонка смотрела куда-то в сторону и обернулась к нему буквально на секунду.

— Все? — спросила она.

Искин мотнул головой.

— Еще чуть-чуть.

Таксист, увидев его, чуть не рванул с места.

— О,черт! Вы весь в крови!

Искин кивнул и выложил банкноту в сто марок, подобранную со стола у Костигера.

— Все будет ваше.

Он кое-как забрался на заднее сиденье.

— Только без полиции, — сказал он, едва не теряя сознание. — Штаны, рубашку и куртку. И обед.

Таксист помолчал.

— Я тут видел, ребята из хаймвера проехали, — произнес он.

— Кончились ребята.

Таксист хмыкнул.

— А ты из шуцбунда, значит? — спросил он.

И, не дождавшись ответа, завел «фольдсваген».