Токсикология

Ангельская Пыль

Кассета с записью ангела проникла всё-таки в порномагазин, и на неё нарастили обильную плоть. Три белых простака, усталые и сбитые с толку, исчезли в шумящей редакции, которая завивалась вверх, как противопожарный занавес. Автор дневника стоял в роящемся аду психостатики, его края разъело хаотичной токсичностью.

— …право исчезнуть, — говорил он. — Мораль — идеальная машина времени.

В своём доме без окон Капер Тел в замешательстве обнаружил, что его редкая радость прервана дьявольским арлекином, носящимся в эдаком кислотном инферно. Он взорвался, как цепеллин, когда призрак повернул что-то в своих выдутых из стекла руках.

— Тот, кто знает, не говорит; тот, кто говорит, не знает, — пробурчал он. — Поэтому мудрость по-прежнему из рук в руки не передаётся.

В руках у него был «Колокол Свободы», эсхатологическая винтовка, снаряженная, чтобы избежать вознесения — душа жертвы должна совершенно и бесполезно рассеяться. Призрак преломил её и вновь воздвиг, вставив куски собственной клейкой ткани в разрыв, где они сдавились и сжались, как крошечные кулачки.

— Земля, где разум на целые поколения прячется, как рецессивный ген. Посмотри: вызванная законом пещерная жажда устава, карта возможностей, запятнанная родительским долгом, предположение, что тот, кто видит ясно, будет счастлив, осколочный сон плоских жертв. Гигантские машины, не знающие ничего кроме улья. Хорошие люди становятся скелетами. Мишурная тирания унижает героизм. Всё обоснованно и бренно. Безразличие и опыт сожительствуют, и оба гибнут.

Когда он поднял прахобой, лучинки на плечах раскрылись, скатившись по желобкам на крылья, словно плавленый сыр.

— Боже. Мясной мозг в шёлковой мантии. Позволь окинуть взглядом книги, и суждение последует за завистью. Человек преувеличивает это, хотя его глаза обращены на чёрную воду. То, что видел я, превратило бы их в слезоточивый газ. — Он уставился в прицел. — Прах — социален; кости — помеха. Обнажение оружия — чайная церемония Америки. — Он переключил винтовку наоборот и выстрелил в собственное лицо. В сердце хаотичного взрыва ангел провис, как штормовой фонарь. Образ погиб и плёнка, оцепенело осознал Капер, кончилась.

Капер стал одержим этой горькой контрабандой, покупал всё больше порнографии в том магазине и ускоренно просматривал до конца. Несколько анонсов, но никаких ядовитых небесных притч. Призрак должен быть на сотнях, тысячах прежних плёнок. Находили ли их здесь другие? Может, поэтому эти нарочито бесцеремонные бизнесмены возвращались туда снова и снова?

Несколько недель спустя зубья пилы уничтожения поднялись вверх снова, и появился наездник на шторме нервов, его анатомия — сплошь сочленённый пюпитр и свисающие внутренности. Клейкая голова и кристально чистые вечные глаза. Задний фон мчался, как пламя растворителя.

— …эти годы касаются плеча цивилизации. Что испортило Мне настроение, так это правда, её отдельная территория. Голова незнакомца — провинция хаоса, но суматоха триллионов, благочестивый водосброс истерии благословили меня на нанесение увечий. Математика соединяет внутренности головной боли, отвергнутые боги дают пищу сплетням, улыбки растрачиваются на рекламу, мрак бьющих в голень дипломатов, тусклый шпионаж и абстрактная ответственность.

Ангел калибровал этиграфическую решётку на плавниковой пушке. Эта разновидность смертельной метлы превращала цель в чистую информацию, выстраивала её в схему и принимала решение о ней так быстро, как только возможно. Капер не увидел бы её за работой. Эта камбала плотского пляжа казалась набором заявлений бесконечной независимости.

— Жалкие порывы договорённостей, пепел действия, нежелание торжествовать, цыплячья мечта о разрешении на вход, жизнь, потерянная в костре образования, ускорение мучительного разрушения истории, всё расположено в таком порядке, что сила воли тем не менее — согласие. Человек хватает новое блестящее преимущество, наперёд заряженное ошибками и абсурдностью.

Это явно более поздняя плёнка — горечь дутоголового стремительно выросла. Даже психическое буйство, окружающее его, казалось более яростным и настоящим.

— Тела — это уличные одеяния духа, разжиревший футляр имущества. Хотел бы я, чтобы в общей могиле гнили узник живота и лживые глянцевые журналы. Просто девять миль до рта.

— Ангел и пушка были нос к носу.

— Свалка личин никогда не появится.

Пушка исторглась, ангел затрепетал в напряжении причинных связей, и изображение почернело посреди химической вспышки.

Естественно, психологическая бойня, отточенная повторяющимися просмотрами этих обличительных речей, оставила Капера зазубренным и лающим на улицах. Это не было увещеваниями прорицающего реалиста. Это была не цивилизованная боль знания, что мораль существует в тот же момент, что и он, и отстоит на волосок. И не безразличие к человеческому договору верить в какую-либо цель. Это было состраданием к мучениям, которые никогда не кончатся. Он носил белеющую боль в глазах и потел жёлтым, как будто плавился. Он информировал представителей власти, столь изнурённых, что их сигары умирали неоплаканными. Он питался гравием и скипидаром. Наконец, без оглядки и осторожности он поругался с растерянным продавцом насчёт происхождения кассет и немедленно получил по ушам. Он под покровом сумерек вломился в магазин и просмотрел сотни кассет на прилавочном экране, пока не натолкнулся на знакомый порог белой пыли.

— …ибо прошлое — это огонь, притягательный для глупцов. Они будут говорить, что единственное спасение — заменить одну форму страдания на другую. Следи за собой. — По прошествии времени казалось, что ангел окрасился тёмным, как травящая жидкость, окружающая диковину. Его рот стал как зазубренное сопло. Кричащее пламя почти уничтожило заплесневелую куклу, пока он говорил.

— Мучение это беззащитная вселенная. Повесив человека, не удивляйся его реакции. Справедливость принадлежит к иной породе, нежели причина и следствие. Потери имеют измерения — города под дождём скуки и рабства, свет, проданный во имя контроля, гниющие года угодливой доброжелательности, и корабль свободы, разбившийся в океане. Единственное ребро породило лазейку смерти.

Лопающиеся пузырями руки ворочали винтовку, как огромное скорпионье жало. Это была Сварка, ветверная[17] пушка, имплантированная, чтобы высасывать яд из этерического тела хозяина и выбрасывать в сверхконцентрированной форме в цель.

— Избранные считают себя чернилами правды. Просвещённые краснеют чужой кровью. Любовь отвечает обществу искусством; общество отвечает искусству обществом. Вся Библия напечатана мелким шрифтом. Никаких нравоучений — дайте мне лучше место для сопротивления.

Он изогнул отравленное оружие вверх и спустил. Бесконечный колодец токсичности — призрак немедленно оказался подключен к расширяющейся схеме ослепляющего ужаса, усиленного сверх всякой вместимости. Капер лежал на полу, глаза протравлены разрывом контура обратной связи, кишки пытаются вылезти через рот. В подсобке лежали бумаги — он схватил их и убежал.

Капер охотился на духа, следуя за электрическими указателями через город и выцарапывая немодные фразы на ночных стенах. Одна гласила: «Роскошь работает только на низкой скорости». Другая: «Восхвалите вечный скелет Бога». Он не помнил, чтобы писал что-нибудь сквозь вспыхивающее видение и пламя нервов, опрокинувшее его чувства. Он ощущал костно-белое тело внутри собственного и чесался, чтобы содрать маску и истечь своим окончательным лицом в кричащей опрометчивости. Он хотел, чтобы их встречу с дьяволом не разделял порог, и дрыгал ногами, и говорил на красном языке.

Наконец он обнаружил, что входит на переоборудованный склад, и он поднимается по железному лестничному колодцу. Толкнув дверь, он входит на гигантский чердак, пахнущий серой и бензином. Он медленно проталкивается сквозь чёрные буруны — тысячи пушек, каждая из них сломана и восстановлена тысячи раз. В сжиженном воздухе он едва может видеть видеокамеру на штативе, кассеты и патроны, на стенах — тёмные пятна, словно выхлоп самолёта. Его голова раскалывается без воздуха. Он ищет окно, и в это время ангел пробивается через ближнюю стену, осветив квадрат стекла, словно раскалённая спираль. Момент запинается. Рот духа растягивается в молчании. Мутно-осы бьются в его биолюминесцентной голове.

Он проходит через взрыв стекла, и с ним его корона токсической свирепости. Капер не слышит свои собственные крики, ибо вокруг него ревёт ад, выдавливая сначала глаза, а под конец — сердце в крошечную ядерную осень.

Снаружи никто ничего не слышит.

Через стену здания, выше чем может написать человек, начертано граффити, гласящее: «В некоторые вещи не поверишь, пока не увидишь их в зеркале».