Только не говори маме. История одного предательства

Глава 17

В последний день триместра в школе только и говорили о предстоящих каникулах. Мои одноклассники строили планы, обсуждали, как будут веселиться в течение трех недель свободы. Впервые я радовалась тому, что не участвую в этих разговорах. Действительно, что я могла сказать?

Перед самым отъездом бабушка сунула мне в руку несколько банкнот, наказав купить себе что-нибудь. А потом обязательно прислать ей подробный отчет. Я уже все решила: мне хотелось велосипед, и я знала, где его купить. В местном магазине я видела объявление о том, что продается подержанный дамский велосипед за двести десять фунтов. Теперь, когда у меня появились деньги, я твердо решила купить его. И уже мысленно представляла себе, как подъезжаю к школе после каникул и паркую свой велосипед рядом с другими.

Позвонив по телефону, указанному в объявлении, я узнала, что велосипед еще продается, так что в первый же день каникул я направилась по указанному адресу. Сделка заняла всего несколько минут, и я, счастливая, поехала домой уже на собственном транспорте. Переднее колесо опасно дергалось, пока я неумело жала на педали, но уже в течение часа я освоила все тонкости трехступенчатой передачи и научилась держать равновесие. Упиваясь ощущением полной свободы, я уже замахнулась на поездку в соседний город, Гилдфорд, где можно было прокатиться по брусчатке, которая мне запомнилась с тех пор, как мы с мамой ездили туда на автобусе.

У меня еще оставались деньги, так что можно было заглянуть не только в букинистический магазин, но и в любимую мамину булочную. Я даже представила себе, как потекут у меня слюнки от ароматов свежей выпечки. В булочной я могла бы покупать хрустящие батоны, которые так любила мама, и привозить ей к чаю.

Мысленно я уже составила план на все каникулы. Я собиралась выводить Джуди на долгие прогулки, ходить в библиотеку, исследовать окрестности на своем велосипеде. Если бы мне удалось выполнить всю домашнюю работу, пока отец спит, можно было бы ускользнуть из дома, прежде чем он проснется.

Каждый вечер за ужином я рассказывала маме о своих планах на следующий день и чувствовала, как все больше злится отец. Но если я обещала вернуться из Гилдфорда с маминым любимым хлебом, он же не мог запретить мне туда ездить. Во всяком случае, я так думала.

К концу первой недели каникул я уже освоилась в роли путешественницы и позволила себе задержаться в Гилдфорде до раннего вечера. Счастливая, я вернулась домой, чтобы вывести Джуди на прогулку, а потом приготовить маме чай. Моя радость улетучилась, как только я вошла в дом и услышала рев отца:

— Антуанетта, поднимись-ка наверх, живо.

Дрожа от страха, я повиновалась.

— Где ты была? — закричал он, и лицо его побагровело и исказилось от ярости. — Я уже час, как проснулся, хочу чаю. Ты будешь помогать по дому, Антуанетта? Ленивая девчонка. А ну-ка иди на кухню и приготовь мне чаю!

Я пулей слетела с лестницы, дрожащими руками поставила чайник на плиту и взглянула на часы. Было начало пятого, через час должна была вернуться с работы мама. Я решила, что сегодня он уже не успеет тронуть меня, хотя и знала, что этот момент лишь временно откладывается.

Как только чайник вскипел, я спешно приготовила чай, положила печенье на блюдце и понесла ему наверх. Я уже выходила из комнаты, когда вдруг услышала его голос с угрожающей интонацией:

— И куда это ты направилась? Я еще с тобой не закончил.

Мои ноги стали ватными, голова пошла кругом. «Да нет, он не то имеет в виду, о чем я подумала, ведь скоро должна вернуться мама», — убеждала я себя.

— Передай мне сигареты, а сама иди на кухню, готовь матери чай. И не рассчитывай на то, что тебе удастся увильнуть от дел.

Он вперил в меня суровый взгляд, и я испытала ужас, чувствуя, что он едва сдерживается.

В тот вечер он взял мой велосипед. Сказал, что ему так быстрее добираться до работы, одарил нас широкой улыбкой, подмигнул на прощание и укатил на моем бесценном сокровище. Мама промолчала.

На следующее утро я нашла свой велосипед на заднем дворе со спущенной передней шиной, и это потрясение совпало с приходом месячных. Прикованная к дому отсутствием транспорта и тянущей болью внизу живота, я чувствовала себя как в западне, а отец не скрывал своей ярости по поводу того, что его лишили удовольствия. Сначала он заставил меня убраться в доме, потом мне пришлось бегать взад-вперед по лестнице с бесчисленными чашками чая. Стоило мне принести ему чай, как он снова звал меня к себе. Создавалось впечатление, будто спать ему совсем не хотелось, или просто желание мучить меня было сильнее сна. Так прошла вторая неделя моих каникул.

На последней неделе вернулась бабушка, и моя жизнь снова изменилась, поскольку приехала она с определенной целью. Бабушка объявила моим родителям о том, что мне не нравится моя школа. И как она считает, я не протяну в ней еще шесть лет, сорвусь, и тогда об университете можно будет забыть. Мой отец, как ей было известно, не любил Англию, поэтому она хотела помочь нам с переездом в Ирландию. Там частные школы стоили дешевле, и она могла бы оплатить мою учебу в прежней школе. Она даже готова была купить мне новую школьную форму. Как заметила бабушка, здесь у меня не было друзей, с кем было бы жаль расставаться, а в Ирландии, по крайней мере, была большая родня.

Мой отец хотел вернуться. Он скучал по своей семье, где им восхищались и в чьих глазах он выглядел, да и сам себе казался, успешным, в то время как для родственников матери он навсегда остался необразованным Пэдди.

Моя мама согласилась, как обычно руководствуясь принципом «хорошо там, где нас нет». Наш маленький домик был выставлен на продажу и быстро продан, мы снова стали паковать коробки и с началом летних каникул отправились в свою последнюю поездку как семья.

Я тоже надеялась, что это станет началом новой жизни. Я скучала по Ирландии, а моя английская бабушка была слишком редкой гостьей, чтобы ее любовь могла компенсировать тяготы моей жизни в Англии. Так что мы трое, каждый со своими надеждами, покидали Англию, возвращаясь в Коулрейн.

И снова ирландские родственники устроили нам пышный прием. Бабушка встречала нас на улице, и по ее щекам струились слезы радости. Моя мама, не любительница публичной демонстрации чувств, сухо обняла ее, в то время как я скромно стояла в сторонке. Теперь я понимала, что для моей матери дома мужниной родни были трущобами, а их образ жизни не соответствовал тому, к чему она привыкла, но для меня тепло и доброта, которые я здесь встречала, с лихвой компенсировали безденежье.

Повзрослевшим взглядом я оценила жилище бабушки и дедушки совсем иначе. Гостиная, и прежде маленькая, вызвала у меня легкую клаустрофобию, усугубляемую чрезмерной духотой от натопленной печи. Стол, накрытый свежими газетами, кричал о бедности. В уличной уборной оказался трогательный рулон туалетной бумаги. Я знала, что его повесили специально для меня и моей матери. Нарезанные на квадраты газетные листы, нанизанные на гвоздь, предназначались для особ менее чувствительных.

Мои ирландские родственники, должно быть, видели во мне юную копию моей матери. Я говорила, как она, сидела, как она, а манеры, свойственные английскому среднему классу, были заложены во мне с рождения. Теперь, когда я повзрослела, они все пытались разглядеть во мне отцовские черты, но безуспешно. Они видели перед собой дочь женщины, которую терпели исключительно ради отца и никогда не считали членом своей семьи. Так же, как и моя мать, я была гостьей в их доме, и любили меня только из-за отца, но не саму по себе. Думаю, именно поэтому они с такой легкостью решили мою участь спустя два года.

Это была Северная Ирландия конца пятидесятых. И это был Ольстер с его маленькими серыми городками, где обочины раскрашивали в красно-бело-голубые цвета и гордо вывешивали в окнах флаги.

В родном городке моей ирландской семьи мужское население облачалось в черные костюмы и шляпы и гордо вышагивало на демонстрациях в честь празднования «Оранжевого дня». Непреклонные протестанты, жители Коулрейна были верны своему национальному гимну и не любили англичан — «своих избалованных заморских хозяев». Северная Ирландия была полна предрассудков, а ее жители плохо информированы о собственной истории. Нелюбовь к англичанам тянулась со времен ужасов «картофельного голода» XIX века, хотя учителям истории и следовало бы напомнить ирландцам о том, что у многих предки были католиками, которым пришлось поменять веру ради выживания. Но, как ни странно, католиков они ненавидели еще больше, чем англичан. Католики, которые так много потеряли от британского правления и по-прежнему оставались второсортными гражданами, тем не менее гордились своей историей. В то время как семьи вроде нашей вполне могли бы поинтересоваться своим родом, восходящим к вождям, некогда правившим Ирландией и защищавшим ее от вторжения иноземцев, но не считали это нужным и полезным, поскольку однажды уже отреклись от своих предков. За те годы, что я провела в Северной Ирландии, мне удалось понять, что религия не имеет никакого отношения к христианству.

Но в то же время это была страна, где жители всегда помогали друг другу. Во времена голодного детства моего отца соседи делились друг с другом едой. Уже много позже я обнаружила, что в этой стране община выступает единым фронтом и доброта зачастую уступает непримиримости. Но в двенадцать лет я ничего этого не видела; для меня это было место, где я чувствовала себя счастливой.

Хотя я и понимала, что мои родственники уже не относятся ко мне так же, как это было три года назад, я все равно их любила. Я очень обрадовалась, когда мне сказали, что, пока мои родители не подыщут собственный дом, мы с Джуди останемся жить у бабушки с дедушкой, а родители переедут к моей тете в прибрежный городок Портстюарт. Дома моих ирландских родственников были слишком малы, чтобы вместить всю нашу семью, так ч то, как только меня зачислили в прежнюю школу, мои родители уехали, а я стала жительницей трущоб Коулрейна.

Соседские ребята были настроены дружелюбно; казалось, моя непохожесть вызывала у них больше любопытства, нежели агрессии. А может, все дело было в том, что они мечтали когда-нибудь вырваться из дома и отправиться в Англию искать счастья. Даже в столь юном возрасте они видели в ней страну больших возможностей и буквально засыпали меня вопросами о тамошней жизни. Правда ли, что там заработки такие высокие, как говорят? И рабочих мест предостаточно? По окончании школы многие собирались сесть на тот самый паром и отплыть в Ливерпуль, а самые амбициозные мечтали добраться аж до Лондона.

Время, проведенное среди этих грубовато-добродушных детей, принявших меня в свой круг, и многочисленных родственников, которые делали все, чтобы я чувствовала себя, как дома, вспоминается мне как самое беспечное и счастливое. Мне разрешали целыми днями болтаться на улице, водить Джуди на прогулки в парк, играть в крикет, в котором я преуспела. Я прищуривалась, фокусировала взгляд на маленьком мячике и прицельно направляла его в ворота, нарисованные на стенах домов. Меня считали лучшим игроком, а взрослые уважали за то, что я ни разу не промахнулась и не разбила ни одного окна. Я истошно вопила от радости, забивая мяч, а ребята из моей команды дружески хлопали меня по спине и говорили, что я играю неплохо для девчонки.

Да, это было счастливое лето, когда Джуди забыла о том, что она домашняя собака, и стала уличной, гоняя в стаях бродячих псов, и дома меня никогда не ругали за то, что я приходила к ужину грязной. В то же время я с нетерпением ждала начала учебного года. Мне было интересно: помнят ли меня еще одноклассницы, будут ли в классе те же девочки? На оба вопроса ответ был утвердительным.

Я сразу влилась в коллектив, снова почувствовав себя частью школьной команды. Пусть я не была самой популярной девочкой в классе, зато не была и аутсайдером.

Как раз перед моим тринадцатым днем рождения, через неделю после начала учебного года, родители приехали, чтобы забрать меня от бабушки. Они арендовали сборный дом в Портстюарте, где собирались пожить, пока не подыщут что-то подходящее для покупки.