Только не говори маме. История одного предательства

Глава 2

Мои первые воспоминания связаны с тем периодом, когда мы с матерью жили в домике с садом в Кенте, где моя миниатюрная бабушка была частой и желанной гостьей. Едва заслышав ее голос, звавший: «Антуанетта, где ты?», как будто она искала меня, я бросала все свои дела и мчалась к ней навстречу, чтобы оказаться в ее теплых объятиях.

У нее был особенный запах — смесь пудры и ландышей, — и в будущем он неизменно вызывал в моей памяти воспоминания о ней. Вместе с этим ароматом я вдыхала любовь, которая связывала нас с бабушкой.

В солнечные дни она предлагала прогуляться по главной улице Тентердон, и мы обязательно заходили в уютную чайную с дубовыми балками под потолком. Перед прогулкой меня переодевали в чистое платье, мыли мне лицо и руки, расчесывали волосы, чтобы я выглядела достойно.

Бабушка надевала туфли на высоких каблуках, брала сумочку в тон, мама красила губы яркой помадой, припудривала нос, и мы втроем выходили в город.

Официантка в черно-белой униформе провожала нас к столику, и бабушка заказывала послеполуденный чай. Блинчики с джемом и кремом, за которыми следовало розово-желтое мороженое, я запивала соком, а взрослые пили чай.

Моя мать, в платье с квадратным вырезом, с непокрытой головой, весело болтала с бабушкой, которая всегда, независимо от погоды, прятала свои огненно-рыжие волосы под шляпкой. Дамы ее возраста в цветастых платьях, соломенных шляпках или таблетках с улыбкой приветствовали ее, непременно отмечая, как я выросла, комментировали погоду, что мне, ребенку, казалось излюбленной темой разговоров у взрослых.

Среди других особенных событий я выделяла визиты к миссис Триветт, старой школьной подруге моей бабушки, которая, к моему восторгу, готовила изумительные сладости в своем крохотном черно-белом коттедже. Ее сад размером с почтовую марку был заполнен темно-розовыми гортензиями, их пышные кружевные шапки нависали над низкой кирпичной оградой и кивали под порывами ветра. Особенно меня завораживали два гномика с удочками в руках, которые сидели под кустом. Возможно, именно от миссис Триветт передалась моей матери любовь к этим садовым фигуркам.

Бабушка стучала отполированным молоточком по черной двери, и миссис Триветт, в пышном фартуке, открывала ее, выпуская наружу теплый аромат кипящей сладкой смеси, из которой потом получались столь любимые мною конфеты.

Провожая меня на кухню, она показывала, как делаются конфеты. Жирные полоски черно-белой сладкой тянучки подвешивали к крюку, затем вытягивали, пока они не утраивались в длине. После этого миссис Триветт снимала полоски с крюка, некоторые нарезала маленькими кубиками, другие — кусочками покрупнее, скручивая их в пастилки.

Завороженная, я наблюдала за ее работой, а мои щеки раздувались от образцов, которые миссис Триветт разрешала мне скатать самостоятельно и испробовать на вкус. Когда последняя капля сахарного сиропа проскальзывала в горло, я затевала игру, в которую мы играли каждый раз.

— Миссис Триветт, а из чего сделаны маленькие девочки?

Меня никогда не утомлял ее извечный ответ:

— Антуанетта, ну сколько раз тебе повторять? Конечно, из сахара и ванили и из всего самого вкусного!

Я заливалась счастливым смехом, и она награждала меня очередной конфетой.

А в другие дни мама показывала мне игры, в которые сама играла ребенком; эти игры переходили из поколения в поколение. Мы наряжали кукол, лепили из грязи пирожки с помощью маленького ведерка и лопатки. Но больше всего мне нравилось играть с чайным сервизом, который мне подарила бабушка. Сначала я выставляла на салфетку крохотные чашки с блюдцами, за ними чайник и миниатюрный молочник. Потом аккуратно ставила в ряд тарелки. Когда сервировка была закончена, в ход шли маленькие камешки или цветы, служившие сэндвичами и пирожными, которые я подавала своим взрослым компаньонам по игре или куклам. Я разливала импровизированный чай по чашкам, передавая их по кругу, вытирала куклам личики, смахивая невидимые крошки.

Моя мама не только успевала играть со мной в свои детские игры, но и любила одевать меня в красивые наряды, многие из которых шила сама, украшая их пышными оборками по моде того времени.

Сохранилась профессиональная фотография, на которой я, трехлетняя, позировала в сшитом мамой платье в полоску, с белой оборкой. Я сидела, сложив свои пухлые ножки одна на другую, и уверенно улыбалась в камеру. Выглядела я ребенком, обласканным любовью, и я знала, что так оно и было.

Однажды мама привела меня на конкурс «Мисс Перз», и, к ее великой радости, я заняла второе место. Маленькая фотография в рамке заняла почетное место на каминной полке.

Но тем счастливым дням, когда мы были семьей из двух человек, пришел конец. Я столько лет мечтала о том, чтобы они вернулись, и вот, спустя годы, это произошло, но радости не принесло.

Мой отец после войны несколько лет оставался в армии и лишь навещал нас время от времени, привнося в наш быт сумятицу и волнение. Мне он казался, скорее, важным гостем, а не родителем. За несколько дней до его приезда в доме начиналась генеральная уборка, перетряхивали подушки, полировали мебель, натирали полы. Дом наполнялся ароматами выпечки — пекли его любимые печенье и торты, — а в долгожданный день его приезда мама наряжала меня и сама надевала свое самое красивое платье. Нетерпеливо выглядывая в окно, мы ждали, когда откроется калитка и раздастся громкий голос отца, и тогда мать спешила к двери и бросалась в его распростертые объятия.

Отец в то время производил на меня впечатление большого красивого мужчины, повергавшего мою мать в счастливый смех, от которого ее лицо заливалось румянцем. Его приезд всегда сопровождался подарками в виде шелковых чулок для матери и шоколада для меня. Мать терпеливо разворачивала свои подарки, бережно складывая бумагу для дальнейшего использования, а я с восторженными криками срывала упаковку со своего шоколада. Он, великодушный гость, садился в самое удобное кресло и с улыбкой наблюдал за нами.

На мой четвертый день рождения под сорванной упаковкой объемного свертка обнаружился большой, красный плюшевый слон. Взяв его в руки, я подумала, что он куда красивее всех моих кукол. Я назвала его Джамбо и в течение нескольких месяцев отказывалась выпускать из рук. Держа Джамбо за хобот, я таскала его по дому, настаивая на том, чтобы он спал в моей постели и ходил со мной в гости.

Спустя несколько месяцев после того дня рождения отец объявил, что его тянет к гражданской жизни. Он сказал, что хочет проводить больше времени с женой и дочерью. Когда мать услышала эти слова, лицо ее вспыхнуло радостью, и следующие несколько недель я чувствовала, как она возбуждена в предвкушении его возвращения, на этот раз окончательного.

О дне приезда отца я догадалась по запаху выпечки и особенно усердной уборке дома, но прошло еще три дня, прежде чем он наконец приехал. На этот раз подарков после громогласного приветствия не последовало, и за считаные часы беспечная атмосфера, царившая в нашем доме, исчезла навсегда. Началось нарастание напряженности.

После того как меня уложили спать в обнимку с любимым слоником, в мой сон ворвались звуки первой ссоры между родителями. Я ощутила беспокойство. До сих пор мне еще не доводилось слышать таких злых голосов. Я крепче прижала к себе Джамбо, надеясь, что ссора вот-вот утихнет, и вскоре снова провалилась в тревожный сон.

Уже гораздо позже мать объяснила мне, что ссорились они из-за того, что отец пил и играл в карты. Я тогда не понимала истинных причин, но мне было некомфортно. Демобилизовавшись из армии с выходным пособием, отец еще до возвращения домой просадил все деньги за покерным столом, и надежды матери на покупку дома, который она могла бы превратить в настоящий семейный очаг, рухнули. Из того, что рассказала мать в одной из наших редких доверительных бесед, мне стало ясно, что это было лишь первое разочарование из череды грядущих.

Моя мать поняла, что с ребенком на руках и без финансовой опоры ее мечты о собственном доме если и сбудутся, то только при условии, что она сама начнет работать. Но и здесь возникли проблемы. Мало того что в послевоенные годы женщинам трудно было рассчитывать на приличный заработок, рабочих мест вообще осталось крайне мало. Солдаты-победители, задержавшиеся в армии для восстановления разрушенной Германии, возвращались домой, где их ждали массовая безработица, убогие жилищные условия и карточная система. С мрачной решимостью, которая была неотъемлемой чертой ее характера, мать упорно не желала признавать поражение, и вскоре ее настойчивость была вознаграждена. Она нашла работу ночного кассира в гараже, в нескольких милях от нашего дома, и маленькую темную квартиру с освобождением от арендной платы.

Отцу тоже нелегко оказалось устроиться на работу. Хотя он был квалифицированным механиком, единственное, что ему удалось найти, так это место на фабрике, и тоже в ночную смену. Поскольку других предложений не было, он согласился.

Наша жизнь в корне изменилась: теперь каждое утро отец возвращался домой, ворча на усталость, и сразу шел спать, а мать, на плечах которой лежали и дом, и уход за ребенком, спала урывками, лишь когда выпадала свободная минутка.

Хотя бабушка иногда все-таки выводила меня на прогулку, ее визиты становились все более редкими, а дни, когда мы оставались с матерью вдвоем, ушли в прошлое. Я просыпалась в нашей маленькой квартирке, прижимала к себе Джамбо, словно искала в нем опору, и шла искать маму. Не найдя ее дома, я брела в гараж, прямо в пижаме, чтобы побыть с ней. Она никогда не сердилась на меня, просто подхватывала на руки мое еще сонное тельце, смеялась, а потом несла обратно в квартиру и укладывала в постель.

За несколько месяцев до моего пятого дня рождения мы снова переехали, на этот раз в маленький дом с террасой и садом. Отец как раз получил повышение, что означало постоянную работу с более высоким заработком и в дневное время. Ночные смены были слишком утомительны для матери, и теперь, впервые после возвращения мужа, она почувствовала, что может стать полноценной домохозяйкой.

В ночь перед днем рождения я никак не могла уснуть — все гадала, что мне подарят. Уже целую неделю я умоляла маму рассказать о подарке. Не склоняясь на мои мольбы, она лишь смеялась и говорила, что мне следует умерить любопытство и дождаться дня рождения.

Проснувшись рано утром, я бросилась вниз по лестнице, вспоминая, как годом раньше появился Джамбо, и оглядела гостиную. Но ничего не увидела. Заметив разочарование на моем лице, мама сказала, что мы пойдем в гости и там мне вручат подарок.

Я наспех проглотила завтрак, меня одели в пальто, и вот мы с мамой, держась за руки, двинулись к автобусной остановке. Красный двухэтажный автобус довез нас до соседней деревни, в нескольких милях от нашего дома. Выйдя из автобуса, мы прошли к дому, которого я никогда прежде не видела. Я была озадачена. Все никак не могла себе представить, что за подарок ждет меня. Подарки, насколько я знала, обычно покупались в магазинах.

Мать постучала в дверь, и я услышала заливистый лай собак. Волнение нарастало. Джамбо, все еще любимый, постепенно стал отходить на второй план. Уже давно мне больше всего на свете хотелось иметь собственного щенка. Неужели, думала я, сегодня сбудется моя мечта?

Маленькая, пухлая, седая женщина открыла дверь. Возле ее ног крутились несколько черно-рыжих терьеров, они виляли хвостиками, подпрыгивали, приветствуя нас. Пытаясь успокоить собак, она быстро провела нас в большую кухню. Я еще больше разволновалась, когда увидела прямо перед плитой корзину со спящими щенками. А возле нее плюшевое маленькое создание — с черными и рыжими отметинами и яркими жизнерадостными глазками, оно пыталось устоять на еще дрожащих лапках, обнюхивая воздух черной пуговкой носа.

Прежде чем моя мать успела попросить женщину показать нам остальных щенков, я бросилась к этому смельчаку и опустилась на колени. Я сразу поняла, что он хочет быть моим. Взяв щенка на руки, вдыхая его теплый запах, чувствуя прикосновение его шершавого красного языка к своим щекам, я поняла, что мы уже неразлучны; он стал лучшим другом моего детства.

— Тебе этот больше всех понравился? — спросила мать.

Мое счастливое лицо было ответом.

— Тогда он твой. Это подарок ко дню рождения.

Я едва не захлебнулась от восторга, когда поняла, что сбылась моя самая большая мечта. Я поцеловала щенка в макушку черно-рыжей плюшевой головки, и это проявление материнской любви пятилетней девочкой означало, что щенок мой.

— Как ты назовешь собаку? — спросила мама.

В моей памяти сразу возникло еще одно маленькое существо, запавшее мне в душу в тот волшебный день, когда я ездила на побережье. Мы с бабушкой тогда отправились на поезде в городок Рамсгейт на Кентском побережье. Сжимая в руке большой рожок с мороженым, я смотрела на сидевших кружком смеющихся детей. Их взгляды были устремлены на что-то, мне не видимое. Нетерпеливо дергая бабушку за руку, я увлекала ее вперед, неотрывно глядя в ту же сторону, что и дети, пока в поле моего зрения не возникли фигурки Панча и Джуди. Забытое мороженое таяло и стекало по моей руке, а я стояла как вкопанная, завороженная кукольным представлением. Увидев, что Панч набросился на Джуди, я засвистела, а потом вместе с другими ребятами издала восторженный вопль, когда Джуди нанесла ответный удар. Даже после того, как кукольник вышел на поклон со своими фигурками, тайна его миниатюрных персонажей осталась для меня нераскрытой, и моя терпеливая бабушка подверглась шквалу вопросов.

— Я назову ее Джуди, — ответила я.

Тот день рождения навсегда остался в моей памяти самым счастливым воспоминанием о детстве.

Мама записала меня в маленькую частную школу. Каждое утро она отводила меня на занятия, а днем ждала у школьных ворот с неизменной теплой улыбкой. Я чувствовала себя очень взрослой в школьной форме, с карандашами, ластиком и первыми учебниками, тщательно уложенными в холщовый рюкзак, который я носила на плече. Хотя мне и нравилась учеба, все время в школе я проводила в волнении, постоянно думая о Джуди, и с нетерпением ждала последнего звонка. Я наспех проглатывала молоко и сэндвичи, которые мне давали дома, после того как я снимала темно-синюю школьную форму. И только потом мне разрешали пойти на улицу и часок поиграть с Джуди в мяч. Когда мама решала, что мы обе сожгли уже достаточно энергии и пора угомониться, она открывала дверь кухни и звала нас домой. Из рюкзака я доставала либо книгу для чтения, чтобы каждый день учить новые слова, либо книгу-считалку. Я занималась за столом, в то время как мать готовила ужин, а Джуди, обессилевшая, лежала у моих ног.

На Рождество, когда Джуди превратилась из щенка в маленькую собачку, я на сэкономленные деньги купила ей модный красный поводок с ошейником в тон. Теперь, закутанная в теплое зимнее пальто, я гордо выводила Джуди на прогулку, и она резвилась у меня в ногах, а я светилась от радости, когда кто-нибудь из прохожих останавливался, чтобы полюбоваться ею. Счастье стало полным, когда бабушка возобновила свои визиты к нам. Никто так и не объяснил, почему в свое время она перестала приезжать. Спустя годы она призналась мне, что ее возмущало то, что мы живем над гаражом, к тому же она никогда не любила моего отца и не считала его хорошей партией для своей дочери. Хотя к тому времени я была более чем согласна с ней, говорить что-либо было слишком поздно.

Она, как и я, обожала Джуди, которая всегда восторженно приветствовала ее. Бабушка брала собачку на руки, щекотала ей брюшко, за что Джуди облизывала своим язычком ее напудренное лицо.

Приезды бабушки неизменно сопровождались подарками. В основном она дарила книги, которые, если мама была занята, обязательно читала мне.

Когда в феврале родители сообщили о предстоящем переезде в Северную Ирландию, откуда был родом отец, мою радость омрачила лишь мысль о том, что отныне я не смогу так часто видеться с бабушкой. Впрочем, ее бесконечные заверения в том, что она будет приезжать часто, рассеяли мои страхи.

Как бы то ни было, прошло шесть лет, прежде чем я снова увиделась с ней.

Мы регулярно писали ей письма, впрочем не раскрывая правды о нашей семейной жизни. Она никогда не забывала поздравлять с днем рождения и Рождеством, но долгожданное письмо о том, что она приезжает, так и не пришло. Тогда я и не подозревала, какие только отговорки не придумывала моя мать, чтобы отделаться от визитов бабушки. Со временем ее образ потускнел в моей памяти, и я вспоминала ее лишь как человека, который когда-то любил меня.