Только по любви

ГЛАВА 7

Побоище было неистовым: вихрь ударов, звенящих по щитам, пыль и пот, вопли, ржущие лошади, мучительные стоны, крики ярости атакующих. Долгие мгновения в гуще этой беспощадной рубки внимание Рэнда было поглощено раскаленным жаром битвы и ощущением, от которого бросало в дрожь, — он был снова на Босвортском поле, и все зависело от того, убьет ли он раньше, чем могут убить его.

Мысль об Изабель, сидящей в павильоне короля, отвлекла его от этого. Она наблюдала, и вряд ли ей нравилось видеть поверженные тела. У него был знак ее расположения, и он должен нести его с честью и доблестью.

Она передумала. Почему она это сделала? Почему?

Рэнд не мог поверить, что она позвала его назад. Он был уверен в том, что она презирает связь с человеком низкого происхождения, ненавидит его за то, что он настаивал на своих правах мужа. Изменила ли она свое мнение о нем? Было ли это способом сказать, что она с нетерпением ждет ночи?

Это казалось невероятным. Что тогда подвигло ее? Приказ Генриха? Смущение королевы? Осознание того, что за ней наблюдает толпа? Она не была такой жестокосердной, как хотела казаться. Также было возможно, что она не хотела отвергать его на людях.

Или перемена в ее сердце могла произойти из-за малыша на поле и его усилий спасти его. Это было сделано не для того, чтобы получить ее одобрение, а для спасения ребенка. Все же, возможно, она увидела, что он ценит молодые жизни.

Опять же, двигать ею могла ревность, нежелание позволять мужу носить знак расположения другой женщины. Не то чтобы он собирался принять знак от любой другой женщины, кроме своей жены. Он бы не оскорбил ее так перед всем двором, как бы она ни вела себя с ним. Это было делом принципа.

Высокие принципы — вот чем он руководствовался. Он попросил у нее знак расположения, потому что иметь его было его правом, а ее обязанностью было его дать. Он не имел особого значения, никакой необычной силы, не служил талисманом. Шелковое трепетание его на руке не воодушевляло его или заставляло его сердце наполняться гордостью. Нет, совсем нет.

Стук копыт позади него переключил его внимание на драку. Он развернул своего коня, Тень, чтобы отразить атаку с тыла. Грейдон и Хэнли атаковали одновременно с обеих сторон. Их клинки свистели над его головой. Увидев блеск острия меча Грейдона, он мрачно признал, что оно не было затуплено.

Защищаясь щитом против колющего удара Грейдона, он попытался уклониться от удара Хэнли, который все же был настолько сильным, что обрушился на его шлем, примяв его к черепу. Он увернулся от второго колющего удара Грейдона, блокировал еще один. Хэнли, матерый ветеран турниров, пришпорил своего коня, так что он врезался боком в серого, пока Рэнд был занят Грейдо-ном. Однако вместо того чтобы рубить тяжелым клинком, он рванулся вперед в седле, протягивая свою ручищу в перчатке и пытаясь сорвать знак Изабель.

Слепящая ярость снова охватила Рэнда. Он рубил и делал обманные выпады с беспощадным искусством и всплеском безграничной силы. Его мышцы скользили с неистовой хорошо смазанной точностью одного из адских механизмов Леона. Боевой меч звенел о меч Хэнли с такой силой, что казалось оба разобьются вдребезги от такого удара. Где-то справа он заметил, как его единокровный брат мчится к нему, чтобы присоединиться к односторонней битве. К его удивлению, Мак-Коннелл подъехал в облаке поднятой пыли, но внезапно изменил направление и снова ускакал прочь.

Тут же Рэнд нанес удар слева, который выбил Грейдона из седла. Лошадь противника встала на дыбы, запутав ногу в стремени, так что сводный брат Изабель взвыл и упал головой вниз. Животное в ужасе унеслось прочь, волоча за собой всадника. Хэнли, ругаясь, отступил и помчался за своим другом, чтобы конь не затаскал его до смерти.

А Рэнд, чувствуя, как ярость кипит и жжет его вены, продолжал драться. Он атаковал, рубя направо и налево, притесняя силы противника до тех пор, пока вдруг он с его отрядом не достигли дальнего конца поля и рев толпы, наконец, рассеял туман жажды крови.

Радостные возгласы, одобрительные восклицания и крики победы — ничего из этого не имело значения. В ушах у Рэнда звенело, его кожа горела под нагретой солнцем кольчугой, и каждая мышца его тела болела. Пот заливал ему глаза. Никто из окружающих мужчин не был ему знаком. Его единокровный брат преследовал блуждающего рыцаря из лагеря противника до дубовой рощи, собираясь взять выкуп. Брэсфорд поскакал к палаткам рыцарей на дальнем конце поля.

Не успел он проехать и половину пути, как раздался звук труб. Герольд короля вышел вперед и назвал его имя. Он должен подойти и получить свою награду как победитель турнира.

Рэнд сделал, как должен был, хотя эта честь ничего не значила. Он уже получил единственную награду, которую ценил. Он получил

Изабель в супруги и заявит о своих правах на нее, даже если сам дьявол попытается помешать этому.

Наградой было золотое кольцо, украшенное резным сердоликом, которое Генрих снял с собственной руки. Рэнд сидел и долго смотрел на королевский перстень. Это было то, что можно было однажды передать по наследству сыну, вместе с историей, как оно было выиграно в борьбе за его жизнь против брата его жены. Скажет ли он, что его жена хотела, чтобы он погиб? Это он должен был узнать.

Между тем по обычаю необходимо было подарить награду, полученную в турнире, даме, чей знак расположения носил победитель. На короткое мгновение его рот растянулся в улыбке при этой мысли. Он поцеловал кольцо и протянул его жене с глубоким поклоном. Затем, пришпорив коня, уехал с поля.

Некоторое время спустя оруженосец Дэвид нашел его, наполовину ослепшего от боли в голове и шатающегося среди воинов, которые шумно праздновали вокруг бочки эля. Парень провел его и серого назад к Вестминстеру. Там он помог Рэнду снять кольчугу, обнаружив, что удар по шлему так изогнул его, что его нельзя было снять. Кузница была единственным выходом, и они направились туда. Огромный детина и его молоток почти оглушили Рэнда, когда он с лязгом отбивал металл по кругу, пока тот стоял на коленях, положив голову на наковальню, в позе, слишком похожей на обезглавливание, что не утешало.

После этого Дэвид, неся шлем под мышкой, провел Рэнда в новые апартаменты, предназначенные для него и его невесты. Там они и обнаружили Изабель, которая ждала их с гневом и нетерпением на бледном лице.

— Где вы... — начала она, затем остановилась, когда посмотрела на его висок. — Вы ранены. Я боялась этого.

— Боялись? — спросил он, огорошенный удивлением и пульсирующей мучительной болью в голове.

— Когда я увидела, как Грейдон и Хэнли атакуют вас. Это была подлая уловка напасть на вас вместе и из-за спины.

— Все считается честным на побоище, — сказал он, дотронувшись пальцами до своей головы и увидев, что они запачкались кровью.

— Это было трусливое нападение, два на одного, недостойное рыцаря или дворянина.

— Но такое, которое, я думаю, вы бы не отказались увидеть.

Она изумленно смотрела на него долгое мгновение; ее глаза

стали скорее хмуро-серыми, чем зелеными.

— Как вы можете говорить такое?

Она тревожилась за него. Это было изумительная новость, так как он подозревал, что атака могла быть по ее просьбе. Он почувствовал, что головная боль начала утихать.

Какой холодной она выглядела здесь, в тишине их комнаты, и настолько далекой от жестокости Тотхилл-Филдс, как будто ему приснилось, что она там присутствовала. Ее служанка заменила белый шелковый рукав, который остался у нее после того, как она отдала ему другой, на два новых из бледно-зеленой парчи⁶ с золотой нитью. Они подходили не идеально, но достаточно близко. После этого Изабель, должно быть, отпустила женщину, поскольку ее не было в комнате. Если только она не пряталась за балдахином кровати.

Балдахин в комнате, предоставленной им по приказу Генриха, был из синей шерсти, вышитой полевыми цветами. Кровать была такой большой, что занимала добрую треть комнаты. Он отвел от нее взгляд, но тот вернулся против его воли.

Изабель не обратила никакого внимания на его смущение. Обернувшись к Дэвиду, она нахмурилась:

— Почему ты стоишь? Сейчас же принеси теплой воды и бинты.

Улыбка пробежала по четким, правильным чертам лица юноши,

несомненно, потому что забота, скрытая под раздражением, была более знакома ему, чем беспокойство. Оставленный своей матерью у ворот женского монастыря в День святого Давида, выросший с его острыми на язык обитателями, он испытывал ее на себе большую часть своей жизни. Закрыв голубизну глаз ресницами, он склонил золотую, как гинея, голову в поклоне и пошел выполнять ее поручение.

Рэнд не ошибся, когда думал, что беспокойство о нем Изабель было личным, независимо от ее тона. Он был ее мужем и был ранен, нося знак ее расположения. Ее обязанностью было поухаживать за ним, и она этим займется. Этого только и следовало ожидать.

Ему не нужна была безразличная помощь. Внезапно ему захотелось ее сострадания, ее женской ласки, интимной близости. Причиной этого опасного желания, он знал, было безумие битвы. Все мужчины, когда она заканчивалась и они обнаруживали, что все еще живы, требовали этого основного подтверждения жизни. Если бы он овладел ею сейчас, это было бы отчаянное и бездумное соитие.

Она заслуживала большего. Она требовала нежного и более предупредительного введения в интимные отношения на брачном ложе. Осознание этого не помешало ему покачнуться к ней под действием тяги инстинкта, такой сильной, что ее отрицание жгло в глазах, как кислотой.

— Садитесь, пока вы не упали, — сказала она, беря его за руку и ведя к табурету. Стоя перед ним так близко, что он мог протянуть руку и схватить ее мягкое тело, если бы осмелился, она подняла руку, чтобы запустить пальцы в его потные прилипшие волосы.

Это было так хорошо, что из его горла вырвался низкий стон. Он закрыл глаза, чтобы насладиться этим ощущением.

— Я причинила вам боль? — Она отдернула руку. — Простите, но что-то надо сделать. Порез на вашей голове кровоточит.

— Нет, — хрипло сказал он в знак протеста против того, что она перестала прикасаться к нему. Он жаждал ее прикосновения, даже если это было не лаской.

— Вы не можете оставить так, как есть.

Конечно, мог, и часто так и делал после турнира. Медленная влажная струйка, которую он чувствовал, была скорее неприятна, чем опасна.

— Дэвид может позаботиться об этом позже.

— Ваш оруженосец вряд ли умеет орудовать иголкой, а это умение необходимо, я считаю.

— Вас бы удивили его умения. — Со светлыми волосами и мозгами, Дэвид оказался незаменимым во всем. Хотя Рэнд называл его своим оруженосцем, парень не стремился стать рыцарем, называя себя вместо этого слугой. В том, что он не всегда им останется, Рэнд был убежден. Поэтому он научил Дэвида тому, что знал о хороших манерах, учтивости и галантности вдобавок к практическим навыкам владения мечом и копьем, которые ему потребуются, чтобы остаться в живых.

— Остается еще праздничный пир и представление, где вам надо присутствовать, прежде чем вы сможете отдохнуть, — настаивала она. — Вам придется снова переодеться в свадебный наряд, и вы не можете запачкать весь шелк кровью.

— Нет, — сказал он со вздохом. Рубашка, дублет и рейтузы, которые он носил во время турнира, были грубой одеждой. Более подходящей для крестьянина, чем для джентльмена, хотя соответствующей этой цели. Они были пропитаны запахом горячего металла, чистого жира, лошадей и возбужденного мужчины, но он ничего не мог с этим поделать, пока не вернется Дэвид. Ей придется терпеть это, как и все остальное в их браке. — Простите.

— За что? Не ваша вина, что вы истекаете кровью. Я не могу понять, чего добивался Грейдон. Выкуп ему не нужен.

— Я сомневаюсь, что это была его цель, — сказал Рэнд, скривив губы.

— Что же тогда?

— Возможно, Хэнли хотел увидеть меня мертвым.

Она очень мило поджала губы, и ее кожа покраснела над вырезом платья. Она начала дергать за узел, который держал ее шелковый рукав, сильно запачканный, на его руке и который Дэвид укрепил по его настоянию, когда снимал кольчугу:

— Это ему бы ни принесло никакой пользы, так как король заявил о праве выбирать моих мужей для меня.

— Или еще Грейдон мог видеть себя управляющим Брэсфордом и его рентой от вашего имени. — Он схватил ее за запястье, когда она развязала шелковый рукав и хотела отбросить его в сторону. Взяв невесомый шелк, он сжал его в руке.

Она едва взглянула на то, что он делает:

— Он мог также затаить злобу на вас за то, что призвали его к ответу в Брэсфорде за мой сломанный палец. Он злобный примитивный человек.

Можно было сделать вывод, что остальные не были такими. Причисляет ли она его к более достойным людям?

— С другой стороны, моего единокровного брата, — сказал Рэнд, размышляя, — нельзя назвать простым. Я сомневаюсь, что он стал бы делать что-то столь очевидное, как попытка довести меня до виселицы. Тем не менее было бы полезно узнать, дружеские ли у него отношения с Грейдоном.

— Высчитаете...

— Он мог присоединиться ко мне, чтобы отразить атаку Грейдона и Хэнли. Он этого не сделал.

— Возможно, он думал, что вы способны справиться с ними сами.

Это было правдой.

— Может быть.

— Должно быть, его возмущает то, что вы находитесь на его месте.

— Не его место, а мое сейчас, — ответил он. Ее грудь была так близко, ее нежный изгиб над лифом был более притягателен, чем медовуха. Он ошеломленно смотрел, как его рука поднялась сама по себе и обхватила округлость, касаясь огрубевшим большим пальцем там, где, как он думал, должен был быть спрятан сосок. Чувствовать, как он немедленно затвердел под тканью, видеть его маленький, четкий контур, было неосознанным удовольствием.

Она тихо вдохнула через раскрытые губы. Когда они встретились глазами, в ее глазах горела страсть. Казалось, она даже наклонилась к нему, прижимаясь к его руке.

Шаги, легкие и быстрые, послышались в коридоре. Ее ресницы опустились вниз, и она отошла от него:

— Не надо.

Он позволил своей руке произвольно упасть.

— Кажется, я должен подчиниться вашим желаниям еще раз, — сказал он тихо, когда Дэвид отпихнул дверь локтем и внес в комнату две кадки горячей воды из кухонных котлов. — Но это не будет длиться вечно.

Она оставила его на попечение Дэвида, как он и ожидал, а также чего он хотел, пока был так уязвим к ее близости. Хотя он не был уверен, что придет время, когда он будет действительно сильнее. Его верный оруженосец сделал три стежка на его брови без всякой суеты, как будто зашивал дырку в его рейтузах, и был намного менее смущенным, пока этим занимался. Затем парень принес ивовую кору от головной боли и кружку эля, чтобы запить горечь, а потом одел его снова как жениха. К тому времени, как протрубили к обеду, он был готов занять место за высоким столом в зале Генриха.

Им прислуживал Дэвид, следя за тем, чтобы у них с Изабель была свежая вода с запахом мяты и кардамона, которой можно было помыть руки, и чистые полотенца, чтобы их вытереть, наливая им пряное и разбавленное вино, принося им тарелки с едой и сладостями. Они отведали копченого угря, бульон с жареной говядиной, оленину в красном вине, свиные ножки с яблоками, запеченными в собственном соку, фаршированного журавля, который был подан в перьях, и ржанок в пирогах, кресс-салат и горох, приправленный медом и шафраном. Тем временем хор мальчиков из аббатства спел а капеллу, его сменил жонглер, который жонглировал драгоценными апельсинами, а также египтянин, который сыграл зажигательную мелодию на виоле, пока танцоры крутились и топали позади него. Марципан и нуту подали вместе с дикими грушами, мягким сыром, орехами и более пряным вином.

В середине трапезы среди мелкой знати за одним из боковых столов Рэнд заметил Хэнли. Грейдона не было нигде видно, неудивительно, так как Дэвид доложил, что он лежит наверху в кровати с ранами, полученными на турнире. Мак-Коннелл был, видимо, так далеко, что его закрывали другие гости, поскольку он не мог увидеть его ни над солонкой, не ниже ее. Рэнд почувствовал сожаление из-за этого удаления, считая, что его единокровный брат должен сидеть среди дворян. Все же, он ничего не мог с этим поделать.

Насытившись наконец, они с Изабель помыли руки снова в струе воды, пахнущей травами, которую лил Дэвид, вытерли их полотенцем, затем откинулись назад в ожидании представления. Это действо театра масок в какой-нибудь аллегорической пьесе и другой комической чепухе будет, безусловно, последним развлечением вечера. Слава небесам за эту небольшую милость.

Леон, Мастер празднеств, представил произведение собственного сочинения, стоя перед ними с изяществом и уверенностью в черного-белом костюме, вышитом бриллиантами и увешанном по краям шелковой туники и швам рукавов колокольчиками. Его поклон королю и леди Маргарет, его матери, был глубоким; его королеве, Елизавете Йоркской, даже глубже. Его голос был хорошо поставлен, так что достигал дальних углов гулкого зала и ушей каждого из присутствующих, когда он попросил внимания. Он создал живую картину специально для этого события, такую, которая популярна при веселом дворе молодого Карла VIII Французского под регентством его сестры Анны. Она была улучшена неким образом, но времени на подготовку было мало. Он попросил их снисхождения к несовершенствам. Повернулся к концу зала, где находились входы и выходы в кладовую, буфетную и деревянную кухню. Сейчас они были закрыты занавесом. Леон взмахнул рукой, и нестройно зазвенели колокольчики.

— Ваши величества, благородные джентльмены и прекрасные дамы, — звонко огласил он, — я представляю вам La Danse Macabre1!

Занавес отдернулся при помощи невидимых рук. За ним показалась группа мужчин и женщин в черно-белых костюмах, освещенная сзади толстыми свечами в напольных подсвечниках. Мантии с капюшонами покрывали их головы, как саваны. По их одеяниям можно было узнать священника и короля, аристократов, купцов, горожан и крестьян. Некоторые имели зияющие раны, а другие были истощены болезнью. Среди них были старые и молодые, даже дети. Лица актеров были вымазаны белым с нарисованными черными овалами глаз и кругами, выражающими горе, там, где должны были быть их рты.

— Мертвый... — прошептали пол дюжины голосов, включая Изабель. Рэнд, посмотрев на нее, увидел, что ее лицо было таким же бледным, как и фигуры, предоставленные для их развлечения. Посмотрев в направлении ее дикого взгляда, он увидел почему. Одна из женщин была молодой матерью. Ее можно было узнать

¹ Пляска смерти (фр.).

по набитой кукле, которую она несла; та свободно свисала с ее рук в безвольной наготе мертвого младенца.

Посмотрев на королеву, Рэнд обнаружил, что Елизавета Йоркская не упустила подтекст пьесы. Она держала руку у рта, пытаясь подавить протест или тошноту, и ее длинные аристократические пальцы слегка дрожали. Леди Маргарет сидела рядом с ней с другой дальней стороны с видом сурового терпения, поджав губы с презрением.

Глаза Генриха сузились, когда он обратил свой взор на Мастера празднеств. Он откинулся на высокую спинку трона, стуча кончиком пальца в медленном постоянном ритме.

Сейчас тошнотворная живая сцена двигалась, выстраиваясь в линию, качающуюся под медленный и ровный ритм барабана. Треть участников продвигалась, шаркая, вперед между рядами столов, волоча за собой свои извивающиеся простыни, а несколько самых дюжих из них тянули и тащили что-то, похожее на коробку, которая катилась неуклюже, с грохотом и скрипом. Когда оно стало перемещаться вслед за остальными, последняя часть мимов последовала за ней.

Это представление вряд ли можно было назвать веселым, таким, какое обычно ждут на свадьбе. Волосы на тыльной стороне шеи Рэнда встали дыбом. Нахмурившись, он сел прямо на стуле, каждый его нерв был напряжен.

Лютня, арфа и псалтерион сменили равномерный ритм барабана воющей мелодией в минорном ключе. Болезненные фигуры начали резвиться, обниматься и забавляться в медленной и похотливой пародии. Некоторые притворялись, что испытывают наслаждение, чмокая губами. Некоторые имитировали совокупление. Некоторые периодически тыкали пальцем друг в друга. Мужчина как будто снял свою голову и засунул ее под мышку.

За одним из нижних столов одна женщина застонала. В другом конце зала мужчина пробормотал непристойный комментарий и его товарищ нервно усмехнулся.

Мимы приблизились к высокому столу, спотыкаясь, чуть не падая, когда кланялись и делали реверанс королю и королеве с таким преувеличенным почтением, что это было чистой пародией.

Рот Генриха превратился в линию, но он воздерживался от действий.

Рэнд мог догадаться почему. В прошлом о короле говорили, что он не обладает чувством юмора, и он не хотел, чтобы этому было подтверждение. Если французская королевская семья могла найти немного развлечения в этом мерзком спектакле, тогда все будут ждать, что Генрих выкажет презрение к нему, которое припишут его суровой природе, а не неудачной забаве. Кроме того, он может еще измениться в середине акта на какую-нибудь безвкусную, но смешную сатиру о счастье в браке.

Сам Рэнд не видел в спектакле ничего смешного. Однако он имел смысл. Все были равны в этой пышной процессии мертвых, говорил он. Молодые и старые, богатые и бедные — никто не избежал чистилища душ, никто не нашел вечной жизни. Это была идея, которая казалась ему разумной, хотя, по его мнению, не имела отношения к свадебному пиру. Также она не подходила для того, чтобы представлять ее перед королем, чье право занимать трон было спорным, поскольку он не мог доказать своего происхождения от законного царственного предка.

Было легко увидеть в этом заговор Йорков или, по крайней мере, что к этому приложили руку сторонники Йорков. Наклонившись немного к Изабель, Рэнд тихо спросил:

— Что вы думаете?

— Пошло, — она произнесла так тихо, что только он мог услышать, — и довольно страшно. Я не могу понять, чего добивался Леон.

— Это надо остановить, но я не вижу Мастера празднеств.

Она пробежала глазами по мимам, столам и за ними:

— Кажется, он ушел. Я думаю... Я считаю, что Генрих должен увести Елизавету.

— Предложите это ему, — живо прошептал Рэнд.

Она сделала, как было сказано: потянулась, порхнув пальцами как раз над напряженной рукой короля, не прикасаясь к нему, чтобы привлечь его внимание, и зашептала ему в ухо после того, как он разрешил ей говорить. Мгновением позже Генрих дал знак своей матери, которая встала и, не оборачиваясь, покинула зал.

Затем встал король и предложил руку королеве. Они начали поворачиваться.

Мимы достигли незанятого пространства перед высоким столом, рассредоточиваясь таким образом, чтобы большая коробка, которую они катили со скрежетом и лязгом металлических колес, оказалась прямо перед троном. Когда король повернул голову, чтобы посмотреть, один из крепких механиков вышел вперед и раскрыл двойные двери, которые находились спереди коробки.

Из них с шумом вырвались высокие языки пламени, пылающего внутри самодельной огневой коробки. Короля отбросило назад, и он увлек за собой королеву, хотя, казалось, был заворожен огненным содержимым нового хитроумного изобретения. Повернув голову, Рэнд увидел, что в огне горели крохотные металлические фигурки мужчин, женщин и детей. Грохочущий механизм заставил их корчиться от боли, как будто в агонии, мучаясь от обжигающего жара.

Коробка была миниатюрным адом, и ее пламя разгоралось все выше и выше.

— Уходите, сир! — прокричал Рэнд Генриху. — Сейчас же!

Генрих сделал длинный шаг назад, затем еще один. Он развернулся, заставляя королеву идти впереди него в задний коридор, который вел в их апартаменты. Рэнд схватил Изабель за руку и поставил ее на ноги, поворачивая ее, чтобы она последовала за королевской четой.

Огневая коробка взорвалась с приглушенным грохотом. Огонь вырвался из нее, достигая высокого стола. Рэнд пнул ногой тяжелую доску стола. Когда она упала, он схватил Изабель и увлек ее за собой, бросаясь на пол за этим прикрытием.

Крики боли и ужаса, стоны страха раздавались со всех сторон. Возгласы, проклятия и отчаянные молитвы звенели под высоким потолком. Скамьи были перевернуты, многие столешницы сорвало с козел. Глухой стук бегущих ног создавал приглушенный шум, а за этим всем был слышен треск пламени.

Рэнд вскочил, бросив один взгляд, чтобы убедиться, что король и королева исчезли в заднем коридоре. Изабель была потрясена, но невредима.

— Стойте! — прокричал он паникующей толпе. — Не бегите! Снимите скатерти со столов, чтобы сбить огонь. Принесите бочки с вином и водой. Затаптывайте пламя на тростнике. Приступайте! Сделайте это сейчас же, или все погибнут в дыму!

Несколько мужчин задержались, попытались вернуться назад. Этого было недостаточно. Поставив Изабель на ноги, он скомандовал ей следовать за королем и королевой и проследил за тем, как она ускользнула в этом направлении. Он схватил королевскую скатерть, спрыгнул с возвышения и начал сбивать пламя.