Только по любви

ГЛАВА 11

Изабель очнулась от восхитительного сна и почувствовала изысканную ласку на самом пике ее груди. Настолько чувствительной стала она к таким вещам за последнее время, что ее сразу же захлестнула волна желания. Из горла вырвался глубокий гортанный звук, и она попыталась повернуться, но не смогла. Рэнд наклонился над ней, опершись одним локтем на матрац рядом с ней и придерживая ее одним коленом, так что она была зажата между его рукой и нижней частью его тела.

Она спала без одежды, как делали многие летом. Он снял с нее простыню, чтобы грудь была обнажена. Сейчас он дотрагивался до нее только огрубевшей от меча поверхностью ладони, водя маленькими кругами по ее соску, едва касаясь тугого и нежного бутона.

Она медленно подняла ресницы, все еще до конца не проснувшись. Лицо ее мужа было серьезным, сосредоточенным. Он смотрел на то, что делает, и ее реакцию, как будто не было на свете ничего столь же очаровательного. Прикосновение с таким вниманием было волнующим само по себе.

— Вы сегодня поздно, — сказала она улыбаясь.

— Были дела.

— Правда? — спросила она, но без особого любопытства. В глубине его взгляда был жар, который она научилась распознавать. Он не собирался спать, подумала она, сейчас, когда присоединился к ней на перьевом матраце. Он был абсолютно обнажен.

— Мне нужно было сходить по ягоды.

Небольшая складка пролегла между ее бровями. Она не была уверена, что правильно расслышала:

— Ягоды?

— Вот они. — Он отнял ладонь от ее груди и потянулся, чтобы взять небольшой горшочек, который стоял на матраце рядом с ее плечом.

В горшочке была малина. Ее сладкий, сочный аромат донесся до нее. Легкое подозрение о его намерении возникло у нее, когда она вспомнила песню, которую он наигрывал, хотя она не могла в это поверить.

— Едва ли задание для рыцаря, — сказала она слегка охрипшим голосом.

— О, я не собирал их сам, а только поискал в городе.

Сунув руку в горшочек, он взял пригоршню. Приблизившись

к ее груди, он положил ярко-красные ягоды, по одной, глубоким полукругом от одного плеча до другого, так что линия изгибалась как раз над ее сосками. Несколько ягод не удержались на молоч-но-белых холмиках, которые он пересек, и скатились в ложбинку между ними. Он наклонил голову, его лицо было серьезным, когда он подобрал беглецов губами и языком и с хрустом раздавил их своими белыми зубами.

Чувство влечения охватило нижнюю часть ее тела:

— Рэнд...

— Шш, — сказал он, его теплое дыхание обдувало ее грудь.

— Что ты делаешь?

— Делаю ожерелье на замену ордену Подвязки, который ты сняла. — Еще одна пара ягод сорвалась с кручи, и он последовал за ними, оставляя дорожку поцелуев там, где они катились.

— Это не обязательно, — запротестовала она, задыхаясь. — Только дай мне подняться и...

— Не отказывай мне, прошу. Я думал об этом весь день.

— Правда? — Поверхность ее груди горела. Пульсирующий жар пронизывал ее вены. Ее сердце билось под грудью, добавляя неустойчивости съедобному украшению, которое он пытался сделать.

Он наклонил голову в торжественном согласии, когда, бросив цепь из малины, он выстроил маленькую пирамиду из ягод в ложбинке, где скопились упавшие.

— С тех пор как я увидел тебя в большом зале, мой рот жаждал попробовать их вкус и тебя.

Какую женщину не соблазнит такое признание, не говоря уже о сладком посасывании его рта на ней, когда он захватывал ягоду и ее сосок вместе с ней? Она закрыла глаза, в то время как по ее венам потекло опьянение и ее нежная женская суть стала нагреваться, набухать. Хотя одна ее рука застряла между их телами, другая была свободна, и она подняла ее, запуская пальцы в его волосы.

Он застонал от удовольствия, или так показалось. Через мгновение она почувствовала, что он передвинулся, потянулся за чем-то, возможно, еще за ягодами.

Ощущение на ее коже было другим, он почувствовала брызги, легкие, как перышко. Через ресницы она увидела бледно-золотой сахар, который сыпался с его пальцев, падая на ягоды, которые он положил. Должно быть, стоило больших усилий, чтобы при помощи ступы и пестика перемолоть его так мелко, думала она почти бессвязно. Или, может быть, Дэвид был привлечен в этому занятию. Хоть бы он не имел понятия, для чего это нужно его хозяину.

— Ягоды оставят пятна, — сказала она, пытаясь рассуждать разумно. — Что подумает Гвинн?

— Мне все равно. Если она скажет что-нибудь, пошли ее ко мне. — Рэнд продолжил таким же задумчивым тоном, его взгляд был сосредоточен, когда он взял еще щепотку сахара и наблюдал за тем, как он рассыпается по коже. — Я видел твоего друга сегодня.

— Д... да? — спросила она, запинаясь, когда он начал, очень нежно, давить малину в сладком сахаре одним твердым кончиком пальца.

— Леона, Мастера празднеств.

Ее глаза широко распахнулись:

— Правда?

— Кажется, он в порядке. Ты знала, что он все еще во дворце? — Он говорил, прикасаясь губами к ее коже, как раз перед тем, как его бархатистый теплый язык слизнул капельку подсахаренного малинового сока с ее соска, затем совершил набег на чувствительный бутон, требуя большего.

— Как... как я могла? — ответила она сбивчивым шепотом.

— Он был недалеко от нашей комнаты. Я думал, что ты могла ожидать визита.

Она слегка покачала головой:

— Я понятия не имела, что он рядом.

Рэнд пододвинул еще одну ягоду к пику такого же розово-крас-ного цвета, который привлек его внимание.

— Он хотел поговорить с тобой, чувствовал, что ты проявишь сочувствие. Казалось, он... не хотел признавать во мне твое доверенное лицо, но в конце концов я его уговорил.

Ее голова начала проясняться, преимущественно из-за стальной нотки, которую она услышала под спокойным тембром голоса Рэнда. Игнорируя пульсацию между бедер, как только могла, она сказала:

— Вы дрались?

— Как ты могла подумать? Твой Леон говорил свободно, поскольку у него тоже были ко мне вопросы. Он хотел знать, видишь ли, могу ли я направить его к мадемуазель Жюльет.

— Мадемуазель... но почему?

Он посмотрел на нее, его взгляд был суров:

— Я думал, ты знаешь. Он беспокоится о ее здоровье и благополучии — учитывая, что он ее любовник и отец ее ребенка.

— Нет, — прошептала она, ее глаза были широко распахнуты, когда она встретилась с ним взглядом. Это было совершенно невозможно, она была уверенна.

— Он дал слово.

— Но это бы означало...

— Что он был нечестен с тобой.

— Совсем нет, — сказал она отвлеченно. Если Леон хотел, чтобы Рэнд поверил в эту историю, у него, должно быть, были причины.

Она должна знать какие, прежде чем говорить большее. — Я говорила тебе, что между нами только дружба. Я думала о короле, как он будет себя чувствовать, если услышит о такой измене.

— А что, если, — спросил он, размышляя вслух, — Генрих уже узнал об этом?

Она села, оттолкнув Рэнда от себя так резко, что он был отброшен назад, чуть не свалившись с кровати, пока не выпрямился снова при помощи твердых как камень мышц живота.

— Тогда он мог послать людей за мадемуазель Жюльет, в конце концов, — заметила она. — Он может держать ее взаперти, пока не будет уверен, чьего ребенка она родила.

— Или он может не давать ей сделать заявление против королевского кошелька за ее бастарда.

— Пока ты подозреваешься в его убийстве. Это бесчестно!

Вместо ответа он снова оперся на локоть, потянулся и указательным пальцем провел по дорожке малинового сока с кусочками подсахаренных ягод, которая текла между ее грудями до ее пупка, затем вниз по ее животу в треугольник мягких, золотисторусых волос между ее стиснутых бедер. С тихим звуком неодобрения он сказал:

— Только посмотри, что ты наделала.

— Я ничего не делала!

У нее перехватило дух, когда он провел пальцем между упавшими ягодами со скрупулезной тщательностью, затем поднял палец и облизал его. Он закрыл глаза, застонав от удовольствия.

— Рэнд? — сказала она совершенно другим тоном, напряженным, хоть и мягким. Жар пронизывал ее насквозь, обжигая, как горячая, сладкая влага, которая струилась между ее бедрами. Она забыла думать, забыла даже дышать.

— Что? — Он нащупал горшочек с малиной, не отрывая глаз от нее. Взяв его, он высыпал ягоды в маленькую V-образную ложбинку, где сходились ее ноги.

— Я не понимаю... — начала она немного бессвязно.

— Знаю, но неважно. Нужно сделать более важное дело. — Он снова нырнул в гроздь раздавленных и подсахаренных ягод, которая украшала ее мягкие кудряшки, и всосал результат в рот.

— Ты имеешь в виду...

Он тяжело вздохнул, как от долгих страданий, и повернулся к ее животу, перемещая свой вес, пока она не раскрыла ноги, чтобы он мог лечь между ними. Опершись на локти, он вздохнул снова, обдувая ее живот своим теплым дыханием в самый центр ее существа, и протянул:

— Кажется, я должен пойти по ягоды снова.

* * *

Изабель проснулась, когда Рэнд покинул их постель на рассвете. Она наблюдала украдкой за тем, как он прошел по затемненной комнате, искупался в холодной воде, оделся без помощи Дэвида в одежду, которую сбросил прошлой ночью. Его синяки от турнира сходили, она увидела, когда он надевал свои рейтузы, что порез на его лбу почти зажил. Вчера он грозился снять швы острием ножа, отступив только тогда, когда она сказала, что у него останется больший шрам.

Он потянулся за рубашкой, вывернув ее лицевой стороной наверх. Она смотрела на мышцы, которые перекатывались на его спине и вдоль боков, когда он надевал ее. Она почти чувствовала их под кончиками пальцев, между ног. Воспоминания о прошлой ночи проносились в ее мозгу, и медленный жар поднимался от ее кудряшек до линии волос. Неужели она делала те вещи, производила те звуки, молила в таком малодушном вожделении?

Должно быть. Она чувствовала себя липкой от сахара, ягодного сока и других жидкостей, которые даже не запомнила. Она была невероятно уязвимой в различных местах из-за его пылкого внимания к ним. И она чувствовала, почти определенно, укол малинового семечка под одним бедром.

Господи, неужели все любовники были такими нежными и ненасытными, требовательными и внимательными? Она так не думала. Мужья, насколько она знала, такими не были.

От простой мысли о том, как он пробовал ее, наполнял ее, врывался в нее в ритме, который совпадал с тяжелым, быстрым стуком ее сердца, по ее коже пробежали мурашки. Она чуть не окликнула его, чуть не потянулась к нему.

Она с усилием сдержалась. Она не должна цепляться. Желание, которое двигало им прошлой ночью, казалось, было забыто этим утром. Он не прикоснулся к ней, прежде чем выскользнуть из постели, не смотрел в ее сторону сейчас. Сосредоточенный на деле, которое гнало его из дому, он покинул комнату, не оглянувшись.

Или, возможно, это было из-за предупредительности, потому что он хотел позволить ей отдохнуть сейчас, чтобы быть готовой, когда он возжелает ее в следующий раз, подумала она со вздохом. Это было приемлемо.

Вместо того, чтобы снова заснуть, она сразу же встала. Быстро двигаясь, она перевернула простыни, чтобы скрыть пятна от ягод, а затем воспользовалась холодной водой, которую оставил Рэнд, чтобы смыть липкость с кожи. Когда это было сделано, она повернулась к своему сундуку, чтобы найти что-нибудь, что можно одеть. Она надеялась уйти из комнаты до того, как придет Гвинн с хлебом и разбавленным вином, до того, как ее служанка обнаружит свидетельства того, как она провела часть ночи. Не то чтобы она сильно беспокоилась о том, что подумает Гвинн, но она была не в настроении выслушивать ее ворчание.

Ей не повезло. Она все еще стояла на коленях перед сундуком, когда Гвинн вошла в комнату с подносом в руках. Не оставалось ничего, кроме как завернуться в накидку от прохлады раннего утра и усесться на табурет, чтобы принять хлеб и вино.

Гвинн суетилась в комнате, пока Изабель подкрепляла свои силы. Она подобрала брошенную одежду Рэнда, вылила воду, оставшуюся после их купания, в стульчак уборной и выложила свежую сорочку, платье из сливового шелка с широкой и тяжелой каймой с вышитыми розами по подолу и конусообразный чепец, усеченный атур, который Изабель могла надеть с вуалью.

— Мои волосы, — начала Изабель, когда Гвинн повернулась к кровати, но было слишком поздно. Служанка откинула простыни, которые Изабель завернула вверх, и встала, смотря на них. Наконец она повернулась:

— У вас были месячные как раз перед свадьбой, миледи. Вы поранились? Я могу что-нибудь сделать?

Изабель бросило в жар, но у нее также было безумное желание залиться смехом.

— Это не кровь.

— Но миледи...

— У сэра Рэнда было сильное желание поесть малины, и он взял ее в кровать. Она... рассыпалась.

— А... — Гвинн повернулась обратно к кровати, но перед этим вспышка понимания промелькнула у нее на лице. — Вы не заметили этого, я вижу, так что лежали в ягодах. Несомненно, вы были заняты другими вещами.

— Да. — Изабель протянула одно мгновение, прежде чем заговорила снова: — Все мужчины посвящают себя любовным играм?

— Я считаю, что они больше почти ни о чем не думают.

— Но они...

— А как они это делают, зависит от мужчины и от его дамы, — ответила она с невозмутимой практичностью.

Изабель оставила эту сухую оценку без ответа, наблюдая, как Гвинн освободила перьевой матрац от липких простыней и застелила его свежими простынями, принесенными из-под пресса для белья. Она попыталась представить, какой еще мужчина из ее знакомых стал бы уделять столько внимания любовных играм, как Рэнд, но не могла. Казалось, целью большинства было их собственное удовольствие, что, безусловно, касалось и спальни. Единственным мужчиной, который, вполне вероятно, рассматривал это как время бесконечной взаимной радости, был Леон. Ей представлялось, что он мог быть нежным и изобретательным любовником, ему, правда, не хватало твердой силы и выносливости Рэнда.

Это было загадкой, как кто-то, кто не претендует называться джентльменом, может проявлять такую галантность придворного рыцаря.

— Ты веришь, Гвинн, — спросила она через мгновение, — что любовь рыцаря к своей даме, как показано в рассказах трубадуров, так же невинна, как они воображают. Рыцарь, хороший и настоящий, никогда не разделит ложе с дамой, которой он предан?

— Тьфу! — ответила служанка с презрением, взбивая перьевую подушку. — Как будто этого будет достаточно им обоим. Нет, нет, услуга, которую рыцарь оказывает своей даме, не ограничивается тем, чтобы бросить плащ, чтобы защитить ее изящные ножки от грязи или даже отдать за нее свою жизнь. Он укладывает ее в постель, запомните мои слова, и после этого выполняет любой приказ своей дамы.

Ее приказ. Это была интригующая мысль. Что она могла приказать Рэнду?

Святые небеса, что же ее беспокоило? Она не хотела от него ничего. Она не была заинтересована в услугах своего мужа, не имела никакого желания ни начинать их, ни, безусловно, продолжать.

То, что кто-то, видимо, намеревается убрать его из ее жизни, должно быть тайной радостью. Она должна распространять известия об этом, превозносить силу проклятия Граций и пророчить его триумф. Оно не спасло ее от замужества, как раньше, но это было не то, что оно обещало, по правде говоря. Оно только предвещало бедствия для любого, кто возьмет в жены одну из сестер Грейдон без любви. Угроза быть казненным нависла над Рэндом. Если это случится, она получит свободу.

Свободной, она хотела быть свободной. Она хотела распоряжаться своей жизнью, не давая отчета никакому мужчине. Она жаждала жить, не волнуясь об осуждении других, без необходимости отчитываться, куда она ходила и что она там делала, сколько она потратила из своего кошелька. Да, свобода была ее мечтой.

В то же время она хотела жить в поместье, которое ей принадлежало по праву, где она бы была в безопасности, где бы ее защищали и заботились о ней. Сможет ли она когда-нибудь обрести и то и другое? Это казалось невероятным.

Все же она чувствовала себя в безопасности, когда Рэнд был рядом. Более того, страсть, которую она познала в его объятиях, постоянно вызывала изумление, такое, которое она еще не устала изучать. Не надоела и новизна видеть его великолепно голым в ванне или постели, дотрагиваться до него, принимать внутрь себя. Хотя некоторое негодование по поводу того, что ее принудили к замужеству, осталось, она не могла вынести мысли о том, что его могут повесить. Также она не могла видеть свободы в его смерти, так как это будет только означать, что она снова вернется во власть Грейдона.

Она не встречала своего сводного брата со дня свадьбы. Ему уже было лучше сейчас, после ранения. Мысль о нем была напоминанием о том, что у него есть объяснение нападения на Рэнда и ответы, которые он должен дать.

Пусть это произойдет этим утром.

Грейдон ел утренний хлеб с вином в своей комнате, когда слуга доложил, что в прихожей его ожидает Изабель. Он набросил дублет поверх туники и рейтуз. Оказалось, что он ни мылся, ни брился, ни расчесывал волосы за эти дни. Он шел с палочкой, и его левая нога была без сапога. Его стон, когда он упал на скамью рядом с ней, сопровождался сдержанным проклятием.

— Как поживаешь? — спросила она, пробегая глазами по желто-фиолетовым пятнам, которые украшали его лицо, и ободранной коже на лбу. — Выздоравливаешь?

— Достаточно хорошо, — сказал он с едким сарказмом, — хотя тебе потребовалось время, чтобы прийти и узнать.

Он был прав: она была невнимательна. Ей просто в голову не приходило, что он может ожидать заботы. Они никогда не были в таких отношениях. Он всегда был старше, грубее, не имел склонности задерживаться в женской комнате с ней и ее сестрами, даже когда они жили в одном доме. Его страстью была охота и битва. Насколько она знала, других у него не было.

— Я посылала Гвинн спросить о тебе и принести такие вкусности, которые могут помочь тебе.

— Студень из телячьей голяшки и куриный бульон. Что хорошего может мне дать такое свиное пойло?

— Не много, так как ты бросил их ей в голову.

— Чертова старая ведьма! Она скорее отравит человека, чем побалует его. Лучше пришла бы сама как тогда, когда тебе не было и двенадцати. Я хорошо это помню, хотя тогда мне разбили голову дубиной.

Так и было. Мама послала ее к нему с пряным молочно-вин-ным поссетом. Он снял перед ней штаны и засмеялся, когда она убежала.

— Я здесь сейчас, — сказала она спокойно. — Тебе больно? Ты думаешь, твоя нога будет долго заживать?

— Она должна быть в порядке через день или два. И все благодаря твоему Брэсфорду. Я считаю, что он хотел меня убить.

Изабель не вздрогнула под его тяжелым взглядом.

— С того места, где я сидела, было видно, что ты и Хэнли нанесли первые удары и из-за спины. Я не думаю, что ты бы возражал, если бы он погиб.

— Ему посчастливилось избежать этого только благодаря самому дьяволу.

— Так это была умышленная атака.

— Это было побоище, — возразил он, смотря сердито на конец своей палки. — Твой муж был по другую сторону. Хотя я признаю, что хотел нанести ему один удар или два, поставить его на место.

На чье место, подумала она. В тот момент ее муж оказался сильнее и благороднее.

— И это все?

— А что еще должно быть? — спросил он, его глаза сузились под кустистыми бровями, хотя неловкость промелькнула по его грубым чертам.

— Как говорит его оруженосец, судя по кольчуге, что твой меч не был затуплен. — Это Гвинн передала ей эти сведения, получив их, когда они с молодым оруженосцем Рэнда вместе выполняли свои поручения.

— Такое случается.

— Особенно когда запланировано. — Она помедлила, прежде чем продолжить с осторожным нейтралитетом. — Ты это подстроил, Грейдон? Или кто другой предложил, что это будет заслуженное наказание, если Брэсфорд упадет во время состязания?

— Ты думаешь, мне нужен кто-то, чтобы шевелить мозгами за меня? — спросил он с ворчливым презрением.

— Я думаю, что ты выразил свою ненависть к Брэсфорду слишком явно. Есть те, кто может посчитать это удобным.

— И тебя волнует, что они могут, не так ли? Ты перешла на сторону врага? — Презрительная усмешка подняла его верхнюю

губу. — Вот и доверяй женщине, которая благоволит мужчине, который забрался ей под юбки.

Горячий румянец покрыл ее лицо. Она сцепила руки на коленях, чтобы сдержать желание дать ему пощечину.

— В этом нет необходимости, особенно если учесть, что ты заставил меня выйти замуж.

— Это была невыгодная сделка, так как мне пришлось собрать приданое для тебя, в то время как я должен был получить все. Но я заберу его назад, вот увидишь.

— О чем ты говоришь? — спросила она, в то время как настороженность пощипывала ее вены.

— Это дело недоступно женскому пониманию. Лучше возвращайся назад, чтобы согревать постель Брэсфорда, и оставь такие вещи мужчинам.

— Ты имеешь в виду, что Брэсфорд скоро умрет, и ты сможешь насладиться моей вдовьей долей.

— Я не рассчитываю на нее, хотя не буду отрицать, что она мне не помешает.

— Что ты слышал об обвинении против него? Что говорят в городе или среди воинов?

Он пожал плечами:

— Не много. Все ждут решения короля.

А чего же ждет король? Сначала это была свадьба, думала она, и, возможно, исход побоища. Но сейчас?

Генрих мог медлить, пока не родится обещанный ему сын. При праздновании этого события с его обещанием безопасности для королевства, которое олицетворял ребенок и с Йоркской, и с Ланкастерской кровью в венах, исчезновение простого провинциального рыцаря пройдет незамеченным. Так, очевидно, и будет, поняла она с упавшим сердцем.

Она не испытывала особой радости по поводу своего брака, но такой способ покончить с ним казался ей мерзким.

— Слышал ли ты что-нибудь о любовнице, которая пропала, или... Она замолчала, пытаясь подумать, сколько она может сказать. Грейдон присутствовал, когда читали официальное обвинение против Рэнда, поэтому прекрасно знал, что его обвиняли в исчезновении и матери, и ребенка.

— Или о приплоде короля? Ни слова. Держу пари, что женщина знала, что ее дни в качестве шлюхи Генриха сочтены, и нашла другого, царственного или нет, кто мог бы трахать ее.

Трахать ее. Какая точная фраза, подумала Изабель, в роли самца может быть любой тяжелый, раскачивающийся объект или грубый баран. Она была также чрезвычайно пошлой, но этот аспект она предпочла проигнорировать, испытывая облегчение от того, что Грейдон сказал «приплод короля», а не Леона. Эта возможность, какой бы ошибочной она ни была — а она знала убедительную причину, чтобы считать ее ошибочной, — не была еще общим достоянием.

— Но опять же, Брэсфорд мог отослать женщину сам, — продолжил ее сводный брат с хитростью в глазах. — Он может украдкой сбегать каждый день, чтобы насладиться королевскими объедками.

Ее взгляд выражал полное презрение.

— Рискуя быть повешенным? Я как-то сомневаюсь в этом.

— Но он думает, что это стоит того, будучи таким склонным доставлять удовольствие дамам, — сказал ее сводный брат. — Я слышал, что он был известен таким plaisance⁷, пока жил на континенте.

В ее груди возникло такое ощущение, как будто ее стянули веревкой, не давая дышать. Она пыталась не представлять Рэнда с другими женщинами, знатными, утонченными леди иностранного двора, но это было невозможно. Это бы объяснило его старание доставить ей наслаждение, его медленную и внимательную заботу об этом.

Plaisance, слово, которое означало удовольствие, земное, физическое удовольствие. В устах Грейдона оно звучало некстати — «трахать» было намного больше в его стиле. Ее сводный брат знал мало французских слов и презирал те, что знал. Английский был достаточно хорош для него, говорил он, и если ему нужны были другие, для этого были писцы. Он позаимствовал это слово у кого-то, как и сплетни о занятиях Рэнда в изгнании с Генрихом.

Что говорило о том, что осведомитель не был неправ.

— Кто сказал тебе это? — спросила она резко. — Кто хочет убрать Брэсфорда с дороги?

— Не терзай себя, моя прекрасная сводная сестра, — сказал он с грубым презрением. — Некоторые вещи тебе не нужно знать. Возвращайся к своему вышиванию и обязанностям жены. Когда они закончатся и для тебя будет найден другой муж, кто-нибудь пошлет сообщить тебе.

Спорить было бесполезно. Больше он не скажет ей ничего. Возможно, он и не мог сказать ничего больше. Но он ошибался относительно того, что ей нужно было знать, а также что она должна делать.

Изабель была измучена до смерти тем, что ее держали в неведении, устала от того, что ей приказывали против ее воли, чувствовала отвращение от того, что решения принимаются за нее. Больше она не будет принимать все это. Она не будет сидеть и вышивать, пока решается ее судьба. Она узнает все, что можно узнать.

Затем она сама решит, что с этим делать.