Том 14. Звезда надзвездная

Звезда надзвездная^*

Иуда – «он первый у Христа ученик» – и предал.

И когда всё понял, швырнул деньги – «кровь на них к рукам прилипла!» – и пошел.

А куда идти? – За смертью пошел: «один конец!»

Пошел за смертью – а смерти-то и нет: к речке прибежал – река ушла; в лес бежит – наклоняется лес.

– Кто же избавит его от его черной окаменелой жизни?

Христа на крест повели –

Спрашивают Петра:

«ведь ты знал Христа?»

«Не знаю такого – никогда ничего не слыхал про такого!» – отрекся Петр.

И когда всё понял – ведь еще так недавно он клялся: «и пусть все соблазнятся, он никогда не соблазнится», «и пусть лучше помереть, не отречется никогда!» – и горько заплакал и пошел – «не вернуть!» – пошел, куда глаза глядят.

И три дня плакал во рву, в придорожном овраге: не мог от горя подняться и глаз поднять.

– Кто же подымет его из его черного рва?

Богородица у креста стоит.

Видит Сына – висит на кресте, видит муки – и не может помочь.

– А есть ли горе темней и безысходнее твоего бессилья: «нельзя помочь!» –

И упала она перед Крестом и замешались в ней мысли…

Ночь! – «а как был ты маленький, ехали мы из Вифлеема в Египет ночью, впереди бегут львы и барсы, показывают путь в пустыне; остановилась звезда, я присела на камень, распеленала тебя, а лев подошел и голову положил к ногам, как шуба, тепло, и другой подошел – самый страшный – лапу протянул поздороваться – „звери понимали…“» – Ночь! Эта ночь истерзанного отчаявшегося сердца, когда угасают последние звезды.

И когда погасли последние звезды – стал перед ней архангел – и подает ей ветку – звезду с неба:

она подняла глаза и видит: ее Сын на кресте – в свете и славе!

И пошла Богородица от креста, понесла в мир звезду – мимо рва проходила, где плакал Петр: и Петр увидел звезду и вышел из рва; по бездорожью идет, где и зверь не проходит, Иуда увидел звезду – и свет озарил ему путь…

В этот мир пришла – там ничего не ждут и не чают! – и звездой осветила нам тьму:

звезда надзвездная

Богородицу и Матерь Света в песнях возвеличим!

Солнце^*

Что ты знаешь о солнце?

Вот горит оно и греет,

и греет и сияет –

что же?

и откуда оно?

А как нет его долго,

долго не видим,

мы его ждем и грустим,

а встретим – обрадуемся.

И откуда свет такой?

И где тепло – откуда оно греет,

свет-солнце?

Солнце от Бога –

от страстей Божьих.

Сотворив небо и землю, помыслил Бог о делах своих:

что сотворит?

И когда подумал, что сотворит человека,

и чем будет человек –

как оставит человек завет Божий

и не пойдет в судьбах Божьих,

о беде и о всем горе людском подумал,

и о мерзости в людях на трудной земле,

и как родится от человека Сын Божий,

и как для славы и чести погибшего человека

Его распнут,

И в муках примет Он крестную смерть –

и когда о смерти подумал ——

слеза

покатилась из

ока

——

—

эту слезу свою Бог и назвал солнцем.

Солнце от Бога –

солнце – Божья слеза.

Адам^*

Восьмичастным создал Бог человека:

от земли – остов,

от моря – кровь,

от солнца – красота,

от облак – мысли,

от ветра – дыхание,

от камня – мудрость и твердость,

от света – кротость,

от духа – мудрость.

И когда сотворил Бог человека, не было имени ему.

Высота небесная – Отец,

широта земная – Сын,

глубина морская – Дух.

А созданию Божьему – человеку – имени нет.

И призвал Бог четырех ангелов:

Михаила,

Гавриила,

Рафаила,

Уриила.

И сказал Бог ангелам:

«Идите и изыщите имя человеку!»

Михаил пошел на восток – и встретил звезду, Анатоли имя ей, и взял от нее

А

и принес к Богу.

Гавриил пошел на запад – и встретил звезду, Дисис имя ей, и взял от нее

Д

и принес к Богу.

Рафаил пошел на полночь – и встретил звезду, Арктос имя ей, и взял от нее

А

и принес к Богу.

Уриил пошел на полдень –

и встретил звезду, Месеврия имя ей, и взял от нее М

и принес к Богу.

И повелел Бог Уриилу произнести слово – имя человеку.

И сказал Уриил:

АДАМ

И был Адам первый человек на земле.

Клятвенный камень^*

«Идите! И не думайте возвращаться! И не кляните Бога своего: гнев ваш будет бессилен и упадет на вашу голову!»

И загорелся огненный меч в руках херувима –

– затворились двери рая –

В отчаянии упал Адам, и Ева – и заплакали.

Семь дней они плакали, не подымая глаз, не подымаясь с земли.

И в седьмой день услышали голос:

«Простираю милосердие мое над вами: настанет час завета, я приду и верну вам рай!»

Они подняли глаза – и не увидели Бога, как прежде! – в дверях рая стоял херувим с огненным мечом.

И просят они херувима открыть им:

когда же придет Бог и возвратит им рай?

«Не год, не тысяча, пять тысяч и пятьсот восемь лет пройдут, и Бог освободит вас! – сказал херувим, – а теперь идите, говорю вам, и не думайте возвращаться! И не кляните Бога своего: гнев ваш будет бессилен и упадет на вашу голову!»

И они пошли, покорные, чтобы никогда не возвращаться.

И змей пополз за ними – и они не узнали змея:

был он прекраснее всех тварей – а теперь ползал,

был он одарен словом – а теперь нем.

Немой, он с укором смотрел на Адама и Еву.

Угрюмо жуткою ночью сменялись первые дни на земле.

И было тяжко и трудно.

Бесплодная, проклятая Богом земля – пустыня:

мрак и теснота в жилище,

страх перед враждебными зверями,

тоска, страх и утомление.

увы! раю мой прекрасный!

Не могли забыть райской жизни, вспоминали; вспоминая, подходили к райской ограде: становились на колени –

И змей с ними:

был он прекраснее всех тварей, и вся тварь любовалась им,

а теперь ползал, ядовитый! – и от него все убегали.

увы! раю мой прекрасный!

И никто их слез не слышал.

Никто не отзовется.

Херувим с огненным мечом охранял двери рая.

В отчаянии они возвращались на свою ненавистную скалу в пещеру.

И змей полз за ними.

———————

В конце первого года родился Каин.

Был он – первый, рожденный на земле – прекрасен, как змей, и страшен:

на его голове извивалось семь змеиных голов.

Трудно Еве и тяжко: измученная, она всех кормила – и сына, и змей, извивавшихся венцом на его голове.

Адам ничем не мог помочь, бессильный облегчить ее боль.

А змей – он жил с ними в пещере – немой, только смотрел с укором.

И была скорбь на земле.

Безнадежно сменялись дни тяжкою ночью.

Пришел Сатана и сказал Адаму:

«Что мне дашь, я помогу Еве?»

«Всё, что хочешь!» – ответил Адам.

«Клянись, – сказал Сатана, – и ты и всё твое потомство предаетесь в мою власть».

И, взяв белый камень, кровью подписал Адам клятву: отдается во власть Сатаны и всё потомство его до последнего человека.

И тогда семь змеиных голов отпали от головы Каина.

И была на земле первая радость.

А Сатана, забрав красный клятвенный камень и семь змеенышей, пошел от пещеры на Иордан:

там под утесом положил камень, и змей сторожит его.

И когда умер Адам – душа его отошла к Сатане.

Умерла Ева – и душа ее отошла к Сатане.

И все, кто умер за Адамом и Евой, все пошли в царство Сатаны по клятве Адама.

Установленные Богом дни шли чередом.

Люди рождались и расходились по земле:

надеясь и отчаиваясь,

беспокоясь и в беспечности тратя жизнь,

одни хотели власти, другие богатства, третьи славы,

и любя и ненавидя,

и жалея и убивая.

Установленные Богом часы проходили в тайном служении неизменно.

Наступал первый час ночи – час поклонения демонов:

и демоны не вредили человеку и зло покоилось, не убывая, не прибавляясь.

Наступал второй час ночи – час поклонения рыб:

и подымался Океан с своим царством, склоняясь до глуби морских глубин.

Наступал третий час – час поклонения бездн преисподних ——

Наступал четвертый час – час славословия серафимов:

и шумы крыльев музыкой наполняли небесные храмы.

Наступал пятый час – час служения вод превыше небес ——

Наступала полночь – шестой час:

и собирались облака, потрясая вселенную великим священным ужасом.

Наступал седьмой час – час покоя сил всего живущего.

Наступал восьмой час:

и радовалась земля росе, нисходящей на семена и травы.

Наступал девятый час – час служения ангелов, стоящих перед престолом Величия.

Наступал десятый час – час молитвы:

и отворялись небесные врата – и молитвы входили к Богу и Бог благоволил к человеку;

а серафимы, ударяя крылами, музыкою наполняли небеса;

и пел на земле петух.

Наступал одиннадцатый час:

и всходило солнце, радостью освещая и согревая вселенную.

И наступал двенадцатый час – час надежды и молчания чинов ангельских

перед престолом Божиим.

——————————

Красный клятвенный камень лежал на Иордане под утесом – змеи сторожили камень.

И ад с каждым часом возрастал, наполняясь сынами Адама.

И настал час завета – родился на земле Сын Божий.

И когда наступило время, пришел Он в пустыню на Иордан к Иоанну:

и Его узнал Иоанн.

Став под утес на красный клятвенный камень, крестился Христос от руки Предтечи:

и вода под стопами Христа обратилась в огонь – огнем попалило змей, огонь прожег камень.

Дух Святой осенил —— и слышен был глас с небеси:

«Вот Сын мой, в нем мое благоволение!»

– Разбит, изъеденный пламенем, красный клятвенный камень!

Сатана собрал черные куски и силою своего духа соединил их и черный камень унес в ад-преисподнюю.

Еще не исполнилось время!

Еще три года Христу быть на земле.

Скрыв в аду черный камень, ждал Сатана последнего часа: он соберет всю свою силу, победит непобедимого, истерзает его в его крестную муку и, истерзав, покроет черной каменной тьмою вселенную.

И была в аду радость обольщенного мечтою властелина в канун своей гибели.

Плач Адама^*

————

гремит ад громом,

бурит бурею –

страшны удары, бесстрашен:

– Моя власть и воля! –

Огненные стрелы летят от одежд –

громок, грозен, бесстрашен.

Никто еще живьем войти не вхитрился,

а назад ходу нет:

ворота медные,

верея железная,

замки каменные,

запоры крепкие.

Крут и шаток мост через Юдоль-реку,

черен путь на живой век:

жаркие молоньи зарят в ночи –

светят Смерти: ведет она полки

на приволен-горек пир

слышен топот конских ног:

– Моя власть и воля! –

Нужда, теснота, терпение –

преисподний ад.

——————

И воззвал Адам, первозданный человек:

«Сестры и братья мои,

пошлем весть ко владыке Христу

со слезами на землю –

хочет ли нас избавить от муки!»

Неутешны, унылы пророки,

праотцы все праведные:

кто же может донести весть?

«Други, воспоем песнями днесь, отложим плач!»

– ударил Давид в гусли –

«заутра пойдет от нас Лазарь, друг Христов,

донесет до Христа весть».

И услышал Адам, первозданный человек,

и начал бить руками себя по лицу,

и был его голос яр и тяжек:

«Поведай от меня владыке,

светлый друг Христов, Лазарь:

скажи, вопиет к Тебе первозданный Адам!»

——————

На то ли ты, Господи, создал меня:

на короткий век на земле быть

и много лет мучиться в аде?

Того ли ради я землю наполнил,

о, владыко!

Вот внуки мои во тьме сидят

на дне ада,

мучимы от сатаны,

и скорбью и тугой сердце тешат,

и слезами очи и зеницы омывают,

и памятью терзаемы,

унылы!

Я на земле только краткий час

видел добро,

а в этой муке много лет

в обиде!

Краткий час я был царь

всем тварям, а теперь долгие дни раб аду

и полоняник бесам.

На краткий час Твой свет видел,

а вот уж солнца Твоего давно не вижу

и Твоей не слышу ветряной бури.

Господи, если я согрешил

больше всех человек,

по делам моим Ты и воздал мне

эту муку –

не жалуюсь, Господи!

Но горько мне, Господи,

я по Твоему образу сотворен Тобой,

а дьявол унижает меня,

по Твоему образу сотворенного Тобой,

мучит меня,

понукает жестоко мной.

Господи, я Твою заповедь преступил,

а вот Авраам, друг Твой –

Тебе ради хотел закласть сына Исаака,

и Ты сказал ему: «Тобою благословятся

все колена земные!» –

в чем же его грех?

А он здесь, в аде, мучится тяжко.

И Ной праведный –

Ты избавил его, Господи, от потопа –

или не избавишь его от ада?

– когда бы согрешили они, как я согрешил! –

А вот пророк Моисей,

а он, Господи, в чем согрешил:

ведь и он здесь с нами, во тьме адове!

А Давид, Господи! –

Ты прославил его на земле,

дал ему царствовать над многими,

и он составил псалтырь –

в чем же его вина:

ведь и он здесь с нами в аде

и стонет и вздыхает!

– и когда бы согрешили они, как я согрешил! –

А вот великий в пророках

Иоанн Креститель – Предтеча:

рожден по благовещению ангела,

в пустыне воспитавшийся,

ядый мед дивий и от Ирода поруганный,

в чем же, Господи, его вина?

Моего ли ради греха не хочешь

помиловать нас,

или своего часа ждешь?

Один Ты знаешь –

нетерпеливы мы.

Господи, приди к нам,

избавь от лихости,

не угаси последнего света!

– в тайну Твою молюсь, Господи –

На мне вина –

прости меня!

прости меня, Господи,

прости меня!

Ангел Предтеча^*

——————————

– Вот уже триста лет ходит Иоанн по земле: кто ему откроет: – «может ли Господь отнять у нас то, что принадлежит нам?»

– Вот уже триста лет Иоанн живет с нами: у него шесть крыльев, и из всех он самый странный –

Каждые триста лет демоны ныряют в море. (Триста лет – срок человеческому веку). Они ныряли посреди моря: один выловит серебра, другой ухватит драгоценные камни, третий перламутровую раковину –

– Господь дает души, по смерти все идут к нам! Один Иоанн на берегу.

«Что ты здесь делаешь один на берегу? О чем ты всё думаешь? Брось, ныряй с нами: век дал нам большую добычу!»

«А может ли Господь отнять у нас то, что принадлежит нам?» «Ни самого малого камушка, ни этой песчинки, но когда Он воплотится…»

«Как же он воплотится…»

«Не так, как рождаются люди».

«Он знает?»

«—— однажды на дне этого моря я нашел песок: из этого песку

Он сделал землю; я дал ему грязи: дуновением Он создал из грязи человека. Я знаю: есть на дне моря лилия, она на самом дне – через этот белый цветок Он может воплотиться. Но про это никому не открыто».

Демон поднялся – за ним Иоанн.

И вместе со всеми Иоанн нырнул на дно моря. Все демоны видели его на дне моря – на самой глубине. Не серебра, не драгоценные камни, не перламутровых ракушек, лилию – белый цветок – взял Иоанн с самого дна. Демоны на дне – а Иоанн со цветком над морем. И поднимается выше над морем: «Господи, сделай чудо – мне дойти до Тебя?»

И вот море замерзло. Демоны за ним – а лед, как стекло. И стали они бить крыльями, биться о лед и вынырнули. И видят: Иоанн высоко над морем – полетели вдогонку, летят наперекрест. И настигают.

«Господи, достигну ль Тебя!»

И слышит: «Вырви перо, брось на землю».

Иоанн вырвал перо из крыла и бросил. И все демоны бросились вниз за пером –

Иоанн подходит к Господу, и Господь говорит ему:

«Что же ты узнал?»

Иоанн подал белый цветок-лилию.

(Кровь, как слезы, из его глаз):

«Пока не воплотится Он, не может

Господь отнять у нас то, что принадлежит нам!»

Марию, дочь Иоакима и Анны, выбрал Господь. Ангел нашел Анну на берегу моря и сказал:

«Иди в Иерусалим, господь тебе даст ребенка!»

И пошел в горы искать Иоакима и сказал Иоакиму:

«Вернись в свой дом, Господь даст вам ребенка!»

Анна и Иоаким встретились в Иерусалиме. И у них родилась дочь Мария.

Семь лет Мария ходила в школу. На Благовещение сидит она в классе и видит: подходит к ней ангел со цветком и говорит ей: «Понюхай этот цветок!»

«———»

«Понюхай же!»

(Она его видит, а другие не видят). «Да это невозможно».

«Лилия, – сказал ангел, – понюхай!»

«Как я могу понюхать: призрак?»

Стояла под окном береза: ангел протянул руку – и упала береза. Мария поверила: понюхала цветок – и задрожала.

«Ты родишь сына, – сказал ангел, – и назовут его Христос!»

И ангел исчез – ангел пошел к Господу ——

На этом холме

появилась Мария:

с вершины склоняется – возвеличим ее!

Богородица Дево, радуйся!

Демоны говорят народу:

«Скоро родится царь!»

Звезда с небесной высоты говорит царю:

«Скоро родится новый царь!»

«Как это возможно: родится новый царь? Наша вера теперь одна – у всех одна. Нельзя допустить, чтобы родился новый царь! Всех беременных надо убить, чтобы не родился – этот другой царь».

«Как знаешь!» – и звезда закатилась.

Велит царь: «Везде, где есть беременные, пусть всех убьют!» А была такая стена – демоны построили ее – и все беременные проходили около стены, и, когда они проходили, стена их сдавливала. Когда пришла очередь Марии, стена расступилась и она прошла невредимо.

«Завтра придешь!» – кричали демоны.

Весь народ собрался там, и говорят все о том, что произойдет завтра. Один демон, караульщик, «судак» – больше всех волновался – и «хорошо» звучало у него как «порошок»; а кто слышал, подхватывали: «Завтра ее в порошок!»

Мария говорит Иосифу (при школе старик по милосердию не оставлял ее): «Дедушка, отведи меня в пещеру: у меня болит сердце!»

И ночью он ее повел. Пастухи около пещеры спали с овцами, вдруг просыпаются и видят: ангелы спустились над пещерой – они спускаются от Господа и подымаются – и вверх и вниз. Пастух (поближе к пещере) встал посмотреть: он пошел – баран и собака пошли за ним. Заглянул он в пещеру: там – старик, женщина и ребенок, только что родился.

Мать говорит: «У нас нет дров огонь развести».

Пастух взял свой посох, разрубил его и зажег костер: согреть ребенка – холодно, ночь! Пастух стоит и Младенец благословил его: за то, что согрел. Вернулся пастух к овцам.

«Ну что? что там такое?»

«Нищенка, – сказал пастух (блаженный пастух!), – ребенка родила».

Тогда звезда зажглась над стеной, где ждал народ, и сказала народу:

«Он родился, новый царь!»

Демоны кричат:

«Он родился! Так пусть везде, где есть женщина с новорожденным, убить!»

И тогда бросились по улицам – в ночь: и было умерщвлено три тысячи младенцев.

Но Его не нашли – никаких следов.

И вот опять звезда говорит царю:

«Ему теперь три года!»

И тогда были убиты все дети трех лет. Но Его не нашли.

– Господи, кто может найти тебя? –

Мария с Сыном и Иосиф бежали из Иерусалима и скитались по всей земле.

Ангел сказал им: «Идите в Египет».

Они пошли в Египет, и там мальчик вырос, сделался взрослым и стал Христом.

– Вот уже тридцать лет ходит Иоанн по земле: кто ему откроет: – «Господи, где я найду Тебя?»

– вот уже тридцать лет живет Иоанн в пустыне: у него шесть крыльев, и из всех он самый странный

И когда пришел Христос в пустыню, Иоанн узнал Его. Иоанн крестил Христа – крестный отец Христа. И демоны убили его. Голову его на блюде подали царевне – она

пляшет – и острым проколола она глаза ему: и из глаз не кровь – вода и огонь, как слезы.

Один из учеников Иоанна Андрей пошел за Христом и брата своего Петра привел ко Христу. Подняв крест, Петр пойдет в Рим, Андрей – на Русь.

Ангел-благовестник^*

Кто тебя не ублажит, пресвятая Дева!

Ты заступница и утоление оскорбленным,

ты утешение скорбным,

ты радость скорбящим.

Захотела весь мир защитить ——! или

покинуть и никогда не вернуться в свой вертоград:

в муке мучиться с нами –

во тьме века, с нами, в нашем лютом мире,

где болезни, печаль,

слезы и воздыхания,

клевета, память злая,

братоненавидение,

с нами, как мы, неутоленно любить

и безнадежно терять.

Радуйся, обрадованная,

Господь с Тобою!

Над рукодельем за искусной работой у окна пречистая Дева окаймляла четверосвитный убрус: голубым чистым бисером шила круги – квадраты – радугу – феникса – змея и голубя: знаки вечности – мира – милости – воскресения-мудрости и непорочности. А на углах под крестом ставила по василиску: с головой петушиной и хвостом змеиным – милуя Божию тварь, дивовище земное и преисподнее.

Сердцем – в божественных судьбах, к тайнам мира – умные очи.

Неувядаемый цвет чистоты – пресвятая пречистая Дева честнейшую херувим и славнейшая воистину серафим!

В тихий час в тихой девичьей горнице

метнулся огонек у лампадки –

и белый бисер заалел на шелках:

с шумом вихря

с небесных кругов

стал

в большом углу

ангел:

и были крылья его – две зари полунощных,

а лик невместим человеку.

И пала ниц на землю Дева Мария.

Радуйся, обрадованная,

Господь с Тобою!

Подняла она очи к небу –

и росный облак сошел

ей на лицо, кропя –

———

«Не бойся, Мария!»

– приблизился ангел, отер своей алою ризой –

«зачнешь Сына,

«и тем мир спасется,

«ты будешь спасение миру,

«мир тебе!

———

И огонь

изошел

из его уст.

Сияя, как солнце, махнул ангел десницей –

и вот явился хлеб:

и, взяв хлеб, ел сам и дал ей.

Махнул ангел левой рукой –

и появилась чаша, полная вина:

и пил сам и ей дал пить.

И, взглянув, увидела непорочная Дева,

земля благословенная:

цел был хлеб

и чаша полна вина.

Радуйся, обрадованная,

Господь с Тобою!

Страды Богородицы^*

Когда сорвали с Его плеч царскую багряницу

и в отрепьях вывели на улицу –

и под свист и гик ожесточенной горемычной черни

погнали к Лобному месту,

было ведомо всей твари – небесной, земной и подземной:

знал лес – «хозяин» – где вился терн,

знало море – «велеша» – где росла губка,

знали звери – «зайцы» – и виноградный сад,

и горы, и долы, и «огневики», сковавшие гвозди и копье,

и только не знала одна Богородица.

Ожесточаясь, кричала чернь о Его крови

– пречистая кровь каплями падала в пыль дороги –

По пыльной дороге шел Он в терновом венке, неся тяжелый крест.

Красный весенний день красным солнцем освещал город

– сколько дел совершилось! –

а Богородица ничего не знала:

во всю долгую ночь не сомкнуть ей глаз,

и лишь под утро, присев у окна, задремала.

Переполошился ад,

обезумел.

Молоньей облетела весть:

«Светило и Солнце, Венец и Слава мира,

Единородный Сын Божий – Сын человеческий пленен!

и ведом на Голгофу!»

И, обезумев,

гремел ад – непроносная туча немилостивая!

ревел ад – разъяренный лев!

мычал ад – бешеный бык!

стонал ад – в погоду море!

горел ад – подстреленное оскорбленное сердце!

«Нескончаемому царству Христову

бесконечному

конец!»

Завыли, завели темные бесы на радостях

свой отчаянный пляс – бесовскую неистовую «чихарду».

Бес об одной курячьей ноге,

«претворенная тварь»,

злой прихвостень Змиев,

подпрыгивал на своей куриной ноге

даже до высочайших башен, ограждающих входы в суровое жилище гордостных демонов – в муку вечную.

И бескостные – с вязигой вместо кости:

наушники, прихвостни, фискалы и кляузники –

взгромоздясь друг на друга, как в игре «мала куча», пыхали смрадом и едкою пылью, проникающей сквозь адовы стены на землю.

И в пыху отчаянной бесовской возни изумрудом переливался демонский глаз.

Из воска слепленный мост между адом и раем,

Мост Испытаний

(«мост мертвых»),

проходит через бурную смоляную реку, рухнул.

И охватило ненасытное адово пламя

бешеной Геенны небесные своды.

«Нескончаемому царству Христову

бесконечному

конец!»

Устрашились архангелы, херувимы и серафимы –

всколебалась небесная сила: в бессилии закрыли ангелы свои недремные очи:

«Кто пойдет к Богородице,

кто передаст ей печальную весть?

кто возвестит непреклонную волю Вседержителя Бога,

извечно осудившего Сына?»

Свят-Дух

– утешитель огорченных и опечаленных –

не утешит их!

Сказал Господь:

«Ты, Гавриил – вестник радости, будь же ныне вестник печали!»

И ответил Гавриил:

«Как скажу я, возвестивший великую радость воплощения Слова о горестном Его кресте?»

Сказал Господь:

«Ты, Михаил – грозных сил воевода, поразивший копьем своего большого брата Сатанаила, ты, победитель, возвести – тебе легче принять скорбь!»

«Рука моя победила гордыню, но не смирение и скорбь: я силен против могучего».

И сказал Господь:

«Ты, Рафаил, простирающий руку помощи на всякую тварь, ты заступник от лица Всемогущего, иди и помоги предвечной воле:

пусть узнает о страданиях Слова родившая Слово!»

И отвечал Рафаил:

«Я помощь Божия, я утешение страждущим: я ли повергну в скорбь величайшую в женах?»

В страхе и трепете свивались белые крылья и огнедышащие – наливались слезами огнезрачные очи:

«Лучше пусть бы Господь повелел

своим ангелам тихим, грозным

и милостивым вынуть душу

пресвятой непорочной Девы!»

Свят-Дух

– утешитель огорченных и опечаленных –

не утешит их!

Не в речке, не в озере, напившись на камушке, всюду летая, носилась под облаком коноплянка-птичка. И по ветру донесло до нее – небесная жалоба!

Спустилась коноплянка на землю к Богородице: села на окно –

крутя подсолнечной шейкой,

защебетала –

щебетала печальная

———

Подняла глаза Богородица –

Глаза, белые от отчаяния, безвекие

глянули на нее из темных глазниц:

Иуда Искариот, ученик Христа, предавший Учителя,

стоял под окном.

Поднялась Богородица – и опять опустилась на лавку.

– щебетала коноплянка печально, печальная птичка –

И пала на сердце тоска:

сердцем почуяв, бросилась Богородица к двери.

«Мария, где Сын твой?»

– остановил у порога другой ученик Иоанн –

«Мария, где Господь и учитель наш?»

А по улице мимо дома – мимо окон вели Христа:

Он волею шел

на крестную смерть.

Кто поможет матери, потерявшей сына?

Кто ее укроет?

Кто охранит от темной ночи?

К кому она обратится?

– улетела, спугнутая гиком, птичка-коноплянка –

– слепились от горечи уста у любимого ученика –

Кто ее утешит?

Одна Богородица,

она одна – стоптанная трава!

Ударилась она о землю –

(в не-уме, едва жива)

и опять вскочила:

стоном прорезалась грудь,

рассыпались волосы –

(кругом пошла голова)

помутилось в глазах:

бросилась она на улицу ——

и увидела Сына.

Тяжелый крест давил Ему плечи, пригибались колени под ударами;

с каждым шагом всё ниже Он склонялся к земле.

Простоволосая, с тихим причитанием,

шатаясь,

шла за Христом Богородица:

горькие слезы жгли ей глаза,

кровью обливалось сердце –

искало выхода, а не было надежды.

Не выдержав тяжести, Он упал ——

Симон Киринеянин выступил из толпы, поднял крест себе на плечи и понес.

Гикала чернь,

летели камни.

И подымался вихрь: закручивал пыльной волной, сыпал песком,

слепя глаза.

«Радуйся, царь Иудейский!»

Насмехаясь, подталкивали:

и не слезы, кровь капала по Его щекам.

– Живого места не было на Его измученном теле! –

Кто поможет матери, у которой отняли сына?

Кто ее укроет?

Кто охранит от темной ночи?

Говорят ей: «Вернись домой».

Кто укажет ей дом?

Кто уймет ее горе?

Кто откликнется на стоны ее сердца?

Когда пригвоздили Его ко кресту, кровь лилась из Его ран –

и земля обагрилась.

Неутешна стояла у креста Богородица

и с ней любимый ученик Иоанн.

Видела она всю Его муку – и ничем не могла облегчить:

пить просил Он – изнывало сердце – а она не могла напоить Его –

(боялась отойти от креста).

И помрачилось небо

– клубясь тучились непроносные тучи –

темень темная

– наливаясь грозой от края до края –

нависала над городом,

и сыпались искры из-за облачных раскаленных печей.

Лик Христа искажался: побелело лицо, слеглись волосы.

«Боже, Боже мой, зачем Ты

воздвигнул меня!»

И голова упала

на грудь.

———

На другом конце Иерусалима, в саду Магдалинином,

склонившись низко к земле, висел на своем кожаном поясе

ученик, предавший Учителя: Иуда –

глаза, белые от отчаяния, безвекие

глядели из темных глазниц в тяжелую землю,

и рот его был полон земли.

«Горе мне среди всех матерей!

Увы мне среди всех тварей земных!»

– рассеклось сердце несчастной матери –

тая,

– красные уголья! –

сердце горело жаром.

Над крестом вился ворон,

смолой воронье перо кипело, и горели свечи –

непреклонные вещие очи.

Глухо и грустно говорила Богородица:

«—— или, бездольный, Ты родился в сиротинскую ночь?

—— бессмертный, воскрешал мертвых! вижу:

непосульница-смерть взяла и Тебя! ——

о, мой сын прелюбимый! и за кого Ты муку терпишь?

за кого смерть принимаешь? ——

к дереву прибиты руки, кровью запеклись уста –

язык Твой нем!»

Поднял Христос голову:

«Не рыдай мене, мати, не оплакивай! Душа исходит –

хочу предать дух мой Отцу. Вот ученик –

будь ему матерью, он будет твоим сыном».

С горечью Богородица:

«Променяю ли создателя на создание –

творца на тварь? И куда уходишь?

И как мне жить без Тебя? На кого оставляешь –

одна! – скорбею – дай и мне умереть!

возьми с собой! – скорбею —»

Белая береза –

склонилась Богородица у креста на камень,

умоляла-упрашивала:

«помереть бы!»

Не могла она видеть ни людей, ни белого света,

не хотела подняться.

—

– рассеклось сердце несчастной матери –

тая,

– красные уголья –

сердце горело жаром:

«Горе мне среди всех матерей!

Увы мне среди всех тварей земных!»

Три часа прошло, как распяли Его на кресте жестоким распятием.

Три часа висел Он, создавший землю,

над своей от века трудной землей.

Вопли и стоны –

и те, что потрясали века,

и те, что в грядущих веках отравят всякое счастье,

вся скорбь и всё горе

униженных, покинутых, гонимых и обойденных,

вся беда, какая была в мире,

вся беда, какая придет на землю,

вся беда до последнего дня

собралась вокруг креста и, наполнив сердце,

жгла,

мучила последнею мукою.

И вот воззвал Он к Отцу –

и померкло в глазах.

Белый свет почернел – помертвело солнце.

Проглянули звезды: в черноте – изумруды! – дрожали.

И с шумом померкли. И месяц печально растаял.

————

земля потряхнулась!

Всколебались моря, озера и реки; залелеяло в поле траву;

зашумела дубрава; пригнулся лес; посыпались с яблонь цветы;

с березок сережки; поломалось сухое пенье.

Крестом распростертая

– головня среди поля! –

лежала Матерь Божия у креста.

Мертвецы поднялись из могил – с кладбищ побрели от застав в город; на площадях и перекрестках

смешались с живыми. Холодом повеяло – стал мороз. И во тьме летало, шипело ужасно – ветер дикой волной ходил. Стук стоял – ковали железо! – стонало, плакало – огненные стрелы плыли по небу – и воздух порола ненасытная плеть –

————

с краю на край пошатнулся храм –

разорвалась завеса – распались камни –

И вся тварь восстонала –

звери, птицы, поля, леса и болота,

травы, кусты, вода, камни и звери,

вся тварь восстонала

– восплакалась Матерь Божия Богородица –

«Господи, прости им:

не знали они, чего делали!»

Страсти Господни^*

На Голгофе – на эдемской могиле Адама

водрузили древо Познания,

и пуста голова – первая человечья кость

легла в основание под крест Сына человеческого.

Посеянное рукой Сатанаила – когда Бог насаждал рай на земле,

открывшее человеку глаза на добро и зло в грехопадении,

увенчавшее веткой мертвое чело Адама,

выросло древо Познания древом Спасения –

Крестом Спасителя.

Распяли Его на кресте леванитовом,

прибивали по пятам и ладоням гвоздями железными,

одевали в рубашку зеленую из жигучей крапивы,

опоясывали поясом из боярышника,

перевязывали хмелем и ожиною,

забивали под ногти иву (согрешившее дерево!),

а на голову клали венок из шипов и терниев.

Где гвозди вбивали – там текла кровь,

где вязали поясом – там лился пот,

где клали венок – там капали кровавые слезы:

– вино – миро – пшеница!

Несметные полчища демонов собирались с полдня и полночи, с востока и запада на Палач-гору голгофскую ко Христу распятому.

Белый – белый снег! – таял месяц,

и в слезах, омраченное, закрывалось солнце.

И была тьма по всей земле от шестого часа до девятого.

Искривленными кровавыми очами смотрели демоны в измученный лик Христа: держали в руках огромные свитки – хартии, исписанные грехом человеческим

от первого дня и до последнего,

и отвивали их – и конца им не было:

– не было конца греху человеческому –

– Восхотел Он весь грех взять на себя! –

На тяжкие кровавые преступления явились со всех концов немилосердные ангелы: лица, искаженные от ярости, зубы выше рта, глаза, как звезды, из уст пламя.

Это – ангелы приходят за душой грешных людей вести их на муку. Этих ангелов была тьма тем, ибо грехи были неисчислимые –

от начала мира и до конца:

– Восхотел Он весь грех взять на себя! –

Разбойники, распятые со Христом,

не вынося крестной муки и не чая спасения,

поносили Его, как обманщика.

И у подножия, у залитой кровью головы Адама,

гремело оружие: мытарские мечи, ножи, серпы, стрелы, сечива:

немилосердные ангелы расторгали составы изможденного тела –

отсекали ноги, потом руки и, оживив, опять пригвождали,

выдергивали маковые листочки с подсыхающих ран

а демоны соленым языком облизывали раны –

Один гуселапый

бесшерстной свиньей поднялся к самому лику –

и, поднеся чашу, полную горести, дал Ему пить.

И, выпив чашу до дна, возопил Христос громким голосом:

«Боже мой, Боже мой!

для чего Ты оставил меня?»

Тогда от облак северных на зов покинутого

– принявшего грехи мира –

поднялся с престола в девятый час Сатанаил:

и сокол – кологривая молния – умчала его ко кресту

Сына Божьего.

Стал Сатанаил перед крестом и смотрел

на Христа,

и с креста, подняв тяжелые веки, смотрел Христос

на Сатанаила.

Друг против друга – перекрещивались глаза их:

царь и раб,

брат и враг,

царь и царь,

брат и брат,

враг и враг,

спаситель и покинутый.

И вся поднебесная повергнулась ниц в этот грозный час.

А она – скорая

шла от синего моря, от земли незнаемой,

по полю – зеленой траве, по бродучему следу,

по зяблым овсам через ржаные нивы,

молодая жена – смерть прекрасная.

Не просилась – потихоньку раздвинула железную тынь,

не оступилась – взошла на Палач-гору голгофскую

ко Христу распятому,

обняла Его голову –

И, преклонив голову,

Иисус предал дух.

Сворохнувшись, взвихнули вихри-орлы,

помахом подняли прах по путям:

затряслись горы, заметались глубины,

оболелеялись волны вод, улились изливы –

не уходиться – не уполошатся! –

и небеса, свившись, как свиток, прорезались пламенем

и, всколыбнувшись, горела земля –

«Помяни мя, Господи,

егда приидеши во царствие Твое!»

Когда замерли последние человечьи шаги и воины, перебившие голени у распятых разбойников, покинули Голгофу, а мертвые, восставшие из гробов, разбрелись по улицам в ночь – гогот, гром, стук, скок, свар потрясли мир неистовством, и сад Аримафейский обратился в бездну бездн, ибо сам Сатанаил пребывал в нем. Демонской силой он отвел глаза человекам и всей подлунной – погрузил душу в бесовский сон: и темный вещий сон сковал вселенную видениями и соблазном.

—— вскинулись, взбросились бесы – совлекли со Христа плащаницу, разделили пречистое тело:

плоть – земле,

кровь – огню,

кости – камню,

дыхание – ветру,

глаза – цветам,

жилы – траве,

помыслы – облакам,

пот – росе,

слезы – соленому морю.

И, развеяв благовонные масти, растлили ——

Звучало, бучило злое море демонов,

кишели, тешились

ехидные, свирепые

– сила несметная из темных ям! –

шелудяки, поползни, боробрющи, горбоногие,

топча и лягая.

И вот в полночь с шумом открылось всё небо и воспылало над землей ярое солнце, какого никогда не бывало.

Выволокли демоны тело Христово из нового гроба и, убрав в дорогие царские одежды, вознесли на высочайшую гору на престол славы. И там, на вершине у подножия престола, стал Сатанаил и, указуя народам подлунной – всем бывшим и грядущим в веках – на труп в царской одежде, возвестил громом: «Се царь ваш!»

А с престола на метущиеся волны голов и простертые руки смотрели оловянные очи мертвеца. И в ярком свете – в этот внезапный ясный день – видно было: как распадались составы и под одеждой колебалось затхнувшее мясо. И вместо ответа на мольбы и вопли лебедями гоготала забродившая гниль раздувшейся утробы.

Отчаяние стягивало пространства,

и казалось: мера земле – четыре шага!

Из страны в страну – из земли в землю, выметывая раздолья, сквозь поля и луга, по городам, прорезая толпы всех времен и народов и царств, неслась колесница: оскаленный скелет в терновом венке: «Се царь ваш!»

И замглились светлые одежды народов,

смех перелился в плач,

падали люди, умирая друг с другом

и охватившись брат с братом,

и дитя умирало на коленях матери,

и мать, охватившись с дочерью.

От кряка и стенания погнулась земля,

расселись неплодные камни,

разверзлись великие пропасти,

и восплакалось море, и реки,

и вся глубина, и преисподняя.

Тогда высоко, в удольном месте, над ярым солнцем в ярких лучах последним обетованием возник на небеси крест, и на кресте пригвожден истерзанный Спаситель. Восседая на крыльях ветряных, Сатанаил дунул в крест «Се царь ваш!» – и крест обратился в прах.

И не оставалось вольного воздуху,

иссякли источники,

деревья от смрада сбросили листья,

солнце померкло,

и злоба извела земную кору.

Так две ночи безумствовал Сатанаил, вселяясь на сердца – на тайные, зажигая мятеж, отравляя сердца отчаянием.

Жестокий сумрак безлунный безмолвием облек город; мертвые бродили по дворам, стучались в двери, и, как в дни мора, люди не смели выходить из домов, а на безлюдных улицах являлись всадники: лица их не было видно, и кони их не были видны, лишь мелькали копыта коней.

А по чумному безлюдью с пустынной Голгофы От Креста разносился по миру плач Богородицы –

звезда надзвездная!

И до рассвета третьего дня, как встать заре и взойти воскресшему солнцу, на Палач-горе голгофской,

поклонив ко кресту голову, не отходила от креста

неумолимая

смерть

–

– жизнь вечная –

дар на спасение.

Ангел-мститель^*

Среди поля на Голгофе пригвожден к кресту

– на кресте руки простер, окровавил персты –

на честном кресте посреди земли висел Христос,

совоздвизая четвероконечный мир

– создание своих божественных рук –

в высоту,

в широту,

в долготу,

в глубину.

Ангелы сходили и восходили с небес,

собирались в един собор,

силы небесные кланялись вольным страстям Его.

– Слава долготерпению Твоему, Господи! –

Силы небесные – все девять чинов:

ангелы,

архангелы,

начала,

власти,

силы,

господствия,

престолы,

херувимы,

серафимы,

от неба небес – престола славы – лествицей с

ходя и восходя,

предстояли Ему.

И мертвые, восстав из гробов,

с мертвенного ложа притекали к кресту,

кланялись спасительным страстям Его.

– Слава долготерпению Твоему, Господи! –

Разбойники, распятые со Христом, два разбойника:

Сафет и Фемех,

отрепетны крестною мукой, погибали в смертной тупой тяготе: гасли помыслы, отымался, издроблен,

повинный ум, горькая тьма ослепляла вещные,

в боли очаделые, очи, а умные – исходили в тоске:

«Милостиве Господи,

помилуй мя, падшего!»

Крестообразно руки простирая к Сыну

– распростершему руки на крестном древе –

ко кресту приникла

Богородица:

скорбное оружие пронзило ей сердце

– крещенное слезным крещением всё ее сердце растерзано –

и слезы, излившись, престали:

«Царю небесный,

Сыну мой!»

Три звезды

– три свечи Божии –

мерцали из тьмы от Девы Марии,

непостижимо, несведомо

родшей невместимого,

свет и спасение миру.

– Слава долготерпению Твоему, Господи! –

На востоке солнца раскрылось двенадцать небесных врат,

и другие двенадцать врат на западе,

и двенадцать врат на море.

И по всем путям от нижних и горних обителей

собирались в един собор

ко кресту

силы небесные.

И во мгновенье два ангела подвели под руки старца

– был он ветх и велик –

Адам первозданный.

И стали у креста перед лицом Господним.

Наклонив голову,

– да преклонятся все народы и облегчится грех верующих –

висел Христос на кресте,

напоенный горькой желчью.

Единый сущ

без конца,

без начала

сый.

И был Адаму глас со креста:

«Аз тебе ради и твоих чад с небеси на землю снидох,

Аз тебе ради и твоих чад на крест взошел, пригвожден ко кресту,

ныне разрешаю от клятвы, прощаю твой грех».

И вздохнул Адам:

«Тако изволил еси – тако изволил еси – Господи – Боже мой!»

Ангелы, силы небесные, величая перед Адамом Христа,

– кровью искупившего первородное проклятие –

«миновались темные ночи,

пропали печали!»

ангелы восходили на небеса со страхом и радостью,

до неба небес к престолу славы Отца небесного.

– Слава долготерпению Твоему, Господи! –

И один среди ангелов – в кругу ангелов – вятший паче всех,

прекрасен видением стоял перед крестом ангел:

один недвижен,

один безмолвен:

«Как! Сын Божий, Сын возлюбленный! любимый брат! Христос,

Царь небесный висит на кресте! И мучится, обагрен с головы

до ног, и нет ниоткуда защиты; покинут; неповинный,

висит на кресте!»

Не видел никого – только Христа,

только на Христа смотрел ангел –

не мог примириться:

пальцы его были крепко с тоскою сжаты,

и дымы – синие кольца благовонных кадильниц –

обручая пальцы, вывивались меж острых суставов;

копье бледнело в руке на дымящемся древке;

бурные крылья – синие молоньи – грозно орлили –

недвижен,

безмолвен,

не мог, не хотел он видеть Христа на кресте.

Силы небесные – недоуменно зря друг на друга – молили ангела:

«Взойди на небо к престолу славы, прославь Сына перед

Отцом небесным!»

Бесстрастен к мольбе, не слушал ангел, не хотел слышать

– «взойти на небеса к престолу славы!» –

горело сердце – единая мысль возгоралась из горящего сердца:

«Один он может и готов стать на защиту – он может смирить грады, веси, поля, холмы, дубравы, он погубит

весь мир – разорит венец солнца! – за крест и страсти».

Один недвижен,

один безмолвен,

горел перед крестом в кругу ангелов грозный ангел,

вятший паче всех – всех недругов победитель – архистратиг

Михаил.

– Слава долготерпению, слава силе Твоей, Господи! –

Белоснежной кипящей быстриной восходили ангелы, славословя,

от креста за звездный круг к престолу.

И был тихий перезвон в небесах, говор, столповое пение.

И повелел Христос ангелу взойти на небо – оставить крест:

«Исполни закон!»

Но верен, ангел стоял перед крестом:

«Господи, Ты видишь:

не могу стерпеть распятия Твоего».

И во-вторые повелел Господь ангелу отойти от креста:

«Исполни закон!»

И не двинулся ангел: крепко, непреклонно, верен:

«Господи, как я пойду?»

И в третий раз был голос с креста – отклонявший – повелевая ангелу взойти на небо:

«Исполни закон!»

———

И то́роки – слухи Духа – дрогнули на бледнем челе, трепетен, ангел сделал шаг от креста и вдруг стал ——

обернулся:

черные то́роки вьюнились на его бледном челе, бурные крылья орлили,

очи синели – грозная деберь:

– видеть муку, иметь власть остановить –

– и не сметь! –

«Не требуй, Господи, не требуй! Видишь – мое горящее сердце!

Знаешь – моя любовь: ей нет грани, ей нет запрета, ей нет закона.

И на что мне власть, если запрещаешь прекратить Твою муку.

Не преступлю Твой закон, Твое слово, Твою волю, но не мог угасить

моей любви».

А пламень любви был так велик, а скорбь так остра и страда

так безмерна – все мысли, все стези сердца пылали! – ангел разжал пальцы ——

и пламя

вышло

из его

рук.

—

И было пламя так сине-жарко, живо и огонь плящ и горюч:

взлысился мрак, сдвинулись семь поясов небесных, пошатнулись земные;

с шумом ужасных четверопастных горестных труб из четырех медных

ветрий пыхнули четыре заглушные ветра, восшумели с востока и запада,

с юга и севера –

– кто им укажет путь? куда им деваться? не могут стать! для них нет уж покоя! –

избезумились, вздыбили море, хотя потопить землю, заколебали столпы преисподние.

И среди грохота, вопля и скрежета

еще острее врезалась скорбь,

и гнев стал безысходнее:

и ангел

бросил копье.

———

– там стоял страх, клевета и обида, вопияла утрата, билось бессильно

оскорбленное сердце, гнела бесполезная жалость, глохла защита–

—

зазубрив тьму,

молнией

ударило копье в храм:

прорезало купол –

расшибло сень –

——

И надвое – сверху и донизу – разодралась

капетазма:

на две части разодрал ангел завесу

во свидетельство сынам человеческим

о кресте.

И в тот час воззвал Христос, благословляя Отца, и предал дух –

Единородный Сын

Великого Света Ангел

Слово Божие,

смертью на смерть наступив.

Ангел погибельный^*

По воскресении из мертвых, отложив плотское тело, являлся Христос своим ученикам. Апостолы: Петр, Андрей, Иоанн, Варфоломей пребывали с Богородицей, утешая ее. И когда были они все вместе, стал посреди них Христос и сказал: «Мир вам! Вопрошайте меня, я научу вас. Семь дней пройдет, и я взыду к Отцу моему».

И никто не решается. И покорно следуют за Ним – по божественным стопам Его – на гору Елеонскую. По пути приступил апостол Петр к Богородице: пусть попросит она Сына своего – «и явит Господь вся, иже суть на небесах». Богородица не захотела испытывать. И молча идут за Христом.

Когда взошли они на гору Елеонскую, и сидят вместе, и посреди них Христос, Варфоломей обратился к Христу: «Господи, покажи нам дьявола, и увидим, кто он есть такой и что дело его. Тебя не постыдился – Тебя пригвоздил ко кресту».

«О, смелое сердце, – сказал Христос, – ты не можешь его видеть».

Варфоломей припал к ногам Спасителя, упрашивает: «Неугасимый светильник! вечного света спасение! Ты пришел в мир отчим словом; Ты совершил дело свое: скорбь Адамову обратил в веселие, Евину печаль в радость – Испони!» И сказал Господь Варфоломею:

«Хочешь видеть дьявола – увидишь его. Но говорю тебе: и ты, и апостолы, и Богородица ниц падете, как мертвые».

И все приступили:

«Господи, сделай! Господи, покажи его!»

И вот по слову Господню предстали ангелы с запада: воздвигли землю, как свиток, и явилась бездна – пропастная глубина. И, запретив ангелам дольним, повелел Христос протрубить Михаилу. И вострубил архистратиг. И в тот час изведен был из бездны ангел погибельный – Сатанаил.

– Вольный гоголю, старейшина небесных сил, низверженный за разгордение, где твоя воля, где венец власти? где небесный престол?

Шестьсот шестьдесят ангелов держали его, вестника зла, творца мечты –

связан огненными веригами – а высота его шестьсот локтей, лицо – молонья! волосы – стрелы! вежды – дикий вепрь! правое око – утренняя звезда! левое око – лев! а уста – пропасть! а персты – серпы! крылья – горящий пурпур! риза – кровь, и на лице его пишет вражья печать и погибельная ——

«Аз есмь Господь Бог!»

– воззвал Сатана –

И был великий трус – земля затряслась. И в ужасе поверглись апостолы и Богородица на землю.

Воплощение^*

Бурным духом в вышнее небо

– с тихой слади́мой реки – взлетела душа к престолу Господню:

«Господи Боже, благослови меня, царь милосердый, в тело облечься!»

взмолилась душа к Господу Богу –

Горел семигранный венец на престоле, расцветала звездами гора-цвет.

Благословил Бог душу:

поставил на путь.

Благословил Бог душу:

на землю вернуться.

Благословил Бог душу:

человеком на земле в человеках родиться.

Бурным духом с превышних высот

стремилась душа по небесному кругу.

Замирает от радости сердце

– там Божьи органы играют на сердце –

«Скоро встретит она, кого полюбила однажды, любила и горько рассталась:

теперь ей будет легко и нетрудно на трудной и милой земле!»

Полные радости очи светились –

светили небельмными взорами

путь по небесному кругу.

И растворилась в пути по небесному кругу по бездорожным дорогам

Живая книга,

суд Господень – судьба ее жизни:

дни за днями – цепи – потянулись от колыбели и до могилы. Каким холодом, жутью – жесткое слово! – обидой сдавило ей сердце:

сколько дней беззащитных – дней беспокровных,

тревог, и беды, и пропастей, ожиданий напрасных

тщетной надежды, безвинного терпенья, непоправимой и горькой потери,

а сколько раз в своих днях постылых уйдет она от ворот

со слезами: будет звать – не ответят, просить – не помогут.

«Где рай твой прекрасный – пресветлый день?»

«Где же твой ангел, спутник благой?»

– как звезды в ночи, то загораясь, то тая, сходились, горкуя, во святой круг

белые птицы – послы Господни –

«Где же мой ангел? Или на небе и на земле – в целом мире! – нет ни души – никому нет дела!

так жалко кончаю бесполезные дни?»

– и запечатались страдно, зноем опаленные, холодом омерзлые уста –

«Где рай твой прекрасный – пресветлый день?»

«Где же твой ангел, спутник благой?»

– как звезды в ночи, то загораясь, то тая, вьются, горкуя, во святом кругу

белые птицы – послы Господни, крыло в крыло вьются.

Бурным духом летела душа

от судеб-страны пророчных труб на пречистое снего-белое знамя

к Богородице:

премудрые девы радостно встретили душу – кротко стояли они со свечами

вкруг Царицы Силы Небесной.

«Матерь Божия! сердце во мне унывает: не хочу я на землю!»

– наплаканы очи смотрели на родимую Матерь, слезно, скорбно, сердечно просили

родимую Матерь –

«Странник, не плачь!»

Духом святым уряжая, взяла Богородица свечку,

вложила свечку в сердце,

в сердце –

в кручинную душу

——

«Терпи, скорби с любовью, милый мой странник!»

——

– и загорелась в сердце жаркая свечка –

Премудрые девы стояли со свечами,

«Христос воскрес» запели, с крестом поклонились.

Бурным духом с превышних высот

летела душа через святые небесные круги – через белые зори –

через Втай-реку – заповедное от всего темного мира –

с небесного царствия по Божьей стезе

в мир

на землицу сырую.

Странник прихожий – брат мой несчастный – сестра моя горькая,

будем жить полюбовно, согласно, в этом несведомом мире

на родимой земле!

Месяц и звезды^*

Ты видишь те зеленые луга – зеленые с белыми цветами? –

не по себе белеют луга – белеют от чистых риз Господних.

По весеннему полю, в потаенный час вечера, шел Христос и с ним тростинка-девочка Мария Египетская. Поспешала девочка, цеплялась пальцами за чистые ризы, засматривала вечеровыми глазками в глаза Спасителя. Допрашивала-пытала у Господа Бога:

«Господи милостивый, отчего это месяц такой и сверкают звезды?»

«Непонятная ты, недогадливая девочка, хочешь испытать меня! А как был я маленьким, сосал себе палец: с сосуном и спать укладывался. Отучала меня Богородица, а я знай сосу. Вот и говорит она мне: „Не будешь трогать пальчика, сотку тебе к празднику серебряную рубашку“. Бросил я палец, прыгаю от радости: будет у меня к празднику серебряная рубашка! Торными дорогами пошла Богородица на зеленую тропку к вратам рая – там стоит цвет солнца, творя суд над цветами – и стала прясть серебряные нити. Откуда ни возьмись налетели соколы – похитили серебряную пряжу. Позвала Богородица Крестителя: Креститель разыщет соколиное гнездо, а соколят возьмет себе. Полетел Креститель искать пропажу, да недолго летал, вернулся: „не могу, – говорит, – я это сделать: унесли соколы серебряную пряжу высоко под небеса, свили гнездо – белый месяц, а соколят негде взять – одни дробные звезды“. Вот отчего месяц такой и сверкают звезды».

«Господи, дай мне одну серебряную нитку!» – пристала тростинка-девочка и тянет за ризу, засматривает вечеровыми глазками в глаза Спасителя.

«А зачем тебе серебряная нитка?»

«А я в коску вплету».

И подумав, прорицая судьбу святой, сказал Господь:

«Будет тебе серебряная нитка».

Ты видишь те серые горы – не по себе они серы, серы от дел человеческих: там ангелы, приставленные к людям, столпились на западе – так и всякий день по захождении солнца идут они к Богу на поклонение, несут дела людей, совершенные от утра до вечера, злые и добрые.

Рождество^*

В ночь, когда родиться Христу, ехала Богородица с Иосифом в город Вифлеем. Вот дорогой словно стало что:

стала она смеяться и плакать.

Приостановил Иосиф лошаденку. Думал себе старик:

«Не худо ль чего с Марией или волков забоялась?»

– волков по тем местам много! –

А Богородица и говорит:

«Вижу я, дедушка, двух людей: один человек смеется, и я с тем радуюсь – будет у него большая радость: а другой человек плачет, и я с тем горюю – будет у него большое горе».

Не понял старик слов Богородицы, но запомнились они ему, предвещавшие земле на новую жизнь:

великую радость

и лютое горе –

крест.

Ехала Богородица с Иосифом в город Вифлеем. Случилась тогда перепись всем жителям: и кто в каком городе прописан, в тот город и должен был явиться. На перепись они и ехали.

Время зимнее – снежная зима – намело снегу целые горы. Трудно приходилось лошаденке – еле тащила по сугробам.

И не поехал бы Иосиф в такую даль, да ослушаться боялся: строго приказано от царя явиться всем в город.

Старый старик Иосиф, смолоду-то плотничал, а нынче и топор не слушает; рассчитывал старик к вечеру в город поспеть, да сбился с дороги.

И в поле застигла ночь.

Ясная ночь. Звездная. Крепкий мороз.

Не вставала с саней Богородица – зябко. Старик за лошаденкой, понукивал Сивку рукавицей.

Так и ехали.

И чует Богородица: пришло время.

– что тут делать? –

– куда ей ночью среди поля? –

В стороне от дороги, у леса, землянка. Привязал старик лошадь. Вошли в землянку.

А в землянке конь да вол – больше нет ни души.

– пастухи сторожили овец за тыном! –

А время приходит – помощь надобна.

Посылает Богородица Иосифа: приведи ей бабку.

– а где в поле найдешь бабку? –

Пошел Иосиф по дороге – и сам не знает, где и искать?

——— и когда родился Христос, вдруг осветилась землянка, светло в землянке, ровно солнце взошло.

Взяла Богородица на руки сына, подняла его – и на солому положила в ясли – в колыбельку! – увидели конь и вол младенца, подвинулись:

стали дыхать на него, своим греть теплом.

Младенец, играя, тихонько погладил их.

А они всё дыхали, грели его своим теплом – конь и вол.

И он благословил их –

их трудную жизнь, коня и вола.

Идет Иосиф по полю, спотыкается – уж глазами старик ничего не видит, и ноги не слушают. Принялся кликать.

– да кто отзовется среди поля! –

Звезды. Так ярко –

звезды поют над землей.

—— и видит старик: бежит навстречу старуха, так по сугробам и сигает.

Окликнул.

А старуха едва дух переводит –

из города она Вифлеема, Соломонидой зовут; уложила она спать внучонка Петьку-неугомона, стала сама укладываться – день-то деньской за работой, умаешься! – «и только что завела глаза, слышу – зовут: „Иди, говорит, бабушка, иди, Соломонида, иди на поле: помощь нужна“.

И так меня всю страхом забило, выскочила я да бежать».

Обрадовался Иосиф – повел к землянке.

– бегут старики! –

А в землянке свет, ровно солнце.

И увидели старики младенца – и уж подойти не смеют.

А младенец им из яслей ручкой так показывает –

———

И благословил он бабушку Соломониду и старика плотника Иосифа

– приютил Богородицу! –

благословил их трудную трудовую жизнь.

Сторожили за тыном пастухи овец от волков.

– волков по тем местам много! –

Страшно им ночью, и рассказывали они друг другу страшные сказки –

– чтоб не очень бояться! –

Вот поднялись овцы и к проруби. Только пить-то не пьют – как стали вкруг проруби, голову к небу, да так и остались.

– никогда еще не бывало такого! что там такое? –

– или волки нагнали столбняк? –

Пошли пастухи посмотреть. Да как взглянут на небо – а с неба им ангел:

– Чего вы, пастухи, стоите: Христос Спаситель родился! Ступайте скорее в землянку: в землянке в яслях лежит Христос.

И собралось ангелов много – так много, как в небе звезд.

Пели ангелы вкруг ангела-вестника, перелетали, как звезды.

—— и всё небо кружилось ——

А овцы стоят у проруби – голову к небу – смотрят.

Взяли пастухи по ягненку, да скорее к землянке.

– овчарки за ними! –

———

А в землянке свет, ровно солнце.

Увидели пастухи младенца, пустили ягнят, поклонились в землю –

Младенец посмотрел, и ягнят потрогал – посмотрел на пастухов и благословил их –

благословил их трудную жизнь пастухов.

И пошли пастухи назад к стаду.

И овчарки за ними.

Пели пастухи за ангелами, как ангелы, – пели ангелы, перелетали, как звезды:

Навстречу волки –

не тронули волки овец – ангел пас их овец!

Шли волки к землянке – дали пастухам дорогу.

– видно, и зверь почуял! –

Там за огнями, за дымами, за лесами, за реками, за ленивым болотом у Студеного моря – у Студеного моря-океана, там, где ветер вздымает до неба ледяные синие горы, в студеной полунощной стране чародеев, загремели-застучали в ночи волшебные бубны.

Три лопарских царя-волхва – три нойда – увидели звезду на небе – и узнали звезду: мудрые, всю жизнь ожидая, они гадали о ней. И с дарами, без слуг и оленей, пошли за крылатой звездой – и звезда, крыля, повела лопарских волхвов в Иерусалим.

Много народа собралось на перепись в Вифлеем. Еще больше в царский город – в Иерусалим. Городские ворота не затворялись всю ночь. И на улице шум, как на ярмарку.

Поутру в Рождество два путника показались по дороге из Вифлеема в Иерусалим. Не простые путники –

– конь и вол.

Шли они без погонщика – шли прямо по дороге в Иерусалим. И, вступив в город, пошли по улицам. Они дыхали, как дыхали ночь, согревая младенца в сырой землянке.

Какой-то голах камнем запустил – но камень скользнул, как перышко:

– они его не почувствовали, даже не вздрогнули.

Шли конь и вол по улице, дыхали.

Глаза их, как человечьи, ясные. И если бы могли говорить, они сказали бы –

они весть о Рождестве несли!

они сказали бы, что ночью родился Христос:

«они видели Его, и Он благословил их».

Убогие – юродивые, странники, безумные – встречая коня и вола, кланялись.

———

Пройдя весь город, конь и вол скрылись за заставой.

Они шли дальше по дороге – как и теперь идут! – и будут ходить по дорогам, пока земле не придет конец. И в последний час – они заговорят! – они скажут –

благословенные, конь и вол.

К вечеру того же дня появились в Иерусалиме пастухи из Вифлеема – четыре пастуха.

Они ходили по праздничным улицам. Ничего не видели и не слышали, что творилось вокруг. Они останавливались на площадях и хором запевали странно среди гулянья:

Убогие – юродивые, странники, безумные – устремляясь, как овцы, в небо, окружали пастухов и вдруг с безумным криком, воплем и хохотом принимались петь за пастухами странно:

—— и шумная площадь кружилась ——

– тихое звездное небо –

———

В ночи пастухи пропали за заставой.

Они шли дальше – по следу вола и коня – как и теперь идут! – и будут ходить по земле с песней ангелов, пока земле не придет конец. И в последний час – их услышат! – их услышат –

благословенных вифлеемских пастухов.

Скрылся конь и вол. Пропали пастухи. Кончилась ночь.

С рассветом заметили в Иерусалиме старуху.

Ходила старуха по улицам, и не разберешь, о чем она и на кого показывала:

она будто дите всё качала, качая, баюкала –

и вдруг упадет на колени и заплачет – не от отчаяния она плакала, она плакала от радости.

Это бабушка Соломонида о Рождестве рассказывала – представляла, как носит она святого Младенца и качает – баюкает на этих измученных руках, принявших на белый свет за свой век столько младенцев.

Убогие – юродивые, странники, безумные – ходили за старухой, как ребятишки за медведем-мишей. И когда она с плачем падала на колени, они с плачем повторяли странные ее слова ——

—— и темная улица кружилась ——

– звезды на ясном небе –

———

Обойдя город, ушла старуха за заставу.

И дальше – по дороге – как и теперь идет! – и будет ходить по земле, рассказывать, что ее глаза видели, и плакать от радости, пока земле не придет конец. И в последний час – ее поймут! – ее поймут –

благословенную старуху бабушку Соломониду.

А там, от Студеного моря – от Студеного моря-океана, где ветер вздымает до неба ледяные синие горы, через болота, через реки, через леса, сквозь огни и дымы три лопарских царя-волхва шли за крылатой звездой.

И день и ночь, видя только звезду, не замечая дороги, шли волхвы, куда вела их звезда; обтрепалась, обдергалась царская одежда, нищие лохмотья повисли на плечах, и одни царские короны, как звезды.

На третий день звезда привела волхвов в Иерусалим: поднялась над царским городом и пропала.

И когда появились на улицах Иерусалима три царя-волхва и расспрашивают, где родился Христос – «они Его звезду видели!» – царский город насторожился.

– Где родился Христос, Спаситель мира? – останавливали они прохожих, – где родился царь иудейский?

– Нет у нас царя, кроме Ирода и сына его.

Не Архелая, сына Ирода, не Ирода – Христа-царя, который победит всех царей и возьмет на земле все царства, Христа Спасителя мира, надо царям-волхвам.

Неотступно, как волхвы за крылатой звездой, ходили за волхвами убогие – юродивые, странники, безумные. И когда волхвы спрашивали о Христе, они столбенели, ожидая.

Но ответа нет.

С улицы на улицу, из дома в дом, из уст в уста весть о лопарских царях-волхвах и о путеводной крылатой звезде и о рождении Христа – «царь, который победит всех царей!» – облетя площади и перекрестки, к вечеру проникла за неприступные стены дворца.

И царь Ирод смутился.

Велит Ирод привести царей-волхвов. И привели волхвов во дворец к Ироду. Вышел Ирод к волхвам. И волхвы спрашивают Ирода, как спрашивали весь день у прохожих, о царе Христе:

– Где родился царь?

———

– Я – царь!

Был Ирод невысок и худощав – малая голова, на короткой не по плечам толстой шее, щурился – ёжил пугливо глаза; и говорил неожиданно громко, баском. И эта неожиданность поражала: «я – царь!»

Не поразишь лопарских царей!

Лопарские цари имеют власть над ветрами, подымали бурю, могли передвигать морские острова, насылали стрелы, обращали живое в камень – Лопарские цари проникают в тайные дела и мысли, и им открыто, что творится на земле и на море в далеких странах и у чужих народов – Лопарские цари не знают страха!

– Где родился царь Христос? – снова спросили они у царя. Ирод держит в руке чашу: он поднял чашу в честь славных лопарских царей ——

А над дворцом восходила звезда – и, став в окне против волхвов, звездами зажгла их царские короны.

И звезды глянули из глаз волхвов.

– Где родился царь Христос? – в третий раз спрашивают волхвы, – он победит всех царей, возьмет все царства, всю землю!

И чаша выпала из рук царя.

– Идите, – сказал Ирод, и дрожит весь, – идите, узнайте о младенце и возвращайтесь в Иерусалим: я первый пойду и поклонюсь ему.

Пообещав вернуться в Иерусалим и рассказать о младенце, вышли волхвы от царя. И повела их звезда из царского города Иерусалима в Христов город Вифлеем.

Шла, крыля, звезда – за звездой волхвы.

Далеко в поле отстали люди, провожая волхвов за заставу. И царские лазни и пролазни, уши и наушники, не поспевают за ними.

Кружит звезда – волхвы кружили за ней. Сворачивает с дороги в лес – и волхвы в лес.

И идут так лесом, полем, дорогой.

Морозная ночь. Звездная, крепко морозит. Похрустывал снег под ногами.

Звезда, пройдя реку, остановилась у леса за тыном – тихо опустилась над землянкой.

Светло в землянке – играло солнце.

———

И увидели волхвы младенца. И подают ему дары:

золото,

костяной жезл,

кутью.

Поклонились младенцу.

Младенец долго глядит – «золото!» «костяной жезл!» «кутья!» И, приняв дары,

благословил волхвов – благословил их трудную жизнь вещих волхвов,

ожидавших

Христову звезду.

Звездами загорелась тесная землянка.

Из круга ангелов вышел ангел и, разрешив клятву, не велит волхвам возвращаться в Иерусалим.

– Не ходите, волхвы, к Ироду! Идите другим путем: зло на сердце царя – хочет он убить младенца.

Богородица держит на руках сына: пора в дорогу! Иосиф хлопотал у саней, разговаривает с Сивкой. И, усадив Богородицу с младенцем, махнул старик рукавицей.

Побежала лошаденка по дороге в цыганскую землю – так указал Иосифу ангел! – в Египет.

Звезда низко неслась впереди – светит путь в Египет.

Пели ангелы вкруг ангела-вестника, перелетали, как звезды.

—— и всё небо кружилось ——

А волхвы вихрем неслись сквозь огни и дымы, через леса, через реки,

через болота, мимо царского города Иерусалима, мимо Ирода-царя к Студеному морю – к Студеному морю-океану, в Лопарскую землю, в студеную полунощную страну чародеев.

И там, в пустынной вещей земле, начертав Христову звезду на волшебном бубне, поднялись волхвы синими льдами и плывут по Студеному морю – по Студеному морю-океану, тихо отходя в вечную жизнь.

Проводив волхвов, Ирод притаился в окне, смотрит на дорогу –

по дороге в Вифлеем сквозь вечерний сумрак звездами горят царские короны лопарских царей.

«Волхвы найдут младенца Христа – волхвы вернутся в Иерусалим –

волхвы расскажут ему о младенце – и он, царь, первый пойдет к Христу с поклоном!»

Не поворачивая шеи и дрожа, Ирод вдруг начинал хохотать неожиданно громко баском:

«Он первый пойдет к Христу на поклон ——! Не начнется день, как не будет в живых Христа – царя Христа, который победит всех царей, возьмет все царства, всю землю!»

– Я – царь!

Весь вечер караулит царь волхвов, притаившись у окна.

И ночь. Не возвращаются волхвы. Донесли царю, что волхвы в Вифлееме пропали.

– Пропали?

– нет, не пропали: обманули! –

– Обманули!

– насмеялись! –

– Насмеялись!

– некого и нечего больше ждать! –

«Жив Христос! – Он победит всех царей! – победит Ирода-царя!

– отнимет все царства! – у Ирода-царя отнимет его царство!» В ярость пришел царь: топал ногами и кричит и плачет –

от обиды,

от бессилья.

И велит царь: идти в Вифлеем и там истребить всех младенцев до двух лет.

Барабанный бой и трубы – гремит среди ночи царский город Иерусалим. Площади переполнились народом. По улицам бегут люди: кто-то крикнул: «стреляют из пулеметов!»

С музыкой и песней выступил карательный отряд в Вифлеем.

Звездная ночь морозит крепко. Похрустывал снег под ногами.

В полночь, достигнув Вифлеема, солдаты с музыкой и песнями вступили в город.

И началась расправа.

Дети ничего не знали. Они никаких царей не знают, – ни Ирода-царя, ни сына его. И никаких клятв, никаких заповедей – Ирод ли обманул волхвов, волхвы ли обманули Ирода? – они говорили по-своему и смотрели по-своему «своими глазами». Они улыбались – так улыбаются дети. Они играют, смеются, плачут.

– И не было на земле грознее ночи, и нет грознее ночи, и не будет, как

эта вифлеемская ночь в святые дни Рождества – в первый день новой жизни нового завета! –

Солдаты врывались в дома и, отрывая у матерей от груди малюток,

свертывали им шею, как цыплятам; других выбрасывали из колыбелек и сонных прихлопывали сапожищем.

Дети просыпались от крика и, ничего не понимая, сами подставляли шею под нож, – и их резали тут же на месте.

Дети, ничего не понимая, хватались ручонками за блестящие сабли – игрушка! – и их резали тут же на месте.

Вытаскивали детей, как котят, на улицу и давили лошадьми, и вешали, и кололи пиками, и разрывали, и топили в проруби, и шпарили, и бросали в костер.

Глубокие сугробы тают от горячей крови. И покрывается земля алой ледяной корой.

Звезды, наливаясь кровью, померкли.

– и не разберешь: скольких годов и каких ребят убивать велено! –

По случаю переписи кто-то пустил слух среди детей вифлеемской голытьбы, ютившейся в углах и каморках, будто ночью придут из месткома

«записывать детей на елку!»

Дети постарше не спали ночь: дожидались. И когда пришли солдаты, ребятишки бросились к солдатам: «записать их на елку!»

Петька, внучонок Соломониды, стороживший весь вечер, задремал на пустой бабушкиной кровати. Вот сквозь сон слышит – шумят на улице! – проснулся, думает: «зовут!» Да на улицу.

Кричит:

– Меня не забудьте!

Чуть не плачет:

никогда он ни на какой елке не был!

Солдат схватил Петьку:

– Не позабудем! —— да винтовкой его –

И, не пикнув, ткнулся Петька носом – и потекла кровь изо рта.

Барабанный бой, трубы не могли заглушить отчаянного вопля и крика матерей, и стона, и жалобного горького плача.

– каменное сердце содрогнется от этого детского плача! –

До рассвета шла резня в Вифлееме и в пригородах.

– Четырнадцать тысяч младенцев замучены в Вифлееме в эту кровавую ночь в святые дни Рождества – в первый день новой жизни нового завета! –

На рассвете выступили солдаты из Вифлеема и пошли в Иерусалим, кровавя дорогу, по пути коня и вола, пастухов, старухи Соломониды и вещих лопарских царей.

Гремит музыка.

А крики и вопль несутся вдогонку – и далеко по всем дорогам разносится плач.

– каменное сердце содрогнется от этого материнского плача! –

Фыркала лошаденка.

Слез с саней Иосиф, стал прислушиваться: чудилось старику –

сама земля кричит!

И вспомнил он слова Богородицы:

«Вижу я, дедушка, двух людей: один человек смеется, и я с тем радуюсь – будет у него большая радость; а другой человек плачет, и я с тем горюю – будет у него большое горе». И понял – предвещавшие земле на новую жизнь:

великую радость

и лютое горе –

Хождение Богородицы по мукам^*

Христов крестник^*

В бедности жили люди, в такой крайней нужде, когда и попросить к себе в гости нельзя. А ведь у всякого есть праздник, и без праздника не светла трудная жизнь! И вот родился сын: окрестить надо, а в кумовья и позвать некого. Сидит Иван да Марья: «что с ребенком делать?» Богат если и в силе – все к тебе придут, а рваньем нешто заманишь? Да ропотом тоже не поможешь. А идет мимо странник –

«Позовем странника: странник не откажет!»

А как заглянули в лицо, даже страх стал: без носу и как смерть сама, щерится.

«А как назовем младенца?» – Марья уж и не рада. Да что поделать: некрещеному тоже невозможно!

«Иовом назовем, – кротко ответил странник, – Иов крестник мой».

И окрестили: Иовом назвали младенца. И жалко им стало странника. Видно, и сам он не от радости, а по судьбе: и кто это знает: за что и для чего человеку такое – в мир ты пришел, и все бегут от тебя?

«Попросим, – говорит Иван Марье, – нашего кума: хоть так посидеть с нами».

Хвать, а его и нет – как и не было.

Вырос Иов, спрашивает: где его крестный и кто он такой? Не хотелось рассказывать: жили они уж не так: чего вспоминать? стали поправляться – стало и у них и светло и весело в доме. Это с Иовом пришло, видно, счастье! А Иов пристает: скажи да скажи.

«В бедности мы жили, – сказал отец, – никто к нам и не придет: бывало, да и пригласить совестно, а как ты родился, и в кумовья позвать некого: кто пойдет к нищему! Согласился странник один, окрестили тебя, и с того дня пропал, больше и не видели».

«А вот бы мне повидать его! – задумался Иов, – на Светлый день, как идут из церкви, христосуются с крестным, а мне и не с кем».

«Глупый ты глупый, – сказала мать, – крестный-то твой срамной!»

На заутрене в Пасху стоит Иов в церкви. Все идут и христосуются, он один стоит, и подойти ему не к кому. И вот подходит к нему ——

стал перед ним:

«Христос воскрес, милый крестник мой!»

«Воистину воскрес!» – обрадовался Иов: нашел он крестного!

Крестный взял его за руку и повел – не из церкви, в церкви же по воздуху вверх – на небеса.

Плачут отец и мать: потеряли сына! Сесть разговляться – Иова нет:

Иов пропал.

«Видели вы нашего сына у заутрени?»

Говорят: «Видели: с крестным он христосовался и вместе из церкви вышли. Под стать друг другу, как сверстники».

«Так это какой проходимец увел его: ведь крестный его – старый».

Год не было Иова дома – год не было о Иове слуха. Горевали старики о сыне: помириться не могут: пропал! А надо принять беду: неспроста приходит беда, и нет ничего, что бы зря было в жизни – и боль, и напасти; и только кто это знает: за что и для чего человеку такое?

На другой год, в самую Христову заутреню, как идти христосоваться, Иов как от сна очнулся: и на котором месте стоял в церкви, там и стоит. Кончилась служба, приходит он домой.

«Христос воскрес, родители мои!»

Взглянули старики: Иов, сын их! – «Воистину воскрес!»

Расплакались: не ждали ведь, не чаяли! – «Воистину воскрес!»

Спрашивают, где был, где пропадал: целый ведь год!

«И не год – только три часа! И завтра опять пойду».

«Да куда же ты – опять?»

«К Марку богатому: отнести ему надо златницу от крестного. Я ведь нашел крестного, у крестного я и был».

Еще только солнцу взойти, Иов прощается. И не пускали – «хоть бы с нами денек один прожил!» – ушел.

Приходит Иов к Марку богатому: сидит Марк у окна, качает в люльке родителей – старые они, ходить не могут.

«Прими, Марк, златницу, корми родителей, тебе на хлеб».

«Не надо мне золота: отымут у меня богатые, засудят судьи».

Вернул Марк деньги Иову. И вышел Иов от нищего – Марка богатого.

Идет Иов путем-дорогою:

– люди дрова перекладывают –

«Бог в помощь, добрые люди!»

«Ой, милый братец, рукавиц на руках нету, и видишь: без сапог, голы мы и босы, оборвались совсем, и от голода силы не стало. Спроси у Господа Бога: долго ли нам горевать?»

Дальше Иов идет:

– женщины воду черпают: из колодца в колодец воду ведрами переливают –

«Бог в помощь, добрые люди!»

«Ой, милый братец, кожа с рук слезла, иззябли. Спроси у Господа Бога: долго ли нам горевать?»

Дальше Иов идет:

– под углом дома старуха: держит дом на плечах – «Бог в помощь, добрый человек!»

«Ой, милый братец, всю спину разломило: этакую тяжесть день-деньской всё на себе. Спроси у Господа Бога: долго ли мне горевать?»

Дальше Иов идет:

– лежит щука на дороге – вот-вот глаза выйдут – рот разинула –

Пожалел Иов щуку.

И говорит ему щука: «Ой, милый братец, не могу без воды, и поплавать так хочется, не могу жить на земле. Спроси у Господа Бога: долго ли мне горевать?»

И приходит Иов к пещере.

«Здравствуй, крестный! Едва я нашел тебя».

«А где же ты был?»

«Я от Марка богатого».

«Ты всю землю прошел».

«Не берет Марк золота: отнимут, говорит, богатые, засудят судьи».

«Хлеба снеси ему».

«А когда шел я, попались мне люди: дрова перекладывают – очень мучаются, оборванные и голодные».

«Пускай перекладывают до века: зачем дрова воровали – обидой, клеветой, своим черствым сердцем отымали тепло у сердца!»

«Встретил я женщин: переливают воду из колодца в колодец: иззябли».

«Пускай переливают до века: зачем воду в молоко подливали – обманывали, обольщали сердце!»

«Еще встретил я старуху: держит дом на плечах».

«Пусть держит до века: зачем подслушивала под окнами – ссорила и разлучала!»

«Еще видел я щуку: лежит на дороге – перетрескалась вся, от жажды рот разинут, просится в море».

«Жадная, жестокая: пускай выглонет сорок кораблей, будет в море!»

Иов хотел было идти и передать слова крестного всем измученным: они там на дороге ждут его.

«Милый мой крестник, – остановил крестный, – есть у Загорного царя дочь, царевна Магдалина: возьми ее замуж. Я вас обвенчаю».

Простился Иов и пошел из пещеры назад той же дорогой.

Приходит Иов к щуке.

Обрадовалась: «Ну, что, милый братец?»

«А выплюнь ты сорок кораблей и будешь в море – свободна!»

Выплюнула щука корабль за кораблем – все сорок кораблей, и поплыла себе в море.

Приходит Иов к старухе: плечом дом держит.

«Ну, что, милый братец?»

«Горюй до века».

Заплакала старуха: «—— до века! когда же?»

Приходит Иов и к тем: дрова перекладывают, к оборванным и голодным.

«Ну, что, милый братец?»

«Горюйте до века».

И руки опустились: «—— до века! век вечный?»

Приходит Иов к Марку богатому.

«Марк, вот тебе хлеб».

«Не надо мне: мои родители померли».

Положил Иов на стол хлеб нищему – Марку богатому.

Обидно отцу и матери: не живет сын с ними.

«Не на то мы тебя ростили, что тебя дома нет!» – и горько старикам:

«некому будет и глаз закрыть».

Странником в крестного ходит Иов по трудным дорогам – сколько есть радости в мире, и в этом же мире такая невыносная мука:

«И неужто нет срока?» – «И горе – навеки?» – «И какая такая сила – освободиться?»

Говорит Иов отцу и матери: «Есть у Загорного царя дочь Магдалина: крестный просватал мне».

«Магдалину? В гное лежит она, страшно смотреть, ей и еду в окно подают».

Не послушал Иов: Магдалина будет его женою.

Спрашивает Иов: «Можно видеть царевну?»

«Ой, милый братец, – говорит царица, – нельзя к ней: смрад идет».

«Я ее беру в обрученье».

Заплакала мать: «Несчастная она!»

Иов вошел к царевне – царевна лежала навек без надежды. Подняла она глаза безнадежно: никогда уж никого не просила, и в ее сердце последние жалобы острупели.

«Вставай, Магдалина, я, Иов, жених твой!» – и взял ее за правую руку, как невесту.

И вдруг как огонь жарко огнем пыхнуло – и чиста поднялась Магдалина невестой.

В церковь к Преображению Господню повел Иов невесту. Тут их крестный и повенчал: Иова и Магдалину.

«Милые крестники мои, оставляйте эту жизнь, ступайте за мной!» – и повел их из церкви – в церкви по воздуху вверх на небеса.

Прекрасная пустыня^*

Пришли тебя зажигать – со мной разлучают.

Я скажу тебе тайно: как люблю тебя, твою густыню, твои очи – твои очи, что озера, там от берега до берега волна волнится, и тихи и тайны, что пустыня.

А за то полюбил тебя и матерью назвал: я нашел в твоей дубраве и милость, и правду. Безмолвная и непразднословна, мудрая и терпелива! Теперь ты огню предаешься – и я тобою покинут, ты горишь! – в которую страну посылаешь?

Я бежал от суетного мира – от вражды и непокоя; в тебя водворился – в тебе нашел: и правду, и милость, и защиту.

Тихость твоя безмолвная, палаты твои лесовольные, спасение мое, мудрость и благодать!

Теперь ты огню предаешься и я уйти от тебя должен, ты горишь! – в которую страну посылаешь? и где, на каком месте мне быть?

Прости меня – прощаюсь с тобой; благослови меня одному свой век вековать! Не пойду я искать островов непроходимых, ни безлюдного безмолвного места, ни земляную пещеру – благослови меня, мать пустыня, в мир вернуться, в мир – в суету мирскую.

Я взвихрю себе стрелами волосы, покрою плечи алым – твои алые зори! – платком, я пойду по большой дороге, выйду на площадь: буду о тебе рассказывать – о твоей правде, милости и защите.

Будут надо мной смеяться, будут бить меня больно – промолчу, поклонюсь на побои: всё перенесу, всё претерплю ради правды твоей – Прекрасная пустыня, любимая моя мати!

В мире есть много несчастных: оскорбленных, неутешных – горек мир, горюча тоска.

Если утешу – твоим светом утешу: свет во мне – свет от тебя.

И когда после страдных дней странных под милый осенний дождик упаду где-нибудь под забором, ты придешь – ты меня примешь на свои руки: ты меня не покинешь!

И очи твои будут близко – и я уйду за тобой с легким сердцем, всем сердцем желая – в жизнь вековую.

Сокровище ангелов^*

Есть в Божьем мире пресветлый рай –

пречистое царство ангелов.

Весь озарен светом Божиим стоит град избранных –

а страж его: великий ангел:

как свет, одежда светлая,

и распростерты крылья белые,

копье в руках.

Там с праведными сирины вкушают золотые яблоки, поют песни песневые, утешают святых угодников.

Там ни печали, ни воздыхания, там жизнь бесконечная.

Долог, труден путь протягливый до рая пресветлого. Много званных на пир в пресветлый рай

а не увидели они света Божия – неизбранные – не дошли до камня рубежного: там сторожит великий ангел:

как свет, одежда светлая,

и распростерты крылья белые,

копье в руках.

Кому же открыты врата райские?

И кто избранный из позванных?

– чистое сердце кипенное, творящее волю Божию –

от Бога избрано;

– сердце, в туче измаявшееся –

от Бога избрано;

– сердце раненое –

от Бога избрано;

– сердце, открытое к людской беде и горестям –

от Бога избрано;

– сердце обрадованное, благословляющее –

от Бога избрано;

– сердце униженное –

от Бога избрано;

– сердце, от обиды изнывшее –

от Бога избрано;

– сердце, пламенное правды ради –

от Бога избрано;

– сердце кроткое –

от Бога избрано;

– сердце, готовое принять и последний грех ради света Божия, ради чистоты на трудной земле в жестоком мире –

от Бога избрано;

– сердце великое Матери Света – Звезда надзвездная! –

восхотевшей с нами мыкаться, с нами горевать и мучиться, с нами – обреченными –

вот сердце – от Бога избранное,

вот кому открыты врата райские.

Чертог твой^*

Дела человеческие^*

Русские повести^*

От патерика^*

Привязанный к столбу по рукам и ногам, я стою у столба перед лицом рая на грани вечной муки. Я вижу солнце – как неслышно идет оно к райскому саду, и опадают листья и другие, весенние, распускаются, как звезды, на темных сплетшихся ветках.

Я вижу землю, зеленая в росной траве горит она в венце из звезд.

Тихо веет из рая, повевает в лицо, наполняя цветами воздух– а в спину мне пышет и жжет из геенского пекла.

И я не могу пошевельнуться – так и стою у столба на перепутье.

«Ради твоего милосердия, – сказал ангел, страж моей души, – ты избавлен от ада, блуда же ради лишен царства небесного!»

И покорный, вздохнув от глубины моего сердца, я вспомнил всю мою блудную жизнь, но дел милосердия – ни одного, никакого.

Рано поутру, лишь только ударили к заутрене, в келью к старцу вломилась братия, и в великом волнении, с плачем и ожесточением донесли старцу, что в кельи одного юного брата сидит блудница –

«и всю ночь он творил с ней блуд ненасытно».

– Поди и посмотри! – вопияла братия к старцу.

И со старцем двинулись все в ту келью, к юному брату, где сидела блудница.

На неистовый стук брат отворил дверь – и келья его наполнилась иноками.

Старец же, уразумев, где схоронил брат жену «под спудом», как вошел, так и сел на то место, прикрывая собой блудницу. А братии велел обыскать келью.

И много трудились иноки:

все колени исшмыргали, и рясы исшаркали, заползали к тайным щелям, за печку лазали, под печку совались –

А нет – и нет никого.

И сказал старец:

– Бог да простит! Как мало вы верите ближнему!

И, укоряя иноков, отпустил их.

И когда в келье не осталось ни одного инока, старец поднялся и, взяв за руку брата, сказал:

– Подумай, брат, о душе своей!

И вышел.

И умилился брат и, войдя в страх Божий, сотворял дело своей души.

В тот день много было молящихся, и вот припала с плачем к ногам старца женщина, прося защиты:

муж ее два уж года как в тюрьме сидит, а ее хотят продать в Америку!

Стоявший подле старца послушник пленен был красотою женщины и, «погибая от похоти», по уходе ее, в сердечном покаянии открылся старцу.

– Отец, – сказал он, – разве не заметил ты, как прекрасна эта жена, и как мог ты устоять против такой красоты?

Старец же стоял бесстрастный, творя молитву Иисусу.

– Да, и меня коснулось вожделение и душа моя разжигалась, но я смирил ее молитвой. Так и ты, брат, видя разжение плоти, не беги, а смиряй ее, испытуя.

Ночью того же дня по очищении покаянием лег старец и увидел в видении –

—— красная поляна, осененная высоким деревом и под деревом человек, сидящий в уединении. А из пустыни приближаются к нему лесные звери и гады: зияющие львы, грозоокие. медведи, поджарые волки, простирающаяся рысь, ехидные змеи, лютые василиски, усатая скорпия и некий многоножнец, имея ног до тысячи и усы, подобные рогам. Когда же сей лукавый легион приблизился к человеку, не захотел человек вступать в борьбу и, оставив посох, спасаясь от врага, забрался на самую верхушку дерева. И, укрепившись стопами на ветках и крепко охватив ствол, смотрел сверху на смятенное воинство чудовищ, раскрывавших пасти и напрасно казавших ему смертоносные жала, зубы, хоботы и рога.

И услышал старец голос:

«Всякий, испытанием укрепляя свою душу, да знает меру сил своих и предел!»

В одном монастыре одна из самых верных сестер, наученная действом дьявола, тайно ушла из монастыря и впала в блуд.

И так, в блуде жила сколько, не обращая внимания.

И вот однажды, раздумавшись, крепко пожелала каяться и решила вернуться в монастырь.

Но уж подойдя к монастырю у самых ворот, она упала – и померла.

И явил Бог старцу смерть этой несчастной.

Видел старец ангелов, пришедших взять душу блудницы – и бесы шли им во след.

И слышал старец, как пререкались бесы, говоря ангелам: «Позвольте, наша работа столько лет, наша она и есть!» Ангелы же говорили:

«Глупые, покаялась она!»

«Да ведь она ж не вошла в монастырь! – радовались, галдели бесы,

– как же вы говорите, что покаялась?»

И отвечали ангелы бесам:

«Так как видел Бог устремление ее сердца, Бог и принял ее покаяние: покаянием она владела, положив его на ум себе, жизнью же Бог владеет».

И, осрамившись, бесы отбежали.

Был один монах, и лежало на нем дело крещения:

крестил он тех от неверных, кто приходил в монастырь креститься.

Во время же крещения, помазывая миром женщин, монах соблазнялся. И так это мучило, что просто хотел он сбежать. Но всякий раз, когда готов уж был решиться, попадал на глаза старцу.

– Не отходи, брат, – говорил старец, – потерпи, я облегчу тебя в этой борьбе.

И монах оставался.

Однажды пришла в монастырь молодая персиянка и просила окрестить ее. И была она так «добра телом», что у монаха «все естество восстало» и не в силах он был помазать ее миром. И так это его расстроило, взял он, да и ушел.

– Пропадешь ни за что! – плюнул и пошел вон из монастыря.

И только что вышел из ограды, навстречу старец.

– Возвратись, брат, в монастырь, – тихим голосом сказал старец, – потерпи, я облегчу тебя в этой борьбе.

С гневом ответил монах:

– Нет уж, дудки! Не верю. Сколько раз обещал и ничего не помогает.

Тогда старец усадил монаха в сторонку на камушек и, открыв ризы его, крестным знамением осенил трижды

– Хотел я, брат, – сказал старец, – чтобы ты за борение свое дар имел, силу духовную, но ты не хочешь. И вот я освобождаю тебя, но уж дара не будет тебе от этой вещи.

И возвратился монах в монастырь.

Наутро монах окрестил персиянку – и, помазуя миром, вовсе не заметил, что естеством она – жена.

И потом, сколько лет, крестя, как ничего уж не видел и не помнил, как во сне без сна.

Да так и помер, не заметив.

Один престарелый епископ, о котором шла молва, как о святом человеке, не удержался и впал в блуд.

И вот на соборном богослужении, зная, что грех его для всех тайна, перед всем народом исповедался.

– Я впал в блуд. И больше не могу быть вашим епископом.

И на это все бывшие в церкви с плачем ответили:

– Грех твой пусть на нас будет: останься, не покидай нас!

И много молили его.

И сказал епископ:

– Если хотите, чтобы я остался, сделайте со мной то, что я скажу вам.

И приказал запереть двери.

И когда двери были заперты, он лег у дверей ничком – лицом на камень.

– Всякий, – сказал он, – проходя, пусть попрет меня ногами.

И образовалась очередь.

Вереницей шли от алтаря к дверям, ступая прямо по хребту лежащего ниц епископа.

И когда последний, попирая его, прошел неслышно, как по ковру, – ведь кости расплющились под ногами и хребет стал как мякоть! – епископ поднялся и, как ни в чем не бывало, благословил народ.

Жил старец в пустыне много лет. И так просветил себя добродетелями и успел в посте, что и на бесов получил власть – изгонять их из человека.

И много народа приходило к нему в пустыню.

А бесы старца невзлюбили:

в самом деле, только что устроишься поудобнее, разложишь вещи и изволь убираться – а квартиры-то менять это только на любителя!

Бесы очень не любили старца.

Но из всех бесов один бес особенно – «Пестик»: за год несчастному душ сто переменить пришлось из-за старца, хоть в дупло лезь! Вот этот самый Пестик очертенелый и вошел в дочь разжившегося нэпмана.

Родители сейчас же к старцу: и то несут ему, и другое, и всяких соленых грибов кадушками и маринадов – просят за дочь.

И помолился старец –

«о бесной отроковице».

Тут Пестику крышка – хочешь-не-хочешь, а вылезай!

А уж ему – вот где этот старец! – выйти-то он вышел, а бежать и не подумал, а тут же у старца в келью в пустой гвоздной пробоине, в клопиное гнездышко, и засел.

Старец его не видит, но дух-то его слышит – и забеспокоился:

Отпустить с родителями дочь опасно, не ровен час, бес и опять в нее вскочит!

И оставил ее у себя в келье –

«пока совершенно не исцелится».

И Пестик остался.

Прошла ночь и другая – все ничего.

А на третью ночь вонищу свою блудную и распустил Пестик по келье, старцу в нос как шибанет – старец не выдержал и «смесился».

А сойдясь с «бесной отроковицей», от страха и отчаяния убил ее, а сам бежать.

И убежал.

А Пестику того только и надо –

—— пи-пи-пи-пи! – и как пузырь: – пык! –

Гуляй на своей воле!

В пустыне, каясь, вошел старец в львиную пещеру.

И живя в пещере, каясь, так очистился от своего греха, что не только взял власть, как прежде, изгонять бесов, но и в бездождие по молитве его бывал сильнющий дождь.

И уж бесы его, как креста, боялись.

И не докучали, а далеко обходили –

«чтобы не нарваться на неприятность!»

А имя старцу – Иаков-постник.

Был один брат, блюдущий себя и великий постник.

Однажды, взбешенный на блуд, выскочил он из монастыря и побежал в город прямо в блудилище.

Но только что вошел он в «обитель» к блуднице и чуть только прикоснулся к ее одежде, как тотчас был покрыт с головы до ног проказой.

И увидев себя в таком безобразном виде, «не скончав и похоти своей», возвратился в монастырь.

– Навел на меня Бог наказание, да спасется душа моя!

И до смерти, быв в проказе, славословил Бога.

А как с Волги до Поморья, с Поморья до Сурожа печальная вошла тьма в Христову ночь, затаилась без отклика.

«Отчего такая тьма и печаль по русской земле?» «Это души из пропастей и канав, из-за огненной реки, из загробных темниц – скорбной вереницей

в отпуск на родину за каплей росы омочь уста. И другие – вижу – подымаются с родимых полей: вон – моя мать, вон – мои братья… Еще вижу: да, их очень много: замученные и измаявшиеся»

Тьма слепит глаза. Полночь приблизилась.

По церквам подняли хоругви, со свечами выносят запрестольные иконы. Я зажег мою свечку – на весь мир огонек. И в огонь свечей ударил колокол – и свернулась тьма, рассеялась.

«Вижу, среди живых и умершие, а как живые: пришли, не забыли свою родину – „Христос воскрес!“ Еще вижу – другие идут – их кровавые слезы стали белыми – „Христос воскрес!“»

И время остановилось.

А Трехдневное – Воскресение, омывшись весенней росой, зажигает зарю и ведет ее, нарядную, по талой зазеленевшей земле над пригорками, по-над лесом, край поля – с Волги до Поморья, с Поморья до Сурожа.

А из зари крест – солнце играет. И горит этот крест ярче солнца.

А кто ждет, тот увидит – крест в солнце над русской землей – от восхода солнца до белого дня.

Гнев Ильи Пророка^*

Необъятен в ширь и даль подлунный мир –

пропастна́я глубина,

высота поднебесная.

Много непроходимых лесов, непролазных трущоб и болот,

много непроплывных рек, бездонно-бурных морей,

много диких горбатых гор громоздится под облаки.

Страшны бестропные поприща –

труден путь.

Но труднее и самого трудного тесный, усеянный колючим тернием,

«путь осуждения»

в пагубу.

На третьем разжженно-синем небе – за гибкоствольным вязом с тремя враждующими зверями:

гордым орлом,

лающей выдрой

и желтой змеей;

за бушующей рекой-окияном,

за тесной и мутной долиной семи тяжких мытарств,

за многолистной вербой и дальше ——

по вербному перепутью к яблоне,

где течет «источник забвения», –

там раздел дороги.

Под беловерхой яблоней:

с книгой Богородица

и апостол Петр с ключами райскими.

Записывает Богородица

в «Книгу Живых и Мертвых»,

указуя путь

странствующим, отрешенным от тела, опечаленным душам.

Весела и радостна блаженная

цветущая равнина

– огненный поток из васильков! –

И печальна другая – в темных цветах –

«без возвращения».

Не весело лето в преисподней:

скорбь и скрежет зубовный поедают грешников

во тьме кромешной;

и кровь мучеников

– нестрадавших от мира земную жизнь –

проступает – приходит во тьму, как тать, –

нежданная и забытая,

точит укором,

непоправимостью,

жрет червем неусыпаемым.

В бездне бездн геенны

зашевелился Зверь:

злой и лютый,

угрызает от лютости свою конскую пяту,

содрогаясь, выпускает из чрева

огненную реку.

Идет река-огонь,

шумя и воя,

устрашает ад;

несет свою волну –

всё истребить.

И огонь разливается

широколапый, перебирает смертоносными лапами,

пожирая всё.

Некуда бежать,

негде схорониться,

нет дома,

нет матери.

Изгорают виновные души –

припадают истерзанные запекшимися губами к льдистым камням,

лижут в исступлении ледяные заостренные голыши:

охладить бы воспаленные внутренности!

Нет защиты,

нет утоления.

Архангел!

Грозный —— он

явился не облегчить муки:

грозный, он сносит свой неугасимый огонь:

зажигает ледяные камни – последнее утоление!

Загораются камни –

тают последние надежды.

И оттеняют кольцом,

извиваются, свистят свирепые змеи,

обвивают удавом,

источая на изрезанные огнем, рассеченные камнем рты

горький

свой яд.

Земля!

Ты будь мне матерью,

не торопись

обратить меня в прах!

Вышел Иуда из врат адовых ——

кинутый Богом в преисподнюю,

осужден навсегда торчать у самого пекла,

неизменно видеть одни и те же страдания,

безнадежно,

презренный,

забытый Богом Иуда.

Не обживешься.

Прогоркло.

Берет тоска. И дьявольски скучно.

Слепой старичок-привратник позеленевшими губами жевал ржавую

«христопродавку»,

смачивал огненной слюной разрезные листья проклятой прострел-травы.

Иуда подвигался по тернистому пути ——

Темные печальные цветы томили Божий день;

не попадалось новичков. Безлюдье.

Какие-то два чёрта без спины

– с оголенными раздувающимися синими легкими –

дурачась, стегали друг дружку крапивой по живым местам.

И опять неко́шные: бес да бесиха.

Больше никого.

————

Странно! У Яблони, где толпами

сходятся души и всегда стоит шум, было тихо.

Три несчастные заморыша,

подперев кулаками скулы, на корточках,

наболевшими глазами – с лиловыми подтеками от мытарских щипков,

застывши смотрели

в ползучий отворотный корень яблони, уходящий –

в бушующую реку-окиан.

Да сухопарая

– не попавшая ни в ад, ни в рай –

зевала равнодушная душа

уставшим зевать квелым ртом.

Склоненная пречистым ликом

над «Книгой Живых и Мертвых»,

опочивала Богородица.

А об руку –

окунув натрудившиеся ноги в «источник забвения»,

спал святой апостол Петр

блаженным сном

крепко.

Свесившиеся на боку на золотой цепочке

райские ключи сияли бесподобным светом –

глазам больно.

Ни ангела, ни архангела,

ни херувима, ни серафима,

ни единого Божьего вестника –

Купаться пошли бесплотные,

отдыхали ли в благоухании,

или разом все улетели к широколистной вербе

на вербное перепутье –

задержать чтобы там из мытарств странников –

не беспокоить Богородицу?

Походил Иуда по жемчужной дорожке

вокруг Богородицы,

заглянул в раскрытую Книгу.

Хотел дерзновенный от Источника умыться –

да свернулась под его рукой –

не поддалась голубая вода! –

очернила кончики пальцев.

Отошел ни с чем.

Повзирал на Яблоню ——

сшиб себе яблоко:

покатилось ябло-

ко

к

но-

гам Петра.

Полез доставать:

ухватил наливное райское – не удержался зломудренный! –

Заодно и Ключи ухватил.

С золотыми райскими ключами

Иуде всюду дорога:

всякий его за Петра примет.

Легко прошел Иуда васильковый путь

– подшвыривал яблоко, подхватывал другой рукой –

гремел ключами.

Так добрался злонравный до райских врат.

———

И запели золотые ключи – пели райские: отворяли врата.

Дело сделано.

Забрал Иуда:

солнце,

месяц,

денницу,

престол Господен,

купель Христову,

райские цветы,

крест и миро.

Да с ношей в охапку прямо в ад –

в преисподнюю.

И наступила в раю такая тьма,

хоть глаз выколи, ничего не видать.

А в аду такой свет,

так светло, даже неловко.

Вылез из бездны бездн

геенский Зверь,

засел на Господен престол,

вывалил окаянные свои срамные вещи,

разложил богомерзкие по древу креста –

Из купели пищал паршивый бесенок:

тужился как можно больше нагадить –

Плясали черти в венках из райских цветов,

умащались миром,

покатывались горохом от хохота.

Щелкали черти райские орехи –

заводили, богохульные, свои вражьи песни.

Плясали с ними грешники – лакомы, лжецы,

завистники, гневные, чревобесные,

ябедники, сребролюбцы, обидчивые,

лицемеры, тати, разбойники,

душегубцы, богоотступники, гордые, немилостивые,

клеветники, судии неправедные, цари нечестивые,

архиереи, дьяконы, начальники,

скотоложцы и скотоложницы,

рыболожцы и рыболожницы,

птицеложцы и птицеложницы,

и всякий женский пол, бесчинно

убеляющий лицо и оголяющий свои колена.

Плеща друг друга по ладоням,

плясали все семьдесят семь недугов

и все сорок болезней

с хворью,

хилью,

немочью

– павальные, падучие, трясучие –

резь,

грызь,

ломота́,

колотьё.

Плясали черти и грешники,

перевивались

с холерой, чумой, моровой язвой,

болячкой, нарывом, огне́виком,

мозолью, килой, опухолью,

и с вередом,

и с чирьями,

перевиваясь,

топали да подпрыгивали.

Сама Смерть

кувыркалась

долговязая.

Распалялся Зверь:

трещал крест под пудовыми

богомерзкими вещами:

здоровые, как кость,

распухали срамные вещи, вставая, мерзили.

И творилось бесование –

лихое дело.

×

Темь.

Ни зги.

В поле сива коня не увидишь.

Ночь на небесах.

Пробудилась Богородица.

Проснулся апостол Петр.

Не может Богородица ни Книгу чести, ни в Книгу записывать.

Нет у апостола райских ключей.

Плутают души – взывают потерянные.

Шалыми летают ангелы, натыкаются –

теряют перья пречистые,

разбивают свои серебря́ные венчики.

Лезут черти ——

забираются на Яблоню, обрывают золотые яблоки,

топчут копытами заливной луг,

оставляют следы по жемчугу,

напускают нечистого духа в фимиам кадильниц,

пакостят на крылья и ризы ангелам,

наставляют рожки непорочным женам,

приделывают хвосты угодникам.

И сошлись со всех райских обителей и прохладных кущ

все святители и угодники,

чудотворцы, мученики, великомученики,

блаженные, присноблаженные,

страстотерпцы, заступники усердные,

лики праведных жен, лики царей милостивых,

благоразумные разбойники, и пророки, и апостолы.

Спрашивает Господь:

«Кто возьмется из вас, преподобных,

принести мне похищенное?»

Молчат угодники и все святители

– повесили носы –

страшен Иуда с ключами райскими!

Неохота преподобным платиться боками –

люты козни дьявольские.

Лишь один вызывается

Илья Пророк.

Ожесточено сердце пророка:

некогда лживым наветом увлек дьявол Илью

к убийству отца и матери.

Ожесточено сердце пророка:

хочет мстить.

«Дай мне, Господи, гром Твой и молнию:

я достану похищенное, я истреблю

вконец бесовский род».

«Молод ты и не силен, –

говорит Господь, –

не по тебе такое оружие!»

И воскликнул Илья:

«Господи, я от моря поднял облако,

сделал небо мрачным от туч и ветра,

низвел большой дождь.

Я словом останавливал росу,

я насылал засуху и голод,

устрашая царя Ахава, сына Амврия.

Я на горе Кармил перед лицом

четырехсот пятидесяти пророков вааловых,

и четырехсот дубровных гордой Иезавели,

посрамляя Ваала, низвел на тельца огонь –

и огонь пожрал всесожжение –

дрова,

и камни,

и прах,

и поглотил воду во рву

И еще раз я свел огонь и попались пятидесятников царя Охозии, сына Ахава, посрамляя Веельзевула, идола аккаронского.

Господи, не Ты ли в пустыне у горы Хорива звал меня,

и не в ветре, не в землетрясении, не в огне,

но в веянии тихого ветра я услышал Тебя?

И в пустыню к Иордану Ты послал за мной огненную колесницу и коней огненных?

Ты меня взял к Себе ——».

Молчат угодники и все святители –

дуют в ус.

Милосерд владыка Господь –

не попустит Он раба своего:

дает Господь Илье

гром и молонью.

× × ×

——————

грохочет гром,

трещат нещадные стрелы,

гремит преисподняя.

Испепелен ад,

разгромлен Иуда,

скован цепями.

Отнята добыча,

погас в аду свет,

прикончилась пляска,

скрючились черти.

Ночь.

На небесах солнце,

и месяц, и денница,

престол Господен,

купель Христова,

райские цветы,

крест и миро.

Грохочет гром,

трещат нещадные стрелы,

гремит преисподняя.

——————

Громом стучат колеса:

на летучих огненных конях от края в край

бороздит колесница.

Хлопает,

– бьет бич –

стучит молот,

скользят, колют копья,

колотит каменная палка.

– мстит ожесточенное сердце –

Подбитые, подстреленные низвергаются дьяволы, падают черти.

И корчится небо от огней – как корчится в огне береста.

Горит огненным шаром

– перебрасывается ханская[1] красная шапка –

встает крыльями,

прорезает твердь огненная мантия;

кровавым парусом носится огненная рубаха;

сверкают огненные очи.

Неотвратимыми ст<р>елами развевается синяя борода,

и сечет –

и сечет

синий пламенный меч.

Обвивается небо

Пламенным змием.

Трещат небесные своды,

лопается небо.

– мстит ожесточенное сердце –

Злыми щенками мчатся за колесницей

души детей,

– рожденных по смерти отца –

воя и кусая,

грызут попавшихся дьяволов.

И души цыган не успевают мастерить из снега зернистый град –

мерами рассыпаются острые градины.

Травит Илья окаянных.

Хлопает

– бьет бич –

стучит молот,

скользят, колют копья,

колотит каменная палка.

Падают черти на землю –

прячутся в гадов, в змеев,

за спины людей,

в кошек, собак,

под шляпки яру́ек.

Встают ветры.

Веет злое поветрие –

Гонятся дикие молоньи ——

Обезумели тучи –

бегут за ветром,

и другие безумные –

прут против ветра.

Загорелись амбары –

го-орит!

Сжигаются нивы,

побиваются градом поля,

разоряются пастбища –

скотина вразброд,

побежали, ревут.

Всё смешалось:

телята, быки и коровы,

овцы, козы, бараны,

ягнята, козлы.

Хлещут ливни

– валят копну за копной –

захлещут до корня.

——

У старых дубов открылись ключи –

текут рекой.

Разливаются реки,

сплываются озера,

мутнеют –

прогорчаются воды,

угрожают потопом.

Гонятся дикие молоньи ——

Сорвались,

летят снесенные вихрем вершины гор,

давят долины –

– ад –

– преисподняя –

– тартар –

– тартарары –

——

содрогнулись стены –

рушатся церковные купола.

И крестом распростертая

в алтаре у престола

черная

– убита громом –

Яга.

«Ты плододавец,

Ты наделяющий,

Ты унимаешь руду-кровь –

уйми, удержи грозу,

положи печать на облаки,

отврати громовый огонь,

отклони,

не направляй на нас,

прости нам

стрелы твои!

Не погуби –

Помилуй –

Пощади мир!

Оставь житницы наши,

рожь и пшеницу,

овес и просо!

Не погуби –

Помилуй –

Пощади мир!

———

– тартар –

– тартарары –

—

валится лес –

две белые лани из леса –

падают мертвые.

Хлопает

– бьет бич –

стучит молот,

скользят, колют копья,

колотит каменная палка.

Задавлены пчелы, замочен рой;

без листьев деревья, го́ло орешенье;

задушены птицы, побит скот –

ни шерстинки!

Поломан горох, помята капуста;

пожжены амбары,

спалило избы –

тает змеиная свечка:

тают вражьи наветы,

напуски,

чары,

призо́ры –

——

нет нового хлеба, нет обнов,

погибла крупа, погиб солод –

не будет ни каши, ни квасу!

Нет житья-бытья, нет богатства,

нет густой ужинистой ржи!

– мстит ожесточенное сердце –

без жалости,

без милости,

беспощадно.

На третьем разжженно-синем небе забушевала неслыханная буря.

Гнется гибкоствольный вяз, исцарапались звери:

орел,

выдра,

змея.

Гнутся ветви – еле переносят убитых на зеленых плечах.

И тянутся –

не провитав близ земного жилья сорока

положенных дней, через мытарства до Вербы –

по вербному перепутью – к Яблоне

сонмы покаранных душ.

Запружают убитую стопами равнину. Толчея.

Некуда яблоку упасть.

Не успевает Богородица в Книгу записывать,

иступилось перо;

и весы кажут неверно:

согнулись стрелки.

Шаршавый пастушонка Елька

– ни с того ни с сего –

толчется у Яблони:

зарится на золотые яблоки.

И две белые лани,

Яга,

скаредный дух,

скот бессловесный.

Приступает Богородица к Сыну – к Спасу Господу –

говорит Богородица:

«Сыне мой возлюбленный, Иисусе Хресте <так!>,

пощади мир: уйми Илью –

убьет он всех!»

———

И бросают ангелы миро варить,

бросают архангелы чистить Христову купель,

пускаются ангелы и архангелы во все концы

– летают за колесницей –

ловят Илью.

Поймать не могут.

Прытки кони – шибко мчатся

с края на край.

Сбилась ханская[2] красная шапка,

изодрана огненная мантия.

Наступает архангел –

настигает архангел:

и поражает грозный громовного –

Илью в десницу.

——

грохочет гром,

трещат нещадные стрелы –

гремит мир,

клокочет ад.

Зыком потрясается поднебесье,

зашатались райские обители.

Свертывались звезды,

как листья, чернели,

падали в темь.

—

И потащились к престолу Господню со всех райских обителей

и прохладных кущ

все святители и угодники,

чудотворцы, мученики, великомученики,

блаженные, присноблаженные,

страстотерпцы, заступники усердные,

лики праведных жен, лики царей милостивых,

благоразумные разбойники, пророки и апостолы.

Восплакались преподобные:

«Господи, никакого покою нет:

обуздай Илью! разрушит он небо и землю,

погубит весь свет: и нам несдобровать!»

Прослезилась Богородица:

«Уйми Илью!»

И внял Всевышний мольбам праведных,

послушал Пресвятыя Богородицы.

Порешил Всемогущий:

огненную колесницу и коней,

стрелы, бич, копья, меч

и каменную палку –

оставить навсегда у Ильи;

навсегда сделать его

властителем молний и подателем дождя;

на голову же возложить пророку камень

в сорок десятин,

десницу его онегодить

и навек не открывать день памяти его –

И была великая брань

на небеси

и на земле.

Смраден час – невозможный.

Глубокими, как пропасти, устами

глотал ад жертвы погибели

и вскипал смрадом.

В бездне бездн

– где родится и плавится огонь –

в геенне

серебряный столб,

в столбе золотое кольцо:

к золотому кольцу прикован на цепи

Иуда.

Так и будет – прикован

на цепи –

с петлей на шее до последнего суда,

не тронется ни на единую пядь

из горького пекла.

Бесятся бесы –

завивают лохматые винтом

свой острый кабаний хвост:

с налёта, визжа, сверлят

волосатую блудливую душу.

Зацепили за пуп

плясуна и волынщика,

поддёрнули на железное гвоздьё,

пустили качаться

над раскаленными каменными плитами –

– качался плясун и волынщик –

влеплялись стрелы

в изъеденный коростой

язык балагура –

———

грыз дьявол – веревкин чёрт,

заячье сердце и лукавое.

Один черт без спины

– с оголенными раздувающимися синими легкими –

пилит руку

дерзкому хитрому писцу.

——

Железное дерево с огненной листвой

трепетало,

осыпались огненные листья.

Из темной реки подымался вопль,

и клич,

и визг.

Змеи сосали лицо,

черви точили раны;

двуглавые птицы,

крича,

кружились,

выклевывали глаза.

Дьяволы разжигали железные ро́ги

и проницали сквозь тело.

———

Пламя грозит,

душит дым,

падает горящая смола.

Писк,

скаканьё,

сатанинские песни.

Там плач неутешный,

мука вечная

и бескончинная.

Земля!

Ты будь мне матерью, не торопись обратить меня в прах!

Пляс Иродиады^*

Ударила крыльями

белогрудая райская птица:

пробудила ангелов –

спохватились ангелы,

полетели печальные

на четыре стороны,

во все семьдесят и две страны

понесли весть –

свя-атый ве-ечер!

«Ой, коляда, коляда!

Пришла коляда

накануне Рождества».

В этот вечер

– святой вечер –

Христос на земле родился,

воссиял ночному

миру мир и свет.

– свя-атый ве-ечер! –

«Ой, коляда, коляда!

Пришла коляда

накануне Рождества».

Непробудным сном спали волхвы

в теплой просторной избе.

Три золотые короны

– золотые лампады –

теплились на вещих

серебряных головах.

Разморило старые кости:

долог был путь

и труден весьма.

Золото, ладан и смирна

оттянули мудрецам все руки;

ходко шла звезда,

как вела их к вертепу, –

едва поспевали.

И снились мудрым

чудесные вещи:

в сонном видении предстали

три пламенных ангела –

сказали три пламенных ангела:

«Идите, идите, волхвы,

на свою гору Аравию,

не возвращайтесь к царю

Ироду:

не добро на сердце цареви,

хочет царь извести

Младенца.

Идите, идите, волхвы!»

Мигом слетел сон,

будто спать не ложились.

Поднялись волхвы,

помолились звезде,

Младенца поняньчили.

Еще раз поклонились Младенцу,

пастухов пожурили;

и с путеводной

по скользким тропам

отошли иным путем

на гору Аравию в страну свою

персидскую.

И там сели мудрые

в столпы каменны,

и сидят доднесь,

питаясь славословием,

усердно хваля Всевышнего.

– свя-атый ве-ечер! –

«Ой, коляда, коляда!

Пришла коляда

накануне Рождества».

Вошел гнев в сердце,

разлился по сердцу

Ирода:

– обманутый и осмеянный –

тоска, тревога, страх

медяни́цей жалят сердце;

тоска, тревога, страх

вороном клюют царское сердце

– ибо народился царь иудейский! –

И помрачилась смущенная душа:

посылает царь перебить всех

младенцев

от трех лет и ниже

– ибо народился царь иудейский! –

Замутились непролазные туманы по нагорью –

тутнет нагорное царство.

Ясные звезды и темные

со звездами и полузвездами

затмили свой светло-яркий свет,

держали дороги,

путали перепутья.

– не всплыла святая луна –

рогоногий встал месяц

на ее месте,

и от востока до запада,

от земли до неба

стон

стал.

«О, безумие и омрачение

нечестивых царей!

Нет меры и конца

жестокости».

Колыбели – гро́бы,

не скрипят,

не качаются

липовые,

– нет младенца живого! –

не погу́лить,

не пикнуть

бездыханному.

И плачет мать

– Рахиль неутешная –

не хочет утешиться:

ибо дом ее пуст

и нет детей.

Твердо, как камень, молоко,

а сосцы ее – железо,

а сердце – ад.

Одна Божия Матерь не горюет:

к ее девичьей груди

приливает

теплое молоко;

не тужит.

И увлажняются глаза непорочные

радостью обрадованной

кормящей матери.

Один жив младенец-свят –

один

Исус

Христос!

У седого Корочуна –

– укрыл Корочун странников! –

(на том свете старому

стократы зачтется!)

У седого деда в хлеву

лежит в яслях

Младенец.

Конь подъел под Ним сено,

топает ногой,

как топал,

когда белый ангел зажег

звезду над вертепом.

Сонно жуют волы жвачку,

не му́кнут,

не шевельнутся –

не чета вороному!

Укоряет коня Богородица:

– Зачем съел всё сено! –

И стелет солому, повивает сына –

свя-атый ве-ечер!

«Ой, коляда, коляда!

Пришла коляда

накануне Рождества».

На черной горе,

на семидесяти столпах

златоверхие три белых терема;

вокруг теремов железный тын –

булатные вереи,

на каждой тыминке по маковке,

на всякой маковке по черепу –

не подойти злой ведьме,

не подступиться к теремам

и на семь верст:

не любы ей медные ворота да железный тын –

заворо́жены!

В медных сапогах, в железной одежде

Ирод-царь,

празднует черный казар новолетие –

жатвенный пир.

На царском дворе

запалили костры,

на царском дворе

кипят котлы:

пшеничное вино,

червонное пиво,

сладкие мёды.

Полон дворец гостьми, –

не сосчитать ликом –

битком набиты три терема.

Веселые люди, потешники

– и звонкие гусли гудут –

скоморохи, глумцы, кукольники,

и ловка́ и вертка́

береза́-коза

в лентах бренчит погремушами,

удоноши, зачерненные сажей,

игрецы и косматые хари:

кони, волки,

кобылы, лисицы,

старухи, козлы,

турицы, аисты, туры,

павлины, журавли,

петухи;

– там пляшут со слепой рыжей сучкой –

– вертятся вкруг чучелы с льняной бородой –

– там обвитые мокрым полотном рукопашь борются с лютым зверем –

– там безволосые прыгают с обезьянкой через жерди –

– разносят утыканные серебром яблоки –

пожеланья,

визг, драка, возня

и подачки.

Осыпают, осевают зернами,

кличут Плу́гу,

гадают.

И на сивой свинке выезжает сам Усень

– овсеневые песни –

«Заря-Усень!

Синь-зелен-Овсень!

Приди к нам!

Та́усень, Та́усень!»

– Бьют в заслонки, решота, тазы, сковородки –

И бродят мартыны безобразные

да медведчики с мохнатыми плясовыми,

медведи

непозванные садятся за стол –

беззапретно ковыряют свиную морду,

навально ломают из чистого жита калач,

объедаются румяным пирогом,

лопают пышки-лепешки,

непрошенные пьют крепкую чашу.

Ого-го, коза!

Переминается с ноги на ногу,

поворачивается на копыточках

на серебряных –

и вдруг дрожит серая, что осиновый лист,

дрожит и не с места.

————

Завизжали собаки,

заметались медведи –

громыхают цепями,

рвут кольца –

на дыбы толстопятые.

То не бубны бьют,

не сопели сопят,

не бузинные дуды дуют,

не домра, не сурна дудит,

не волынка, не гусли,

тимпаны –

красная панна

Иродиада,

дочь царя пляшет.

Белая тополь,

белая лебедь,

красная панна.

Стелют волной, золотые волнуются волосы

– так в грозу колосятся колосья

белоярой пшеницы –

И стелют волной, золотые подымаются косы,

сплетаясь вершинами,

сходятся

– две высокие ветви

высокой яблони.

А на ветвях в бело-алых цветах

горят светочи,

и горят –

и жгучим оловом слезы

капают.

А руки ее –

реки текут –

из мира –

ми́ровые,

из прозрачных вод –

бело-алые.

А сердце ее –

– криница –

полная вина красного

и пьяного.

А в сердце ее –

один,

– он один –

он один,

он в пустыне

оленем рыщет.

Белая тополь,

белая лебедь,

красная панна.

Он один,

он в пустыне

оленем рыщет.

А руки ее

– реки текут –

из мира –

ми́ровые,

из прозрачных вод –

бело-алые.

А сердце ее –

– криница –

полная вина красного

и пьяного.

И восходит над миром навстречу

солнце пустыни,

раскаленной пригоршней взрывает

песчаные нивы.

И идут лучи

через долины и горы,

через долины и горы,

по курганам,

по могилам,

по могильным холмам,

по могильникам –

Закидывает солнце лучи

через железный тын

в белый терем –

———

Быстры, как стрелы,

и остры глаза царевны:

она проникает в пустыню –

Он в пустыне,

облеченный в верблюжью кожу,

он крестит

небо и землю,

солнце и месяц,

горы и воды –

Белая тополь,

белая лебедь,

красная панна.

Он в пустыне,

он крестит

небо и землю,

солнце и месяц,

красную панну –

он крестит

в кринице:

ее сердце –

криница,

красная, пьяная,

и кипит

и просит.

Не надо ей царей, королей,

королевичей:

он – единственный

жених ее,

она – невеста.

И сердце ее отвергнуто!

Осень,

осе́нины,

синие ве́черы.

Синим вечером одна тайком,

– одна тайком –

из терема она

на Иордане:

в Иордане крестилась

– крестил Купало –

– и сердце ее отвергнуто!

Не надо ему дворцов, золота,

царской дочери,

не надо сердца сердцу,

обрученному

со Христом,

– женихом небесным –

И вопленицы не станут причитать над ней,

не посетует плаче́я,

не заголосит певуля,

не завопит вытница.

Осень,

осе́ницы,

синие вече́ры.

«Ой, рано-рано

птицы из Ирья по небу плывут.

Ой, рано-рано

Таусень! Таусень!

Красная панна

Иродиада,

дочь царя пляшет.

И пляшет неистово-быстро

и бешено,

– панна стрела –

пляшет метелицу,

пляшет завейницу.

Навечерие

– свят-вечер –

ночи – сквозь,

ночь.

И встал царь.

Не дуют дуды,

не кличут Плу́гу,

замолкли сурны, домры.

Зачерненные сажей жутко

шмыгают удоноши,

сопят медведи.

«Чего ты хочешь, Иродиада?»

И клянется:

«Чего ни попросишь, я всё тебе дам!»

Прожорливо пламя – огнь желаний,

– тоска –

тоска любви неутоленной

неутолимо

жжет.

«Хочу, чтобы ты дал мне голову Купалы!»

И опечалился царь,

опечалился белый златоверхий терем.

Зачерненные сажей жутко

шмыгают удоноши,

сопят медведи –

Красная панна!

Несчастная панна!

Зажури́лась черная гора,

Тутнет нагорное царство.

Повелением царя усечена

голова

Иоанна Крестителя.

Нагорное царство

– туда ветер круглый год не заходит –

на черной горе

и кручинится.

Белая порошица выпала –

белая кроет,

порошит кручину

да черную гору.

– свя-атый ве-ечер! –

«Ой, коляда, коляда!

Пришла коляда

накануне Рождества».

Звонче меди, крепче железа

царская власть ——

«О, безумие и омрачение

нечестивых царей!

Нет меры и конца

жестокости».

Он не рыщет в пустыне

сивым оленем,

не крестит в реке Иордане:

пророк Божий Предтеча

в темнице.

Его тело одеяно кровию –

гроздию,

и в село до села

не пройдет его голос –

– свя-атый ве-ечер! –

«Ой, коляда, коляда!

Пришла коляда

накануне Рождества».

В прогалинах белой порошицы

в ночи

показалась луна.

В зеленых долинах на круторогой

Магдалина

прядет свою пряжу

– осеннюю паутину –

«Богородичны нити».

Тихий ангел из терема

залетел на луну

к Магдалине.

«О чем ты плачешь, тихий ангел?»

«Как мне не плакать:

моя панна Иродиада

свои дни считает».

– свя-атый ве-ечер! –

«Ой, коляда, коляда!

Пришла коляда

накануне Рождества».

Красная панна!

Несчастная панна!

На серебряном блюде,

полотенцем окрытая, –

с тяжелой золотой царской вышивкой –

голова Крестителя.

Зарная змейка с лютым жалом

в руках царевны –

острая вспыхивает

в руках царевны

над головой Купалы.

——

И красная –

из проколотых оленьих глаз

по белому

кровь потекла –

и не канет,

течет ей на белую грудь

прямо в сердце

– в ее сердце –

ее сердце –

криница,

не вином,

огнем напоена.

Красна –

– свеча венчальная –

Иродиада

над головой Крестителя:

она дает ему последнее

– в первый раз –

первое

– в последний раз –

целование.

Стучит

сердце,

колотится.

Раскрыты губы к мертвым –

горячие

к любимым устам.

Тоска,

тоска любви неутоленной,

неутолимой –

———

Стучит

сердце,

колотится

– отвергнутое сердце! –

И очервнелись мертвые,

зашевелились холодные губы –

и вдруг, отшатнувшись от поцелуя,

дыхнули исступленным дыхом

пустыни.

———

Задрожала гора,

вздрогнул терем,

выбило кровлю,

согнулся железный тын,

подломились ворота –

– попадали чаши и гости –

кто куда, как попало:

царь, царица,

глумцы, скоморохи,

кони, волки,

кобылы, лисицы,

старухи, козлы,

турицы, аисты, туры,

павлины, журавли,

петухи

и береза́-коза,

и медведи –

«Пусто место ——!!!»

Злая ведьма

и с ней ее сестры,

– одна другой злее –

без зазора, без запрета

ринулись по черной горе –

прямо в терем.

И другие червями

ползли по черной горе –

прямо в терем.

Там заиграли волынку –

– чёртов пляс –

шипели полосатые черви,

растекались,

подползали –

– чтобы живьем заесть черного казара –

царя Ирода.

– Слышен их свист за семижды семь верст. –

В вихре

вихрем унесло Иродиаду.

Красная панна

Иродиада –

несется неудержимо,

– навек обращенная в вихорь –

– буйный вихорь –

плясовица проклятая.

И пляшет

по пустыне, вдоль долины, вверх горы –

над лесами,

по рекам, по озерам,

по курганам, по могилам,

по могильным холмам,

по могильникам.

И раздирает черную гору,

сокрушает нагорное царство,

нагоняет на небо сильные тучи,

потемняет свет,

крутит ветры,

ви́рит волны,

– вал на вал –

пляшет плясея проклятая.

Белая тополь,

белая лебедь.

И тесно ей,

– теснит грудь –

и красный знак вокруг шеи

красной огненной ниткой

жжет.

Но пляшет –

не может стать,

– не знает покоя –

вся сотрясаясь,

всё сотрясая.

Так вечно-навечно

до скончания века,

на веки

бескончинные.

Сисиниева молитва^*

В Гадояде, в стране стеклянной, царствовал некогда сильный и могучий царь Гог с царицей Магогой. Родила ему царица шестерых сыновей, да таких – загляденье.

Славно царство Готово, не сосчитать в нем богатств, золотой казны, и скота, и тучных нив.

Привольны поля – хоть туда, хоть сюда – не окинет глаз: там пашут железной сохой до самого моря, вышина борозды – сажень. А лес, что в небе дыра, ни деревца кривого в лесу. Завернулись золотые бережки по рекам и по светлым озерам.

Дивности исполнена стеклянная страна, только было бы всё поживу, подобру и поздорову: ели, пили, кручины над собой не знали. И вот, как снег на голову: нашло на царство страшное войско комариное – ввалилось в Гадояд, пошло потопом: хочет голодное крови пососать!

Скликнул царь князей, бояр, мурз, царевичей, ударил всей силой и одолел комариное войско – и ни капельки крови не попало в их голодную глотку; а старого комара, начальника комариного, в темницу посадил – в каменный мешок.

И взмолился из темницы старый комар, говорит царю:

– Дай мне твоей крови пососать, а не то запечется тело твое, что еловая кора, погибнешь сам и всё твое царство и дети твои, дай мне твоей крови пососать!

Рассердился царь, шлет палачей, велит казнить комара.

И день казнят, и другой – три дня казнят, не могут извести: на третьей вечерней заре извели комара – погиб комар.

На третьей вечерней заре из-за холодных гор показалась Вещица.

– Эй, Го-ог! Выведи своих детей к холодным горам, зарежь детей, нацеди горячей крови их, помажь голову старому комару, эй, царь!

Посмеялся царь словам Вещицы, устроил пир на весь мир и пировал всю ночь.

А наутро не стало царских детей.

Схватился царь, посылает в погоню гонцов. И вернулись гонцы – не вернули царских сыновей.

Всякой ночью – на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца – показывалась Вещица из-за холодных гор.

И горе тому, на кого упадет ее глаз:

она сомкнет уздою уста, высосет душу и только одни оставит глаза на немилый свет – постылую землю.

И горе тому, кто отзовется на ее отклик:

она войдет и ляжет на сердце, щемит неведомой тоской, недознанной грустью, недосказанной кручиной, и тот с утра до вечера кидмя кидается из дверей в дверь, из ворот в ворота, из села до села – на погост.

И горе тому, кто в напущенном сне полюбится с ней: бросится она в голову, в тыл, в глаза, в уста, в сердце, в ум, в волю, в хотенье, во всё тело и кровь, во все кости и жилы, и тот нигде пробыть уж не может и мечется всю свою жизнь – червь в ореховом свище.

Стало всё с толку сбиваться – настало лихолетье – задряхлело Готово царство: в коробах да амбарах завелись мертвые мыши, не рождалось младенцев – подкатит порча под сердце и лежит там, как пирог.

Призывал царь колдунов.

Страшные колдуны водились в стеклянной стране.

Знали колдуны порчи временные и вечные:

временные – их отговаривают заговором; вечные – они остаются до конца жизни.

Знали колдуны, как занимать чертей:

они посылали их вить веревки из воды и песку, перегонять тучи, срывать горы, засыпать моря, дразнить слонов, которые поддерживают землю.

И зная еще много чар и заклинаний, на такое не могли пойти – не могли осилить Вещицу.

Ходил царь по указу колдунов пешком в Окаменелое царство на Скат-rope: ел там царь пену с заклятых гробов, силы набирался. Да только попусту.

Всякой ночью – на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца – положит Вещица свое тело под ступу и летает бесхвостой сорокой, спускается в трубы, похищает детей, а на место их кладет головню, либо голик, либо краюшку; сама разведет огонек на шестке, там детё и сожрет.

И до зари, налетавшись сорокой, на заре наденет Вещица свое тело и за зарю до белого дня плещется в море, поет свои вещие песни: кто ее слышал, навеки становился как кукиш.

Сидел царь с царицей в золотом дворце на двойных запорах, за крепкими стенами да глубоким, вострыми торнами утыканным рвом, ночи не спали – не собилось – горькую думу думали, тужили о потерянных детях да молили Бога, чтобы дал им еще дитё – последнее.

И услышал Господь молитву – царевна[3] сказала царю. И не успел царь от радости опомниться, не успел пир отпраздновать, как из-за холодных гор показалась Вещица.

– Эй, Го-ог! Выведи живым мне к холодным горам твою царицу, эй, царь!

Помертвел царь.

А над дворцом, напырщив перья, красный птичищ каркал черным граем.

Собрались тут князья, бояре, мурзы, царевичи; вот они шушу-шушу и решили: поналечь всей силой, а не дать в обиду страну – поправиться с Вещицей.

И в одну ночь построили вдали от жилья башню из крепкого камня, оковали ее железом и залили оловом: ни снаружи, ни изнутри невозможно проникнуть. В этой башне затворилась царица и с ней старуха нянька. Карасьевна должна была за печками глаз держать и закрывала б каждый вечер с молитвой и плотно, чтобы как ненароком не залетел в трубу нечистый.

И всё шло хорошо, лучше и не надо в это страшнее лихолетье.

Когда пришло время и родился у Магоги сын, – родной ее брат Сисилий, великий воин, победитель Пора, царя индейского, возвращаясь в Гадояд, вздумал навестить сестру: ночью подъехал он к башне и просится пустить.

Не хотела Магога пускать брата, боялась, не стряслось бы беды, но Сисиний повторял свою просьбу.

Бурная ночь была, всколыбалась сильная вода, сек дождь до кости, просвистывал ветер все уши, и молния, бряча, клевала землю.

И когда отворились двери башни, поднялась из бури Вещица, вошла в горло коню, проникла с конем в башню и в полночь похитила царского сына – умчалась за холодные горы.

Так и не стало царевича.

Растужилась Магога, жаловалась на брата. Не плакала – тугой стуженное сердце проклинало. Сотрясалась башня от вопля и проклятий.

А над башней, напырщив перья, красный птичищ каркал черным граем.

Ужаснулись Гог и Сисиний. Поднявши руки к небу, стали просить они у Бога дать им власть над нечистой: поймать ее. И по молитве, сев на коней, погнали через пропасти за холодные горы.

Вот они гонят три зари – взмылены кони, не напоены. На третьей заре напал на Сисиния глубокий сон. И едут они врознь: Гог впереди, Сисилий за ним в глубоком сне.

Шагом проехали много длинных верст, стало уж солнце за лес заходить, туманами ночь заволакивает пустынный путь, и взбесился конь под царем, бьет копытом, дрожит – нейдет.

И видит царь сквозь туманы бабу на болоте. Вгляделся: никак Карасьевна? Бултыхается старуха, молит о спасении. Ударил Гог коня, направил прямо на болото, хвать старуху – и вытащил.

А она и говорит:

– Я не старуха, я смерть! – и ощерилась, – прощайся, с кем хочешь.

И стал царь просить и молить смерть пощадить его.

– Было у меня царство и обилье всего, жил я, не тужил – всё прахом пошло; было у меня шесть сыновей – в одну ночь все погибли; народился последний – и его не стало…

Не приняла смерть моленья пустынного, ничего не ответила.

Слез царь с коня, стал перед конем на колени – и конь на колени стал.

———

Тут надоело смерти ждать, как коснёт —— скосила она голову царю и, взвыв, пошла по болоту в поле-поляну к окатному шелому в свои костяные чертоги.

Проснулся Сисиний, кличет царя – а царь мертв: не может подать голоса; и царский конь в болоте по губы – не может выдраться.

Повздыхал Сисиний, помолился и, боднув коня, поскакал один в путь.

Путь полунощный – путь на девять зорь по трем тропам за холодные горы. За холодными горами под травой красной, белой и черной, на костях погубленных детей бесное гнездо. Без отдыха три зари едет Сисиний и видит: идет по пустыне –

она шла по пустыне, блеща огнем – длинные до пят волосы крыльями горят за ней, и от всего тела ее пышет пламенем.

– Кто ты, откуда и как имена твои? – крикнул Сисиний.

– Я крыло Сатанино, я мор-ах-хо… – и, захлебнув глазами Сисиния, прожгла его насквозь, так что золото расплавилось на нем.

Тогда Сисиний, вздернув коня, схватил ее со всего плеча за волосы и, сбив в меч, стал бить и колоть ее: требуя выдать царских сыновей и последнего.

– Я пожрала их! – воскликнула Вещица.

– Так изрыгни.

– Ты наперед изрыгни матернее молоко, которое сосал ты.

Горячо молясь, духом напряг Сисиний всё свое существо: глубинной памятью вмиг прошел он свои годы – до года – до колыбели:

и вот на губах его белое засладилось матернее молоко.

———

И тогда, пораженная чудом, Вещица сдалась:

и все семь царских сыновей предстали живьем.

———

– Клянусь тебе крылом Сатаны, – воскликнула Вещица и вдруг переменилась: опали крылья, погасло пламя, и только глаза горели, – кто напишет имя мое и будет при себе носить: не войду я в дом того человека, ни к жене его, ни к детям его, пока стоит земля и небо…

– Скажи же, проклятая, имя твое!

– А имя мое – двенадцать имен с половиной:

– Мора –

– Ахоха –

– Авиза –

– Пладница –

– Лекта –

– Нерадостна –

– Смутница –

– Бесица –

– Преображеница –

– Изъедущая –

– Полобляющая –

– Изгрызущая –

Го-

ля-

да.

Поясок^*

Есть море каменное,

на каменном море столп,

на столпе стоит каменный муж:

высота его – от земли до небес,

широта его – от востока до запада;

каменный, зяблет заповедь,

каменный, воюет каменным посохом.

И всякому железу и окладу,

синему и красному булату,

стрелам простым и железным,

пулям свинцовым и оловянным,

серебряным, медным и каменным,

и пушечным ядрам железным,

и проволоки медной –

ни саблею сечною,

ни ножом разить,

ни копьем колоть –

не рушить меня.

Как воротят сковородными ушами сковороду,

так бы воротилось от меня железо

в свою матерь-землю,

а дерево в лес,

а перья в птицу,

а птица в небо,

а клей в свою матерь-рыбу,

а рыба в море;

и было б платье мое крепче шамина,

а булатней ковчега.

небо – ключ,

земля – замок.

Идет Адам дорогой,

несет в руках колоду;

порох – грязь,

пуля – прах;

он меня не убьет,

от меня не уйти.

небо – ключ,

земля – замок.

На море остров,

на острове гробница,

на гробнице белая голубь,

белая, шьет-зашивает

шемахинским шелком

кровавые раны.

– летит черный ворон ——

Ты, ворон, не каркай,

а ты, кровь, не капай:

ни от буйной пули,

ни от стрелы летячей!

Море котлянеет,

кровь не канет,

белая голубь!

Белая – голубь.

Взойдет с ночи туча,

молния сверкает,

гром и дождь,

дождем-водою нальет твое ружье,

напоит порох.

Ты не стрелец – ты чернец,

не ружье – кочерга,

не порох – сенная труха,

забитая палкой.

Столп медян,

железная верея.

В чистом поле тридцать

и три реки ———

две реки ——

едина река – черна смородина.

По реке бежит легкая лодка,

в лодке стар человек,

в руках длинная вострая сабля,

везет наго-сине-мертвое тело;

и сечет и рубит

сине-наго-мертвое тело;

а с того синя-нага-мертвого тела

кровь не течет и не канет.

Так и у меня из кровавой раны

кровь не течет и не канет.

Столп медян,

железна верея.

Блохи, клопы, тараканы,

всякая тварь,

вот иду я к вам гость:

мое тело, как кость,

моя кровь, как смола,

ешьте мох, не меня!

Так тын,

над аминями аминь,

аминь.

Есть озеро железное,

есть царь железный,

железный, защищает от железа,

от сабли и копья,

от меди и топора,

от рогатины и ножа.

Поведи стрелы прочь от меня –

в дерево, в железо,

а клей – в рыбу,

а рыба – в море,

а перья – в птицу,

а птица – в небо;

полети железо,

рогатина, копье и сабля,

кинжал, топор, дубина –

прочь! прочь! прочь!

Легко вьется хмелевое перо коло тычины,

так легко падало б около меня железо, –

будь роса на железо!

Солнце одесную,

месяц ошую,

звезда над головой.

На каменных горах стою я:

становлюсь в котел железный,

покрываюсь железною шляпой,

отыкаюсь железным тыном,

замыкаюсь железными замками.

На каменных горах стою я:

стой, стрела, не ходи до меня,

не ходи, стрела, –

через Богородицу!

стой, стрела, не ходи до меня,

не ходи, стрела, –

через Милосердие!

стой, стрела, не ходи до меня,

не ходи, стрела, –

через Тернов Венец!

Пойдет стрела-железица

в железо секучее,

из столпа – в дуб,

из дуба – в лист,

а лист – за море.

В море камень,

круг камня тридцать

замко́в железных;

как крепка кора на камне,

так крепко мое тело

из ключа в ключ,

из замка в замок.

Язык – проветчик,

зубы – межа,

глаза – вода,

лоб – бор,

веди меня на двор,

бери клюку,

мели муку,

пеки хлеб,

корми меня,

будь отныне и до века моя!

Спущу три тоски,

три сухоты,

три жальбы,

и буду милее хлеба,

милее солнца,

милее месяца.

Мало-молодо,

мало-молодо.

Есть в чистом поле три дуба,

три дуба – вершинами свились,

так вились бы около меня

князья и вельможи,

и весь народ Божий

в день и в полдень,

в ночь и в полночь,

в час и в полчас,

на молоду́, на ветха, на перекрое,

и в меженные дни

при теплых облаках,

и в исхожую пятницу;

и возрадовались бы мне,

и радовались,

как солнцу, как звездам,

как Светлому Воскресению.

Зубы мои волчьи,

их – овечьи.

Пресвятая Богородица!

Укрой своею ризою –

от неба до земли,

и моего коня.

Пресвятая Богородица!

Учини порох водой,

А пулю ветром.

Пресвятая Богородица!

Ангела хранителя

с небеси мне дай –

сохрани,

просвети

и направи.

Вода тиха,

звезда чиста.

Ангелу мой,

сохранителю мой,

сохрани мою душу,

скрепи мое сердце!

Вода тиха,

звезда чиста, аминь.

[1917]

С того света^*

Горю! – припал я к горючим стенкам котла, – горячо! Язык пересох, горло запеклось.

«Один глоток, – прошу[4], – один глоток!»

—— идет: зло глаза горят, почуял зов.

«Страж мой, – прошу, – мучитель мой, дай испить!»

«Бог подаст – Бог подаст!»

И опрокинул котел.

———

Мороз, у! лютый! трещит мороз.

Выкарабкался я из проруби – по горло стою в воде; зубы мне с дрожи разбило, закоченел, и двинуться страшно, вот оборвусь.

«Страж мой, – прошу, – мучитель мой, дай огонька!»

«Бог подаст!» – ощерился, насмешливо пылают глаза.

———

И опять весь в огне – горюч котел. – Го-орю! Го-орячо!

Черный мой страж – неизменный – ходит вокруг.

[Кого мне просить?]

[Кого звать?]