Том 26. Путешественник не по торговым делам. Рассказы 60-х годов

ГЛАВА II Миссис Лиррипер рассказывает, как закончил Джемми

Ну вот, душенька, так мы все и читали по вечерам Майоровы записи, и, наконец, наступил вечер, когда мы уже уложили вещи и готовились уехать на другой день, и уверяю вас, хотя я с радостным нетерпением ждала того дня, когда вернусь в старый милый дом на Норфолк-стрит, я к тому времени составила себе очень высокое мнение о французской нации и заметила, что французы гораздо более домовиты и хозяйственны в семейной жизни и много проще и приятнее в обращении, чем я ожидала, но, между нами говоря, меня поразило, что в одном отношении другой нации, которую я не хочу называть, было бы полезно взять с них пример, а именно — в том, с какой бодростью они из всяких пустяков извлекают для себя маленькие радости на маленькие средства и не позволяют важным персонам смущать их надменными взглядами или заговаривать их своими речами до одурения, да я и всегда думала насчет этих важных персон, что надо бы их всех и каждого в отдельности засунуть в медные котлы, закрыть крышками и никогда оттуда не выпускать.

— А теперь, молодой человек, — говорю я Джемми, когда мы в тот последний вечер вынесли на балкон свои стулья, — будьте добры вспомнить, кто должен был «закончить все».

— Хорошо, бабушка, — говорит Джемми, — эта знаменитая личность — я.

Однако, несмотря на столь шутливый ответ, вид у него был до того серьезный, что майор поднял брови на меня, а я на майора.

— Бабушка и крестный, — говорит Джемми, — вряд ли вы знаете, как много я думал о смерти мистера Эдсона.

Это меня слегка испугало.

— Ах, это было печальное зрелище, милый мой, — говорю я, — а печальные воспоминания приходят на ум чаще веселых. Но это, — говорю я после короткого молчания, желая развеселить себя, и майора, и Джемми — всех вместе, — это не значит «заканчивать». Так расскажи свою повесть, милый.

— Сейчас расскажу, — говорит Джемми.

— А когда все это было, сэр? — спрашиваю я. — «Когда-то, давным-давно, когда свиньи пили вино»?

— Нет, бабушка, — отвечает Джемми все так же серьезно, — когда-то, давным-давно, когда французы пили вино.

Я снова взглянула на майора, а майор взглянул на меня.

— Короче говоря, бабушка и крестный, — говорит Джемми, — это было в наши дни, и это повесть о жизни мистера Эдсона.

Как я разволновалась! Как майор переменился в лице!

— То есть вы понимаете, — говорит наш ясноглазый мальчик, — я хочу рассказать вам эту повесть на свой лад. Я не спрошу у вас, правдива ли она или нет, во-первых, потому, что, по вашим словам, бабушка, вы очень мало знаете жизнь мистера Эдсона, а во-вторых, то немногое, что вы знаете, тайна.

Я сложила руки на коленях и не отрывала глаз от Джемми, пока он говорил.

— Несчастный джентльмен, — начинает Джемми, — герой нашего рассказа, был сыном Такого-то, родился Там-то и выбрал себе такую-то профессию. Но нас интересует не этот период его жизни, а его юношеская привязанность к одной молодой и прекрасной особе.

Я чуть не упала. Я не смела взглянуть на майора, но и не глядя на него, знала, какие чувства его обуревают.

— Отец нашего злосчастного героя, — говорит Джемми, как будто подражая стилю некоторых своих книжек, — был светский человек, лелеявший честолюбивые планы насчет будущего своего единственного сына, и потому он решительно воспротивился его предполагавшемуся браку с добродетельной, но бедной сиротой. Он даже зашел так далеко, что прямо пригрозил нашему герою лишить его наследства, если тот не отвратит своих помыслов от предмета своей преданной любви. В то же время он предложил сыну в качестве подходящей супруги дочь одного соседнего состоятельного джентльмена, которая была и хороша собой, и приятна в обращении, а в отношении приданого не оставляла желать ничего лучшего. Но молодой мистер Эдсон, верный первой и единственной любви, воспламенившей его сердце, отверг выгодное предложение и, осудив в почтительном письме гнев отца, увез свою любимую.

Я, душенька, начала было успокаиваться, но, когда дело дошло до увоза, разволновалась пуще прежнего.

— Влюбленные, — продолжал Джемми, — бежали в Лондон и соединились брачными узами в церкви святого Клементия-Датчанина. И в этот период их ПРОСТОЙ, но трогательной истории мы видим их обитающими в жилище одной высокоуважаемой и всеми любимой леди, по имени Бабушка, проживавшей в ста милях от Норфолк-стрит.

Я почувствовала, что теперь мы почти спасены, — почувствовала, что милый мальчик и не подозревает о горькой правде, и, впервые взглянув на майора, глубоко вздохнула. Майор кивнул мне.

— Отец нашего героя, — продолжал Джемми, — был непреклонен и неукоснительно привел свою угрозу в исполнение, поэтому молодоженам пришлось в Лондоне очень плохо и было бы еще хуже, если бы их добрый ангел не привел их к миссис Бабушке, а та, догадавшись об их бедственном положении (несмотря на их старания скрыть это от нее), множеством деликатных ухищрений сглаживала их тернистый путь и смягчала остроту их первых горестей.

Тут Джемми взял мою руку и с этой минуты подчеркивал поворотные пункты своей повести, хлопая моей ладонью по другой своей руке.

— Через некоторое время они покинули дом миссис Бабушки и продолжали свой жизненный путь то с успехом, то с неудачами в других местах. Но при всех переменах, к добру или худу, мистер Эдсон говорил прекрасной спутнице своей жизни: «Неизменная любовь и верность помогут нам преодолеть все!»

Моя рука дрогнула в руке милого мальчика, — ведь эта фраза так прискорбно не соответствовала действительности!

— «Неизменная любовь и верность, — повторяет Джемми, точно эти слова доставляют ему какое-то гордое, благородное наслаждение, — помогут нам преодолеть все!» Так он говорил. И так они пробивали себе дорогу в жизни, бедные, но смелые и счастливые, пока миссис Эдсон не произвела на свет ребенка.

— Дочь? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает Джемми, — сына. И отец так гордился им, что был почти не в силах оторвать от него глаз. Но темная туча омрачила эту картину: миссис Эдсон расхворалась, зачахла и умерла.

— Ах! Расхворалась, зачахла и умерла! — говорю я.

— И вот у мистера Эдсона осталось единственное утешение, единственная надежда, единственное побуждение к деятельности — его обожаемый сын. По мере того как ребенок подрастал, он становился настолько похожим на мать, что казался ее живым портретом. Он удивлялся, почему отец, целуя его, плачет. Но, к несчастью, он походил на мать не только лицом, но и здоровьем, и тоже умер, еще не выйдя из детских лет. Тогда мистер Эдсон, одаренный прекрасными способностями, зарыл их в землю в своем одиночестве и отчаянии. Он стал безразличным ко всему, безрассудным, растерянным. Мало-помалу он опускался все ниже, ниже, ниже, ниже, пока, наконец, не начал жить(как мне кажется) одной только карточной игрой. И вот болезнь настигла его в городе Сансе, во Франции, он слег и уже не встал. Но теперь, когда он лежал при смерти и все было кончено, он вспоминал ушедшую юность, еще не погребенную им под пеплом, и с благодарностью думал о доброй миссис Бабушке, которую давно потерял из виду и которая была так добра к нему и его молодой жене в первые дни их брака, — и вот почему он оставил ей в наследство то немногое, что ему принадлежало. А она, приехав повидать его, сначала так же не узнала его, как не узнала бы по развалинам, каким был до своего разрушения греческий или римский храм, однако в конце концов она его вспомнила. И тогда он со слезами на глазах сказал ей, как он сожалеет о том, что так дурно провел остаток своей жизни, и попросил ее быть к нему как можно снисходительней, ибо жизнь эта была, можно сказать, бедным падшим ангелом его неизменной любви и постоянства. И так как с нею был ее внук, а умирающий думал, что родной его сын, останься он в живых, мог бы отчасти напоминать этого мальчика, он попросил ее, чтобы она велела внуку коснуться щекой его лба и сказать ему несколько прощальных слов.

Когда Джемми дошел до этого места, голос у него упал, и слезы выступили на глазах у меня и у майора.

— Ах ты маленький волшебник! — говорю я. — Как это ты сам обо всем догадался? Поди-ка запиши все до единого слова, потому что это просто чудо.

Так Джемми и сделал, а я передала вам, душенька, всю повесть по его записи.

Тут майор взял мою руку, поцеловал ее и сказал:

— Дорогая моя, мы во всем преуспели.

— Ах, майор! — отозвалась я, вытирая глаза. — Нечего нам было бояться. Мы должны были знать все это заранее. Сияющей юности чужда измена, зато ей близки доверие и милосердие, любовь и постоянство!

1864