Том 27. Повести 60-х годов. Тайна Эдвида Друда

Глава V Мистер Дердлс и его друг

Возвращаясь домой и уже вступив в ограду собора, мистер Джаспер внезапно останавливается, пораженный странным зрелищем: прислонившись спиной к чугунной решетке, отделяющей кладбище от древних монастырских арок, стоит Дердлс со своим узелком и прочими своими атрибутами, а безобразный и крайне оборванный мальчишка швыряет в него камнями — в лунном свете каменщик представляет собой отличную мишень. Камни иногда попадают в него, иногда пролетают мимо, но и к тому и к другому Дердлс проявляет полное равнодушие. Мальчишка же, наоборот, попав, издает победный свист, которому отсутствие у него нескольких передних зубов сообщает особую пронзительность, а промахнувшись, вскрикивает: «Эх! Опять промазал!» — и, прицелившись поаккуратнее, с удвоенной яростью бомбардирует Дердлса камнями.

— Что ты делаешь? — восклицает Джаспер, выступая из тени на лунный свет.

— Стреляю в цель, — отвечает безобразный мальчишка.

— Подай сюда камни, что у тебя в руке!

— Ну да, как же! Сейчас подам! Прямо тебе в глотку. Не тронь! — взвизгивает вдруг мальчишка, вырываясь и отскакивая. — Глаз вышибу!

— Ах ты чертенок! Что тебе сделал этот человек?

— Он домой не идет.

— Тебе-то какая забота?

— А он мне платит полпенни, чтоб я загонял его домой, если увижу поздно на улице, — отвечает мальчишка и вдруг пускается в пляс, словно дикарь, тряся лохмотьями и спотыкаясь о распущенные шнурки своих башмаков, до того уж дырявых, что они еле держатся на его ногах; при этом он визгливо выкрикивает:

На последнем слове он замахивается сплеча, и в Дердлса снова летит град камней.

Эти поэтические прелиминарии служат, очевидно, установленным по взаимной договоренности сигналом, после которого Дердлсу остается либо увертываться от камней, если он сумеет, либо отправляться домой.

Джон Джаспер, убедившись в безнадежности всяких попыток воздействовать на мальчишку силой или уговорами, кивком головы приглашает его следовать за собой и переходит через дорогу к чугунной решетке, где Гробный (и наполовину уже угробленный) Дердлс стоит в глубокой задумчивости.

— Вы знаете этого… этого… эту… тварь? — спрашивает Джаспер, не находя слов для более точного определения этой твари.

Дердлс кивает.

— Депутат, — говорит он.

— Это что, его имя?

— Депутат, — подтверждает Дердлс.

— Я служу в «Двухпенсовых номерах для проезжающих», что у газового завода, — поясняет загадочное существо. — Нас всех, кто в номерах служит, там зовут Депутатами. И когда у нас полно и все проезжающие уже спят, я выхожу погулять для здоровья. — И, отпрыгнув на середину дороги и снова прицелившись, он опять затягивает:

— Погоди! — кричит Джаспер. — Не смей кидать, пока я с ним, не то я тебя убью! Пойдемте, Дердлс, я провожу вас до дому. Дайте я понесу ваш узелок.

— Ни в коем случае, — отвечает Дердлс, крепче прижимая узелок к себе. — Когда вы подошли, сэр, я размышлял посреди своих творений, как по…пу…пуделярный автор. Вот тут ваш собственный зять, — Дердлс делает широкий жест, как бы представляя Джасперу обнесенный оградой саркофаг, белый и холодный в лунном свете. — Миссис Сапси, — продолжает он с жестом в сторону склепа этой преданной супруги. — Покойный настоятель, — указуя на разбитую колонну над прахом этого преподобного джентльмена. — Безвременно усопший налоговый инспектор, — простирая руку к вазе со свисающим с нее полотенцем, водруженной на пьедестал, сильно напоминающий кусок мыла. — Незабвенной памяти кондитерские товары и сдобные изделия, — представляя своему собеседнику серую могильную плиту. — Все в целости и сохранности, сэр, и все Дердлсова работа. Ну а разная там шушера, у кого вместо надгробья только земля да колючий кустарник, про тех и поминать не стоит. Жалкий сброд, и скоро будут забыты.

— Эта тварь, Депутат, идет сзади, — говорит Джаспер, оглядываясь. — Что он, так и будет плестись за нами?

Отношения между Дердлсом и Депутатом носят, по-видимому, неустойчивый характер, ибо, когда каменщик оборачивается с медлительной важностью насквозь пропитанного пивом человека, Депутат тотчас отбегает подальше и принимает оборонительную позу.

— Ты сегодня не кричал «будь начеку!», прежде чем начать, — говорит Дердлс, вдруг вспомнив — или вообразив, — что права его были нарушены.

— Врешь, я кричал, — отвечает Депутат, употребляя единственную известную ему форму вежливого возражения.

— Дикарь, сэр, — замечает Дердлс, снова поворачиваясь к Джасперу и тут же забывая нанесенную или примерещившуюся ему обиду. — Сущий дикарь! Но я дал ему цель в жизни.

— В которую он и целится? — подсказывает мистер Джаспер.

— Именно так, сэр, — с удовлетворением подтверждает Дердлс. — В которую он и целится. Я занялся его воспитанием и дал ему цель. Что он был раньше? Разрушитель. Что он порождал вокруг себя? Только разрушение. Что он получал за это? Отсидку в клойстергэмской тюрьме на разные сроки. Только и делал, что швырял камнями — никого, бывало, не пропустит, ни человека, ни строения, ни окна, ни лошади, ни собаки, ни кошки, ни воробья, ни курицы, ни свиньи — и все потому, что не было у него разумной цели. Я поставил перед ним эту разумную цель. И теперь он может честно зарабатывать свои полпенни в день, а в неделю это, знаете, сколько? Целых три пенса!

— Удивляюсь, что у него не находится конкурентов.

— Находятся, мистер Джаспер, да и не один. Но он их всех отгоняет камнями. Вот только не знаю, к чему это можно приравнять — эту вот мою с ним систему? — продолжает Дердлс все с той же пьяной важностью. — Как бы вы ее назвали, а? Нельзя ли сказать, что это вроде как новый проект… э-э… гм… народного просвещения?

— Пожалуй, все-таки нельзя, — отвечает Джаспер.

— Пожалуй, нельзя, — соглашается Дердлс. — Ну ладно, так мы и не будем подыскивать ей название.

— Он все еще идет за нами, — говорит Джаспер, оглядываясь. — Что ж, это и дальше так будет?

— Если мы пойдем задами — а это всего короче, — так не миновать идти мимо «Двухпенсовых номеров для проезжающих», — отвечает Дердлс. — Там он от нас отстанет.

Они следуют далее в том же порядке: Депутат в качестве арьергарда движется развернутым строем и нарушает ночную тишину, ведя беглый огонь по каждой стене, столбу, колонне и всем прочим неодушевленным предметам, какие попадаются им на этой пустынной дороге.

— Есть что-нибудь новенькое в соборных подземельях? — спрашивает Джон Джаспер.

— Что-нибудь старенькое, вы хотите сказать, — бурчит в ответ Дердлс. — Не такое это место, чтоб там новому быть.

— Я хотел сказать, какая-нибудь новая находка.

— Да, нашелся там еще один старикан — под седьмой колонной слева, если спускаться по разбитым ступенькам в подземную часовенку; и сколько я мог разобрать (только по-настоящему я его разбирать еще не начал), он из тех, самых важных, с крюком на посохе. И уж как они там протискивались, с этими крюками, бог их ведает — проходы-то узкие, да еще ступеньки, да двери, а ну как еще двое встретятся — небось частенько цепляли друг дружку за митры!

Джаспер не пытается внести поправку в чересчур реалистические представления Дердлса о быте епископов; он только с любопытством разглядывает своего компаньона, с головы до ног перепачканного в засохшем растворе, известке и песке — как будто чем дальше, тем все больше проникаясь интересом к его странному образу жизни.

— Любопытная у вас жизнь, — говорит он, наконец. Ничем не показывая, принимает ли он это за комплимент или наоборот, Дердлс ворчливо отвечает:

— У вас тоже.

— Да, поскольку судьба и меня связала с этим мрачным, холодным и чуждым всяких перемен местом, пожалуй, вы правы. Но все же ваша связь с собором гораздо интереснее и таинственнее, чем моя. Мне даже хочется попросить вас — возьмите меня к себе в науку, в бесплатные помощники, и позвольте иногда вас сопровождать, чтобы я тоже мог заглянуть в один из тех древних тайников, где вы проводите свои дни.

Дердлс отвечает как-то неопределенно:

— Ну что ж. Все знают, где найти Дердлса, ежели он потребуется, — что, хотя и не вполне удовлетворительно как точный адрес, но справедливо в том смысле, что Дердлса всегда можно найти блуждающим по обширным владениям собора.

— Что мне всего удивительнее, — продолжает Джаспер, развивая все ту же полюбившуюся ему тему, — это необыкновенная точность, с которой вы определяете, где захоронен покойник. Как вы это делаете?.. Что? Узелок вам мешает? Дайте я подержу.

Дердлс в эту минуту остановился (в связи с чем Депутат, зорко следивший за каждым его движением, немедля ретировался на середину дороги), и теперь, оглядываясь по сторонам, каменщик ищет, на что положить свой узелок; Джаспер приходит к нему на помощь и освобождает от ноши.

— Достаньте-ка оттуда мой молоток, — говорит Дердлс, — и я вам покажу.

Клик, клик. И молоток переходит в руки Дердлса.

— Ну смотрите. Вы ведь, когда ваш хор поет, задаете ему тон, мистер Джаспер?

— Да.

— Ну а я слушаю, какой будет тон. Беру молоток и стучу. (При этом он постукивает по каменным плитам дорожки, а насторожившийся Депутат ретируется на еще более далекую дистанцию, видимо опасаясь, как бы для эксперимента не потребовалась его собственная голова.) Стук! Стук! Стук! Цельный камень. Продолжаю стучать. И тут цельный. Опять стучу. Эге! Тут пусто! Еще постучим. Ага. Что-то твердое в пустоте. Проверим. Стук! Стук! Стук! Твердое в пустоте, а в твердом в середке опять пусто. Ну вот и нашел. Склеп за этой стенкой, а в склепе каменный гроб, а в гробу рассыпавшийся в прах старикан.

— Изумительно!

— Мне и не то случалось делать, — говорит Дердлс, вытаскивая из кармана свою двухфутовую линейку (а Депутат тем временем подкрадывается ближе, взволнованный осенившей его догадкой, что сейчас будет обнаружен клад, что косвенным путем может послужить к собственному его обогащению, а также влекомый сладкой надеждой увидеть, как кладоискатели, по его доносу, «будут повешены за шею, пока не умрут»[50]). — Допустим, этот вот молоток — это стена — моя работа. Два фута: четыре; да еще два; шесть, — бормочет он, вымеряя дорожку. — В шести футах за этой стеной лежит миссис Сапси.

— Как миссис Сапси?.. Не на самом же деле?..

— Предположим, что миссис Сапси. У нее стена потолще, но предположим, что миссис Сапси: Дердлс выстукивает эту стену — вот, где молоток, — а выстукав, говорит: «Тут между нами еще что-то есть!» И что же вы думаете? Верно! В этом шестифутовом пространстве мои рабочие оставили кучу мусора.

Джаспер заявляет, что подобная точность — это «дар свыше».

— И никакой это не дар свыше, — отвечает Дердлс, ничуть не польщенный такой похвалой. — Это я трудом добился. Дердлс все свои знания из земли выкапывает, а не хотят выходить, так он еще глубже да глубже роет, пока не подцепит их под самый корень. Эй ты, Депутат!

— Кук-ка-реку! — пронзительно откликается Депутат, снова отбегая подальше.

— Вот тебе твои полпенни. Лови! А как дойдем до «Двухпенсовых номеров», так чтоб я больше тебя не видел.

— Будь начеку! — ответствует Депутат, ловя на лету монетку и этой мистической формулой выражая свое согласие.

Им остается пересечь небольшой пустырь — бывший виноградник, некогда принадлежавший бывшему монастырю, а затем они вступают в тесный переулок, где уже издали виден приземистый и обшарпанный двухэтажный деревянный домишко, известный в Клойстергэме под названием «Двухпенсовых номеров для проезжающих»; дом этот, весь какой-то перекривленный и в такой же мере шаткий, как и моральные устои самих проезжающих, явно уже близится к разрушению; мелкий переплет в полукруглом окне над дверью почти весь выломан, и такие же дыры зияют в грубой изгороди вокруг истоптанного палисадника; ибо проезжающие питают столь нежные чувства к своему временному пристанищу (или так любят в дальнейших своих странствиях разводить костры на краю дороги), что, когда под воздействием уговоров или угроз соглашаются, наконец, покинуть милый их сердцу приют, каждый насильственно завладевает какой-нибудь деревянной памяткой и уносит ее с собой.

Для придания этой жалкой лачуге сходства с гостиницей, в окнах повешены традиционные красные занавески, вернее обрывки занавесок, и сквозь это рваное тряпье грязными пятнами просвечивают в ночной темноте слабые огоньки сальных огарков с фитилями из хлопка или сердцевины камыша, еле тлеющих в спертом воздухе двухпенсовых каморок. Когда Дердлс и Джаспер подходят ближе, их встречает надпись на бумажном фонаре над входом, уведомляющая о назначении этой хибары. Кроме того, их встречают пять или шесть неведомо откуда высыпавших на лунный свет безобразных мальчишек, то ли двухпенсовых постояльцев, то ли их приспешников и услужающих, на которых присутствие Депутата действует как запах падали на стервятника; они слетаются к нему со всех сторон, словно грифы в пустыне, и тотчас принимаются швырять камнями в него и друг в друга.

— Перестаньте, звереныши, — сердито кричит на них Джаспер, — дайте пройти!

На этот окрик они отвечают еще более громкими воплями и еще более яростным обстрелом, согласно обычаю, прочно установившемуся за последние годы в наших английских селениях, где принято теперь побивать христиан камнями, как во времена великомученика Стефана. Все это, однако, мало трогает Дердлса; ограничившись замечанием, в данном случае довольно справедливым, что у этих юных дикарей отсутствует цель в жизни, он бредет дальше по переулку.

На углу Джаспер, еще не остывший от гнева, придерживает за локоть своего спутника и оглядывается назад. Все тихо. Но в ту же минуту далекий крик «будь начеку!» и пронзительное кукареканье, как бы исшедшее из горла какого-то высиженного в аду Шантеклера, возвещает Джасперу, под чьим метким огнем он находится. Он заворачивает за угол — тут уж он в безопасности — и провожает Дердлса до самого дома, причем почтенный гробовых дел мастер так качается на ходу, спотыкаясь об усеивающие его двор каменные обломки, как будто и сам стремится залечь в одну из своих незаконченных могил.

Джон Джаспер по другой дороге возвращается в домик над воротами и, отомкнув дверь своим ключом, неслышно входит. В камине еще тлеет огонь. Он достает из запертого шкафа странного вида трубку, набивает ее — но не табаком — и, старательно размяв это снадобье чем-то вроде длинной иглы, поднимается по внутренней лесенке, ведущей к двум верхним комнатам. Одна из них его собственная спальня, другая — спальня его племянника. В обеих горит свет.

Племянник спит мирным и безмятежным сном. Джон Джаспер с незажженной трубкой в руке стоит с минуту у его изголовья, пристально и с глубоким вниманием вглядываясь в лицо спящего. Затем на цыпочках уходит к себе, раскуривает свою трубку и отдается во власть Призраков, которыми она населяет глухую полночь.