Том 4

К. МАРКС КОММУНИЗМ ГАЗЕТЫ «RHEINISCHER BEOBACHTER» [78]

Брюссель, 5 сентября. — Перепечатанной в № 70 «Deutsche-Brusseler-Zeitung»[79] статье из «Rheinischer Beobachter» предпосланы вводные слова:

««Rheinischer Beobachter» в № 206 проповедует коммунизм, как это видно из нижеследующего».

Сказаны эти слова иронически или нет, коммунисты должны протестовать против утверждения, будто бы газета «Rheinischer Beobachter» вообще способна проповедовать «коммунизм», и в особенности против того, что статья, приведенная в № 70 «Deutsche-Brusseler-Zeitung», является якобы коммунистической.

Если известная часть немецких социалистов непрерывно шумела против либеральной буржуазии и притом делала это таким образом, что никому, кроме немецких правительств, не принесла пользы, и если теперь правительственные газеты, вроде «Rheinischer Beobachter», опираясь на фразы этих господ, утверждают, что не либеральная буржуазия, а правительство представляет интересы пролетариата, то коммунисты не имеют ничего общего ни с первыми, ни с последними.

На немецких коммунистов старались, правда, взвалить ответственность за эти утверждения, их обвиняли в союзе с правительством.

Это обвинение смехотворно. Правительство не может вступить в союз с коммунистами, а коммунисты не могут заключить союза с правительством по той простой причине, что из всех революционных партий Германии партия коммунистов является наиболее революционной, и правительство знает это лучше, чем кто-либо другой.

Страница «Deutsche-Brusseler-Zeitung» со статьей К. Маркса «Коммунизм газеты «Rheinischer Beobachter»» и с началом очерков Ф. Энгельса «Немецкий социализм в стихах и прозе»

Как могут коммунисты вступить в союз с правительством, которое объявляет их государственными преступниками и обходится с ними как с таковыми?

Как может правительство проповедовать в своих органах принципы, которые во Франции рассматриваются как анархистские, поджигательские, разрушающие все общественные устои, — принципы, которым само это правительство постоянно приписывает точь-в-точь такие же свойства?

Нельзя допустить и мысли об этом. Присмотримся же к так называемому коммунизму газеты «Rheinischer Beobachter», и мы увидим, что этот коммунизм весьма невинного свойства. Статья начинается следующим образом:

«При рассмотрении нашего (!) социального положения нам повсюду откроются огромнейшие лишения и настоятельнейшие нужды (!), и мы должны будем признать, что сделано много упущений. Это — очевидный факт и возникает лишь (!) вопрос, откуда все это проистекает. Мы убеждены, что наш государственный строй неповинен в этом, ибо (!) во Франции и в Англии с социальным положением дело обстоит (!) во много раз хуже. Тем не менее (!) либерализм видит целебное средство лишь в представительном строе: если бы, дескать, народ имел свое представительство, он бы сумел облегчить свое положение. Это, конечно, совершенно иллюзорно, но равным образом (!) выглядит в высшей степени (!!) правдоподобно».

В этих строках перед нами сам «Beobachter»^{50} во плоти; мы видим, как он в растерянности грызет перо, не зная, с чего начать, раздумывает, пишет, зачеркивает, пишет снова и, наконец, спустя изрядный промежуток времени, производит на свет вышеприведенный великолепный отрывок. Чтобы добраться до либерализма, своего наследственного конька, он начинает с «нашего социального положения», иначе говоря, в точном смысле слова, с социального положения самого же «Beobachter», которое, разумеется, может иметь свои неудобства. Основываясь на крайне тривиальном наблюдении, констатирующем безотрадность нашего социального положения и наличие многих упущений, он добирается, проделав этот путь при помощи весьма шероховатых фраз, до того пункта, где перед ним возникает лишь вопрос, откуда все это проистекает. Однако вопрос этот возникает перед ним лишь для того, чтобы тотчас же вновь исчезнуть. В самом деле, «Beobachter» не говорит нам, откуда это проистекает, он не говорит нам также, откуда это не проистекает, он говорит нам только о том, относительно чего он убежден, что отсюда это не проистекает, и это нечто, разумеется, оказывается прусским государственным строем. От прусского государственного строя он, при помощи смелого «ибо», переходит к Франции и Англии, а отсюда до прусского либерализма остается сделать лишь маленький прыжок, который он без труда совершает, опираясь на по меньшей мере необоснованное «тем не менее». И вот он достиг, наконец, своей излюбленной позиции, откуда он может воскликнуть: «это, конечно, совершенно иллюзорно, но равным образом выглядит в высшей степени правдоподобно». Но равным образом в высшей степени!!!

Неужели коммунисты так низко пали, что их можно считать творцами подобных выражений, подобных классических переходов, подобных вопросов, столь же легко возникающих, как и исчезающих, подобных великолепных лишь, ибо, тем не менее и, в особенности, оборота: «но равным образом в высшей степени»?

Кроме «старого полководца» Арнольда Руге, в Германии немного найдется людей, обладающих умением так писать, и эти немногие — все поголовно состоят консисторскими советниками при министерстве г-на Эйххорна.

Нельзя требовать, чтобы мы занялись содержанием этой вводной части. В ней ничего не содержится, кроме ее беспомощной формы; это просто вход, через который мы проникнем на форум, где наш обозревающий консисторский советник проповедует крестовый поход против либерализма.

Послушаем его:

«Либерализм обладает прежде всего тем преимуществом, что он пользуется более легкой и привлекательной формой сближения с народом, чем бюрократия». (Во всяком случае столь тяжелой и угловатой манерой письма не пользуется даже г-н Дальман или Гервинус.) «Либерализм твердит о народном благе и о правах народа. Но на самом деле он выдвигает народ лишь в качестве пугала для правительства, народ служит ему лишь пушечным мясом в великой атаке на правительственную власть. Завоевание для себя государственной власти — вот истинное стремление либерализма, народное же благо для него — дело второстепенное».

Думает ли господин консисторский советник, что он сказал здесь народу что-либо новое? Народ, и в особенности коммунистическая часть его, отлично знает, что либеральная буржуазия заботится лишь о своих собственных интересах, что на ее симпатии к народу очень мало можно рассчитывать. Но когда господин консисторский советник делает из этого вывод, что, участвуя в политическом движении, народ дает тем самым либеральной буржуазии эксплуатировать себя в ее целях, то мы вынуждены ответить ему: это, может быть, и выглядит вполне правдоподобно в глазах консисторского советника, но равным образом в высшей степени иллюзорно.

Народ, или — если заменить это чересчур общее и расплывчатое понятие более точным — пролетариат, рассуждает совсем по-иному, чем позволяют себе воображать в министерстве по делам культа. Пролетариат не спрашивает, является ли народное благо для буржуа главным или второстепенным делом, желают ли буржуа воспользоваться пролетариатом как пушечным мясом или нет. Пролетариата вовсе не интересует одно лишь желание буржуа, ему интересно знать, чего буржуа вынуждены добиваться. Вопрос заключается в том, что даст ему больше средств для достижения его собственных целей: теперешний ли политический строй — господство бюрократии, или тот строй, к которому стремятся либералы, — господство буржуазии. Достаточно ему сравнить политическое положение пролетариата в Англии, Франции и Америке с его положением в Германии, чтобы убедиться в том, что господство буржуазии не только дает в руки пролетариата совершенно новое оружие в борьбе против самой же буржуазии, но и создает ему совершенно новое положение — положение признанной партии.

Может быть, господин консисторский советник думает, что тот самый пролетариат, который все больше примыкает к коммунистической партии, не сумеет воспользоваться свободой печати и союзов? Пусть он почитает английские и французские рабочие газеты, пусть он хоть раз только посетит чартистский митинг!

Но в министерстве по делам культа, в котором редактируется «Rheinischer Beobachter», существуют совершенно своеобразные представления о пролетариате. Эти господа полагают, что имеют дело с померанскими крестьянами или с берлинскими поденщиками. Они воображают, что достигли высшей ступени глубокомыслия, когда вместо panem et circenses^{51} обещают народу panem et religionem^{52}. Они внушили себе, что пролетариат жаждет помощи, и не допускают и мысли о том, что он ни от кого не ожидает этой помощи, кроме как от самого себя. Им и невдомек, что пролетариат одинаково хорошо постигает как истинный смысл, заключенный во фразах господ консисторских советников о «народном благе» и о тяжелом социальном положении, так и смысл подобных же фраз либеральных буржуа.

Но почему для буржуа народное благо является второстепенным делом? «Rheinischer Beobachter» отвечает:

«Соединенный ландтаг доказал это; вероломство либерализма стало очевидным. Вопрос о подоходном налоге должен был явиться пробным камнем для либерализма, но либерализм не выдержал испытания».

О, эти благонамеренные консисторские советники, воображающие в своей невинности в экономических вопросах, что они могут пустить пролетариату пыль в глаза подоходным налогом!

Налог на муку и мясо падает непосредственно на заработную плату, подоходный налог падает на прибыль капиталиста. В высшей степени правдоподобно, господин консисторский советник, не правда ли? Но капиталисты не захотят, да и не смогут допустить обложения своей прибыли без всякого возмещения. Конкуренция уже сама позаботится об этом. Через несколько месяцев после введения подоходного налога заработная плата была бы понижена ровно настолько, насколько она фактически повысилась благодаря отмене налога на муку и мясо и вызванному этим понижению цен на жизненные средства.

Уровень заработной платы, выраженной не в деньгах, а в необходимых для удовлетворения жизненных потребностей рабочего предметах, т, е. реальной, а не номинальной заработной платы, зависит от соотношения между спросом и предложением. Смена налоговой системы может привести к кратковременному нарушению этой зависимости, но она не может вызвать в ней каких-либо длительных изменений.

Единственное экономическое преимущество подоходного налога — о чем консисторский советник не упоминает ни слова — состоит в том, что его взимание обходится дешевле. Пролетариат, впрочем, и от этого ничего не выигрывает.

Итак, к чему сводятся все эти разговоры о подоходном налоге?

Во-первых, пролетариат во всем этом либо вовсе не заинтересован, либо же заинтересован лишь временно.

Во-вторых, то самое правительство, которое при взимании налога на муку и мясо ежедневно непосредственно соприкасается с пролетариатом и противостоит ему в этой ненавистной роли, при подоходном налоге отступает на задний план и принуждает буржуазию всецело взять на себя вызывающую ненависть деятельность, направленную к понижению заработной платы.

Таким образом, подоходный налог был бы выгоден только правительству, и этим объясняется досада консисторских советников по поводу его отклонения.

Но допустим на мгновение, что пролетариат заинтересован в подоходном налоге; должен ли был этот ландтаг утвердить его?

Ни в коем случае. Он не должен был вотировать никаких денег, он должен был оставить без изменений всю финансовую систему, пока правительство не выполнит всех его требований. Отказ в деньгах является для всех парламентов средством принудить правительство уступить большинству. Этот последовательный отказ в деньгах был единственным вопросом, в котором ландтаг проявил энергию, и это-то и побудило обманутых в своих расчетах консисторских советников попытаться очернить его перед народом именно в этом пункте.

«А между тем», — заявляет далее «Rheinischer Beobachter», — «именно либеральные органы собственно и выдвинули вопрос о подоходном налоге».

Совершенно верно, ведь это — чисто буржуазное мероприятие. И тем не менее, буржуа могут все-таки его отвергнуть, если оно им предложено не во-время министрами, к которым у них нет ни малейшего доверия.

Впрочем, мы примем к сведению это признание авторских прав в отношении подоходного налога; оно нам впоследствии пригодится.

После в высшей степени пустой и сбивчивой болтовни консисторский советник, внезапно поперхнувшись, выпалил следующее о пролетариате:

«Что такое пролетариат?» (Это тоже один из тех вопросов, которые возникают лишь для того, чтобы остаться без ответа.) «Не будет преувеличением, если мы» (т. е. консисторские советники из «Rheinischer Beobachter», а не прочие обыкновенные газеты) «скажем, что целая треть населения утратила всякую основу для существования, а другая треть находится на наклонной плоскости. Проблема пролетариев является проблемой огромного большинства народа; это — вопрос кардинального значения».

Как быстро, однако, один только Соединенный ландтаг, обнаруживший некоторую оппозиционность, образумил этих бюрократов! А давно ли правительство запрещало газетам упоминать о таких «преувеличениях», как существование пролетариата и у нас в Пруссии? Давно ли «Trier'sche Zeitung» и другим газетам — этим безобидным органам — грозили закрытием за злонамеренные попытки дать читателям понять, что бедственное положение пролетариата, существующее в Англии и во Франции, имеет место также и в Пруссии? Ну что ж, как будет угодно правительству. Признание же, что подавляющее большинство народа составляют пролетарии, мы опять-таки примем к сведению.

«Ландтаг», — говорится далее, — «кардинальным вопросом счел вопрос о принципах, иными словами, вопрос о том, должно ли это высокое собрание получить государственную власть? А что же получит народ? Ничего. Никакой железной дороги, никаких земельных банков, никакого облегчения налогового бремени! Счастливый народ!»

Заметьте, как на гладко прилизанной маковке консисторского советника постепенно начинают показываться лисьи уши.

«Ландтаг кардинальным вопросом счел вопрос о принципах». И сколько же святой простоты обнаружилось у этой любвеобильной змейки! Разрешить ли правительству заем на сумму в 30 миллионов, подоходный налог, размеры которого заранее нельзя определить, и учреждение земельного банка, при помощи которого оно могло бы получить 400 или 500 миллионов под залог государственных имуществ; отдать ли все это в распоряжение теперешнего нерадивого и реакционного правительства, делая его тем самым навеки независимым, или же, наоборот, держать его на строгом бюджете и заставить посредством отказа в деньгах подчиниться общественному мнению, — вот тот вопрос, который наш пронырливый консисторский советник называет вопросом о принципах!

«А что же получит народ?» — вопрошает участливый консисторский советник. «Никакой железной дороги», — следовательно, народу не придется также платить налогов, идущих на покрытие процентов по займу и на возмещение тех крупных убытков, которые неизбежно возникнут при введении в эксплуатацию этой дороги.

«Никаких земельных банков!» Консисторский советник говорит об этом так, как будто бы правительство собиралось выплачивать ренту пролетариату^{53}. Оно же, как раз наоборот, намерено вознаградить рентой дворянство за счет народа, который должен ее выплачивать. Эти банки должны были якобы облегчить крестьянам выкуп барщинных повинностей. Но если крестьянам придется дожидаться еще несколько лет, то, вероятно, не будет больше надобности выкупать их. Если владельцы феодальных поместий попадут на крестьянские вилы, — а это легко может когда-нибудь случиться, — то барщинные повинности исчезнут сами собой.

«Никакого подоходного налога», — но пока подоходный налог не приносит народу никакого дохода, народ может относиться к нему с полным равнодушием.

«Счастливый народ», — продолжает консисторский советник, — «ты, однако, выгадал в вопросе о принципах! А если ты не понимаешь, что это за вещь, то предоставь своим представителям разъяснить тебе это; слушая их длинные речи, ты, вероятно, забудешь про свой голод!»

Кто же еще посмеет утверждать, что немецкая печать не пользуется свободой? «Rheinischer Beobachter» употребляет здесь совершенно безнаказанно такие выражения, которые многие провинциальные судьи во Франции, не задумываясь, объявили бы подстрекательством одного класса общества против другого и подвергли бы виновника наказанию.

Консисторский советник обнаруживает, однако, чрезвычайную беспомощность. Он пытается польстить народу и в то же время ни разу не допускает и мысли о том, чтобы тот мог понять, что за вещь вопрос о принципах. Вынужденный выражать притворное сочувствие голодающему народу, он мстит ему за это, объявляя его глупым и совершенно неспособным к политике. Пролетариат, однако, хорошо знает, что за вещь вопрос о принципах, и он упрекает ландтаг не за стремление провести эти принципы в жизнь, а за то, что тот не сумел этого сделать. Пролетариат упрекает ландтаг за то, что он придерживался оборонительной тактики, зато, что он не перешел в наступление, что он не пошел в десять раз дальше. Он упрекает его за то, что он действовал недостаточно решительно, не предоставив тем самым рабочим возможности принять участие в движении. Пролетариат не мог, конечно, проявить какого-либо интереса к правам сословий. Но ландтаг, который потребовал бы суда присяжных, равенства всех перед законом, отмены барщинных повинностей, свободы печати, свободы союзов и подлинного народного представительства, ландтаг, который раз навсегда порвал бы с прошлым и выработал бы свои требования, сообразуясь не со старинными законами, а с современными нуждами, — такой ландтаг мог бы рассчитывать на самую энергичную поддержку пролетариата.

«Beobachter» продолжает:

«И дай только бог, чтобы этот ландтаг не получил доступа к правительственной власти, ибо в таком случае всем социальным улучшениям было бы поставлено непреодолимое препятствие».

Господин консисторский советник может успокоиться. С таким ландтагом, который никак не может справиться с прусским правительством, пролетариат, в случае необходимости, как-нибудь справится.

«Говорят», — продолжает обозревать консисторский советник, — «что подоходный налог ведет к революции, к коммунизму. И он действительно ведет к революции, т. е. к преобразованию социальных отношений, к устранению безграничной нищеты».

Одно из двух: либо консисторский советник насмехается над своими читателями и, прибегая к низкосортному берлинскому каламбуру, желает только сказать, что подоходный налог уничтожит безграничную нищету, чтобы заменить ее нищетой в ограниченных размерах, либо же он в экономических вопросах — величайший и бесстыднейший невежда, какого только свет породил. Он и не подозревает, что в Англии подоходный налог существует уже в течение семи лет, ни в малейшей мере не преобразовав социальных отношений, не уменьшив ни на волос безграничной нищеты. Он не подозревает, что именно в тех местностях Пруссии, где господствует самая безграничная нищета, — среди силезских и равенсбергских деревенских ткачей, среди мелких силезских, познанских, мозельских и привислинских крестьян, — существует поразрядный, т. е. подоходный, налог.

Впрочем, разве подобные нелепости заслуживают серьезного возражения? Далее говорится:

«Он ведет также и к коммунизму в его обычном понимании… Там, где в результате развития торговли и промышленности все отношения оказались настолько переплетены между собой и подвержены постоянным изменениям, что отдельная личность не в состоянии удержаться в потоке конкуренции, — там эта личность силой самих обстоятельств вынуждена обращаться за помощью к обществу, которое должно компенсировать каждому в отдельности последствия всеобщей неустойчивости. Общество несет солидарную ответственность за существование своих членов».

Так вот каков коммунизм газеты «Rheinischer Beobachter»! Итак, в обществе, подобном нашему, ни одному человеку не обеспечено существование, не обеспечено место в жизни, и на это же общество возлагается обязанность обеспечить каждому его существование. Сначала консисторский советник констатирует, что существующее общество не е состоянии этого сделать, а затем он требует от него, чтобы оно все же совершило это невыполнимое для него дело.

Как бы там ни было, оно по отношению к каждому в отдельности должно исправлять те упущения, которых оно не в состоянии предусмотреть в силу присущей ему всеобщей неустойчивости, — такова точка зрения консисторского советника.

«Целая треть населения утратила всякую основу для существования, а другая треть находится на наклонной плоскости». Таким образом насчитывается десять миллионов индивидов, которых надлежит компенсировать каждого в отдельности. Неужели консисторский советник серьезно полагает, что нищенское прусское правительство в состоянии справиться с этой задачей?

Конечно, и именно при помощи подоходного налога, который ведет к коммунизму в обычном для «Rheinischer Beobachter» понимании!

Великолепно! После того как нам наговорили чепухи о мнимом коммунизме, после того как нам заявили, что общество несет солидарную ответственность за существование своих членов, что оно должно заботиться о них, хотя и не в состоянии этого сделать, — после всех этих путаных утверждений, противоречий и невыполнимых требований нам вдобавок предлагают еще принять подоходный налог в качестве той меры, которая призвана разрешить все противоречия, все невыполнимое сделать выполнимым и восстановить солидарность между всеми членами общества.

Мы обращаем внимание на представленную ландтагу памятную записку г-на фон Дуэсберга о подоходном налоге. В этой записке предусмотрено использование всех, до последнего гроша, поступлений от подоходного налога. У стесненного в средствах правительства не осталось бы ни полушки на компенсацию каждому в отдельности последствий всеобщей неустойчивости и на осуществление обществом его солидарной ответственности. И если бы не десять миллионов, а всего только десять отдельных личностей были вынуждены силой самих обстоятельств обратиться к г-ну фон Дуэсбергу за помощью, то и тогда г-н фон Дуэсберг должен был бы отказать этим десятерым.

Но нет, мы ошибаемся. Кроме подоходного налога, господин консисторский советник обладает еще одним средством для осуществления коммунизма в его обычном понимании:

«Что является альфой и омегой христианского вероучения? Догма о первородном грехе и об искуплении. И в этом заключаются существующие между людьми солидарность и связь в их наивысшей потенции. Все за одного и один за всех».

Счастливый народ! Кардинальный вопрос разрешен на вечные времена. Под двойным покровительством прусского орла и святого духа пролетариат обретет два неисчерпаемых источника существования: во-первых, излишек, оставшийся от поступлений подоходного налога за вычетом обыкновенных и чрезвычайных государственных расходов, — излишек, равный нулю; во-вторых, доходы от небесных доменов — первородного греха и искупления, — которые также равны нулю. Эти два нуля составляют великолепную основу для существования одной трети населения, утратившей всякую основу для существования, и создают могучую опору для другой трети, находящейся на наклонной плоскости. Во всяком случае, воображаемые излишки, первородный грех и искупление смогут гораздо лучше утолить голод народа, чем длинные речи либеральных депутатов! Далее говорится:

«В молитве «Отче наш» мы просим господа: «Не введи нас во искушение». И если мы просим это для себя, то и сами должны поступать так же по отношению к своим ближним. Однако наши социальные условия являются, конечно, источником всяческих искушений для людей, а избыток лишений толкает их на преступление».

Мы же — господа бюрократы, судьи и консисторские советники прусского государства,

— исходя из этих соображений, колесуем, рубим головы, заточаем в тюрьмы и порем, сколько нашей душе угодно, дабы «ввести» пролетариев «во искушение» и нас также подвергнуть затем колесованию, обезглавливанию, заточению в тюрьмы и порке. Это и не преминет последовать.

«Такого положения», — заявляет господин консисторский советник, — «христианское государство не может терпеть, оно должно прийти на помощь».

Да, посредством нелепой болтовни о солидарной ответственности общества, воображаемых излишков и дутых векселей на бога-отца, бога-сына и К°.

«Можно было бы даже прекратить», — полагает наш обозревающий консисторский советник, — «и без того скучные разговоры о коммунизме. Коммунисты должны были бы очень скоро умолкнуть, если бы социальные принципы христианства развивались людьми, которые призваны это делать».

Социальные принципы христианства располагали сроком в 1800 лет для своего развития и ни в каком дальнейшем развитии со стороны прусских консисторских советников не нуждаются.

Социальные принципы христианства оправдывали античное рабство, превозносили средневековое крепостничество и умеют также, в случае нужды, защищать, хотя и с жалкими ужимками, угнетение пролетариата.

Социальные принципы христианства проповедуют необходимость существования классов — господствующего и угнетенного, и для последнего у них находится лишь благочестивое пожелание, дабы первый ему благодетельствовал.

Социальные принципы христианства переносят на небо обещанную консисторским советником компенсацию за все испытанные мерзости, оправдывая тем самым дальнейшее существование этих мерзостей на земле.

Социальные принципы христианства объявляют все гнусности, чинимые угнетателями по отношению к угнетенным, либо справедливым наказанием за первородный и другие грехи, либо испытанием, которое господь в своей бесконечной мудрости ниспосылает людям во искупление их грехов.

Социальные принципы христианства превозносят трусость, презрение к самому себе, самоунижение, смирение, покорность, словом — все качества черни, но для пролетариата, который не желает, чтобы с ним обращались, как с чернью, для пролетариата смелость, сознание собственного достоинства, чувство гордости и независимости — важнее хлеба.

На социальных принципах христианства лежит печать пронырливости и ханжества, пролетариат же — революционен.

Вот как обстоит дело с социальными принципами христианства.

Далее:

«Мы признали, что социальные реформы являются главнейшим призванием монархии».

В самом деле? До сих пор об этом не было и речи. Но пусть будет так. А в чем же тогда состоят социальные реформы, которые призвана осуществить монархия? Во введении пла-гиированного у либеральных органов подоходного налога, который должен принести излишки, неведомые министру финансов; в злополучных земельных банках, в прусской восточной железной дороге и особенно в прибылях с огромного капитала, образованного из первородного греха и искупления!

«Это диктуется интересами самой королевской власти» — как же низко пала королевская власть!

«Этого требует бедственное состояние общества» — состояние, которое в данный момент скорее требует покровительственных пошлин, чем догм.

«Это предписано евангелием» — это вообще предписано чем угодно, только не зияющей пустотой в прусском казначействе, той бездне, в которой в течение трех лет должны бесследно исчезнуть пятнадцать русских миллионов. Вообще же говоря, евангелие предписывает очень многое, и среди прочего кастрацию как начало социальной реформы в применении к самому себе (Матфей, XXV).

«Королевская власть», — утверждает наш консисторский советник, — «составляет с народом единое целое».

Эти слова представляют собой лишь видоизменение старой фразы: «l'etat c'est moi»^{54} и почти в точности соответствуют тому выражению, которое Людовик XVI употребил 23 июня 1789 г. в адрес своих мятежных сословий: если вы не будете повиноваться, я отправлю вас по домам, «et seul je ferai le bonheur de mon peuple»^{55}.

Королевская власть должна находиться в весьма стесненном положении, если она решается употреблять подобное выражение, и нашему ученейшему консисторскому советнику должно быть известно, как французский народ отблагодарил тогда Людовика XVI за сказанные им слова.

«Трон», — уверяет, далее, господин консисторский советник, — «должен покоиться на широком народном основании; тогда он держится прочнее всего».

Да, до тех пор, пока народ сильным движением своих широких плеч не сбросит в канаву эту обременительную надстройку,

«Аристократия», — заключает господин консисторский советник, — «сохраняет монархии ее величие и придает ей поэтический блеск, но лишает ее реальной власти. Буржуазия похищает у нее как власть, так и величие и оставляет ей только цивильный лист. Народ же сохраняет монархии и ее власть, и ее величие, и ее поэзию».

Господин консисторский советник, как явствует из этого места, к несчастью, чересчур серьезно отнесся к хвастливому обращению Фридриха-Вильгельма к своему народу в тронной речи[80]. Свержение аристократии, свержение буржуазии и установление монархии, опирающейся на народ, — вот его последнее слово.

Если бы эти требования не являлись чистейшей фантазией, в них заключалась бы целая революция.

Мы не станем ни минуты задерживаться на доказательстве того, что аристократия не может быть свергнута иначе, как только совместными усилиями буржуазии и народа, и что господство народа в стране, где наряду с буржуазией существует еще и аристократия, есть чистейшая нелепость. Подобные побасенки эйххорновского консисторского советника не заслуживают того, чтобы приводить против них серьезные доводы.

Мы хотим только сделать несколько благожелательных замечаний в назидание тем господам, которые полагают, что прусскую монархию, состояние которой внушает серьезнейшую тревогу, можно было бы спасти при помощи сальтомортале к народу.

Из всех политических элементов самым опасным для короля является народ. Не тот народ, о котором говорит Фридрих-Вильгельм и который со слезами благодарности на глазах принимает пинки и грошовые подачки, — этот народ безусловно не опасен, ибо он существует лишь в воображении короля. Настоящий же народ, пролетарии, мелкие крестьяне и городская беднота, — это, как выражается Гоббс, puer robustus, sed malitiosus, здоровенный и злонравный малый; он не позволит водить себя за нос ни тощим, ни жирным королям.

Этот народ прежде всего намерен вырвать у его величества конституцию с всеобщим избирательным правом, свободу союзов, свободу печати и другие неприятные вещи.

А добившись всего этого, он уж воспользуется этим, чтобы как можно скорее выразить свое отношение и к власти, и к величию, и к поэзии монархии!

Нынешний достойный носитель королевского сана должен будет почитать себя счастливым, если народ предоставит ему тогда место публичного декламатора при берлинском ремесленном обществе с цивильным листом в 250 талеров и кружкой пива в день.

Если господа консисторские советники, которые ныне вершат судьбами прусской монархии и газеты «Rheinischer Beobachter», сомневаются в этом, то пусть они когда-нибудь обратятся к истории. История составляла королям, апеллирующим к своему народу, и не такие еще гороскопы.

Карл I английский тоже апеллировал к своему народу с жалобой на свои сословия. Он призывал свой народ к оружию против парламента. Но народ объявил себя противником короля, выбросил из парламента тех его членов, которые не представляли интересы народа, и в конце концов заставил парламент, ставший таким образом настоящим народным представительством, обезглавить короля. Таков был исход апелляции Карла I к своему народу. Это произошло 30 января 1649 г.; в 1849 г. будет двухсотлетний юбилей этого события.

Людовик XVI французский тоже апеллировал к своему народу. Три года подряд он неустанно апеллировал к одной части народа против другой и занимался поисками своего народа, истинного народа, преданного ему народа, которого он не мог нигде найти. Он нашел его, наконец, в кобленцском лагере, в обозах прусской и австрийской армий. Но его народу во Франции это показалось уж чрезмерным. 10 августа 1792 г. народ запер апеллянта в Тампль и созвал Национальный конвент, который во всех отношениях был представительством народа.

Этот Конвент объявил себя компетентным рассмотреть апелляцию бывшего короля и, после некоторого обсуждения, послал апеллянта на площадь Революции, где тот и был гильотинирован 21 января 1793 года.

Вот что получается, когда короли апеллируют к своим народам. А к чему приведет намерение консисторских советников основать демократические монархии, мы увидим немного погодя.

Написано К. Марксом 5 сентября 1847 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

Напечатано в «Deutsche-Brusseler-Zeitung» № 73, 12 сентября 1847 г.