Том 4

Ф. ЭНГЕЛЬС ДВИЖЕНИЯ 1847 ГОДА

Несомненно, 1847 год был самым бурным из всех пережитых нами за долгое время. В Пруссии — конституция и Соединенный ландтаг, в Италии — неожиданно быстрое оживление политической жизни и всеобщее вооружение против Австрии, в Швейцарии — гражданская война, в Англии — новый парламент явно радикальной окраски, во Франции — скандалы и банкеты в пользу реформы, в Америке — завоевание Мексики Соединенными Штатами, — таков целый ряд перемен и событий, подобных которым совершенно не знали последние годы.

Последним поворотным пунктом истории был 1830 год. Июльская революция во Франции и билль о реформе в Англии закрепили окончательную победу буржуазии, причем в Англии это уже была победа промышленной буржуазии, фабрикантов, над непромышленной буржуазией, над рантье. Бельгия и отчасти Швейцария шли следом; и здесь победу одержала буржуазия[222]. Польша восстала, Италия судорожно металась под гнетом Меттерниха, Германия была охвачена всеобщим брожением. Все страны готовились к крупным битвам.

Но после 1830 г. все пошло вспять. Польша пала, восставшие жители Романьи были рассеяны[223], движение в Германии подавлено. Французская буржуазия разбила республиканцев в собственной стране и предала либералов других стран, которых она сама же раньше подстрекала к восстанию. Либеральное министерство в Англии не в состоянии было что-либо провести. В итоге к 1840 г. реакция уже была в полном расцвете. Польша, Италия, Германия были политически мертвы, в Пруссии на престоле восседал «Berliner politisches Wochenblatt»[224], в Ганновере была отменена премудрая конституция г-на Дальмана[225]; с полной силой действовали постановления Венской конференции 1834 года[226]. В Швейцарии преуспевают консерваторы и иезуиты. В Бельгии — католики у власти. Во Франции — победа Гизо, в Англии — последние конвульсии правительства вигов под давлением растущего могущества Пиля, тщетные попытки чартистов реорганизоваться после их крупного поражения в 1839 году. Повсюду победа реакционной партии, повсюду полное разложение и разгром всех прогрессивных партий. Историческое движение приостановилось; таков, казалось, был конечный результат крупных битв 1830 года.

Но 1840 год был кульминационным пунктом реакции, точно так же, как 1830 был кульминационным пунктом революционного движения буржуазии. С 1840 г. снова начались движения, направленные против существующего порядка. Нередко они терпели поражения, но постепенно завоевывали все большие и большие позиции. В Англии чартистам удалось снова организоваться и стать сильнее, чем когда-либо; между тем Пиль должен был неоднократно изменять своей партии, нанести ей смертельный удар отменой хлебных законов и, в конце концов, подать в отставку. В Швейцарии радикалы сделали успехи, в Германии, и особенно в Пруссии, требования либералов становились с каждым годом все резче. В Бельгии либералами также была одержана победа на выборах 1847 года. Лишь Франция на выборах 1846 г. дала своему реакционному министерству неслыханное большинство, да Италия оставалась безжизненной вплоть до восшествия на престол Пия IX, который в конце 1846 г. предпринял некоторые весьма сомнительные попытки проведения реформ.

И вот наступил 1847 год, принесший партиям прогресса почти всех стран целый ряд побед. Даже там, где эти партии потерпели поражение, последнее принесло им больше пользы, чем могла бы дать немедленная победа.

1847 год ничего не решил, но он резко и отчетливо противопоставил повсюду друг другу различные партии; он окончательно не разрешил ни одного вопроса, но он поставил все вопросы так, что разрешение их теперь сделалось неизбежным.

Самые значительные из событий и перемен 1847 г. имели место в Пруссии, Италии и Швейцарии.

В Пруссии Фридрих-Вильгельм IV был, наконец, поставлен перед необходимостью дать конституцию. Бесплодный Дон Кихот из Сан-Суси после долгой борьбы и долгих мук разрешился от бремени конституцией, которая, по его мысли, должна была обеспечить на веки вечные победу феодально-патриархально-абсолютистско-бюрократически-поповской реакции. Но он просчитался. Буржуазия уже достаточно окрепла, чтобы даже эту конституцию превратить в оружие против него и всех реакционных классов общества. Как и везде, она и в Пруссии начала с того, что отказала ему в деньгах. Король был в отчаянии. Можно сказать, что в первые дни после отказа в деньгах в Пруссии вовсе не было короля; страна, сама того не зная, находилась в состоянии полной революции. Но тут, к счастью, явились пятнадцать русских миллионов; Фридрих-Вильгельм снова стал королем, перепуганные буржуа в ландтаге тотчас же сдались, и грозовые тучи революции рассеялись. Прусская буржуазия временно потерпела поражение. Но все же она сделала крупный шаг вперед; она завоевала себе форум, дала королю доказательство своей силы и привела в возбуждение всю страну. Вопрос о том, кому должно принадлежать господство в Пруссии: союзу ли дворянства, бюрократов и попов с королем во главе или же буржуазии, поставлен теперь так, что он неизбежно будет разрешен в пользу той или другой стороны. В Соединенном ландтаге имелась еще возможность соглашения между обеими сторонами, теперь же она исчезла. Теперь дело идет о борьбе между ними не на жизнь, а на смерть. К этому присоединяется еще и то, что в настоящий момент собираются комиссии — злополучное изобретение берлинских конституционных дел мастеров[227]. Комиссии, несомненно, так запутают и без того запутанные правовые вопросы, что ни один человек уже окончательно не сможет в них разобраться. Они сделают из них гордиев узел, который сможет быть разрублен только мечом; им предстоит завершить последние приготовления к буржуазной революции в Пруссии.

Мы можем поэтому с полнейшим спокойствием ожидать начала этой прусской революции. В 1849 г., захочет ли того король или нет, придется снова созвать Соединенный ландтаг. Мы даем его величеству срок лишь до этого момента, но не больше. А тут он уж должен будет уступить свой скипетр и свою знаменитую «неослабленную» корону[228] христианским и еврейским буржуа своего королевства.

Таким образом, 1847 год был весьма благоприятен для политических дел прусских буржуа, несмотря на их временное поражение. Буржуа и мещане остальных германских государств также подметили это и выразили прусским буржуа свою живейшую симпатию. Они знают, что победа последних есть их собственная победа.

В Италии мы являемся свидетелями удивительного зрелища: человек, занимающий самое реакционное положение во всей Европе, представитель окаменевшей идеологии средневековья — римский папа^{159} — стал во главе либерального движения. Движение в одно мгновение приобрело могучий размах; оно силой увлекло за собой австрийского эрцгерцога в Тоскане^{160} и предателя Карла-Альберта сардинского; оно расшатало трон Фердинанда неаполитанского; его волны захлестнули Ломбардию, докатившись до Тирольских и Штирийских Альп.

Современное движение в Италии носит такой же характер, как то, которое происходило в Пруссии в 1807–1812 годах. Так же, как в то время в Пруссии, речь идет о двух вещах: внешней независимости и внутренних реформах. Пока что не требуют конституций, а добиваются только административных реформ; до поры до времени избегают всяких серьезных конфликтов с правительством для того, чтобы сохранить наибольшее единство перед лицом превосходящих иноземных сил. Но какого рода эти реформы? Кому они должны пойти на пользу? Прежде всего буржуазии. Печати предоставляются льготы; бюрократию заставляют служить интересам буржуазии (см. например, сардинские реформы, римская консульта[229] и реорганизация министерств); буржуа получают более широкое влияние на местное управление, а произвол дворянства и бюрократии ограничивается; буржуазия приобретает вооруженную силу в виде гражданской гвардии. До настоящего времени все реформы были и могли быть исключительно реформами в интересах буржуазии. Можно сравнить с ними прусские реформы наполеоновского периода. Последние носили точно такой же характер, однако во многих отношениях шли еще дальше: администрация была подчинена интересам буржуазии, произвол дворянства и бюрократии был пресечен, вводилось положение о городском самоуправлении, учреждался ландвер, отменялись барщинные повинности. Как в Пруссии того времени, так и сейчас в Италии буржуазия становится — благодаря своему растущему богатству, а особенно благодаря возрастающему значению промышленности и торговли для жизни всего народа — тем классом, от которого главным образом и зависит освобождение страны от чужеземного господства.

Движение в Италии является, таким образом, определенно буржуазным движением. Все увлекающиеся реформами классы, начиная от князей и дворянства и кончая пифферари и лаццарони[230], выступают до поры до времени как буржуа, а папа пока что играет роль первого буржуа Италии. Но все эти классы испытают жесточайшее разочарование, как только австрийское иго будет свергнуто раз и навсегда. Когда буржуа справятся с внешним врагом, они произведут у себя дома отделение овец от козлищ; князьям и графам тогда снова придется взывать о помощи к Австрии, но уже будет поздно, и тогда-то рабочие Милана, Флоренции и Неаполя увидят, что их работа еще только начинается.

Наконец, Швейцария. Впервые за все время своего существования Швейцария сыграла определенную роль в системе европейских государств; впервые она отважилась на решительное действие, впервые набралась храбрости выступить не как агломерат из двадцати двух совершенно чуждых друг другу кантонов, а в качестве федеральной республики. Она обеспечила в результате весьма энергично пресеченной гражданской войны верховенство центральной власти, одним словом, она централизовалась. Фактически осуществленная централизация будет ею узаконена посредством предстоящей реформы союзного договора.

И опять-таки спрашивается, кому на пользу пойдут результаты войны, реформа союза, реорганизация кантонов Зондербунда? Очевидно, победившей партии, той партии, которая в 1830–1834 гг. одержала верх в отдельных кантонах: либералам и радикалам, т. е. буржуа и крестьянству. Господство патрициата прежних имперских городов было свергнуто уже в результате июльской революции. Там, где оно фактически было впоследствии восстановлено, как, например, в Берне и Женеве, в 1846 г. произошли революции. Там, где оно еще оставалось нетронутым, как в кантоне Базель-город, оно было сильно поколеблено в том же году. Феодального дворянства было немного в Швейцарии, а там, где оно еще существовало, главная его сила покоилась на союзе с пастухами верхних склонов Альп. Это были последние, самые упорные и самые ярые враги буржуа. Они являлись опорой реакционных элементов в либеральных кантонах. С помощью иезуитов и пиетистов они опутали всю Швейцарию сетью реакционного заговора (например, в кантоне Ваадт). Они срывали все планы буржуазии в швейцарском сейме. Они помешали нанести окончательное поражение мещанскому патрициату бывших имперских городов.

Эти последние противники швейцарских буржуа были разбиты наголову в 1847 году.

Швейцарские буржуа имели уже раньше почти во всех кантонах довольно значительную свободу действий в области торговли и промышленности. Цехи, в том виде, в каком они еще сохранились, мало мешали развитию буржуазии. Внутренних таможен почти совсем не существовало. Там, где буржуазия успела до некоторой степени развиться, политическая власть находилась в ее руках. Но, в то время как в отдельных кантонах она преуспевала и находила здесь поддержку, ей недоставало как раз самого главного — централизации. Если феодализм, патриархальщина и мещанство развиваются в изолированных провинциях и в отдельных городах, то буржуазия требует для своего развития возможно большей территории, вместо двадцати двух маленьких кантонов ей необходима была одна большая Швейцария. Суверенность кантонов, наиболее подходящая политическая форма для старой Швейцарии, стала для буржуа тяжелыми оковами. Буржуа нуждались в центральной власти, которая была бы достаточно сильной, чтобы направлять законодательство отдельных кантонов по определенному пути и, опираясь на свое преобладающее влияние, сглаживать различия в их государственном устройстве и в законах. Эта власть должна была устранить остатки феодального, патриархального и мещанского законодательства и энергично отстаивать интересы швейцарских буржуа во внешних сношениях.

Такую центральную власть и удалось завоевать буржуазии.

Но разве в свержении Зондербунда не участвовало также и крестьянство? — Несомненно, участвовало. Что касается крестьян, то по отношению к буржуа они пока будут продолжать играть ту же роль, которую они так долго играли по отношению к мелким бюргерам. Они будут оставаться орудием, эксплуатируемым буржуа, будут вести за них их сражения, ткать для них ситцы и ленты, пополнять ряды их пролетариата. Да и что же им остается делать? Будучи собственниками, как и буржуа, крестьяне имеют с ними пока что почти во всем общие интересы. Все политические мероприятия, которые они в состоянии осуществить, принесут буржуа большую пользу, чем им самим. Но, по сравнению с буржуа, крестьяне слабы, ибо первые гораздо богаче и держат в своих руках рычаг всякой политической власти в наш век — промышленность. Вместе с буржуа крестьяне могут добиться многого, против буржуа — ничего.

Без сомнения, придет время, когда разоренная, обедневшая часть крестьян присоединится к пролетариату, который к тому времени достигнет более высокой ступени развития, и объявит войну буржуазии; но не об этом идет теперь речь.

Достаточно констатировать, что изгнание иезуитов и их сообщников, этих организованных врагов буржуа, повсеместное введение светского воспитания вместо религиозного, переход в руки государства большинства церковных имуществ, — все это прежде всего идет на пользу буржуа.

Итак, три наиболее выдающихся движения 1847 г. имели между собой то общее, что все они прежде всего и большей частью отвечали интересам буржуазии. Партия прогресса была повсюду партией буржуа.

И действительно, характерным признаком всех этих движений является тот факт, что именно те страны, которые в 1830 г. отстали, в прошедшем году сделали первые решительные шаги к достижению уровня 1830 г., т. е. к завоеванию победы буржуазии.

Итак, мы видели из предыдущего, что 1847 год был для буржуазии великолепным годом.

Пойдем дальше.

В Англии мы имеем новый парламент, который, по словам квакера Джона Брайта, является наиболее ярко выраженным буржуазным парламентом из всех когда-либо созывавшихся. Сам Джон Брайт — наиболее ярко выраженный буржуа из всех англичан и, следовательно, лучший авторитет в этом вопросе, какого только можно пожелать. Но буржуа Джон Брайт — это не тот буржуа, который властвует во Франции или который разражается патетически-хвастливыми речами против Фридриха-Вильгельма IV. Буржуа в устах Джона Брайта — это фабрикант. В Англии отдельные фракции буржуазии стоят у власти уже с 1688 г.; но для того, чтобы облегчить себе завоевание господства, они оставили номинальную власть в руках своих зависимых должников — аристократов. В то время как борьба в Англии является, таким образом, в действительности борьбой между отдельными фракциями самой буржуазии — между рантье и фабрикантами, фабриканты имеют возможность выдавать ее за борьбу между аристократией и буржуазией, а в случае необходимости — за борьбу между аристократией и народом. Фабриканты отнюдь не заинтересованы в том, чтобы сохранять видимость господства за аристократией, ибо лорды, баронеты и сквайры не должны им ни гроша. Наоборот, они весьма заинтересованы в том, чтобы уничтожить эту видимость, ибо с ее уничтожением рантье лишатся последней точки опоры. Эту задачу выполнит нынешний парламент буржуа или фабрикантов. Он превратит старую Англию с ее феодальной внешностью в более или менее современную страну, организованную по-буржуазному. Он приблизит английскую конституцию к конституции французского или бельгийского типа. Он завершит победу английской промышленной буржуазии.

Этим буржуазия делает еще один шаг вперед, ибо прогресс внутри самой буржуазии ведет к расширению и усилению буржуазного господства.

Казалось бы, Франция составляет единственное исключение. Власть, доставшаяся в 1830 г. крупной буржуазии в целом, из года в год все больше ограничивается господством наиболее богатой части этой крупной буржуазии, господством рантье и биржевых спекулянтов. Они подчинили своим интересам большую часть крупной буржуазии; меньшинство же, во главе которого стоит часть фабрикантов и судовладельцев, становится все более незначительным. Это меньшинство теперь объединилось с лишенными избирательного права средними и мелкими буржуа и торжественно провозгласило этот союз на банкетах в пользу реформы. Оно разуверилось в возможности когда-либо прийти к власти с помощью нынешних избирателей. Поэтому после долгих колебаний оно решилось обещать предоставить участие в политической власти тем буржуа, которые стоят непосредственно ступенью ниже, в частности, буржуа-идеологам: адвокатам, врачам и т. п., как наиболее безопасной группе. Правда, это меньшинство еще очень далеко от возможности выполнить свои обещания.

Таким образом, мы видим, что и во Франции близится та борьба внутри буржуазии, которая в Англии почти уже закончилась. Дело лишь в том, что во Франции, как всегда, ситуация носит гораздо более резко очерченный, более революционный характер. Это решительное размежевание на два лагеря является тоже прогрессом для буржуазии.

В Бельгии буржуазия одержала решительную победу на выборах 1847 года. Католическое министерство вынуждено было подать в отставку, либеральные буржуа и здесь в настоящее время пока что стоят у власти.

В Америке мы были свидетелями завоевания Мексики, и это нас порадовало[231]. Когда страна, до того времени поглощенная исключительно собственными местными делами, раздираемая вечными гражданскими войнами и лишенная из-за этого всякой возможности развития, страна, которой в лучшем случае предстояло сделаться вассалом Англии в промышленном отношении, — когда такая страна насильственно втягивается в историческое движение, то это также является прогрессом. Переход Мексики в будущем под опеку Соединенных Штатов соответствует интересам ее собственного развития. Приобретение Соединенными Штатами господства на Тихом океане благодаря присоединению Калифорнии соответствует интересам развития всей Америки. Но опять-таки, спрашиваем мы, кто прежде всего извлечет выгоду из войны? — Только буржуазия. В Калифорнии и Новой Мексике североамериканцы получают новые области, в которых они смогут добывать новый капитал, т. е. создавать новых буржуа и обогащать уже имеющихся, ибо весь капитал, какой добывается в наше время, попадает в руки буржуазии. А кому другому принесет выгоду столь желанное прорытие канала на Теуантепекском перешейке[232], как не американским судовладельцам? И кто извлечет выгоду из господства на Тихом океане, как не эти же судовладельцы? Кто будет снабжать продуктами промышленности новых потребителей, которые появятся в завоеванных землях, как не американские фабриканты?

Таким образом, в Америке буржуа также сделали крупные успехи; и если представители буржуазии теперь выступают против войны, то это доказывает лишь, что они опасаются, как бы эти успехи в некоторых отношениях не оказались купленными слишком дорогой ценой.

Даже в совершенно варварских странах буржуазия делает успехи. В России развитие промышленности идет гигантскими шагами и даже бояр все более и более превращает в буржуа. Крепостное право подвергается в России и в Польше ограничениям, что означает ослабление дворянства в интересах буржуа и создание класса свободных крестьян, в котором буржуазия всюду нуждается. Евреи преследуются, и в этом прямо заинтересованы оседлые бюргеры-христиане, дела которых терпят ущерб от странствующих торговцев. — В Венгрии феодалы все больше и больше превращаются в оптовых торговцев зерном, шерстью и скотом, и их выступления в сейме носят последовательно буржуазный характер. — А все эти блестящие успехи «цивилизации» в Турции, Египте, Тунисе, Персии и других варварских странах — в чем ином заключаются они, как не в подготовке условий для расцвета будущей буржуазии? В этих странах исполняется ныне слово пророка: «Готовьте пути господу… Широко раскройте врата и распахните двери мира, чтобы вошел царь славы!». Кто же этот царь славы? Это — буржуа.

Куда мы ни посмотрим, везде буржуазия делает колоссальные успехи. Она высоко держит голову и дерзко бросает вызов своим врагам. Она ждет решительных побед, и ее надежды не будут обмануты. Она собирается перекроить весь мир по своей мерке, и на значительной части земного шара ей это удастся.

Мы не друзья буржуазии, это известно. Но на сей раз мы ей охотно предоставляем торжествовать. Мы можем отнестись со спокойной улыбкой к высокомерному взгляду, который она, в особенности в Германии, бросает свысока на кажущуюся столь незначительной кучку демократов и коммунистов. Мы ничего не имеем против того, чтобы она повсюду осуществила свои намерения.

Более того. Мы не можем даже удержаться от иронической усмешки при виде той страшной серьезности, того патетического воодушевления, с которыми буржуа почти всюду добиваются достижения своих целей. Эти господа действительно думают, что они работают для самих себя. Они достаточно ограничены, чтобы считать, что с их победой мир приобретет свой окончательный облик. А между тем яснее ясного, что они повсюду только прокладывают путь для нас — демократов и коммунистов, что они завоюют лишь самое большее несколько лет полного тревог блаженства, чтобы вскоре после этого быть свергнутыми в свою очередь. Повсюду за спиной буржуа стоит пролетариат, то разделяя их стремления и отчасти их иллюзии, как в Италии и Швейцарии, то держась молчаливо и осторожно, но исподволь подготавливая свержение буржуа, как во Франции и Германии, то, наконец, как в Англии и Америке, — в состоянии открытого восстания против господствующей буржуазии.

Но мы можем сделать еще больше. Мы можем все это прямо сказать буржуа, можем раскрыть свои карты. Пусть буржуа знают заранее, что они работают лишь нам на пользу. И все же они несмотря на это не смогут прекратить свою борьбу против абсолютной монархии, дворянства и попов. Они должны либо победить, либо уже сейчас погибнуть.

И очень скоро в Германии им придется обратиться за помощью именно к нам.

Итак, продолжайте смело вашу борьбу, милостивые государи от капитала! Пока вы нам нужны; кое-где мы нуждаемся даже в вашем господстве. Вы должны убрать с нашего пути остатки средневековья и абсолютную монархию. Вы должны уничтожить патриархальщину, вы должны осуществить централизацию, вы должны превратить все более или менее неимущие классы в настоящих пролетариев — наших новобранцев. При помощи ваших фабрик и торговых связей вы должны создать для нас основу тех материальных средств, в которых пролетариат нуждается для своего освобождения. В награду за это вы получите короткий период власти. Вам предоставляется диктовать законы, наслаждаться блеском созданного вами величия. Вы можете пировать в королевском зале и взять в жены прекрасную королевскую дочь, но не забывайте, что

«Палач стоит у порога»[233].

Написано Ф. Энгельсом около 20 января 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

Напечатано в «Deutsche-Brusseler-Zeitung» № 7, 23 января 1848 г.

Подпись: Ф. Э.