Том 4

Ф. ЭНГЕЛЬС ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В ШВЕЙЦАРИИ [171]

Наконец-то будет положен предел непрерывному бахвальству по поводу «колыбели свободы», «внуков Телля и Винкельрида», храбрых победителей при Земпахе и Муртене![172] Наконец-то выяснилось, что колыбель свободы есть не что иное, как центр варварства и питомник иезуитов, что внуков Телля и Винкельрида нельзя образумить никакими другими доводами, кроме пушечных ядер, что храбрость при Земпахе и Муртене была не чем иным, как проявлением отчаяния грубых и суеверных горных племен, упрямо сопротивлявшихся цивилизации и прогрессу.

Истинное счастье, что европейская демократия освободится, наконец, от этого старошвейцарского благонравного и реакционного балласта. Пока демократы продолжали ссылаться на добродетель, счастье и патриархальную простоту этих альпийских пастухов, до тех пор на них самих падала тень реакции. Теперь, когда демократы поддерживают борьбу цивилизованной, промышленной, современно-демократической Швейцарии против грубой христианско-германской демократии старых скотоводческих кантонов, — теперь они повсюду являются представителями прогресса, теперь исчезает даже последняя видимость реакции, теперь они доказывают, что научились понимать значение демократии в XIX веке.

Существуют в Европе две страны, где древнее христианско-германское варварство сохранилось в своем самом первобытном виде, чуть ли не вплоть до питания желудями: это — Норвегия и верхние Альпы, т. е. старая Швейцария[173]. Как Норвегия, так и старая Швейцария дают еще подлинные образчики того человеческого племени, которое некогда в Тевтобургском лесу сокрушило римлян истинно по-вестфальски — дубинами и цепами[174]. Как Норвегия, так и старая Швейцария организованы демократически. Но существуют различного рода демократии, и необходимо, чтобы демократы цивилизованных стран сняли, наконец, с себя ответственность за норвежскую и старошвейцарскую демократию.

Целью демократического движения во всех цивилизованных странах является, в конечном счете, политическое господство пролетариата. Это движение, следовательно, предполагает существование пролетариата, существование господствующей буржуазии, существование промышленности, породившей пролетариат и приведшей к господству буржуазии.

Ничего этого нет ни в Норвегии, ни в старой Швейцарии. В Норвегии мы находим столь прославленное крестьянское правление (bonde-regimente), а в старой Швейцарии видим, как массой невежественных пастухов, несмотря на их демократическую конституцию, управляют на патриархальных началах несколько богатых землевладельцев, вроде Абиберга и т. п. Буржуазия в Норвегии имеется лишь в виде исключения, а в старой Швейцарии ее совсем нет. Пролетариат почти совсем отсутствует.

Таким образом, демократия цивилизованных стран, современная демократия, не имеет ровно ничего общего ни с норвежской, ни со старошвейцарской демократией. Она стремится ввести не норвежские или старошвейцарские порядки, а такие, которые отличаются от них как небо от земли. Но мы все же рассмотрим поближе эту старогерманскую демократию, остановившись на старой Швейцарии, которая нас здесь интересует в первую очередь.

Какой немецкий мещанин не восторгается Вильгельмом Теллем, освободителем отечества? Какой школьный учитель не ставит Моргартен[175], Земпах и Муртен рядом с Марафоном, Платеями и Саламином[176]? Какая истеричная старая дева не мечтает о крепких икрах и узких бедрах нравственно-чистых альпийских юношей? От Эгидия Чуди до Иоганна Мюллера, от Флориана до Шиллера — все без конца воспевали в стихах и прозе величие старошвейцарской храбрости, свободы, ловкости и силы. Пушки и нарезные ружья двенадцати кантонов служат теперь комментарием к этим восторженным хвалебным гимнам.

Жители старых швейцарских кантонов дважды в истории обратили на себя внимание. Первый раз, когда они достославным образом освободили себя от австрийской тирании, второй раз — в настоящий момент, когда они, во имя божие, выступили на борьбу за иезуитов и отечество.

Уже достославное освобождение из когтей австрийского орла не выдерживает пристального рассмотрения при свете дня. Австрийский дом показал себя прогрессивным один только раз на протяжении всей своей истории. Это было в начале его карьеры, когда он выступал в союзе с мещанством городов против дворянства и пытался основать немецкую монархию. Он был прогрессивным в высшей степени по-мещански, но все же прогрессивным. И кто же оказал ему тогда наиболее решительное сопротивление? Жители старых швейцарских кантонов. Их борьба против Австрии, достославная клятва на Грютли[177], геройский выстрел Телля, навеки достопамятная победа при Моргартене — все это было борьбой упрямых пастухов против напора исторического развития, борьбой косных, застывших местных интересов против интересов всей нации, борьбой невежества против образованности, варварства против цивилизации. Пастухи одержали победу над тогдашней цивилизацией, и в наказание за это они были отрезаны от всей последующей цивилизации.

Мало того. Эти дюжие, упрямые альпийские пастухи были вскоре наказаны еще совсем другим образом. Они освободились от господства австрийского дворянства, чтобы попасть под иго цюрихских, люцернских, бернских и базельских мещан. Эти мещане заметили, что коренные швейцарцы так же сильны и так же глупы, как и их быки. Они вошли в Швейцарский союз и с тех пор преспокойно сидели дома за прилавком, в то время как твердолобые пастухи с оружием в руках разрешали все их конфликты с дворянством и князьями. Так было при Земпахе, Грансоне, Муртене и Нанси[178]. При этом за парнями сохранили право устраивать свои внутренние дела по своему усмотрению, и таким образом они оставались в счастливейшем неведении относительно того, как они эксплуатируются своими возлюбленными братьями по союзу.

С тех пор о них мало было слышно. В страхе божием и с полной благопристойностью предавались они доению коров, приготовлению сыра, целомудрию и пению на альпийский манер. Время от времени они сходились на народные собрания, делились на партии рогатых, копытных и другие группы по звериным признакам, и дело никогда не обходилось без сердечной христианско-германской драки. Они были бедны, но отличались чистотой нравов, глупы, но набожны и богоугодны, грубы, но широкоплечи, имели мало мозга, но зато плотные икры. Время от времени их становилось слишком много, и тогда молодые люди «отправлялись в путь» [ «reislaufen»], т. е. нанимались на иностранную военную службу и, что бы там ни происходило, с нерушимой верностью защищали знамя, которому служили. О швейцарцах можно сказать только, что за свое жалованье они позволяли убивать себя с величайшей добросовестностью.

Предметом величайшей гордости этих дюжих жителей старых швейцарских кантонов с давних пор было то, что они никогда не отступали ни на шаг от обычаев своих предков, что в потоке столетий они сохраняли в неприкосновенности простые, целомудренные, суровые и добродетельные нравы своих отцов. И это правда: всякая попытка их цивилизовать оказывалась бессильной, натыкаясь на гранитные твердыни их утесов и их черепов. С того дня, когда первый предок Винкельрида гнал на девственные пастбища Фирвальдштетского озера свою корову с неизменным идиллическим колокольчиком на шее, вплоть до настоящего момента, когда попы благословляют ружье последнего потомка Винкельрида, — все дома строятся у них тем же самым способом, тем же самым способом доятся все коровы, тем же самым способом заплетаются все косы, изготовляются все сыры, производятся на свет все дети. Здесь, в горах, еще существует рай, здесь еще не было грехопадения. И когда такой невинный сын альпийских гор попадает в широкий свет и на мгновение дает увлечь себя соблазнам больших городов, прикрасам и чарам испорченной цивилизации, порокам тех грешных стран, где нет гор и произрастают хлеба, — все же невинность настолько глубоко коренится в нем, что он никогда не может окончательно погибнуть. Пусть только коснется его уха звук пастушеской песни, хотя бы только те две ноты, которые звучат как собачий лай, и он тотчас же, потрясенный, весь в слезах, бросается на колени, немедленно вырывается из объятий соблазна и не успокаивается до тех пор, пока не припадет к ногам своего старика-отца: «Отец, я согрешил перед родными горами и перед тобой, я недостоин называться твоим сыном!».

Два нашествия были совершены в новейшее время на эту простоту нравов и первобытную мощь. Первым было вторжение французов в 1798 году. Но французы, которые всюду распространили хоть немного цивилизации, не имели успеха у жителей старых кантонов. Здесь не осталось никаких следов их пребывания, они не смогли ни на йоту поколебать старые нравы и добродетели. Второе нашествие произошло приблизительно двадцать лет спустя и, по крайней мере, дало кое-какие результаты. Это было нашествие английских туристов, лондонских лордов и сквайров, и следовавших за ними бесчисленных свечных фабрикантов, мыловаров, торговцев бакалеей и скупщиков старья. Это нашествие привело, по крайней мере, к тому, что старому гостеприимству пришел конец, и честные обитатели пастушеских хижин, едва знавшие до того, что такое деньги, превратились в самых жадных и плутоватых мошенников, каких только где-либо можно встретить. Но этот прогресс отнюдь не затрагивает старой простоты нравов. Это не совсем чистоплотное плутовство как нельзя лучше уживается с патриархальными добродетелями — целомудрием, усердием, добропорядочностью и верностью. Даже набожность их не пострадала от этого: поп с особенным удовольствием давал им отпущение за все их мошеннические проделки, совершенные по отношению к британским еретикам.

Но теперь, кажется, наконец, это благонравие будет потрясено до основания. Надо надеяться, что карательные войска сделают все возможное, чтобы положить конец всей этой добропорядочности, первобытной мощи и простоте нравов. Но тогда сокрушайтесь вы, мещане! Тогда больше не будет бедных, но довольных пастухов, чьей безмятежной беззаботности вы могли желать для себя по воскресеньям, после шестидневного барышничества цикорным кофе и чаем из листьев терновника! Тогда плачьте вы, школьные учителя, ибо у вас больше нет надежды на новый Земпах-Марафон и другие классические великие деяния! Тогда сетуйте вы, истерические девы старше 30 лет, ибо не будет больше шестидюймовых икр, образ которых услаждает вашу одинокую мечту, не будет больше сильных «швейцарских парней», наделенных красотой Антиноя[179], не будет крепких бедер и штанов в обтяжку, так неотразимо влекущих вас в альпийские горы! Вздыхайте и вы, хрупкие и тщедушные питомицы пансионов, уже мечтающие, начитавшись произведений Шиллера, о целомудренной и все же столь реальной любви быстроногих охотников за сернами, ибо наступил конец вашим нежным иллюзиям, и вам не остается ничего другого, как читать Генрика Стеффенса и мечтать о холодных норвежцах!

Но довольно! С этими жителями старых швейцарских кантонов нам следует бороться совсем иным оружием, а не одной только насмешкой. Демократии нужно свести с ними счеты не только за их патриархальные добродетели, но и за вещи совершенно иного порядка.

Кто 14 июля 1789 г. защищал Бастилию от штурмовавшего ее народа? Кто из-за крепких стен расстреливал рабочих Сент-Антуанского предместья картечью и ружейными пулями? — Старошвейцарцы Зондербунда, внуки Телля, Штауффахера[180] и Винкельрида.

Кто 10 августа 1792 г. защищал предателя Людовика XVI в Лувре и в Тюильри от справедливого гнева народа? — Старошвейцарцы Зондербунда.

Кто с помощью Нельсона подавлял неаполитанскую революцию 1798 года? — Старо-швейцарцы Зондербунда.

Кто с помощью австрийцев восстанавливал в 1823 г. в Неаполе абсолютную монархию? — Старошвейцарцы Зондербунда.

Кто 29 июля 1830 г. вновь сражался до самого последнего момента за изменника-короля^{127} и вновь расстреливал из окон и из-за колоннад Лувра парижских рабочих? — Старошвейцарцы Зондербунда.

Кто со ставшей печально-знаменитой жестокостью, и опять же в союзе с австрийцами, подавлял восстание в Романье в 1830 и 1831 годах? — Старошвейцарцы Зондербунда.

Короче говоря, кто вплоть до настоящего времени подавлял итальянцев, вынуждая их склоняться под гнетущим ярмом их аристократов, государей и попов? Кто был в Италии правой рукой Австрии? Кто еще и сейчас дает возможность кровавому псу Фердинанду неаполитанскому держать в подчинении свой народ, скрежещущий зубами от гнева? Кто еще и поныне играет роль палача во время учиняемых им массовых расстрелов? — Опять все те же Старошвейцарцы Зондербунда, опять все те же внуки Телля, Штауффахера и Винкельрида!

Одним словом: где бы и когда бы ни вспыхивало революционное движение во Франции, которое прямо или косвенно содействовало успехам демократии, всегда старошвейцарские наемные солдаты с величайшим упорством и до последнего момента дрались против него. В особенности же в Италии эти швейцарские наемники постоянно оставались самыми верными холопами и подручными Австрии. Справедливое наказание за достославное освобождение Швейцарии из когтей двуглавого орла!

Пусть не думают, что эти наемники являются отбросами своей страны, что их земляки отреклись от них. Ведь воздвигли же люцернцы у ворот своего города громадного льва, высеченного в скале, — произведение благочестивого искусства исландца Торвальдсена; пронзенный стрелой и истекающий кровью лев покрывает своей верной до гроба лапой щит с лилиями Бурбонов. И этот памятник был сооружен ими как раз в честь швейцарцев, павших в Лувре 10 августа 1792 года. Так чтит Зондербунд продажную верность своих сынов. Он живет этой торговлей людьми и прославляет ее.

Могут ли английские, французские и немецкие демократы иметь что-либо общее с такого сорта демократией!

Уже буржуазия благодаря своей промышленности, своей торговле, своим политическим учреждениям работает над тем, чтобы вырвать мелкие, замкнутые, живущие лишь собственными интересами отдельные местности из состояния обособленности, связать их друг с другом, слить их интересы воедино, расширить их местный кругозор, уничтожить их местные обычаи, моды и взгляды, и из многих до сих пор независимых друг от друга провинций и местностей образовать великую нацию с общими интересами, нравами и воззрениями. Буржуазия уже достигла значительной централизации. Пролетариат весьма далек от того, чтобы считать себя этим ущемленным; наоборот, именно эта централизация только и дает ему возможность объединиться, почувствовать себя классом, обрести в демократии надлежащее политическое мировоззрение и победить в конце концов буржуазию. Демократическому пролетариату нужна централизация не только в том виде, в каком ее начала осуществлять буржуазия, но он должен будет провести ее в значительно больших размерах. В тот короткий период французской революции, когда, при господстве партии Горы, пролетариат стоял у государственного кормила, он проводил централизацию всеми средствами, с помощью картечи и гильотины. Демократический пролетариат, когда теперь он снова установит свое господство, должен будет централизовать не только каждую страну в отдельности, но как можно скорее объединить все цивилизованные страны.

Старая Швейцария, напротив, только то и делала, что боролась против централизации. С чисто животным упрямством она отстаивала свою оторванность от всего остального мира, свои местные нравы, моды, предрассудки, всю свою местную ограниченность и замкнутость. В центре Европы она застыла в своем первобытном варварстве, в то время как все другие нации, даже остальные швейцарцы, продвинулись по пути прогресса. Со всей упрямой косностью диких древних германцев настаивают старошвейцарцы на суверенности кантонов, т. е. на своем праве вечно оставаться сколько им угодно глупыми, ханжески набожными, грубыми, невежественными, своенравными и продажными, как бы ни страдали от этого их соседи. Когда речь идет об их собственном животном состоянии, они но признают никакого большинства, никакого соглашения, никаких обязательств. Но в XIX веке уже невозможно, чтобы две части одной и той же страны существовали рядом без всяких взаимных сношений и взаимного воздействия. Радикальные кантоны оказывают воздействие на Зондербунд, который, в свою очередь, воздействует на радикальные кантоны, где местами также встречаются еще в высшей степени отсталые элементы. Радикальные кантоны, следовательно, заинтересованы в том, чтобы Зондербунд расстался со своим ханжеством, ограниченностью, упрямой косностью, а если он не пожелает этого, то его упрямство должно быть сломлено силой. Это именно и происходит в настоящий момент.

Таким образом, вспыхнувшая сейчас гражданская война будет лишь полезна делу демократии. Хотя даже в радикальных кантонах тоже сохранилось много древнегерманской грубости, хотя и в них за демократией скрывается то крестьянское, то буржуазное правление, то смесь того и другого, хотя даже самые цивилизованные кантоны все еще отстают от развития европейской цивилизации и лишь местами в них медленно пробиваются действительно современные элементы, — все это, однако, ровно ничего не говорит в пользу Зондербунда. Необходимо, настоятельно необходимо, чтобы это последнее убежище грубого древнего тевтонства, варварства, ханжества, патриархальной простоты нравов, благонравия, косности и верности до гроба всякому, кто больше заплатит, — чтобы это убежище было, наконец, раз и навсегда разрушено. Чем энергичнее поведет дело швейцарский сейм, чем сильнее встряхнет он это старое поповское гнездо, тем больше права получит он на поддержку со стороны всех решительных демократов, тем лучше он докажет, что понимает свое положение. Правда, пять великих держав уже тут как тут, и сами радикалы испытывают страх.

Знаменательно, однако, для Зондербунда, для этих истинных сынов Вильгельма Телля, что им пришлось молить о помощи австрийский дом, этого исконного врага Швейцарии, и молить именно теперь, когда Австрия пала ниже, стала грязнее, презреннее и ненавистнее, чем когда-либо. Это тоже добавочное наказание за достославное освобождение Швейцарии из когтей двуглавого орла и непомерное бахвальство по этому поводу. И как бы для того, чтобы довести меру наказания поистине до предела, сама Австрия оказывается в таких тисках, что совершенно не в состоянии помочь потомкам Телля!

Написано Ф. Энгельсом около 10 ноября 1847 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

Напечатано в «Deutsche-Brusseler-Zeitung» № 91, 14 ноября 1847 г.

Подпись: Ф. Энгельс