Топорок и его друзья

НАХОДКА

Что отец уехал домой, в город, Топорок осознал, когда автобус тронулся, а отец замахал прощально ладонью. И захотелось Феде побежать вслед за автобусом и закричать, чтобы отец взял его с собою. Но не побежал Топорок за автобусом, не закричал. Он стоял на обочине дороги и провожал взглядом быстро удалявшийся автобус, а когда тот скрылся за поворотом, Топорок медленно пошел к «Волге», где его ждали Храмовы и Селиванов. Федя неестественно улыбался. И эта напряженная улыбка была последней, слабой защитой от слез. Стоило кому-нибудь произнести хотя бы одно сочувственное слово, Топорок наверняка бы разрыдался. Но взрослые делали вид, что ничего и не произошло, и разговаривали о дожде, который очень нужен сейчас для земли.

После отъезда Ильи Тимофеевича Топорок затосковал. Дни казались ему мучительно долгими, праздность, даже вынужденная, делает время ленивым и вялым.

Хорошо еще, что Федя захватил из города целую связку интересных книг. Чтение скрашивало одиночество и сокращало томительные промежутки между завтраками, обедами и ужинами. В саду у Храмовых, в самом его отдалении, стоял шалаш. В этом шалаше Топорок и пропадал целыми днями.

Шутливые слова Леньки Рыжего о ссылке стали для Топорка роковыми. Федя, действительно, вообразил, что он опальный поэт, и теперь не только запоем читал, но и много сочинял. Стихи его стали совсем не такими, какими были прежде. Топорков писал теперь об одиночестве, о желанной свободе. Отношение к себе, как к ссыльному, сделало его еще более замкнутым, неразговорчивым.

Екатерина Степановна по части опальных поэтов никакого опыта не имела, поэтому Федино состояние истолковывала по-своему.

— Плохо Феденьке у нас, — пожаловалась она как-то после завтрака мужу. — Личико у него такое тускмяное, глазыньки в печаль окунулись… И молчит, родимый. Не захворал бы.

— По городу, по отцу с матерью скучает, — успокоил жену Храмов. — Обвыкнется.

— Думаешь, обвыкнется?

— А то как же! Ко всему человек привыкает… Занять Федюху чем-то надо.

— Может, ему еда наша деревенская не по вкусу? Кто в город поедет, накажи тому колбаски подороже купить, еще какой еды городской.

— Ладно, накажу, да не в еде суть. Так надо сделать, чтобы Федюха деревню нашу полюбил.

Екатерина Степановна поглядела в оконце, которое выходило в сад, и зашептала:

— Опять в шалаш забрался. — Лицо ее вдруг сморщилось, и Храмова стала сморкаться в передник. — Это ж надо! Чисто волчонок в норочку от нас прячется.

— Не разводи сырость… «Чисто волчонок в норочку от нас прячется»! Скажет тоже! Если хочешь знать, он в шалаше сочинительствует.

— Господи! Это хорошо или плохо?

— А сама-то не можешь, что ли, сообразить?

— Да не могу я взять в толк, что такое сочинительство?

— Стихи Федя сочиняет в шалаше.

— Глянь-ка! Как же ты, старый, про стихи проведал?

Семен Васильевич усмехнулся смущенно и проворчал:

— Много будешь знать, совсем состаришься… Пойду-ка, схожу к Петровичу. Он у нас мужик головастый. Может, что присоветует.

От Петра Петровича Храмов вернулся только к обеду, вернулся довольный, улыбчивый.

Екатерине Степановне не терпелось узнать, что присоветовал мужу Селиванов, но спросить его об этом не могла: за столом сидел Федя. Сидел, как всегда, молча, насупившись.

К концу обеда, когда пили уже грушевый взвар, Семен Васильевич, будто ненароком, объявил:

— Сегодня поедем в лес.

— В лес? Зачем? — удивилась Екатерина Степановна.

Федя лениво потягивал кисловато-сладкий, остуженный в погребе взвар и оставался безучастным к сообщению Храмова.

— Видишь ли, — нарочито громко ответил жене Семен Васильевич, — правление решило памятную доску поставить на том месте, где нашла ты умирающего героя Илью Тимофеевича Топоркова.

Федя поперхнулся взваром. Храмов сделал вид, что не заметил этого, и продолжил:

— Для этого и надо в лес ехать. Мы должны точно-преточно место указать.

Екатерина Степановна, все еще не понимая, ради чего затеяна поездка в лес, искренне возмутилась:

— Чего ж его указывать-то? Там ведь давным-давно столбочек врыт.

Храмов осадил жену укоряющим взглядом.

— Сказано тебе, точно-преточно место надо указать. Непонятливая ты!

— Ладно, не ворчи. Когда ехать надо?

— Сразу после обеда Петр Петрович и заедет за нами.

— А мне с вами можно? — робко спросил Топорок.

— Чего тебе, внучек? — Семен Васильевич прикинулся, что не расслышал просьбы.

— Возьмите, пожалуйста, меня с собою. — Федя умоляюще посмотрел на Храмовых.

— Поедем, коли хочешь.

Топорок сразу же заметил в машине на заднем сиденье Ларису, но ему сейчас было совершенно все равно, с кем он будет сидеть. Главное, что он скоро увидит то место, куда приполз истекающий кровью папка. Топорок уже не раз старался представить это место. И всякий раз воображение рисовало лесной участок, изрытый снарядами. Кругом окопы, воронки, колючая проволока. Перед глазами вставали картины, которые Феде доводилось видеть в кино, на фотографиях, в книжках…

Проселочная дорога, по которой они ехали, была заглохшей и чуть угадывалась в густой траве. Над дорогой порхали бабочки. Они чутко отлетали от автомобиля, но мухи, жучки, слепни то и дело разбивались о лобовое стекло. Пахло теплыми цветами и медом. В эти запахи врывалась горьковатость листьев и густой аромат топленой смолы.

Глядя на дорогу, все притихли и ехали некоторое время, не разговаривая. Прервал молчание Храмов. Он вздохнул и задушевно так, но с грустью сказал:

— Благодать-то какая! — А потом обратился к Екатерине Степановне: — А помнишь, старая, какой эта дорожка была, когда Илью на своей колымаге везли?

— Как не помнить… Каждый шаг помню… О чем мечтала тогда, это лечь на дорогу и помереть. И легла, если бы не надо было спасать раненого. Откуда силы только брались?..

Обыкновенная тихая лесная дорога. Густой островок молодняка. Старая ель и полянка, залитая щедрым жарким солнцем, — вот что предстало перед глазами Топорка, когда он вышел из машины. Ни окопов, ни изрытой снарядами земли, ни колючей проволоки… Подле дороги, возле маленького бугорка, был врыт столбик. К нему-то и направились Храмовы и Селивановы. И Топорок пошел, осторожно ступая, будто боясь сделать больно земле.

— Вот здесь он и лежал, — сказала Екатерина Степановна. — Ногами к дороге, головой — к ельнику. Я сначала, значит, испугалась и пробежала мимо, а потом вернулась и подошла к нему с этой вот стороны. — Храмова отбежала от столбика и, словно старая актриса, припоминающая свою давнюю роль, стала показывать, как все когда-то было. Она быстро прошлась по дороге, затем остановилась и недоверчивыми пугливыми шагами стала возвращаться к столбику. И казалось всем, что не к столбику возвращалась она сейчас, а к человеку, который лежал возле дороги, уткнувшись лицом в землю.

Старая женщина опустилась на колени и сделала вид, что приподнимает раненого. И столько в это время было печали и ласки в ее взгляде, что Топорок словно увидел лежащего на земле отца с бескровно бледным лицом.

— После-то я Илюшеньку вот под эту елку перенесла и в деревню за стариком побежала.

Храмовы вновь со всеми подробностями пересказали историю спасения Ильи Тимофеевича.

Топорок представил себе, как Храмовы везут его отца на тележке в кромешной тьме, в ливень, сами изнуренные, полуживые, в рваной одежде и опорках. Сердце мальчика сжалось от жалости и благодарности. И Храмовы вдруг стали ему очень близкими, дорогими, родными. Захотелось обнять стариков и сказать им что-то ласковое, задушевно-доброе. Федя неожиданно для самого себя сказал:

— Спасибо вам.

— Спасибо? За что благодаришь, Феденька? — удивилась Екатерина Степановна. А все внимательно посмотрели на него.

— За то, что спасли моего папу, — еле слышно ответил Федя и низко опустил голову.

— Господь с тобою. Разве за это благодарят?

Петр Петрович предложил поехать посмотреть травы на Колышовском лугу. Надо было решать, не пора ли начинать косьбу. Лучших советчиков, чем Храмовы, председателю не найти.

— Можно мне здесь остаться? — попросил Топорок.

— Оставайся, — разрешил Селиванов. — Минут через двадцать мы вернемся и поедем домой, так что далеко никуда не уходи… Может, и ты, Лариса, здесь побудешь?

— Хорошо, — согласилась Лариса.

Топорка вовсе не обрадовала Ларисина солидарность. Хотелось побыть одному, чтобы обследовать каждый кустик, каждую травинку. Федя даже собирался полежать на том месте, где когда-то лежал его отец. И Лариса будто почувствовала настроение Топорка, пошла по тропке в овражек, где протекал ручей.

Топорок встал на четвереньки и начал ощупывать землю возле бугорка. Земля как земля. Никаких следов. Да и какие же могут быть следы, когда прошло столько лет! Федя грустно усмехнулся и пошел к елке, под которую перенесла Илью Тимофеевича Екатерина Степановна. Топорок лег под елью и смотрел на вислые ветви с поседевшей от времени корой. Глядя на косматые замшелые лапы над головою, Федя вдруг подумал: а куда же девался кустарник, о котором говорила Екатерина Степановна? Топорок встал и огляделся. Нет никакого кустарника. Может, Екатерина Степановна что-нибудь напутала? Федя задумался, а потом стукнул себя ладонью по лбу и сам себе сказал: «Глупый же ты, Топорок! Кустики-то давно уже выросли. Вот тот подлесок за елью и был когда-то кустарником».

Топорку захотелось зайти в непролазную чащу. Согнувшись в три погибели, он стал продираться сквозь перепутанную хвою. Сучья и ветви кололись, царапались, засохшие иголки сыпались за шиворот. Но Топорок упрямо пробирался вперед, к небольшой «плешинке», где почему-то не было деревьев. Заторопившись, споткнулся о корень и упал ничком. Но что это?!

Перед самым его носом из земли, усыпанной сухими сосновыми иголками, торчал кусочек ржавого металла. Топорок привстал на колени и осторожно разгреб землю возле торчащего металлического кусочка. Рукоятка пистолета! Он потянул, что есть сил, но почва была здесь песчаная, легкая. Топорок потерял равновесие и упал, но тут же вскочил на ноги, крепко держа пистолет обеими руками. Вот это находка! И пусть ржавчина и время заметно испортили вороненую красоту металла, но все равно это был целехонький боевой пистолет.

Топорок представил себе, как он появится у себя во дворе с пистолетом в кармане и как загорятся от зависти глаза у ребят, когда он небрежно эдак вытащит его и покажет…

Только, конечно, его надо отчистить до блеска. «А стрелять-то он будет?» — неожиданно подумал Топорок. И, опасливо оглядевшись, он вытянул руку, отвернулся, закрыл глаза и стал давить указательным пальцем на спусковой крючок. Топорок ждал оглушительного выстрела, но спусковой крючок и не думал поддаваться — дуло его было забито землею. Федя даже обрадовался, что пистолет не выстрелил: коли дуло забито землею, значит, пистолет разорвало бы. И ему, Феде, не поздоровилось бы…

Землю из дула Федя осторожно выковырнул прутиком и стал любовно тереть пистолет носовым платком с песочком. Тер и думал: показывать находку взрослым или не показывать? Не показывать — нельзя, а покажи — обязательно отберут. Что же делать? Может, только Семену Васильевичу показать? Он добрый. И больше никому-никому. Конечно, надо показать находку Храмову и… папе. Папе?

И тут Федю осенила догадка. Он даже вскрикнул от неожиданности и заговорил вслух:

— Ведь это же наверняка папин пистолет! Его сюда забросила Екатерина Степановна, когда папка попросил застрелить его, — Федя запрыгал, как папуас вокруг священного костра, радостно напевая: «Папкин пистолет! Я нашел пистолет! Папкин пистолет…»

Теперь уже не было сомнения, показывать или не показывать кому-нибудь пистолет. Его должны увидеть все…

Выбравшись из чащи, он закричал:

— Лариса-а-а!

— Чего тебе? — услышал Топорок спокойный голос позади себя.

Оглянулся и увидел, что Лариса сидит под елью и перебирает цветы.

— Ты уже вернулась?

— Как видишь.

— Смотри, что я нашел.

— Ну и что? — Лариса лишь мельком взглянула. — Тут автоматы, противотанковые ружья находили.

Равнодушие Ларисы к его находке совсем не обидело Топорка. Разве сможет девчонка понять, что значит найти пистолет, пролежавший столько лет в песке и так сохранившийся. Он спокойно и с достоинством сказал дочке председателя:

— Я этот пистолет не променяю на пушку. Он для меня даже дороже танка будет.

— А что он, особенный — твой пистолет?

— Да, особенный. Это пистолет моего отца.

— Пистолет твоего отца? Ты не ошибаешься? Это действительно личное оружие лейтенанта Топоркова?

— Не веришь — не надо.

Топорок отвернулся и стал насвистывать легкомысленный мотивчик. Лариса, заинтересовавшись, подошла к нему и вежливо попросила:

— Дай, пожалуйста, посмотреть.

Вежливость всегда обезоруживает противника. Федя протянул ей свою находку.

— Только не нажимай спусковой крючок: с оружием не шутят.

— «ТТ», определила марку пистолета Селиванова.

— Да, «ТТ», — подтвердил Топорок, хотя сам считал, что нашел «вальтер».

— Что ты с ним собираешься делать?

— Почищу, смажу.

— А потом?

— А потом увезу домой.

— Подари его лучше нам.

Топорок хотел театрально расхохотаться, но, встретив Ларисин серьезный взгляд, только смущенно пожал плечами. Федя не был жадным, но расстаться с такой вещью!

Лариса заговорила с жаром:

— Я прошу подарить пистолет нашему музею боевой славы. Ты еще в нем не был. Самая большая комната отведена для материалов о подпольном госпитале. Отдельный стенд посвящен твоему отцу. Там есть его фотографии, копии документов. Даже картина висит. Очень хорошая картина: Храмовы везут раненого лейтенанта Топоркова. Картину подарил нам художник Абрамов. Теперь ты понимаешь, почему я попросила у тебя «ТТ». Это будет ценный экспонат в нашем музее… И здорово, что пистолет лейтенанта Топоркова нашел его сын Федор Топорков. Мы опишем этот необыкновенный случай и даже сфотографируем тебя на месте, где ты нашел его… Ну?

— А ты экскурсоводом, что ли, работаешь в вашем музее: «Отдельный стенд», «ценный экспонат», «опишем этот необыкновенный случай»… Так у нас в краеведческом музее все экскурсоводки говорят. Только с улыбочками. И улыбочки у всех одинаковые.

— Никакой я не экскурсовод, хотя и приходится проводить экскурсии, — Лариса смутилась. — Я командир отряда красных следопытов. А наш отряд, штаб ветеранов войны и внештатные сотрудники музея работают заодно. У нас одна задача, — Лариса еще больше смутилась. — Так что я обращаюсь к тебе совершенно официально.

Федя уже знал, что пистолет он, конечно, подарит, но решил поважничать. Вот почему, наморщив лоб, он солидно произнес:

— Я подумаю.

— Что? — Лариса даже поперхнулась. — Ведь это же нужно для общего дела. Ты понимаешь?

В это время на дороге показалась селивановская «Волга».

Лариса первая сообщила отцу и Храмошым о находке.

— Вы только посмотрите, что нашел Федя! — радостно заговорила Лариса.

— Золотой клад? — шутливо спросил Селиванов.

— Вечно ты, пап, со своими шуточками. Федя, покажи им твой «золотой клад».

— О! Это посерьезнее золота будет, — не унимался Петр Петрович.

— А ты знаешь, что это за пистолет? — спросила с вызовом Лариса.

— Пистолет марки «ТТ». Хорошо сохранился. Пожалуй, из него еще можно стрелять. Правда, идеальной прицельной точности не будет.

— Эх, ты, Шерлок Холмс! Это пистолет лейтенанта Топоркова.

— Неужели? Где ты, Федя, его взял?

— В той чаще нашел, — Топорок указал рукой.

— Да-да, там он и должен был лежать-то, — подтвердила Екатерина Степановна. — Туда я его забросила. Покажи-ка, Петрович, эту штуку.

Екатерина Степановна долго осматривала пистолет, а потом уверенно произнесла:

— Тот самый.

До самого дома в машине только и говорили о Фединой находке. Екатерина Степановна даже всплакнула, вспомнив, как просил Илья Тимофеевич пристрелить его.

Лариса почти всю дорогу молчала и вдруг объявила:

— А знаете, Федя решил подарить пистолет нашему музею боевой славы.

— Молодец, — похвалил Топорка Петр Петрович. — Отличный подарок музею. Надо обо всем этом в газету написать.

Ох, и хитра Лариса! Теперь деваться некуда: хочешь не хочешь — дари. Он оглянулся. Председательская дочка сидела как ни в чем не бывало, только в угольных глазах ее горели жуликоватые искорки. Эти искорки дразнили и спрашивали: «Как я тебя провела-то?»