Товарищ "Чума"

Глава 16

Я уже битых два часа валялся в кустах напротив блокпоста, устроенного фрицами на въезде в Тарасовку. Выяснение периодичности смен постовых затягивалось, но они, как назло, всё не менялись и не менялись. Временами к посту подходили вооруженные патрули, как немецкие, так и полицаи, и вновь отправлялись на обход притихшего ночного села. Однако никакой периодичностью здесь и не пахло.

Поначалу меня весьма смутила их многочисленность, но припомнив рассказ Акулинки о партизанском отряде, очень дерзко действующем в ближайших окрестностях, стала понятна настороженность захватчиков.

Тарасовка здесь, как и в нашем времени, оказалась важным стратегическим пунктом, удерживая который фрицы могли контролировать довольно большую территорию. Помимо обычных дорог, сходившихся в Тарасовку со всего района, она еще являлась мощным железнодорожным узлом, через который немцы гнали вооружение на фронт. А обратно в Германию вывозили всё, до чего могли дотянуться их загребущие ручонки: от материальных ценностей, до людских ресурсов.

Акулинка рассказывала, что едва ли не ежедневно на запад шли поезда, набитые до отказа молодыми советскими женщинами и гражданскими мужчинами, не попавшими под мобилизацию, а также военнопленными красноармейцами. Их, словно бессловесный скот, сотнями и сотнями железнодорожных составов угоняли на работы в Германию. Сколько их там погибнет от жутких условий жизни и рабского труда?

Я помнил, что после осознания высшим нацистским руководством, как они эпично обосрались со своим хвалёным блицкригом, а в Рейхе резко стало не хватать рабочих рук, было дано срочное указание по комплектации и использованию «русской рабочей силы» на территории Германии.

Если мне не изменяла память, именно в начале 1942-го года была поставлена задача перед начальством рейхскомиссариатов «новых восточных территорий» Рейха: вывезти из оккупированных районов на принудительные работы в Германию 15-ть миллионов рабочих из СССР. Так называемых остарбайтеров.

Точных цифр нет до сих пор. По документам Нюрнбергских процессов с территории СССР за годы войны было вывезено около пяти миллионов человек гражданского населения! Из которых до окончания войне не дожило больше двух миллионов! Замученных непосильным трудом и непереносимыми условиями жизни, затравленных голодом, лишённых даже элементарной медицинской помощи! Почти половина от всех вывезенных в Рейх! Чудовищная статистика!

И я, на сколько хватит моих сил, буду рвать задницу, чтобы эти цифры стали как можно меньше! Пусть на немного, пусть на чуть-чуть, но каждая незаметная циферка, теряющаяся в этих безумных миллионах, это чья-то судьба и чья-то жизнь. Не придуманная, не книжная, не «среднестатистическая», а самая настоящая жизнь! И за каждую такую судьбу я был готов драться.

Я продолжил наблюдение — немцы уже совсем перестали суетиться у КПП, и мирно кемарили: один — сидя, привалившись к опорам шлагбаума, второй и вовсе, развалившись на травке в сторонке. Лишь третий не спал, оставленный «на шухере» на тот случай, если начальство изволит проверить посты, либо, действительно, случится нечто неординарное.

Фриц, лениво покуривая, неторопливо вышагивал вокруг шлагбаума, забросив автомат на плечо. Распустились фрицы, не иначе. В «былые времена» мне ничего бы не стоило подобраться поближе и перерезать их как курят. Даже сейчас можно было попробовать это провернуть — слишком расслабленными были эти ублюдки-оккупанты.

Но, если их трупы обнаружат раньше времени — начнётся большая суматоха, и моя миссия может с треском провалиться. А мне бы этого совсем не хотелось. При удачном исходе врагов пострадает куда больше. И намного болезненней.

В деревне — тишина, лишь изредка побрехивают собаки, и в избах, теряющихся в ночной темноте, даже свет не горит. Смены караула до сих пор не произошло, да и патрульные давненько не подходили — видимо, тоже забились по каким-то щелям и сладко кемарят в темной августовской духоте. Поэтому я решил больше не ждать, а действовать — до утра уже не так много осталось, а светает сейчас довольно рано. Как раз фрицы и полицаи вялые в этот предрассветный час.

Осторожно обойдя пост по широкой дуге, я вышел к «задним дворам» и огородам крайних изб села, решив пробираться в населённый пункт именно со стороны приусадебных участков. Проникнуть мне нужно было в самый центр Тарасовки, где в единственном на селе Доме культуры, одновременно являющимся и театром, и кинотеатром расположилось гарнизонное начальство немцев и «полевая кухня».

Вот кухню-то я и рассматривал в качестве объекта моей первой диверсии на территории врага. Идея пришла сразу, как только я сумел прочитать первые страницы веды — той самой ведьмовской книги, что получил от бабки-колдуньи в наследство. Этакий гримуар[1] отечественного разлива. Ну, и лета — дневник ведьмака — основателя Акулинкиного рода.

После приёма второй рюмки той чудесной настойки, я мгновенно опьянел еще больше, однако безо всяких проблем увидел ауру Глафиры Митрофановны. Рассмотрев её повнимательнее, хоть и с пьяных глаз, я сумел заметить две черные основательные «прорехи», и одна из которых неотвратимо разъедала тонкое тело, отвечающее «за душу». То самое, «интуитивное». С какого только перепуга оно так называется?

Выходит, что с душой у мамашки сплошные «потёмки» — вон, как червоточина разрослась, чуть не пятую часть всего свечения разлохматила своими рваными краями. Так-то Глафиру Митрофановну понять можно: кто после нескольких лет лагерей душой не очерствеет? От, то-то же! Но, кроме меня никто эту дыру и не видит больше. А других ведьм, да малефиков[2], чтобы могли через ауру воздействовать, поблизости и нет. Вроде бы и не грозит ничего её душе… Пока не пожрет её совсем эта чёрная «проказа».

— Ну, что, Чума, увидел ауру? — спросила тёщенька, заметив мой пристальный взгляд, с которым я её внимательно осматривал.

— Лучше называйте товарищ Чума, — поправил я мамашку. — Типа, оперативный псевдоним, — пришлось пояснить, увидев её слегка вытянувшееся от удивления лицо. — А ваш оперативный псевдоним — товарищ Доцент.

— А почему не товарищ Мамаша? Или товарищ Тёща? — ехидно усмехнулась она одними уголками губ.

Я на минутку даже усомнился, а не читает ли она мои мысли, как старуха ведьма до этого? Но, нет, это уже маразм, товарищ Чума!

— Не корректно это, — как можно более нейтрально произнес я. — Если есть другие предложения, товарищ Доцент, готов рассмотреть.

— Нет у меня предложений, — вяло отмахнулась Глафира Митрофановна. — Так видел ауру?

Да, и сейчас вижу. — Я утвердительно кивнул. — Только вот у вас проблемки с «душевным спокойствием», товарищ Доцент — настоящая дыра в интуитивном тонком теле.

— Знаю, — спокойно ответила Глафира Митрофановна. — Ты уже и сам понял, без подсказок, что озлобленая я на весь свет. А злоба, она душу почище серной кислоты разъедает… Так мне мать говорила…

— Так пора бросить этот неподъемный куль, — посоветовал я первое, что в голову пришло. — И не таскать «вчерашний день» повсюду на своем на горбу. Всё, что было в прошлом — там и осталось. — Вот ей-ей, прямо моя ситуация — один в один. — Жить надо! Попробуйте начать всё заново. С чистого лица. И сразу увидите, как дышать легче станет.

— Пробовала — не выходит, — честно ответила Глафира Митрофановна. — А, может, я и сама этого не хочу? Хорош мне душу травить! — резко прервала она нашу «задушевную» беседу. — Лучше делом займёмся, ты же теперь «в чинах», пусть и мизерных. Но веда должна уже открыться… Тебе же мать книгу заклинаний успела передать?

— Успела… да… — глупо улыбаясь — в голове шумело и опьянение (либо что-то очень на него похожее) набирало обороты, проблеял я. — И эту, как её… Ну, такая, как бухгалтерская книга… записи вашего пра-пра-прародителя…

— Лета? — подсказала мне мамашка.

— Во-во! Года-лета-писи… — Больше произнести я ничего не успел, потому что стол неожиданно приблизился к моему лицу с чудовищной скоростью, а затем и «свет потух». Я вырубился, как это и предвещала мне Глафира Митрофановна — ядреной оказалась зеленая ведьмовская настоечка.

Проснулся я (да-да, не очнулся, а именно проснулся) от того, что кто-то несмело тормошил меня за плечо:

— Товарищ Чума! Роман!

Я открыл глаза и резко сел на кровати, едва удержавшись от того, чтобы не взять на излом прикоснувшуюся ко мне руку. Так-то — это Акулинка была. Как бы я себя чувствовал, если бы ей руку сломал? Хотя, какое там сломал? С такой «хилой конституцией» только ноги протянуть, как моя бабушка говорила, пичкая меня пирогами и блинами, и сушёными грибами, когда я ней в гости забегал после школы на минуточку.

Про грибы — это, конечно, к слову пришлось. Корней Чуковский у всех детей советского, да и раннего постсоветского пространства, наверное, на подкорку записан. Выжжен глаголом на совесть и, похоже, навечно! И захочешь забыть — не забудешь! Само собой, выскакивает.

— А, красавица… — Узнал я Акулину, стоящую перед моей кроватью с оплывающей свечкой в руке.

— Товарищ Чума, мы же договорились… — «обиженно» засопела девушка.

Но меня-то, старого крокодила, не обманешь! Сколько у меня в школе девчонок из старших классов точно так же отыгрывали несуществующую обиду — и не счесть. Но, исполнение, конечно, на уровне школьного драматического кружка. То есть, никакое.

— Претензию принял, товарищ Красавина, — со всей серьёзностью ответствовал я, — больше не повторится! Ото сна еще не отошёл, — нашелся я.

Кстати, после произошедшей «попойки», назовём её производственной необходимостью, я чувствовал себя на удивление бодрым, отдохнувшим и полным сил. Ничего не болело, не тянуло и не ломило. Даже мышцы, которые я вчера умудрился перегрузить в «аварийном режиме», совершенно не давали о себе знать. Как будто я весь день только и делал, что прохлаждался «сидя на печи». И голова была светлой-светлой, почти прозрачной, как стеклышко! Да и спал я сном праведника или младенца.

— Это все мама виновата, — нахмурилась Акулинка. — Зачем она тебя спаивала? Неужели нельзя было без всего этого обойтись?

— А вот тут я тебя разочарую, красавица: мама твоя взялась мне с даром колдовским помогать. И эта настоечка — чистое ноу-хау, весьма подстегнула к развитию мой промысел.

— Что ещё за ноу-хау такое? — Непонимающе уставилась на меня девчушка.

Вот же гребанный аппарат! Опять прокол. Совсем ты, товарищ Чума, мышей ловить перестал. Сыпешь направо и налево терминами из будущего, и совсем не думаешь башкой. Или на меня это так тело и реакции реципиента негативно влияют? Контроль, контроль, и ещё раз контроль!

— Ноу-хау — это от английского know how — «знать как», — постарался я как можно проще объяснить Акулинке суть термина. — Под этими словами подразумевается секрет производства, вот как, например, секрет той настойки, что мы пили. И поверь, мы пили не пьянства ради, и даже «не здоровья для». А только лишь для нахождения рационального решения возникшей проблемы…

— Какой проблемы? — Всё не могла успокоиться девушка.

— Силу я от твоей бабки получил? — Я решил действовать, как в школе с двоечниками: задавая наводящие вопросы.

И если в голове у неуча хоть что-нибудь имелось — он обязательно сумеет выплыть, либо вывернуться самостоятельно. Просто так грузить даже отстающих учеников мне не хотелось. Наоборот, я, как мог, старался привить им любовь к учёбе. Иногда даже получалось, но не всегда.

— Получил. — Согласно кивнула Акулинка. — Но это же не повод так надираться?

Ну вот, опять двадцать пять! Наверное, все женщины такие: дай только мужика попилить по любому поводу. Акулина, похоже, тоже не исключение из правил. Моя бывшая такой была. А уж как она не любила, когда я выпивши приходил. Вы только не подумайте, я не горький пьяница. Да я вообще выпиваю лишь по особым случаям всего лишь несколько раз в году!

И в большинстве случаев именно дома, по семейным торжествам и большим праздникам, типа Нового Года. Но едва я выпивал на стороне: с друзьями, одноклассниками, либо просто потрепался под пивко после работы с коллегами — физруком и трудовиком, что тоже происходило весьма и весьма редко, мне это тут же ставилось «на вид» и с недовольным видом заявлялось:

— Знаешь, почему ты такой недотёпа? Потому что ты пьёшь и куришь!

Но это-то здесь причём! Я же мужик, как-никак, а не святой с нимбом на голове. Всё, амба, на этом разговор обрывался. Однако, не смотря на все свои недостатки (у нас, мужиков их куда больше), если они не переходят в стадию откровенного маразма (как у моей бывшей), женщины — лучшее, что создал Господь на этом свете…

Дерьмо! Я сморщился, когда мою голову прошил весьма болезненный «разряд». Говорили же тебе, дураку, не упоминай имени Его всуе! Даже не думай… Однако Акулинка, видимо, приняла мою болезненную гримасу на свой счет и обиженно засопела. Ох, женщины…

— Конечно не повод, — не стал я с ней спорить — ведь это, по большому счету, бесполезная трата времени, — но весь фокус в том, что колдовские травы, «выжимку» из которых мне необходимо было принять, настаиваются только на спирту. Если не веришь, можешь у матери своей спросить — она, как-никак, без пяти минут доктор наук! И именно в медицинской области. Ты же сама понимаешь, что мама плохого не посоветует, — мягко произнес я. — И уже давай, сбрасывай наконец свою маску — она тебе больше не понадобится. Договорились, товарищ Красавина? — И я протянул ей руку.

— Договорились, — кивнула девчушка, легонько пожимая мою ладонь.

— Сколько времени? — уточнил я.

— Второй час после полуночи. Мама сказала, что ты на разведку в Тарасовку хотел сходить? Можно, и я с тобой? Я ведь там все знаю, и всё покажу…

— Возможно, но не сегодня, — непререкаемо заявил я. — А вдруг тебя кто-нибудь узнает? И вообще, лучше, чтобы нас вместе никто не видел…

— А, проснулся уже, ведьмак, — ворчливо и с едва заметными нотками раздражения в голосе, произнесла Глафира Митрофановна, заглядывая в мой угол.

Пока я был в отрубе, «мои девушки» как-то умудрились перетащить мою тушку на кровать, где я и очнулся после переноса во времени. Вторая кровать была пуста — бабулю-то, тю-тю, увез адский экспресс в особо теплые места. Сама же мамаша с дочкой обитали в другом углу дома — за печкой, отделенной от горницы цветастой ситцевой занавеской.

— Чего же вы меня так невзлюбили, Глафира Митрофановна? — усмехнулся я, потягиваясь.

С недавних пор я не только слышал, но еще и «видел» голоса обращающихся ко мне людей. Как это? Не спрашивайте, всё равно не могу нормально объяснить. Может быть, только человек с подобными же синестетическими способностями и сможет меня понять.

А может, это просто «отголоски» ауры прорываются сквозь речь, и раскрашивают эмоции разными цветами? Не знаю, с этим надо много и вдумчиво экспериментировать. Есть у меня одна идейка, как можно использовать подобную приобретенную особенность моего организма. Чем не встроенный детектор лжи? Ведь это сколько времени можно сэкономить, чтобы понять помыслы беседующего с тобой человека? А какое подспорье при допросах языка? Однозначно надо развивать это свойство!

— А за что же тебя любить, товарищ Чума? — незлобиво огрызнулась Глафира Митрофановна. Я видел, как притухли белые всполохи злости. Недаром же говорят — довел до «белого каления» — злоба она всегда кипенно-белого цвета, как «непорочные» одежды. Откуда знаю? Не знаю, само как-то выходит. — Дар-то отнял, а поджениться на дочке моей, единственной, не спешишь! А негоже дару семейному в чужие руки переходить. А так роднёй, какой-никакой будешь, сродственничком. Всё в семье и останется…

— Мама! Вы опять? — раздухарилась Акулинка. — Мы уже с Ромой… Товарищем Чумой всё оговорили! До конца войны — ни-ни, даже мыслей о замужестве не может быть! — И она гордо вскинула голову.

— Вот, даже, как? — Натурально опешила мамаша, а в её голосе проявился тусклый и сероватый цвет растерянности с вкраплениями оранжевой радости и зеленоватой надежды. — Оговорили уже, значит… Молодец, Чума — настоящий ведьмак из тебя выйдет!

— Мама…

— Не мамкай! — одернула дочь тёщенька. — Он — настоящий мужик! Что пообещал — сделает!

Ох, и попал я, как куря в ощип! Ну, да ничего, до конца войны отсрочка у меня имеется, а дальше посмотрим… Я пока ничего и никому не обещал!

— В веду заглянуть не хочешь, перед тем, как в Тарасовку пойти? — спросила у меня Глафира. — Мало ли заклинание какое простенькое разучишь или проклятие, которое в твоем деле пригодится. На первом чине только такие и открываются.

— А вы, разве, не знаете, какие там заклинания? — поинтересовался я, беззвучно и незаметно шевельнув губами «Навуходоносор».

В моей руке тут же появился уже знакомый потрепанный талмуд.

— А мне откуда это знать? — Пожала плечами тёщенька. — Простецам то, что в ведах написано не узреть. Дар для этого нужо̀н, — вновь по привычке перешла она на «крестьянский» говорок. — А мать у меня на пятом чине была, поэтому простые заклинания и не использовала почти.

— А, вот оно, как… — задумчиво произнес я.

Вполне обоснованная защита ценной информации. Так сказать, под грифом «для служебного пользования». Нет, подобная информация должна под грифом «особой важности» проходить, иначе, зачем столько заморочек? Я положил книгу на стол и перевернул обложку. И первое же проклятие, описанное в ведах, поставило меня в капитальный тупик, ибо называлось оно — «Червлёная дрисня».

Друзья! Спасибо вам огромное за помощь и поддержку! Благодаря вашему интересу, книга постоянно находится в виджете «Популярное», практически не выходя оттуда. Вы лучшие!

А теперь у меня вопрос к знатокам: какой, по вашему мнению, гарнизон немцев расквартирован в Тарасовке, если она является важным железнодорожным узлом? Род войск, численность, вооружение — всё, что с этим может быть связано?

Всех Благ!

[1] Гримуа́р, или гримория, также известен как «книга заклинаний», «волшебная книга») — книга, учебник магии, обычно включающий инструкции по созданию магических предметов, таких как талисманы и амулеты, выполнению магических заклинаний, наведению чар, проведению гаданий, а также вызову сверхъестественных существ (ангелов, духов, божеств и демонов). Во многих случаях считается, что сами гримуары наделены магической силой, хотя во многих культурах сверхъестественные свойства приписывались текстам, не являвшимся гримуарами (например, Библии). В свою очередь, не все магические книги следует считать гримуарами.

[2] Малефик (лат. maleficus, «злодей») — в мистике, человек, предположительно обладающий сверхъестественными способностями от рождения, а также получивший их в результате мистических практик, и применяющий эти способности для совершения преступлений, во зло.