Товарищ "Чума"

Глава 18

Понятно, «Иронии судьбы» пока еще не существует, поэтому пристёгиваться простынями не будем.

— Понял тебя, товарищ Красавина, — подмигнув Акулинке, произнес я. — Если нет аэропорта, взорвем железнодорожные пути.

— А я… — дернулась что-то произнести девчушка, но я тут же её перебил:

— Но не сегодня! Мне еще на местности осмотреться надо. Подготовить всё, да и саму операцию как можно тщательнее разработать! Нам с вами, товарищи, по собственной глупости погибать никак нельзя! Да и не по собственной тоже! Нам фрица бить надо! — толкнул я небольшую, но воодушевляющую речь. — Я понятно объяснил?

Ну, не хотел я брать с собой Акулинку. А она реально напрашивалась. Так-то мне проводник в деревне бы совсем не помешал. Но ведь я в этом теле совсем не тот боец, что давеча. Случись чего, мне себя бы спасти, не говоря уже о прикрытии совсем неопытной девушки. А колдовские силы пока еще темный лес. Вот разберусь с ними, тогда уж и совместные операции планировать стану.

— Понятно… — Поникла плечами Акулинка, а вот её мамаша, наоборот, обрадовалась. И я её прекрасно понимаю.

— Значит, действительно разобраться хочешь? — спросила Глафира Митрофановна. — Как всё работает?

— Очень хочу! — не покривил я душой.

— Только я не так уж и много знаю, — предупредила меня мамаша. — В основном догадки… Кое-что, конечно, удалось подтвердить экспериментальным путем… Когда ещё у меня был доступ к нормальной лаборатории…

— А к «ненормальной», значит, у вас и сейчас есть? — путем движения «от противного» сделал я далеко идущий вывод.

Доцентша уставилась на меня с немым изумлением. Чем-то я сумел её удивить, даже ошарашить. Да неужели?

— Ты удивляешь меня всё сильнее и сильнее, Чума, — произнесла она, потерев виски подушечками указательных пальцев. — Пойдем со мной…

Она вышла на улицу и, обойдя избу, зашла в небольшую пристройку, прилепившуюся к дому и выполняющую роль летней кухни. Ничего особенного здесь не было — небольшая побеленная печь, стол, лавки, подвесные шкафчики с набором всевозможной кухонной утвари.

Остановившись у печи, Глафира Митрофановна взялась за невзрачное медное колечко, что носила на безымянном пальце левой руки. Когда она его повернула, мне стало понятно, что это не обычное колечко — это перстень-печатка. Просто мамаша его носила печаткой внутрь, чтобы не привлекать чужого внимания.

— А это что такое? — Я, неожиданно для себя, заметил нарисованный на стенке печи какой-то сложный светящийся узор.

Его основой, на мой неискушенный взгляд, являлась обычная пентаграмма, только с перевернутой вверх ногами пятиконечной звездой. Остальное же пространство было заполнено какими-то угловатыми рунами и знаками, а также всевозможными кривыми линиями, ломаными под немыслимыми углами. Однако, все они сходились в центре этой невероятной светящейся фигуры.

— Ты видишь эту печать? — вполне спокойно произнесла Глафира Митрофановна, уже привыкнув к моим фокусам.

— Это же пентаграмма? — спросил я, ткнув пальцем в самый центр нарисованной на печке светящейся фигуры. — А вы что, не видите?

Почувствовав неровность под пальцем, я присмотрелся: там оказалась круглая небольшая выемка, по размерам как раз подходящая под печатку мамаши.

— Обратный пифагорейский пентакль, — произнесла Глафира, ткнув печаткой в выемку, — или перевернутая пентаграмма. И увидеть её может только одарённый.

Пентаграмма, видимо активировавшаяся с помощью печатки-ключа, на мгновение вспыхнула, а где-то под печкой что-то громко скрипнуло, и она «сдвинулась» примерно на метр. Хотя никакого движения на самом деле не было! Просто откуда ни возьмись в дощатом полу между нами и печью образовался открытый люк, с ведущими куда-то в темноту каменными замшелыми ступенями.

— Ух, ты! — восторженно произнёс я. — Что это было?

— Это пространственная магия — очень сложное колдовство, — пояснила Глафира Митрофановна. — Открывается только после овладения пятью ведами, да и то не у каждой ведьмы. Матери повезло, сумела освоить. А схрон этот подземный — старый. Может, еще и самим прародителем нашим вырыт.

— И он всегда так открывался? — поинтересовался я, указав на перстенёк.

— Нет, — когда сила в пентакле заканчивается, вход становится самым обычным. И следующей ведьме приходится его заново заклинать. Если, конечно, она к тому времени пространственной магией овладеет. Пошли! — И она бесстрашно ступила на лестницу.

Я — за ней, уж мне ли, проклятому колдуну, бояться мрачных подземелий? За мной следом, буквально на цыпочках, спускалась по каменным ступенькам Акулинка, для которой сегодняшний день превратился в настоящий день откровений. Но она держалась настоящим молодцом, хоть и мимика, буквально застывшая «театральной маской» на её лице, выдавала обуревающие её чувства.

Спускаться по крутой лестнице долго не пришлось, буквально через два десятка ступеней показалась массивная деревянная дверь, проклепанная позеленевшими от сырости и времени медными полосами. Глафира, вытащив откуда-то из вороха юбок большой ключ, с фигурной и сложной бородкой, вставила его во врезанный в дверь замок.

Едва мы следом за мамашей прошли сквозь открытую дверь, в темном помещении вспыхнули многочисленные факелы, развешанные по стенам. На этот раз я ошибся, ожидая попасть в обычный (ладно, пусть и не совсем обычный) подвал. Впрочем, кроме факелов на стенах, здесь имелись и обычные керосиновые лампы.

Место куда мы пришли, оказалось огромной естественной подземной пещерой, размеры которой из-за клубящейся по углам темноты определить оказалось просто невозможно. Стены были сплошь из серого дикого камня, чуть подернутые влагой. Да уж! Надо признать, строил основатель рода с размахом и на века.

— Вот это я понимаю! — воскликнул я, охватив взглядом окружающую обстановку. — Вот это размах!

Пещера была похожа на какую-то дикую смесь средневековой лаборатории алхимика и современной прозекторской[1]. Многочисленные колбы и реторты, какие-то закопченные большие чаны на треногах, перегонные кубы и еще много разной хрени, название которой я так и не смог подобрать.

Имелся в пещере и очаг, на котором, видимо, всё это «химоборудование» и закоптили. Вдоль каменных стен были собраны стеллажи забитые, словно в кунсткамере, какими-то большими банками с заспиртованными гадами, насекомыми и препарированными животными, птицами, а также частями человеческих тел. Выглядело всё это на редкость жутковато.

Еще часть стены была завешана сухими вениками, разлохмаченными пучками каких-то трав, цветов и веток. Основательный гербарий насобирала старуха-ведьма за прожитые годы. Похоже, зельеварение было её основной «фишечкой». Мне во всём этом барахле никогда не разобраться!

А вот у противоположной стены было организовано нечто «современное», конечно, образца 30−40-х годов, но, всё-таки уже не такое средневековое, как всё остальное. Большой прозекторский стол из нержавейки, оборудованный шлангами для подачи воды и сливом. Пара столов с микроскопами, и современной на вид лабораторной посудой. Над столами — мощные электрические лампы под широкими абажурами.

А Глафира Митрофановна, оказывается, и не бросила свои исследования. Просто перенесла их домой, устроив собственную лабораторию в алхимической, в которой столетиями трудились её родственнички-ведуны. Да, настоящего исследователя невозможно остановить никакими репрессиями! Он даже «на коленке» продолжит заниматься любимым делом.

Мамаша, между делом, подошла к обычной деревянной «одноногой вешалке», стоящей аккурат возле входа.

— Одевайтесь, — кротко произнесла она, накинув на плечи одну из фуфаек, обнаружившихся на крючках.

Мы с Акулиной без долгих разговоров разобрали оставшуюся одежду: заношенный овчинный тулуп, доставшийся мне, и еще одну фуфайку. В подземелье стоял нормальный такой колотун — даже пар изо рта шёл. Интересно, как Глафира с матерью здесь работали? Наверное, было еще какое-то колдунство, позволяющее быстро прогреть этот холодный погреб. Так-то холод — это для трупов хорошо, а для живых — не очень.

— Теперь вы меня удивили, Глафира Митрофановна! — честно признался я, закончив беглый осмотр. — Тут даже электричество есть. Не вяжется это всё со средневековым колдовством.

— Свет, правда, немцы отключили, — вздохнула Глафира. — А развитие науки, товарищ Чума, невозможно остановить никакими силами! — немного пафосно заявила она. — Я считаю, что и колдовство, со временем, найдет своё научное обоснование…

— И какое же научное обоснование у «червлёной дрисни»? — с долей ехидцы в голосе поинтересовался я.

— Здесь, на самом деле, всё просто, — усмехнулась Глафира Митрофановна. — Я, надеюсь, что для вас не секрет, что организм человека населен множеством микроорганизмов — микробов, включая такие его участки как кожа, молочные железы, половые органы, легкие, слизистые оболочки, биологические жидкости, желчевыводящие пути и желудочно-кишечный тракт?

— Да, приходилось слышать, — кивнул я. — Бактерии, например.

— Микроорганизмы, это не только бактерии, — добавила доцентша, — но и прокариоты, и археи, эукариоты, грибы… В общем, микроорганизмы весьма многочисленны. Вот, и дизентерия — следствие заражения организма микроорганизмами. Существует два типа: бактериальная дизентерия, вызываемая бактериями рода Shigella; и амёбная дизентерия, возбудителем которой является дизентерийная амёба.

— Я понимаю, отчего происходит обычная дизентерия. А причём же здесь колдовство, проклятия и чёрная магия?

— А при том, молодой человек, — продолжала поучать меня мамашка, — что активированная печать проклятия «кровавой дрисни» способна так воздействовать на микроорганизмы внутри объекта воздействия, что они за очень короткое время видоизменяются. А в зависимости от возраста и физического состояния человека даже десяти бактериальных клеток может быть достаточно для инфицирования.

— То есть, вы хотите сказать, что «нейтральные» прежде бактерии превращаются в дизентерийные? — подытожил я.

— Совершенно верно! — Улыбнулась Глафира. — Я неоднократно наблюдала этот весьма занимательный процесс под микроскопом в чашке Петри[2]. Так что ничего необычного с точки зрения науки именно в этом проклятии нет. Если не принимать во внимание основной вопрос: чем же на самом деле является ведовская сила и её «наполнение» в виде колдовской печати?

— Ничего, Глафира Митрофановна, мы еще с вами раскроем все тайны мироздания! — оптимистично заявил я. — Вот только прогоним немца с нашей земли, так сразу и начнем отгадки искать…

— Ты еще до победы доживи, отгадчик! — не удержавшись, фыркнула мамашка.

Но я видел, что она весьма довольна моим обещанием продолжить с ней опыты. Дамне и самому такое сотрудничество не помешает. Куда сподручнее колдовать, когда понимаешь, как всё это работает, чем на одной вере в сверхъестественное выезжать.

— А что дальше происходит? Ну, с бактериями и инфицированным?

— В обычном случае симптомы могут проявиться через неделю после заражения, но чаще всего начинаются через два-четыре дня после инфицирования. Но с видоизмененными проклятием бактериями это не так. Болезнь распространяется в организме ураганными темпами, буквально четыре-пять часов — и объект воздействия в буквальном смысле начинает исходить кровавым дерьмом. А потом — быстрая, но мучительная смерть! Мало того, если «нулевой пациент[3]» за это время имел контакт с какой-нибудь пищей, инфицироваться могут все, кто её опрометчиво принял…

— А вот это просто отлично! — Пришла в мою голову мысль, кого же выбрать объектом воздействия проклятия. — Надо обязательно забежать к фрицам на кухню! А «на сторону» инфекция не уйдет? Не хотелось бы всю деревню заразить?

— Не должна, — заверила меня мамашка. — Местные не сильно-то с фашистами общаются. Только полицаи…

— А этих уродов и не жалко! — жестко произнес я. — Как бы так постараться, чтобы они со своими близкими не контачили?

— Так может это… партизан к диверсии подключить? — неожиданно подала здравую мысль девчушка. — Я мигом в отряд слетаю — дорога известная. Если узнают, что гарнизон в Тарасовке будет небоеспособен — обязательно подтянутся! Грех таким моментом не воспользоваться.

— А, пожалуй, неплохая мысль! — одобрил я. — Само главное, чтобы они распространение инфекции не допустили! И сами не вляпались!

— Я объясню, что и как делать, — подключилась Глафира Митрофановна.

— Отлично! — На рабочем столе рядом с микроскопом я заметил старенькие наручные часы на потертом кожаном ремешке и секундомер. Секундомер меня не заинтересовал, а вот от часов я бы не отказался. — Не одолжите часы? — спросил я мамашу. — С возвратом, пока собственными не разживусь.

Она скупо кивнула, и я тут же нацепил их на руку, предварительно послушав. Идут, родные! Я подкрутил головку завода, чтоб не остановились во время запланированной операции, и довольно поглядел на окружающих меня женщин.

— Мне пора. Прощаться не будем… И да, Акулина, — окликнул я девушку, в отряде никакой лишней информации обо мне! Ни слова! Ни кто я, ни где я… Можешь только сказать, что работал товарищ Чума, прибывший из самого Центра! И искать меня не надо, если что, я сам их найду. Поняла, товарищ Красавина? Ты — мой единственный связной! Всё, — я еще раз бросил взгляд на часы, — пора.

— А ты не хочешь попробовать активировать печать? — неожиданно поинтересовалась Глафира Митрофановна. — От глупых осечек еще никто не застрахован.

— А вдруг у меня потом силы не хватит для её наполнения? — резонно возразил я.

— Так активированную печать можно удерживать несколько часов, — разъяснила мне Глафира Митрофановна. — Ты в следующий раз нет спешил бы, хлопчик, а «документацию» внимательно прочитал, — укоризненно добавила она. — Веда и лета для чего тебе матерью оставлены?

— Вот вернусь — обязательно почитаю, — скормил я мамашке обещание.

Но я и без её советов хотел этим заняться «на досуге». А разведку необходимо было провести уже сегодня, поки фрицы не хватились пропавших полицаев, и не повысили бдительность. А так, глядишь, и прокатит тихой сапой моя диверсия.

— Нако-вот, возьми, — тетка сняла с полки какую-то сморщенную, черную и уродливую хреновину, похожую на отрубленную в запястье человеческую руку, из каждого пальца которой торчала размохраченая и опаленная «пакля», и протянула мне.

— Чё это за вобла сушеная? — не дрогнув ни единым мускулом, принял я жуткую штуковину, заметив, как от омерзения передернула плечами Акулинка.

— Рука славы, — произнесла Глафира Митрофановна, уже не раз слышимый мною термин.

— И зачем мне сей… кх-м… предмет? — Я покрутил в руках отрубленную и мумифицированную часть руки человека.

— Артефакт это и свойства у него особенные[4], — пояснила мамашка, словно несмышленышу какому. — Пока горят фитили в пальцах — ни одно живое существо тебя заметить не сможет. Даже, если рядом будет. Это как морок, что мать на тебя накидывала. Только пользоваться им может любой простец. Такие артефакты любили заказывать ведьмам средневековые воры-домушники, ведь он не только скрывал преступника от чужих глаз, но еще и отпирал замки и усыплял хозяев.

— Серьезно? — С удивлением поглядел я сморщенную конечность.Ё-моё, да это ж прям Черная рука из детской страшилки, так вот ты какая…

— Нет, конечно, — добродушно рассмеялась Глафира Митрофановна, — байки всё это. Но от чужих глаз точно прикроет. Только поизносилась рука-то — надолго не хватит. Так что будь аккуратен. Спички-то есть, диверсант?

— Я похлопал себя по карманам — спичек, естественно, не оказалось.

— Держи, герой! — Мамашка достала из ящика письменного стола коробок. И протянула его мне.

— Переодеваться будешь, Рома? — наконец-то пискнула Акулинка, которая постепенно пришла в себя. — Я одежду полицая постирала. Она правда немного влажная еще…

— Спасибо, товарищ Красавина, — «официзно» произнес я. — Пиджак, пожалуй, накину… — продолжил я, засовывая мерзко похрустывающую руку сзади за ремень.

Ну, что, капитан Чумаков… Нет! Товарищ Чума к первой разведке боем готов! Пойду, надеру фрицам их розовые задницы!

За те два часа, что я провалялся в кустах, пиджачок убиенного Костыля полностью высох, поэтому я и переложил высушенную конечность мертвяка и спички в его карманы. Зажигать пальцы артефакта я не спешил, стараясь подобраться как можно ближе к Дому культуры, где находилась оккупантская кухня.

Не скажу, чтобы это было сложно. Но будь я в собственном теле, вышло бы куда как ловчее. Пару раз я чудом не попался на зубок каким-то деревенским шавкам, сидевших на цепи. Но, мне удавалось вовремя улизнуть, не поднимая переполох на всю деревню.

План Тарасовки, схематично набросанный мне на бумажке Акулинкой и Глафирой Митрофановной, я постоянно держал в голове. И, наконец-то, добрался до центра деревни. Ничего примечательного здесь не было, если только не брать в расчет большую свежеструганную виселицу, на которой раскачивались в назидание остальным обывателям казненные партизаны и злостные враги Рейха.

[1] Прозектор — специалист медучреждения (либо иной структуры, напр. судебной экспертизы), ведающий вскрытием трупов.

[2] Чашка Пе́три — прозрачный лабораторный сосуд в форме невысокого плоского цилиндра, закрываемого прозрачной крышкой подобной формы, но несколько большего диаметра. Применяется в микробиологи и химии. Изобретена в 1877 году ассистентом Роберта Коха Юлиусом Рихардом Петри.

[3] Нулевой пациент (англ. index case, patient zero) — первый заразившийся пациент в популяции эпидемиологического исследования.

[4] Согласно европейским легендам, свечи, сделанные из жира преступника, зажжённые и помещённые в Руку славы, выполняющую роль подсвечника, ранее принадлежавшую тому же человеку, сделают неподвижными всех, кто увидит свет этих свечей; потушены такие свечи якобы могут быть только с помощью молока. В других легендах в качестве фитилей используются волосы покойника, а свечи в Руке славы якобы будут освещать путь только тому, кто держит Руку с ними. Руке славы также приписывалась способность отпирать любую дверь.