Товарищ "Чума"

Глава 22

Товарищ Суровый? Где-то я уже слышал это звучный позывной. От Акулины? Точно! Это оперативный псевдоним командира партизанского отряда. А батюшка-то, выходит, не продажное говно, как я на него грешил, а в доску свой! Нашенский! Пусть, и находился поп в основательных «разногласиях» с Советской властью, но Родиной торговать отец Евлампий явно был не намерен. И появление в моей темнице командира партизанского отряда говорило об этом очень красноречиво.

Священник добрался до стола. Я услышал, как он выдвинул ящик, тихо загремели спички в коробке, который он, видимо, взял в руки. С легким потрескиванием загорелась сера спичечной головки, едва осветив моё нечаянное узилище.

Откуда поп выудил новую свечу, я не заметил, но, подпалив её от спички, священник воткнул её на место прогоревшей товарки. Едва моё «стесненное» положение стало заметно командиру отряда, товарищ Суровый даже поперхнулся от неожиданности. Затем, легонько стукнув себя в грудь кулаком, командир партизан прокашлялся, резко обернулся к монаху и прорычал:

— Ты чего творишь, Евлампьич? Совсем с глузду съехал на религиозной почве? Ты зачем товарища из Ставки в клетку запер?

— Да я же…

Какую версию моего пленения хотел выдать попик товарищу Суровому, я не знал. Поэтому поспешил перебить, чтобы монах не наплел человеку уж совсем какой-нибудь невообразимой хрени. Такие вещи лучше брать сразу в свои руки.

— Товарищ Суровый! — окликнул я командира. — Вы уж отца Евлампия не отчитывайте — он как лучше хотел…

— В смысле: как лучше? — затупил мужик, не зная, как относиться к моему заявлению.

Он стоял, хлопал глазами переводя взгляд с меня на батюшку и обратно. Попик тоже имел несколько неприглядный и ошарашенный вид. Даже его окладистая борода встопорщилась и торчала в разные стороны. Нежданчик, да? А я такой — мне палец в рот не клади!

— Батюшка меня почти в бессознательном состоянии подобрал, — выдал я только что сгенерированную легенду. В критических ситуациях моё мышление разгонялось со скоростью болида «Формулы-1». — Я теперь «сбитый летчик», — показав окровавленную руку, выдал я тупую шутку. Надо же было хоть немного разрядить обстановку. — Немцы в Тарасовке подстрелили. Пока уходил, много крови и сил потерял. Вырубился, а когда в себя пришел, думал немцы кругом…

— Буйным он оказался, товарищ Суровый, — до попа, наконец, дошло, что это я его выгораживаю. Прикрываю, так сказать, косяки. — Насилу скрутил и в клетку засунул! –пробасил священник, «виновато» дергая плечами.

— Ты? — не сдержался от изумленного возгласа командир. — Насилу скрутил? — продолжал он охреневать, сравнивая наши комплекции. — Да ты подковы в руках ломаешь, Евлапьич! И быка трехлетка кулаком с ног валишь…

— Даже рану перевязать не удалось! — продолжал «жаловаться» поп. — Насилу успел в его клетку запереть, а после все следы замести. По его следу уже фрицы шли.

— Да не-е-е, не похож он на силача, с которым бы ты, Евлапьич, справиться не смог, — продолжал сомневаться товарищ Суровый.

Так-то понимаю, такого амбала хрен и кувалдой с ног свалишь. А батюшка-то каков артист? С ходу мою игру подхватил, словно мы с ним перед этим репетировали. Хорошие учителя в их инквизиторском приказе. Надо будет как-нибудь познакомиться. Не сейчас, а когда время придёт.

— Да ты не смотри, что его с виду соплёй можно перешибить, — произнес отец Евлампий, подходя к клетке и отпирая её. — У него внутри словно стержень стальной!

Я осторожно, старясь не касаться прутьев с христианской символикой так негативно действующей на меня, выбрался из места своего заточения.

— Товарищ Суровый, — подойдя поближе, протянул мне крепкую ладонь мужик, — командир партизанского отряда.

— Товарищ Чума, — представился я. — Испачкаю… — Виновато улыбнулся я, показав залитую кровью руку, рану на которой я зажимал неповрежденной ладонью.

— Ох, ёп… — Выругался командир отряда. — Сейчас перевяжем… Давай, Евлапьич, не стой столбом! Видел у тебя всё необходимое.

Пока поп меня перевязывал, Суровый попытался уточнить несколько вопросов, которые его волновали больше всего: с какой целью я был заброшен в этот район, кем являюсь на самом деле, и почему ему не сообщили о моём прибытии?

— Вы уж меня простите, товарищ Суровый, — ответил я, — но ни на один из своих вопросов ответа не получите. Задание моё особо важное, как и особо секретное. Даже в Ставке Главковерха не все посвящены! Если бы не досадная случайность, — прикоснулся целой рукой к повязке на голове, — вы бы обо мне никогда не узнали. Однако, моё физическое состояние не позволяет мне в данный момент продолжить выполнение задания. А сидеть без дела, когда эти твари топчут нашу землю… — Я с хрустом сжал в кулак здоровую руку и поиграл желваками. — Просто не имею права! Да я бы и к вам за помощью не обратился, если бы…

— Я знаю… — кивнул товарищ Суровый, украдкой указав глазами на отца Евлампия. Похоже, что батюшке-то он сильно не доверял, хоть поп и помогал партизанам по мере сил. — Акулина мне всё передала. Сказала, что вы в одиночку собирались уничтожить немецкий гарнизон, расположенный в Тарасовке. Но ведь это нереально! Там, по нашим данным немцев не менее двух рот! А это от 150-ти до 200-от человек! Комендатура, ГФП[1], расчеты ПВО. Ну и на побегушках полицаи из местных. Человек тридцать наберётся! — сообщил командир отряда. — А с недавнего времени — еще и ягдкоманда прибыла. По наши души этих волкодавов прислали — мы тут славно шороху навели!

Черт! Вот, оказывается, кто так быстро встал на мой след — ягды! Об этих подразделениях вермахта я был прекрасно осведомлен (спасибо деду!) и даже помнил историю их создания. Стремясь выработать действенную тактику борьбы с партизанами, осенью 1941-го года в вермахте приступили к формированию в составе воинских частей «охотничьих» команд — jagdkommando, или «истребительных» — zerstorungskommando.

С этого времени указывалось на необходимость держать в готовности в частях вермахта истребительные команды, составленные из специально отобранных вояк. Несколько позже была утверждена и инструкция, согласно которой в команды «охотников» следовало отбирать опытных, бесстрашных и хорошо подготовленных солдат и унтер-офицеров, способных успешно действовать в любой обстановке.

На должности командиров рекомендовалось назначать инициативных офицеров, знакомых с тактикой партизанской войны и увлекающихся спортивной охотой. Впрочем, со слов того же деда, «охотничьи команды», зачастую набирались из солдат «штрафных» частей. Командирами у них были офицеры, тоже имевшие дисциплинарные взыскания.

Мой боевой старикан рассказывал, что при отборе в истребительные команды требовался совершенно иной подход, чем при формировании боевых подразделений. Лучшими бойцами в борьбе с партизанами, чаще всего, были так называемые «отчаянные головы», а в их характеристиках можно было найти замечание «не поддающийся воспитанию». Одним словом, конкретные отморозки!

От этих людей не требовалась хорошая военная подготовка. В таком деле необходим был инстинкт, навыки человека, близкого к природе, поэтому предпочтение отдавалась военнослужащим, работавшим до войны егерями и лесниками.

В численном отношении ягдкоманда обычно не превышала роту, а это около 80-ти человек! И состояла, как правило, из четырех взводов по 15−20-ть бойцов. Каждый взвод имел на вооружении до трех ручных пулеметов и, хотя бы одну снайперскую винтовку. Члены команды также были вооружены автоматическим оружием —пистолетами-пулеметами МP-40. Если была возможность, «охотникам» выдавали даже легкие минометы.

В общем, серьёзная сила, о чем я сказал командиру отряда партизан.

— Так-то да, — покивал товарищ Суровый, — но в Тарасовку покуда прислали всего лишь один взвод из ягдкоманды. Но наши люди, внедренные в комендатуру, сообщали, что вскоре ожидается прибытие и основного состава. А это плохо — звери там действительно матёрые. Но если всё получится, как вы задумали…

— Главное, не лезьте на рожон раньше времени! — строго предупредил я. — Только после того, как всё начнётся.

— Мои люди уже на местах, — произнес командир, — ждут сигнала. Как мы узнаем, когда пора начинать?

— Увидите, — пообещал я. — Если всё сработает, как предполагается — это будет очень сложно спутать с чем-то другим! — И недобро усмехнулся, на мгновение неосознанно пропустив самую небольшую толику дара по своим жилам.

Командир, а тем более священник это сразу почувствовали. Но, если товарищ Суровый этого не осознавал, просто зябко передернул плечами, и немного отодвинулся от меня, то вот батюшка Евлампий все прекрасно понял. И даже руку уже занес для крестного знамения, но сдержался, памятуя о присутствии непосвященного лица.

— А что вы такое хотите применить, товарищ Чума? — поинтересовался командир партизан, продолжая исподволь бросать на меня подозрительные взгляды, избегая прямого контакта. Он до сих ор не мог понять, отчего так резко переменил отношение к безобидному на вид молодому диверсанту. Что-то в нём неуловимо изменилось… Но вот что?

— Уже применил, — произнес я, после непродолжительной паузы. — Но вы же понимаете, товарищ Суровый, что конкретики не будет? — Это новый вид оружия. Секретный. Экспериментальный…

— Понимаю, понимаю, но… Хотя бы в общих чертах… — продолжал настаивать командир партизан, переборовший, наконец, слабое воздействие моего дара, и взглянувший мне в глаза. — Чтобы понимать, с чем мы имеем дело. Я не имею права рисковать своими людьми!

Я смерил партизанского командира тяжелым взглядом и узким прищуров глаз. Словно колеблюсь: говорить или нет. Наконец, когда пауза значительно затянулась, я согласно кивнул.

— Только в самых общих чертах, товарищ Суровый! Я думаю, вы понимаете всю полноту ответственности… — Многозначительно добавил я, незаметно стрельнув глазами в сторону батюшки.

Так-то особой нужды скрывать что-то от священника у меня не было. Но нужно же мне как-то набирать очки у командира партизан. Ведь так, или иначе, если моя диверсия будет удачной, информация обо мне однозначно уйдет «на верх». А вот там уже точно будут ломать голову, выясняя, что это за «диверсант» и что это за используемое оружие.

— Слушай, Евлаптич, а ты воды не захватил? — показав на мои руки, «по локоть» испачканные в крови, спросил товарищ Суровый.

— Сейчас принесу, — прогудел поп, если и заметивший эту уловку, то вида не подавший.

А ему и не надо, он куда лучше партизана знает, кто я на самом деле такой, и какими методами действую против оккупантов. И он отлично понимает, что раскрывать свою настоящую сущность я не намерен. А уж говорить о том, что против немцев применялось не секретное оружие, а средневековое колдовское проклятие, вообще из разряда небылиц.

Едва батюшка скрылся за дверью, я произнес:

— Вы точно доверяете этому священнику, товарищ Суровый?

— Пока с ним проблем не было, товарищ Чума. Он, хоть и поп, но сотрудничает с нами не за страх, а за совесть. Патриотизм не чужд даже религиозным гражданам… Даже тем, кто в своё время весьма претерпел от Советской власти. Это, кстати, послужило отличной легендой, для налаживания контактов с фрицами. Они ему даже церковь позволили открыть, и восстановить приход.

— Наслышан, — кивнул я.

— Но на всякий случай, товарищ Чума, — произнес командир, — бдительность всё равно терять не стоит!

— А вот это очень правильная позиция, — согласился я. — Советую и со мной поступать точно так же, — «резанул» я правду-матку. — Может быть я тоже… засланный казачок.

— А вот это, товарищ Чума, мы скоро выясним. Если всё пройдет так, как вы рассказали, сомневаться на какой вы стороне — не придётся. Такой глобальный ущерб, причинённый рейху лишь для того, чтобы к нам внедриться… Маловероятно.

— В логике вам не откажешь, товарищ Суровый, — усмехнулся я.

— Так что это за оружие? — вновь полюбопытствовал командир отряда.

— Слышали что-нибудь о биологическом оружии? — ответно спросил я его.

— Биологическом? — наморщил лоб товарищ Суровый, словно действительно пытался выудить отсутствующую в его мозгу информацию. — О химическом слышал, — признался он, — дядьку моего в Империалистическую под Болимовым[2] фриц хлором травил. Насилу выжил. А вот о биологическом и слышать не приходилось, — признался он. — А как это? Ты хоть это, на пальцах поясни, — попросил командир.

— Тут всё, на самом деле просто, — пожал я плечами. — Применять своеобразное биологическое оружия начали еще в древности, когда при осаде городов за крепостные стены перебрасывались трупы умерших от чумы, чтобы вызвать эпидемию среди защитников. При ощутимом недостатке средств гигиены, большой скученности подобные эпидемии развиваются очень быстро. Вы об эпидемиях чумы, холеры, да той же самой оспы, надеюсь, знаете?

— Да кто ж не знает, — печально усмехнулся командир, — у меня в отряде, почитай, у трети на лице черти горох молотили — сплошь рябые от оспы! А холера, так и вовсе — страшная вещь! У меня через неё в 23-ем половина родни на тот свет отошла! А ты, товарищ Чума, тут случайно не холеру… — С реальным испугом взглянул на меня командир партизан.

— Не волнуйтесь, товарищ Суровый, — поспешил я успокоить вдруг заерзавшего мужика. — Мною были применены новейшие разработки наших военных и учёных! О дизентерии слыхали?

— Ну, — нервно хохотнул командир, — то еще дерьмо! Ну, а кому в солдатах послужить довелось — так и вовсе не понаслышке с ней знаком. Редко кого эта доля минула… Ты это, хочешь сказать, — не смог сдержать довольной улыбки товарищ Суровый, которая на мгновение озарила его напряженное лицо, — обдрищутся фрицы перед смертью?

— Еще как обдрищутся — просто изойдут кровавым поносом! — подтвердил я. — Главное, не начните раньше времени! И никаких физических контактов!

— На этот счет не беспокойся, товарищ Чума, — заверил меня командир отряда, наконец-то перейдя на «ты». Значит, какая-никакая степень доверия ко мне у него появилась. — Люди знают, что и как — Глафира, Акулинкина мамаша, уже всё популярно разъяснила… Хотя я бы на твоем месте, товарищ Чума, ей тоже бы слишком не доверял, — доверительно произнес он. — Вредитель она, да еще и с лагерным опытом. Так что держи ухо востро! Вот дочка у неё молодец! Давно ко мне в отряд просится, но бабка с мамашей ни в какую! А со Степанидой связываться — боком выйти может… — неожиданно признался он. — Слишком много с ней нехороших совпадений связано, так и хочется плюнуть чрез левое плечо.

Вот оно даже как? А бабулька-то, действительно настоящей ведьмой была, раз её даже командир партизанского отряда, коммунист партиец, опасается. Молодец, бабка — так всю округу выдрессировать, это надо уметь! Теперь надо, чтобы меня фрицы не только опасались, но и боялись, как настоящей чумы!

— Так это, товарищ Суровый, померла бабка вчера, — поставил я в известность командира, — сам хоронить помогал.

— Да? Не знал… — покачал головой он. — Пусть земля ей пухом — со странностями бабка была.

Дверь, скрипнув, открылась, и на пороге появился батюшка. Следом за ним, просколзнув у него буквально между ног, в помещение ворвался паренек лет двенадцати.

— Товарищ командир, — бодро отрапортовал он, — товарищ политрук сообщил, что почти все фрицы откушали… И там, вроде бы, какое-то веселье началось…

— Веселье? — вновь наморщил лоб командир. — А, вот оно что! — вспомнив о дизентерии, рассмеялся он вслух. — Что ж, товарищ Чума, пойдёмте, оценим, чего вы здесь натворили…

[1] Тайная полевая полиция (нем. Geheime Feldpolizei — GFP — ГФП, «Гехайме фельдполицай»; другой вариант перевода — тайная военная полиция) — секретная военная полиция нацистской Германии.

[2] В Первую мировую войну на Восточном фронте немцы впервые применили против русских войск ОВ (газообразный хлор) в мае-июне (по старому стилю) 1915 года под Болимовым (польск. Bolimów) в Польше (округ Скерневице). Всего против русских войск под Болимовым было проведено пять химических атак.