Трагедии моря

Два больших отряда млекопитающих сделали море своим домом. Один из них — киты. Другой — ластоногие. Последний включает тюленей, моржей и родственных им обитателей водной среды, чьи задние ноги трансформировались в плавники, или ласты. Наземные предки ластоногих переселились в мир океана позже, чем прародители китов, и тем не менее они жили там задолго до того, как на нашей планете появились первьп доисторические люди.

Мы знали и знаем о ластоногих гораздо больше, чем о китах, поскольку большинство из них сохранили тесную связь с наземным миром. Названия, которые мы им давали, говорят о том, что мы видели в них сходство с привычными для нас существами: морская лошадь, морская корова, морской волк, морской слон, морской лев и т. д. и т. п.

Когда первые европейские искатели приключений заплыли в северо-западные воды на побережье Нового Света, они обнаружили в здешних морях множество ластоногих, среди которых выделялись пять основных видов. Одним из них был огромный морж. Два других, тевяк, или серый (длинномордый) тюлень, и обыкновенный, или пятнистый, тюлень, жили отдельными стадами и были тесно связаны с побережьем и островами, где на лежбищах у них рождалось потомство. Другие два вида — лысун, или гренландский тюлень, и хохлач^{109} — жили и все еще живут в различных районах Арктики. В летнее время их можно встретить в высоких широтах арктических морей. Зимой и ранней весной их огромные скопления можно найти в заливе Св. Лаврентия и к северу от Ньюфаундленда, где они на плавучих льдах рождают своих детенышей. Эти два вида — обитатели ледяного царства и редко выходят на сушу по своей воле.

В первобытные времена число ластоногих, по всей вероятности, было удивительно велико. Только постоянных обитателей арктических морей насчитывалось, наверное, не меньше десяти миллионов. С началом промысловой деятельности европейцев на северо-восточном побережье Американского континента все пять основных видов ластоногих стали, если можно так выразиться, зерном для помола на мельнице человеческой жадности. Один вид был полностью истреблен, а численность другого настолько уменьшилась, что одно время его считали исчезнувшим в Северной Америке. Остальные три понесли (и продолжают нести) огромные потери от рук человека, и, если это опустошение не остановить, оно вполне может оказаться для них смертельным. Среди облеченных властью людей, которым общество вверило охрану «наших диких животных», встречаются, как мы убедимся, и такие, кто обязался как раз завершить уничтожение ластоногих.

Глава 16 Моржи

Все острова на свете подернуты дымкой таинственности, но немногие из них столь загадочны, как затерянный в огромной Атлантике, в сотне миль от берегов Новой Шотландии, остров Сейбл. Этот сверкающий белым песком серповидный осколок суши кажется совершенно случайным там, где вроде никакой суше быть не положено. Невидимые глазу отмели на протяжении многих миль огибают концы его полумесяца, образуя парную с берегом косу, собравшую полную жатву людей и кораблей — недаром острову дано зловещее прозвище «Кладбища Северной Атлантики».

Такова мрачная сторона его истории, но когда перед взором наших европейских предков впервые промелькнул его искривленный берег, остров был полон жизни. Давайте представим себе его таким, каким его открыли в начале 1500-х годов.

…Июньский день. Небесная высь исчерчена веточками перистых облаков. Порывистый северо-восточный бриз предвещает ненастную погоду, но пока что над безымянным островом, на который еще не ступила нога человека, полыхает жаром яркое солнце.

Тяжелые волны неспокойного океана точат белый песчаный берег; но на сверкающем белизной серпе то там, то здесь проступают какие-то бесформенные пятна, каждое площадью в несколько акров. Если повнимательнее приглядеться, то увидишь, что их образуют тысячи громадных веретенообразных тел, так тесно скучившихся, что они кажутся почти единым целым. Большинство животных растянулось на спине в состоянии сонной апатии, беспечно подставив солнцу уже начавшее розоветь брюхо.

Пучеглазой мордой, колкими усами, толстыми морщинистыми щеками и двойным подбородком они отдаленно напоминают полковника Блимпса[112], разве что каждый из зверей, независимо от пола или возраста, наделен парой отполированных, изогнутых книзу клыков цвета слоновой кости. Те, что украшают полуторатонных самцов-производите-лей, — длиной с предплечье, а толщиной (у основания) — с запястье человеческой руки. Сверкая на солнце, они придают их тучным обладателям грозный вид первобытной мощи, таящей страшную угрозу, случись кому-нибудь разозлить этих животных. Вот какие они, «слоны» морской стихии — моржи.

Какими бы грозными ни казались эти живые глыбы, заполнившие длинную полосу песчаного пляжа, словно отдыхающие у моря люди, они все же чем-то вызывают к себе невольную симпатию. Может быть, тем, что они так явно наслаждаются жизнью? Но не все лентяйничают на песке. Сразу за разбивающейся о берег волной расположились, подставляя солнцу свои бока, самки, бдительно наблюдающие за резвящимися в прибое малышами.

В воде эти с виду неуклюжие создания превращаются в гладких и гибких властителей иной стихии, с которой им вообще не стоило бы расставаться, если бы не потребность рожать детенышей, наслаждаться любовью и солнечными ваннами. Вода — вот подлинная среда их обитания, навсегда ставшая ею с тех пор, как их предки покинули сушу несчетные миллионы лет назад.

Достигая четырехметровой длины и обладая развитой мускулатурой, одетые в толстую, прочную как броня шкуру, взрослые моржи не ведают страха в мире океана. Общительные и миролюбивые по натуре, за исключением случаев, когда они защищают своих сородичей, они живут гармоничной жизнью, как и все моржовое племя северного полушария. В былые времена оно было весьма многочисленным в водах Атлантического побережья Северной Америки до самого Кейп-Кода на юге, а также до островов Королевы Шарлотты на ее Тихоокеанском побережье. Они недурно проводили время, легко ныряя на прибрежных банках за устрицами, мидиями, двустворчатыми и брюхоногими моллюсками или нежась на залитом солнцем берегу.

Так они и жили примерно пятьсот лет тому назад, когда на них впервые натолкнулись пришельцы из Европы.

Несколько лет назад в ленинградском музее Института Арктики и Антарктики мне дали подержать тяжелый кусок древней кости с искусно выполненной резьбой. За хозяина был археолог с Чукотки, который задавал мне загадки. «Что это такое. как по-вашему?» — спросил он меня

«Слоновая кость? — пробовал я отгадать. — Может быть, бивень слона… или мамонта?»

«Верно, кость. Рукоятка меча из астраханских раскопок на древнем торговом пути в Персию. Возможно, пятый век. Но это — морж… по-вашему — «волрус». А известно ли Вам. что в те далекие времена бивни моржей ценились дороже, чем слоновая кость?»

Мне это не было известно, и я был заинтригован. Чтобы утолить мое любопытство, мой друг показал мне датированное IX веком письмо одного московского князя, плененного татарами, за освобождение которого был назначен выкуп в 114 фунтов золота или… столько же фунтов моржовых бивней. Я узнал также, что с глубокой древности до 1600 года нашей эры моржовая кость была одним из наиболее ценных и желанных товаров. Небольшие по размеру[113] и удобные для транспортировки бивни служили расчетной валютой в виде естественных «слитков» или ценным материалом для изготовления резных предметов и украшений.

«Моржовый клык, — рассказывал мой попутчик, — более двух тысячелетий считался «белым золотом» в Северной Европе и во многих частях Азии. Не странно ли, что такому чудищу довелось стать столь значительным источником обогащения?»

Извлекать доход можно было не только из «слоновой» кости моржей. Прочную шкуру взрослого самца не брала мушкетная пуля, и кожа из моржовой шкуры лучше бронзовых щитов защищала от секущих и колющих ударов холодного оружия. Именно поэтому в течение многих веков изготовители щитов и их военная клиентура отдавали предпочтение самой дорогостоящей моржовой шкуре.

Находили ей и другое применение. Из шкуры одного моржа можно было выкроить, разрезав ее по спирали, до девяноста метров узкой полосы. Пропитанный моржовым жиром, такой канат не уступал канатам из растительных волокон, превосходя их в гибкости и прочности. С давних пор в течение долгого времени мореходы северных морей предпочитали оснащать свои корабли только такими канатами.

На этих кораблях пользовались еще одним продуктом — смолообразным веществом, получаемым от выпаривания кипящего моржового жира. Эта вязкая черная масса использовалась для шпаклёвки швов и просмолки обшивки, чтобы защитить ее от корабельных древоточцев. Первый известный нам корабль европейцев, успешно пересекший Северную Атлантику, был «Кнорр» исландского купца Бьярни Херельфссона, который достиг Ньюфаундленда в 985 году. По всей вероятности, он был оснащен такелажем из полос моржовой шкуры, пропитанных моржовым жиром.

Не одни северяне добывали моржей для своих нужд. Судя по костям, найденным в холмах из хозяйственных отбросов первобытного человека, моржи в те далекие времена встречались вплоть до Бискайского залива на юге и, похоже, до второго века нашей эры — в водах Ла-Манша. Однако по мере роста населения и совершенствования его уменья убивать племя моржей стало нести тяжелые потери, постепенно исчезая из более теплых морей. Последний морж на Балтике был убит еще в VII веке, а в течение следующего столетия охотники за бивнями и шкурой успели уничтожить моржей Северного моря, а также Фарерских, Оркнейских и Шетландских островов в Атлантике. В IX веке норвежский искатель приключений по имени Ок-тер сообщал, что моржи почти не попадаются в районе Норд-Капа — самого северного мыса в Европе. С уменьшением их числа росла их ценность, а следовательно, и напористость охотников, в результате чего уже в конце X века даже норвежским королям не удавалось найти достаточное количество моржовых шкур для обивки деревянных щитов, которые устанавливались вдоль планширя лх барказов, украшенных на носу головой дракона.

К XIII веку в водах около европейского материка моржи появлялись лишь в ледяных туманах Баренцева моря. В то время они уже становились легендой, и церковный летописец писал о них в следующих выражениях: «В [этих] северных водах водятся огромные, размером со слона, существа, которых называют «моржами» или «русскими моржами»… они здорово кусаются: если увидят, что могут поймать на морском берегу человека, они сразу бросаются на него и рвут его зубами… эти звери имеют голову, похожую на бычью, и густую, как солома, шерсть… с помощью своих клыков они, как по лестнице, поднимаются на самые верхушки скал, где питаются росистой травой. На скалах они быстро засыпают крепким сном, после чего рыбаки тут же подбегают к ним, вспарывают часть шкуры у хвоста, отделяя ее от сала; к этому лоскуту шкуры они привязывают очень прочную веревку, конец которой они закрепляют за выступ скалы или за дерево. Потом они мечут из пращи камни в голову спящего моржа, поднимают его от сна и гонят его вниз со скалы, сдирая с него большую часть шкуры, к которой привязана веревка. Обессиленный, испуганный и полумертвый, он становится богатой добычей, особенно из-за клыков, которые очень высоко ценятся у скифов, московитов, русских и татар».

Хотя европейское стадо моржей и сократилось до количества, которое почти оправдывало столь фантастические истории, клыки и шкуры моржей продолжали появляться на европейских рынках, где цена на них непрерывно росла. Вместе с тем эти товары поступали из таких дальних мест, которые сами по себе казались полумифическими.

Таинственный остров Туле, столетиями смутно мерцавший на западном горизонте Европы до самого начала христианской эры, был в начале IX века захвачен первопроходцами-викингами. В Исландии, как они назвали этот остров, они обнаружили огромную популяцию «волрусов», которую с такой алчностью стали превращать в «белое золото», что очень скоро приток его начал иссякать. Посему викинги отправились дальше в окутанные туманами северо-западные моря, где и нашли новые стада моржей на островном «континенте» Гренландии. После 1000 года н. э. именно с этого аванпоста на самом краю известного в то время мира и продолжали поступать изделия из «волруса» на европейские рынки.

Однако гренландские охотники на моржей, неосторожно прильнув к пиршественной чаше запасов западных моржей, не смогли выдержать жестоких штормов и низких температур. Их поселения постепенно приходили в упадок и вымирали, пока в конце XV века не иссякла последняя струйка товаров из «волруса», текущая оттуда в Европу. Как раз в этот критический момент Европа открыла существование множества «волрусов» в «Западном Океане».

Кто первым сделал это открытие — осталось неизвестным. Возможно, это были португальцы братья Гаспар и Мигель Корте-Риал, которые в 1501 и 1502 годах исследовали воды северо-восточного побережья Америки. Во всяком случае, некий Педро Рейналь, плававший вместе с ними, нарисовал карту, на которой у побережья Новой Шотландии значится остров под названием Санта-Крус. Это и есть остров Сейбл, и кто бы его ни открыл, не мог не заметить, множества моржей, для которых эта кривая песчаная коса была что называется родным домом.

Остров Сейбл имеет около сором километров в длину и возвышается над морем в центре банки того же названия — огромного подводного плато, примечательного обилием не только рыбы, но и моллюсков, устилающих дно подводных пастбищ. Не многие банки мира могут тягаться с этой по обилию моллюсков. Правда, известна еще одна такая банка (о ней речь впереди), которая до середины XVIII века служила пастбищем для 100 000 моржей. В то же время мы можем предполагать, что остров Сейбл и окружающие его банки служили пристанищем для не меньшего, если не большего количества моржей. Суда древних мореходов волей-неволей должны были плыть мимо острова через воды, изобилующие лоснящимися «бегемотами», высовывавшими из воды свои морды с блестящими от влаги бивнями, чтобы с дерзким любопытством взглянуть на непрошеных гостей.

Открытие моржовых легионов на острове Сейбл сулило «золотое дно для добытчиков ворвани и породило взрыв алчности, сравнимый с тем, который сопутствовал открытию в нашем веке месторождений нефти в Северном море и на Аляске. И эксплуатация запасов моржей началась с заслуживающими того же сравнения энергией и… жестокостью.

Промысел моржей на острове Сейбл был сопряжен с определенным риском из-за непогоды, поскольку, кроме как в редкие дни со штилем, подходить к нему было исключительно опасно, к тому же там не было гаваней, где корабли могли бы укрыться от штормов. И тем не менее корабли все-таки отправлялись на Сейбл, рассчитывая прибыть на остров в мае — начале июня, когда основная часть популяции моржей выходит на берег для размножения. Из-за штормов и туманов рейс мог продолжаться целый месяц и дольше. Даже когда впереди уже виднелись очертания низких песчаных дюн, потрепанные штормами суда нередко были вынуждены целыми днями лавировать в море (с риском потерпеть крушение) в ожидании временного затишья, когда можно будет спустить в гремящий прибой небольшие шлюпки, чтобы высадить на берег охотников с их снаряжением. Как только операция по высадке завершалась, корабли спешили уйти из полосы ревущего прибоя и направлялись в безопасные гавани на материке, где они могли заняться летним промыслом трески.

А те, кто высаживался на острове, оказывались в самой гуще кипящей вокруг жизни. Воды, окружающие остров, изобиловали моржами, тюленями, морскими свиньями и китами. Небо оглашалось криками бесчисленных стай морских птиц, Солоноводную лагуну, протянувшуюся до центра острова, заполонили утки, чьи гнезда, полускрытые под пучками растущей ча дюнах травы, были столь многочисленными, что человек с трудом пробирался между ними. Воды лагуны и внешнего берега кишели омарами, двустворчатыми моллюсками, сельдью и макрелью. Короче говоря, остров и небо над ним были щедро наполнены жизнью, которая до нашествия европейцев никогда не знала мертвой хватки кровавой руки человека.

Нельзя сказать, что остров был негостеприимен к людям. На нем присутствовали жалящие насекомые, считавшиеся сущим бедствием на материке Нового Света; заполняемые во время дождей водоемы обеспечивали людей пресной водой. Правда, — а острове не росли деревья, зато за многие тысячелетия ветер нанес груды плавника за линию штормового прилива. Погода могла быть ненастной, но летом температура воздуха держалась на обычном для этого сезона уровне и часто светило солнце. На острове обильно произрастали ежевика, клюква и люпин. В прежние времена забредшему на него путнику остров мог показаться почти идиллией. Но для тех, кто пришел туда за моржовым жиром, образом жизни была бойня.

Среди переправленных на остров с риском для жизни основных орудий и снаряжения были окованные железом дубинки, топоры, двуручные остроги, разделочные ножи, глиняные кирпичи, медные котлы, связки дубовых бочарных клепок и ивовых прутьев. Котлы устанавливались над ямами для костров, вырытыми в песке и выложенными кирпичом. Бондари делали бочки для ворвани. Под прикрытием редких дюн на берегу сооружались шалаши из парусины и плавника.

Спешно закончив все приготовления, отряды промысловиков отправлялись на пляжи, где всюду, куда ни кинешь взгляд, виднелись плотные ряды моржей.

До нас не дошли рассказы очевидцев о том, как в те давние времена происходила эта бойня на острове Сейбл, зато мы располагаем описанием аналогичной процедуры на острове Медвежий в 300 милях к северу от Норвегии, где в 1603 году судно дальнего плавания Англо-Московской компании обнаружило дотоле неизвестное стадо европейского «волруса». Автором описания того, что за этим последовало, был член экипажа по имени Йонас Пуль.

«Мы увидели песчаную бухту, вошли в нее и бросили якорь. Не успели мы свернуть паруса, как заметили, что рядом с нашим судном плавает множество моржей, и услышали громкий шум — казалось, что ревет сотня львов. Мы были просто поражены, увидев множество морских чудищ, скучившихся [на берегу] словно стада свиней».

Однако одно дело — увидеть их, и совсем другое — убить. Эти люди почти ничего не знали о моржах и откровенно побаивались их.

«Наконец мы решились выстрелить в них, не представляя себе, могут ли они быстро напасть на нас или нет».

Но ружья того времени оказались недостаточно эффективными против массивных черепов и защитной брони шкур этих животных.

«Некоторые моржи, получив пулю в тело, приподнимали голову и снова занимали прежнее положение. Другие с пятью-шестью пулями уходили в море — подумать только, какой силой нужно было для этого обладать. Израсходовав весь запас пуль, мы стали выбивать им глаза зарядами мелкой дроби, затем подходили к ослепшим моржам и раскраивали им черепа топором, взятым у нашего плотника. Но, как мы ни старались, мы сумели убить всего пятнадцать штук».

Клыков и жира, добытых с полутора десятков моржей, оказалось вполне достаточно, чтобы возбудить аппетит Московской компании, и команды, направленные в следующем году на забой моржей, очевидно, были проинструктированы, как эта работа делалась в Новом Свете.

«В прошлом году мы убивали их из ружей, не думая о том, что их шкуру пробивает копье, но теперь мы знаем, что это возможно, если умело нанести удар; в противном случае можно ударить изо всех сил и либо не проткнуть шкуру, либо, попав в кость, повредить копье; и тогда морж мог передними ластами ударить и согнуть или сломать копье».

Освоившись с этой работой, команда Пуля убила в тот год около 400 моржей и увезла к своим берегам одиннадцать тонн жира (примерно 2300 галлонов) и несколько бочонков бивней. А на следующий год они уже стали настоящими профессионалами. Как-то раз Йонас Пуль пошел во главе отряда из одиннадцати охотников вдоль берегового лежбища моржей, расставляя людей на расстоянии около 20 метров друг от друга, пока не сблизился с вожаком другой группы, зашедшей с противоположной стороны. Действуя таким образом, они «отрезали моржей от моря».

Затем охотники двинулись цепочкой в глубь острова, нанося удары копьями в живот или горло всем попадавшимся на их пути моржам; несколько животных они убили, но еще больше ранили, сея среди моржей такую панику, что обезумевшие от страха звери бросились прочь от моря — их единственной надежды на спасение, — туда, где их поджидали ножи и топоры охотников.

«Не прошло и шести часов, как мы убили до шести — восьми сотен зверей… После десяти дней усердной работы мы взяли на борт 22 тонны моржового жира и три бочки моржовых клыков».

За восемь сезонов после первого нашествия Пуля стадо моржей на острове Медвежий понесло такие потери, что от первоначальной численности в 10 000 —20 000 голов осталось в живых лишь несколько животных, которые уже не представляли промыслового значения. Для сравнения напомним, что первоначальная численность стада моржей на острове Сейбл была столь огромной, что позволила вести прибыльный промысел на протяжении почти двух веков.

Через несколько десятилетий после первого визита португальцев остров Сейбл на время выскользнул из-под их контроля и стал источником каких-то «ценных товаров» для некоего Жана Анго — состоятельного судовладельца из Гавра, который с 1510 по 1515 год снарядил на остров несколько экспедиций. После него остров освоил португальский купец, искатель приключений Жоао Альварес Фагундес, который владел островом до конца 1580-х годов, когда французы снова захватили Сейбл.

Новым «хозяином» острова стал предприниматель из Бретани, носивший высокопарное имя Труалю де Ля Рош маркиз де Ля Рош-Месгуэс. Его главным компаньоном был капитан дальнего плавания по фамилии Шеф д’Остель, и их совместное предпритие позволяет наглядно судить о том, какого сорта люди участвовали в «открытии» Нового Света и какими методами они действовали.

В обмен на клятвенное обещание во исполнение воли короля Франции открыть, захватить и заселить весь северо-восточный берег нового континента и отправить к праотцам местных дикарей-язычников Ля Рош получил от Генриха Наваррского королевскую грамоту, провозглашавшую его вице-королем и наместником короля на территориях Канады, Ньюфаундленда, Лабрадора, Норембеги и — что особенно важно — острова Сейбл.

Одних обещаний великих деяний вряд ли было достаточно для получения столь щедрого дара. Факты свидетельствуют о том, что тут не обошлось без широкого подкупа. Когда Ля Рош получил королевскую грамоту, он был на краю банкротства. Ничуть не смущаясь этим обстоятельством, он воспользовался своими новыми полномочиями вице-короля, чтобы заполучить в свое распоряжение ряд узников из тюрем Бретани и Нормандии якобы с целью сделать из них в Новом Свете колонистов. На деле же он стал отпускать их на волю во Франции за звонкую монету. Эта мошенническая операция так здорово сработала, что Ля Рош еще раз повторил ее, заполучив 250 заключенных. Из них он оставил себе сорок так называемых «подонков общества», предоставив свободу узникам «лучшего сорта» в обмен на достаточное количество золота для… снаряжения экспедиции.

Флотилия, которой предстояли великие свершения, состояла из двух небольших рыболовных смэков[114]. В темный вонючий трюм одного из них затолкнули сорок закованных в кандалы «колонистов» под присмотром десятка вооруженных мушкетами наемников. Как ни странно, вице-король не взял курс на огромный материк — главную часть своих новых владений. Вместо этого он пошел на остров Сейбл, где, как только позволила погода, он высадил своих «колонистов», их охранников и надсмотрщиков, и выгрузил скудный запас провианта. После этого Ля Рош и Шеф д’Остель направились к побережью материка, где, вероятно, занялись промыслом трески и откуда осенью вернулись прямо во Францию. Там вице-король нагло заявил, что из-за неблагоприятной погоды он не смог основать колонии нигде больше, как на острове Сейбл! В результате этой вполне удачной махинации Ля Рош достиг своей цели, получив в полное владение остров Сейбл с его богатствами в виде моржового жира и клыков.

О ценности этого «маленького Эльдорадо» можно судить по тому факту, что французское правительство в то время выплачивало субсидию в размере одного экю за каждую бочку ворвани, выгруженную в каком-либо французском порту, и до своей кончины в 1606 году Ля Рош только на одной этой субсидии заработал 24 000 экю. Поскольку для получения одной бочки ворвани нужно было убить от двух до четырех моржей (в зависимости от возраста животного и сезона), невольники Ля Роша за весь восьмилетний период его исключительного владения островом Сейбл, вероятно, уничтожили порядка 50 000 моржей плюс неустановленное число тюленей.

Шеф д’Остель обычно каждый год навещал «колонию», чтобы забрать груз и оставить провиант. В 1602 году он на остров не пришел. На следующий год заключенные подняли мятеж и перебили всех охранников и надзирателей. Когда Шеф д’Остель вернулся на остров в 1603 году, он будто бы застал там в живых только одиннадцать узников, хотя вполне возможно, что он и его головорезы-бретонцы выследили и убили из мести большую часть невольников.

То, что невольники действительно подвергались на острове жестокому обращению, подтвердили последующие события. Когда грязных оборванцев, одетых в одежду из самодельных тюленьих шкур, привели в ручных кандалах к королю Генриху для наказания, король был так тронут их рассказами о перенесенных страданиях, что не только выпустил их на свободу, но и выдал каждому по 50 экю в качестве компенсации. История умалчивает о том, как реагировали Ля Рош и Шеф д’Остель на это выражение королевской благотворительности.

Преемники Ля Роша сохраняли французскую монополию на остров примерно до 1630 года, после чего они были вынуждены поделиться сокровищами Сейбла с английскими колонистами — рыбаками из залива Массачусетс. Последние не собирались устраивать собственные береговые предприятия, довольствуясь вылазками на лежбища и французские базы. За один такой набег они добыли в 1641 году 400 пар бивней, выручив за них в Бостоне сумму, равную 10 000 долларов в современном исчислении. Моржовая кость все еще считалась «белым золотом», и жители Новой Англии выходили на добычу своей доли; помимо набегов на Сейбл, они прочесывали участки собственного берега, где находились лежбища моржей (возможно, до самого Кейп-Кода на юге), в результате чего примерно к 1700 году моржи были уничтожены, по-видимому, на всем побережье к югу от Новой Шотландии. Последний морж, которого убили в 1754 году в заливе Массачусетс, скорее всего, забрел туда из северных краев.

Даже огромные стада моржей, часто посещавшие банку острова Сейбл, не могли бесконечно противостоять столь необузданному хищничеству. Где-то между 1680 и 1710 годами пришла весна, когда на пляже Сейбла больше не оказалось громадных существ, которые раньше несчетными тысячами собирались на теплом песке. С тех пор никто никогда больше не видел там живого моржа.

В течение последующего столетии полулегендарный Сейбл жил в ореоле пугавшей моряков таинственности. пока в начале XIX века на острове не построили маяки и не поселили на нем команду спасателей. Теперь одинокий всадник, объезжая пустынный берег на полудиком пони, случалось, натыкался на скелеты моржей, только что обнаженных вечнозыбучими песками. Но эти огромные кости выглядели столь допотопными, будто они появились там задолго до тоге, как европейцы впервые пересекли «Западный Океан».

Бесчисленные в прошлом легионы моржей, похороненные в песках острова Сейбл, уже исчезают и из нашей памяти. Современная история почти не упоминает о клыкастом племени, когда-то обитавшем на острове, и с том, как и почему оно погибло. Но и в наше время обстановка на Сейбле предвещает недоброе: гигантские буровые вышки на острове и вокруг него вонзают свои стальные хоботы глубоко в дно океана в поисках богатства, которое португальцы впервые нашли там пятьсот лет тому назад и имя которому — горючее.

Стадо моржей на острове Сейбл было хотя и богатой, но всего лишь окраинной колонией племени, главная цитадель которого находилась в заливе Св. Лаврентия. Южную часть этого внутреннего моря образует округлой формы бассейн диаметром более 350 километров, ограниченный островом Кейп-Бретон с востока, островом Принца Эдуарда и проливом Нортамберленд с юга и полуостровом Гаспе с запада. Почти в центре этого бассейна возвышается архипелаг Магдален.

В этом мелководном бассейне многие океанские течения смешиваются с богатыми питательными веществами пресными водами реки Св. Лаврентия и системы Великих озер. В своем первобытном состоянии бассейн являлся одним из наиболее продуктивных в мире пастбищ, населенных бесчисленным множеством беспозвоночных, в том числе и моллюсками, составляющими почти неистощимый источник основной пищи моржей. Кроме того, окрестные берега на многие сотни километров состояли из песчаных пляжей, достаточно просторных для того, чтобы неисчислимые тысячи моржей выходили на них спариваться, рожать детенышей или просто дремать на летнем солнцепеке.

Но возможно ли, чтобы животное, которого мы сегодня знаем лишь как обитателя холодных арктических морей, когда-то водилось в этих водах, расположенных более чем за 2300 километров к югу от Северного полярного круга и менее чем за 730 километров к северу от города Нью-Йорк? Да, возможно, именно так оно и было: этот район был самым сердцем обители атлантического племени моржей.

Первыми европейцами, нанесшими удар в это сердце еще в первом десятилетии XVI века, были, по-видимому, испанские баски; впрочем, за ними тут же последовали промысловики из других стран. Примерно в 1519 году все тот же Жоао Фагундес, промышлявший моржей на острове Сейбл, предпринял с целью разведки вылазку в залив Св. Лаврентия. Далее я попытаюсь воссоздать обстановку, которую он мог застать в регионе в то время.

Проникнув в залив Св. Лаврентия через пролив Кабота или через пролив Кансо, его каравелла с характерным высоким полуютом медленно продвигается на запад проливом Нортамбер-ленд, оставляя за собой по левому борту лесистые берега Новой Шотландии и Нью-Брансуика. С правого борта видны пляжи и илистые, цвета красной охры банки острова Принца Эдуарда. Вокруг — на суше, в воздухе и в море — всюду кипит жизнь.

В водах пролива косяки сельди и макрели. Их миллионы, и они кажутся почти монолитной массой живой плоти. В воздухе над их головами кружатся и большими стаями пикируют на них морские птицы. Мощные фаланги трески гоняются за своей добычей, так взмучивая воду, будто идет извержение подводного вулкана. Тысячи тевяков[115] с любопытством провожают своими темными глазами проплывающий мимо корабль. Стаи китов, крупных и мелких, столь многочисленны, что временами каравелле приходится уступать им дорогу.

Но, что интересует Фагундеса больше всего, так это легионы моржей — и те, что сгрудились на пляжах, песчаных косах и илистых отмелях, и те, чьи любопытные морды все чаще возникают на поверхности воды вокруг движущегося судна, пока не заполняют все окружающее пространство, делая его похожим на вырубленный лес с торчащими пнями.

По мере того как каравелла выходит из пролива и открывается южный берег залива Шалёр, кланы моржей становятся все более многочисленными. Громадные скопления животных расположились на низких берегах островов Шиппиган и Миску, затемняя своими сонными тушами целые акры желтого песка и зеленой травы.

Теперь лоцман направляет судно на северо-восток, в открытые воды большого бассейна. После дневного перехода наблюдатель замечает на горизонте появление ряда низких, подернутых дымкой бугров. По мере приближения судна они превращаются в цепочку лесистых островов, обрамленных скалами из красного песчаника и соединенных друг с другом многими километрами ослепительно белых пляжей. Это и есть архипелаг островов Магдален, и их-то Фагундес и должен был считать главной цитаделью западного племени моржей.

Магдалены включают девять наиболее крупных островов, из которых семь соединены между собою широкими пляжами, между которыми простираются обширные соленоводные лагуны. Связанная между собой цепочка островов протянулась на семьдесят с лишним километров, а общая длина ее береговой линии, включая морские и обрамляющие лагуны пляжи, составляет более 200 километров. Отделенные от ближайшего материкового берега сотней километров чистой воды, Магдалены, как и остров Сейбл, до вторжения европейцев, видимо, были необитаемы. Это обстоятельство в сочетании с защищенными лагунами, травянистыми лугами, лесистыми холмами и бесконечными пляжами сделали эти острова посреди полного жизни моря настоящим раем для водоплавающих птиц и морских млекопитающих, подобный которому вряд ли можно сыскать где-либо еще в северном полушарии.

Моржи хорошо это уяснили. По самым осторожным подсчетам, стадо моржей в центральной части залива Св. Лаврентия, когда на него впервые наткнулись европейцы, насчитывало не менее четверти миллиона особей. Или, выражаясь особенно доходчивым для захватчиков языком, более трехсот тысяч тонн живого мяса и… жира.

Во время визита Фагундеса баски еще прочно владели Магдаленами, и ему пришлось искать источники прибыли в других местах. В 1521 году он получил от короля Маноэля привилегию на основание в родном городе Виана компании по эксплуатации ресурсов в восьми определенных местностях Нового Света. Все восемь были островами или группами островов, и можно с достаточной уверенностью утверждать, что на пяти из них находились крупные лежбища моржей. К ним относились: группа островков Мадам в Чедабукто-Бей на Кейп-Бретоне, Сен-Пьер-э-Микелон и архипелаг Рамеа/Бергео на южном побережье Ньюфаундленда, острова Сейбл и Принца Эдуарда. Хотя в королевской привилегии не было упомянуто, какие именно ресурсы разрешается эксплуатировать (что обычно практиковалось для сокрытия коммерческой тайны), одним из запланированных предприятий называли мыловаренный завод. Нам также известно, что в то время в производстве мыла оливковое масло начала вытеснять ворвань (особенно из моржового жира). Поэтому можно почти не сомневаться, что основную долю прибыли компании приносили именно моржи.

Фагундес основал на острове Принца Эдуарда круглогодичное поселение — это была первая известная нам попытка европейцев обосноваться в Северной Америке со времен древних скандинавов. Французские источники обвиняют индейцев в разрушении этого поселка через какой-нибудь десяток лет после его основания, но есть сведения, что европейцы просто-напросто перевалили на местных жителей вину за свои собственные кровавые деяния. При этом сильные подозрения падают на самих французов, которые начали агрессивные набеги на «залежи белого золота» португальских и испанских басков в заливе Св. Лаврентия.

Я считаю, что заинтересованность французов в добыче «Зверя с Большими Клыками», как называли моржей древние бретонские моряки, была одним из главных побуждений, заставивших Жака Картье совершить его знаменитые рейсы в залив Св. Лаврентия в 1534 и 1535 годах. Взять хотя бы тот факт, что вскоре после того, как он разведал многие крупные лежбища моржей, его соотечественники-бретонцы начали силой вытеснять оттуда португальцев. Еще задолго до 1570 года французы захватили в свои руки лежбища моржей на берегах пролива Нортамберленд, островов Сен-Пьер-э-Микелон и Принца Эдуарда, а также на берегах залива Шалёр и прочно закрепились на Магдаленах. К 1580 году этот богатый архипелаг стал феодальным владением двух племянников Картье, которые в 1591 году предоставили лицензию на эксплуатацию его ресурсов другому предпринимателю из Сен-Мало, по имени Ля Курт де Пре-Равийон, с целью, как было сказано в лицензии, промысла зверя, известного в то время под названием «vaches marines»[116].

Именно в тот год англичане с опозданием осознали, какие богатства можно извлечь из промысла морских коров вводах Нового Света. Однажды, когда в начале сентября бристольский капер[117] «Плеже» крейсировал у островов Силли, его впередсмотрящий засек марселя[118] двух судов, направлявшихся к входу в Ла-Манш. «Плеже» подошел к ним с наветренной стороны, нагнал меньшее из двух, захватил его и отвел в Плимут.

Выяснилось, что это был «Бонавантюр», принадлежавший Ля Курту де Пре-Равийону и шедший к своим берегам из какого-то неизвестного морякам «Плеже» места в «Западном Океане», которое капитан плененного корабля называл островами Иль-де-Рам. Это был архипелаг Магдален, к которому англичане сразу воспылали интересом, как только узнали, что «Бонавантюр» был загружен «сорока тоннами ворвани» и большим количеством «шкур и клыков» — «продукции», добытой там летом в результате убийства 1500 «морских коров». Стоимость груза была оценена в 1500 фунтов стерлингов. Целое состояние по тем временам.

На допросе капитан «Бонавантюра» рассказал о том, что «остров… около 20 лиг в окружности, частью плоский, имеет отмели, и в апреле, мае и июне на его берег выходят многие тысячи морских зверей, чтобы дать жизнь потомству; звери эти очень крупные с парой больших клыков и толстой, как у буйвола, кожей; они не оставляют без присмотра своих детенышей. Мясо детенышей такое же вкусное, как телятина. Из жира пяти зверей получается целый бочонок ворвани, такой душистой, что если бы пустить ее на мыло, то испанский король, наверное, сжег бы часть своих оливковых рощ».

К этому можно добавить следующую запись, сделанную неутомимым летописцем английских путешествий Ричардом Хэклютом: «Эти звери такие же крупные, как быки… и их шкуры такие же большие, как бычьи… кожевники выделывают из них отличную кожу для щитов… клыки продавались ремесленникам для изготовления гребней и ножей по три шиллинга и восемь гроутов[119] за фунт, в то время как слоновая кость продавалась за половину этой суммы… Некий Александр Вудсон из Бристоля… искусный лекарь, показал мне один из клыков [с «Бонавантюра»] и уверял меня, что он проверил на своих пациентах целебное действие изготовленного из клыков лекарства и нашел, что оно такое же великолепное средство от отравления, как и лекарство из рога единорога».

Почуяв запах наживы, англичане прониклись лихорадочным желанием завладеть частью богатства, которое приносила «морская корова», однако никто не мог указать точного местонахождения «острова сокровищ». Проблему решили, наняв лоцмана из французских басков, Стефана Бокля, который должен был провести два судна на острова Магдален весной 1592 года. Одно из них добралось до места назначения, но лишь для того, чтобы убедиться, что «все подходящие места и гавани уже захвачены бретонцами из Сен-Мало и [французскими] басками из Сен-Жан-де-Лю-за». Капитан судна не отважился пробиться на остров силой и повернул не солоно хлебавши к родным берегам. В следующем году Бокль привел туда еще одно судно, но и его не допустили к острову. Наконец, в 1597 году консорциум лондонских купцов снарядил два тяжеловооруженных судна, «Чансвел» и «Хоупвел», с целью захватить Иль-де-Рам, выгнать оттуда французов и основать там постоянное поселение. Во что это вылилось, видно из следующего рапорта (который мы приводим в сокращенном виде) командира «Хоупвела» капитана Лея:

«14-го [июня] мы подошли к Острову Птиц [из группы островов Магдален] и увидели огромные стада моржей, или «морских быков», которые мирно дремали на скалах; однако, когда мы приблизились к ним на шлюпках, они бросились в море и с такой яростью пустились за нами в погоню, что мы были рады, что сумели уйти от них живыми. 18-го мы пришли к Иль-де-Рам и, достигнув гавани Хало-балино, направили в нее наши большие шлюпки, которые обнаружили там четыре корабля, два из Сен-Мало и два баскских из Сибибуро. Мы тут же ввели в гавань [наш «Хоугтвел»| и для пущей безопасности предложили им не сопротивляться и отдать нам их порох и оружие, боеприпасы и снаряжение.

Они на это не согласились, и тогда мы направили шлюпку с боевой командой, чтобы забрать у них порох и военное имущество. Когда [наши люди] ступили на борт их судов, они встретили вооруженное сопротивление, но, быстро справившись с ним, принялись тут же грабить басков.

Впоследствии команда нашего судна взбунтовалась, и более половины ее людей решили увести одно из захваченных нами судов. Но им помешали это сделать пришедшие из других гаваней на выручку захваченных судов соотечественники французов, которые на следующее утро сколотили отряд по меньшей мере из 200 французов и бретонцев, установили на берегу три пушки и приготовились драться с нами, [и], как только мы их увидали, они выпустили по нам не меньше сотни зарядов картечи. Кроме того, нас готовы были атаковать около 300 дикарей». Индейцев завезли туда с материка французы, с тем чтобы их руками делать грязную работу — убивать моржей.

Для капитана Лея, которому до этого везло, настала очередь идти на попятную. Когда французы захватили двух его людей, посланных им на берег для переговоров, он был вынужден выкупить их за порох и ядра, которые он раньше сам захватил у французов. Он сделал это с громкими заверениями в исключительной честности его намерений. Никто ему не поверил, и, когда он попытался вывести свое судно из гавани, французы отказались освободить с берега якорь, отданный на линии прилива, и ему пришлось обрубить якорный канат. Затем он попытался разведать дорогу через подводный бар, но сел на мель, где ему пришлось всю ночь дожидаться утреннего прилива, пребывая в страхе перед возможностью нападения «дикарей». Когда судно наконец снялось с мели, французы с берега проводили его ироническими насмешками.

Рейс капитана Лея ознаменовал конец почти двухвековых попыток англичан вклиниться в промысел моржей в заливе Св. Лаврентия. Впрочем, не столько сопротивление французов заставило англичан прекратить эти попытки, сколько, как мы уже знаем, то, что в первом десятилетии XVII века они обнаружили «собственных» моржей сначала на острове Медвежий и позже — на Шпицбергене.

На протяжении всего XVII века и значительной части XVIII залив Св. Лаврентия оставался, по существу, французским «озером», где промысел моржей был одним из наиболее доходных предприятий. На островах Магдален и Миску были созданы постоянно действующие перерабатывающие заводы с зимующими на островах работниками. В летнее время кипели жироварные котлы на береговых базах пролива Нортамберленд, на островах Принца Эдуарда и Антикости, на Kay-Хед (первоначально Си-Кау-Хед), Порт-о-Шуа и Сент-Джорджес-Бей на западном берегу Ньюфаундленда; на островах Минган и в бухте Севен-Айлендс на северном побережье залива Св. Лаврентия; и даже в верховьях реки Св. Лаврентия до самого острова Иль-о-Кудр в сотне километров от места, где сейчас находится город Квебек. Регулярно опустошались лежбища моржей и на Атлантическом побережье, и островах Новой Шотландии, и на Ньюфаундленде. Этот кровавый бизнес был настолько прибыльным, что Самюэль де Шамплейн оценивал годовой доход от добычи «морской коровы» и попутного промысла тюленей в сумме полмиллиона ливров, а один ливр был примерно равен одному фунту стерлингов, или месячному заработку рабочего.

Масштабы бойни ширились год от года… приближая неизбежный финал. Этапы истребления «морской коровы» можно проследить по постепенному исчезновению лежбищ. К 1680 году исчезли лежбища на берегах реки Св. Лаврентия. После 1704 года не осталось моржей на северном побережье одноименного с рекой залива. К 1710 году на острове Сейбл можно было встретить лишь кости «морских коров»; очевидно, та же картина наблюдалась на всех лежбищах Атлантического побережья от пролива Белл-Айл до южной границы размножения моржей.

И только в самом центре района сильно поредевшие стада сумели продержаться до конца первой половины XVIII века. Но уже в середине столетия случайный посетитель находил на острове Миску одни только кости, причем «в таком количестве, что они образовали искуственные морские пляжи… оставив памятник убитым «морским лошадям», переживший память об их убийцах».

Когда после завоевания Канады в 1763 году первый английский губернатор острова Принца Эдуарда приступил к выполнению своих обязанностей, одной из его первоочередных забот было сохранить промысел «морской коровы». Увы, он опоздал: обстановка на пляжах северного берега, где раньше находились огромные лежбища, в корне изменилась, и никакому губернатору не было под силу повернуть ее вспять.

Единственным оставшимся плацдармом моржового племени Западной Атлантики были острова Магдален. В 1765 году молодому морскому офицеру, лейтенанту королевского флота Халдиману поручили посетить этот архипелаг с целью изучения промысла «морской коровы». Его рапорт — единственный сохранившийся документ, свидетельствующий о том, как эта бойня осуществлялась в заливе Св. Лаврентия. Привожу его в сокращенном и слегка подредактированном мною виде.

«Места, где добывают «морских коров», называют echoiries[120] — пространство шириной от 100 до 600 футов вдоль береговой линии до верхней части песчаного берега — естественного склона, подчас такого крутого, что удивляешься, как такие неуклюжие животные вообще могли добраться до гребня.

Способ добычи «морских коров» состоит в следующем. Когда у прибрежной банки их собирается слишком много, вновь прибывающие с моря животные теснят ранее прибывших, слегка подталкивая их бивнями и стремясь занять их место. Давление постепенно нарастает, пока самых дальних от воды животных не выталкивают через банку так далеко в глубь берегового пляжа, что даже для прибывших последними остается место для отдыха; если их на пляже не беспокоят, то они обычно спят беспробудным сном.

Когда лежбище заполняется животными и их набирается столько, что охотники могут отрезать трем-четы-рем сотням путь к отступлению, тогда в вечерних сумерках десять-двена-дцать человек вооружаются кольями длиной до двенадцати футов. Нападают ночью, и главное — это следить за направлением ветра, который всегда должен дуть со стороны животных, чтобы они не могли учуять охотников.

Когда охотники подходят к берегу на расстояние 300–400 ярдов от леж бища, пятеро из них с кольями в руках отделяются от остальных и подбираются на четвереньках поближе к стаду с фланга и со стороны моря, отделяя от него высокую песчаную косу, на гребне которой расположились большая часть «морских коров». Беда, если животные, забравшиеся дальше всех на сушу, почувствуют малейшую опасность, — тогда они все разом развернутся и ринутся в сторону моря. В этом случае люди будут просто не в силах остановить их, и считается большой удачей, если движущаяся масса животных не задавит людей насмерть или не утопит их в море.

Изготовившись к атаке, первый охотник не сильно ударяет концом своего кола по задней части туловища ближней к нему «коровы», по возможности имитируя толкотню, создаваемую самими животными. Таким же образом он поступает со следующей, заставляя ее перемещаться в глубь пляжа. В это время кто-то из его товарищей страхует его с тыла от повреждений, которые ему могут нанести животные, находящиеся ближе к морю.

Так, продвигаясь к противоположной стороне лежбища, охотники создают своеобразный коридор, от которого они приступают к так называемым «отгонам». До сих пор они соблюдали полную тишину, но теперь начинают громко кричать и поднимают страшный шум, чтобы напугать и встревожить «морских коров», одновременно сигналя своим товарищам, чтобы они шли им на подмогу. И вот уже все люди выстроились вдоль линии отгона и ударами палок начинают гнать животных прочь от моря. «Коровам», повернувшим обратно с гребня песчаной косы, не дают уйти в море их собратья, — которых люди гонят им навстречу. Сталкиваясь, обе группы животных наваливаются друг на друга и образуют гору живых тел высотою до двадцати и более футов.

Люди продолжают орудовать кольями до тех пор, пока обессилившие животные не делают больше попыток убежать, после чего их разбивают на группы из 30–40 особей каждая и отгоняют в глубь острова к какому-нибудь месту, в миле от берега, где их убивают и срезают с них жир».

Техническая сторона отгона описана Халдиманом с достаточной точностью, но его описанию явно не хватает эмоциональной насыщенности.

Мы должны дополнить эту картину грохочущим прибоем, пенящимся от падающих в воду, вырвавшихся из окружения моржей и ревом сотен охваченных паникой, отрезанных от моря «бегемотов». Представим себе, что все это происходит в ветреную темень, лишь в конце отгона разрезаемую красными вспышками факелов. Представьте себе душевное состояние берущих отгон, ползущих на четвереньках людей, слишком хорошо понимающих, что в любой момент их может опрокинуть и раздавить черная лавина живой плоти. Представим себе мысленным взором, как, проклиная все и вся, скользят они по покрытому навозом песку, неистово колотя кольями по головам и телам «морских коров», увертываясь от одних и осыпая других легкими, в меру своих слабых человеческих сил, ударами.

Случалось, что люди погибали, хотя в общем-то регистрация несчастных случаев велась редко. И никто не знал, сколько их погибло в далеких краях ради того, чтобы в Европе пополнялись жиротопенные чаны и денежные мешки. Один старый магдаленец вспоминал, что его дед рассказывал об одном случае, когда ветер переменил направление в то время, как охотники проползали сквозь стадо. Семь человек были раздавлены, проткнуты бивнями или унесены с переломанными руками и ногами в море, где и утонули.

Поскольку за один сезон с одного лежбища можно было взять до четырех отгонов, необходимо было, учитывая прекрасное обоняние «морских коров», производить фактический убой не менее чем за полтора километра от лежбища, с тем чтобы вонь гниющего мяса не отпугивала моржей от пляжей. Как рассказывает нам Халдиман, это достигалось отгоном животных на достаточно удаленные места убоя. Несмотря на свои могучие силы, моржи, вынужденные с мучительным трудом двигаться по твердой почве и вязкому песку, довольно быстро уставали. И как их ни подгоняли удары дубинок и укусы обезумевших от ярости собак, им требовалось четыре-пять часов, чтобы протащиться всю эту долгую смертельную дорогу. Детеныши, уцелевшие в свалке на лежбище, обычно умирали по пути. На это не стоило обращать внимания: они все равно были слишком бедны жиром, чтобы иметь какую-то ценность, хотя случалось, что убийцы пользовались свежим мясом детенышей. К концу гона обессиленные звери достигали места убоя уже совершенно неспособными к сопротивлению, они лежали неподвижно, опустив головы и лишь хрипели от изнеможения.

Отделенное от скелета подкожное сало быстро «портилось» или разжижалось, утекая в почву, поэтому очередного моржа убивали только тогда, когда для его сала освобождалось место в жиротопенном котле. Но даже если два котла кипели круглые сутки, требовалось несколько дней, чтобы перетопить все сало, собранное за один отгон. За это время солнце, сначала выманившее «морских коров» на пляж, становилось их беспощадным мучителем. Оно палило так, что даже толстая шкура моржей давала трещины, сквозь которые по тяжело вздымавшимся бокам стекали вниз ручейки крови и жира. Воды не было, и по мере истончения струйки жизненных соков жажда становилась последней мукой агонизирующих животных.

В конце концов кто-нибудь наносил им последний удар. Во времена Халдимана это делалось выстрелом в голову «морской коровы» железным ядрышком диаметром в один дюйм из заряжаемого с дула оружия. Часто выстрел оказывался несмертельным и лишь оглушал животное. Не беда — шкуру сдирали заживо. Затем полностью срезали пласт подкожного сала, толщина которого осенью достигала не менее пятнадцати сантиметров, и вилами кидали его в кипящий котел. Голые скелеты бросали на месте, где они оставались до тех пор, пока вместе с сотнями гниющих трупов не разлагались, превращаясь в грязносальный песок и оставляя после себя лишь акры гнилых костей и невыносимую вонь.

В прежние времена бивни тщательно вырубались из черепов, но к 1760 году интерес к ним заметно упал. Массовый приток слоновой кости в Европу из Африки и Индии в конце концов привел к относительной девальвации стоимости моржовой кости. В 1800-х годах скупщик на Магдаленах платил один цент за каждый моржовый бивень приличного размера, который тогда еще можно было найти на островах. До конца лета «магдаленцы» обычно ухитрялись насобирать на бывших местах убоя больше двух тонн моржовых клыков. Однако к этому времени покупателей, заинтересованных приобрести это бывшее сокровище, уже не нашлось, и наш скупщик был вынужден загрузить им одну из своих шхун в качестве балласта.

К 1760 году изменение настроения европейского рынка обесценило и моржовые шкуры, и «овчинка» уже практически не стоила выделки. Не падал в цене один только жир. В 1767 году жир, полученный весной от одного моржа среднего размера, приносил доход, эквивалентный 20 долларам (по ценам 1984 года), а осенью от одного тучного самца можно было добыть жира на сумму до 60 долларов. К концу же следующего десятилетия цена на жир даже удвоилась! В освященном веками стиле петля человеческой алчности затягивалась все туже и туже.

С ростом цен на моржовый жир моржей истребляли все более интенсивно и беспощадно, быстро сокращая их численность. В то же время по мере сокращения количества моржей возрастала стоимость их жира. Спираль уничтожения с каждым витком все теснее стягивалась вокруг своих жертв.

Coup de grâce[121] был нанесен в 1762 году, когда правительство Великобритании предоставило двум бостонцам — некоему г-ну Томпсону и полковнику Гридли — монополию на промысел моржей на Магдаленах и в близлежащих водах. Впервые Гридли побывал на островах в последние дни войны с Францией, возможно сопровождая вице-адмирала Молиньё Шульдана, который привел туда британскую эскадру и был поражен, увидев «на каждом из островных лежбищ по семь-восемь тысяч моржей». За ними предприимчивому Гридли виделись тысячи фунтов стерлингов, готовых наполнить его карманы и карманы его друзей. И к 1765 году он имел все основания рассчитывать на это, ибо то, что ранее сообщал лейтенант Халдиман, было истинной правдой: «Магдалены, кажется, самое лучшее место в Северной Америке для добычи «морской коровы». Количество этих животных просто невероятно, приближаясь, насколько точной может быть такая оценка, к ста тысячам или более».

Людей Гридли в течение первого года пребывания на островах хватило для работы только на трех из одиннадцати постоянных лежбищ; тем не менее они в тот год убили около 25 000 моржей и добыли более 1000 бочек жира. На следующий год Гридли привез из Акадии на Магдалены двадцать семей французов, ранее занимавшихся промыслом моржей на острове Принца Эдуарда и в проливе Нортам-берленд.

В период между 1767 и 1774 годами его торговая фирма поставила на экспорт в Европу через Сент-Джонс на Ньюфаундленде моржового жира на объявленную стоимость почти в 11 000 фунтов стерлингов, или примерно на четверть миллиона долларов в ценах 1984 года. И это — не считая неизвестного количества жира, вывезенного на экспорт через порты Новой Англии.

Гридли и Томпсон нашли свое Эльдорадо, но они все же не были его единственными владельцами. После покорения Новой Франции хищные орды шхун из Новой Англии начали вторгаться в залив Св. Лаврентия, чтобы посмотреть, чем там можно поживиться. И вскоре они обнаружили «морских коров». Будучи непреклонными сторонниками принципов свободного предпринимательства, они не побоялись монополии Гридли и приступили к уничтожению моржей не только в окружающих Магдалены водах, но и непосредственно на островных лежбищах.

«Суда из Новой Англии подходят близко к берегу и стреляют по лежбищам моржей, иногда по недомыслию, а иной раз по злому умыслу, — писал Халдиман. — Капитан одного шлюпа, увидев, что берег острова Брион усеян «морскими коровами», безуспешно испробовал все способы, которые он смог придумать, для того, чтобы их поймать, пока, наконец, ему в голову не пришла несчастная мысль стрелять по ним с отмели перед лежбищем. В результате он добыл 18–20 бочек жира на такое же количество своей команды, а «коровы», ранее изобиловавшие на этом лежбище, больше никогда там не появлялись».

К 1774 году до ста судов из Новой Англии, занимавшихся в водах островов Магдален в основном промыслом сельди и трески, одновременно добывали моржей при первом удобном случае, и делали это, по словам обиженных «владельцев» островов, «безрассудным и варварским способом… разгоняя их и не давая им возможности размножаться». Охота со шхун была и на самом деле крайне расточительной. Из каждой дюжины обстрелянных в воде животных добывали всего одного-двух, а большинство оставшихся в живых, если им «повезло», становились калеками или гибли рано или поздно, в зависимости от тяжести полученных ими ран.

Столкнувшись с конкуренцией со стороны охотников с рыболовных шхун, Гридли удвоил собственные усилия, чтобы прикончить тех моржей, которые еще оставались в живых, и с этой целью он стал нанимать или принуждать работать на него дополнительное число людей, пока в его распоряжении не оказались пятьдесят семей из Акадии, а также группа правонарушителей из Новой Англии. Последовало поистине кровавое побоище. В 1780 году только с одного пляжа было взято четыре отгона, в которых было убито 2400 моржей.

В 1798 году губернатор Ньюфаундленда направил на Магдалены капитана британского военно-морского флота Крофтона, чтобы проверить слухи о якобы угрожающих масштабах опустошения запасов «морских коров». Рапорт Крофтона был лаконичным и категорическим: «Я крайне сожалею сообщить Вам, что на этих островах «морская корова» полностью уничтожена промыслом».

Двумя годами позже, в начале XIX века, ясным весенним утром несколько рыбаков из Акадии пришли на пляж Ля-Бассак на юге Магдален, чтобы накопать двухстворчатых моллюсков на приманку для ловли трески. Внезапно метрах в ста от пустынной отмели из прибрежной волны показалась чья-то огромная голова. Рыбаки разогнули спины и остолбенело уставились на «vache marine», чьи блестящие бивни показались им длиннее тех, что они видели когда-либо раньше. Хорошо держась на волне, «морская корова», казалось, отвечала на взгляды людей с такой твердостью, что некоторым из них стало не по себе. Помедлив, она затем ушла под воду.

Ни одного ее представителя больше в этой цитадели исчезнувшего племени никогда не видели.

После 1800 года моржи исчезли из всех вод к югу от пролива Белл-Айл, где они прежде постоянно жили. В отчетах о заседаниях парламента Квебека в середине прошлого столетия содержится следующее сообщение безымянного чиновника по поводу их исчезновения:

«Обычно они чувствовали себя совершенно свободно, греясь на песчаных пляжах залива Св. Лаврентия. Но сначала французы, а затем англичане и американцы повели против них такую ожесточенную войну, что в на

чале нашего века почти полностью их истребили… теперь они почти нигде не встречаются, разве что на побережье Лабрадора, в Гудзоновом проливе и Гудзоновом заливе… Их бивни часто попадаются на берегах реки и залива Св. Лаврентия. Это — последние остатки животных, убийство которых помогло сколотить многие состояния. Однако полное и окончательное их исчезновение явилось следствием безразличия и недальновидности властей и алчности торговцев».

В дальнейшем моржам нигде не давали передышки. Во второй половине XIX века даже тех моржей, которые обитали в дальних северных водах, стали преследовать британские и американские китобои. Почти полностью очистив арктические моря от китов промысловых видов, они повернули свои орудия и гарпуны против любых других живых существ, на чьих трупах можно было что-то заработать. Первыми жертвами оказались моржи.

Шкуры моржей снова стали пользоваться спросом, на этот раз как сырье для изготовления велосипедных седел. Увеличился спрос даже на моржовую кость, из которой изготовлялись дорогостоящие предметы дамского туалета. Продолжали расти цены и на ворвань. В результате многие китобои ринулись на север, главным образом в погоне за моржами. Очистив от китов и моржей архипелаг Шпицберген, англичане в 1897 году решились идти дальше на восток и открыли на далекой Земле Франца-Иосифа еще не тронутое стадо моржей. За какие-нибудь десять лет они его полностью уничтожили. В Гренландии, как поведал о том в своей «Живой природе» Оливер Голдсмит[122], «китобои за один раз, случалось, убивали по 300–400 [моржей]… на тех берегах можно видеть огромное количество костей этих животных, принесенных в жертву тем, кто выслеживал их только из-за своей жадности и стремления к роскошной жизни».

Не менее бедственным было положение моржей в восточных арктических районах Северной Америки. В период между 1868 и 1873 годами в этом регионе убивали в среднем по 60 000 моржей в год, причем из каждых четырех застреленных в море моржей в руки охотников попадал лишь один. Аналогичные побоища происходили и в западных арктических морях, особенно в Беринговом и Чукотском, а также в море Бофорта, где с 1869 по 1874 год китобои-янки добыли примерно 150 000 «морских коров» (из, возможно, вдвое большего числа убитых), получив с них 40 000 бочек жира.

Эта кровавая бойня принесла голод коренным жителям Севера, ведь для них моржи были основным источником питания. Эти несчастные обрели своего защитника в лице китобоя из Новой Англии капитана Бейкера, который однажды потерпел крушение на побережье Аляски и остался в живых только благодаря пришедшим ему на помощь эскимосам:

«Я хочу заявить агентам по получению и отправке грузов судовладельцам в Нью-Бедфорде, что массовый убой моржей, практикуемый почти всеми их судами, неизбежно приведет к вымиранию местных племен, питающихся этими животными… хотя отказ ради эскимосов от предприятия, которое только за один сезон давало 10 000 бочек жира, может показаться нелепостью и вызвать презрительные насмешки… Но пусть эти насмешники узнают о последствиях этой горькой несправедливости… Я совершенно уверен, что такого рода промысел, которому все равно скоро придет конец, будет осужден каждым христианином, сердцу которого дороги принципы гуманизма».

Капитан Бейкер был близоруким оптимистом. Ничто не могло отвратить китобоев и почтенных бюргеров от погони за прибылью. Их собственные отчеты свидетельствуют о том, что к 1920 году они уничтожили от двух до трех миллионов «морских коров», сократив тихоокеанское стадо моржей до нескольких десятков тысяч. В то же время никто не поинтересовался, какая же смертность была после этого среди местного населения северных берегов. Их агония к делу не относилась.

В бойне моржей северных районов участвовали не только промысловики. Начиная примерно с 1890 года и до конца 1920-х годов от Шпицбергена до острова Элсмир курсировали суда «частных экспедиций» охотников-спортсменов из числа американских и европейских миллионеров. На деле эти «экспедиции» сводились к попыткам набивших руку конкурентов убить столько северных животных, сколько никому пока не удавалось. Джентльмены вели тщательный учет жертвам, павшим от выстрелов их дорогостоящих ружей, причем одной из главных мишеней был морж. Один «спортсмен» с гордостью отметил в своем охотничьем дневнике, что всего за три недели его пребывания на северо-западном берегу Гренландии ему удалось записать на свой счет 84 убитых самца, 20 самок и «порядочное число молодых моржей». По собственному его признанию, он, вероятно, убил много больше, однако этика спортивной чести не позволила ему записать на свой счет тех, чью смерть нельзя было подтвердить с бесспорной достоверностью.

В начале вторжения европейцев в Северную Америку в регионе, который позже станет восточной Канадой и северо-восточными штатами США, существовала остаточная популяция моржей, насчитывавшая — по меньшей мере три четверти миллиона голов. Еще не меньше четверти миллиона обитали в прилегающих северных морях. К 1972 году общая численность популяций моржей восточного побережья Северной Америки насчитывала, по-видимому, от 5000 до 10 000 особей, при этом их ареал был ограничен арктическими и субарктическими водами. Несмотря на официальный статус моржей как охраняемого вида, опустошение их запасов все еще продолжается, главным образом из-за бивней, которые снова стали модным товаром в качестве дорогих сувениров и сырья для резчиков по кости. В 1981 году многие тонны моржовой кости были нелегально вывезены из Северной Америки на международные рынки, где бивни моржей продавались по цене до 150 долларов за фунт. На Аляске агенты федерального Управления охраны диких животных США за один день конфисковали 10 000 фунтов бивней. Для такого количества моржовой кости нужно было убить минимум 750 взрослых животных. На берегах Сибири напротив Аляски море выбрасывало столько обезглавленных моржей, что Советский Союз заявил госдепартаменту США официальный протест против продолжающейся бойни.

И все-таки перспектива выживания моржей не выглядит столь уж безнадежно. Каковы бы ни были мотивы, но СССР взял своих уцелевших моржей под защиту, которая оказалась столь эффективной, что этот вид животных начинает хотя бы понемногу восполнять свою утраченную численность как в Баренцевом, так и в Восточно-Сибирском морях. На острове Врангеля стадо моржей, доведенное в начале XX века до грани вымирания русскими и американскими охотниками, в настоящее время взято под полную охрану и увеличило свою численность почти до 70 000 особей, что, по мнению советских биологов, может приближаться к численности первичной популяции. И даже в водах Аляски, несмотря на «охоту за головами» ради добычи моржовой кости, отмечается некоторое восстановление местного стада^{110}.

Но за пределами арктических вод от моржей в основном остались одни кости.

Древние кости!

Близ поселка Олд-Гарри на острове Коффин группы Магдален есть место, которое и по сей день зовется «Тропой Морской Коровы». Это — овраг естественного происхождения, пролегающий через дюны сыпучих песков от великолепных пляжей Ист-Кейпа (где раньше располагались самые большие лежбища на архипелаге) до чашеобразной впадины диаметром в полкилометра. Эта ранее сухая впадина теперь заполняется на небольшую глубину водой из соседней лагуны.

Как-то раз солнечным летним днем я, разбрызгивая воду, прошлепал по ней вдоль и поперек, ступая босыми ногами — не по песку, а… по настилу из костей. Во время отлива я решил выкопать на пробу яму и с метровой глубины все еще продолжал выбрасывать темно-коричневую массу рассыпавшихся бурых костей. То был прах тысяч «морских коров», для которых это место стало концом увековечившей их тропы.

Устав, я присел отдохнуть на склоне соседней дюны. Большая голубая цапля прохаживалась по краю лагуны. Вдалеке на пустынном океанском берегу в морской пене плескались линяющие чайки. Из соседней рощи веяло сладким запахом бальзама, вызывая в моей душе чувство радостного благоговения. Ленивым движением руки я просеивал сквозь пальцы горсть горячего песка, как вдруг… ощутил на ладони что-то твердое. Это была разъеденная ржавчиной железная мушкетная пуля величиной с небольшую сливу. Она слегка оттягивала мою ладонь… На мгновение все вокруг заколебалось, смешалось и потемнело…

Маслянистые клубы черного дыма высоко поднимались в мертвенно-бледное небо от пламени, ревущего под закопченными котлами с громко булькающим варевом. Окружающий меня горячий воздух наполнял ноздри липкой вонью от смеси запахов гниющего мяса, разлагающейся крови и прогорклого жира. Уши пронзали визгливые крики тысяч чаек и хриплые голоса сотен бакланов, смешавшихся в одну сплошную живую пелену, которая то и дело меняла форму и направление, нависая над горой туш, заполнивших впадину под моими ногами. Полуголые дети, тощие мужчины и ссутулившиеся женщины с блестящими от пота и жира телами и перекошенными от удушливого дыма лицами рубили топорами и пластовали ножами зловонное сало, содранное с еще корчащихся в агонии тел. Вот громыхнул мушкетный выстрел.

Птицы на мгновение взмыли в воздух, крича, описали круг и снова опустились на землю, чтобы продолжить пиршество…

Ржавая мушкетная пуля рассыпалась в моей руке. Цапля оторвалась от земли и присоединилась к стае своих сородичей, медленно пролетавших над дюнами к морю — к пустынным берегам Великого Лежбища, где был взят последний отгон.

Глава 17 Дотары и тевяки

В 1949 году молодой ихтиолог Дин Фишер сделал открытие, о котором мог бы мечтать любой занятый практическими исследованиями биолог. Изучая по заданию федерального правительства Канады лососей реки Мирамиши в провинции Нью-Брансуик, он исследовал взаимоотношения между лососями и обыкновенными тюленями. Выбрав жаркий августовский день, выманивший тюленей поваляться на песчаной косе в устье реки, Фишер с помощью бинокля принялся подсчитывать лежащих животных.

Почти сразу его внимание привлекли отдельные тюлени, непомерно превосходившие величиной своих обыкновенных собратьев. Озадаченный, он подобрался, ближе навел бинокль на одного из этих монстров и, почти не веря самому себе, убедился, что перед ним животное, о котором так долго ничего не было слышно; некоторые биологи считали, что в Северной Америке оно уже исчезло.

Существо, которое Фишер формально вновь открыл в тот летний день, известно науке как тевяк, или серый (длинномордый) тюлень. Первые французские поселенцы окрестили его loup marin[123] не за предполагаемый волчий характер, а за его жутковатый вой, издалека напоминающий волчий. Поскольку он встречался чаще других тюленей, это название в качестве родового было распространено на все виды тюленей вообще. Позднее как французы, так и англичане наделили данный вид отличительным прозвищем «лошадиная голова» за характерный лошадиный профиль головы у самцов. По сей день его чаще других называют именно так, и этим же названием в основном буду пользоваться и я.

Из нескольких видов тюленей, наиболее часто встречавшихся у американского побережья Северо-Западной Атлантики во время появления там европейцев, следует в первую очередь выделить четырех: хохлача, лысуна, обыкновенного тюленя и тевяка, или «лошадиную голову». Наиболее многочисленными из них были первые два, однако они не представляли для вновь прибывших людей большого интереса, поскольку эти тюлени появлялись только зимой и ранней весной, и то большей частью так далеко от берега, что их вообще редко видели. «Лошадиная голова» и обыкновенный тюлень, напротив, встречались в изобилии круглый год почти повсеместно на северо-восточном побережье континента.

Их этих двух видов «лошадиная голова» намного крупнее обыкновенного тюленя. Старый самец достигает 2,5 метров длины и 400 килограммов веса, а самки, хотя и не превышают в среднем длины около двух метров, все же кажутся огромными в сравнении с обыкновенными тюленями, которые, независимо от пола, не превышают полутораметровой длины и веса человека средней упитанности.

Будучи животными стадными и полигамными, «лошадиные головы» обычно в январе и феврале образовывали огромные скопления на многочисленных островах и даже на пляжах континента от Лабрадора до мыса Хаттерас, где их самки давали жизнь новому потомству. Некоторые из этих колоний населяло такое огромное число тюленей, что даже в середине 1600-х годов все еще можно было услышать их характерный «волчий вой» за несколько миль от лежбища.

Они старались держаться вместе и в остальное время года. Большие их группы, в несколько сот особей, ловили рыбу в прибрежных водах или сонно дремали на солнце на песчаных барах солоноводных лагун и речных устьев. Эти привилегии они разделяли с их гигантскими родственниками — моржами, с которыми у них были общие, правда в разное время, места для размножения и выращивания детенышей.

Пятнистые, или, как их называют в Европе, обыкновенные, тюлени, или дотары (так их принято называть на Ньюфаундленде, и я предпочитаю это название), живут обычно небольшими семьями. Некогда они, видимо, были более общительны и их многочисленные колонии встречались в заливах, в устьях рек и бухтах на всем протяжении от Каролин до арктических районов. Они чувствовали себя как дома и в пресных водах. Так, до 1800 года одна колония фактически жила почти все время на озере Онтарио и лишь зимовала ниже больших порогов в верховьях реки Св. Лаврентия. Последний представитель этого теперь исчезнувшего сообщества был убит в 1824 году у Кейп-Винсента на южном берегу озера. Дотары, несомненно, встречались и в крупных реках, впадающих в Атлантический океан, до тех пор пока нашествие охотников-европейцев не вынудило их покинуть эти места. Их нынешняя склонность к жизни небольшими стадами на широком пространстве и привычка к размножению в уединенных местах, подальше от посторонних глаз, объясняются, по-видимому, сравнительно недавно выработанной защитной адаптацией против хищничества современного человека.

Самая ранняя непосредственная ссылка на «лошадиную голову» принадлежит анонимному писцу из команды Жака Картье. Во время второй экспедиции Картье вдоль побережья северо-западного угла залива Св. Лаврентия в 1535 году его люди заходили на веслах в устье реки с песчаными берегами, которая ныне зовется рекой Муази, чтобы поближе познакомиться с неким «существом, похожим с морды на лошадь… мы видели множество их в водах этой реки», которую, кстати, Картье называл «Лошадиной Рекой». Западнее, в устье реки Пентекост, экспедиция обнаружила «большое число «морских лошадей», причем далее сообщается, что еще больше их видели у поселения индейцев — места, где ныне находится город Квебек.

Писец Картье отметил также и присутствие другого тюленя, размером поменьше, — очевидно, это был дотар. Однако предпринимателя из Сен-Ма-ло в первую очередь интересовала именно «морская лошадь». Он быстро сообразил, какую возможность поживиться сулит добыча жира с этих огромных, тучных животных.

Как мы уже знаем, одним из наиболее ценных продуктов, поступавших из северо-восточной части Нового Света в первые столетия эксплуатации ее ресурсов европейцами, была ворвань. Одни охотники за ворванью сосредоточили свои усилия на промысле китов, другие — на промысле моржей, то есть на промыслах, требовавших значительного опыта и больших вложений капитала. Тюлений промысел не требовал ни того, ни другого. Тюленей могли убивать самые неопытные новички, а добыча тюленьего жира обеспечивала скромное состояние любому, кто мог наскрести средства на приобретение судна и жиротопенного котла, а также на наем экипажа. Кроме того, немалую ценность представляли и тюленьи шкуры[124].

Маленький дотар сначала не шел в счет из-за его размеров и сравнительно небольшого количества получаемого жира. Еще в 1630 году Николя Дени заметил: «Редко кто, кроме индейцев, нападает на них». Их время еще придет. А пока что вне конкуренции шла «лошадиная голова».

Когда в 1580 году сэр Хамфри Джильберт рекламировал свою колонизаторскую авантюру, он издал брошюру, в которой «рыба-лошадь» числилась среди главных потенциальных природных ресурсов на новых землях. В кратком отчете о путешествии в 1.593 году английского судна «Мэриголд» упоминается о том, что экспедиция обнаружила «большое число тюленей», особенно на западном берегу острова Кейп-Бретон, где и сейчас обитает остаточная популяция «лошадиных голов». Из портовых справочников Саутгемптона мы узнаем, что к 1610 году на Ньюфаундленде били тюленей каждое лето, а в это время года там не могло быть никаких других видов животных, кроме «лошадиных голов» и дотаров. Несколькими годами раньше Самюэль де Шамплейн, исследуя берега южной части Новой Шотландии и заливов Фанди и Мэн, отмечал, что многочисленные тамошние острова «сплошь усеяны тюленями» и что он слышал о других местах, где индейцы убивают молодых тюленей в зимнее время. Обе эти ссылки определенно относятся к «лошадиным головам».

Тюлений промысел был одним из первых коммерческих предприятий колонистов Новой Англии, и они вели его с эффективностью, заставившей потомков слагать про это легенды. Пристрастившись к налетам на места размножения «лошадиных голов» (на длинной цепи островов у своего побережья) в период щенки, они убивали всех детенышей и столько взрослых тюленей, сколько были в состоянии убить. Беспощадно уничтожая «лошадиную голову», они скоро очистили собственные берега от этого выгодного товара. Затем они отправились на север, и к середине XVII века Николя Дени уже с горечью жаловался на их вторжение в его феодальные владения на Магдаленах, где в больших лагунах собирались десятки тысяч «лошадиных голов». При этом Дени намекал на то, что он изобрел какой-то новый, более эффективный способ летнего промысла тюленей, но, будучи купцом крайне осмотрительным, воздержался от предания подробностей печати.

Рассказывая о французском промысле «лошадиных голов», Николя Дени дает ясно понять, что французы — первые колонисты южной части Новой Шотландии — обладали не менее волчьим аппетитом, чем промысловики Новой Англии. «Самки [тюленей] прибывают примерно в феврале… и располагаются на островах, где они рожают детенышей… Месье д’Оней посылает на их промысел людей на барказах из Порт-Ройаля. Люди, вооруженные тяжелыми дубинками, окружают острова; родители тюленей ищут спасения в море; детенышей же, пытающихся следовать за родителями, останавливают ударами дубинок по носу, от которых они умирают… Лишь немногим детенышам удается спастись… Бывали дни, в которые убивали по шестьсот, семьсот и восемьсот штук… Из трех-четырех детенышей получали бочку жира, который в свежем виде так же хорош для еды, как оливковое масло, и также хорошо горит.

Г-н де Дьервиль был свидетелем такого же смертоубийства в конце XVII века в Акадии и, взволнованный увиденным, написал об этом поэму. Если не обращать внимания на ее архаичный язык, она вполне могла бы быть написана каким-нибудь современным очевидцем охоты на тюленей в наше время. Вот ее конец:

Как бы ни изобиловало «лошадиными головами» Атлантическое побережье, их было еще больше в заливе Св. Лаврентия, где вовсю развернули промысел европейские поселенцы, отобравшие у индейцев древние тюленьи лежбища. Память об одном таком лежбище все еще сохраняется в микмакском названии «Ашнотоган», означающем «Место, где мы преграждали дорогу к морю» (чтобы поймать тюленей).

Шарлевуа дает свою картину этого промысла: «Это животное имеет привычку заходить в реки с приливом. Обнаружив такую реку, посещаемую множеством тюленей, рыбаки перекрывают ее ставными сетями, оставляя в них лишь небольшое свободное пространство для входа тюленей. При полной воде они закрывают это отверстие, так что при отливе животные

остаются на суше, и их быстро отправляют на тот свет… Мне рассказывали, что одному матросу удалось однажды захватить врасплох целое стадо… и вместе с товарищами убить их штук девятьсот».

К середине XVII века поселенцы Новой Франции усовершенствовали индейские методы промысла и стали ставить сетные запруды в стратегически важных местах самой реки Св. Лаврентия — там, где «лошадиные головы» проходили близко к берегам. И промысел стал почти таким же прибыльным, как чеканка собственной монеты.

Однако к концу столетия хищнический промысел настолько опустошил стада «лошадиных голов» в реке Св. Лаврентия, что промысловики были вынуждены отправиться на поиск новых мест для бойни. Часть промысловиков теснили тюленей на восток вдоль северного берега залива Св. Лаврентия. В одной из своих научных статей о проведенном в 1705 году обследовании этого Côte du Nord[125] от острова Антикости до пролива Белл-Айл г-н де Куртеманш описывает, что представлял собой тогда еще девственный берег с точки зрения перспектив для пришлых промысловиков тюленей. Его сведения дают нам редкую возможность взглянуть на племя «лошадиных голов» в его первобытном состоянии: «[Ватикути-Бей] так же богат тюленями, как и другие места… Не приходится говорить, что в этом месте [реки Карибу]… множество тюленей… А [в реке Этамаму] тюленей больше, чем в любом из ранее перечисленных мест. [На реке Нетага-му] такое обилие тюленей, что их стада можно видеть на островных мысах и на скалах. [От тех мест до Гранд-Мескатины] все острова кишат тюленями. [В Ха-Ха-Бей] за два дня я убил из мушкетов 200 тюленей».

Учитывая, что плавание происходило в летнее время, и принимая во внимание описанное поведение животных, можно с уверенностью сказать, что это были не лысуны или хохлачи, а «лошадиные головы» с примесью дотаров. В 1705 году северный берег залива Св. Лаврентия наверняка кишел десятками тысяч этих животных.

Как и моржи, «лошадиные головы» собирались летом в огромные скопления в излюбленных ими местах, среди которых были прибрежные участки Кейп-Кода, островов Сейбл, Микелон, Миску, Принца Эдуарда и Магдален. Все эти острова имели мелководные лагуны, песчаные пляжи и богатые рыбой банки. Первые европейские пришельцы считали эти огромные стада зверей ниспосланными свыше богатейшими кладовыми жира и распоряжались ими соответственно. Сначала главную тяжесть нападения приняли на себя моржи, но по мере уничтожения одного за другим их лежбищ в южной части района их обитания их место в жиротопенных котлах занимали «лошадиные головы», пока к 1750 году большинство летних скоплений этих крупных тюленей не были опустошены до такой степени, что от их былой численности осталось одно воспоминание.

За некоторыми исключениями. Напоминающий своими очертаниями кривую турецкую саблю, песчаный остров Сейбл был слишком далек и опасен для подхода мелких судов, которыми пользовались большинство промысловиков, и в 1750-х годах в его большой центральной лагуне (тогда еще открытой морю), судя по письменным свидетельствам современников, скапливалось «множество» тюленей. Остров Миску, где с глубокой древности каждую осень собиралось до сотни се?лей микмаков для заготовки на зиму тюленьего мяса и жира, в то время все еще служил прибежищем для внушительной популяции «лошадиных голов». Однако наиболее крупным, по-видимому, было остаточное скопление тюленей на Магдаленах.

Один офицер британского военно-морского флота, направленный туда в 1765 году для оценки состояния моржового промысла, счел также нужным отметить в своем донесении следующее: «Здесь пока не делалось попыток наладить регулярный тюлений промысел, хотя он, вероятно, мог бы оказаться довольно выгодным, особенно между гаванями Хайвуд и Джупитер, где имеются весьма подходящие условия для установки сетей и где нередко можно видеть в бухтах сразу по две-три тысячи тюленей, играющих или спящих на отмелях».

Спрос на ворвань продолжал расти на всем протяжении второй половины XV Ш века, и по мере опустошения запасов моржей и китов усиливался промысел других поставщиков жира — тюленей. К 1780-м годам охота на «лошадиных голов» приняла такой размах, что некий Джесси Лоуренс, предприниматель из Новой Шотландии, построил на острове Сейбл постоянно действующий перерабатывающий завод с тем, чтобы он и его люди могли промышлять тюленей в период щенки, когда корабли не могли подходить к острову из-за непогоды. Однако Лоуренсу недолго пришлось беспрепятственно заниматься своим прибыльным делом. До-, тошные коммерсанты из Массачусетса скоро об этом пронюхали и, как только позволила весенняя погода, направили на Сейбл свои зверобойные шхуны. Зверобои-янки не только убили всех тюленей, которых они смогли обнаружить, но также разграбили базу Лоуренса, захватив накопленные им за зиму запасы жира и шкур, и в конце концов заставили его покинуть остров.

Своего рода правопорядок был установлен на Сейбле в 1820-х годах, когда колониальные власти Новой Шотландии построили на острове два маяка со спасательной станцией. Однако этот гуманный акт не принес облегчения тюленям. По свидетельству Томаса Халибёртона, к 1829 году все смотрители маяков и спасатели превратились в исправных убийц тюленей и остров перестал быть местом летних свиданий «лошадиных голов», «хотя моржи все еще посещают остров для щенки». Халибёртон нарисовал наглядную картину убийства смотрителями взрослых тюленей на местах щенки: «Каждый человек вооружен дубинкой пяти-шести футов длиною, в утолщенном конце которой закреплен кусок стали в форме пики с одной стороны и заостренного лезвия с другой… Отряд стремительно вклинивается между тюленями и морем, и бросается в атаку… Каждый выбирает себе жертву и наносит ей несколько ударов по голове, сначала пикой, потом лезвием, пока не свалит животное на землю… После того как их изгоняют [с береговых лежбищ]… они исчезают до следующего года».

Подобным же образом с «лошадиными головами» расправлялись на Магдаленах. Обстановка здесь отличалась лишь тем, что на островах давно поселились промысловики, прибывшие для охоты на моржей, и им не составило труда переключиться на промысел тюленей. К 1790 году каждое из нескольких поселений обзавелось собственной жиротопней, и охота на тюленей превратилась в самое доходное занятие островитян. Они убивали при случае и мигрирующих-лысунов и хохлачей, а также дотаров. Однако главным объектом промысла на протяжении десятилетий на Магдаленах оставались «лошадиные головы», которых можно было круглый год убивать в большом количестве в лагунах и на пляжах. Большое число тюленей уничтожалось зимой на лежбищах, где самки и детеныши истреблялись так безжалостно, что вскоре из прежде многочисленных лежбищ уцелели лишь удаленные и подчас недоступные лежбища на островах Бэрд-Рокс и Дедмен.

К началу XIX века жир с одной крупной «лошадиной головы» приносил семь-восемь долларов дохода — по тем временам приличный недельный заработок, — и охота на этих тюленей, конечно, все более расширялась. В 1848 году только с Магдален было отгружено 84 тонны, в основном убитых «лошадиных голов».

К 1860-м годам этот вид тюленей был уничтожен в большинстве прежних районов обитания. Срабатывал зловещий закон спроса и предложения: чем реже встречались эти животные, тем дороже ценился их жир и тем ожесточеннее их преследовали. В 1886 году жир с «лошадиной головы» средней величины стоил на «Северном Побережье» 11–12 долларов, а шкура приносила еще полтора доллара.

Можно почти не сомневаться, что вслед за моржом на северо-восточном побережье континента была бы уничтожена и «лошадиная голова», если бы ее не вытеснил из промысла бедняга лысун, ставший главной добычей охотников за жиром. К середине XIX века на его промысел переключились почти все промысловики, не — считая горстки охотников-одиночек. Конечно, при каждом удобном случае продолжали убивать и «лошадиных голов», но к тому времени немногие уцелевшие экземпляры этих тюленей, рассеянные на большом пространстве, стали настолько осторожными, что промышлять их вряд ли имело смысл. Так что в начале XX века они канули в спасительную безвестность.

Трудно сказать с уверенностью, сколько «лошадиных голов» существовало во время их первых контактов с европейскими пришельцами. Тем не менее внимательное изучение всех соответствующих источников;— географических и морских карт, письменных отчетов и воспоминаний бывших мореплавателей — убеждает меня в том, что между мысом Хаттерас на юге и заливом Гамильтон на берегу Лабрадора первоначально находилось более двухсот лежбищ и общая численность популяции «лошадиных голов» колебалась в пределах от 750 000 до одного миллиона особей. Еще в 1850-х годах на некоторых из этих лежбищ рождалось по 2000 детенышей в год, и все-таки «лошадиные головы» оказались на грани вымирания, в основном из-за систематического опустошения лежбищ. Этот факт не ускользнул от внимания нового поколения «управляющих природными ресурсами», в чьих руках находится сейчас окончательная судьба «лошадиной головы».

В первые века вторжения европейцев маленькому дотару повезло больше, чем его крупному родственнику — «лошадиной голове». Небольшие габариты, скромный выход жира и разбросанность на большом пространстве уберегли его от промысла. Хотя и не избавили от потерь. По мере того как все больше европейцев — рыбаков и поселенцев — появлялось на Атлантическом побережье Северной Америки, дотары все чаще подвергались нападениям, поскольку охотникам было нужно мясо для еды, тюлений жир для домашних нужд и шкуры для изготовления обуви и одежды. К тому же люди их окончательно вытеснили из бухт и заливов, где они прежде относительно спокойно жили и размножались. В довершение всего, когда ворвань стала цениться на вес золота, на дотаров стали охотиться ради наживы рыбаки и мелкие промысловики. Так, в 1895 году некий капитан Фаркхар высадился со своей командой на острове Сейбл, и за одно лето они так успешно уничтожали дотаров, что после этого лет десять ни один тюлень здесь больше не появлялся.

В начале XX века сильно поредевшее стадо дотаров все еще занимало большую часть первоначального района обитания. К этому времени нефть, добываемая из скважин на суше, начала вытеснять животный жир из промышленного производства, и последовавшее за этим падение цен на ворвань обещало продлить существование не только дотарам, но и немногим уцелевшим «лошадиным головам».

Но этим надеждам не суждено было сбыться. Как только люди перестали видеть в этих двух видах тюленей источник прибыли, они изменили к ним свое отношение и стали видеть в них угрозу прибылям. Дело в том, что к началу XX века некогда астрономическая численность атлантического лосося под натиском грабительского промысла начала убывать с такой катастрофической быстротой, что это вызвало запоздалую тревогу рыбопромысловиков. Забеспокоившись, они решительно потребовали от местных властей принять необходимые меры по спасению промысла, разумеется не ущемляя при этом ниспосланное свыше право рыбной промышленности и богатых и влиятельных рыболовов-спортсменов продолжать уничтожать столько лососей, сколько им заблагорассудится.

Политиканы поступили так, как они привыкли поступать: они поручили своим подручным найти подходящего козла отпущения, на которого можно было бы свалить вину за сокращение запасов лосося — предпочтительно такого, с которым можно было бы безнаказанно разделаться, сняв тем самым всякую ответственность с истинных виновников печальных последствий их собственной алчности.

Тут-то и подвернулись под руку дотары. В тюленях уже давно видели конкурентов рыбаков, а общественности вовсе не обязательно было знать то, о чем прекрасно знали государственные эксперты: дотары редко разнообразят свой стол лососями по той простой причине, что им трудно поймать эту проворную и ловкую рыбу.

В 1927 году федеральное правительство Канады официально заявило о том, что дотары — вредные животные, уничтожающие лососей, и объявило о выдаче премии за каждого убитого дотара. Первоначальная сумма в 5 долларов была по тем временам весьма щедрым вознаграждением, превышавшим рыночную стоимость самого дотара. А чтобы получить награду, охотнику достаточно было предъявить «морду» убитого тюленя инспектору рыбнадзора или другому местному чиновнику. Большинство этих джентльменов были совершенно не способны установить, кому принадлежит предъявленная им окровавленная морда — дотару или какому-нибудь другому виду тюленя. Понятно, что охотники за наградой, не долго думая, принялись убивать всех тюленей подряд, и в том числе последних уцелевших представителей племени «лошадиных голов».

Война, объявленная дотарам, превратила большинство мужского населения прибрежной полосы в охотников за наградой, предоставив им возможность с пользой проводить свободное время и даже существенно пополнять свои доходы. Наступление Великой Депрессии и вызванное ею обнищание рыбаков восточного побережья способствовали тому, что выгодная охота скоро обернулась настоящим крестовым походом против тюленей с гибельными для них последствиями. К 1939 году обширные участки канадского побережья и побережья Соединенных Штатов были уже настолько опустошены, что некоторые рыбаки жаловались, что не могут добыть к столу хотя бы одного тюленя.

И все же отдельные небольшие стада тюленей обоих видов сумели выжить и продержаться в отдаленных и труднодоступных районах до начала второй мировой войны, которая обеспечила им передышку и возможность восполнить потери. Они воспользовались этим как нельзя лучше, и к 1945 году уже насчитывалось две-три тысячи «лошадиных голов» вместе с несколькими десятками тысяч дотаров, причем оба вида попытались вернуться в места своего прежнего обитания.

Этого нельзя было допустить. Если у кого-то и возникала мысль положить конец недостойной войне против тюленей, ей все равно не суждено было воплотиться в действие, потому что рыбаки восточного побережья привыкли считать премию за каждого убитого тюленя как своего рода постоянную субсидию. Отобрать ее у них значило бы рисковать потерей голосов избирателей. Поэтому премию не только не отменили, но и удвоили. Правда, чтобы получить эти десять долларов, теперь необходимо было представить нижнюю челюсть дотара, так как стало известно, что некоторые предприимчивые охотники за деньгами годами изготовляли тюленьи морды из других частей тела животного. Реформа привела к непредвиденным последствиям. Поскольку челюсть взрослой «лошадиной головы» заметно крупнее челюсти дотара, любители наживы потеряли интерес к «лошадиной голове», и численность этих тюленей продолжала понемногу увеличиваться.

Повторное открытие Дином Фишером в 1949 году существования «лошадиных голов» не вызвало восторга у руководства Министерства рыболовства в Оттаве, а когда они узнали, что за два последних десятилетия численность этих тюленей увеличилась, это повергло их в ужас. Один из служащих вспоминал: «Это было для нас неприятной неожиданностью. Мы списали серого тюленя со счета и надеялись, что скоро разделаемся и с обыкновенным тюленем, как того добивались рыбопромышленники. Возвращение серых тюленей создавало проблему. Мы не сразу решили ее».

Прекрасный морозный февральский день. Большой вертолет кружит над скалистым островком, затерянным среди сверкающих глыб морского льда в десятке километров от берегов Новой Шотландии. С темных скал более сотни одетых в белые шубки тюленьих детенышей таращатся в немом изумлении на чудовище, нависшее над их головами. Со своих мест рядом с детенышами и из дымящихся разводий между припаем и дрейфующим льдом в страхе задирают лоснящиеся головы их родители — несколько десятков «лошадиных голов».

Вертолет, сбавляя обороты, скользит вниз и приземляется. Настежь распахиваются боковые двери. Четверо мужчин, одетых в громоздкие парки военного образца, спрыгивают на мерзлую землю, во главе их — два чиновника в претенциозной форме Управления по охране природных ресурсов Канадского министерства по охране окружающей среды. Вся шестерка вооружена крупнокалиберными ружьями или дубинками для «регулирования» численности тюленей.

Они быстро разворачиваются в цепочку, отрезая тюленей от обрамленного льдом берега. Встревоженные самки, лишенные возможности уйти к замерзшей воде, возвращаются к своим жалобно попискивающим детенышам, затем, остановившись, в нерешительности толкутся на одном Месте, пока раскатистый грохот ружейных выстрелов не приводит их в состояние панического ужаса. На безвольную плоть обрушивается целый шквал полуоболочечных пуль[126]. Несколько раненых самок прорываются к берегу; судорожно изгибаясь, они плюхаются в полыньи и исчезают в темной пучине. Остальные умирают на острове, некоторые — продолжая кормить детенышей.

Детеныши не успевают осмыслить внезапное побагровение их маленького мирка. В разрозненный грохот ружейных выстрелов вплетаются какие-то новые звуки: чак… чак… чак, напоминающие тошнотворные звуки ударов колотушкой о дыню — это государственные служащие и наемные охотники дубинками методично разбивают черепа всех попадающихся им новорожденных тюленят.

Операция проводится быстро и умело — чувствуется твердая рука профессионалов. Вдали от посторонних глаз они занимаются подобными налетами на лежбища «лошадиных голов» с 1967 года с одним заданием — «найти и убить». С тех пор каждый год, за два месяца до начала позорной в глазах всего мира бойни гренландских тюленей в канадских водах, официальные лица, состоящие на службе у федерального правительства Канады, ведут тайную войну против «лошадиных голов» — серых тюленей. Они выполняют эту работу по поручению ведомства, именуемого теперь Министерством рыболовства и морской среды. Она и является частью «решения» проблемы, возникшей из-за неожиданного возвращения серых тюленей от края гибели.

В Северной Америке сохранились лишь пять сколько-нибудь значительных лежбищ «лошадиных голов», все — на канадской территории. Они располагаются у берегов Новой Шотландии на островах Амет, Кемп и Хат, на удаленном от материка острове Сейбл и на паковых льдах, скапливающихся в проливе Нортамберленд. Последнее из них образовалось, по-видимому, сравнительно недавно в результате отчаянных усилий тюленей, некогда размножавшихся у западного побережья Кейп-Бретона, найти такое место для рождения потомства, которое Управление по охране природных ресурсов не превратило бы в очередное тюленье кладбище. Существовавшее недавно лежбище на острове Дед-мен из архипелага Магдален сейчас практически уничтожено. Серые тюлени все еще обитают на острове Мас-кигет, но с 1964 года там появилось всего одиннадцать детенышей.

В 1981 году я посетил остров Хат у южного берега Кейп-Бретона и обнаружил, что его голая земля усеяна костями и разлагающимися тушами тюленей. Большей частью это были останки детенышей «лошадиных голов», но среди них попадались и останки взрослых животных, преимущественно самок. Все они погибли от опытных рук или по приказу должностных лиц Управления по охране природных ресурсов, в течение последних семнадцати лет навещавших остров Хат каждую зиму и уничтоживших на нем практически всех новорожденных тюленей. Подобные сцены физической расправы повторялись ежегодно и на всех других лежбищах вплоть до 1983 года включительно, кроме одного, которое поисковые самолеты и вертолеты прозевали на плавучих льдах в проливе Нортамберленд.

И лишь на удаленном почти на двести километров от материка острове Сейбл колонии «лошадиных голов» было позволено производить на свет и воспитывать детенышей в условиях относительной безопасности. Относительной, потому что даже на этой далекой территории спокойствие нарушают биологи правительственных служб, которые многие годы клеймили всех попадавшихся им детенышей; они продолжают метить молодняк и по сей день. Смертность среди детенышей от потрясения, инфекций или от того, что матери бросали своих меченых детей, была высокой, но и этим еще не исчерпывались страдания, выпавшие на долю тюленей на острове Сейбл. Чтобы получить «научные образцы», там регулярно забивается дополнительное число как молодых, так и взрослых тюленей. До весны 1984 года в научных целях были «изъяты» 865 «лошадиных голов».

Колонии тюленей на острове Сейбл разрешено существовать отчасти потому, что она служит научно-исследовательской лабораторией, где ученые могут собирать материал для публикаций, от которых в большой степени зависят их слава и доходы. В то же время этот остров привлекает к себе повышенное внимание общественности тем, что в его окрестностях открыты месторождения природного газа, и в связи с существованием на острове знаменитого стада диких лошадей. Поэтому здесь просто трудно тайно устроить бойню, подобную тем, которые практикуются во время налетов на другие лежбища «лошадиных голов». Она, безусловно, вызвала бы гневные протесты организаций, борющихся за сохранение природных ресурсов. Впрочем, подобная перспектива не очень-то занимает умы чиновников из Министерства рыболовства и морской среды, которое недавно санкционировало «контролируемую отбраковку» «лошадиных голов» на острове в пока еще не установленные сроки — предположительно, когда внимание общественности будет приковано к чему-то другому.

«Логическим» обоснованием этого планируемого мероприятия послужило увеличение численности популяции тюленей. При этом никого не волнует, что это увеличение скорее кажущееся, чем реальное, поскольку возрастание численности тюленей на пляжах Сейбла идет за счет взрослых тюленей, вынужденных под угрозой гибели покинуть свои исконные лежбища на материке и переселиться на остров.

«Контролируемая отбраковка» — это, несомненно, одна из наиболее отвратительных надуманных формулировок, изобретенных «управляющими охраной и воспроизводством природных ресурсов» с целью скрыть подлинные намерения их политических и промышленных боссов. По отношению к «лошадиным головам» это омерзительно циничный обман, прикрывающий фактически бесконтрольный убой, нацеленный на практическое уничтожение этого вида тюленей в канадских водах. Внимательное изучение статистических данных Министерства рыболовства и морской среды подтверждает это с мрачной очевидностью. Я подсчитал, что с начала «контролируемой отбраковки» в 1967 году по крайней мере 90 % всех родившихся не на Сейбле детенышей было уничтожено ведомством, по странной случайности названным «Управлением по охране природных ресурсов». В ходе разбойничьих налетов на этих тюленьих лежбищах в период между 1967 и 1983 годами, согласно подтвержденным данным, было убито более 16 000 детенышей и 4000 взрослых особей.

Трудно поверить, что государственное учреждение цивилизованной страны могло пойти на столь грубый обман общественности, чтобы попытаться скрыть вопиющий пример биоцида. Какой благородной или полезной цели он мог послужить?

Когда я попросил разъяснений у министра рыболовства и морской среды, существо его ответа заключалось в унылом заявлении, представляющем новый образец заумной тарабарщины: «Тюлени тормозят максимализацию потенциального развития рыбного промысла, отрицательно влияя на рациональное использование этих природных ресурсов, и максимальное развитие процветающей экономики. Такие имеющие неблагоприятные последствия факторы должны устраняться с помощью научно обоснованных программ использования и воспроизводства природных ресурсов, подобных той, которую мы осуществляем в настоящее время».

Для того чтобы обосновать этот по существу смертный приговор, министерство выдвинуло три конкретных обвинения в адрес «лошадиных голов». Первое: они причиняют огромный ущерб орудиям лова и, следовательно, уловам прибрежных рыбаков. Второе: они пожирают огромное количество рыбы, которая в противном случае могла бы стать добычей профессиональных рыбаков. Третье: они распространяют паразита, известного под названием трескового червя, который снижает продажную стоимость трескового филе и сильно обременяет рыбную индустрию. Все эти обвинения носят не только крайне показной, но и откровенно лживый характер. Рассмотрим их одно за другим.

Рыбный промысел является и всегда был рискованным предприятием. Рыбаки соответственно учитывают возможность утраты орудий лова. Однако фактический ущерб, причиняемый уловам и орудиям лова всеми видами тюленей в канадских водах Атлантического океана, составляет менее одного процента от их общих потерь, происшедших из-за штормов, встречи с судами, предумышленной порчи орудий лова, встречи с акулами и даже медузами, так забивающими ячею, что сети уносятся в море мощными приливными течениями.

На основании данных, которые сами по себе вызывают сомнение в их достоверности, министерство утверждает, что «лошадиные головы» ежегодно потребляют 50 000 метрических тонн (данные 1980 года) рыб ценных пород, или 10 % от 500 000 — тонного годового улова рыбы на северо-восточном побережье Канады. Это обвинение приписывает «лошадиным головам» (ничем недоказанное) потребление менее чем 20 000 тонн рыбы даже видов, имеющих высшую продажную цену. Более того, предполагаемый тоннаж представляет живой вес, то есть вес рыбы в целом виде,

в то время как показатели промысловых уловов учитывают вес продуктов переработки рыбы, то есть только той части рыбы, которая идет на продажу в упаковке. Общий улов канадских рыбопромысловиков в 1980 году составил примерно 1,2 миллиона тонн. Следовательно, количество ценных промысловых рыб, употребляемых в пищу тюленями, не может превышать 1,6 % от общего вылова.

Иногда статистические данные используются для сокрытия истинного положения вещей. О том, что приведенные выше цифры, опубликованные Министерством рыболовства и морской среды, преследуют именно эту цель, свидетельствует следующее утверждение ведущих биологов министерства д-ра Артура Мэнсфилда и Брайана Бека в Техническом докладе Управления рыбохозяйственными исследованиями Канады: «[Имеющиеся] данные указывают на то, что два наиболее крупных коммерческих промысла — сельдевый и тресковый — не испытывают большой конкуренции со стороны серых тюленей».

И последнее из предъявленных обвинений. Действительно, часть жизненного цикла нитевидного трескового червя[127] проходит в пищеварительном тракте тюленя (и некоторых других животных) и в мышечной ткани трески. Сам этот червь не опасен для здоровья людей — он только портит внешний вид готовой продукции. Однако владельцы рыбоперерабатывающих предприятий уже давно успешно справляются с этой проблемой. Используя метод, аналогичный проверке яиц на свет, контролеры удаляют из филе обнаруженных червей.

Насколько тяжелым бременем такая проверка ложится на двухмиллиардную экономику канадской рыбной промышленности, можно судить по тому факту, что в 1978 году на тридцати основных рыборазделочных предприятиях восточного побережья этой проверкой были заняты всего 65 человек, в основном женщины, работавшие неполный рабочий день. От себя я мог бы добавить, что эти 65 рабочих мест были и остаются остро необходимыми в условиях хронической безработицы в восточных провинциях Канады.

И еще одно. Пользующийся авторитетом Комитет по морским млекопитающим Международного Совета по исследованию моря на своем заседании в Дании в 1979 году рассмотрел все имеющиеся данные по проблеме трескового червя и пришел к следующему заключению: «Мы не можем утверждать, что с уменьшением численности тюленей сократится заражаемость трески [тресковым червем]».

Министерство рыболовства и морской среды выдвигает во многом аналогичный набор обвинений в адрес других видов тюленей: лысуна, хохлача и дотара. Последний из них уже не может представлять какой-либо угрозы благополучию канадской экономике: с 1926 по 1954 год численность популяции дотаров вследствие поощряемой вознаграждениями охоты сократилась с предполагаемого первоначального уровня в 200 000 особей до менее чем 30 000. Не довольствуясь даже таким массовым истреблением, министерство удвоило размер премии, в результате чего, по подсчетам правительственных биологов, в канадских водах восточного побережья уцелело менее 12 700 дотаров. Большинство из них цеплялись за свое ненадежное существование на пустынных участках берега, безлюдных оттого, что люди либо были заняты рыбной ловлей, либо решали, стоит ли там заняться и тюленьим промыслом.

В 1976 году, спустя полстолетия «регулирования» природных ресурсов, федеральные власти решили, что уничтожение дотаров успешно завершено и что вознаграждение уже не приносит какой-либо физической или политической выгоды, поскольку едва ли найдутся люди, заинтересованные в охоте на немногих уцелевших, к тому же ставших очень осторожными тюленей этого вида. Вместе с тем, в силу какого-то удивительного совпадения, власти одновременно пришли к заключению о том, что «контролируемая отбраковка» недостаточно быстро сокращает численность «лошадиных голов»: поэтому, вместо того чтобы отменить вознаграждение, они перенесли его с одного вида на другой.

Такое решение не оставляло дота-рам шансов на восстановление их численности, поскольку большинство выплачивавших премии чиновников не могли отличить челюсть молодой «лошадиной головы» от аналогичной челюсти взрослого дотара. К тому же сумма премии была увеличена до 25 долларов. Такая щедрость снова привлекла толпы охотников к участию в воскресшей бойне тюленей обоих видов.

В течение 1976 года для получения премии были предъявлены челюсти 584 «лошадиных голов» и неустановленного числа дотаров, однако эта цифра представляет собой всего лишь пятую часть фактически убитых тюленей. Как прекрасно известно консервативному руководству Министерства рыболовства и морской среды, одно из преимуществ применения системы поощрительных вознаграждений состоит в том, что на каждого убитого и вытащенного из воды тюленя приходится несколько убитых и пошедших ко дну или позже умерших от ран животных. В июле 1976 года министерские чиновники беседовали с восемнадцатью рыбаками, которые рассказали, что из попавших под их выстрелы 111 тюленей (считавшихся ранеными или убитыми) удалось вытащить из воды лишь 13 %. Эти показатели промысловой смертности, разумеется, отсутствуют в официальной статистике. Очевидно, однако, что выплаченные в 1976 году вознаграждения отражают гибель не менее, 1500, а возможно, и 2000 «лошадиных голов».

Но увеличение числа истребляемых в год тюленей за 1977 и 1978 годы показалось, как видно, недостаточным министру рыболовства и морской среды Канады, и в 1979 году сумма премии за добычу каждого взрослого тюленя была удвоена до 50 долларов. Чтобы еще более разжечь аппетиты охотников, еще 10 долларов доплачивалось за добычу клейменого тюленя и сверх того еще 50, если на теле тюленя имелась метка. В том году в ходе розыгрыша этой позорной лотереи смерти было уничтожено более 3000 «лошадиных голов».

Если бы охотников отбирали из самых опытных и добросовестных метких стрелков, то бойня могла бы быть менее кровавой, но охотников не выбирают. И хотя министерство благочестиво настаивает, чтобы тюленей разрешалось убивать только «честным рыбакам, потерпевшим от тюленей финансовый ущерб», правда состоит в том, что охотником за награду может стать каждый достаточно взрослый, чтобы держать в руках ружье, житель приморских провинций. К примеру, любому жителю Новой Шотландии достаточно приобрести за пять долларов разрешение на любительскую рыбную ловлю, чтобы легализировать приобретенное еще за один доллар разрешение на использование ружья для охоты на тюленей в течение целого года. Этим пользуются сотни охотников, сочетая приятное времяпровождение с пользой для своего кармана. Они без разбора стреляют в каждого обнаруженного тюленя любого вида ради спортивного интереса и, чем черт не шутит — а вдруг да попадется «лошадиная голова»? Поскольку им разрешено пользоваться своими ружьями даже в сезоны, запретные для охоты на другую дичь, они не упускают возможности потренироваться в меткости на дельфинах, китах и даже — чему я сам был свидетелем — на тунцах.

В 1979 году я пытался уговорить министра рыболовства и морской среды отменить поощрительное вознаграждение, ссылаясь на некоторые примеры связанных с ним злоупотреблений. Мне ответили, что этот вопрос рассматривается. На следующий год я представил подробный доклад об очевидном биоциде против тюленей ответственному за это лицу — достопочтенному Ромео Ле Бланку, министру рыболовства и морской среды. Через четыре месяца он сообщил в ответ, что он и его научные консультанты с удовлетворением отмечают отсутствие причин для беспокойства. Он заключил свое письмо следующим замечательным заявлением: «Нашей политикой является довести запасы промысловых рыб и морских млекопитающих до уровней, обеспечивающих канадцам устойчивый и контролируемый вылов и одновременно гарантирующих благополучное состояние этих ценных природных ресурсов. В намерения Министерства никогда не входило действовать иным образом».

С начала выплат охотникам кровавых денег в 1976 году, вкупе с «отбраковкой» на лежбищах, было уничтожено не меньше 50 000 «лошадиных голов» (и несколько тысяч дотаров). Довольно трудно представить, каким же образом обеспечивается «благополучие» конкретно этих «ценных природных ресурсов».

На очередной сессий постоянной комиссии Международной Конвенции по торговле видами дикой фауны и флоры, находящимися под угрозой исчезновения, проходившей в Европе весной 1981 года, представитель Франции указал на угрожающее положение, сложившееся во всем мире с запасами серых и обыкновенных тюленей. Он предложил включить оба этих вида в Приложение II к Конвенции, которое рекомендует «воздерживаться от промысла, несовместимого с выживанием того или иного вида».

Канада соответствующую резолюцию поддержать отказалась.

Что было по крайней мере логично. Канада уже давно отказалась присоединиться к США, которые еще. в 1972 году взяли под полную защиту исчезающие виды дотаров и «лошадиных голов». Теперь же Ле Бланк предпочел придерживаться рекомендаций, принятых в 1981 году Канадским научно-консультативным комитетом по рыболовству в Атлантическом океане. Эта столь громко именующая себя организация видела главную, хотя и необъявленную, цель своего существования в содействии осуществлению правительственной политики. Ее предложение гласило: «В качестве краткосрочной стратегии, направленной на стабилизацию или дальнейшее сокращение популяции серых тюленей, [рекомендуется] добывать в следующие два года от 8000 до 10 000 животных [в год]».

Министерство рыболовства и морской среды приложило максимум усилий для выполнения этой рекомендации. Но несмотря на то, что в 1982 году на лежбищах было «отбраковано» 1846, в 1983 году — рекордное количество — 2690 (в том числе 1627 детенышей и 927 взрослых самок) «лошадиных голов», запланированного уровня достичь не удалось — в прибрежных водах такого количества серых тюленей просто не существовало. Если бы «отбраковка» была распрвстранена на остров Сейбл — последнее прибежище «лошадиных голов», — то плановое задание комитета можно было бы выполнить с большим успехом.

Министерство Ле Бланка, конечно, намеревалось направить на остров Сейбл летучие отряды убийц из своего Управления по охране природных ресурсов, однако, учитывая возникшие тогда трудности с «отбраковкой» лысунов и хохлачей перед лицом нарастающего международного протеста (о чем речь пойдет в следующих главах), оно решило, что в отношении бойни тюленей нй Сейбле лучшей доблестью будет проявить сдержанность — по крайней мере на время.

С 1981 года я провожу ежегодную оценку численности популяций дотаров и «лошадиных голов» в характерных местах обитания Восточной Канады. Места, которые я лично не имею возможности посещать, обследуют по моему поручению компетентные натуралисты. Вот пример такого типичного выборочного анализа.

Еще в конце 1950-х годов, посещая остров Микелон, я отмечал скопление там в середине лета до 300 «лошадиных голов» и дотаров (больше — первых). А в 1983 году за два дня наблюдений четыре наблюдателя насчитали там не более 100 тюленей обоих видов, причем некоторых, возможно, просчитали дважды. Дело в том, что до настоящего времени продолжается оживленная торговля челюстями тюленей, добытых на этом французском острове, которые контрабандой привозятся на Ньюфаундленд или в Новую Шотландию, где за них выплачивают вознаграждение, не задавая лишних вопросов.

В 1960-х и в начале 1970-х годов я проводил летом многие часы на Магдаленах, наблюдая за «лошадиными головами». В начале 1960-х годов их более или менее не беспокоили, и они проявляли такую терпимость к людям, что мне даже однажды удалось подплыть к стаду тюленей, лениво нежившихся на пляже. Выбравшись на берег и изображая из себя тюленя, я подполз к ним вплотную. Очутившись почти бок о бок с тремя десятками взрослых «лошадиных голов», которые на таком близком расстоянии показались мне настоящими великанами, я невольно испытывал робость. Это было опасное приключение. Когда испуганное низко летящим самолетом стадо вдруг сорвалось с места и устремилось к воде, я на мгновение окаменел от страха не столько быть покусанным, сколько раздавленным стадом этих «паровых катков». Мои опасения оказались напрасными: они с непринужденной легкостью обходили мое распростертое на земле тело.

Когда я впервые познакомился с Магдаленами, местная популяция «лошадиных голов» насчитывала несколько сот особей, и ее численность постепенно увеличивалась. Однако в результате охоты за вознаграждение и «отбраковки» этот вид тюленей был там практически уничтожен. Это была настоящая вакханалия убийств, о которой с негодованием отзывался Жак Ив Кусто, посетивший архипелаг в 1979 году.

Уже несколько лет не прекращаются жалобы туристов по поводу смрада, распространяемого мертвыми тюленьими тушами на пляжах острова Принца Эдуарда. Часть этих пляжей стала небезопасной для посещения, поскольку можно было попасть под рикошет пуль, выпускаемых по тюленям. И под давлением местного Управления туризма федеральные власти вынуждены были запретить охоту за вознаграждение на время туристического сезона. Тем не менее в ходе последнего обследования более чем полутораста километровой полосы островных пляжей мы насчитали там всего девятнадцать «лошадиных голов» и пару дотаров, причем пять из этих тюленей были мертвыми — они погибли от пулевых ран.

На протяжении почти всего прошлого столетия индейцы племени микмак каждую осень собирались на острове Миску, чтобы поохотиться на тюленей, обеспечивавших их едой и одеждой. Еще в 1965 году серые тюлени были на острове привычным явлением. Но во время недавнего посещения острова один из моих коллег не обнаружил там ни одного тюленя. Как рассказали ему местные рыбаки, в прошлом году убили «с дюжину» тюленей, и теперь они появляются так редко, что даже не привлекают охотников.

Последние несколько лет я жил на юго-восточном побережье острова Кейп-Бретон. Когда я впервые попал туда, то почти в любой летний день мог видеть из окон моего дома два-три десятка «лошадиных голов». Сейчас я считаю, что мне повезло, если в течение месяца увижу двухтрех живых тюленей.

И все же…

В номере от 26 января 1984 года в торонтской газете «Глоб энд Мейл» появилась статья под заголовком «Тюлени возвращаются — так считают ученые». Она содержала следующие голословные утверждения: «За последние 10–15 лет популяция серых тюленей разительно увеличилась, заявил эксперт [федерального правительства] г-н Стобо, специалист по серым и обыкновенным тюленям… По его словам, одновременно с сокращением промысла тюленей наблюдается явное уменьшение количества акул в водах Северной Атлантики. Численность тюленей растет… Нарастают требования к руководству рыбной отраслью провести отбраковку в целях регулирования численности популяций тюленей, заявил Дан Гудмэн — старший консультант по перспективному планированию Министерства рыболовства и морской среды. Общая численность популяции серых тюленей оценивается в пределах от 30 000 до 60 000 …»

Когда правительства лгут, они это делают с убеждением. Из многих ученых — специалистов по тюленям, с которыми я беседовал, ни один не верил тому, что сегодня остается в живых больше тюленей, чем их было в недавнем или далеком прошлом. Даже по самым оптимистическим оценкам, численность популяции серых тюленей в канадских водах не превышает 30 000, а по мнению некоторых ученых, она составляет даже менее половины этого количества. Один из них не без иронии предположил, что мистер Гудмэн, возможно, «по рассеянности» назвал численность всей мировой популяции серых тюленей!

Светлый луч нет-нет да и пробьется сквозь толщу тьмы. В июле 1983 года парламентская комиссия по тюленям и тюленьему промыслу — официальный консультативный орган Министерства рыболовства и морской среды — рекомендовала Пьеру де Бане (преемнику Ле Бланка) «прекратить отбраковку серых тюленей, ибо комиссия не видит смысла или оправдания ее продолжению. При этом мы снова утверждаем, что система денежных премий, как средство контроля численности, антигуманна и бесполезна».

Эта резкая, без обиняков, рекомендация, казалось, возымела действие на фоне гибельных для Канады последствий развернутой в 1983 году массовой кампании против гренландского тюленя. В начале 1984 года министерство объявило, что на этот год планируется «отбраковка» всего трехсот детенышей. Однако массовая бойня на лежбищах запрещалась только на 1984 год, и выходит, что это был не более, чем тактический маневр, не меняющий стратегию потенциального уничтожения, которой продолжает придерживаться Министерство рыболовства и морской среды. Убийство за вознаграждение будет продолжаться, как и раньше. Больше того, есть основания предполагать, что эта практика снова неофициально будет распространена на дотаров в южной части провинции Нью-Брансуик.

В настоящее время тщательно подготовленные усилия считающихся «независимыми» рыболовных организаций направляются на увеличение размера денежного вознаграждения. Есть и другие предложения, которые, как я полагаю, инспирированы тем же министерством и в настоящее время направляются в его адрес якобы от лица общественности. К таким, в частности, относится предложение последовать примеру Ирландии и организовать для иностранных охотни-ков-спортсменов платные экспедиции типа сафари для охоты на серых тюленей. «Свободной охоты на тюленей» домогаются и рыболовные организации восточного побережья. Специальными призами будут награждаться те добропорядочные граждане, которые запишут на свой счет наибольшее количество очков (читай: убийств), и будут устраиваться празднества в честь тех, кто «помог Канаде справиться с этой нарастающей угрозой нашему рыбному промыслу». Истинные намерения властей выплыли наружу в канадском прессбюллетене от 14 мая 1984 года.

«Оттаве говорят: срочно требуется отбраковка тюленей. Власти Новой Шотландии и федеральное правительство в течение нескольких месяцев рассматривали возможность отбраковки серых тюленей — об этом сообщил министр рыболовства провинции Джон Лифи.

Г-н Лифи заявил в пятницу о том, что тюлени ежегодно пожирают у восточного побережья 1,5 миллиона тонн трески и распространяют паразита, снижающего ценность этой рыбы. Из-за заражения тюленьим червем раздельщики рыбы отказываются покупать треску, пойманную у острова Сейбл — одного из основных мест размножения серых тюленей (курсив мой).

Г-н Лифи сообщил, что правительство Новой Шотландии хочет быстро организовать отстрел, однако Оттава не склонна к этому, опасаясь враждебной реакции общественности. Промысловая охота на тюленей у побережья Ньюфаундленда и Квебека привела к тому, что антизверобойные группы организуют среди потребителей в Англии и США бойкот канадской продукции.

Оттава и четыре приатлантические провинции должны принять участие в отбраковке, заявил г-н Лифи.

По его словам, Оттава «была бы в восторге, если бы правительство Новой Шотландии в одиночку справилось с этой проблемой, однако провинция не в силах этого сделать. Г-н Лифи заявил, что популяция серых тюленей, которая двадцать лет тому назад, согласно оценке, насчитывала несколько тысяч особей, ныне увеличилась примерно до 100 000».

Теперь, кажется, предельно ясно, что устойчивое выживание дотаров и тевяков зависит не от просвещенной и честной политики — ее нечего ждать от правительственных министерств и их патронов и прислужников, а от активных действий таких независимых организаций, которые могли бы подняться на борьбу в защиту серых тюленей.

Глава 18 Смерть на льду (старый стиль)

Теперь пора сказать, что корабли Карлсефни под командой Снорри и Бьярни двинулись вдоль побережья на юг. Долго-долго плыли они, пока не пришли к реке, впадавшей в заводь, а оттуда — в море. Они поселились на берегу заводи и прожили там всю зиму.

Когда пришла весна, однажды утром, с юга приплыло множество обшитых шкурами челноков. Их было так много, что казалось, будто кто-то рассыпал в море древесный уголь. Обе стороны сошлись вместе, и начался торг.

Поблизости паслась часть стада скандинавского скота, и из леса выбежал бык и громко замычал. Это напугало скрэлин-гов, они побежали к своим челнокам и, взявшись за весла, быстро уплыли прочь. Три недели их не было видно, а затем они снова появились с юга. Тогда Карлсефни и его люди вооружились красными щитами и приготовились защищаться. Скрэлинги выпрыгнули из своих челнов, пошли на скандинавов, и началось сражение.

Фрейдис Эриксдотир вышла во двор и, увидев, что Карлсефни и его люди отступают, пыталась присоединиться к ним, но не смогла догнать их, так как была беременна. Затем она увидела перед собой убитого воина, рядом с которым лежал обнаженный меч. Фрейдис схватила его в руки и на глазах у приближавшихся скрэлингов сбросила с себя рубашку и ударила клинком по своим грудям. Увидев это, скрэлинги сильно испугались, убежали к своим челнокам и ушли в море. После этого Карлсефни и его люди поняли, что из-за скрэлингов их жизнь в этой привлекательной стране была бы наполнена страхом и волнениями, поэтому они решили уйти оттуда. Они поплыли вдоль побережья на север и, захватив врасплох пятерых одетых в шкуры скрэлингов, предали их смерти.

Этот сокращенный пересказ древнескандинавской саги описывает событие, случившееся около 1000 года, когда скандинавы из Гренландии попытались обосноваться на западном берегу Ньюфаундленда. Попытка потерпела неудачу из-за столкновения с местными жителями, которых скандинавы называли «скрэлингами». Почти целое тысячелетие оставалось загадкой, что это были за люди.

Теперь мы знаем, что это были не индейцы, как можно было бы думать, а эскимосы так называемой «дорсетской» культуры, переселившиеся из полярных областей в зону относительно умеренного климата залива Св. Лаврентия по той же причине, которая побудила переселиться сюда многих других северных обитателей, таких, как гренландский кит, белуха, морж и белый медведь, — потому что это место отвечало их потребностям.

Скрэлинги охотились на тюленей, и привело их к заливу и заставило поселиться на его берегах невообразимое множество этих животных, населявших окрестные воды, особенно вида, известного нам под названием лысун, с которым так неразрывно сплелась их жизнь.

Скрэлинги благополучно жили на всех берегах Северной Америки, прилежащих к морям, в которых в изобилии водились тюлени. Места их обитания все еще можно обнаружить на берегах моря Баффина, Девисова пролива, на восточных островах Канадского Арктического архипелага и далее к югу по берегам Лабрадора и залива Св. Лаврентия, по крайней мере до пролива Кабота. Их легко узнать по характерным микролитовым орудиям[128] каменного века, найденным в кучах из кухонных отбросов первобытного человека, и прежде всего — по составу самих отбросов, содержащих разложившееся органическое вещество и остатки костей тюленей. Отдельные наслоения, например в Англе,

Порт-о-Шуа и на мысе Рей на Ньюфаундленде, столь обширны, а слагающие их черные, жирные слои давно сгнивших отбросов так густо насыщены тюленьими костями, что создают впечатление последствий колоссальной бойни. Однако это не более чем иллюзия: эти образования являются продуктом восьми-девятивековой охоты многих поколений людей, для которых лысун был, что называется, хлебом насущным.

Взрослый лысун — тюлень средней величины, весом около 150 килограммов и длиной 1,7 метра, по своим размерам находится где-то посредине между маленьким дотаром и огромной «лошадиной головой». Этот типичный житель северных широт проводит большую часть своей жизни среди (или около) плавучих льдин или дрейфующего пака. Лысун — превосходный пловец и может нырять на глубину около 200 метров и оставаться под водой или льдом до получаса.

Популяция лысунов состоит из трех обособленных стад. Одно обитает в Белом и Баренцевом морях на севере Европы, второе — в Грен-ландском море восточнее гигантского острова Гренландия, и третье, самое многочисленное, населяет воды Северо-Западной Атлантики. Последнее, которое интересует нас больше других, проводит лето на севере в водах бассейна Холла в 700 километрах от Северного полюса, но рождает детенышей у северо-восточного побережья Ньюфаундленда и в заливе Св. Лаврентия. В процессе ежегодного миграционного цикла тюлени этого стада должны совершать путешествия длиной не менее 9000 километров.

За несколько недель до начала замерзания арктических вод лысуны этого западного стада начинают свою осеннюю миграцию на юг; вдоль пот бережья Лабрадора плывет почти непрерывный поток из тысяч и десятков тысяч тюленей, а когда-то в этой процессии участвовало несколько миллионов особей. К концу ноября передовые отряды достигают пролива Белл-Айл, где поток тюленей раздваивается. Более мощная ветвь проходит через пролив и движется на запад вдоль северного берега залива Св. Лаврентия. Какое-то представление о силе этого потока можно получить из рассказа одного французского торговца, который осенью 1760 года был очевидцем миграции лысунов у северной оконечности Ньюфаундленда. По его словам, тюлени десять дней и ночей подряд заполняли все морское пространство от берега до горизонта. Они, бывало, доходили на запад до самого Иль-о-Кудра в нескольких милях от города Квебек, хотя сегодня те, что от них остались, редко добираются дальше реки Сагеней.

Другая ветвь от пролива Белл-Айл, похоже, уходит на юго-восток и… исчезает. По мнению некоторых биологов, она достигает Большой Ньюфаундлендской банки, где тюлени остаются на зиму, однако убедительных доказательств этому нет. Наиболее вероятно, что тюлени, которые известны как хорошие пловцы, огибают Ньюфаундленд с востока и входят в залив Св. Лаврентия через пролив Кабота. После чего они предположительно направляются на север вдоль западного берега Ньюфаундленда, где их появление было когда-то чудесным даром для поджидавших их скрэлингов.

Но это, в общем, из области предположений. Подумать только: в наш век электронных глаз и ушей, когда моря полны промысловыми судами, местообитание огромных стад лысунов с января до второй половины февраля все еще остается, по существу, неизвестным!

В зимние месяцы гигантский язык полярного пака шириной более полутораста километров выносится к югу Лабрадорским течением, пока в середине февраля одни его «отроги» не покроют северо-восточное побережье Ньюфаундленда, а другие не прорвутся через пролив Белл-Айл в залив Св. Лаврентия, чтобы встретиться и смешаться с зимним льдом, родившимся в заливе.

Для глаз неискушенного человека этот мир плоских и торосистых льдин, трескающихся и громоздящихся друг на друга под напором тяжелых океанских волн, терзаемый вьюгами и штормами и окутываемый туманами, представляется белой, отрезанной от жизни пустыней. И все же именно в этом царстве ледяного хаоса в конце февраля — начале марта снова появляются огромные полчища лысунов.

Пролетая низко над паковым льдом в редкий для середины февраля солнечный день, не видишь ничего, кроме сверкающей белизной безжизненной пустыни, разве что то в одной, то в другой, не затянутой льдом, полынье промелькнет что-то живое, и бледный солнечный свет вдруг замерцает на мокрых спинах нескольких резвящихся на воде тюленей. Но через несколько дней здесь происходит настоящее чудо.

Однажды в конце февраля 1968 года я с борта легкого самолета смотрел вниз на бесконечную ледяную панораму, испещренную таким количеством лежавших в одиночку и кучками тюленей, что на мой вопрос, сколько их здесь, по его мнению, летевший со мной биолог только пожал плечами.

Даже с помощью аэрофотосъемки ученые могут дать лишь приблизительную оценку числа тюленей на крупной залежке, где они рождают детенышей. Рабочей оценкой считается плотность залегания около 3000–4000 производителей на квадратную милю (2,59 км²), в основном маток, и почти стольких же детенышей, в зависимости от темпа деторождения. Количество половозрелых самцов подсчитать невозможно, поскольку в большинстве своем они находятся в воде или под водой. Ядро лежки, над которой мы пролетали в тот день, казалось, имело километров двадцать в длину и не менее десяти в ширину; от него во все стороны тянулись, словно ложноножки какой-то гигантской амебы, цепочки тюленей. По нашим подсчетам, скорее похожим на догадку, на этой лежке находилось полмиллиона животных.

Тем не менее их численность была ничтожной по сравнению с той, которой когда-то отличались тюленьи лежки.

Весной 1844 года более ста зверобойных шхун добывали тюленей на щенной залежке^{111}, имевшей не меньше 90 километров в длину и 35 в ширину, на северо-восточном побережье Лабрадора. По самым скромным подсчетам, эта залежка включала более пяти миллионов тюленей. Доподлинно известно, что зверобои добыли тогда 740 000 шкур, причем большая их часть была содрана с новорожденных тюленят.

Лысуны западного стада размножаются в двух частях региона: на обширных ледяных полях, дрейфующих у северо-восточного побережья Ньюфаундленда — этот район известен под названием «Ледового Фронта», — и в заливе Св. Лаврентия. В первом из них находятся обычно две хорошо изолированные щенные залежки, во втором — еще не меньше двух. На-каждой залежке самцы либо резвятся группами в полыньях, либо компанейски отдыхают на кромке бли-жаших льдин, в то время как самки рассредоточиваются по ледяному полю, каждая претендуя на собственную территорию, где она рождает и выкармливает своего единственного детеныша[129].

Описывать, как выглядит новорожденный щенок, или, как его называют, белёк, пожалуй, излишне, ибо его изображение появлялось столь часто, что мало кто из людей не знаком с ним. Это большеглазое, ластящееся к матери создание стало символом надежды для людей, проникшихся убеждением, что человек должен обуздать свое стремление к уничтожению животного мира, и в этом смысле выбор символа никак нельзя считать неудачным.

Бельком тюлень остается примерно две недели. Затем ему приходится самому заботиться о себе, когда его мамаша (которая так щедро снабжала его жирным молоком, что щенок не только утроил свой вес, но и накопил пятисантиметровый слой сала) покидает его и уходит на спаривание к поджидающим ее самцам.

Теперь его роскошная мягкая белая шубка начинает линять. На этой стадии щенка называют хохлушей. Через несколько дней линька заканчивается и тюлененок одевается в пепельно-серую шубку с темными пятнами. Пяти-шестинедельный серка — так называют вылинявшего тюленя — решается впервые окунуться в воду и очень скоро начинает плавать и, расходуя накопленные жир и белки, начинает понемногу учиться добывать пищу из моря.

Весна продолжается, и взрослые тюлени, с удовольствием выполнив свои обязанности, вторично собираются в огромные скопления, так называемые линные залежки. В течение нескольких дней и даже недель полчища черно-серебристых лысунов держатся вместе, вылезая на лед, чтобы погреться на солнышке, сбросить старый волос и, как мы можем думать, пообщаться. Этот ежегодный праздник лысуны отмечают в конце «тюленьего» года, точка отсчета которого идет от рождения молодняка.

К концу апреля, когда огромный язык льда начинает таять под весенним солнцем, празднество кончается и взрослые тюлени отйравляются обратно в долгий путь к арктическим морям. Месяцем-двумя позже туда же устремляются орды вылинявших молодых тюленей, каждый из них повинуясь, по-видимому, лишь какому-то внутреннему голосу, направляющему их самостоятельное путешествие к родовым местам летовок.

Первыми европейцами, узнавшими про существование западного стада лысунов, были, наверное, баскские китобои, наблюдавшие массовые миграции тюленей через пролив Белл-Айл в те зимы, когда китобои были вынуждены оставаться в гаванях Нового Света.

Первыми же европейскими зверобоями стали, по-видимому, французские колонисты, начавшие в середине XVII века селиться по берегам нижнего течения реки Св. Лаврентия. Вначале, как мы уже знаем, они охотились на «лошадиных голов», но по мере заселения берегов восточной части эстуария взялись и за тюленей другого вида, появлявшихся там в январе в невероятном количестве.

Поскольку эти серебристые животные с черным верхом головы и темными пятнами по бокам, очертаниями слегка напоминающими арфу[130], никогда не заходили глубоко в устье реки и не выходили на берег или на речные утесы, как это делали «лошадиные головы», единственным возможным способом охоты на них была стрельба с небольших лодок. Малоэффективные мушкеты и забитое льдами море не только снижали продуктивность такой охоты, но и делали ее весьма опасной. Тем не менее некоторые считали, что она стоит риска, поскольку каждый добытый тюлень имел такой толстый слой подкожного сала, что из него можно было получить почти столько же жира, сколько из гораздо большего размера «лошадиной головы». За это таких тюленей очень высоко ценили колонисты, называвшие их loup marin brasseur[131] в отличие от первого вида loup marin, или «лошадиной головы».

Невероятное множество loup marin brasseur при их относительной недосягаемости, должно быть, вызывало у французов немалую досаду, пока они, в конце концов, не додумались, как убивать их «еп masse». В первой половине XVII века какой-то искатель приключений, исследуя terra incognita в восточной части северного берега залива Св. Лаврентия, наткнулся на самых искусных в мире зверобоев — инуитов. В те времена инуиты оставались зимовать на западе по крайней мере до острова Антикости и питались главным образом тюленями, из которых лысун был их главной добычей. Они не имели ружей и добывали тюленей с помощью сетей, сплетенных из полос тюленьих шкур и устанавливаемых поперек узких проливов между прибрежными островками.

Французы, всегда быстро схватывавшие охотничьи приемы местных жителей, без промедления стали плести и ставить собственные сети для лова тюленей. Этот сетной промысел скоро оказался настолько прибыльным делом, что власти в Квебеке и Париже быстренько занялись продажей участков новым феодалам. К 1700 году их владения протянулись на восток до самых островов Минган, и в каждой дарственной четко указывалось на то, что самым ценным из предоставленных ею прав является местная монополия на промысел тюленей.

Проникновение французов на восток приостановилось не вследствие недостатка тюленей, а из-за враждебности инуитов, вызванной французами, связавшими свои интересы с различными индейскими племенами. Вражда вылилась в жестокие кровавые столкновения, и до начала XVIII века ни французы, ни даже индейцы не отваживались зимовать на берегу залива Св. Лаврентия восточнее М инга на.

Выход из положения был найден, когда к этой проблеме подошли с другого конца. В районе пролива Белл-Айл, где уже долгое время господствовали промышлявшие треску рыбаки из Франции, тоже происходили кровавые стычки с инуитами, однако отряды французских зимовщиков держались стойко, отступая при необходимости в безопасные деревянные блокгаузы под защиту корабельных пушек. В 1689 году были созданы два таких опорных пункта, главным образом для промысла тюленей на всем лабрадорском и ньюфаундлендском побережье пролива Белл-Айл.

К тому времени тюлений промысел стал настолько прибыльным, что французы собрали войско своих индейских союзников и повели успешную войну против инуитов за контроль над «Северным Берегом». К 1720 году цепь феодальных владений протянулась по всему северному побережью залива от Тадуссака до пролива Белл-Айл, затем дальше на север вдоль Атлантического побережья Лабрадора до самого залива Гамильтон. Еще несколько баз тюленьего промысла возникло на западном берегу Ньюфаундленда, отчасти в тех самых местах, которые когда-то занимали ушедшие затем оттуда скрэлинги.

Промысел тюленей изменялся и усложнялся по мере того, как французы все яснее постигали годовой цикл развития тюленей. Восточнее острова Антикости охота теперь велась в течение двух сезонов: в начале зимы, когда стада тюленей устремлялись через пролив Белл-Айл на запад вдоль «Северного Берега», и весной, йосле начала миграции взрослых тюленей на север к линным лежкам. Сетные орудия лова также претерпели изменения. Вместо того чтобы использовать, как и прежде, исключительно объячеивающие сети, в которых тюлени запутывались и тонули, теперь одновременно стали применять и ставные, которые вскоре достигли таких размеров и такой степени сложности, что для работы с одной ставной сетью требовалось до дюжины людей. Поднимая и опуская с помощью береговых лебедок деревянные щиты, можно было отсекать в ловушках целые группы мигрирующих тюленей, чтобы затем не спеша убивать их.

К середине XVIII века промыслом тюленей занимались сотни поселенцев в Новой Франции, и эта колония ежегодно экспортировала до 500 тонн тюленьего жира; для получения такого количества жира нужно было убивать примерно 20 000 взрослых тюленей в год. Требования расширить этот приносивший уйму денег промысел нарастали с такой быстротой, что один инспектор, посетивший Новую Францию, посчитал своим долгом выступить с письменным предостережением:

«Сомнительно, чтобы расширение тюленьего промысла пошло бы на пользу колонистам… напротив, логично думать, что умножение промыслов привело бы вскоре к уничтожению этого вида животных. Они производят на свет всего лишь одного детеныша в год; промысел ведется весной, то есть в сезон размножения, или осенью, когда самки беременны, поэтому нельзя добывать большое количество тюленей, не разрушая вида и не рискуя оскудением промысла».

Можно было заранее предсказать, что это мнение будет проигнорировано. На деле стремлению добывать как можно больше тюленей способствовала конкуренция, возникшая со стороны англичан. В начале XVIII века английские поселенцы из Восточного Ньюфаундленда, обычно промышлявшие летом на легких судах треску и лосося у северного побережья, обнаружили, чем занимались французы на «Пти-Норд» (Большой Северный полуостров Ньюфаундленда), и сами приступили к промыслу тюленей. Вскоре они стали создавать постоянные поселения близ Фого и в заливе Нотр-Дам, где можно было вести зимний промысел тюленей и летний — трески и лосося.

Англичане даже прибегли к новой уловке. Обнаружив, что весной, через несколько недель после ухода взрослых тюленей, в северных заливах появляются орды вылинявших хохлушей и подростков, которых они прозвали «бедламерами» (искаженное от bêtes de lа mer[132]), они стали стрелять в них с небольших гребных лодок посреди тающих льдин.

Этот, а также сетный промысел оказались настолько успешными, что уже в 1738 году немногочисленное население острова Фого отгрузило тюленьего жира и шкур на 1200 фунтов стерлингов — итог ежегодного уничтожения более чем 7000 тюленей. Жребий был брошен. Почувствовав, какие деньги можно заработать на промысле лысунов, англичане поспешили прибрать к рукам этот кровавый бизнес.

На этом этапе ни французы, ни англичане не имели четкого представления о фактической численности популяции лысунов, да и мало что знали о самом лысуне. Долгое время они даже не знали, что «бедламеры» и хохлуши принадлежат к одному и тому же виду. И им ничего не было известно о том, чем занимаются тюлени за пределами видимости земли. Мир дрейфующих ледяных полей казался им столь враждебным, что они и не пытались его познать. Пока ледовая цитадель тюленей оставалась неприкосновенной, хищничество людей, каким бы масштабным оно ни казалось его участникам, затрагивало только периферию, не оказывая большого влияния на популяцию в целом. Однако, учитывая превратности судьбы и звериную сущность человеческой натуры, так не могло продолжаться слишком долго.

Однажды в самом начале весны в середине XVIII века (возможно, это произошло в 1743 году) не по сезону продолжительная оттепель, сопровождаемая обильными дождями, затронула огромный язык льда, спускающийся вдоль побережья Лабрадора и рождающий плавучие ледяные поля, на которых большая часть лысунов производит на свет своих детенышей. Когда миллион или больше беременных самок добрались до этих полей, разломанные льды настолько разрушились и подтаяли, что тюлени не могли найти подходящего места для щенки. Однако пришла пора родить, и самки в отчаянии выходили на любые льдины, способные выдержать их вес, чтобы произвести на свет потомство. На этот раз они щенились не на обычных гигантских залежках, а на разбросанных, словно солома ветром, на тысячи километров разрушенных плавучих льдинах.

Через день-другой после массового рождения детенышей над льдинами завыл норд-ост. Открытый за паком океан вздыбился крутой волной, которая, подкатываясь под плавучие льдины, кидала их в беспорядочную круговерть, сталкивая друг с другом. Погибло много новорожденных бельков и немалое количество их матерей, а многие уцелевшие детеныши, еще не научившиеся плавать, были смыты волной и утонули. Оставшиеся в живых оказались на быстро таявших осколках льдин, которые ветром и течением быстро тащило на юг. В середине марта эти льдины с десятками тысяч бельков начали скапливаться вдоль западного берега залива Бонависта.

На этом скалистом, изрезанном рифами берегу горстка англичан уже создали постоянный плацдарм для зимней охоты на взрослых лысунов и весенней — на хохлушей. Англичан охватила тревога, когда льды заполнили залив настолько, что с берега за ними уже не просматривалась открытая вода. Промысел с лодок нельзя было вести до тех пор, пока ветер снова не задует в сторону моря. Вот в этой-то ситуации, наверное, и нашелся смельчак, отважившийся бросить вызов адской ледяной мясорубке. Ему показалось, что он увидел там какие-то признаки жизни, и вскоре на самом деле обнаружил разбросанных на льдинах маленьких белых тюленят.

Не прошло и несколько часов, как все здоровое мужское население карабкалось по опасному хрупкому ледяному паку. До того как ветер потянул к югу и льды, ослабив напор, отступили от берега, англичане успели приволочь на берег тысячи окровавленных «скальпов» (шкур со слоем подкожного сала), где от них отделили толстый слой сала и отправили его в жиротопни, чтобы сварить много бочек первосортной ворвани.

Известно, что прибрежные поселенцы Бонависта-Бей даже не понимали, что за животных они убивали, пока кто-то из них не заметил присосавшегося к матери белька и не пришел к очевидному выводу.

Каждая подобная «бельковая весна» становилась вехой в истории Ньюфаундленда. В 1773 году льдины с новорожденными тюленями забили залив Нотр-Дам, и местные рыбаки убили там 50 000 детенышей. В 1843 году паковым льдом были забиты заливы Тринити и Консепшн, что дало возможность прибрежным жителям добыть около 80 000 тюленей. Но самое кровавое побоище из всех произошло в 1861 году, когда в проливе Гамильтон были уничтожены в заливах 60 000 бельков и еще 150 000 — в заливе Бонависта. И даже горожане Сент-Джонса в 1872 году получили возможность выйти на лед за пределы гавани и убить почти 100 000 маленьких тюленят.

Плохо было то, что подобного рода ветры случались лишь примерно раз в двадцать лет. Поэтому ослепленные блеском «белого золота» ньюфаундлендцы неизбежно должны были удариться в поиски «основного пласта».

Когда начались эти поиски, рыбакам было известно лишь, что тюлени размножаются где-то севернее, в безбрежной ледяной пустыне. Не имея представления о том, где могли находиться щенные залежки, некоторые из них еще в 1770-х годах начали исследовать кромку огромных ледяных полей на своих беспалубных судах, на которых они обычно ходили на промысел трески. Убедившись в том, что они слишком неуклюжи и непрочны для прохода через плавучие льдины и неудобны для перетаскивания через блинчатые льды, рыбаки сделали легкий плоскодонный ялик с обшивкой «край на край», который было под силу тащить по льду его экипажу из двух человек. Такие приспособленные для плавания во льдах ялики предназначались главным образом для ружейной охоты на хохлушей, однако со временем зверобои уходили на них все дальше в полярные льды, постепенно овладевая искусством опасной ледовой навигации.

Наконец в 1789 году группа таких ледовых охотников наткнулась на щенную залежку, которую отнесло намного южнее того места, где ей полагалось бы находиться в обычных условиях. За несколько дней экипажи флотилии приспособленных для плавания во льдах яликов ободрали 25 000 бельков, и стремление найти «главную залежку» получило новый импульс.

Поднакопив опыт, эти упорные и выносливые мореходы поняли, что главной залежки им, вероятно, не достичь, кроме как на судах, достаточно прочных для прохода в паковых льдах и достаточно больших, чтобы защитить экипаж от несущих гибель снежных бурь. Поэтому они создали утолщенный ял — первоклассное прочное судно с тупыми обводами носовой части и с палубой по всей длине, вмещающее команду из двенадцати зверобоев.

Эти ялы могли находиться в море неделю-другую, то есть столько времени, сколько могли бы выдержать даже такие закаленные непогодой люди. Но хотя эти ялы и проходили в разреженном льду 30–40 лиг до кромки сплоченного пака и находили случайные места обитания бельков, родившихся за пределами главной залежки, они так и не смогли добраться до своего Эльдорадо.

Для его поиска строились более крупные суда. К 1802 году на север плавали уже пятнадцатиметровые полнопалубные шхуны с двойной ледовой обшивкой. И хотя главная залежка продолжала ускользать от них, тем не менее с их помощью сколачивались целые состояния. Весной 1804 года из северных заливов Ньюфаундленда на промысел вышли 149 ялов и шхун. Правда, зверобои убили мало бельков, но зато они застрелили 73 000 хохлушей и взрослых лысунов. В том же году сетным промыслом было добыто еще 40 000 тюленей.

С самого начала поиски главной залежки обходились дорого в смысле потери людей и судов. Особенно трагическим оказался 1817 год, когда свирепый шторм, из тех, что порой уничтожали щенные залежки, разрушил ряд северных прибрежных портов. В том году зверобои добыли всего 50 000 «скальпов», заплатив за них страшную цену: в паковых льдах потерпели крушение и погибли не менее 25 судов, унеся в ледяную могилу почти 200 человеческих жизней.

Но тех, кто уцелел, потери не устрашили. Более крупные и прочные суда все дальше вгрызались в большой ледниковый язык, пока в 1819 году они наконец не нашли то, что искали. В тот год лед был исключительно разреженным, и преобладавшие норд-осты продвинули главную залежку на 180 километров от берега Ньюфаундленда. Здесь-то ее и увидели зверобои на судах нового типа: стотонных шхун-бригов с ледовыми креплениями, каждое с экипажем в 50–60 человек. Этот вступительный акт в последовавшую кровавую драму, похоже, прошел незамеченным. Поэтому полезно будет для примера познакомиться с отчетом одного очевидца, профессора Дж. Б. Джукса, который в 1840 году ходил к главной залежке на бригантине «Топаз». Я привожу его отчет несколько сокращенным.

«Мы проходили через разреженные льды, на которых отдельными пятнами выделялись молодые тюлени, и почти все. зверобои выходили на лед, чтобы убивать, свежевать и тащить добычу на борт. Затем мы попали в свободный ото льда водоем и спустили на воду 5 плоскодонных яликов. [Их экипажи] присоединились к тем, кто уже находился на льду, и потащили туши убитых тюленей или «скальпы» к яликам, которые доставляли их на судно. Таким путем до наступления темноты, вынудившей нас прекратить работы, мы доставили на борт 300 тюленей, и наша палуба превратилась в сплошной хаос.

Собранные в кучу, молодые тюлени напоминали груду забитых телят, и когда из этой кроваво-грязной массы туш поднимало дергающуюся голову какое-нибудь несчастное, еще живое существо, я не мог больше этого выдержать и, схватив в руки гандшпуг[133], наносил удары по головам, освобождая от мучений тех, в ком я видел признаки жизни. Один из зверобоев подцепил тюлененка острогой, и малыш совсем заходился от крика, точь-в-точь как кричал бы благим матом, прерываемым судорожными рыданиями, маленький ребенок, корчащийся от мучительной боли. Я видел, как с другого, еще живого тюлененка содрали шкуру и его голое тело, обливаясь кровью, билось в предсмертных конвульсиях… во сне меня часто преследовало видение: [другое] корчащееся от боли тельце в белоснежном меху с головой, обливающейся кровью, сквозь которую малыш, тщетно ловя ртом воздух, пытается разглядеть, что же это происходит…

На следующее утро, как только рассвело, все зверобои сошли на лед и принялись направо и налево убивать молодых тюленей, которые, лежа поодаль друг от друга, грелись на солнышке. Иногда шесть-восемь тюленей располагались на пространстве в двадцать квадратных ярдов. Зверобои, вооружившись острогой и перекинув через плечо связку буксирного каната, подходили к лежащим тюленям и наносили им удары по голове. Убив или по крайней мере оглушив одного за другим всю группу, они тут же сдирали с них «скальпы» и, зацепив багром несколько штук, волокли их по льду к судну. Тащить полдюжины шкур по разреженному и торосистому льду, перепры-

(пропущена страница 285)

взрослых тюленей, поскольку расход запасов жира у них меньше и они сохраняют большую плавучесть; и все же количество тонущих «бедламе-ров» весьма значительно. Высок процент промысловых потерь и в восточной части канадской Арктики, а также в западной Гренландии, где в 1940-х годах местные охотники добывали в год до 20 000 лысунов; при этом на воде терялось до семи из каждых десяти пораженных выстрелом тюленей. В последние годы добыча лысунов в этих регионах сократилась примерно до 7000 в год.

Столь же расточительна и ружейная охота на лысунов на льду. Чтобы добыть тюленей у кромки льда, где в сезон щенки собираются самцы, а в сезон линьки — тюлени обоего пола, необходимо убивать их наповал. Но даже и в этом случае судорожное сокращение мышц тела сбрасывает многих из них в море, где труп безвозвратно уходит в пучину. Однако редко кому удается сразить зверя с первого выстрела. Даже такой энтузиаст тюленьей охоты, как шестьдесят семь весен выходивший на лед ньюфаундлендский капитан Абрахам Кин, которому приписывают добычу свыше миллиона «скальпов» (за что он был удостоен ордена Британской империи), признал, что его люди, чтобы добыть на льду одного тюленя, должны были убить не меньше трех взрослых особей. Д-р Гарри Лилли, который в конце 1950-х годов предпринял путешествие к Ледовому Фронту, сообщал, что ньюфаундлендские зверобои, которых он сопровождал, добывали всего лишь одного из каждых пяти попавших под их выстрелы тюленей. В апреле 1968 года я сам с целью собрать образцы с линной залежки ходил к Ледовому Фронту на борту норвежского судна, зафрахтованного для канадских ученых, состоящих на государственной службе. Несмотря на то что тюленей для них отстреливали опытные норвежские зверобои, соотношение пораженных выстрелом и добытых тюленей было пять к одному. Остается еще прибавить промысловые потери в ходе убоя бельков, но к этому вопросу мы специально вернемся на следующих страницах.

Пока же ясно одно: объем добычи никогда не соответствовал и сейчас не соответствует объему фактического убоя — факт, о котором нужно помнить, читая дальнейшие страницы.

После 1819 года Ньюфаундленд прямо-таки помешался на тюленях. Еще жизнеспособные, сетный и судовой прибрежные промыслы отошли в тень и были почти забыты коммерсантами и судовладельцами из Сент-Джонса и нескольких небольших городов в заливах Тринити и Консепшн, неистово разрабатывавшими главную залежку. Они набросились на нее с целеустремленностью, которую могла породить только неуемная алчность. Новые суда начали сходить со стапелей с такой быстротой, что к 1830 году каждую весну выходили во льды почти 600 бригантин, барков и шхун, имея на борту примерно 14 000 ньюфаундлендских зверобоев — число, которое, вероятно, представляло большинство трудоспособного населения северного побережья.

Результатом явилось невиданное и невосполнимое уничтожение. Учитывая, что главной целью была добыча жира (в то время шкуры бельков ценились очень дешево), зверобои могли бы в своих собственных интересах воздержаться от убийства детенышей, пока те не накопят наибольшее количество жира в возрасте от десяти дней до двух недель. Можно было бы также ожидать, что зверобои будут щадить самок, по крайней мере до того времени, пока они не родят детенышей и не выкормят их до возраста «промысловой зрелости».

Они не сделали ни того, ни другого.

Капитан каждого зверобойного судна, настойчиво подгоняемый судовладельцем, стремился первым добраться до главной залежки. В результате с каждым годом суда все раньше и раньше выходили на промысел, пока они не стали приходить в район предполагаемой главной залежки за две недели до того, как самки начинали производить на свет свое потомство. Не имея другого занятия, зверобои охотились на взрослых лысунов, собиравшихся в полыньях или вылезавших на кромку плавучей льдины. В ходе поголовного истребления погибли несчетные десятки тысяч взрослых самок и детеныши, не только те, которые находились в утробе матери, но и те, которых она могла бы произвести на свет за свою оставшуюся жизнь.

С самками, успевшими родить, обращались не лучше. Яростная конкуренция между командами судов вынуждала зверобоев выходить на лед и убивать детенышей, которым от роду было всего один-два дня, лишь бы они не попали в чужие руки. Чтобы компенсировать потери жира в результате этой варварской (и, добавим, идиотской) практики, зверобои убивали дубинами или выстрелами всех попадавшихся им самок, беременных, щенных или кормящих — не важно.

«Черта с два оставлять чужим» — было девизом каждого зверобоя, чьи собственные жалкие доходы рассчитывались на основе стояночного или промыслового времени, затраченного на максимальную загрузку судна. Естественно, что каждый зверобой прилагал все усилия к тому, чтобы «чужие» суда уходили домой «порожняком» или с «видимостью жира» в трюмах.

Однако не менее разорительной вследствие жестокой конкуренции была практика «заготовки скальпов» на льду. Вместо того чтобы заставлять каждого зверобоя таскать свою добычу на судно после каждого «сбора», капитаны разбивали свою команду на боевые отряды, в задачу которых входило пройти как можно дальше и быстрее по ледяному полю. Часть людей должны были снимать «скальпы», что они и делали почти на бегу. Другие собирали дымящиеся шкуры с каждого участка убоя и собирали их в кучу на какой-нибудь подходящей плавучей льдине, отмечали принадлежность шкур флагом компании, привязанным к бамбуковому шесту, и спешили к следующему участку. Такие отряды могли за 10–12 часов работы пройти по льду многие километры, оставляя за собой кричащий кровавый след, тянущийся от одной груды «скальпов» до другой.

Теоретически плавучая база должна была бы пробираться через льды своим ходом или буксируемая рабочим подразделением, чтобы почти по пятам следовать за зверобоями, подходить возможно ближе к льдинам и подбирать сложенные на них «скальпы». На практике такая задача часто была невыполнима даже для новейших паровых зверобойных судов ледокольного типа. В 1897 году пять паровых зверобойных судов оставили на главной залежке около 60 000 «скальпов», сложенных на льдине, к которой они не могли подойти. В 1904 году одно только паровое судно «Эрик» оставило на льду 86 партий «скальпов», насчитывавших в общей сложности примерно 19 000 штук. Во времена парусного флота зверобойные шхуны часто теряли половину своих партий и для них было обычным явлением, когда из-за налетевшего шторма они вообще не могли забрать ни одной из партий, сложенных зверобоями на удаленных участках. Такие потери считались несущественными: под рукой всегда было много больше бельков, ожидавших своего смертного часа.

Теряли не только партии «скальпов», но и суда. Они тонули, затертые и раздавленные льдами, и вместе с ними часто шли на дно тысячи тюленьих «скальпов». Подобные случаи не доставляли особых неприятностей промышленным магнатам, которые контролировали и заправляли тюленьим промыслом из своих счетных контор в английских городах и ньюфаундлендских городках. По сравнению с гигантскими прибылями от промысла подобные потери считались не более чем досадными пустяками.

В период между 1819 и 1829 годами среднегодовой уровень добычи составлял чуть меньше 300 000 «скальпов»; однако если подсчитать нерегистрируемый убой, то мы обнаружим, что в ходе этой бойни ежегодно уничтожалось не менее 500 000 тюленей. В 1830 году к Ледовому Фронту ходили примерно 558 судов, которые вернулись с 559 000 «скальпов». Весной следующего года добыча выросла до 686 000 (по данным одного авторитетного источника, было добыто 743 735). Даже меньшая из этих двух цифр означает фактический убой, превышающий миллион тюленей. Уничтожающее пламя человеческой алчности ревело теперь во всю мочь.

До сих пор настоящей главой прочно владели лысуны. Однако они были не единственным тюленьим племенем, населявшим мир плавучих льдов. Они делили это царство, мирно сосуществуя, с видом более крупных тюленей, известных зверобоям как «хохлачи» — по названию, данному им из-за наполненного воздухом мешка[134], имеющегося у каждого самца на верхней части головы.

Если лысунов можно считать своего рода «горожанами», живущими по преимуществу плотными скоплениями, то хохлачи скорее напоминают сельских жителей. Обычно их щенные залежки состоят из разбросанных, не смешивающихся друг с другом семей, каждая из которых состоит из самца, самки и единственного детеныша. Залежки хохлачи предпочитают устраивать на неровной поверхности многолетнего арктического пака, гораздо более сплоченного и торосистого, чем относительно плоский однолетний лед, которому обычно отдают предпочтение семьи лысунов.

Хохлачи моногамны, привязаны к своему месту обитания и яростно защищают свое потомство. Ни самец, ни самка не отступят перед врагом. Когда зверобой подходит к ним слишком близко, один из взрослых членов семьи или оба могут броситься на пришельца. И если учесть, что взрослый самец достигает более 2,5 метра длины и веса 400–500 килограммов, обладает клыками, которым мог бы позавидовать волк, и способен нести свою огромную тушу по льду со скоростью бегущего человека, он действительно представляет немалую опасность. Тем не менее, как считает д-р Уилфред Гренфель, ему не под силу состязаться с современными зверобоями.

«[Хохлачи] выказывают большую силу, мужество и любовь, защищая свое потомство, и я был свидетелем гибели всей семьи целиком. Убили семью четыре зверобоя специальными деревянными дубинками, но не раньше, чем самец схватил одну дубинку в пасть и, размахивая ею из стороны в сторону, согнал с льдины своих врагов. Чтобы не задерживать судно, этого старого самца решили поднять на борт. Казалось, он совершенно мертв. Однако, когда его туша уже была над поручнем, строп оборвался, и она упала обратно в море. Холодная вода, видимо, оживила тюленями я видел, как он вернулся к той же льдине, заметной по кровавым следам недавней битвы. Край льдины возвышался над водой почти на два метра, но тюлень выпрыгнул из воды и, не задев края, приземлился почти в том же месте, где его семья встретила свою трагическую судьбу. Зверобои тут же спустились на льдину и пристрелили самца».

Прошли годы после начала XIX века, а зверобои добыли очень небольшое количество хохлачей. Эти животные были слишком крупными и мощными, чтобы их могли удержать сети, и их было почти невозможно застрелить на открытой воде из огнестрельного оружия того времени. И поскольку добывали их редко, отдельные биологи пришли к заключению, что хохлачей, должно быть, всегда было мало. В действительности же хохлачи были чрезвычайно многочисленны. Правда, по абсолютной численности они никогда не приближались к лысунам, но, возможно, не слишком уступали им по биомассе — до того дня, когда они стали с лысунами товарищами по несчастью, попав в кровавую баню.

Черные дни наступили для хохлачей, когда ньюфаундлендцы приступили к поискам их семейных лежбищ. Поскольку эти лежбища располагались в углублениях под краевой частью ледникового языка, свисающего с юго-восточного берега Лабрадора, и с внешней стороны были защищены барьером торосистых льдин арктического пака, деревянные зверобойные суда могли проникнуть в убежища хохлачей, только когда ветер и погода разрежали лед. Естественно, что суда целыми днями были вынуждены маячить у внешней кромки арктических льдов; там-то они и встретили хохлачей.

Хохлачи сулили немалую прибыль убийцам, обладающим достаточной силой духа, чтобы справиться с ними. Прежде всего, спинка детеныша хохлача покрыта блестящим нелиняющим иссиня-черным мехом (отсюда его название[135]), а брюшко — серебристо-серым, который в отличие от меха бельков надолго сохранял свою окраску при способах дубления, применявшихся в то время. Поэтому шкура детеныша хохлача ценилась довольно высоко. Кроме того, из его «скальпа» получали в два раза больше жира, чем из «скальпа» белька. А с обоих родителей, которых обычно убивали вместе с детенышем, получали такое же количество жира, как с нескольких взрослых лысунов.

Уже в начале 1850-х годов ньюфаундлендские зверобои развернули регулярную интенсивную охоту на хохлачей и повели ее с таким размахом, что в последние годы XIX века, судя по результатам исследований Гарольда Хорвуда, на долю хохлачей приходилось до 30 % всех «скальпов».

Размножались хохлачи и на плавучих льдах в заливе Св. Лаврентия, где более благоприятная ледовая обстановка делала их еще более беззащитными перед зверобоями. Весной 1862 года зверобойные шхуны с Магдален за пять дней уничтожили 15 000 —20 000 этих тюленей. Несколько лет спустя одна ньюфаундлендская баркентина[136] привезла из рейса в залив Св. Лаврентия полные трюмы хохлачей.

Именно для хохлачей массовый промысел оказался особенно губительным. Когда зверобои опустошали щенные залежки лысунов, большинство самцов и немалая часть самок успевали спастись и могли по крайней мере восполнить потерю щенков. Но при нападении зверобоев на щенную залежку хохлачей, как правило, ни один из ее обитателей не уходил от них. Залежка уничтожалась раз и навсегда.

В современной научной литературе хохлачи упоминаются как «сравнительно редко встречающийся вид», «малочисленный и разбросанный», «значительно уступающий и всегда уступавший по численности лысунам», однако тщательное изучение истории тюленьего промысла подтверждает их прежнее изобилие, а также то, что их нынешняя редкая встречаемость объясняется почти исключительно нашим хищническим к ним отношением.

Период между 1830 и 1860 годами все еще ностальгически вспоминают на Ньюфаундленде как «славное время тюленьего промысла». За те тридцать лет было добыто 13 миллионов тюленей из возможно вдвое большего количества убитых. То было действительно славное время для промышленных магнатов. Безобразное побоище помогло нажить целые состояния многим торговым династиям, существующим и по сей день.

В характере охоты в то время произошли многие перемены, разумеется не в пользу тюленей. Прежде всего ранее игнорируемые, а может быть, и неизвестные щенные залежки лысунов и хохлачей в заливе Св. Лаврентия стали местами постоянных набегов неуклонно растущего промыслового флота Ньюфаундленда.

С другой стороны, шкуры взрослых тюленей, особенно хохлачей, приобрели исключительную ценность в качестве сырья для выделки кожи, использовавшейся в основном для изготовления ременных передач. Шкурки молодых хохлачей раньше всегда давали хорошую выручку в торговле дорогостоящими предметами одежды, а в наше время стало возможным реализовывать на рынке и шкурки бельков, но не в силу какой-то новой технологии дубления, а благодаря зловещему открытию, что мех новорожденных или еще не рожденных бельков, которых зверобои называют «котятами», устойчив сам по себе., В начале 1850-х годов какой-то ньюфаундлендский предприниматель отправил в Англию партию шкурок таких «котят», и, когда там из них изготовили муфты, палантины и прочие роскошные предметы верхнего дамского туалета, богатые покупательницы не смогли устоять перед соблазном приобрести готовые изделия из мягкого белого меха. Это положило начало спросу на шкурки бельков, торговля которыми на рынке модных меховых товаров превратилась в мультимиллионный бизнес. Однако до конца второй мировой войны, пока одной норвежской фирме не удалось найти способ укрепления волоса всех подросших бельков, рынок должен был довольствоваться в основном мехом бельков, извлекаемых из утробы матери. Что, разумеется, резко увеличивало убой беременных самок лысунов.

Всем хорошо известно, что современный экономический прогресс зависит от непрерывного совершенствования путей и способов извлечения прибылей из имеющихся сырьевых ресурсов. К 1860-м годам в «разработку изделий» из тюленьего сырья было вложено столько выдумки, что спрос на них опережал предложение. Меха и шкуры продавались в виде таких совершенно различных по своему назначению товаров, как дамские жакетки и кузнечные мехй. Тюлений жир также находил множество применений, начиная от машинной смазки и кончая заменителем оливкового масла. Торговля этими товарами поистине делала деньги, и хотя большая часть их прилипала к рукам торговых магнатов, что-то перепадало и простым промысловикам: некоторые из них становились, хотя бы на время, весьма состоятельными людьми. Д-р Гренфель рассказал нам об одном таком случае с бывшим траппером, занявшимся сетным промыслом тюленей в уединенном заливе Лабрадора:

«В небольшом поселке траппер по имени Джоунс так разбогател за счет постоянно обильной добычи тюленей, что даже выписал из Квебека карету с лошадьми и проложил дорогу для выездов; еще он нанял в Канаде на всю зиму личного музыканта, чтобы тот играл на его непрерывных пиршествах… Недавно меня попросили помочь прикрыть одежонкой наготу его внуков».

Опустошение коснулось не только тюленей, обитавших в арктических районах Северной Америки. В начале 1700-х годов шотландские и английские китобои, плывшие на запад в арктических водах Европы, обнаружили гигантскую популяцию щенных лысунов и хохлачей на так называемых плавучих льдах восточного побережья Гренландии в окрестностях необитаемого острова Ян-Майен. Пока люди в этих водах занимались промыслом многочисленных гренландских китов, они не обращали особого внимания на тюленей, но ближе к середине XVIII века популяция китов к востоку от Гренландии была уже настолько опустошена, что редкому китобойцу удавалось оправдать затраты на промысловый рейс. Именно в это время внимание китобоев привлекли полчища лысунов и хохлачей на плавучих льдах у восточного побережья Гренландии и в Девисовом проливе.

Как и ньюфаундлендцы, они не сразу освоили ледовую охоту на тюленей, но тем не менее к весне 1768 года дюжина английских китобойцев добыла на «западных» плавучих льдах около 2000 лысунов и хохлачей. Вскоре к разработке этих живых залежей жира подключились немцы, датчане, голландцы и вездесущие норвежцы, которые все вместе добывали там четверть миллиона «скальпов» в год еще задолго до начала XIX века.

Массовое опустошение популяций лысунов и хохлачей, развернувшееся во второй половине XIX века у Ньюфаундленда, сопровождалось аналогичной вакханалией убийств на плавучих льдах у восточного побережья Гренландии. В 1850 году оттуда было отгружено около 400 000 тюленей, а в следующем, 1851 году общая добыча тюленей у Ньюфаундленда и на «западных» плавучих льдах перевалила за миллион особей.

Людская алчность собирала на этих плавучих льдах свою дань как тюленями, так и зверобоями. Весной 1854 года шкипер британского зверобойного судна «Орион» послал своих зверобоев в труднодоступные торосы на добычу тюленей в месте, показавшемся ему залежкой лысунов. «Залежка» обернулась замерзшими трупами семидесяти потерпевших кораблекрушение датских зверобоев, разделивших компанию с сотнями трупов молодых хохлачей, из которых обреченные на смерть датчане пытались соорудить баррикаду, чтобы защититься от жестокого полярного шторма.

Как и на ньюфаундлендском Ледовом Фронте, растущая конкуренция между добытчиками шкур и жира вынуждала постоянно уменьшающихся в числе тюленей плавучих льдов уходить все дальше и дальше под защиту арктического пака до тех пор, пока они не стали почти недосягаемыми даже для самых отчаянных шкиперов. С ростом потерь судов и людей началось падение уровня добычи. На время показалось, что золотой век тюленьего промысла подходит к концу.

Найти выход из этой тупиковой ситуации суждено было именно англичанам. В 1857 году гулльский китобоец «Диана», незадолго до этого оборудованный вспомогательными паровыми двигателями, бесстрашно направился к плавучим льдам, чтобы вернуться оттуда с полными трюмами жира. Попутно ему удалось спасти восемьдесят зверобоев с двух парусных судов, затертых в безветрии льдами и затонувших. Итак, проблема была решена. Каким бы несовершенным и малоэффективным ни был двигатель «Дианы» мощностью в сорок лошадиных сил, вращавший громоздкий чугунный винт, именно он послужил технологическим решением проблемы господства над ледяными полями, куда по следам «Дианы» устремился поток парусных судов, оснащенных вспомогательными паровыми двигателями.

В водах Ньюфаундленда первыми попытали счастья «Кампердаун» и «Полынья» — зверобойно-китобойные суда такого типа, совершившие в 1862 году пробный рейс к Ледовому Фронту. Тогда они добыли всего несколько тюленей в исключительно неблагоприятной ледовой обстановке, когда было раздавлено и затонуло около пятидесяти парусных судов. Паровые суда по крайней мере сумели выбраться из ледового плена, и этот урок не прошел мимо внимания магнатов тюленьего промысла из Сент-Джонса. Окончательно этот урок был усвоен ими после того, как в такой же неблагоприятный сезон в 1864 году были раздавлены льдами еще двадцать шесть ньюфаундлендских зверобойных парусников.

После этого суда с вспомогательным паровым двигателем быстро возглавили промысел и столь же быстро доказали свою высокую эффективность. В течение весны 1871 года восемнадцать из них выгрузили на засаленные причалы Сент-Джонса четверть миллиона «скальпов», доведя общий объем выгруженных в том году «скальпов» за полумиллионную отметку на сумму двенадцать миллионов долларов в нынешней валюте.

К тому времени тюлений промысел уступал только тресковому, занимавшему первое место в экономике Ньюфаундленда. Нередко какое-нибудь паровое судно, обладавшее высокой скоростью хода и способностью плавания во льдах, делало в течение одного весеннего сезона несколько рейсов к Ледовому Фронту: в первый рейс Оно загружалось бельками и взрослыми лысунами; во второй — «синеспинками» и взрослыми лысунами и хохлачами; в третий, а то и четвертый рейсы — линными лысунами. Однажды из трех таких рейсов «Эрик» привез 40 000 тюленей.

Применение паровых двигателей значительно повысило эффективность судового промысла, но его существо оставалось неизменным, что подтверждают следующие строки, написанные преподобным Филипом Токэ в 1877 году: «Тюлений промысел — это сплошная кровопролитная бойня. Тут вы видите множество тюленей, корчащихся от ран, нанесенных колющими орудиями, и перекатывающихся с боку на бок в предсмертной агонии, окрашивая лед своей кровью. А вон там — другая куча тюленей: в них еще теплится последняя искра жизни, а с них уже сдирают шкуру с салом, и неопытная рука с ужасом отдергивается от случайного прикосновения к дрожащему и стонущему от боли существу».

В то время как паровые суда разоряли прибежища тюленей в глубине языка Ледового Фронта и на ледовых полях в заливе Св. Лаврентия, остающиеся парусные суда прочесывали внешние границы паковых льдов. Одновременно жители береговой полосы занимались ружейной охотой на тюленей в прибрежных водах со своих лодок и проводили налеты на любые щенные залежки, которые им удавалось обнаружить; наконец, сетной промысел давал до 80 000 взрослых лысунов в год, в основном во время миграций на юг, когда самки несли в своем чреве детеныша.

Тотальный характер убоя являлся устрашающей данью гениальности современного человека как мастера биоцида. В то же время он выявил поразительную жизнестойкость западноарктических стад тюленей, которые в период между 1871 и 1881 годами уничтожались в количестве более миллиона особей в год и все-таки сумели выжить.

Выжить-то выжили, но запасы тюленей обоих видов быстро сокращались. В период с 1881 по 1891 год среднегодовая добыча снизилась почти наполовину и продолжала падать до начала текущего столетия, когда, с точки зрения промысловиков, положение изменилось к лучшему благодаря решительному применению основного принципа эксплуатации ресурсов, согласно которому сокращение добычи компенсируется все более беспощадной интенсификацией промысла.

После 1900 года «добыча на промысловое усилие»[137] значительно возросла с появлением на промысле действительно крупных паровых судов ледокольного типа со стальным корпусом, оснащенных механическим двигателем, а также с применением современных магазинных винтовок. С помощью радиотелеграфа, позволившего зверобойным флотилиям координировать десантные операции, ньюфаундлендские промысловики перед первой мировой войной добывали примерно по 250 000 тюленей в год. Однако к этому времени зверобои уже полстолетия только и делали, что непрерывно истощали запасы тюленей. Через каких-нибудь несколько лет отрасли грозил неминуемый крах, но… вмешалась война.

К моменту подписания перемирия большинство судов со стальным корпусом были потоплены в результате враждебных действий, а оставшиеся на плаву суда с вспомогательными паровыми двигателями настолько устарели, что вряд ли у кого хватило бы смелости снова выйти на них во льды. Кроме того, цены на тюлений жир, взлетевшие до небес во время войны, теперь упали ниже предвоенного уровня, а вскоре, с началом Великой Депрессии, обеспечивали лишь минимальную прибыль. Тюлений промысел еще продолжался, но с гораздо меньшей интенсивностью, чем в прошлом веке. Конец ему фактически пришел с началом в 1939 году второй мировой войны.

Пока в Европе и Северной Атлантике бушевала война, тюлени имели пять сезонов для производства на свет и выращивания потомства в относительной безопасности. К 1945 году самки, рожденные в начале войны, уже сами приносили щенков, в результате чего впервые за сотню лет западные стада лысунов и хохлачей показали скромное увеличение численности.

С окончанием войны интерес к возобновлению коммерческого промысла тюленей в Северной Америке не возродился. К этому времени от зверобойного флота Ньюфаундленда оставались лишь два судна и местные капиталисты предпочитали вкладывать капиталы в воссоздание рыболовного флота для промысла на Большой Ньюфаундлендской банке.

Хотя Великая Тюленья Охота принесла огромные состояния правившей островом торговой аристократии, она мало что дала простым людям, из которых тысячи нашли свою гибель вместе с десятками миллионов загубленных ими арктических тюленей. Теперь, казалось бы, настала пора, предав забвению погибших, забыть старые счеты и сделать так, чтобы массовая гибель людей и тюленей осталась не больше чем воспоминанием о канувшем в прошлое мрачном времени, когда хищничество человека не знало границ.

Глава 19 Смерть на льду (новый стиль)

Примерно через тысячу лет после того, как скандинавский искатель приключений Карлсефни вошел на своем судне в воды Нового Света в надежде поживиться их несметными богатствами, у него нашелся еще один последователь, побуждаемый все той же страстью к обогащению. С ним мы уже встречались, когда рассказывали о его подвигах на поприще китобойного промысла. Карл Карлсен сумел добиться таких успехов в достижении своей цели, о каких не смел и мечтать его далекий предшественник.

В опустошенной войной Европе нехватка животных жиров взвинтила до небес цены на ворвань, и норвежцы — самые расторопные из всех разбойников морской дороги — быстрее других воспользовались новой обстановкой. Как только на море прекратились военные действия, они стали направлять в соседнее Белое море любые подвернувшиеся под руку суда, приспособив их для охоты на гренландских тюленей. Они столь энергично взялись за дело, что Советский Союз в конце концов вынужден был положить конец их разбою. Однако (как мы узнали в главе о китах) предусмотрительные норвежцы одновременно и спешно строили новые зверобойные суда, предназначенные для охоты на морских млекопитающих в любых, даже самых отдаленных от берегов их страны, морях Мирового океана.

Те из них, что предназначались прежде всего для тюленьего промысла, двинулись на запад, к плавучим льдам у восточного побережья Гренландии, где еще в 1860-х годах норвежские зверобои первенствовали в бойне тюленей. Но они столь безжалостно уничтожали там вплоть до 1939 года лысунов и хохлачей, что даже вызванная войной передышка не помогла стадам этих животных ощутимо восстановить, свою численность. Новый шквал огня моментально прикончил уцелевших.

Быстро утопив в крови остатки двух из трех стад лысунов, современные викинги направили свои суда дальше на запад, откуда доносились запахи жира и наживы. И вот в 1946 году в Новой Шотландии почти незаметно и под безобидной вывеской возникла «Судоходная компания Карлсена». Мало кто знал, что это норвежская фирма и что истинные ее интересы заключались совсем не в судоходстве, а в уничтожении китов и тюленей в канадских водах. И вряд ли кто мог предполагать, какое страшное бедствие она принесет морям Нового Света, уже столько претерпевшим от рук европейцев.

Вывеска канадской компании дала Карлсену много преимуществ, включая получение федеральных и провинциальных субсидий, но, главное — она позволяла норвежцам вести неограниченный промысел китов и тюленей в канадских территориальных водах, в том числе, и это особенно важно, в изолированных от океана водах залива Св. Лаврентия.

Вскоре компания Карлсена уже располагала в Блэндфорде в провинции Новая Шотландия целой флотилией норвежских судов с норвежскими же экипажами опытных китобоев и зверобоев. Эта флотилия специализировалась на промысле тюленей в заливе Св. Лаврентия. Одновременно еще одна норвежская зверобойная флотилия, базировавшаяся в Норвегии, появилась у Ледового Фронта в водах Ньюфаундленда. Поскольку щенные и линные залежки в этих водах обычно находились в международных водах, она была свободна от каких-либо ограничений или контроля.

Подхлестнутые присутствием чужестранцев на своих традиционных местах тюленьего промысла и запоздало пробудившейся алчностью, вызванной ростом цен на тюлений жир, ньюфаундлендцы также решили вернуться к ледовой охоте. К 1947 году они вновь сколотили небольшую флотилию, в основном из малых самодвижущихся зверобойных судов, обычно используемых для лова трески или для каботажного плавания. Они по всем статьям уступали четырнадцати новейшим норвежским зверобойным судам, которые к 1950 году уже опустошали воды Ледового

Фронта, в то время как флотилия Карлсена занималась тем же в заливе Св. Лаврентия. Вместе обе эти норвежские флотилии добыли в том году более 200 000 тюленей. А годом позже их добыча удвоилась, такой бойни не видели с 1881 года. Пламя смертоубийства разгоралось с новой силой.

Не довольствуясь добычей молодняка и взрослых самок на щенных залежках, а также взрослых тюленей обоего пола на линных лежбищах, норвежская флотилия занялась преследованием стад, мигрирующих на север, убивая тюленей на всем их пути вплоть до вод Западной Гренландии. Тюлени, которых они убивали, следующей весной должны были вернуться на юг, чтобы дать жизнь потомству. Большинство из них не получили этого шанса. За один только год новоявленные викинги добыли 60 000 «скальпов» тюленей, а всего они добыли на льду и в воде, наверное, 300 000 взрослых тюленей.

Такое кровопролитие быстро свело на нет скромный прирост поголовья лысунов и хохлачей после 1919 года. По данным д-ра Дэвида Сарджента, западное стадо лысунов сократилось к 1961 году до 1 750 000 особей, то есть примерно вдвое по сравнению с 1951 годом.

Встревоженные протестами д-ра Сарджента и некоторых других лиц, таких, как ньюфаундлендец Харольд Хорвуд, чья журнальная статья «Трагедия на щенных залежках» была одним из ранних предупреждений о том, что происходит с тюленями, правительства Канады и Норвегии сделали свой первый шаг во имя «защиты и рационального использования» арктических тюленей[138]. Установив дату начала охоты на тюленей с таким расчетом, чтобы обеспечить появление на свет максимального количества бельков, они объявили о прекращении охоты на взрослых тюленей с 5 мая. Однако эта мера была совершенно бесполезной, поскольку к этому сроку норвежцы обычно и так прекращали преследование уплывающего на север стада. К тому же взрослые тюлени уже не интересовали зверобоев.

В конце 1950-х годов норвежские химики наконец открыли секрет обработки шкурок бельков, при которой мягкая шелковистая шерсть бельков не вылезала. Мех, обработанный новым способом, привел в восторг любителей модных товаров в богатых странах Запада. Если в 1952 году «скальп» убитого белька, доставленный в порт, стоил не больше доллара, и то в основном из-за жира, то к 1961 году его цена поднялась уже до пяти долларов, из которых четыре стоила сама шкурка. Поскольку один зверобой мог за день беспрепятственно убить и освежевать на лежбище до сотни бельков, этот промысел сулил воистину баснословные прибыли. В 1962 году, когда модные салоны пустились в безумную погоню за тюленьим мехом, пытаясь удовлетворить ненасытный аппетит цивилизованных модниц Европы и Америки, цена на белька подскочила до семи с половиной долларов. В результате массы охотников. устремились на ледовый промысел и устроили на лежбищах лысунов и хохлачей в водах восточной Канады кровавую бойню: в ту весну зверобои освежевали 330 000 хохлачей и лысунов, в том числе 200 000 бельков.

В свете последующих событий справедливости ради надо отметить, что до этого времени канадцы играли сравнительно незначительную, обычно подсобную роль в послевоенном истреблении тюленей. Чаще всего их использовали как мясников и тягловую силу. В качестве таких низкооплачиваемых исполнителей они и помогали иностранцам грабить свою страну. В этом не было ничего нового. Канада всегда охотно раздавала налево и направо свои природные богатства, чтобы обеспечить своих граждан работой дровосеков и водовозов.

Канадские власти, федеральные и местные, изо всех сил старались помогать норвежцам. Они предоставляли их флотилиям самолеты для ледовой разведки. В помощь зверобоям были выделены ледоколы. Но, вероятно, наибольшую пользу они извлекли из отказа федерального правительства наложить запрет на необузданный промысел тюленей во льдах.

В 1960-х годах так называемая охота на тюленей превратилась в настоящую оргию истребления: на плавучие льды слетелись, точно грифы, стаи предприимчивых дельцов, жаждущих быстрого обогащения. И это вполне уместное сравнение, поскольку весной 1962 года некоторые суда стали использовать вертолеты для переброски охотников на дальние льдины и доставки, добычи на суда. А в следующем году, когда цена на шкурку белька подскочила до 10 долларов, в залив Св. Лаврентия высадились многочисленные десанты с легких самолетов, снабженных лыжами или шинами низкого давления для посадки на лед.

Самолеты в большинстве случаев принадлежали самим пилотам; эти воздушные разбойники ничего, или почти ничего, не смыслили в тюленьем промысле, но зато безошибочно чуяли, где можно поживиться за его счет. Пилоты — владельцы самолетов набирали местных жителей на островах Магдален или на острове Принца Эдуарда, доставляли их на рассвете на лежбища, а затем целый день переправляли добытые «скальпы» на берег, где были проложены временные посадочные полосы.

Жестокое соперничество между воздушными, береговыми и морскими охотниками превратило льды Канады в одно кровавое поле сражения. Здравый смысл, правила приличия — все было отброшено в сторону. Воздушные пираты даже похищали «скальпы», заготовленные на льдинах командами зверобойных судов, и немало самолетов возвращались на береговые базы с пулевыми пробоинами в крыльях и на фюзеляже. Места размножения лысунов превратились в вызывающие ужас побоища. О том, как все происходило, красноречиво поведал мне один из пилотов, летавший на промысел в залив Св. Лаврентия в 1963 году:

«Нам нужно было набрать зверобоев. В дело годился любой, лишь бы у него хватало сил, чтобы размахивать дубинкой или орудовать ножом. Я слетал в Шарлоттаун, обошел местные пивнушки и сколотил компанию бездельников, которые ни черта ни в чем не смыслили и которым было на все наплевать, лишь бы только побыстрее заработать несколько долларов.

Над заливом, словно в кино про войну, кружилось множество самолетов… Они плюхались на первую попавшуюся льдину, лишь бы выдержала. По-моему, со льдины сразу же прогнали всех тюлених, даже тех, у которых были щенки. Всем было на это начхать. Нам-то нужны были только малыши, и этих жирненьких тюленят там было видимо-невидимо.

Я высадил свою компанию около восьми утра и стал ждать, когда они мне забьют первую партию. Господи, что за идиоты мне достались! Размозжить щенку дубиной голову — это пожалуйста, ну, а снять шкуру? Наверное, ни один из них толком апельсин-то очистить не умел. Я пол-утра учил их, как это делается, и все равно половину шкур испортили.

Торопились, как в лихорадке. Лишь бы обогнать других. Некоторые даже не останавливались, чтобы снять шкуру, — трахнут по голове одного щенка и бегом к другому, чтобы тот не достался кому-нибудь еще. Кто не видел сам, не поверит.

Однажды я приземлился на подтаявшую льдину и чуть не угробил самолет. Пришлось пулей взлететь и садиться где-то в стороне, где орудовала чужая банда. Они мне махали, чтобы я не садился, но я все же сел. В жизни такого не видел. Они даже и не думали убивать бельков. Прижав его ногой к земле, они вспарывали шкурку на брюхе и начинали сдирать с него шкуру. Ну и дела! Щенок извивался как ошпаренный, шкуру протыкали местах в десяти и, конечно, портили. Что за беда? Пыряй следующего, может, повезет…

Такое не забудешь по гроб жизни. Вам лично не приходилось видеть, как освежеванный тюлененок пытается выбраться из воды, куда его спихнул охотник? Что уж там говорить, в тот сезон я загреб кучу денег, только на следующий год я туда не вернулся. Это мне не по душе».

Но большинство пилотов возвращались, да еще с большим пополнением — новичками. Ведь за две недели тяжелой и довольно рискованной работы можно было заработать больше 10 000 долларов. В 1964 году цена за одну шкурку белька подскочила до двенадцати с половиной долларов, что подлило масла в огонь, и чудовищная вакханалия перехлестнула все мыслимые пределы. Той весной в заливе Св. Лаврентия на тюленей охотились не менее 65 легких самолетов и несколько вертолетов, сотни жителей побережья и норвежская зверобойная флотилия. Соперничество не знало границ, охотники не знали жалости. Даже лучшие из них превратились в роботов, калечащих и убивающих множество детенышей в слепой жажде опередить конкурентов.

Восемьдесят одну тысячу бельков добыли в ту весну на льдах залива. Мы никогда не узнаем, сколько всего убили детенышей, но те, кто там был, считают, что новое поколение тюленей в тот год было уничтожено, что называется, под корень. На Ледовом Фронте, где нельзя было использовать легкие самолеты, наблюдалась почти такая же зловещая картина. Норвежская флотилия уничтожила там примерно 85 % новорожденных тюленей.

Некоторым утешением, если, конечно, это можно считать утешением, было то, что там по крайней мере работали профессиональные зверобои, и потери были сравнительно невелики.

Шло время, и тюленьи шкуры находили все новое применение: домашние женские туфли, которые особенно приятно надеть после лыжных прогулок, мужские башмаки и спортивные куртки, изготовленные из серебристого меха взрослых тюленей. Поэтому после уничтожения бельков и «синеспинок» вновь началось уничтожение взрослых животных. Возобновилась и ловля тюленей сетями, особенно на южном побережье Лабрадора. Рыбаки, никогда прежде не проявлявшие к тюленям ни малейшего интереса, начали ловить «бедламеров» и взрослых тюленей на огромные крючки с наживкой. Хуже того, много мужчин и подростков выходили в море на любых подвернувшихся лодках, чтобы пострелять в «бедламеров» и хохлуш из малокалиберных винтовок. Убить из такой винтовки хотя бы хохлушу, и то при большой удаче, можно было только прямым попаданием в голову. Счетовод с рыбзавода на севере Ньюфаундленда, заразившийся охотничьей лихорадкой, сказал мне, что, по его подсчетам, примерное соотношение между добытыми и убитыми тюленями составляло один к десяти.

Столь жестокого преследования арктические тюлени не знали с середины XIX века. Согласно опубликованным данным, в 1963 году в Северо-Западной Атлантике было добыто 352 000 тюленей, и это по «официальным» данным, которые, по общему убеждению, всегда сильно занижаются норвежцами по сравнению с фактическими. Следовательно, приняв во внимание минимальный коэффициент промысловых потерь, общее число уничтоженных в том году тюленей следует считать близким к полумиллиону. Весной следующего года тюлени понесли примерно такие же потери.

К лету 1964 года все. кто занимался этим промыслом, с сожалением поняли, что его судьба решена, а тюлени могут вообще кануть в небытие. Потому что от первоначальной примерно десятимиллионной численности (оценки расходятся) популяции западного стада лысунов осталось немногим более миллиона. Что же касается популяции, обитающей на плавучих льдах к востоку от Гренландии, то от нее осталось не более 200 000 тюленей. Советский Союз также способствовал эпидемии неудержимой алчности, разрешив массовое истребление бельков в Белом море, чтобы извлечь выгоду из охватившей западный мир мании приобретения художественных изделий из тюленьей кожи.

В Норвегии, Канаде и Советском Союзе ведомства, ведающие вопросами регулирования рыболовства и охраны природных ресурсов, были полностью в курсе событий. Ученые этих стран подробно докладывали о создавшемся положении, и, отдавая им справедливость, следует признать, что большинство из них предупреждало о катастрофе, грозившей популяциям лысунов и хохлачей, если немедленно не прекратить это кровопролитие^{113}.

Норвегия и Канада проигнорировали эти предупреждения. Советский Союз осенью 1964 года запретил судовой промысел тюленей в Белом море. В ответ на предложение последовать этому примеру представитель канадского министерства рыболовства утверждал, что численность лысунов не только не уменьшается, но даже увеличивается. К тому же, добавил он, недопустимо даже думать о каком-либо покушении на право свободного предпринимательства извлекать законную прибыль из «рационального использования природных ресурсов страны, чрезвычайно важных для канадской экономики».

Норвежцы со своей стороны указали на то, что, поскольку промысловые лежбища тюленей Ледового Фронта и плавучих льдов у восточной Гренландии находятся в международных водах, никто не имеет права вмешиваться в действия их зверобоев. И Норвегия не потерпит никаких посягательств на ее право промышлять тюленей в открытом море.

До этого времени широкая публика пребывала в неведении о том, что происходит с тюленями. Вполне возможно, что при сложившемся положении западноатлантические популяции лысунов и хохлачей так и прекратили бы свое существование, если бы не неожиданный поворот судьбы. В 1964 году небольшая монреальская компания «Артек» заключила с квебекским управлением по туризму контракт на съемку серии рекламных телевизионных фильмов, расхваливающих красоты «Прекрасной Провинции». Отсняв традиционные достопримечательности, режиссер-постановщик вдруг решил, что картинам не хватает «изюминки», которая внесла бы в нее свежее дыхание жизни. Один из его помощников, уроженец островов Магдален, упомянул о том, что там каждую весну охотятся на тюленей, и режиссеру показалось, что это как раз то, что нужно. И вот в марте 1964 года съемочная группа компании «Артека» приезжает на острова и снимает фильм, чтобы показать древнюю и тем не менее волнующую историю битвы человека с природой в суровом мире ледяных полей — так сказать, старый Квебек во времена первых поселенцев.

Фильм получился довольно волнующий, но чересчур кровавый. Он запечатлел не только белую ледяную пустыню с алыми пятнами на талом снегу — следами тюленьей бойни, но и душераздирающие сцены убийства самых, пожалуй, трогательных малышей в царстве животных, которых зверобои косили направо и налево ударами окованных железом дубинок, к тому же крупным планом было показано, как с одного из этих прелестных созданий живьем сдирают шкуру.

Показ фильма по франкоязычной программе канадского телевидения произвел на зрителей столь ошеломляющее впечатление, что было решено показать его по общенациональной программе, снабдив английскими субтитрами. Впрочем, о субтитрах можно было и не беспокоиться. Показанные на экране ужасные сцены были красноречивее всяких слов.

Буря протестов против жестокого обращения с животными поднялась после того, как многие зрители, включая американцев, посмотрели программу канадского телевидения. Местные отделения Общества борьбы против жестокого обращения с животными и Общества в защиту животных приобрели копии фильма, устраивали просмотры для широкой публики в подсобных помещениях церквей, зданиях муниципалитетов и школах. На членов парламента и федеральное министерство рыболовства обрушился шквал негодующих писем тысяч простых граждан, требующих немедленно прекратить избиение тюленьих детенышей. Туристическое бюро Квебека в панике попыталось изъять фильм из обращения. Но было уже поздно.

Копии фильма попали за океан, где их размножили и разослали во все концы Европы. В ФРГ д-р Бернгард Гржимек, прославленный зоолог и директор Франкфуртского зоопарка, не только организовал показ его для всех европейских стран, но и стал инициатором всемирной кампании, требовавшей, чтобы правительство Канады «прекратило это кровавое зверство». Растерянные сотрудники канадских посольств оказались в кольце блокады пикетчиков и под дождем гневных писем. Как сказал один раздосадованный поборник тюленьего промысла, которому, разумеется, было совсем не до смеха, «пошла потеха».

Действительно пошла. Хотя правительства Канады и Норвегии поддерживали дельцов, поскольку сами пользовались их поддержкой, все их попытки заглушить всеобщее возмущение лишь подливали масла в огонь. Потому что, как пояснил чиновник одного федерального ведомства, «образ прелестного тюлененка плохо уживался в сознании людей с видом кучи выброшенных на лед окровавленных потрохов… факты и цифры тут не помогут. Если бы, скажем, речь шла об убийстве только что появившихся на свет кальмаров, тогда мы, возможно, и отстояли бы свои позиции. Но тюленьи детеныши?»

Взбешенные канадские чиновники перешли в яростное контрнаступление, называя тех, кто возмущался уничтожением тюленей, обманутыми простофилями, слюнтяями и любителями саморекламы. Министерство рыболовства мобилизовало своих специалистов, приказав им опубликовать «подлинные факты». Гневно отрицая обвинения в жестокости, якобы сопровождающей коммерческий промысел тюленей («подобные обвинения порочат честных тружеников-рыбаков»), представители министерства продолжали упорно утверждать, что тюлений промысел является жизненно необходимым и непреходящим элементом канадской экономики и что он ведется на разумных и гуманных началах.

«Промысел тюленей должным образом регулируется», — заявил достопочтенный X. Р. Робишод, федеральный министр рыболовства, поспешивший ввести первые в истории страны правила, регламентирующие тюлений промысел. Он объявил, что с весны 1965 года участие в охоте на тюленей будет ограничено введением системы лицензий, согласно которой каждый владелец судна или самолета должен уплатить 25 долларов за право «собирать урожай» лысунов или хохлачей. Кроме того, в целях охраны тюленей в заливе Св. Лаврентия министерство установило квоту на добычу не более 50 000 тюленей в год и назначило своих чиновников для контроля за промысловыми операциями и соблюдением законов. Наконец, чтобы опровергнуть обвинения в жестокости, представителей обществ защиты животных пригласили посетить ледяные поля залива Св. Лаврентия, чтобы они воочию смогли убедиться и убедить всех других в том, что тюленей убивают, проявляя всяческое к ним уважение.

Введение лицензий было чистым фарсом. Даже если бы эти взносы действительно взимались, они мало что изменили бы в сложившейся ситуации, так как лицензии выдавали в неограниченном количестве. Надзор министерских чиновников за промыслом тюленей состоял в подсчете шкур, доставленных с мест промысла самолетами и промысловыми судами, причем подсчет этот был весьма приблизительным, и в 1965 году упомянутая квота была превышена примерно на 4000 бельков. Посещение ледяных полей представителями обществ защиты животных было умышленно запланировано в том сезоне на вторую неделю «сбора урожая» и поэтому не состоялось: квоту, как и следовало ожидать, выбрали за первые четыре дня десяток больших судов и не менее шести десятков самолетов, быстро опустошивших лежбища в заливе.

Наконец, квота в 50 000 бельков распространялась только на залив Св. Лаврентия и касалась только больших судов и самолетов. Жители побережья, владельцы малых судов, охотники, вооруженные ружьями и сетями, были по-прежнему вольны убивать где угодно всех тюленей подряд, молодых и старых. Что же касается промысла тюленей на Ледовом Фронте, то по взаимному соглашению между Канадой и Норвегией он продолжался без надзора и без каких бы то ни было — фиктивных или реальных — ограничений.

Мошеннические уловки мистера Робишода, вероятно, принесли бы свои плоды, если бы не стойкость и непримиримость одного единственного человека, Брайана Дэвиса — тридцатипятилетнего иммигранта из Уэльса, который в 1964 году зарабатывал на жизнь в качестве студента-практиканта в школе и одновременно подрабатывал по совместительству в ньюбрансуикском отделении Общества защиты животных.

Дэвис видел фильм, сделанный компанией «Артек», и был глубоко потрясен, хотя и не до конца поверил в то, что подобные ужасы могли совершаться в усыновившей его стране. Как же установить истину? Для этого был только один путь, и Дэвис самостоятельно отправился во льды.

«Может быть, это прозвучит высокопарно, но то, что я там увидел, перевернуло мою жизнь, — сказал он мне несколько лет спустя. Вы сами там были и видели, что происходит. Нет слов, чтобы описать подобное варварство. Нельзя было допустить, чтобы оно продолжалось. Я твердо знал, что мне надо было делать».

Долгие годы после этого правительственные чиновники, дельцы и многие журналисты выставляли Дэвиса на осмеяние, называя его корыстолюбивым фанатиком с сомнительными морально-этическими принципами. В то же время любители животных боготворили его, и в их глазах он был современным Франциском Ассизским. Дэвис боролся за спасение тюленей, используя главным образом средства массовой информации, и делал это практически в одиночку, но так умело, что ему удалось превратить образ темноглазого, вызывающего глубокое эмоциональное сочувствие детеныша-белька в международный символ протеста против традиционно безжалостного и эгоистического отношения человека к жизни всех остальных существ на земле.

Избегая умозрительных доводов, Дэвис открыто взывал к чувствам людей, понимая, что у него нет другой возможности одолеть своих могучих противников. Эти враждебные силы не только отвечали злобными поношениями его самого, но и его сторонников. Они пытались утопить их, а заодно и правду о бойне тюленей в потоке издевательских насмешек.

Лицензионные сборы в 25 долларов оказались пустой затеей. Это показал 1966 год, когда в заливе Св. Лаврентия сосредоточилось не менее сотни самолетов и вертолетов. Вместе с промысловыми судами они моментально выбрали квоту в 50 000 тюленей. Весной того года в заливе было добыто около 86 000 бельков и 18 000 взрослых животных.

На этот раз группа официальных наблюдателей добралась до места промысла в день открытия охотничьего сезона. В состав группы входили правительственные чиновники во главе с г-ном Робишодом и представители Общества гуманного обращения с животными провинции Онтарио; ее также сопровождал не состоящий на государственной службе биолог д-р Дуглас Пимлотт из Торонтского университета. Несмотря на сообщение Пимлотта о том, что он видел, как три зверобоя свалили ударами дубинок и бросили на льдине 59 детенышей, группа наблюдателей сделала следующее совместное заявление: «[Мы проверили] черепа сотен бельков… убитых зверобоями, доставленными как судами, так и самолетами. Проверкой туш установлено, что большинству бельков были нанесены удары по голове каким-то специальным орудием с силой, достаточной, чтобы проломить череп. По нашему мнению, эти животные сразу теряли сознание и не могли чувствовать никакой боли».

Однако той весной на льду находились не только официальные наблюдатели. Там был и Брайан Дэвис, который захватил с собой эксперта, квалифицированного ветеринара д-ра Элизабет Симпсон. Она засвидетельствовала, что до половины осмотренных ею убитых бельков имели признаки того, что во время «скальпирования» они были еще живыми.

Это было началом разногласий между различными организациями по гуманному отношению и защите животных. Одни из них энергично отстаивали официальную версию, что бельки если и не умирали счастливыми, то, во всяком случае, не чувствовали боли, другие уверяли, что многие из них погибали мученической смертью.

Пока внимание прессы и общественного мнения занимала эта сторона бойни на лежбище залива Св. Лаврентия, в других местах она шла своим чередом. В течение весны 1966 года в водах Ледового Фронта тринадцать норвежских судов и семь судов из флотилии Карлсена погрузили на борт 160 000 бельков. Кроме того, они добыли не меньше 45 000 взрослых лысунов и 25 000 хохлачей, то есть одну треть из предполагаемой общей численности местной популяции хохлачей.

Осенью 1966 года канадское правительство, справедливо опасаясь, что общественность неизбежно узнает о чудовищном истреблении тюленей на Ледовом Фронте, договорилось об организации номинального контроля за зверобойным промыслом в этом районе силами Международной комиссии по рыболовству в Северо-Западной Атлантике (ИКНАФ) — организации, в которой были представлены чиновники и ученые государственных учреждений Канады, Норвегии и Дании, снискавших печальную известность тем, что они не принимали никаких или почти никаких мер по охране природных ресурсов, если эти меры могли отрицательно повлиять на коммерческий рыбный промысел.

Министерство рыболовства распорядилось также и о некоторых дополнительных ограничениях на промысел тюленей в заливе Св. Лаврентия, включая запрет на охоту в темное время суток (когда даже самый безрассудный зверобой не рискнул бы выйти на лед), а также на промысел взрослых самок тюленей на щенных залежках, за исключением случаев необходимой самообороны (что практически означало убийство самок по усмотрению зверобоев). «Эффективность» этих мер наглядно подтвердили результаты «охоты» в 1967 году. Хотя квота убоя бельков оставалась на уровне 50 000, в действительности было добыто значительно больше 100 000 тюленей, в основном детенышей лысунов. Этот год был свидетелем самой кровавой бойни в заливе Св. Лаврентия за все послевоенные годы. В том же году на Ледовом Фронте погибли 232 000 лысунов и хохлачей. И опять это были главным образом детеныши.

После окончания бойни 1967 года г-н Робишод выступил с заявлением для средств массовой информации. Он начал с отзыва о деятельности противников тюленьего промысла, ряды которых полнились, а голос становился все более слышимым: «Нельзя не поражаться упорству, с которым группа людей во главе с Брайаном Дэвисом порочит представление о Канаде как дома, так и в других странах». Затем он пустился уверять репортеров в том, что «в 1967 году канадский промысел тюленей был самой регулируемой операцией такого рода в мире. Применялись ограничения в отношении типов и технических характеристик дубинок, используемых для добычи молодняка, а также огнестрельного оружия и патронов, применяемых для отстрела тюленей старших возрастов. Было четко указано на недопустимость свежевания животных, пока они сохраняют видимые признаки жизни. Кроме того, была введена система выдачи лицензий и удостоверений личности охотников. Помимо прочего, на капитанов промысловых судов и на пилотов самолетов была возложена особая ответственность за соблюдение установленных правил».

В заключение министр рыболовства заявил: «Я твердо придерживаюсь основного принципа, заключающегося в том, что при использовании для нашего блага любых животных необходимо уделять максимум внимания самому гуманному обращению с ними и продлению существования каждого вида. Такую задачу мы поставили перед собой, и мы выполняем ее в процессе эксплуатации наших запасов тюленей в Атлантике».

Весной 1968 года мы с фотографом Джоном де Виссером отправились в залив Св. Лаврентия, чтобы понаблюдать за этой «самой регулируемой операцией такого рода в мире». Это было тяжелое испытание. В одном случае де Виссер наблюдал, как один из доставленных самолетом охотников прокладывал дубиной путь сквозь группу из трех десятков детенышей; убив шестерых и ранив еще несколько, он перелетел на другую льдину, бросив свои жертвы на произвол судьбы. В двух случаях я видел, как к освежеванным живьем детенышам возвращалось сознание. Когда я сделал замечание одному судовому зверобою за то, что тот убил дубиной самку, пытавшуюся защитить своего детеныша, он, усмехнувшись, ответил: «Нам же необходимо защищаться, не так ли? Что мы и делаем».

Я беседовал с членами группы Брайана Дэвиса и соперничающей с ней группой «официальных» наблюдателей во главе с Томасом Хьюджесом из Общества гуманного отношения к животным провинции Онтарио. Хьюджес твердо стоял на том, что эта, как он ее называл, «охота» была «столь же гуманной, как всякая другая хорошо организованная бойня». Беседовал я и с чиновниками министерства рыболовства, научными экспертами и рядовыми зверобоями. В результате всех этих бесед я пришел к выводу, что это побоище являет собой почти бесконтрольную оргию опустошения, совершаемую людьми и для людей, готовых осуществить или санкционировать чуть ли не любое насилие ради поддержания высокого уровня прибылей. Несомненно, однако, что вина за самые ужасные зверства лежит на совести зверобоев, доставляемых на места охоты самолетами.

Когда я спросил у одного из руководящих работников министерства, почему оно не запретило эту охоту, вызывающую столько критики со стороны широкой общественности, он ответил «не для печати», что такой запрет был бы неразумным. Владельцы самолетов, сказал он, являются независимыми канадскими бизнесменами, и любая, попытка не допустить их на лед залива Св. Лаврентия вызвала бы нежелательную политическую реакцию.

Как бы там ни было, норвежцы сумели избавиться от воздушных контрабандистов, добившись этого весьма просто — снизив цену на шкурки бельков, благо что они были единственными их покупателями. В 1967 году они понизили цену до 6 долларов за шкурку, рассчитывая, что такая цена, будучи достаточно низкой, не позволит воздушным пиратам получать стоящую прибыль. Эта мера дала определенный результат, но не тот, на который рассчитывали ее инициаторы, поэтому было объявлено, что на следующий год максимальная цена будет установлена в размере всего лишь двух долларов за шкурку. С введением этой цены почти все воздушные охотники вышли из промысла. Тем не менее после того как квота для судов и самолетов на 1968 год была выбрана (в основном — судами), покупатели стали платить жителям побережья до 6 долларов за шкурку. Таков был конец воздушного пиратства, или «участия в сборе урожая», как изящно назвала это одна из шарлоттаунских газет.

Посетив залив Св. Лаврентия, я убедился в том, что, помимо проблемы жестокого обращения с тюленями, главным вопросом остается выживание этих животных перед лицом громадного и фактически неконтролируемого опустошения их запасов.

В это время Робишод уступил свой пост министра рыболовства достопочтенному Джеку Дэвису, политическому деятелю, взгляды которого выходили за рамки непробиваемых предубеждений. Казалось, что его можно убедить пересмотреть позицию, занятую министерством в отношении тюленей. Я несколько раз встречался с его заместителем Робертом Шоу, который вселил в меня некоторую надежду на успех. В начале

1969 года мне сообщили, что министр собирается предпринять определенные меры с целью прекращения опустошения стада арктических тюленей, которые весной не досчитались около 300 000 особей.

Дэвис создал специальный Консультативный комитет по проблеме тюленей, и, когда группа входящих в него ученых подтвердила, что численность как лысунов, так и хохлачей быстро уменьшается и что они срочно нуждаются в защите, он предложил запретить в 1970 году промысел бельков в заливе Св. Лаврентия и воздержаться от их добычи на Ледовом Фронте на основе какого-нибудь действенного соглашения с норвежским правительством.

Тут-то под его ногами и разверзлась бездна.

Положение Дэвиса под огнем нападок промысловиков, с одной стороны, и политических деятелей приатлантических провинций, с другой, было подорвано. Ему оказали сопротивление даже руководящие чиновники его собственного министерства и некоторые научные консультанты, ставшие на сторону ИКНАФ (где они также числились консультантами): последняя отказалась санкционировать даже сокращение промысла бельков, не говоря уже о его запрете. Окончательный удар был нанесен отказом Норвегии от договоренности о запрещении ее подданным вести промысел на Ледовом Фронте. Загнанный в угол, Дэвис отменил меры по охране запасов и, по выражению его заместителя, «отправился зализывать раны».

В 1970 году бойня продолжалась в обычном порядке. Квота в 50 000 особей, установленная для больших судов в заливе Св. Лаврентия, осталась неизменной и (в отсутствие воздушных убийц) выбиралась в основном норвежскими промысловиками. Для Ледового Фронта никаких квот не было, как не было и ограничений со стороны ИКНАФ. Вместе с тем численность тюленей там настолько упала, что норвежская флотилия (единственная тогда в тех водах) добыла только 257 000 «скальпов» тюленей разного возраста обоих видов.

Но теперь Брайан Дэвис и его сторонники стали пользоваться такой горячей поддержкой как за границей, так и в Канаде, что наиболее консервативные участники движения в защиту животных, отмежевались от их требований. Не смутившись этим обстря-тельством, Дэвис (который еще раньше создал собственную организацию — Международный фонд защиты животных) с удвоенной энергией принялся поднимать общественность на борьбу с продолжавшимся избиением морских млекопитающих. К середине 1970-х годов он достиг уже таких успехов, что «тюлений вопрос» стал своего рода притчей во языцех для правительственных кругов Оттавы. В это время министерство рыболовства, которое, разумеется, являлось главным объектом общественной критики, вошло в состав вновь созданной организации, получившей целомудренное название «Министерство по охране окружающей среды», и, маскируя мнимое отступление, выпустило новые «Правила охраны тюленей».

Согласно этим правилам, ни один самолет не имел права без разрешения пролетать на высоте ниже 600 метров над щенными залежками лысунов и хохлачей или садиться на лед ближе чем за морскую милю от мест размножения тюленей. Потом это правило трансформировалось в запрещение приземляться не ближе указанного расстояния от любого тюленя того или иного вида в период щенки. Представитель министерства разъяснил, что последнее распоряжение правительства (сделанное без обсуждения в парламенте) имело целью не только положить конец охоты на тюленей с использованием самолетов, но и оградить животных от беспокойства в период щенки или выращивания потомства.

Непосвященным в Канаде и за границей указанное правило казалось весьма похвальным, но по существу это был циничный обман. Дело в том, что охота при помощи самолетов прекратилась еще в 1968 году и не имела перспектив для возрождения, поэтому единственными самолетами, посещавшими щенные залежки, были те, что везли туда либо правительственных ученых, официально назначенных наблюдателей и чиновников министерства, либо противников тюленьего промысла, представителей прессы и беспристрастных ученых и наблюдателей. Получалось, что тем, кто относился к первой группе, разрешалось «беспокоить тюленей», где и когда им вздумается. Второй же категории лиц, как правило, запрещался доступ не только к щенным залежкам, но, по существу, и ко всему региону, поскольку одиночные тюлени встречались в заливе Св. Лаврентия и на Ледовом Фронте почти повсеместно.

Короче говоря, сие деспотическое ограничение имело целью защитить не тюленей, а зверобоев (которые, надо думать, не беспокоили ни бельков, ни их матерей, когда стреляли им в череп), а также зверобойный промысел и правительство Канады, скрывая от общественности правду о том, что происходит на льду.

Приходится только удивляться тому, что министр по охране окружающей среды, которым стал теперь Джек Дэвис, еще не смирился с политическими реалиями, четко обозначенными руководящими чиновниками его собственного министерства. В том же году, когда были введены в действие новые «Правила защиты тюленей», он официальным порядком учредил Консультативную комиссию по тюленьему промыслу (КОСС) при Палате общин канадского парламента. В ноябре 1971 года эта комиссия, в состав которой вошли два авторитетных независимых ученых, рекомендовала парламенту объявить незаконной любую охоту на тюленей не позже чем до 1974 года и затем избавить лысунов и хохлачей от произвола зверобоев еще по крайней мере на шестилетний срок, чтобы дать возможность тюленям хотя бы частично восстановить свою численность. Дэвис дал добро на осуществление этих рекомендаций.

Многое из того, что происходило потом в недрах правительственных учреждений, покрыто мраком неизвестности. Тем не менее общий исход дела не вызывал сомнений. Заметно сникший министр объявил, что в конце концов Канада не чувствует себя вправе предпринимать односторонние действия в решении проблемы, представляющей международный коммерческий интерес, поэтому она передает судьбу всех заходящих в ее воды лысунов и хохлачей в руки ИКНАФ. По существу, это ничего не меняло.

ИКНАФ, которая ровным счетом ничего не сделала для сохранения или защиты тюленьих стад Ледового Фронта или исчезающих остатков тюленей восточного побережья Гренландии, оказалась на высоте положения, возвестив о намерении ввести в действие «Правила добычи лысунов и хохлачей», предусматривающие общую квоту на убой западноатлантических тюленей. Квота должна была определяться на основе точных биологических данных и применяться в качестве инструмента «научно обоснованного использования и воспроизводства», не только препятствуя дальнейшему истощению запасов лысунов и хохлачей, но, напротив, способствуя их восстановлению до уровня, близкого к их прежнему изобилию.

В 1971 году ИКНАФ установила первую квоту для залива Св. Лаврентия в размере 200 000 лысунов для судового промысла и 45 000 — для прибрежных охотников; суммарная квота оказалась на 18 000 особей меньше объема фактической добычи в предшествующем году. К концу промыслового сезона 1971 года зверобои добыли 231 000 тюленей — все, что они смогли добыть, несмотря на большие старания выбрать установленную квоту и узаконить ее на будущее. Поскольку сделать этого не удалось, ИКНАФ ничего не оставалось, как сократить квоту. На 1972 год она была уменьшена до 150 000 особей. Однако в том году зверобоям удалось добыть и доставить на берег всего 136 000 тюленей! Не сумели они выбрать установленную квоту и в следующем, 1973 году.

Объем поставок бельков уменьшался, а спрос на них увеличивался. В 1974 году цена за шкурку белька поднялась до 12 долларов. Это побудило зверобоев увеличить количество судов и людей на промысле, что позволило в том году превысить квоту и добыть 154 000 тюленей. В 1975 году цены на бельков снова резко подскочили до 22 долларов за шкурку, и, согласно официальным данным, в этом году было добыто 180 000 арктических тюленей, включая 15 400 хохлачей, против вновь установленной квоты в 15 000 особей этого вида.

В 1975 году аэрофотосъемка показала, что общая численность взрослых лысунов составляет уже менее одного миллиона голов, а по данным доклада д-ра Лавиня, опубликованного Организацией по вопросам продовольствия и сельского хозяйства ООН, популяция лысунов насчитывала не более 800 000 особей в возрасте от одного года и старше. Тревога организаций, выступающих за охрану живой природы и против зверобойного промысла, вынудила ИКНАФ пойти на значительное снижение квоты убоя тюленей до 127 000 в 1976 году.

Промысловики эту квоту проигнорировали. Приплывшая прямо из Норвегии флотилия из восьми больших зверобойных судов плюс семь судов флотилии Карлсена воспользовались вторым подряд «благоприятным ледовым сезоном» и вместе с охотниками побережья превысили установленную квоту на 40 000 тюленей. Нет нужды добавлять, что никакого наказания виновные не понесли.

Теперь даже самым тупоголовым стало ясно, что ИКНАФ является прислужницей промысловиков Норвегии и Канады. Ее главная роль заключается в том, чтобы отвести гнев общественности от правительств этих двух стран, ответственных за ограничения промысла и защиту оставшихся популяций тюленей.

Возмущение общественности нарастало. В то время как правительства Канады и Норвегии вкупе с промысловиками своих стран лезли из кожи вон, чтобы скрыть масштабы биоцида, совершаемого против арктических тюленей, их противники не щадили усилий, чтобы привлечь к нему внимание широкой общественности. Одним из свидетелей действий противников зверобойного промысла был журналист Сильвер Дон Камерон — редактор «Уикенд Мэгезин», отправившийся на Ледовой Фронт весной 1976 года. Он был приглашен туда вместе с другими журналистами Брайаном Дэвисом, решившим проверить действенность «Правил охраны тюленей». В мае 1976 года Камерон опубликовал свое сообщение о результатах под заголовком: «Охота на тюленей: Моралите». Даю его в сокращении.

«Правилами использования вертолетов, — сказал мне один из членов отряда Дэвиса, — предусматривается охрана спокойствия тюленей путем запрета посадки в пределах полумили от того места, где их забивают. Поскольку ни одна чартерная компания не пошла бы на риск конфискации ее дорогостоящего вертолета, основанный Дэвисом «Международный фонд защиты животных» (МФЗЖ) был вынужден приобрести собственный аппарат, и Дэвис научился им управлять. В его планы входило посадить [четыре других арендованных вертолета] на безопасном расстоянии от места охоты и затем на своем вертолете переправить пассажиров непосредственно к месту убоя. В случае, если его остановят, он скажет, что наряду с канадским, он обладает гражданством Соединенного Королевства и что, действуя в международных водах за пределами 12-мильной прибрежной зоны, находится, следовательно, вне досягаемости канадских законов.

В 7 часов 30 минут, когда замерзшие гавани и заснеженные леса побережья заливает золотистый свет солнца, вертолеты взмыли в воздух и направились на север, пролетая над крохотными рыбацкими поселками, разбросанными на самом северном «пальце» Ньюфаундленда. И вот под нами открылось великолепное зрелище: округлые льдины, кружащиеся в приливных течениях, гряды ледяных торосов, развбдья и покрытые тонкой ледяной коркой, словно обернутые в пластиковую пленку, полыньи.

Утро просто великолепное: безоблачное, безветренное и солнечное. В кабине вертолета нам с Дэвисом тепло, как в парнике. Севернее пролива Белл-Айл Дэвис снижает вертолет, чтобы получше рассмотреть во льдах пару судов, но мы не видим никаких тюленей. Летим дальше; четыре других наших вертолета, словно москиты, висят над ледяными полями в прозрачном безбрежье неба.

Наконец на горизонте появляются силуэты трех кораблей, отстоящих друг от друга до предела видимости. Они «жируют» — убивают тюленей. Наши арендованные вертолеты садятся на лед на почтительном расстоянии от ближайшего судна. Брайан подлетает поближе к месту охоты, и мы различаем внизу темные туловища самок, корчащиеся тельца бельков и тянущиеся к судну ярко-красные полосы на белом льду.

Брайан сажает вертолет ярдах в двухстах от «Арктик Эксплорера» [одного из судов Карлсена] из Галифакса. Воздух полнится криками тюленей. Длинные красные следы ведут к месту, откуда груды шкур поднимались лебедкой на борт судна… А в десяти футах от меня горюет несчастная тюлениха.

Раскачивая взад и вперед свою трехсотфунтовую тушу, она ритмично поднимает кверху голову и протяжно — воет от горя: у ее брюха лежит темно-фиолетовая куча мяса — все, что осталось от ее детеныша. Пока я смотрю на нее, рев прекращается; кажется, что она еще пытается выть, но голос пропал, и она лишь не переставая раскачивается взад и вперед.

Картина напоминает поле битвы. Насколько хватает взор, лед вокруг забрызган кровью. Громко кричат пока живые бельки, чьи матери ушли под воду. На горизонте видны освещенные солнцем темные силуэты размахивающих дубинками охотников. Наша группа, тяжело ступая по льду, подходит к проруби и останавливается, чтобы взглянуть, как мимо нас с грандиозностью балерины проплывает тюлениха. Крохотные тельца бельков — размером не больше куска жаренного мяса после того, как с них содрали шкуру и жир, — жутковато пялятся на нас вылезшими из орбит глазами из черепов, разможенных дубинками зверобоев.

То тут то там полощатся на ветру красные флажки на собранных в кучи «скальпах». В этом месте на льдине орудуют четверо зверобоев. Когда они приближаются к бельку, его мать один-два раза метнется в их сторону, но потом соскользнет с льдины в воду. Словно бейсбольная бита, взлетает вверх пропитавшаяся кровью дубина зверобоя. Слышится глухой удар — будто колотушкой по большому барабану — это бита раскалывает череп тюлененку. Из глаз, носа, и рта белька струями течет темно-красная кровь. Белек судорожно дергается и корчится от боли, передаваемой мышцам умирающей нервной системой, а зверобой спокойно достает длинный нож и начинает точить, на оселке стальное лезвие. Продольным разрезом он вспарывает брюхо белька от подбородка до задних ласт: тюлененок раскрывается, будто кошелек с молнией, его жир колышется словно желе; на холодном воздухе от внутренностей идет пар.

Мы направляемся к ближайшему флагу и по дороге видим действительно кошмарное зрелище: еще живую тюлениху с размозженным черепом, мелко дышащую скошенной набок мордой. Наши женщины кричат, некоторые плачут, другие выходят из себя от ярости. Они бегут к ближайшим зверобоям.

«Пожалуйста, добейте ее, избавьте ее от страданий», — кричит им Лиза.

Зверобои отказываются выполнить просьбу. По закону им не разрешается убивать взрослых тюленей на этой ранней стадии охоты, но они могут «обороняться», если тюлениха мешает им работать. «Возьмите флагшток, — говорит Лизе один из зверобоев, — и добейте ее сами».

Слышится клекот мотора снижающегося вертолета министерства рыболовства. Лиза бежит к нему, махая руками чиновнику службы охраны. «Там тюлениха…»

«Ничем не могу помочь, — говорит ей чиновник. — У меня нет оружия. И я не доктор». Он подходит, смотрит, затем садится в вертолет и улетает. Делать нечего, мы идем дальше за охотниками, оставляя позади агонизирующую тюлениху.

То, что мы наблюдаем, похоже скорее на убийство котят молотком-гвоздодером. Это никак нельзя назвать «охотой». Сегодня, словно нарочно, льдины спаяны вместе и с неба ярко светит теплое солнце. Как зрелище, тюленье стадо просто незабываемо: куда хватает глаз, бельки и тюленихи забили во льдах все углы и щели. Черные лоснящиеся головы то и дело — высовываются из прорубей и полыней, осматриваются вокруг и затем все вместе разом исчезают под водой. Безбрежная пустыня просто кишит жизнью».

Когда группа Камерона вечером вернулась на сушу, канадская конная полиция конфисковала вертолет Дэвиса, обвинив его в нарушении «Правил охраны тюленей». Конфискованы были и два вертолета, принадлежавших движению протеста «Гринпис». После опубликования статьи Камерона новый министр рыболовства Ромео Ле Бланк заявил б одном из своих интервью, что он преисполнен решимости соблюдать законы страны и охранять тюленей. В этих целях он планирует запретить охоту на тюленей для всех лиц, кроме зверобоев, действующих на законных основаниях.

Его дела не разошлись со словами. В июне 1977 года вышли новые «Правила охраны тюленей», провозгласившие незаконным и наказуемым арестом любое действие, мешающее зверобоям заниматься своим настоящим делом. Одновременно было объявлено, что отныне чиновники службы охраны наделяются полицейскими полномочиями и будут вооружены для проведения «Правил» в жизнь.

В том же году Канада провозгласила ограниченный суверенитет над прилежащими морями на расстоянии в 200 миль от берега, включив в свою юрисдикцию и распространив канадское законодательство на всю западноатлантическую популяцию арктических тюленей и, само собой, на весь тюлений промысел.

Присвоив себе функцию «использования и воспроизводства» тюленей, министерство Ле Бланка опубликовало заявление с изложением своих намерений. «Политика Канады в вопросе использования и воспроизводства тюленей совместима с аналогичной политикой в отношении других живых морских ресурсов. Эти ресурсы используются гуманным образом на уровне, обеспечивающем непрерывную устойчивую продуктивность на основе разумных принципов сохранения запасов, гарантирующих выживание стада и учитывающих межвидовые связи конкурентов, хищников и жертв». Я выделил курсивом эту заключительную фразу потому, что она явилась первым публичным объявлением реальной, но скрытой политики, проводимой министерством в отношении тюленей. Завуалированная ссылка на такую политику уже появлялась в предыдущем году в одной из министерских публикаций. Написанная одним из руководящих чиновников министерства М. К. Мерсером, она включала намек на будущие действия: «Со стороны рыбной промышленности могут появиться доводы в пользу сокращения популяции [лысунов] до более низкого уровня».

Вопреки провозглашенным целям тайная политика фактически была направлена на сокращение всех видов тюленей, населявших рыбопромысловые воды, до остаточных уровней.

Мы уже видели, как эта политика проводилась и продолжает проводиться в отношении серых и обыкновенных тюленей. Что же касается лысунов и хохлачей, то министерство рыболовства преднамеренно использует зверобойный промысел для достижения своей истинной цели.

Не все сотрудники министерства были сторонниками такой политики. Один из ее противников, который по вполне понятным причинам не захотел огласки своей фамилии, счел нужным заявить по этому поводу: «Министр — это обычно политик средней руки, выполняющий то, что говорят ему эксперты, но полагающий, что он делает то, что ему надлежит делать. Его заместители и помощники заместителей — вот кто при поддержке подобострастных ученых действительно делает политику министерства. Не забывайте, что это министерство рыболовства, а тюлени никогда не могли сравниться с рыбой по своей экономической значимости. Вам следует помнить также о том, что с 1960-х годов все рыбопромысловые запасы в западной части Атлантического океана истощались столь интенсивно, что их убыль уже не могла восполняться за счет естественного воспроизводства, и численность популяций основных видов промысловых рыб продолжает снижаться.

Рыбоперерабатывающая промышленность и власти приморских провинций уже давно кричат караул и сваливают вину за снижение рыбных запасов на некомпетентность федеральной администрации. Их надо было как-то успокоить, но в любом случае мы не могли снижать канадский уровень добычи рыбы, чтобы не навлечь на министерство еще больше недовольства. Какое-то время мы обвиняли советский рыболовный флот и рыбопромысловые флотилии стран восточного блока, но после введения нами 200-мильной зоны эти обвинения уже никого не убеждали.

И вот тут-то и подвернулись тюлени. Мы так долго ставили им в вину сокращение запасов лососей и сельди, что кое-кто из нас, наверное, даже поверил тому, что они действительно были главными виновниками. Во всяком случае, нам было нетрудно выставлять их таковыми. Тюлени были удобными козлами отпущения, поскольку не многих трогала их судьба, пока вокруг них не разжег страсти Брайан Дэвис. Для Ле Бланка это был вынужденный выбор. Если он не убедит рыбаков, что делает все, что может, для сохранения рыбных запасов, то ему и партии либералов в восточных провинциях, откуда он сам родом, грозят большие неприятности. С другой стороны, если бы ему действительно удалось убедить рыбаков в том, что война с тюленями решит проблему, ему несдобровать от сторонников охраны природы.

Мне думается, что он выбрал меньшее из двух зол, рассчитывая выдержать любой бунт любителей живой природы и позволяя зверобоям действовать в открытую. Некоторые из нас были недовольны этим решением, но что было делать? Это была его игра, и мы вынуждены были ему подыгрывать».

Я спросил его, считалась ли когда-либо раньше, и если да, то остается ли крайне поредевшая популяция тюленей одним из факторов снижения уловов рыбы.

«Вы можете доказать это, если слегка передернете статистические данные. С таким же успехом можно доказывать необходимость истребления птиц, как представляющих опасность для гражданской авиации, когда, как это бывает, их засасывает в реактивный двигатель. Твердых доказательств, что тюлени когда-либо представляли главную проблему, нет. Напротив, имеются убедительные свидетельства тому, что в качестве составной части морской биоты[139] их присутствие оказывает заметное влияние на успешное размножение ряда видов промысловых рыб. Взгляните-ка на это вот с такой стороны: в девятнадцатом веке даже старыми способами вылавливали вдвое больше трески, чем мы можем поймать сейчас. А ведь в то время в морях водились миллионы тюленей».

Успех политики истребления тюленей подтверждался данными министерства, указывавшими на снижение рождаемости в западноатлантическом стаде лысунов до уровня ниже 230 000. Это означало, что численность способных к воспроизводству самок не превышает 250 000 особей. Лысунам грозило бы фактическое вымирание, если бы ежегодное истребление большого числа бельков и хохлуш (в тот период, когда популяция взрослых самок перестала быть репродуктивной) сделало бы невозможным восполнение или замещение этого фонда производителей. Отдельные эксперты предсказывают, что такой «окончательный исход» может быть достигнут уже в 1985 году — при условии? если промысел тюленей будет продолжать свою роль истребителя.

Однако это было бы возможно лишь при наличии выгодного рынка для сбыта тюленьей продукции. В том-то и загвоздка, поскольку антизверо-бойное движение за бойкот этой продукции, особенно меха бельков, приобретало (с возрастающим успехом) поистине международный размах.

Как мы видели, Ле Бланк и его предшественники пытались усмирить это движение произвольным установлением правил, ограничивающих убой квотами и «отбраковками». Теперь же министерство рыболовства развернуло массовую кампанию за счет государственных средств по дискредитации действий и мотивов сторонников движения протеста, стараясь одновременно убедить весь мир в том, что «сбор урожая» — это не что иное, как гуманное, хорошо организованное и законное использование «устойчивых природных ресурсов».

Под прикрытием этого шквала пропагандистского огня ведомство

Ле Бланка своим первым решением после возобновления прямой юрисдикции над тюленьим промыслом увеличило квоту выбоя, установленную ИКНАФ на 1976 год в объеме 127 000, до 170 000 в 1977 году (запомните, что эти квоты отражают количество добытых, а не фактически уничтоженных тюленей). Указанное решение было принято в обход рекомендации парламентского Консультативного комитета по тюленям и тюленьему промыслу, подтверждавшей, что добыча 140 000 особей является абсолютным максимумом, который способна выдержать популяция лысунов.

По официальным данным, в 1977 году было добыто 155 143 тюленя, что, видимо, подтверждает обоснованность рекомендации КОСС. И тем не менее Ле Бланк снова увеличил квоту на 1978 год до 180 000 тюленей. В 1978 году, как и в следующем 1979-м, зверобои не смогли добыть больше 160 000 тюленей, но это не остановило Ле Бланка. В 1980 году зверобои «поработали» лучше, добыв 172 000 тюленей. Кстати сказать, большинство этих «урожаев» составили детеныши лысунов.

Увеличившиеся размеры добычи в 1980 году не свидетельствовали об увеличении численности популяции тюленей, как утверждали министерство рыболовства и морской среды и недавно созданная Организация по вопросам рыболовства в Северной Атлантике — НАФО (перевоплощение основательно дискредитировавшей себя ИКНАФ). Это был результат роста интенсивности промысла под давлением ведомства Ле Бланка (которое также расширило свою морскую юрисдикцию и отныне высокопарно именовалось министерством рыболовства и морской среды). С помощью федеральных ассигнований министерство стимулировало строительство десятков рыболовных судов многоцелевого назначения, пригодных для зверобойного промысла. Это привлекло к участию в охоте на тюленей в открытом море еще большее число рыбаков Ньюфаундленда, островов Магдален и северного берега залива Св. Лаврентия и расширило масштабы бойни. Кроме того, в конце 1970-х годов правительство заметно усилило содействие зверобойному промыслу, снабжая его техникой. Применение новых методов прогнозирования и оповещения о ледовой обстановке, а также воздушной разведки позволяло с большой точностью определять и указывать расположение крупных залежек тюленей и наводить на них зверобоев. Дополнительное число патрульных судов Канадской береговой охраны получили предписание также оказывать содействие зверобоям.

Между тем утверждение министерства рыболовства и морской среды о том, что численность арктических тюленей непрерывно увеличивается, встретило решительные возражения. В начале 1979 года два старших научных сотрудника министерства, д-р У. Д. Боуэн и д-р Д. Е. Сарджент, выразили протест по поводу того, что НАФО (и руководство ведомства Ле Бланка) проявляет чрезмерный оптимизм. В том же году завершили самостоятельное исследование специалисты в области динамики численности популяций животных д-р Джон Беддингтон и X. А. Уильямс из Йоркского университета Англии, проведенное по поручению американской Комиссии по морским млекопитающим. В своем докладе о результатах исследования эксперты пришли к выводу о том, что ученые ИКНАФ/НАФО постоянно завышали уровень рождаемости детенышей лысунов примерно на треть!

В ответ на эти сообщения министерство рыболовства и морской среды бесцеремонно увеличило квоту убоя на 1980 год.

В соответствии с заданием план уничтожения тюленей выполнялся, несмотря на упорное противодействие противников зверобойного промысла. Организация Брайана Дэвиса по-прежнему была на переднем крае борьбы, но теперь ее поддерживали почти все крупные организации по защите животных, исключая, заметьте, Канадскую Федерацию охраны диких животных, открыто вставшую на сторону промысловых кругов. Все большее число ученых, озабоченных вольным обращением НАФО и министерства рыболовства и морской среды с научными методами и принципами, присоединяли свой голос к буре общественного возмущения.

К концу 1980 года Ле Бланк, кажется, понял, что ему не удастся ни подорвать, ни сдержать движение протеста и что в конце концов оно сможет подвести черту под зверобойным промыслом в канадских водах. О силе этого движения можно было судить по резкому сокращению спроса на тюленьи шкуры на рынках европейских стран благодаря скандальной славе, приобретенной там зверобойным промыслом. И даже в самой Канаде неофициальные опросы населения показали, что не менее половины канадцев высказываются против ежегодного убоя тюленей.

Учитывая эти обстоятельства, Ле Бланк и его чиновники-бюрократы решили наилучшим образом распорядиться оставшимся временем. В 1981 году министерство рыболовства и морской среды развязало, что называется, тотальную войну на уничтожение арктических тюленей.

Изобретательные статистики НАФО и министерства (одни и те же лица) превзошли самих себя, опубликовав цифровые данные, которые якобы показывали, что рождаемость детенышей лысунов увеличилась примерно вдвое и достигла около полумиллиона бельков в год, несмотря на огромный урон, нанесенный лысунам за последние годы. Публикация этой статистики сопровождалась зловещим предсказанием «тюленьего демографического взрыва», могущего причинить серьезный экономический ущерб рыбному промыслу по всей Северо-Западной Атлантике, если этот популяционный «взрыв» не будет приостановлен. Для предотвращения надвигающегося бедствия рекомендовалось принять самые крутые меры.

И они не заставили себя ждать.

Хотя НАФО установила на 1981 год достаточно щедрую квоту в 183 000 тюленей для убоя в районах Ледового Фронта и залива Св. Лаврентия, зверобои прекрасно понимали, что их не заставят ее соблюдать. Зверобоев умышленно подстрекали «идти на перевыполнение» квоты, и как норвежцы, так и канадцы старались полностью использовать открывшиеся возможности. В результате они добыли намного больше четверти миллиона арктических тюленей, в основном — детенышей. Согласно опубликованной НАФО официальной статистике норвежского и канадского зверобойного промысла, в 1981 году в заливе Св. Лаврентия и контролируемых Канадой водах у Ньюфаундленда и Лабрадора было добыто 201 162 тюленя. В то же время в канадском статистическом обзоре «Канада Статистике» сообщалось, что в 1981 году одна только Канада экспортировала не меньше 224 000 тюленьих шкур, огромное большинство которых составляли шкуры лысунов. Ни один из приведенных показателей не учитывал количества убитых, но потерянных тюленей. Масштабы истребления были столь велики, что норвежским заказчикам перепоставили не менее 20 000 шкур, которые они были вынуждены распродать по демпинговым ценам. Тем не менее они не понесли при этом финансовых потерь, получив «компенсацию» от канадского правительства. Есть основания полагать, что министерство рыболовства и морской среды в течение ряда лет субсидировало таким образом зверобойный промысел фактически за счет денег налогоплательщиков. по существу гарантируя плату за шкуры, добытые сверх рыночных потребностей.

«Отбраковка>. чрезвычайно успешная в иных условиях, была, с точки зрения Ле Бланка, дискредитирована, когда часть льдов со щенными залежками в заливе Св. Лаврентия прибило штормовым ветром к берегам территории национального парка острова Принца Эдуарда; льдины с детенышами тюленей начали подплывать к берегу, и служащие министерства рыболовства и морской среды спешно выдали местным рыбакам примерно двести лицензий на убой тюленят. Большинству этих мужчин и юношей раньше никогда не приходилось убивать или свежевать убитых тюленей, а данные им инструкции были до крайности упрощены.

До того как блюстители закона и порядка успели оцепить зону действий и очистить ее от представителей средств массовой информации и противников зверобойного промысла, некоторым из них довелось наблюдать фактически бесконтрольное убийство бельков (включая свежевание живых детенышей), равносильное открытому побоищу. Когда эти зверства были показаны на телеэкранах мира, разразилась настоящая буря протестов.

Брайан Дэвис успешно использовал эту скандальную рекламу кровавой расправы с тюленями для развертывания новой яростной кампании протеста против коммерческого зверобойного промысла. В сотрудничестве с несколькими другими организациями по защите природы он сколотил влиятельное лобби с целью убедить состоящее из десяти государств-членов Европейское экономическое сообщество (ЕЭС) запретить импорт в Европу шкурок детенышей арктических тюленей. К концу 1981 года было похоже, что замечательная инициатива Брайана Дэвиса сможет принести определенные плоды, и правительство Канады, которое сначала не придавало этому делу большого значения, было не на шутку встревожено. Положению, сложившемуся в 1982 году, посвятил свою статью в газете «Торонто Стар» Барри Кент Мак-Кей:

«Парламент Европейского экономического сообщества… [в ближайшее время] займется рассмотрением предложения о введении эмбарго на импорт продукции, полученной из шкурок детенышей лысунов и хохлачей… Правительство Канады направило в ЕЭС своих представителей, освободив их от уплаты пошлин, с целью убедить членов Европейского парламента, что тюлений промысел пользуется поддержкой большинства канадцев, составляя важную часть национальной экономики, и что любое эмбарго мы будем рассматривать как враждебное отношение к Канаде.

Это, конечно, чистейший вздор. Охота на тюленей вызвала больше протестующих писем в адрес федерального правительства, чем любой другой злободневный вопрос, несмотря на выгодность этой охоты. В стране никогда не проводилось плебисцита на предмет выяснения отношения населения к тюленьему промыслу. Сторонники промысла, с которыми я встречался, поддерживают его, исходя из нелогичных, чисто эмоциональных побуждений или искренне веря правительственной пропаганде в пользу тюленьего промысла, не сознавая ее часто обманчивый, а то и просто лживый характер.

Чтобы подготовить почву для своих лоббистов, федеральное правительство недавно увеличило квоту убоя… Это создает впечатление, что запасы тюленей увеличиваются, но можете не сомневаться, что канадское лобби и не подумает сообщить непредвзятое мнение канадских и иностранных ученых, которые расходятся с федеральным правительством в оценке запасов тюленей и считают, что эти. запасы сокращаются…

Лоббисты, несомненно, будут и дальше болтать по поводу того, что тюлени, дескать, поедают слишком много рыбы, нанося ущерб канадской рыбной промышленности, хотя на деле сокращение рыбных ресурсов было вызвано алчностью коммерческого промысла.

Подозреваю, что канадская делегация забудет упомянуть о том, что в период щенки [арктические] тюлени не питаются, а в другое время едят главным образом рыб непромысловых пород вдали от рыбопромысловых банок Ньюфаундленда. Сами по себе лысуны и хохлачи не оказывают заметного влияния на запасы промысловых рыб.

Не услышат европейцы и о том, что наше правительство отказывается огласить, во что нам обходится регулирование, контроль и стимулирование тюленьего промысла.

Никто не узнает, что полная (валовая) стоимость, создаваемая тюленьим промыслом для Канады, экономически эквивалентна той, что создается парой ресторанов Макдональда.

ЕЭС не услышит о канадских гражданах и иностранцах, у которых налетевшая на них полиция похитила отснятые пленки о промысловой охоте на тюленей; вряд ли оно услышит о канадцах, подвергнутых тюремному заключению и крупным денежным штрафам за попытки наблюдать и фотографировать эту охоту или протестовать против нее.

Европейцы не узнают, что регулирующие промысел правила издаются от имени правительства, но принимаются без обсуждения в парламенте и что их главная цель — не допустить к местам охоты общественных наблюдателей. За нарушение правил всегда наказываются филантропы, а зверобои — никогда.

Европейцам могут даже предложить принять на веру чепуху, подобную той, что была произнесена устами канадского верховного комиссара в Лондоне, заявившего, что «тюленя убивают одним ударом и, поскольку из него сразу же вытекает вся кровь, освежевать тюленя заживо физически невозможно».

11 марта 1982 года, уже в самом начале ежегодной бойни, парламент ЕЭС на сессии в Страсбурге проголосовал 110 голосами против 10 в поддержку запрета для государств-членов ЕЭС импорта шкур как лысунов, так и хохлачей. Поскольку Европейский парламент выполняет в основном роль консультативного органа, вопрос о том, вводить ли в действие эту резолюцию, был оставлен на решение уполномоченных членов и Совета министров ЕЭС. Последний с решением не спешил. Тем не менее одна эта резолюция привела Ромео Ле Бланка в такую ярость, что он, забыв об осторожности, заявил, что в случае прекращения «коммерческого промысла» арктических тюленей правительственные организации будут сами руководить «отбраковкой» тюленей во имя защиты рыбного промысла, даже если арктическим тюленям придется разделить участь серых и обыкновенных тюленей.

Наконец-то он проговорился.

Не знаю, была ли его гневная вспышка вызвана именно той злополучной резолюцией — возможно, Ле Бланка просто изнурило сопротивление противников. — но вскоре после этого его заменил на посту министра рыболовства и морской среды достопочтенный Пьер де Бане.

Весной 1982 года бойня, которую иные участники движения протеста уже также бессознательно называли «отбраковкой», продолжалась, как и прежде. Но вот незадача: зверобоям удалось обнаружить, убить и отгрузить на берег всего лишь 69 000 бельков из того полумиллиона, который в том году появился на белый свет согласно подсчетам ученых НАФО и министерства де Бане. Столь явное несоответствие вызвало определенное замешательство, как и результаты социологического опроса Института Гэллапа, подтвердившего, что 60с; канадцев настаивают на прекращении истребления тюленей.

Еще больше беспокоила нового министра возможность осуществления странами — членами ЕЭС рекомендации европейского парламента о запрете импорта тюленьих шкур. Высшие канадские чины в не слишком светских выражениях намекали на то, что эта мера могла бы привести к сокращению, а то и к отмене квот на вылов рыбы, установленных для европейских стран, занимающихся рыбным промыслом в канадских водах. Цитировали также слова премьер-министра Трюдо, который заявил, что Канада подумает об ответных мерах. Члены Комитета ЕЭС по охране окружающей среды оказались в щекотливом положении, получив петиции, подписанные пятью миллионами граждан из своих избирательных округов, с требованием запретить импорт тюленьих шкур. Под нажимом представителя Канады Карла-Хейнца Нарьеса комитет отложил решение, которое предполагалось принять в июле, до сентября 1982 года. Это была лишь первая из серии подобных проволочек.

С самого начала 1983 года члены ЕЭС испытывали нарастающее давление со стороны международного сообщества в лице таких организаций, как «Еврогруппа по защите животных», «Друзья Земли», «Гринпис», «Международный фонд защиты животных», «Общественный трест по защите вымирающих видов», «Международное общество по защите животных»[140] и «Королевское общество по борьбе с жестоким обращением с животными». С другой стороны, на ЕЭС оказывали нажим Норвегия и Канада. Положение осложнялось тем, что отдельные страны-члены ЕЭС, особенно Франция и Великобритания, начинали склоняться в сторону поддержки позиции канадского правительства.

Наконец 28 февраля 1983 года Комитет ЕЭС по охране окружающей среды отважился рекомендовать государствам-членам ЕЭС запретить импорт шкур бельков лысунов и «синеспинок» хохлачей на территории их стран. Правда, этот запрет сопровождался двумя оговорками, выторгованными Норвегией и Канадой. Первая — запрет не вступит в силу до октября 1983 года, и вторая — он будет действовать всего лишь в течение двух лет.

Министерство рыболовства и морской среды имело все основания испытывать удовлетворение, если не радость, от такого исхода. Во-первых, это решение не затрагивало «отбраковку» 1983 года, и, во-вторых, это был временный запрет. Больше того, как мы убедимся, он заключал в себе специально задуманную лазейку, сводившую на нет все его ограничения.

Ведомству г-на де Бане больше досаждали действия некоторых своих союзников. Главный европейский заказчик и обработчик тюленьих шкур Христиан Риебер из Бергена объявил, что в связи с преднамеренным бойкотом этой продукции по всей Европе и накопившимися в результате этого бойкота запасами непроданных изделий еще от прошлых сезонов он в 1983 году закупит не более 60 000 шкур хохлуш и взрослых тюленей, а шкурки бельков не будет приобретать вообще. Канадские поставщики Риебера — компания Карлсена и компания «Карино» по заготовке шкур — подтвердили, что они закупят у зверобоев не больше указанного количества шкур, да и те за полцены по сравнению с 1982-годом.

Несмотря на это осложнение, ведомство де Бане сделало все, что было в его силах, чтобы обеспечить той весной максимальную добычу арктических тюленей. Соблазнив зверобоев квотой в 186 000 лысунов и 12 000 хохлачей, министерство убеждало их убивать как можно больше тюленей в расчете на улучшение конъюнктуры существующих и отыскание новых рынков сбыта. Зверобоям островов Магдален дали понять, что объявленные компаниями «Карлсен» и «Карино» лимиты не более чем уловка и что каждая доставленная на берег шкура будет куплена за приличную цену, даже если для этого потребуется государственная дотация. Министр рыболовства Ньюфаундленда Джим Морган настойчиво призывал зверобоев своей провинции отстаивать их «жизненные и культурные традиции». Мало того, он сказал им, что они должны добыть не меньше 100 000 тюленей, чтобы спасти от разорения промысел трески. Одновременно он предложил выделить 500 000 долларов на «субсидирование» заготовки шкур компанией «Карино».

Как и каждый год со времени его основания, «Международный Фонд защиты животных» Брайана Дэвиса направил группу своих наблюдателей на место тюленьего промысла в заливе Св. Лаврентия. Группа включала представителей торонтского Общества гуманного обращения с животными и американского Института защиты животных. Со своей базы в Шарлоттауне — столице острова Принца Эдуарда — эта группа несколько раз до начала промыслового сезона посетила места щенных залежек. Несмотря на то что эти экспедиции, проводимые до начала охоты, носили законный характер, они послужили поводом для нападок на их участников со стороны должностных лиц из управления охраны рыболовства.

Утром 8 марта членов группы разбудил шумный скандал, устроенный толпой, собравшейся у их мотеля в Шарлоттауне. Группу зверобоев, специально доставленную на это представление самолетом из Ньюфаундленда, поддерживала толпа от шестидесяти до ста рыбаков острова Принца Эдуарда. Участники этого сборища угрожающе потребовали: или члены группы МФЗЖ (среди которых было несколько женщин) добровольно уберутся с острова Принца Эдуарда до пяти часов утра, или их придется «вымести оттуда, как сор». Кто знает, может быть, это была пустая угроза, но через несколько дней, когда группа МФЗЖ попыталась спустить на воду небольшой катер в заливе Сэвидж-Харбор, ее атаковала другая толпа и нанесла серьезные повреждения катеру и грузовику.

Были и другие столкновения. 22 марта зверобойные суда «Честер» и «Текновенчур» вошли во льды залива Св. Лаврентия, где находились щенные залежки, и начали убивать тюленей. «Честер» принадлежал Судоходной компании Карлсена, а «Текновенчур» промышлял тюленей для компании «Карино». Но уже через два дня с начала «жировки» зверобоев на сцене появилось третье судно. Это был старый траулер «Си Шеперд-II»[141] с экипажем из 16 мужчин и 5 женщин, членов общества по охране природы под тем же названием — организации радикалов во главе с Полем Уотсоном, который уже приобрел достаточно широкую известность своими прямыми действиями против пиратствующих китобоев. Рано утром 24 марта «Си Шеперд» продрался сквозь плавучие льды к «Честеру»; покинувшие его зверобои работали на льду, оставляя на талом снегу одной залежки за другой рубиново-красные пятна, сверкающие в лучах восходящего солнца, — свидетельства убийства и свежевания тюленей.

Прибытие «Си Шеперда» не было неожиданным. Несколькими днями раньше Уотсон говорил, что его группа готова непосредственно воспрепятствовать промыслу, если узнает, что зверобои убивают детенышей. Находясь под наблюдением неотступно следовавших за ним канадских правительственных судов, «Си Шеперд» сначала блокировал выход из гавани Сент-Джонса, а затем, убедившись, что из нее не вышло ни одно судно, взял курс на залив Св. Лаврентия. Вечером 23 марта «Честер» и «Текновенчур» получили предупреждение о подходе «Си Шеперда». «Текновенчур», несмотря на неполадки в двигателе, поспешил уйти в Галифакс, а «Честер» остался на месте.

Под косыми взглядами зверобоев, многие из которых были ньюфаундлендцами, старый рыболовный траулер Уотсона, подавая сигналы сиреной, упорно надвигался на «Честера». Когда расстояние между судами сократилось до длины корпуса, Уотсон переложил руль и, выйдя на крыло ржавого мостика, выкрикнул свой ультиматум: «Честер» должен немедленно прекратить промысел тюленей, или же ему придется отвечать за последствия, когда траулер протаранит льдину, на которой звероловы убивают детенышей.

Видавший виды норвежский капитан решил не провоцировать Уотсона и включил собственную сирену, по сигналу которой его зверобои быстро поднялись на борт «Честера». И пока треск морзянки разрывал весенний эфир, несколько мелких рыболовных судов с островов Магдален со зверобоями на борту благоразумно вернулись в свой порт.

Утреннее солнце ярко освещало мирную картину: среди паковых льдов безмятежно отдыхают два корабля, царящий вокруг покой нарушается разве что блеянием тюленят, призывающих своих матерей. Но вот уже воздух сотрясается от настырного грохота вертолетных винтов.

Следующие сутки над «Си Шепердом» ревели и грохотали вертолеты министерства рыболовства и канадской конной полиции (ККП), а также самолеты слежения канадских ВВС. Появившись на горизонте, громадный ледокол канадской береговой охраны «Джон А. Макдональд» быстро пробился через пак и занял позицию в непосредственной близости от судна Уотсона. Уотсон не подчинился устным, зрительным и радиосигналам, приказывавшим его судну отправиться в магдаленский порт Кап-о-Мёле, — пока «Честер» остается у льдины с залежкой, «Си Шеперд» также не уйдет отсюда. Один из полицейских вертолетов попытался высадить вооруженный десант на судно Уотсона, но тут же отвернул в сторону, как только увидел на его палубе заграждение из колючей проволоки.

В воскресенье 26 марта это «неразумное вмешательство в права простых канадцев зарабатывать себе на жизнь» было быстро пресечено. Пока громада корпуса стометрового «Макдональда» встала поперек у носа «Си Шеперда», мешая ему уйти, к месту действия подошел второй ледокол, «Сэр Уильям Александер», с отрядом сил «быстрого реагирования» канадской конной полиции на борту. Вот как описывает последовавшие события один из добровольцев «Си Шеперда»:

«Задев край кормы «Си Шеперда», «Сэр Уильям Александер» прошел по правому борту и снес подвешенным к подъемной стреле грузом наше проволочное заграждение. На палубу полетели канистры со слезоточивым газом, а на окна ходового мостика и на выхлопные трубы были наведены брандспойты водяных шлангов. По спущенной сходне на палубу «Си Шеперда» сбежала группа людей, вооруженных ножами, ломами и огнестрельным оружием. На высившемся над нами носу «Джона Макдональда» выстроилась шеренга полицейских ККП с автоматическими винтовками в руках. Над местом проведения операции зависли два вертолета. Через пять минут всех нас выстроили на палубе в наручниках».

В неотапливаемом трюме ледокола пленников доставили в порт Сидни в Новой Шотландии, откуда их на военно-транспортном самолете переправили в Гаспе, где и посадили в тюрьму за нарушение «Правил охраны тюленей». 21 декабря 1983 года провинциальный судья Квебека Ивон Мерсьер предъявил Уотсону и его жене обвинение в совершении ряда «страшных» преступлений, среди которых было и противозаконное нахождение в пределах полумили от места тюленьего промысла. Уотсон был оштрафован на 5000 долларов и приговорен к пятнадцатимесячному тюремному заключению. Его старший механик был оштрафован на 4000 долларов и получил три месяца тюрьмы. Остальные члены экипажа были оштрафованы на 3000 долларов каждый. «Си Шеперд-II» стоимостью 250 000 долларов был конфискован.

Для сравнения приведем другой пример преступления и наказания. Той же весной восемь рыбаков из

Новой Шотландии, занимавшиеся ловом омаров, согнали работников рыбоохраны с их двух катеров, которые они потом подожгли и потопили. Этим восьмерым, обвинив их в пиратских действиях, вынесли условный приговор, предусматривающий принудительные общественно полезные работы, вместо того чтобы заставить их уплатить штраф или покрыть причиненный ущерб.

Результаты весенней «отбраковки» в 1983 году не сулили успеха политике министерства рыболовства и морской среды в области «использования и воспроизводства тюленей». Впервые с 1946 года в район промысла не вышло ни одно из суперклассных судов норвежского регистра. Лишь два канадских судна, одно из которых было арендовано для министерства рыболовства и морской среды, достигли щенных залежек тюленей. Никаких новых рынков не появилось. Теперь всем стало ясно, что многолетние протесты противников уничтожения бельков воспитали у общественности столь глубокое отвращение к этой бойне, что в ближайшем будущем нечего было и думать ни о поисках новых рынков, ни о возрождении старых. Склады норвежцев были забиты непроданными шкурами. Норвежцы хорошо оценили создавшееся положение — они не зря предупреждали, что в 1983 году будут платить за шкуру тюленя вдвое меньше, чем платили в 1982-м. В конечном итоге общий объем добычи лысунов в заливе Св. Лаврентия и на Ледовом Фронте едва перевалил за треть от количества, добытого в 1982 году[142].

Несмотря на все это, Пьер де Бане делал вид, что с тюленьим «промыслом» все в порядке. Упрямо утверждая, что весной 1983 года не был добыт ни один белек, он выразил уверенность в том. что ЕЭС не ратифицирует свое постановление о запрете импорта шкур. Более того, теперь, когда противники зверобойного промысла лишились стереотипа — окровавленного детеныша-белька, с помощью которого они разжигали негодование общественности и получали финансовые пожертвования, — он ожидал, что движение протеста наконец-то выдохнется и иссякнет. Со своей стороны федеральное правительство готовилось компенсировать канадских зверобоев одним миллионом долларов за низкие цены, полученные ими за продажу шкур в 1983 году. Де Бане не объяснил канадским налогоплательщикам, что такая щедрость была вынужденной, поскольку рыбаки северо-восточного побережья постепенно утрачивали интерес к зверобойному промыслу, а без них потеряла бы всю свою правдивость самая сильная аргументация министерства рыболовства и морской среды в поддержку продолжения ежегодной бойни — она заключалась в том, что для многих жителей прибрежных провинций этот промысел якобы имеет жизненно важное значение. Здесь я должен заметить, что в 1982 году средний доход одного канадского зверобоя от промысла тюленей не превышал 800 долларов.

Несмотря на показной оптимизм их высказываний в отношении будущего зверобойного промысла, де Бане и его научные консультанты не могли отделаться от дурных предчувствий. Первого октября 1983 года вопреки отчаянным усилиям канадского лобби, предпринятым в последнюю минуту, вступила в силу сроком на два года директива ЕЭС о запрещении импорта шкурок бельков гренландских тюленей и «синеспинок» хохлачей. Между тем на горизонте вырисовывалась еще более серьезная угроза планам министерства в отношении «окончательного решения» тюленьей проблемы.

Еще в марте 1982 года Брайан Дэвис и руководство МФЗЖ пришли к неприятному выводу, что даже фактический запрет ЕЭС на импорт шкур сам по. себе может оказаться недостаточным средством для прекращения промысла. Поэтому они начали готовить новое выступление, такое дерзкое и широкомасштабное по замыслу, что даже многие их сторонники не были убеждены, что это осуществимо. Они решили начать потребительский бойкот импортируемой в Великобританию канадской рыбной продукции.

«Великобритания, — объяснял мне представитель МФЗЖ, — является вторым по значению потребителем канадской рыбы. В среднем валовой объем ее сбыта в эту страну составляет сотню миллионов долларов в год. Мы решили, что мы сможем, если надо, изменить всю эту картину. Если Канада будет продолжать промысел тюленей, мы заставим ее дорого поплатиться».

Они никогда не скрывали своих намерений. В сентябре 1982 года Дэвис объявил правительству, что они намереваются сделать, если тюлений промысел не будет прекращен. Вначале оттавские деятели, по-видимому, отнеслись с презрением к этой, как кто-то из них выразился, «неуклюжей попытке шантажа». Они даже не реагировали на то, что британские сторонники МФЗЖ в январе 1983 года направили около 150 000 почтовых открыток министрам рыболовства приатлантических провинций Канады с обещанием поддержать бойкот канадской рыбы в случае, если запланированная на весну охота на тюленей не будет запрещена. Оттава отмахнулась от этого, как ей казалось, очередного блефа.

Когда в 1983 году «отбраковка» началась в объявленные сроки, МФЗЖ взялась за дело, взаимодействуя в Великобритании с так называемой «Группой защиты тюленей», состоящей из представителей восьми главных организаций по охране природы и защите животных. Особое возмущение противников тюленьего промысла вызывало продолжавшееся убийство бельков, несмотря на опровержения де Бане.

«Невзирая на «Правила защиты тюленей», — рассказал мне один из членов МФЗЖ, — нашей группе, организации «Гринпис», а также организации «Си Шеперд» удалось получить доказательства продолжающегося убийства бельков. Сколько бельков убивали, мы не знали, но думаем, что много. Так что бойкоту был дан «полный вперед». И мы были преисполнены решимости нанести канадской экономике удар такой же силы, с которой дубинка зверобоя обрушивается на череп тюлененка».

Первоначально на проведение операции бойкота ассигновали один миллион американских долларов — это был наилучшим образом организованный бойкот среди всех подобных акций, когда-либо предпринятых организациями защиты животных. Начало положила в сентябре 1983 года кампания бойкота занесенных в черный список британских фирм, занимающихся оптовой торговлей рыбой, импортируемой из Канады. В октябре началась вторая фаза бойкота: в розничную сеть главных бакалейно-гастрономических магазинов хлынул поток писем и открыток. Обе акции сопровождались широкой рекламой, уличными выступлениями и умелым использованием средств массовой информации.

Поэтапное проведение кампании бойкота было задумано с целью попытаться на каждом этапе убедить канадское правительство прекратить коммерческий промысел тюленей. Шел месяц за месяцем, а де Бане не только не проявлял уступчивости, но становился все более агрессивен. Пришлось усилить нажим, и, когда в декабре министр рыболовства Ньюфаундленда объявил о том, что в 1984 году «отбраковка» будет проводиться как обычно, МФЗЖ нажала, что называется, на все педали.

7 февраля 1984 года «Теско» — крупнейшая в Англии компания в сфере торговли бакалейно-гастрономическими товарами, контролирующая 465 розничных магазинов, — решила пойти навстречу желаниям покупателей, выраженным в десятках тысяч открыток протеста. «Теско» согласилась вывезти со складов все запасы канадской рыбной продукции и воздержаться от дальнейших закупок, пока не прекратится промысел тюленей. Это был настоящий прорыв; стало ясно, что вскоре примеру «Теско» последуют другие крупные британские фирмы.

Вот тогда-то Канада, не на шутку встревоженная весьма серьезной угрозой сбыту ее рыбной продукции в Англии, наконец бросилась в контратаку. В то время как канадский верховный комиссар в Лондоне категорически отрицал факт продолжающегося убийства молодых тюленей, де Бане обвинил руководство МФЗЖ в преднамеренном «распространении лжи» о якобы продолжающейся охоте на бельков, хотя министру было хорошо известно, что такая охота давно прекращена.

Под напором требований найти оправдание текущей «отбраковке» министерство рыболовства и морской среды разразилось потоком сообщений для прессы, большинство из которых послушно повторило сообщения средств массовой информации. Типичным примером явилась статья, напечатанная в конце января в газете «Глоб энд Мейл» под заголовком «Тюлени возвращаются — так считают ученые». Начиналась она так: «Сегодня множество тюленей устилают берега и плавучие льды Восточной Канады, и это вынуждает рыбаков настаивать на ежегодном убое тюленей, чтобы сдерживать их растущую численность». В остальном статья состояла из голословных утверждений, инспирированных организацией, называющей себя «Канадской ассоциацией зверобоев» (КАЗ). Существуя на субсидию, выделенную администрацией Ньюфаундленда в сумме 500 000 долларов плюс 50 000 долларов, полученных из федеральных источников, КАЗ открыто провозгласила своей задачей «оказывать давление на федеральное правительство с целью добиться регулярной отбраковки тюленей».

Приводилось, например, такое высказывание представителя министерства рыболовства Ивона Бюро: «Канадские тюлени пожирают ежегодно около четырех миллионов тонн рыбы, что эквивалентно объему промыслового улова рыбы у канадских берегов». При этом не было дано никакого научного обоснования этой страшной цифры, не указаны виды тюленей, о которых идет речь; ничего не было сказано о том, имела ли предположительно потребляемая тюленями рыба промысловое значение или нет, и даже о том, в каком океане ее пожирали тюлени — Атлантическом, Тихом или Северном Ледовитом. Характерно, что, несмотря на заголовок, статья ни словом не обмолвилась о выводах ученых-специалистов по тюленям, например состоящего на государственной службе д-ра Сарджента, который отрицал, что лысуны наносят сколько-нибудь ощутимый вред канадскому рыболовству.

В начале февраля представитель де Бане объявил о том, что весенняя «отбраковка» в 1984 году состоится в соответствии с намеченными планами и что компания «Карино» вновь согласилась закупить не менее 60 000 шкур, в числе которых не должно быть ни одной шкурки белька. Несмотря на отсутствие прямых доказательств, имеются основания полагать, что на этот раз «Карино» должна была получить денежную субсидию непосредственно из правительственных фондов.

В конце февраля, всего лишь за несколько дней до начала «отбраковки», МФЗЖ взорвала еще одну мощную бомбу. Дэвис заявил, что, если тюлений промысел не будет прекращен, начнется еще один бойкот канадских рыбопродуктов, на этот раз на огромном рынке США. Уже лежали в ожидании отправки американским потребителям пять миллионов открыток протеста, содержавших просьбу направить их в адрес крупнейших торговых фирм, продающих большое количество канадской рыбы. Главными среди них были сети розничных магазинов Макдональда и Берджера Кинга.

На этот раз угроза была воспринята всерьез и вызвала глубокие распри среди членов канадского кабинета министров. Два из них — министр иностранных дел и министр торговли — советовали раз и навсегда покончить с тюленьим промыслом. На карту был поставлен сбыт рыбной продукции на сумму, значительно превышающую миллиард долларов, и в этой ситуации де Бане начал ощущать вокруг себя все большую пустоту.

5 марта Аллан Макичин — заместитель премьер-министра и министр иностранных дел — открыто заявил о том, что Канада рассматривает вопрос о прекращении коммерческого промысла тюленей на восточном побережье. «Мы пока не приняли конкретного решения, но мы обсуждаем, что мы должны предпринять», — сказал он. Де Бане выступил с ответным заявлением от собственного имени, утверждая, что запрещение промысла означало бы «уступку шантажистам и лжецам». В заключительной части информационного бюллетеня по этому поводу содержалось следующее любопытное откровение: «По мнению других правительственных чиновников (читай: бюрократов министерства рыболовства и морской среды), запрещение тюленьего промысла могло бы создать для правительства трудности в проведении ежегодной отбраковки стада тюленей по мере увеличения его численности».

Борьба внутри кабинета министров продолжалась несколько дней, и только назначенные на второе полугодие 1984 года выборы в федеральный парламент и острая необходимость правящей партии либералов бороться за каждое место в парламенте от приатлантических провинций заставили большинство министров позволить де Бане поступать по-своему.

Теперь тон его выступлений становился все более подстрекательским. По сообщениям, появившимся в прессе, он заявил в адрес сторонников движения протеста: «Те, кто прибегает к лжи и шантажу, являются в моем понимании самыми презренными преступниками, и то, что они стараются лишить наших рыбаков средств к жизни, есть еще одно преступление, за которое они понесут ответственность». Чтобы подбодрить упавших духом зверобоев, он сообщил о том, что ведутся переговоры о новом рынке сбыта тюленьих шкур в Японии, и заверил, что цена на тюленьи шкуры будет снова субсидироваться правительственными организациями.

Вероятно, самым невоздержанным было его заявление от 8 марта, в котором де Бане утверждал, что эмбарго ЕЭС на импорт тюленьих шкур излишне, поскольку убой бельков все равно заканчивается. Затем он заключил свое заявление следующим предостережением: «Не будем забывать, с кем мы имеем дело [в движении протеста]; мы имеем дело с шантажистами, лжецами и фанатиками, и очевидно, что никакими разумными доводами фанатиков не убедить!»

На следующий день, как раз за день до начала «отбраковки», он сообщил Палате общин, что располагает заверениями всех крупнейших торговых фирм США в том, что они не поддадутся нажиму сторонников бойкота канадских рыбопродуктов. В который раз опровергнув факт убоя бельков в 1983 году и заявив, что их не будут убивать в 1984-м, де Бане снова обозвал лжецами сторонников движения протеста. Как это ни странно, ни министр, ни кто-либо из его подчиненных не смогли назвать хотя бы одну иностранную торговую фирму, которая дала заверения, что будет продолжать закупать канадскую рыбу, несмотря ни на какой бойкот. Напротив, две ведущие британские фирмы сети розничной торговли собирались убрать со своих полок канадские рыбопродукты.

Теперь министра стали покидать даже самые близкие его союзники. Председатель Рыболовной ассоциации Британской Колумбии, который прежде открыто поддерживал зверобойный промысел, направил ему телекс с просьбой запретить добычу всех щенков тюленей любого возраста, ибо бойкот канадских рыбопродуктов в Великобритании уже заметно подрывает экспорт лососевых консервов из Британской Колумбии. Даже Канадская ассоциация зверобоев, с болью сознавая, что основные доходы большинство ее членов получают от продажи рыбы на экспорт, продемонстрировала черную неблагодарность своему кормильцу, предложив министру запретить дальнейший убой всех детенышей тюленей. Де Бане со злостью отверг обе просьбы.

9 марта его предали еще раз. В этот день вертолет МФЗЖ вылетел с острова Принца Эдуарда к центральной части залива Св. Лаврентия, чтобы проверить поступившие сообщения о том, что охотники с островов Магдален снова убивают бельков. Для вертолета, на борту которого, кроме пилота, находились три фотографа, это был весьма протяженный маршрут. Когда вертолет повернул обратно на базу, в баках оставалось мало горючего, и поэтому было решено дозаправиться в аэропорту на островах Магдален.

Приземлились они без приключений, однако начальник заправочной станции компании «Эссо» отказался заправлять вертолет горючим. Когда пятеро оказавшихся поблизости мужчин направились к вертолету, угрожая ему и его пассажирам обрезками железных труб, пилот поспешно поднял машину в воздух и направил ее на одну из прибрежных плавучих льдин, откуда он радировал о случившемся руководству министерства транспорта, попросив выделить сопровождение на обратную стовосьмидесятикилометровую дорогу по льду и воде.

Чиновники Федерального министерства транспорта ответили, что пилоту необходимо договориться с квебекской провинциальной полицией на Магдаленах, чтобы она обеспечила безопасную дозаправку на месте, и рекомендовали ему лететь обратно в магдаленский аэропорт. Не имея другого выбора, он так и сделал. Приземлившись, он обнаружил там двух неприветливых полицейских и враждебно настроенную толпу из трех десятков мужчин, которую полицейские и не думали сдерживать. В топливе было снова отказано, а когда люди из толпы начали дубасить железными прутьями по бортам вертолета, его экипажу пришлось укрыться в здании аэровокзала. Там их продержали в осаде несколько часов. В конце концов после того, как их вынудили отдать толпе отснятую в тот день фотопленку и записанную магнитофонную ленту, им разрешили покинуть Магдалены на арендованном местном самолете.

Вертолет остался на месте. И хотя его должны были охранять восемь провинциальных полицейских и пятеро констеблей ККП, тем не менее ночью вертолету были нанесены серьезные повреждения. На этом дело не кончилось: следующей ночью на него снова напала толпа примерно из сотни мужчин и молодых парней, вооруженных цепями и железными прутьями. Они-таки доконали машину стоимостью 350 000 долларов вместе с фотоаппаратурой ценой около 25 000 долларов.

Некоторые из тех, кто помогал превратить вертолет в груду лома, добровольно признались представителям прессы в своем участии в инциденте, но лишь два месяца спустя полиция предъявила кое-какие обвинения, и 9 июня пятнадцать человек были признаны виновными в нанесении вреда имуществу, запугивании экипажа и краже из вертолета аварийного радиомаяка. Все обвиняемые не признали себя виновными, и им приказали явиться на предварительное слушание дела в сентябре.

Г-н де Бане отнесся к виновникам происшествия с мягкой снисходительностью. «Я прекрасно понимаю реакцию наших рыбаков, которые увидели, как подрывают их средства к жизни люди, которые приходят на неделю попротестовать… а весь остальной год блаженствуют в роскошных отелях на деньги рядовых налогоплательщиков».

Однако общественность многих стран Запада отреагировала на упомянутый инцидент с чувством глубокого негодования. В Оттаве многие члены кабинета сплотились в оппозицию против министра рыболовства и морской среды, тщетно стараясь убедить несговорчивого де Бане прекратить тюлений промысел. Но тот, пользуясь поддержкой премьер-министра, на уговоры не поддавался. Один из обозревателей отметил, что прекратились даже ставшие привычными дебаты в пользу тюленьего промысла как средства сокращения популяций тюленей ради спасения рыболовства. «Министрам сказали, что движение протеста должно быть подавлено, поскольку правительство не может допустить прецедента, когда посторонние лица берут верх над внутриминистерскими решениями. Иными словами, мы не могли признать, что министерство рыболовства ошиблось, и потому не считали возможным пойти на попятный».

Что министерство рыболовства и морской среды глубоко ошибалось, с предельной ясностью обнаружилось 16 марта, когда д-р Давид Лавинь, занимавшийся по поручению федерального министерства рыболовства изучением состояния популяции тюленей, дал интервью газетному репортеру. На вопрос репортера, убивали ли бельков в 1983 году, Лавинь отослал его к отчету, составленному на Ньюфаундленде чиновниками министерства рыболовства и морской среды, согласно которому в том году-были добыты «скальпы» 5609 бельков, а также примерно 35 000 хохлуш и 25 000 взрослых тюленей.

Это разоблачение показало, что в наложенном ЕЭС эмбарго на импорт тюленьих шкур существуют лазейки. Хотя 5609 щенков были в том возрасте, который как НАФО, так и министерство рыболовства и морской среды в любом предшествующем году относили к категории бельков, на этот раз они были переклассифицированы в «переростков», «хохлуш» и «серок». К несчастью для г-на де Бане, кто-то позабыл проинформировать чиновников Сент-Джонса об этом «переодевании».

Горькая правда была в том, что, несмотря на новую номенклатуру, канадские зверобои продолжали сдирать «скальпы» с детенышей, которым было меньше трех недель и большинство из которых были еще сосунками, не успевшими сменить свой белоснежный наряд новорожденного. Что же касается «хохлуш» — этим термином называют всех молодых лысунов в возрасте от трех недель до одного года, — то большинство из них были убиты в 1983 году если не трехнедельными, то в возрасте чуть постарше трех недель. После такого печального исхода противники тюленьего промысла горько шутили: «Отгадайте, когда белёк — не белёк? Когда де Бане говорит, что он — не белёк».

Отвечая на другой вопрос репортера, Лавинь сказал, что, по его мнению, «большая часть дезинформации [в отношении охоты на тюленей] за последние два года исходит не от противников зверобойного промысла». Прямо-таки шедевр вынужденного откровения.

Положение де Бане продолжало ухудшаться. 20 марта Рон Балмер — президент влиятельного «Рыбохозяйственного совета Канады», в состав которого входят компании, отвечающие за 90 % канадского экспорта рыбопродуктов, — повторил требование, чтобы Канада запретила убийство детенышей тюленей. «Времена меняются», — заявил мистер Балмер.

Времена действительно менялись. Оценка министерством торговли возможных убытков от организованного МФЗЖ в США бойкота была без всякого преувеличения обескураживающей, особенно в свете дополнительных трудностей с реализацией рыбопродуктов на мировом рынке, которые рыбная промышленность Канады уже испытывала в силу других причин. Уничтожение вертолета МФЗЖ на глазах у канадских полицейских наряду с подтверждением, что именно министерство рыболовства и морской среды, а не противники промысла, мягко выражаясь, кривило душой по поводу продолжающейся бойни новорожденных детенышей тюленей, отнюдь не способствовали усыплению общественного мнения ни в Канаде, ни за границей.

Хотя правящая либеральная партия все еще пребывала в нерешительности, оппозиционная консервативная партия, очевидно, уже поняла, в чем дело. Ее представитель, критикуя позиции министерства рыболовства, потребовал, чтобы парламент объявил о полном запрете уничтожения всех тюленей в возрасте до одного года. «Пора признать, — сказал он, — что движение противников тюленьего промысла набрало слишком большую силу, что борьба за общественное мнение проиграна и настало время запретить убийство неполовозрелых тюленей».

Его призыв, разумеется, был отвергнут находившимся у власти правительством. 17 марта чиновники министерства рыболовства, отвечая на вопросы репортера газеты «Нью-Йорк тайме» на острове Принца Эдуарда, признали, что на островах Магдален по-прежнему продолжают убивать новорожденных бельков нескольких дней от роду. Однако представитель министерства утверждал, что их убивают не на продажу, а для пропитания населения. Тут же он вызывающе заявил, что канадским зверобоям не запрещается и никогда не запрещалось убивать бельков, если им нужно.

Это подлило масла в огонь. Чувство негодования вызвал и другой случай. 28 марта два члена движения «Гринпис» пролетели на легком самолете над льдами залива Св. Лаврентия, пытаясь сфотографировать то, что там происходило. Сразу после полета их арестовали, а их самолет конфисковали, хотя они и пытались доказать, что не снижались ниже предусмотренной «Правилами охраны тюленей» высоты в 600 метров.

Казалось, сама природа содействует провалу программы министерства рыболовства и морской среды по «использованию и воспроизводству тюленей». Сжатием льдов были затерты в пределах видимости берега одиннадцать зверобойных судов, вышедших на промысел тюленей из северных портов Ньюфаундленда. В течение шести недель беспомощную флотилию вместе со льдами прижимал к берегу упрямый норд-ост. Паковый лед оказался настолько сплоченным, что даже ледокол береговой охраны не смог освободить суда флотилии, и им на помощь пришлось выслать за казенный счет вертолеты. Но льды их отпустили из плена только в середине мая. Весной 1984 года ни одно судно не смогло добраться до щенных залежек Ледового Фронта.

Кончилось тем, что к фактическому сроку закрытия охотничьего сезона в конце мая из почти двухсоттысячной квоты было добыто всего лишь около 23 000 шкурок. Большинство из них чиновники министерства рыболовства посчитали шкурками хохлуш, однако есть сильные подозрения, что многие жертвы, если не все, были детенышами в возрасте всего нескольких недель.

Весна 1984 года запомнится как наихудший год для зверобоев более чем за полтора столетия и наилучший год для тюленей.

Не может быть никакого сомнения в том, кому принадлежит заслуга или, в зависимости от точки зрения, кто виноват в столь огромном сокращении масштабов бойни арктических тюленей. Добились этого те несколько преданных своему делу организаций по охране природы и защите животных, которые подняли мощную волну протеста международной общественности против зверобойного промысла и поддерживающих его правительственных органов. После долгих лет упорной борьбы движение протеста победило.

Г-н де Бане, его чиновники и сторонники потерпели унизительное поражение. И все-таки война между защитниками тюленей и их противниками далеко не кончена. Канадское министерство рыболовства и морской среды считает, что оно всего лишь проиграло одно из сражений, и уже планирует новые наступательные операции. Чтобы добиться передышки, во время которой, как надеялся де Бане, движение протеста, набравшее огромную силу и уверовавшее в окончательную победу, поутихнет и уляжется, он объявил в июне 1984 года о создании специальной комиссии по изучению тюленьего промысла, его нужд и проблем (с тех пор де Бане ушел в отставку и в награду за свои заслуги получил место в канадском сенате, как и его предшественник Ле Бланк).

Создание подобной комиссии — пример привычной тактики проволочек и отвлечения внимания, к которой часто прибегает канадское правительство, когда его загоняют в угол. Такие комиссии обычно тратят целые месяцы, а то и годы на проведение исследований, конечные результаты которых либо не имеют отношения к делу, либо успевают безнадежно устареть. Можно с уверенностью предсказать, что и эта комиссия, возглавляемая судьей квебекского апелляционного суда Альбертом Малуфом и состоящая из девяти членов, из коих шесть представлены «незаинтересованными» лицами, не нарушит сложившейся традиции. Пока комиссия занята своими бесконечными дебатами, министерству рыболовства и морской среды нет нужды реагировать на требования ограничить тюлений промысел. Более того, когда комиссия наконец объявит о своих выводах и рекомендациях, министерство будет само решать, принимать ли их к исполнению в целом или только частично.

Нет никакого сомнения, что Канада и впредь намерена проводить «отбраковку» не только лысунов (и хохлачей, если они начнут восстанавливать свои поредевшие ряды), но и обыкновенных, а также серых тюленей. Министр рыболовства Ньюфаундленда Джеймс Морган, с благословения Оттавы, отправил пробную партию в 250 тюленьих шкур на Дальний Восток для «оценки заинтересованными компаниями». По его словам, еще до начала весеннего сезона тюленьего промысла в 1985 году на Дальнем Востоке должны возникнуть устойчивые рынки (имеется в виду главным образом Япония), где осенью 1984 года можно будет заключить торговые соглашения о закупке шкур.

Министерство рыболовства и морской среды будет продолжать кампанию злостной клеветы на тюленей, обвиняя их в том, что они якобы вредят рыбному промыслу. Оно будет отвергать авторитетные суждения таких независимых ученых, как, например, известного морского биолога д-ра Сиднея Холта — бывшего директора Отдела рыбных ресурсов ФАО ООН, который недвусмысленно заявил: «В мире нет ни одного случая, когда научные данные, объективно оцененные независимыми экспертами, подтвердили бы, что уничтожение морских млекопитающих благотворно сказывается на рыбных ресурсах».

Когда я сдавал эту книгу в печать, правящей партией в Канаде были либералы, но удержатся они у власти или нет, не имеет значения. Министерство рыболовства и морской среды все равно будет следовать своему собственному курсу, пока его действия не станут настолько невыгодны канадским политикам, что они будут вынуждены лишить министерство его имперских амбиций.

Что действительно спасет остатки тюленьих стад у северовосточного побережья Америки — если их еще придется спасать, — так это непрерывная, упорная борьба таких организаций, как Международный фонд защиты животных^{114}. Сейчас он проводит кампанию по бойкоту канадской рыбы, пытаясь помешать ее ввозу в Соединенные Штаты, и полон решимости продолжать этот бойкот до тех пор, пока канадское правительство не согласится прекратить бойню, которая так долго окрашивала в багряный цвет ледяные поля Моря Кровопролития.

На этом пока завершается кровавая история арктических тюленей.