Трагедия на Витимском тракте

1

26 августа 1918 года Чита была занята чехословаками. Вслед за ними в город вошли белогвардейские части казачьего атамана Семенова, а через неделю на станции появились хорошо вооруженные эшелоны японских интервентов.

Советская власть в Чите пала.

Конференция городских советских и партийных работников, собравшаяся 28 августа на станции Урульга приняла решение прекратить борьбу сплошным военным фронтом и перейти к партизанским действиям против белогвардейцев и интервентов…

Старый большевик, член партии с 1907 года П. А. Аносов положил начало своему партизанскому отряду в районе сел Бальзино и Дарасун. Там, в стороне от Акшинского тракта, собралась в лесу группа бывших советских работников Читы и сельских активистов. Отряд был небольшой, всего несколько десятков человек, но после первых удачных стычек с семеновцами он стал расти, превратился в бригаду, объединив ряд мелких партизанских групп и отрядов. Тогда–то Аносов и познакомился с Костей Ленковым, уроженцем села Старая Кука.

Был тот ловок, силен, вынослив, хорошо знал тайгу, а если и отличался безудержным своеволием, то кто в ту пору придавал этому значение?! Время было такое, что личная храбрость все искупала и почиталась на первом месте. Что–что, а храбрости и ловкости Ленкову было не занимать. Охотно ходил он в разведки, даже в одиночку. Как–то в районе Песчанки под Читой попал в руки японцев, был опознан, как партизан, и подлежал расстрелу. По дороге к месту казни изловчился, расправился с тремя конвоирами и с незажившей глубокой раной на голове вновь появился в отряде.

Среди партизан поговаривали о Ленкове разное.

И что он на руку не чист, что еще в дореволюционное время занимался контрабандой, что за ним числится много темных делишек в прошлом. Что тут было правдой, Аносов так и не смог тогда разобраться. Попробовал расспросить о Ленкове его старого знакомого Егора Бурдинского, но тот выслушал и махнул рукой:

— Ерунда все это… Да и кто, скажи, в Забайкалье не занимался контрабандой? Главное, что человек жизни не жалеет за наше дело.

Воевал Ленков действительно хорошо, выдвинулся в командиры, и Аносов уже готов был полностью поверить ему, но конец партизанской войны в Забайкалье вновь изменил его представление о «лихом Косте».

В августе 1920 года в селе Покровка, что стоит при слиянии рек Шилка и Аргунь, был созван 3‑й съезд партизан Восточного фронта. Обсуждался один вопрос — о создававшейся тогда Дальневосточной республике. Доклад командующего Восточным фронтом Д. С. Шилова был встречен партизанами весьма настороженно и даже недоброжелательно. Они никак не могли понять, зачем после многолетней и теперь успешно завершающейся борьбы с белыми нужно организовывать буферную, отдельную от Советской России республику? Да еще какую–то демократическую? Да еще с допуском частного капитала? За что же, выходит, сражались с чехословаками, с колчаковцами, с семеновцами, с канпелевцами, с японцами? За что кровь проливали?

На все доводы, что буферное государство создается временно, для избежания войны с японцами, наиболее рьяные из партизан кричали:

— Побьем япошек! Даешь Советы!

Дело дошло до того, что родной брат командующего фронтом Степан Шилов самовольно образовал «объединенный штаб амурских партизан», который заявил о неподчинении центральному командованию, об отказе вступить в регулярную армию. Дальбюро и правительству ДВР понадобилось немало усилий, чтобы ликвидировать эту анархическую затею.

В то весьма смутное для партизан время Аносов и услышал от Ленкова фразу:

— Эх, деятели! Продали но капельке партизанскую кровушку!

Командир бригады попробовал разъяснить ему ошибку, убедить в необходимости всей предпринимаемой реорганизации, но Ленков впервые недобро посмотрел на него и сощурился:

— Брось трепаться! А то и ты уважение растеряешь!

Через несколько месяцев Костя Ленков скрылся из отряда. Ушел на задание и не вернулся. Сочли погибшим.

Не знал Аносов, что почти полгода Костя Ленков жил в таежных селениях, пил–гулял, не снимая с папахи партизанской ленты, а потом на трофейном коне вернулся в родное село, к матери. На земле работать не захотел, занялся извозом. Возил людей на золотые прииски и обратно. Летом в 1921 году вез с Оленгуя двух читинских китайцев, которые всю дорогу весело болтали по–своему. Их языка Ленков не знал, но тут многого и не требовалось, чтобы понять, что купцы возвращаются с выгодной добычей. Недели через две во время сенокоса неподалеку от Куки были обнаружены два трупа. Началось расследование. На первом допросе Ленкову удалось отговориться, а затем он не стал испытывать судьбу и снова скрылся. В Чите отыскал кое–кого из бывших друзей по старым контрабандным делам…

Ничего этого не знал Аносов, по в последний год, приезжая ненадолго в Читу, Аносов стал слышать фамилию своего бывшего партизана и даже, помнится, вначале задумывался — а он ли это, и нет ли тут совпадения? Но постепенно уверенность, что это, конечно, его Костя Ленков, стала настолько твердой, что наводить справки или расспрашивать было уже и совестно, и не нужно.

2

Бывая в Чите, Аносов останавливался в небольшой пекарне напротив Базарной площади, хозяина которой — Турка — знал еще с дореволюционных лет. «Турок» — это прозвище старика–татарина, невесть когда сосланного в Забайкалье. Во времена семеновщины он за хорошую плату устроил на своей квартире подпольную партизанскую явку и честно содержал ее до освобождения Читы. Аносов ему доверял, хотя и догадывался, что молчаливый, вечно озабоченный Турок не гнушается какими–то мелкими коммерческими махинациями на черном рынке. Двери пекарни не закрывались ни днем, ни ночью, а все разговоры с хозяином велись настороженным полушепотом.

Однажды, когда Аносов вернулся вечером в свою «боковушку», Турок поднялся к нему и равнодушно протянул конверт:

— Тэбэ пысмо.

Ни марки, ни почтового штемпеля на конверте не было. Листок бумаги покрыт торопливыми сбегающими книзу строчками:

«Здравствуй, дорогой бывший товарищ и командир. С приветом к тебе Ленков Костя. Позавчера на похоронах Анохина и Крылова я видел тебя, но подойти побоялся. Обидно, что и это дело пришивают мне. А убивал не я, и с политическими я дела не имею. Если помнишь ты еще нашу совместную партизанщину, то надо бы нам встретиться и поговорить. Напиши мне и оставь в пекарне у Турка, кто–нибудь перешлет мне при случае. Приду, куда скажешь, тебе у меня полная вера».

Письмо так растревожило Аносова, что он не спал всю ночь. Назавтра ему предстояло выехать к месту новой службы в Сретенск. Вместе с тем, оставить без внимания просьбу Ленкова тоже не хотелось. А вдруг парень, действительно, не виновен в убийстве товарищей Анохина и Крылова? Вдруг все слухи, которые ходят по Чите о Косте Ленкове, окажутся ложными? Хотя нет. Он в письме отрицает лишь политическое убийство, а об ограблениях не говорит.

Утром, уходя, Аносов положил хозяину записку без адреса.

«Уезжаю сегодня вечером. Приходи, когда надумаешь».

Турок не проронил ни слова, даже не спросил, кому предназначена записка.

Первым, кого увидел Аносов, явившись в Дальбюро для беседы перед отъездом, был директор госполитохраны. Бельский словно бы специально поджидал Аносова и, когда тот вошел, особенно дружелюбно поздоровался с ним. Такая приветливость Бельского породила в душе Аносова немалое смятение. Письмо Ленкова стало казаться ему нарочно подстроенной уловкой, и он с нетерпением ждал, когда же Бельский спросит о нем.

Разговор произошел тут же в кабинете, в присутствии ответственного работника Дальбюро, занимавшегося борьбой с бандитизмом. Бельский без обиняков приступил к делу. Он прямо заявил, что товарищей Анохина и Крылова убила банда Кости Ленкова, что у ГПО имеются веские доказательства этого, что в поимке главаря он рассчитывает на помощь Аносова, что это дело большой государственной и политической важности.

Аносов молча протянул ему письмо Кости Ленкова.

Прочитав его, Бельский обрадовался, но тут же скрыл это за насмешкой:

— «С политическими он дела не имеет…» Старая песня, которую каждый раз затевают! Ну, товарищ Аносов! Жду ответа! Повторяю, дело это большой политической важности и обращаюсь к тебе как коммунист к коммунисту.

Поручение было Аносову не по душе, но что можно возразить? Дело–то, действительно, касалось не только его или Бельского, вся ДВР еще жила злодейским убийством на Витимском тракте, а если Ленков и не причастен к этому, то за его бандой столько преступлений, что давно пора покончить с ней.

— Я согласен, — медленно произнес Аносов. — Только прошу объективно и тщательно разобраться с самим Ленковым. Мне он в партизанские годы казался неплохим парнем.

— Я понимаю, — успокоил его Бельский. — Понимаю и обещаю. Все будет сделано.

— Как быть? Сегодня я должен уехать.

— Я знаю. Не беспокойся; я уже обо всем договорился.

Тут же разработали план. Аносов сказал, что он пригласит завтра утром Ленкова к себе в пекарню и арестует его.

— Может быть, он сам согласится сдаться ГПО, — высказал надежду Аносов, вспомнив оправдывающийся тон письма.

— Об этом даже и не думай! — предостерег его Бельский. — Для отвода глаз, конечно, можно поговорить и об этом, но не разоблачи себя перед ним раньше времени. Ленков лучше нас с тобой знает свои грехи. Я чувствую, тебе одному с ним трудно будет справиться. Нужен кто–либо в помощь. Лучше бы из партизан… Ты хорошо знаешь Бурдинского?

— Гошу–то? Кто ж его не знает?

— Ленков тоже знаком с ним?

— Да, конечно. Бурдинский командовал соседним отрядом.

— Я попрошу его помочь тебе. Наши сотрудники будут ждать сигнала в соседнем квартале. Если что, применяйте оружие. Лучше, конечно, взять его живьем, но ни в коем случае нельзя упустить Ленкова!

Вернувшись в пекарню, Аносов с радостным видом сообщил Турку, что остается в Чите еще на сутки или на двое, что вечером к нему придут товарищи по партизанству и по этому случаю надо бы покутить. Он попросил хозяина достать три–четыре бутылки водки и дал деньги. Узнав, что его записка еще не отправлена, тут же написал новую.

3

Со все возрастающей тревогой ждал Аносов приближения назначенного часа. Больше всего он боялся, что Ленков явится не один и тем самым до чрезвычайности осложнит его задачу. Поэтому он искренне обрадовался, когда бывший командир партизанского отряда Георгий Бурдинский пришел к нему вместе со своим «адъютантом», а следом за ними, совсем уже неожиданно, появился и еще один партизан — Наум Тащенко. Аносов никогда не был близок с Тащенко, хотя тот в свое время тоже был избран депутатом Учредительного собрания ДВР.

«Постарался Бельский!» — подумал Аносов, не заметив, что при появлении нового гостя Бурдинский и его «адъютант» настороженно переглянулись.

Шумный, слегка подвыпивший Тащенко вел себя так, как будто попал к своим закадычным друзьям. Увидев на столе бутылки с водкой, он так обрадовался, что ударил об пол лохматой белой папахой:

— Вот те на! А я, понимаешь, как знал! Идем мы, понимаешь, с Колькой Письменновым мимо, дай, думаю, загляну. Знаю, знаю, Аносов, какой ты у нас трезвенник! Но неужто, думаю, не уговорю выпить по капелюшке этой проклятой влаги ради товарища по партизанству! А тут пир горой! Жаль — Колька Письменнов отказался. Здорово, братцы! Принимайте в компанию! Тут и Гоша–друг! Ты это здорово придумал, — повернулся он к Аносову, — собрать друзей, да вспомнить боевые годы! Вот моя доля!

Из внутреннего кармана тужурки Тащенко вынул бутылку самогона, откупорил и разлил по стаканам.

— Ну, за встречу! Так, что ли?

— Скорей, за расставание! — усмехнулся Аносов, поднимая стакан. — Уезжаю я завтра.

— Куда?

— В Сретенск направляют.

Тащенко одним махом опрокинул в рот свою порцию, крякнул, понюхал кусочек хлеба, поморщился:

— Вот скажи — какая коловерть с нами, с партизанами получается… Когда семеновцы да япошки властвовали, были мы красными орлами революции. Всем нужны! А теперь понаехало из России видимо–невидимо! А вы бывшие партизаны, будьте любезны, отправляйтесь к черту! Уж ты–то, Аносов, человек грамотный, политически подкованный! Неужели не заслужил ты должности в Чите?

— Тебе–то, Тащенко, грех обижаться! — подал голос Бурдинский, закусывая после выпивки.

— Это почему же?

— Ты же депутат Народного собрания.

— Был депутат, да сплыл, — недобро засмеялся Тащенко. — Это когда наша партизанская власть была, выбрали… А теперь и не хотят выбирать, от ворот поворот. На второй созыв другие нашлись. Из России получше меня приехали.

— Ты и партизаном–то был без году неделя! — оборвал его Бурдинский.

Тащенко обиделся, но промолчал.

Так через пень–колоду и тянулся никому ненужный разговор. С минуты на минуту должен был появиться Костя Ленков. То и дело прислушиваясь, Аносов наблюдал за Тащенко и силился понять — послан ли он сюда Бельским или пришел случайно? Не лучше ли выпроводить его, пока есть время?

Тащенко выпил снова, заметно захмелел и вдруг притих, глядя осоловелыми глазами по сторонам.

— Не пойму я, — заплетающимся языком произнес он и встал. — Ждете вы кого, что ли? Если мешаю, могу уйти… Навязываться я не люблю…

— Сиди! — резко дернул его за плечо Бурдинский. — Никого мы не ждем. Сиди и пей, если хочешь!

— А чего молчите тогда? Нет уж, я молчать не согласен… И навязываться не люблю… Вот выпью еще немного и пойду!

Пока он, расплескивая водку мимо стакана, наливал себе, Аносов тихо поднялся и вышел.

Турок в пекарне топил печь.

— Приходил ко мне кто–нибудь еще? — прямо спросил Аносов.

— Прыхадыл, — равнодушно отозвался хозяин, шуруя в топке длинной металлической кочергой.

— Кто приходил? Партизан?

— Нэ знаим. Адын прыхадыл.

— Почему не вошел?

— Нэзнаим.

— Кто был? Костя Ленков? Он сказал что–нибудь?

Турок повернул к нему потное лицо, пристально посмотрел сквозь узкие щелочки заплывших жиром глаз, пожал плечами:

— Нэ знаим… Лэнкова нэ знаим… Нычего нэ гаварыл.

Аносов уже догадался, что приходил Ленков. Дело было сорвано. Досадуя на неудачу и видя ее причины лишь в неожиданном появлении Тащенко, Аносов вернулся в свою комнату, взглядом подозвал Бурдинского и шепнул:

— Он был, но не вошел. Надо что–то делать.

Пьяный Тащенко, отвалившись к стене и закрыв глаза, пел что–то фальшивое и бессвязное. «Адъютант» пристально наблюдал за ним через отражение в угловом зеркале. Бурдинский за время отсутствия Аносова тоже успел выпить, настороженность в его глазах сменилась хмельной удалью. Он подошел к Тащенко и взял «то за грудки:

— Хватит выть! Пошли отсюда!

Тащенко открыл глаза, бессмысленно улыбнулся и медленно погрозил пальцем перед носом Бурдинского:

— А я знаю, кого вы ждете! Меня, брат, не проведешь…

— Ничего ты не знаешь. Хватит болтать. Пойдем, домой отведу!

— Погоди, Бурдинский… Ты хороший человек… А твой «адъютант» — сука! Он все время за мной следит. Ты бойся его, Бурдинский! Он продаст тебя госполитохране, вот увидишь.

— Перестань болтать!

Бурдинский поднял с пола папаху Тащенко, натянул ему на голову, с силой прихлопнул ее и потащил пьяного к двери.

— Да ты что! — вдруг выпрямился Тащенко, — Ты думаешь, я и вправду пьян? Ерунда! Я еще столько могу выпить и — ни в одном глазу!

— Уходи–ка, давай! К нам должен прийти один человек… Не мешай, понимаешь?

— Ага, все–таки ждете? — остановился обрадованный Тащенко. — Зря ждете! Не придет. Пока я тут, он ни в жисть не придет!

— Почему?

— А это уж ты, Бурдинский, извини, — погрозил ему пальцем Тащенко. — Тебе одному скажу, а при этой суке, — он посмотрел на молчаливого, словно ничего не слышавшего «адъютанта», — я и тебе сказать не могу.

Бурдинский полуобнял пьяного Тащенко и зашептал ему на ухо:

— Тут все наши. «Адъютант» — свой в доску, ты его не бойся. А человек этот мне вот как нужен. Серьезное дело имею, надо бы повидаться.

— Не-е, Бурдинский! — громко засмеялся Тащенко. — Ты меня так не покупай… Здесь я говорить с тобой не буду. Не буду и все! Хочешь пойдем вдвоем в харчевку к Фильке–Медведю… там и поговорим. Ты, Аносов, если хочешь, пойдем с нами.

— Я идти не могу, — сказал Аносов, переглянувшись с Бурдинским. — У меня дела есть.

— Тогда и ты не ходи с нами! — сказал Тащенко в сторону «адъютанта».

Но тот, как бы не понимая русского языка, молча поднялся и пошел следом. Бурдинский с порога шепнул Аносову.

— Жди тут. Я скоро вернусь.

4

В тот же день, часов около одиннадцати вечера на квартиру к Бельскому прибежал расстроенный Аносов и сообщил, что весь план провалился.

Он рассказал следующее.

Тащенко, Бурдинский и «адъютант» направились в харчевку Фильки–Медведя, чтобы постараться выведать, где находится Костя Ленков. Придя туда, они сели за стол, попросили водки и закуски. Через некоторое время Бурдинский вызвал на двор хозяина харчевки и стал расспрашивать его о Ленкове, сказав, что у него есть срочное дело к нему. Филька подтвердил, что Ленков, действительно, изредка заходит с товарищами в его столовку, но где он проживает — никому неизвестно. Однако тут же хитрый хозяин харчевки на всякий случай назвал Бурдинскому несколько адресов, где, по его словам, иногда бывает Костя. Как только они вернулись в столовую, Филька предложил Бурдинскому выпить ради доброго дела, поднес ему «крепача», и Бурдинский тут же опьянел до невменяемости. Увидев это, Тащенко схватил за горло «адъютанта» и со словами — «Что, сука, Костю нашего хотел выдать!» — стал душить его. «Адъютант» с большим трудом отбился и прибежал к Аносову.

Видя, что все провалено, Бельский решил немедленно арестовать всех лиц, знавших Ленкова, и тех, у кого, по имеющимся сведениям, мог скрываться главарь банды. По телефону он переговорил с начальником угрозыска Фоменко, велел ему поднимать всех сотрудников.

Филька–Медведь, Тащенко и пьяный Бурдинский были взяты прямо в харчевке. Несколько оперативных групп поехали одновременно в Кузнечные ряды, чтобы произвести обыски и аресты в домах Кости Баталова, его брата Спиридона, Маркела Сабинова, у цыган Гроховских и Зазовских, у известной перекупщицы краденого Александры Киргинцевой.

Зная по опыту прошлых облав, насколько осторожен и предусмотрителен главарь банды, Бельский совсем не рассчитывал, что на этот раз удастся наткнуться на самого Костю Ленкова.

Но вышло по–иному…

Когда начальник угрозыска Фоменко и его агенты вошли в дом Киргинцевых, они обратили внимание, что дверь на улицу не заперта. На вопрос — есть ли в доме кто–либо чужой, хозяин ответил, что никого нет, и при этом боязливо посмотрел в темноту сеней. Это был быстрый, совсем мимолетный взгляд, но и его оказалось достаточным, чтобы опытный Фоменко понял — тут далеко не чисто.

— На чердаке кто–то есть! — крикнули со двора.

Фоменко вышел на улицу. Вход на чердак в доме Киргинцевых был наружным — по деревянной лестнице…

— Кто на чердаке? — крикнул Фоменко. — Слезай или будем стрелять!

В ответ ни звука.

— Еще раз повторяю — слезай или будем стрелять!

Снова молчание.

Фоменко повернулся к дрожавшему, съежившемуся хозяину дома:

— Есть там кто–нибудь?

— Н-ет. Н-не знаю… Никого не было.

— Полезай туда! — шепотом приказал Фоменко и дал знак агентам подсадить Киргинцева на лестницу.

Подпираемый в спину дулами наганов медленно и молча взбирался хозяин дома по скрипучей лестнице вверх. Вот его голова оказалась уже на уровне черного открытого лаза. В этот момент оттуда грянул выстрел. Киргинцев еще успел крикнуть:

— Костя, не стреляй! Это — я!

И грузным безжизненным мешком свалился на землю.

В ту же секунду из темноты чердака раздался новый выстрел. Кто–то спрыгнул вниз и, стреляя на бегу, метнулся к забору.

— Ребята, это — Ленков! Держите его! — слабеющим голосом крикнул Фоменко. Тяжело раненый, он лежал на земле и силился поймать на мушку убегавшего. Вспышки беспорядочных торопливых выстрелов мелькали со всех сторон, но бандит, словно заколдованный, в четыре прыжка достиг забора, перемахнул через него и скрылся. Четверо сотрудников угрозыска бросились вдогонку, но темнота, всеобщий переполох и ошалелый лай собак по всему поселку сделали погоню безуспешной.

Начугрозыска Фоменко скончался по пути в больницу.

Лишь позже выяснилось, что его убийцей был не Ленков, а один из главарей банды Михаил Самойлов. Сам Ленков, воспользовавшись суматохой, бесшумно вылез через чердачное окно с другой стороны и вновь скрылся.

Аресты продолжались. К утру в арестном помещении при ГПО находилось семнадцать лиц, подозреваемых в соучастии в банде Ленкова. Нетронутой осталась лишь одна известная бандитская явка — там, где квартирантом благополучно устроился секретный агент госполитохраны. Для отвода глаз в арестном помещении содержался и бывший красный партизанский командир Бурдинский.