Глава седьмая

«После этого 19 мая я был арестован госполитохраной. На первом дознании и опросе в ГПО в преступлении не сознавался, боясь того, что товарищи по делу могут убить меня, когда я буду переведен в тюрьму, и дал ложные показания и сообщил ложную фамилию. Затем по предъявлении мне неопровержимых улик, во всем сознался, показал все то, что и показываю сейчас…»

Из протокола допроса Константина Баталова.

1

Разоблачение и ликвидация ленковской банды развивались столь успешно, что к концу мая уже было арестовано около пятидесяти человек. Но до завершения дела было еще далеко. Несколько десятков бандитов оставались непойманными. Спасаясь от ареста, многие из них скрылись из Читы, чтобы переждать тревожное время в других городах и таежных селениях.

Следственный отдел ГПО уже точно знал фамилии всех четырех непосредственных исполнителей злодейского убийства на Витимском тракте. Двое из них — Константин Баталов и Иннокентий Крылов — содержались под арестом. Двое других — Михаил Самойлов и Яков Бердников — находились в бегах. Чтобы выявить их, требовалось время. Поэтому все свои операции госполитохрана держала пока в глубокой тайне.

Только этим можно объяснить тот факт, что судебный следователь по особо важным делам Фомин, составляя 3 июня 1922 года итоговое постановление о передаче витимского дела в суд, записал:

«Виновные в убийстве Анохина и Крылова до сих пор не обнаружены, но, обсуждая вопрос о причине и цели нападения, приходится прийти к заключению, что нападение это совершено с целью грабежа».

По этой фразе можно судить, в каком неведении относительно мер, уже осуществленных госполитохраной, находился Фомин и с каким сожалением расставался он с мыслью о политическом характере преступления. Он не знал даже того, что накануне оперативным работникам ГПО удалось арестовать третьего убийцу — цыгана Яшку Бердникова, дезертировавшего в свое время из Народно–Революционной Армии, что Яшка не стал запираться и дал показания на первом опросе.

Фомин мог лишь догадываться, что в ведении порученного ему дела наступил новый этап.

Утром ему позвонил министр юстиции Погодин.

— Дело об убийстве товарищей Анохина и Крылова войдет составной частью в общее дело по банде Ленкова и будет рассматриваться Высшим кассационным судом республики. Подготовьте к передаче все имеющиеся материалы и дайте свое заключение. Дальнейшее дознание будет вести следователь Колесниченко.

Почувствовав, что это похоже на выговор, Погодин добавил:

— К вам никаких претензий не имеется. Вы добросовестно выполнили свою миссию.

— Васильева отзывать из командировки или подождать? — спросил Фомин.

— Можно отозвать… Теперь и так все ясно.

Помощник начальника уездной милиции Васильев находился в командировке уже четвертую неделю. Путешествуя по деревням, улусам и зимовьям, он разыскал и опросил всех крестьян, которые проезжали в день убийства по Витимскому тракту. Делал он это не торопясь, с той присущей ему тихой старательностью, которая не была рассчитана на какие–то чрезвычайные открытия, но зато не упускала и мелочей. Протоколы опросов он аккуратно раз в неделю привозил в Читу или направлял Фомину с нарочным.

Помимо целого ряда частностей, лишь подтверждающих уже известное следователю, Васильеву удалось установить одну весьма немаловажную деталь. В селе Кенон он разыскал и допросил крестьянина Польшикова, который ездил 10 мая за сеном на 52‑ю версту. Польшиков показал, что на тракте он был задержан четырьмя вооруженными людьми в масках, которые произвели у него обыск, забрали харчи и строго предупредили, что если он расскажет кому–либо об этом, то не сдобровать ни ему, ни его семье. Лица бандитов были закрыты — у кого черной кисеей, у кого — носовым платком или тряпкой. Одежда — рваная, лишь на одном была шинель защитного цвета. Позже Польшиков повстречался с тремя охотниками, но, опасаясь расправы, в разговор с ними не вступил.

Это было последнее свидетельство, которое следователь Фомин приобщил к делу об убийстве на Витимском тракте, и оно опять–таки говорило, что преступление совершено уголовниками…

4 июня Васильев вернулся в Читу.

В тот же день его вызвал к себе директор Главного Управления госполитохраны. Расспросив Васильева о проделанной им в последние дни работе, Бельский сказал:

— Вам, Никанор Иванович, довелось первым опрашивать многих свидетелей. Из ваших протоколов можно заключить, что у вас имелись какие–то серьезные подозрения против Козера. Как вам известно, Станислав Козер работал в Особом отделе штаба НРА. Мне хотелось бы знать, располагаете ли вы какими–то иными данными, кроме тех, что зафиксированы вами.

— Все, что мне удалось выяснить, записано в протоколе.

— Значит, никаких подозрений против Козера у вас не имеется?

— Нет. Меня, конечно, удивило его поведение на месте происшествия. Перетрусил он так, что ничего не мог вспомнить, запутался… Ну, да это бывает.

— А вы знаете, Никанор Иванович, — улыбнулся Бельский. — Память у Козера оказалась не такой уж плохой… Мы сейчас располагаем довольно точными показаниями о том, как все это происходило. Не исключено, что на суде вам придется выступать в качестве свидетеля. Ведь одного из главных виновников преступления первым заподозрили и задержали вы.

— Я? — удивился Васильев. — Кто же это? Я вроде никого не задерживал…

— А бандит и наводчик Косточкин? Вы ведь первым допрашивали его?

— Товарищ Бельский, я никакого Косточкина не знаю…

— Зато вы знаете жителя Мухор–Кондуя Костиненко. А это, как выяснилось, одно и то же лицо. За Косточкина вам большое спасибо! Как видите, внимательное и добросовестное ваше расследование даром не пропало, хотя вы, наверное, и не предполагали, какая птица попала вам в руки. Ну, да ладно! Хотите знать, как все происходило на тридцать третьей версте?

— Конечно, хотелось бы…

— Тогда садитесь и читайте! У нас есть показания троих — Баталова, Крылова и Бердникова. Но все читать необязательно — в принципе они мало отличаются. Достаточно одного. Ну, вот хотя бы Баталова. Костиненко пока запирается, а почему — сами поймете. Тут понадобится и ваша помощь. Должен предупредить, что это уже четвертый протокол показаний Баталова. Не каждому слову в нем можно верить и сейчас. Все трое старается умалить свою роль в содеянном. От участия в банде Ленкова всячески открещиваются. Но в целом картина ясна.

2

Баталов Константин Леонтьевич, 39 лет, бывший мещанин гор. Чита, малограмотный, по профессии пильщик, проживает в г. Чита, Кузнечные ряды, по делу убийства гр. Анохина и Крылова на 33‑й версте Витимского тракта показал следующее:

«Числа 6 или 7 мая с. г., проходя по третьей улице Кузнечных рядов, около дома Гороховского меня встретил Михаил Самойлов, с которым до этого познакомил мой брат Спиридон, сидевший с ним в тюрьме за попытку получить по подложному документу из Государственного банка десять тысяч рублей. Михаил Самойлов остановил меня и стал приглашать на «дело», которое дает Николай Косточкин. Дело, по его словам, заключалось в том, чтобы пойти на Витимский тракт грабить проезжавших там торговцев, что по тракту проезжает много, как русских, так и китайских купцов, провозящих с приисков золото, что можно будет при удаче взять фунтов пять золота. Чтобы идти на это дело, нужно собраться человекам пяти — четырем. Я согласился на предложение Самойлова и сказал, что могу взять с собою Кешку Крылова, с которым я знаком с детства. Самойлов взял на себя пригласить Якова Бердникова, своего соседа–цыгана. Идти на тракт надо было дня через три. В день ухода 9 мая все собрались у меня. Были Михаил Самойлов, Яков Бердников и Иннокентий Крылов. Собрались мы все с оружием — винтовками военного образца, причем у Крылова винтовки не было, т. к. своей он не имел, а достать нигде не мог. Провизии с собой взял только один Крылов, остальной хлеб — около пуда — передали Косточкину, который должен был доставить его завтра 10 мая на тракт. Косточкин как «наводчик», давший нам дело, был в курсе наших сговоров и сборов. Собравшись, мы, когда стемнело, отправились в дорогу. Крылов, Самойлов и Бердников ушли вперед, а я вышел за ними через полчаса. Собрались мы опять все вместе около поскотиной за Караваевской заимкой. Здесь отдохнули. Пошли по тракту. Дошли до 26‑й версты и на рассвете устроили привал, попили чаю и пошли дальше. На 30‑й версте опять попили чаю и пошли до 31‑й версты, где просидели до 2‑х дня. Сидели в стороне от дороги в кустах. Сидя в кустах, мы увидели проезжающих по тракту крестьян, на нескольких подводах по сено. Мы остановили их и отобрали у них часть хлеба и картошку. Лица у нас в это время были закрыты платками. Отпустив крестьян, вернулись в кусты и стали закусывать. Закусив, мы отправились дальше. По пути нас обогнал гр. Карболай, увидав которого, мы свернули в сторону для того, чтобы он нас не узнал. Карболай, как сосед, нас знал всех в лицо. Он живет также в Кузнечных рядах, содержит ломовую биржу и баню. Хорошо знаком с Косточкиным, т. к. Косточкин, приезжая в город, всегда останавливался у него, а он, проезжая по тракту, останавливался у Косточкина. Знал ли Карболай о нашем намерении — не знаю. Думаю, что если и мог знать, то только от Косточкина.

Вслед за Карболаем, саженях в двухстах, с нашим хлебом ехал Косточкин. Когда Косточкин поровнялся с нами, я с Михаилом Самойловым вышли к нему из кустов и спросили, где хлеб. Он сказал, что положил его на 30‑й версте в том месте, где условились мы с ним. Мы также спросили его — не слышно ли там про нас чего–нибудь. Он сказал, что нет, сам ударил по лошади и поехал дальше. Мы отошли вновь в кусты и — сидим, закусываем. Это уж было на 33‑й версте в саженях 15–20 от дороги. В это время один из нас заметил, что по направлению к городу по тракту к нам приближается три человека на белой лошади, запряженной в тележку. Едут хлестко. Мы сказали между собой, что нужно посмотреть, кто едет. Мишка взглянул и сказал, что едут на хорошей лошади и подходяще одеты, с кучером. «Берем, ребята… Штопорим или нет?» «Понятно берем, какие могут быть разговоры», — ответили мы. Проезжающие стали приближаться, и мы тоже приближались ползком к дороге. Когда они поровнялись с нами, мы выскочили на дорогу и крикнули: «Стой». Они, по–видимому, нас заметили раньше, так как сразу с их стороны раздались в нашу сторону выстрелы. Яшка Бердников, как бывший к ним ближе других, сразу дал по ним выстрел, мы выстрелили по ним также. Насколько теперь припоминаю, двое из едущих сразу свалились в канаву, а кучер соскочил с тележки и пустился бежать в сторону леса.

При стрельбе я выстрелил два патрона, Яшка Бердников выстрелил целую обойму и заложил вторую, сколько выстрелил Самойлов не знаю. Крылов же не стрелял, т. к. у него не было винтовки, и он держал коня, который при стрельбе было бросился в сторону. Когда Крылов завернул коня, посмотрев в тележку, мы увидели, что там много убитой дичи, и поняли, что убили охотников, не спекулянтов. Когда ехавшие свалились с тележки, а кучер убежал, мы подбежали к свалившимся. Толстый лежал лицом вниз, и оба стонали. У обоих в руках было оружие: у тонкого японский карабин, а у толстого револьвер маузер, но будучи тяжело раненными, они не были о силах стрелять. Добив раненых, мы обыскали убитых. Я взял браунинг, который лежал около тонкого, Мишка взял маузер у толстого и деньги 15 р. зол. и 2 р. серебром. Другие ребята забрали остальное оружие убитых, лежавшее завернутым в тележке. Самойлов посмотрел взятые документы, прочитал и сказал: «Ребята, ведь убили–то мы партийных…» Все мы перепугались, быстро завернули коня и поехали от места убийства дальше.

На 34‑й или 35‑й версте мы свернули вправо от тракта. Отъехали в сторону с версту и стали еще раз тщательно осматривать лежавшее в тележке. Увидели несколько дробовых ружей, битую птицу и другие вещи. Взятое оружие мы отнесли в сторону и спрятали под колодами, лошадь прогнали еще с полверсты дальше, распрягли и оставили на произвол судьбы. После этого мы вернулись домой в город, через сопки. Из найденного удостоверения, которое прочитал Мишка Самойлов, мы узнали, что убили каких–то политических деятелей и были напуганы.

Не доходя до города, взятый у убитых карабин и свои винтовки спрятали в лесу в пади Сенной, револьверы же убитых и сапоги и ботинки взяли с собой в город; причем ботинки унес к себе Крылов, сапоги Бердников, револьвер браунинг унес я, а маузер — Мишка. На другой день после убийства, при встрече с Самойловым, он мне сказал, что маузер и браунинг нужно продать, я скажу Ленкову и он их продаст. Я ему сказал. «Скажи, если ты с ним знаком». В тот же день под вечер Михаил Самойлов сказал мне, что Ленков предлагал револьверы в какую–то пекарню, но там не купили. После этого я пошел к своему брату и спросил у него, куда можно продать револьверы и не купишь ли ты. Я сказал, с какого дела эти револьверы. Брат купить отказался, и посоветовал мне, чтобы предложить его квартиранту, фамилии и имени квартиранта не сказал. Я послушал совета и предложил квартиранту револьверы. Запросил с него за два револьвера сто руб. золотом, на что он определенно не ответил — возьмет или нет, но сказал, что пойдет запродавать их и тогда сообщит, сколько дают. Квартиранту мы только сказали на другой день, с какого дела эти револьверы. Револьвер браунинг квартирант моего брата продал за 15 руб. зол., причем взял себе за комиссию 10 р. серебром, а 35 р. серебром передал мне, которые я и разделил между участниками убийства. Второй револьвер маузер остался у Самойлова не проданным. На этом закончилось все дело. После этого 19 мая я был арестован Госполитохраной.

Больше ничего добавить не могу, записано с моих слов правильно. Баталов.

(ЧОГА, ф.360, оп.I, ед. хр.297, стр.24–26).

Загрузка...