Трагедия на Витимском тракте

1

Новая жертва бандитизма, вторые торжественно–траурные похороны в городе за неделю…

Чита негодовала. Газеты вновь запестрели призывами: «Бандитизм — оплот внутренней контрреволюции! Все силы на борьбу с ним!»

Эсеры воспрянули духом. Гибель начальника угрозыска Фоменко от руки общеизвестного уголовника Ленкова, которого весь город считал теперь бесспорным виновником витимской трагедии, как бы снимала все обвинения против их партии в том, что она замешана в убийстве Анохина и Крылова. Они на митингах и в печати с готовностью присоединились ко всеобщему призыву — «Положить конец бандитизму!» Однако тут же с мудрым видом считали нужным добавить, что бандитизм — явление социальное, что корни его кроются в неразрешенных противоречиях жизни, что он является своеобразным стихийным протестом масс против ограниченности демократии в ДВР. Трудно было понять: то ли осуждают они бандитизм, то ли морально оправдывают его?

Бельского вызвали с докладом в Дальбюро. Он боялся беспощадного разноса и даже оргвыводов. Однако в конце председатель, мрачно глядя на директора Главного Управления ГПО, лишь спросил:

— Надеюсь, вы понимаете, что пора с этим делом кончать! Сколько вам потребуется времени?

Сельский подумал, прикинул и остановился на минимальном:

— Неделя.

По реакции присутствующих понял, что мог бы запросить и побольше, но поправляться было несерьезно.

— Какая нужна помощь?

— Рассчитываю справиться своими силами.

Председатель еще раз пристально посмотрел на него:

— Через две недели бюро заслушает вас, как коммуниста, о полном искоренении банды Ленкова, о подробных обстоятельствах убийства товарищей Анохина и Крылова. Повторяю — ровно через две недели…

Льготный срок и порадовал Бельского, и огорчил запоздалым пониманием того, что в глазах членов бюро он со своей «неделей» выглядел весьма самоуверенным и легкомысленным человеком. Разве справишься тут за неделю? По пути в управление он беспрерывно думал об этом и решил постараться уложиться, если уж не в неделю, то хотя бы в десять дней.

Надо сказать, что дознание началось успешно, хотя на первом допросе Баталов все отрицал. Он сделал вид, что не знает причин ареста, что с Ленковым вообще не знаком. Правда, ему еще не предъявлялось ни одно из доказательств, которыми располагало следствие. По тому, как держал себя Баталов, чувствовалась натура опытного уголовника из тех, которые до отчаяния долго запираются, уходят от ответа, но зато потом, когда их припрут к стенке неопровержимыми уликами, они лишнего на себя брать не станут и своих соучастников не пощадит.

Зато перекупщица Александра Киргинцева «раскололась» сразу. То ли под впечатлением неожиданной смерти мужа, то ли под тяжестью улик — ведь бандиты были обнаружены в ее доме, — она торопливо и подавленно давала показания, называла все новые фамилии и клички, повторяя к месту и не к месту, что «любовницей Ленкова она никогда не была, что это оговор злых языков». При допросе Киргинцева подтвердила, что арестованный Константин Баталов дружит с Мишкой Самойловым, что неделю назад они вместе предлагали ее мужу продать на рынке два револьвера, но муж отказался, так как оружием они с мужем не торгуют, тем более, что муж сразу догадался, с какого дела взято было это оружие. Это показание было особенно важным, так как, по сведениям ГПО, Мишка Самойлов входил в «головку» банды и являлся одним из ближайших друзей Ленкова. Знала Киргинцева и Бориса Багрова, и «лысого Филиппа», которые изредка заходили к ним вместе с Ленковым и подолгу сидели за выпивкой, ожесточенно споря. Багров — низенький, квадратный парнишка с голубыми нахальными глазами — в спор не вступал. Он сидел и слушал. Зато лысый громила Филипп глуховатым голосом все время что–то выговаривал Ленкову, и дело у них доходило чуть ли не до ссоры. О чем они спорили, понять ей было трудно. Однако, как только Ленков начинал сердиться, «лысый Филипп» сразу уступал ему.

— Ну ладно, Костя! Ты атаман, твоя воля. Давай выпьем!

Когда госполитохрана стала выяснять, кто же такой этот «лысый Филипп», круг неожиданно сомкнулся. Но всем данным выходило, что им мог быть только Филипп Цупко — старый каторжанин, хозяин квартиры, на которой некоторое время назад так благополучно устроился в качестве постояльца секретный сотрудник ГПО.

Еще задолго до революции Филипп Цупко был приговорен к восьми годам каторги. После Февральской революции перебрался в Читу, женился на зажиточной солдаткой вдове и стал заниматься хозяйством, держал постоялый двор.

Первой мыслью Бельского было намерение немедленно арестовать Филиппа Цупко. Однако потом он подумал, что Костя–то Ленков еще на свободе… А вдруг Ленков, напуганный произведенными арестами и облавами, уйдет из города, скроется на таежные заимки? Потом ищи его, выявляй, нащупывай новые нити. Самойлов и другие — тоже бездомные. Им, при случае, легко смыться. А Цупко — единственный из всей бандитской головки — живет в Чите открыто, и этой связью надо дорожить.

2

В кабинете Бельского на рабочем столе лежало письмо. С вызывающей беспечностью оно было написано на лощеном листе, вырванном из конторской книги акцизного ведомства, сложено треугольником и без марки опущено в почтовый ящик. Вместо адреса — два слова: «Начальнику госполитохраны».

«Еще раз говорю, что с политическими мы не воюем и политических не убиваем. Фоменко сам виноват — зачем полез. Мы били и будем бить буржуев. А если угрозыск и ГПО будет арестовывать бывших красных партизан, я разнесу их ко всем чертям. Мы все ждали, скоро ль конец придет этому продажному буферу… А теперь говорят, что и в Совроссии буржуям опять волю дали. Куда уж дальше? Дешево вы нашу пролитую кровь партизанскую оценили».

Политической демагогии Ленкова Бельский не придавал серьезного значения. Он всегда считал ее спекулятивной уловкой. Особенно теперь, когда Ленков в одну неделю обагрил свои руки кровью троих честных партийных товарищей.

Наивная угроза, содержавшаяся в письме, нисколько не встревожила, а скорее порадовала Бельского, Такое мог написать человек, находившийся в отчаянии и растерянности. Значит, предпринятые ГПО акции действительно зацепили банду за самое уязвимое место. Чем же так раздосадован Ленков? Арестом братьев Баталовых? Или Тащенко? Или Бурдинского? Он явно намекает на Бурдинского и Тащенко — ведь кроме них нет среди арестованных «бывших красных партизан». Что это — привычная спекуляция или невольно прорвавшееся признание? Тащенко несомненно какой–то стороной причастен к банде. Незваным явился к Аносову, провалил все дело. Вероятно, он был даже специально подослан для проверки. Однако трудно предположить, что этот болтун и пьянчуга, кичащийся своим членством в Народном собрании, мог быть доверенным лицом у Ленкова. Такими, как правило, пользуются при случае, подкупают их лестью и водкой, но никогда не полагаются на них полностью. Тащенко и в депутаты попал случайно. Был в январе 1921 года избран по крестьянскому списку в Учредительное собрание ДВР которое, закончив свою работу, постановило считать себя Народным собранием первого созыва. Если бы не предстоящие через два месяца перевыборы, то Тащенко за его поведение давно бы следовало отозвать из депутатов.

Сегодня предстоит второй допрос Тащенко. На первом допросе он прикинулся, что был страшно пьян, ничего не помнит, и требовал лишь одного — немедленно сообщить председателю Народного собрания, что ГПО нарушило закон о его депутатской неприкосновенности.

Конечно, можно бы попробовать заманить Ленкова в новую ловушку при помощи Тащенко. Воздействовать на продажную психику этого горе–депутата и подкупить его обещаниями, вероятно, не составило бы большого труда. Однако делать это Бельскому не хотелось. Во–первых, не было уверенности, что Тащенко действительно пользуется доверием Ленкова. Во–вторых, поручишь этому омерзительному типу серьезное дело, а потом на суде оно обернется для него оправдывающим обстоятельством.

Важно все–таки знать, кого подразумевает Ленков под «бывшими партизанами»? А может быть, никого конкретно? И все это — очередная демагогия, слабая попытка сбить ГПО с толку, прикрыть свою уголовщину хотя бы видимостью партизанского товарищества? Неужели Ленков настолько хитер и двуличен? Но почему в таком случае он искал встречи с Аносовым, собирался о чем–то объясняться с ним, хотя отлично знал образ мыслей своего бывшего командира? Уж, конечно, не рассчитывал же он склонить Аносова к соучастию в своих бандитских делах. Значит, партизанское прошлое не было пустым звуком для этого отпетого уголовника. Значит, самый надежный путь установить непосредственные контакты с Ленковым — это идти по этой линии.

Тщательно взвесив все, Бельский решился.

Он приказал освободить из–под ареста Тащенко и Бурдинcкого.

Первому объявил, что освобождается он на основании закона о депутатской неприкосновенности, так как вопрос о привлечении его к ответственности или аресте может решаться лишь после лишения его депутатских полномочий.

— На ближайшей сессии Народного собрания вопрос этот будет поставлен, — для отвода глаз добавил Бельский, хотя был уверен, что ждать так долго не придется.

— Я не понимаю, в чем вы обвиняете меня? — спросил заметно приободрившийся Тащенко.

Бельский подчеркнуто сурово посмотрел на него:

— В связях с бандой Кости Ленкова.

— Это поклеп, который никто никогда не докажет. Я был просто пьян!

— Надеюсь, гражданин Тащенко, вы понимаете, что если бы у меня были доказательства, то ни вы, ни Бурдинский так легко не покинули бы наше заведение. Вы свободны. Вот ваши документы!

С Бурдинским произошел совсем иной разговор.

Хотя Бурдинского и трудно было обвинять в провале дела, Бельский строго выговорил ему за пристрастие к спиртному. Бывший партизан не стал ни возражать, ни оправдываться. Сумрачно посматривая на директора ГПО, он беспрерывно откашливался.

— Так вот, Георгий Ильич, — сказал Бельский, переходя на дружеский тон. — Ты испортил дело, тебе теперь и исправлять его. Надо во что бы то ни стало установить Ленкова. Тут для тебя — или пан, или пропал. Не установишь Ленкова, не поймаем его — тебя вновь придется арестовать и привлекать за соучастие, за провал дела. Другого выхода нет.

Бурдинский настороженно замер. Несколько секунд продолжалось молчание. Потом, поняв, что Бельский вроде бы не собирается сам давать конкретных указаний, глухо спросил:

— Как это теперь сделать?

— Честно скажу, пока не знаю, — пожал плечами Бельский. — Побывай опять в харчевке, ходи по городу, навести при случае Тащенко, выпей с ним — только уже не перепивайся до беспамятства, как в прошлый раз. И главное — не будь чересчур навязчив! Будь самим собой, лихим компанейским партизаном! Не скрывай, что был под арестом и не стесняйся в выражениях по адресу госполитохраны — ведь у партизан это принято. Зайди в пекарню, где жил Аносов. Самого его уже нет — уехал, а ты прикинься, что не знаешь. Поговори с Турком… В общем, действуй так, как найдешь нужным. Если через несколько дней никаких результатов не будет, пойдешь по этому адресу… Это — Филипп Цупко, старый каторжник. С ним разговаривай напрямик, по–партизански. Объясни, кто ты, скажи, что тебе нужно связаться с Ленковым. Не поверит — приди еще раз, требуй, настаивай. Скажи, что на борьбу с эпидемией в Даурии прибыла из Москвы группа врачей. Живут в гостинице. Им выделяется правительством 10 тысяч рублей золотом. На днях они выедут из города. Постарайся заинтересовать этим бандитов. Цупко не доверяйся — как бы он тебя в свою ловушку не заманил. Приходи к нему днем, так будет лучше, пожалуй… А в общем, мне кажется, что Ленков сам захочет повстречаться с тобой.

— Почему? — встревоженно поднял голову Бурдинский.

— Сам знаешь, почему, — уклончиво ответил Бельский и многозначительно посмотрел ему прямо в глаза. — Об этом поговорим потом, а теперь надо дело делать, ошибку исправлять.

3

Три дня от Бурдинского не было никаких вестей. Сотрудники ГПО сообщали, что встречали его в разных частях города, чаще всего — в ресторанах и кабаках, подвыпившего, шумливого, в окружении компании бывших партизан, среди которых был замечен и Тащенко.

За эти дни дознание по убийству на Витимском тракте успешно продвинулось вперед. Был для допроса задержан житель Кузнечных рядов Иннокентий Крылов, с которым, по показаниям Александры Киргинцевой, дружил Константин Баталов. Никаких определенных обвинении против Крылова не имелось, но, давая показания, где он находился в день убийства Анохина, Кешка так запутался, что в ходе многочасового допроса был заподозрен как вероятный соучастник преступления. Бельский и начальник отдела по борьбе с бандитизмом провозились с ним целую ночь. К утру им удалось выудить у малограмотного, косноязычного и запирающегося Кешки многое такое, что давало возможность припереть к стенке его дружка Костю Баталова.

В эти же дни начали поступать весьма странные агентурные сведения. Филипп Цупко стал охотно, по собственной инициативе, вступать со своим квартирантом в разговоры о Косте Ленкове и двусмысленно намекнул, что он якобы догадывается, кем является на самом деле его постоялец. Положение агента становилось критическим: бандиты могли с ним расправиться в любую минуту… С другой стороны, все это могло быть и провокацией с целью проверки. Терять завоеванные позиции было жаль, и Бельский дал указание агенту держаться прежней линии, входить в доверие.

Трудно сказать, успело ли это распоряжение дойти до адресата, как были получены новые, еще более поразительные вести.

Вечером, за стопкой водки «ради доброго соседства», Филипп Цупко доверительно сообщил квартиранту, что убийство на Витимском тракте — дело Кости Ленкова, что на днях ему удалось кое–что узнать об этой банде…

У агента сложилось убеждение, что старый каторжник готов предложить свое сотрудничество. Подвыпив, он прямо спросил квартиранта — есть ли смысл вообще иметь дело с ГПО и хорошо ли там платят за содействие?

Боясь подвоха, квартирант прикинулся простаком, удивился и даже возмутился такому повороту разговора, но на Цупко это не произвело никакого впечатления. Он продолжал вести себя так, как будто все отлично понимает, и после долгих путаных рассуждений сказал, что если бы ему были даны какие–то твердые гарантии, то он, пожалуй, согласился бы принять участие в этом крайне рискованном деле.

Агент встревоженно запрашивал — как быть, что делать? Не пора ли менять всю игру? Или надо брать Цупко, так как улик против него теперь уже достаточно, а большее он навряд ли решится открыть своему заподозренному соседу?

Бельский отлично понимал нелегкое положение своего сотрудника. «Квартирант», конечно, в чем–то дал возможность разгадать себя. Как видно, опытному и хитрому Цупко многого и но требовалось. Теперь каждый час промедления ставил агента перед все большой опасностью. День–другой–третий Цупко, вероятно, подождет ответа на свои предложения, а потом предпримет все, чтобы убрать «квартиранта» руками все той же банды… Это — в том случае, если предложения каторжника искренни.

А если они — провокация?

Тут десять раз задумаешься, прежде чем на что–либо решиться. Конечно, Цупко можно взять и сейчас. Но судя по всему, от такого типа немного добьешься, если ему вздумается запереться на допросах. Стреляный волк, — ишь как нагло и вызывающе держит себя с агентом! А Ленков опять–таки останется на свободе…

Главное решить, чего на самом деле добивается Цупко? Чем вызвана такая неожиданная перемена в его поведении? Что привело его в банду, и почему он так охотно готов предать ее? Как все было бы просто, если бы можно было сейчас знать все это? Но известны, к сожалению, лишь отрывочные факты, которые иногда даже противоречат друг другу.

Цупко входит в «головку» банды. Он единственный из «головки» живет в Чите открыто. Судя по всему, он состоял в банде еще при Гутареве. Какую роль он выполнял в ней? Конечно, такой не станет сам убивать и грабить. Это за него сделают другие. Значит — на его долю остается наводка, связь и роль советника при главаре… Что известно еще? Цупко спорил с Ленковым. Если бы точно знать, в чем они расходились? Допустим Цупко был сторонником гутаревской линии. Это вполне реальное предположение. Но почему же в момент, когда банда совершила крупную политическую акцию, Цупко решил продать ее?.. Ведь Гутарев и пытался все время превратить банду в орудие политического террора. Значит, тут произошла какая–то несогласованность и очередная распря между Ленковым и Цупко. Да, да, это легко подтверждается. Ленков в письмах доказывает, что в убийстве на Витимском тракте он не повинен, а Цупко утверждает противоположное…

Вот тут–то и скрывается вся закавыка!

Вполне вероятно, что Цупко, прослышав о письмах Ленкова в ГПО, о его попытках встретиться с Аносовым, заподозрил неладное и решил упредить своего главаря.

К тому же он учел, что перспективы у них далеко не блестящие. Действительно, банда сейчас, как говорятся, плотно обложена со всех сторон. Уж кому–кому, а «головке» это известно лучше, чем другим.

Не один и не два раза Бельский тщательно выверил свою версию прежде чем распорядился: «квартиранту» выждать еще сутки, придерживаясь старой линии, а Бурдинскому немедленно идти на прямую связь с Цупко, добиваясь свидания с Ленковым.

Вскоре от Бурдинского поступило известие: «23 мая даю вечеринку в честь старого друга. Приглашаю к десяти часам…»

4

Приземистый, обшитый тесом пятистенок стоял на одной из окраинных улиц Читы, и все в нем дышало расчетливым покоем и благополучием.

Просторная усадьба с трех сторон обнесена забором, а сзади заканчивалась спуском к реке Читинке. На окнах по фасаду резные наличники и тяжелые ставни, запиравшиеся на ночь. В глубине двора — хлев, амбар и навес для хозяйственного инвентаря. Вдоль забора — высокая поленница разделанных дров. На каждый лязг щеколды и скрип калитки из–под навеса раздавалось глухое рычание, потом с нарастающим свистом скользило по проволоке подвижное кольцо, и в несколько прыжков огромный пес–волкодав оказывался лицом к лицу с неосторожным гостем.

Бурдинский знал это, так как приходил сюда уже второй раз. Поэтому он, прежде чем войти во двор, тихо постучал в запертый ставень.

Был одиннадцатый час ночи, и слобода уже спала. Ни света в окнах, ни прохожих на улице. Издали со стороны моста донеслось неторопливое погромыхивание телеги, и снова все стихло.

Бурдинский понимал, что Костя Ленков, если и придет на встречу, то придет не один, но он меньше всего думал сейчас об этом. Полчаса назад он выпил — так, самую малость, стакан водки для храбрости — и знал, что пить сегодня ему еще предстоит. Как всегда, это предчувствие перекрывало в нем всякую осторожность, рождало окрыляющую легкость и уверенность, что все пойдет, как надо, ибо Костя тоже не дурак по этой части.

Три дня Бурдинский бродил по городу, внешне вел себя как обычно: выпивал и разговаривал с друзьями, переходил из одного питейного заведения в другое, хвастался партизанскими заслугами и на чем свет стоит поносил «гепеошников». А внутри у него все кипело, ни на секунду не покидало ощущение, что он теперь как попавший в западню зверь. Он уже нисколько не сомневался, что Бельскому все известно — последний намек ясно показал это. Кто–то явно предал его. Если бы Бельский захотел продолжить разговор, то Бурдинский и сам признался бы, что в течение последнего года иногда по пьяному делу встречался с Ленковым, кутил с ним, два или три раза водил его к себе ночевать… Разве ж могло быть по–другому, если знакомы они с Костей вот уже почти десять лет?! Воевали вместе, кровь проливали… Эх, Костя, Костя! На кой черт понадобилась тебе эта кривая дорога?! Неужто других путей нет, чтоб жить весело? Сам ты теперь завяз по горло, да и друзей–партизан затянул в трясину, — не знаешь теперь, как и быть?!

Думая так, Бурдинский постепенно распалял себя до ожесточения, до злости, и всякий раз останавливался на мысли, что он, именно он, Егор Бурдинский, имеет полное право и даже обязан собственной рукой расправиться с Ленковым. Для него это самый лучший выход.

Теперь, стоя у наглухо запертого дома и прислушиваясь, Бурдинский чувствовал себя так, словно из темноты за ним наблюдали десятки невидимых глаз. Он знал что где–то тут, поблизости уже должны находиться сотрудники угрозыска и ГПО. Здесь ли они? Не мешало бы ему знать об этом… Хотя черт с ними! Зачем ему знать? Он пришел на вечернику. Они выпьют, посидят, побеседуют. Он и один, не хуже «гепеошников», возьмет Костю за грудь и спросит: «Что же ты, скотина, делаешь? На кого руку, подлец, поднял? На тех, с кем вместе кровь на фронтах проливал да над могилами боевых товарищей в верности революции клялся?» Если понадобится, то и сам, вот этой своей рукой, прикончит бандита! Пусть подохнет не где–то там, неизвестно где, а тут же, на глазах, и от руки своего товарища по партизанству!

Наконец, калитка тихо отворилась, и в темноте Бурдинский различил громадную фигуру Цупко.

— Кто тут? A-а, прошу, прошу! Заходите, пожалуйста! — засуетился тот, узнав гостя.

По деревянным мосткам прошли к крыльцу, поднялись в темные сени. Из–за двери чулана послышалось встревоженное ворчание пса.

— Табун, молчать! — подал голос Цупко и пояснил: — Пришлось запереть злодея, чтоб не беспокоил… Прошу, вот сюда! Входите и чувствуйте себя как дома… Хозяева в гости уехали. Так что никто мешать не будет.

К приему гостей все было готово. В горнице посреди стола возвышалась керосиновая лампа, освещавшая сковороду с яичницей, тарелки с нарезанным шпиком и соленой кетой. Матово отсвечивала большая бутыль с самогоном.

Бурдинский оглядел стол и остался им доволен.

— Сколько я должен? — спросил он, доставая кошелек.

— За что? — удивился Цупко, сделав вид, что не понимает.

— За все это.

— Не беспокойтесь, уже уплачено. Угощение дает ваш друг, и он за все заплатил. Да и к чему счеты? Не в последний же раз, я полагаю…

Такой поворот дела и порадовал («Значит, Костя серьезно отнесся к его приглашению!») и обидно задел Бурдинского: ведь встреча организована по его инициативе, и он не настолько беден, чтоб принимать чужие угощения.

— Вот десять рублей! — сказал он. — Достань на них водки и закуски еще!

— Надо ли? — усомнился Цупко.

— Я сказал — делай! А не хочешь, верни эти деньги тому, кто платил за эту самогонку. Я гостей приглашал, мне и платить!

Цупко пристально посмотрел на гостя и молча принял деньги.

Большие часы на стене мерно отстукивали секунды. Без десяти одиннадцать Цупко поднялся,

— Ну, я выйду встретить… А чтоб вам не скучно было, я, пожалуй, приглашу своего постояльца, за стеной живет…

— Кто такой? — настороженно спросил Бурдинский, подумав, нет ли за этим какой–либо хитрости.

— Свой человек. — улыбнулся Цупко. — Хороший парень — тихий и спокойный. Завхозом в больнице служит… Да вы не беспокойтесь, он не помешает. Посидите, побеседуете. Лучше уж здесь, ведь через стенку все равно все слышно.

— Зови.

Цупко ушел. Через несколько минут появился постоялец. Он был действительно тих и скромен. Стеснительно улыбнулся, пожал руку, назвался Дмитрием и сел в угол. Одет он был в английский френч и широченные офицерские галифе. Разговор долго не завязывался. Оба задавали друг другу случайные вопросы, а сами прислушивались к тому, что происходит снаружи. Пробило одиннадцать, потом половину двенадцатого. Бурдинский уже был уверен, что никакого подвоха с квартирантом нет. Дмитрий, как выяснилось, тоже был в свое время партизаном. Юношей вступил при семеновцах в подпольную группу, организованную в Чите Погадаевым, потом служил при штабе Богдатского фронта. Постепенно нашлись общие знакомые.

— Ну что ж, давай выпьем по такому случаю! — предложил Бурдинский, почувствовав, что и парень относится к нему с полным довернем.

— Давайте, — тихо согласился тот и улыбнулся.

— За Погадаева! Чтоб земля была ему пухом! — поднял стакан Бурдинский.

— Я его с лошади убитого снимал! Под Сретенском… Очередью так и прошило ему всю грудь, — сказал Дмитрий и смущенно замолчал.

— Да, храбрый был командир. Настоящий партизан!

— А вы встречались с ним?

— Доводилось… Мне, браток, многое доводилось. Про Верхталачинское восстание слышал? Вот там–то и началось мое партизанское крещение. Было у меня сто двадцать штыков, осталось меньше половины. Две недели бились, поддержки ждали… А что потом было, всего и не упомнишь.

— Не садитесь напротив окна, — тихо произнес Дмитрий, и эти слова вновь вернули их к напряженной обстановке ожидания.

Ленков запаздывал. Цупко несколько раз появлялся в горнице, успокаивал:

— Придет, придет… У него манера такая — попозже! Вы не стесняйтесь — выпивайте, закусывайте. А я пойду, надо дежурить…

Бурдинский перестал стесняться. Как только Цупко вышел, он вновь потянулся к бутыли с самогоном, но новый знакомый положил руку на его стакан и мягко сказал:

— Может, хватит пока! Других гостей подождем.

Скажи он это по–другому, Бурдинский наверняка вспылил бы. А тут как не послушаешься: не просто просит парень — умоляет взглядом.

— Что ж, так и будем молчком сидеть? — Бурдинский встал и принялся расхаживать по комнате.

— Почему молчком? Расскажите что–нибудь… Я люблю рассказы слушать.

— Рассказы слушать? — насмешливо переспросил Бурдинский. — Что–то, парень, не очень ты похож на партизана. Говори прямо, я не обижусь — соврал небось про Погадаева?

— Нет, не соврал, — тихо ответил парень. — Вас я знаю и врать мне незачем.

— Хм… Это, пожалуй, верно… Ну, а сейчас, как? Боишься, поди?

— Чего мне бояться?

— Встречи с гостем, — Бурдинский остановился напротив и в упор посмотрел на товарища. — Он ведь чикаться не станет…

Парень выдержал взгляд и медленно, с улыбкой произнес, покосившись на дверь:

— Другого боюсь… Не напрасно ли ждем?

— А я что говорю?! — напряженно рассмеялся Бурдинский. — Самогон–то и прокиснуть может! Зови–ка хозяина, да пора и за дело приниматься.

— Нет, надо ждать…

Ленков появился около полуночи, когда Цупко уже начал терять надежду и лихорадочно обдумывать — не лучше ли и ему скрыться. Он не был уверен, что ему удастся уйти незамеченным. Усадьба, конечно, со всех сторон обложена милицией и «гепеошниками». Но коль Ленков не явится, оставаться здесь и заканчивать опасную игру не имело для Цупко никакого смысла. Пожалуй, впервые за всю долгую, полную риска жизнь опытный громила и каторжник ощутил свое бессилие и нарастающий в глубине души страх. Как наивно и глупо он просчитался? Неужели все кончено, неужели пришла предательская старость?

До боли закусив губу и держа наготове в кармане револьвер, Филипп Цупко стоял под поветью, медленно озирался и все еще чего–то ждал. Время шло. Вместо с ним уходили последние надежды. Еще немного, и у Бурдинского, конечно, лопнет терпение. Он выйдет, и тогда станет поздно. Надо решаться.

Цупко осторожно выдвинулся из–под повети к задворью и совершенно неожиданно в нескольких шагах от себя сначала почувствовал, а потом разглядел Ленкова. Костя неподвижно стоял, прислонившись спиной к стене сарая. Это было так неожиданно, что Цупко растерялся и не сразу совладал с охватившей его радостью.

— Ну что же ты, Костя? — забормотал он, приближаясь. — Нельзя же так… Что–нибудь случилось?

Ленков был заметно выпившим. От него на расстоянии разило спиртным.

— Пошли скорей! — тронул его за рукав Цупко.

— Погоди… Почему так тихо? Здесь же был пес?

— Запер, чтоб не мешал… В чулан запер.

— Гошка там?

— Там, там… Давно тебя ждет. Пошли!

Минуту–другую оба стояли, сдерживая дыхание и как бы прислушиваясь друг к другу.

— Нехорошо мне, — вдруг тяжело вздохнул Костя. — На душе что–то нехорошо. Муторно.

— Выпил лишку, — успокоил его Цупко. — Пройдет.

— Весь день нехорошо. Даже водка в горло не лезет… Ты ступай! Я приду! Отдышусь и приду! Ступай, говорю!

Возбужденный, сияющий Цупко вернулся в горницу и после небольшой паузы произнес сдавленным полушепотом:

— Пришел!

От его внимания не ускользнуло, что квартирант при этом заметно напрягся и побледнел. Раскрасневшийся от самогона Бурдинский с шумом поднялся из–за стола:

— Где он? Зови его сюда! Чего он волынку тянет?

— Придет, придет, не волнуйтесь! — пытался задержать его Цупко, но Бурдинский, не обращая на него внимания, широкими шагами приблизился к двери, пнул ее ногой и остановился. В прямоугольнике слабого света, выбившегося из распахнутой двери, неподвижно стоял Ленков. В чулане, с нарастающим озлоблением, рычал пес, готовый вот–вот перейти на голос.

Бурдинский сделал вид, как будто и ожидал увидеть за дверью Ленкова.

— Входи, чего стоишь? — сердитым тоном сказал он. — Ты что это, парень, ждать себя заставляешь? Зазнался, что ли? А ну–ка входи, водка зря прокисает.

Несколько секунд Ленков стоял в нерешительности, настороженно вглядываясь в обстановку. Потом, как бы отгоняя всякие подозрения, встряхнул головой, улыбнулся и шагнул в комнату.

— Здорово, Гоша!

Похлопывая друг друга по плечу, они обменялись крепким рукопожатием, и Бурдинский потянул Ленкова к столу.

— Пса спусти! — обернулся Костя к хозяину, который с довольным видом наблюдал за встречей. Цупко в одну минуту сделал это и сразу же вернулся.

Бурдинский принялся наливать всем по полному стакану.

Не снимая фуражки, Ленков присел на предложенный ему табурет и вдруг резко повернулся к сидевшему чуть в сторонке квартиранту:

— А это кто?

— Это? — Бурдинский поставил бутыль, тоже вгляделся в квартиранта, словно увидел его впервые, и махнул рукой: — Это тоже наш… Партизан… Служил у Погадаева.

— Почему не предупредил? — через плечо кинул Ленков стоявшему позади Цупко.

— Так то ж мой постоялец, — заторопился тот. — Я говорил же тебе… Второй месяц у меня живет… Парень тихий…

— А тут–то что ему надо?

— Как что? Пригласил я его… Тебя уважает, познакомиться захотел.

— Я могу уйти, — обиженно поднялся квартирант.

— Сиди! — требовательным взглядом остановил его Ленков. — Пришел — так теперь сиди! А если партизан, то нечего красну девку из себя корчить… За столом выпивки полно, а он тверезый сидит. Ну–ка, Гоша, налей ему кружку самогону. Пусть–ка выпьет!

— Давайте–ка все вместе за встречу! — протянул Бурдинский стакан Ленкову, но тот отстранил его рукой.

— Пусть он сначала один. А мы посмотрим, какой он партизан. Не люблю я тверезых среди выпивших.

Квартирант, ни слова не говоря, взял наполненный до краев стакан, тремя глотками осушил его и закусил куском соленого сала.

— Вот это иное дело! — удовлетворенно произнес Ленков. — Ну, Гоша, теперь и нам можно. Ты, я вижу, пить не разучился. Налей всем!

— Давно стынет…

Бурдинский взял свой стакан, другой — протянул Ленкову. Тот принял, по очереди чокнулся с Цупко, с Бурдинским и потянулся через угол стола к квартиранту. Глядя ему прямо в глаза, Ленков неожиданно для всех тихо спросил:

— Давно в госполитохране служишь?

Все замерли. Первым опомнился Бурдинский.

— Костя, хватит тебе приставать к человеку! Что он тебе сделал?

— А ты чего встреваешь? — повернулся к нему Ленков. — Или ты тоже с ними заодно? Я просто спросил — давно ли он служит в госполитохране. Что тут особого? С госполитохраной мы не воюем… Не так ли, Филипп?

— Конечно, конечно, — быстро согласился тот.

— Ну и все. А свои люди нам в госполитохране вот как нужны! Чтоб не только они там про нас знали, а и мы про них. Правду я говорю, Филипп?

— Правду, правду…

— Вот что! — поднялся Бурдинский. — Ты, Костя, перестань куражиться! Налито — надо пить! А все твои разговоры потом! Ясно?

— Слушаюсь, товарищ командир! — дурачливо отозвался Ленков и расхохотался. — Привык ты, Гоша, командовать… А я ведь, сам знаешь, и в партизанские годы не любил этого… Лу, да ладно. Пить так пить! Давайте!

Он встал, протянул свой стакан через стол Бурдинскому и неожиданно, словно поскользнувшись, смел со стола лампу.

— Филипп, тут измена! — выкрикнул он, отскакивая в сторону.

Три выстрела слились в короткую, похожую на пулеметную, очередь. Потом прогремел еще один — четвертый, и в темноте кто–то со стоном тяжко рухнул на пол. Эхом отозвался со двора хриплый заливистый лай. В комнате все притаились, словно никого не осталось в живых. Потом откуда–то снизу послышался вдавленный стон, сразу же раздался последний — пятый выстрел и все опять стихло. Лишь снаружи яро бесновалась собака да глухо топали по дощатым мосткам сапоги.

— Не стреляйте, это я! — вдруг послышался встревоженный голос Цупко. — Он убит! Это я, не стреляйте!

— Бросай оружие! — крикнул Бурдинский. Под его ногами заскрежетало битое стекло. — Бросай оружие и освети себя спичкой.

— Счас, счас! — заторопился Цупко.

Когда сотрудники ГПО вошли в комнату и осветили ее, они увидели лежащего посреди комнаты залитого кровью мертвого Ленкова. Над ним жался спиной к печке растерянный Цупко. В углу под иконами, с наганом наготове, стоял Бурдинский, а за столом, сдерживая стоны, мучился от сквозной раны в руку квартирант.