Трагикомические новеллы

Наказанная скупость

Не так давно некий юноша, столь же честолюбивый, как и бедный, и притязавший более на то, чтобы прослыть дворянином, чем существом разумным, покинул Наваррские горы и приехал вместе со своим отцом искать в Мадриде то, что не встречается на его родине, то есть благодеяния фортуны, которые скорее, нежели в ином месте, можно найти при дворе, где приобретают их только домогательствами, да и то зачастую терпят неудачу. Ему удалось, уж не знаю каким образом, поступить пажом к некоему вельможе, — положение это является в Испании не столь благодатным, как положение лакея во Франции, и мало чем более почетным. Юноша надел ливрею в двенадцать лет и с тех пор стал самым бережливым и плутоватым пажом на свете. У него только и было добра, что великие его надежды и жалкая постель, постланная в чердачной каморке, которую он снял в том квартале, где жил его господин; туда он возвращался вечером со своим отцом, весь достаток которого составляли его годы, ибо он ими кормился, возбуждая общую жалость и получая милостыню. Престарелый отец умер, и сын обрадовался этому, сочтя себя обогащенным уже тем, что отец его не будет больше ничего тратить.

С этого времени юноша поставил себе за правило столь великое воздержание и столь умеренный и суровый образ жизни, что почти ничего не расходовал из тех небольших денег, которые получал каждый день на пропитание. Правда, это делалось в ущерб его желудку и всем знакомым этого юноши. Дон Маркос (так его звали), будучи роста ниже среднего, за недостатком пищи стал вскоре самым тщедушным человеком на свете. Прислуживая своему господину за едой, он никогда не убирал со стола тарелку, наполненную мясом, не положив чего-нибудь в свою сумку, а так как жидкие кушанья оказывали там дурное действие, он продал воск от множества свечных огарков, весьма старательно им собранных, и купил на эти деньги жестяные сумочки, с помощью которых он затем делал чудеса для умножения своего состояния. Скупцы обычно бывают бдительны и старательны, и эти два хороших качества в сочетании с неистовым стремлением дон Маркоса разбогатеть расположили к нему его господина до такой степени, что тот никак не решался расстаться с таким хорошим пажом. Поэтому он держал его в этом звании до тридцатилетнего возраста. Но, наконец, старейший из всех пажей на свете, вынужденный бриться уж слишком часто, был превращен своим господином из пажа в приближенного дворянина; вельможа сделал из него, таким образом, то, чего небу не угодно было сделать.

Итак, его жалование увеличилось на несколько реалов в день, но, вместо того чтобы увеличить на них свой ежедневный расход, он затянул кошелок тем крепче, чем шире новая должность обязывала раскрыть его. Он, конечно, слыхал, что некоторые люди его звания за неимением слуги пользовались по утрам для уборки своей комнаты продавцами водки, зазывая их под тем предлогом, что им хочется выпить, а иногда зимой заставляли раздевать себя продавцов вафельных трубочек; но поскольку это сопряжено было с некоторым насилием и так как наш Маркос был несправедлив только к самому себе, он предпочитал обходиться без слуги.

В комнате Маркоса никогда не зажигался огарок, если он не украл его предварительно; и дабы подольше сберечь его, он начинал раздеваться на улице, уже в том месте, где его засветил, а войдя в комнату, гасил огарок и ложился в постель. Но изыскивая способ ложиться спать с еще меньшими издержками, его изобретальный ум подсказал ему проделать дыру в стене, отделявшей его комнату от комнаты соседа, и едва лишь тот зажигал свечку, как Маркос открывал свою дыру и получал сквозь нее достаточно света для всего, что было ему необходимо. Не будучи в состоянии уклониться от ношения ненастоящей шпаги, ввиду своей знатности, тоже ненастоящей, он носил шпагу один день справа, а другой слева, дабы она протирала его штаны симметрично и причиняемый ею ущерб оказался меньше, будучи разделен поровну. С самого рассвета он стоял на пороге своего дома и просил всех проходивших мимо водоносов, чтобы они дали ему из милости немножко воды, и таким образом запасался ею на несколько дней. Он часто заходил в небольшую застольную в те часы, когда остальные слуги его господина закусывали там, и хвалил все, что они ели, дабы иметь право отведать их пищу. Он никогда не покупал вина и пил его ежедневно, либо пробуя вино уличных торговцев, либо останавливая на улице тех, кто только что приобрел его в харчевне, и прося у них на пробу, чтобы пойти и купить такое же.

Едучи однажды в Мадрид, он столь искусно обманывал бдительность трактирщиков, что кормил своего мула только соломенными тюфяками постелей, на которых он спал, и так как ему в первый же день наскучило кормить за свой счет слугу, впервые им нанятого, он притворился, будто не может пить вино трактирщика, и послал слугу достать другое за много лье от постоялого двора, где он остановился. Слуга отправился туда, доверившись своему господину, который тем временем уехал вперед, не дожидаясь, и таким образом бедняга был вынужден просить милостыню всю дорогу до Мадрида. Словом, дон Маркос был живым воплощением скупости и скаредности и столь бесспорно считался самым скупым человеком в Испании, что в Мадриде какого-нибудь скрягу называли не иначе как дон Маркос. Его господин и все его друзья рассказывали на этот счет множество забавных историй и даже в его присутствии, ибо он нисколько не обижался. Он говорил, что женщина не может быть красивой, если она расточительна, и безобразной, если она приносит деньги, и что человек благоразумный никогда не должен ложиться спать, прежде чем не извлечет из чего-нибудь пользу. Его превосходная теория, подкрепленная весьма строго соблюдаемой практикой, принесла ему к сорока годам более десяти тысяч экю (огромная сумма для конюшего знатного вельможи), и к тому же экю испанской чеканки. Но чего не приобретешь в конце концов, урывая все, что возможно, и у себя и у других!

Когда о дон Маркосе пошла слава, что он богат, и притом не развратник и не игрок, ему стали предлагать себя в жены многие корыстолюбивые женщины, которых всегда найдется немало. Среди тех, что были согласны пожертвовать ради него своей свободой, нашлась некая Исидора, женщина, слывшая вдовой, хотя на самом деле она никогда не была замужем, и казавшаяся моложе своих лет благодаря той видимости, какую она умела придавать лицу, и благодаря искусству наряжаться, которым владела в совершенстве. О ее состоянии заключали по ее тратам, немалым для женщины ее звания; свет, который часто судит необдуманно и ложно, приписывал ей по меньшей мере три тысячи ливров ежегодного дохода и на десять тысяч экю обстановки. Человек, предложивший дон Маркосу вступить в брак с Исидорой, был отъявленным мошенником, посредником по продаже всякого рода товаров и оптовым торговцем женщинами легкого поведения. Он так расписал дон Маркосу Исидору, что внушил ему желание познакомиться с нею, — любопытство, дотоле не испытанное им по отношению к кому бы то ни было, — и так уверил его в том, что она женщина богатая и вдова дворянина одного из знатнейших родов Андалузии, что с этой минуты дон Маркос считал себя уже почти женатым. В тот же день этот сводник, по имени Тамара, зашел за дон Маркосом и повел его к Исидоре. Скупой наваррец восхитился чистотой и великолепием дома, куда ввел его Тамара, и пришел в еще больший восторг, когда его проводник подтвердил, что дом принадлежит Исидоре. Он приметил там всевозможную мебель, альковы, помосты и изобилие благоуханий, более приличествующих самой высокопоставленной даме, нежели будущей жене простого конюшего знатного вельможи; а что до нее самой, то она показалась ему по меньшей мере богиней. Дон Маркос застал Исидору сидящей за рукоделием между приближенной девицей и служанкой; обе были столь нарядны и столь хороши собою, что, невзирая на всю нелюбовь к расходам и к большому числу слуг, он бы женился на Исидоре из одного лишь тщеславного стремления повелевать столь приятного вида прислужницами. То, что сказала ему Исидора, было так хорошо сказано, что не только понравилось дон Маркосу, но даже очаровало его; окончательно же покорило его сердце угощение, столь же вкусное, как и хорошо поданное, причем великолепное столовое белье и серебряная посуда соответствовали прекрасной мебели этой дамы. За трапезой присутствовал некий юноша, хорошо одетый и хорошо сложенный, который был, по словам Исидоры, ее племянником; он носил имя Агустин, а добрая тетушка звала его Агустинето, хотя ему было более двадцати лет. Исидора и Агустинето наперебой угощали дон Маркоса и потчевали его за столом всем, что было там лучшего, а пока наш конюший наполнял свой желудок, плохо питаемый и очень изголодавшийся, припасами более чем на неделю, слух его услаждал прекрасный голос Марселы, исполнившей под звуки клавесина весьма страстные песни. Дон Маркос обжирался на чужой счет, и конец трапезы совпал с концом дня; сияние его сменили светом четырех больших восковых свечей в серебряных подсвечниках, очень тяжелых и весьма искусно сделанных, которые дон Маркос тут же решил про себя сократить до одного светильника, когда он станет мужем Исидоры. Агустинето взял гитару и сыграл несколько сарабанд и песенок, под них субретка Марсела и служанка Инес превосходно станцевали, согласуя свои кастаньеты со звуками гитары. Деликатный Тамара шепнул дон Маркосу, что Исидора рано ложиться спать. Учтивый поклонник не заставил повторять себе это и, наговорив Исидоре комплиментов и уверений в дружбе и преданности больше, чем он когда-либо говорил их кому-нибудь, пожелал ей доброй ночи и Агустинето тоже и удалился, предоставив им на свободе высказать о нем то, что они думали.

Дон Маркос, влюбленный о Исидору, а еще больше в ее деньги, признался Тамаре, сопровождавшему его до дому, что красивая вдова приглянулась ему и что он с величайшей охотой дал бы отсечь себе палец за то, чтобы быть уже обвенчанным с нею, ибо он никогда не встречал женщины более в его вкусе, чем эта, хотя, по правде сказать, он хотел бы, чтобы после их свадьбы она не жила столь напоказ и столь роскошно.

— Она живет скорее как принцесса, чем как жена частного лица, — говорил благоразумный дон Маркос притворщику Тамаре — и она не взвешивает того, — прибавил он, — что если обратить ее движимость в деньги и присоединить эти деньги к моим, они могут приносить нам хороший ежегодный доход, который мы сможем откладывать и с помощью ниспосланного мне богом уменья составить немалое состояние для тех детяй, которых пошлет нам бог. Если же брак наш окажется бездетным, то, коль скоро у Исидоры есть племянник, мы оставим ему в наследство все накопленное нами, если только я увижу, что он рассудительный юноша и ведет добропорядочную жизнь.

Занимая Тамару этими и тому подобными речами, дон Маркос незаметно дошел до дому. Тамара простился с ним, пообещав завтра же окончательно устроить его брак с Исидорой, ибо, сказал он ему, такого рода дела разлаживаются столь же легко в силу промедления, как и вследствие смерти одной из сторон. Дон Маркос обнял своего любезного посредника, который отправился рассказать Исидоре о том, в каком состоянии он оставил ее поклонника; а тем временем наш влюбленный конюший вынул из кармана огарок, насадил его на острие шпаги и, засветив огарок от лампады, горевшей перед уличным распятием на соседней площади, и не преминув сотворить нечто вроде краткой горячей молитвы за успех своей женитьбы, отпер ключом дверь того дома, где он ночевал, вошел и лег в свою жалкую постель, — больше затем, чтобы помечтать о своей любви, чем для того, чтобы поспать. Тамара навестил его утром, сообщив ему приятное известие о его женитьбе на Исидоре, которая предоставляла день свадьбы на усмотрение дон Маркоса. Наш влюбленный заявил Тамаре, что женись он даже в тот же день, это было бы не так быстро, как ему хотелось. Тамара ответил, что все зависит теперь только от самого влюбленного; дон Маркос обнял Тамару и попросил сделать так, чтобы в тот же день был заключен брачный договор. Он назначил Тамаре свидание в послеобеденное время, когда отбудет свои обязанности за утренним туалетом и за обедом своего господина. Оба встретились точно в условленный час. Они пошли к Исидоре, и та оказала дон Маркосу еще более благосклонный прием, чем накануне. Марсела спела, Инес станцевала, Агустинето сыграл на гитаре, а первая актриса, Исидора, угостила своего будущего супруга обильным ужином, хорошо зная, каким способом возместить затраченное. Дон Маркос поглотил ужин, как голодный волк, и не преминул осудить его про себя. Тамара привел нотариуса, который, быть может, не был им вовсе. Составили статьи брачного договора и подписали их. Дон Маркосу предложили сыграть для развлечения в приму[11].

— Боже меня упаси, — ответил добродетельный Маркос, — я служу господину, который не стал бы держать меня и четверти часа, если бы узнал, что я игрок; а что касается меня, то я не признаю карт.

— Как мне приятно, что сеньор Маркос так рассуждает! — сказала Исидора. — Я каждый день твержу то же самое моему племяннику Агустинето, но молодые люди мало внимают тем наставлениям, какие им дают. Подите, непослушный мальчик, — обратилась она к Агустинето, — подите, скажите Марселе и Инес, чтобы они поскорее кончали есть и пришли увеселять общество своими кастаньетами.

Пока Агустинето ходил звать служанок наверх, дон Маркос повел такого рода речь:

— Если Агустинето хочет мне угодить, он отлично может отказаться от картежной игры и от шатания по ночам. Я желаю, чтобы в моем доме рано ложились спать и чтобы ночью дом был хорошо заперт. Не то, чтобы я был ревнивого нрава, — по-моему, нет ничего более нелепого, чем быть ревнивцем, и притом имея честную жену, какая у меня будет — но дом, в котором есть что украсть, следует как можно тщательнее оберегать от воров, и что касается меня, я остался бы навек безутешным, если бы какой-нибудь бездельник и грабитель, не затрачивая иных усилий, кроме тех, каких стоит взять то, что находишь, отнял у меня в одно мгновенье все, что с великим трудом приобреталось мною в течение долгих лет; а посему, — продолжал дон Маркос, — я буду не я, если не лишу Агустинето картежной игры и ночных шатаний, хотя бы сам дьявол вмешался в это дело!

Гневливый сеньор произнес эти последние слова с такой досадой, что Исидоре пришлось затратить немало ласковых речей, дабы вернуть ему обычное спокойствие духа. Она умоляла дон Маркоса не сердиться больше и уверяла, что он будет во всех отношениях доволен Агустинето, так как ее племянник самый послушный и покладистый юноша, какого она когда-либо знала. Они переменили разговор при появлении Агустинето и танцовщиц и развлекались часть ночи пением и танцами. Не желая затруднять себя слишком поздним возвращением домой, дон Маркос хотел склонить Исидору к тому, чтобы они уже зажили вместе как муж и жена, или чтобы она хотя бы разрешила ему заночевать у нее. Но Исидора придала своему лицу строгое выражения и громогласно заявила, что с того горестного дня, когда она стала вдовой, ни один мужчина не касался целомудренного ложа, принадлежавшего ее повелителю, и не коснется его, прежде чем церковь не скрепит этого союза, и что ее положение вдовы не позволяет ни одному мужчине, кроме Агустинето, ночевать у нее. Несмотря на свое нетерпение влюбленного, дон Маркос был ей за это очень благодарен. Он пожелал Исидоре доброй ночи, отправился в сопровождении Тамары домой, вынул из сумочки огарок, насадил его на конец шпаги и засветил у лампады распятья, словом, проделал все то же, что и в предыдущую ночь, — столь велика была его педантичность, — только не помолился богу, как вчера, по той причине, быть может, что дело было сделано и он не нуждался больше в помощи неба.

Помолвленные вскоре были оглашены, ибо случилось как раз несколько праздников сряду. Наконец, бракосочетание, столь желанное той и другой стороне, свершилось, с большей торжественностью и более значительными затратами, чем можно было ожидать от скупости новобрачного, который, боясь тронуть свои десять тысяч экю, занял деньги у приятеля. Старшие слуги его господина были приглашены на свадьбу и без устали хвалили дон Маркоса за то, что он удачно выбрал себе жену. Вся хорошо поели и выпили, хотя и угощались за счет дон Маркоса, который в первый раз в жизни потратился и даже, подстрекаемый чудом любви, заказал сшить прекрасные наряды для себя и для Исидоры. Гости рано разошлись. Дон Маркос сам запер двери и закрыл ставни, оберегая не столько жену, сколько сундук, содержавший его деньги, который он велел поставить подле брачной постели.

Супруги легли опять, и в то время как дон Маркос не нашел всего, что думал найти, и, быть может, начал уже раскаиваться в том, что женился, Марсела и Инес сетовали промеж себя на дурной нрав их господина и осуждали поспешность, с какой госпожа их вышла замуж. Иное Инес клялась всеми святыми, что она бы предпочла быть послушницей в монастыре, чем служанкой в доме, который запирается в девять часов вечера.

— А что бы вы делали на моем месте? — оказала ой Марсела. — Ведь вы то и дело выходите из дома по хозяйственным делам; мне же после моего спешного превращения в приближенную девицу придется вести уединенную жизнь с целомудренной супругой ревнивого мужа, и о всех тех серенадах, которые так часто пелись под нашими окнами, и помину не будет.

— И все же меньше заслуживаем сожаления, чем бедный Агустинето, — сказала Инес. — Он провел свою юность прислужником у тетки, которая ему такая же тетка, как и я; а теперь, когда он стал взрослым мужчиной, она дает ему придирчивого наставника, который сто раз на день будет попрекать его каждым куском хлеба и платьем, тогда как, видит бог, он их вполне заслужил.

— Ты сообщаешь мне то, чего я не знала, — сказала Марсела. — Я не удивляюсь больше, что наша госпожа напускала на себя такую строгость, когда ее племянник, ad honores[12], непринужденно общался с нами.

— Если бы я только захотела ему поверить, я бы живо отбила племянника у тетушки, но она кормила меня с моих юных лет, и, как бы то ни было, надо соблюдать верность тем, чей хлеб ты ешь, — продолжала Инес. — Сказать вам правду, я питаю некоторое расположение к этому бедному юноше, и, признаюсь, мне стало очень жаль его сегодня, когда он один был в таком дурном состоянии духа среди множества веселившихся людей.

Так беседовали служанки и судачили о свадьбе их господина. Простодушная Инес уснула, Марселе же было не до сна. Убедившись, что товарка ее спит, она оделась и сделала большой узел из платьев Исидоры и некоторых пожитков дон Маркоса, которые она ловко вынесла из их комнаты, прежде чем предусмотрительный сеньор запер дверь. Выполнив задуманное ею дело, она ушла и, не собираясь возвращаться, оставила открытой входную дверь помещения, занимаемого Исидорой в этом доме. Инес проснулась спустя некоторое время и, не видя подле себя своей товарки, захотела узнать, где она находится в такую пору. Она не без легкого подозрения и не без некоторой зависти послушала под дверью Агустинето, но не уловив за ней никакого шума, отправилась искать Марселу повсюду, где та, по ее мнению, могла быть, не нашла ее, зато увидела входную дверь открытой настежь. Инес бросилась к комнате новобрачных, стала стучаться к ним и потревожила их поднятым ею шумом. Она сказала им, что Марсела ушла ночью из дому, оставив входную дверь открытой, и что она опасается, не унесла ли Марсела чего-нибудь с собой, быть может намереваясь не принести ничего обратно. Дон Маркос как бешеный вскочил с постели, кинулся одеваться и не нашел ни своей одежды ни нарядного платья Исидоры, но зато увидел бесценную супругу в облике, столь отличном от того, в котором она его пленила, что едва устоял на ногах от удивления.

Бедная дама не заметила спросонья, что парик свалился у нее с головы. Она увидела его на полу, подле постели, и хотела водрузить обратно, но почти всегда, когда торопишься, ничего толком не сделаешь. Исидора надела свое оголовье задом наперед, и лицо ее, по случаю столь раннего часа еще лишенное всех ежедневных прикрас, с плохо насаженным париком и растекшимися румянами, показалось дон Маркосу столь ужасным, что он испугался его, точно призрака. Взглядывая на жену, он видел отвратительное страшилище, а обращая взор в другую сторону, но видел больше своей одежды. Исидора, имевшая весьма беспорядочный вид, заприметила в пышных и длинных усах мужа часть своих фальшивых зубов, которые запутались там. Она в смятении потянулась к мужу, желая взять их, но бедняга, столь напуганный ею, вообразил, что она так близко подносит руки к его лицу, чтобы задушить его или выцарапать ему глаза; он попятился и с такой ловкостью увертывался от нее, что, не будучи в состоянии его настичь, она вынуждена была наконец признаться, что в его усах застряло несколько ее зубов. Дон Маркос взялся за усы руками и, найдя там зубы жены, принадлежавшие некогда африканскому или индийскому слону, швырнул их с великим негодованием Исидоре. Она подобрала их, а также и те, что были разбросаны на постели и по комнате, и убежала в свою уборную, захватив с собой это редкостное сокровище и несколько щеток, которые взяла со своего туалета.

Дон Маркос тем временем усиленно проклинал создателя, а затем уселся в кресло и предался грустным размышлениям о той невыгодной сделке, какую он заключил, вступив в брак с женщиной, неожиданно обнаружившей благодаря снегам по меньшей мере шестидесяти зим, которые убеляли ее стриженую голову, что она старше его на двадцать лет, но тем не менее не столь старой, чтобы не провести в его обществе еще лет двадцать, а то и больше. Агустинето, которого переполох в доме заставил поспешно встать, вошел полуодетый в комнату и старался, как мог, успокоить мужа своей названной тетки; но бедняга все время вздыхал и ударял себя рукой по бедру, а порой и по лбу. При этом он вспомнил о прекрасной золотой цепи, которую он занял, дабы украсить себя ею в день своей свадьбы; но от цепи осталось одно лишь грустное воспоминание. Марсела включила ее в тот запас нарядов, какой она составила себе на счет новобрачного. Дон Маркос принялся искать цепь сначала довольно спокойно, хотя и весьма тщательно, но когда, устав от поисков по всей комнате, убедился, что она потеряна так же, как и его труд, он впал в отчаяние, не виданное еще на свете. Он испускал стоны, которые могли поднять на ноги весь квартал. Исидора вышла на его горестные вопли из своей уборной, и вышла столь обновленная и прекрасная, что дон Маркосу показалось, будто ему неожиданно в третий раз подменили жену. Он с изумлением посмотрел на нее и от злости не проговорил ни слова. В одном из сундуков он нашел свое каждодневное платье, надел его и, сопровождаемый Агустинето, отправился до устали бродить по улицам в поисках злой Марселы.

Они тщетно разыскивали ее вплоть до обеда, собранного из остатков свадебного торжества. Дон Маркос и Исидора ссорились, как люди, которые хотят съесть друг друга, и ели, как люди, которые ссорятся. Исидора все же порой пыталась вернуть дон Маркосу спокойное расположение духа, обращаясь к нему как можно смиреннее и ласковее, Агустинето тоже всячески старался смягчить ожесточенные умы, но потеря золотой цепи была для дон Маркоса словно нож в сердце. Они уже собирались встать из-за стола, где только и делали, что бранились, — один лишь Агустинето ел вовсю, — как вдруг в комнату вошли два человека с поручением от дворецкого адмирала Кастилии, просившего госпожу Исидору отослать ему обратно серебряную столовую посуду, которую он одолжил ей на две недели, тогда как она держала ее у себя уже больше месяца. Исидора ничего не сумела ответить, кроме того, что посуда будет возвращена. Дон Маркос стал уверять, что посуда принадлежит ему, и вступил в пререкания. Один из пришедших людей остался в комнате, дабы не спускать глаз с того, что не соглашались отдать без спора, а другой сходил за дворецким, который явился, попрекнул Исидору ее дурным поступком, не посчитался с негодованием дон Маркоса и всеми его возражениями и унес посуду, покинув мужа и жену, пока они ссорились по этому новому поводу. Их распря или, вернее, ссора, подходила к концу, как вдруг некий старьевщик, сопровождаемый слугами и носильщиками, вошел в комнату и сказал Исидоре, что, коль скоро она вышла замуж за богатого человека, он пришел взять мебель, которую дал ей напрокат, если только она не предпочтет купить ее. Тут у дон Маркоса лопнуло терпенье: он хотел побить старьевщика; старьевщик показал, что способен дать ему сдачи, и стал ругать Исидору, которая отвечала ему тоже ругательствами; он побил ее, она не осталась в долгу, и пол вскоре был усеян зубами и волосами Исидоры, плащом, шляпой и перчатками дон Маркоса, пытавшегося защитить свою жену.

В то время как участники схватки подбирали по комнате части своего снаряжения, а старьевщик выносил мебель и требовал плату за прокат, и все вместе учиняли дьявольский шум, хозяин дома, живший в верхнем этаже, спустился к Исидоре и заявил ей, что если они собираются каждый день поднимать такой гам, то пусть они поищут себе другое обиталище. «Это наглец, поищите себе другое!» сказал ему дон Маркос, побелев от гнева. Хозяин дал ему в ответ пощечину; получивший ее стал искать свою шпагу или кинжал, — Марсела унесла их. Исидора и Агустинето кинулись разнимать противников и успокоили хозяина дома, но отнюдь не успокоили дон Маркоса, который бился головой о стену и в сотый раз называл Исидору мошенницей, обманщицей и воровкой. Исидора, плача, отвечала ему, что она выказала весьма большую ловкость, заполучив человека столь достойного, как Маркос, и что он должен признать ее здравый ум, а не бить ее, как он это делает; она прибавила, что, согласно понятиям чести, мужу даже возбраняется бить жену. Дон Маркос, отборно выругавшись, заявил, что его честь — это деньги и что он хочет развестись. Исидора весьма смиренно возразила, что хочет остаться замужем, уверила дон Маркоса, что он не может расторгнуть брак, заключенный надлежащим образом, и посоветовала ему вооружиться терпением. Надо было найти новое жилище. Дон Маркос и Агустинето отправились присмотреть его, а для Исидоры тем временем наступила некоторая передышка, к тому же вид стоявшего в комнате сундука, наполненного деньгами, утешил ее и Инес в дурном нраве ее супруга.

Дон Маркос снял удобное жилище в квартале, где жил его господин, и отослал Агустинето ужинать с теткой, будучи еще не в силах есть вместе с этой обманщицей. Он возвратился вечером, все столь же опечаленный и лютый, как тигр. Исидора немного укротила мужа своей нежностью и утром имела смелость сказать ему, чтобы он отправился в новое жилище и принял там мебель, которую Агустинето и Инес доставят на нанятой ею повозке. Дон Маркос пошел туда, и пока он поджидал там, неблагодарная Исидора, мошенник Агустинето и кокетка Инес нагрузили все имущество бедняги на запряженную хорошей лошадью телегу, сели в нее, выехали из Мадрида и направились в Барселону. Дон Маркосу надоело ждать; он пошел в старое жилище, нашел дверь запертой и узнал от соседей, что все трое уже давно уехали с его вещами. Он возвращается, откуда пришел, и не находит того, что ищет. Он бежит обратно, подозревая постигшую его беду, он выбивает дверь комнаты и находит в ней только кое-какую скверную деревянную мебель и кухонный лом, который беглецы оставили, рассудив, что не стоит труда увозить его с собой. Дон Маркос хватался за волосы и за бороду; подбил себе кулаками глаза, искусал до крови пальцы и почувствовал искушение убить себя, но еще не пришел его час. Самые несчастные люди всегда ласкают себя какой-нибудь надеждой: он отправился разыскивать беглецов по всем гостиницам Мадрида, но не узнал о них ничего нового. Исидора была не так глупа, чтобы взять обратную повозку, она наняла телегу на постоялом дворе в окрестностях Мадрида и, дабы никто не мог напасть на ее след, условилась с возчиком, что он пробудет в Мадриде не дольше, чем надо было для того, чтобы забрать саму Исидору, ее шайку и имущество.

Усталый, как пес, гнавшийся за зайцем и упустивший его, бедный дон Маркос возвращался обратно, обойдя гостиницы города и предместий, и вдруг встретился лицом к лицу с Марселой. Он схватил ее за горло и сказал:

— Попалась, негодная воровка! Ты мне отдашь все, что у меня украла!

— Видит бог, создатель мой, — не смущаясь, ответила мошенница, — я так и думала, что вся вина падет на меня! Ради пресвятой девы выслушайте меня, любезный господин мой! Выслушайте, прежде чем меня опозорить. Я, милостью божией, честная и порядочная девушка, и если вы выставите меня в сколько-нибудь предосудительном свете перед людьми, это ужасно повредит мне, ибо я собираюсь выйти замуж. Войдемте в подъезд этого дома, и пусть ваша милость не спеша меня выслушает, я расскажу вам, куда девались ваша цепь и ваши платья. Ведь я заранее знала, что меня обвинят во всем, что произойдет, и я говорила моей госпоже, что это так случится, когда она заставила меня сделать то, что ей было от меня угодно, но она была госпожой, а я служанкой. Ах, сколь несчастны те, кто служит, и как им тяжело зарабатывать свой хлеб!

Дон Маркос был человек простодушный: слезы и красноречие лживой Марселы расположили его к тому, чтобы выслушать ее и даже поверить всему, что она захочет рассказать. Он вошел с ней в подъезд большого дома, где она рассказала, что Исидора — старая куртизанка, разорившая немало людей, которые ее любили, но не извлекшая из этого выгоды, ибо она очень расточительна. Марсела сообщила и то, о чем поведала ей Инес, что Агустинето вовсе не племянник Исидоры, а какой-то плут, внебрачный сын другой куртизанки, и что Исидора выдавала его за своего племянника, дабы сохранить себе сколько-нибудь видное положение среди женщин ее ремесла и чтоб было кому постоять за нее. Марсела сказала, что это ему Исидора отдала золотую цепь и украденные платья и что это по приказанию Исидоры она ушла тогда ночью, не спросившись, дабы на нее одну пало подозрение в столь дурном поступке. Марсела наговорила дон Маркосу все эти небылицы, нимало не задумываясь о том, что могло из этого выйти, желая только вырваться из его рук или, может быть, достойным образом соблюсти добрый обычай тех слуг, которые всегда лгут и рассказывают о своих господах и то, что они знают, и то, чего не знают. В заключение своей защитительной речи она стала увещевать дон Маркоса вооружиться терпением и пыталась внушить ему надежду, что его пожитки, быть может, будут возвращены ему, когда он на это будет менее всего надеяться.

— А быть может, и нет, — весьма здраво ответил ей дон Маркос. — Не похоже на то, что предательница, которая украла мое добро и сбежала, вернется и отдаст его мне.

Он рассказал затем Марселе все, что случилось с ним у Исидоры с тех пор, как Марсела ушла оттуда.

— Возможно ли, что у нее так мало совести? — сказала ему злая Марсела. — Ах, мой добрый сеньор, недаром вы внушали мне большую жалость; но я не смела ничего сказать вам, ибо в тот вечер, когда вас обокрали, меня бог знает как побили и обругали за то, что я отважилась заметить моей госпоже, чтобы она не трогала вашу цепь.

— Так вот как все произошло! — сказал дон Маркос, тяжко вздыхая. — И хуже всего, по-моему, что дела уже не поправишь.

— Постойте-ка, — перебила его Марсела, — я знаю из числа моих друзей одного искусного человека, будущего моего мужа (если будет угодно богу), который скажет вам, где найти ваших мошенников, как если б он их видел. Этот человек, достойный удивления, делает с помощью дьяволов все, что ему вздумается.

Легковерный дон Маркос попросил Марселу свести его с ним, она пообещала ему и сказала, что придет завтра на то же место. Дон Маркос явился туда, Марсела оказалась там и сообщила бедняге, что чародей, о котором она говорила, уже потрудился над тем, чтобы помочь найти украденное, и что не хватает только некоторого количества амбры, мускуса и других благовоний для ублажения вызываемых духов, которые все являюся демонами первого ранга и принадлежат к знатнейшим родам ада. Дон Маркос, не колеблясь, повел Марселу туда, где продавались ароматы, и купил, какие она указала, и даже подарил ей, какие она у него попросила, — до такой степени считал он себя признательным ей за то, что она разыскала ему чародея. Злодейка Марсела привела его затем в подозрительного вида дом, вернее — в низкую залу, или, еще вернее, в устланный циновками подвал. Дон Маркоса встретил некий человек в сутане с густой бородой, который повел с ним весьма степенный разговор. Этот презренный человек, на которого дон Маркос взирал весьма почтительно и боязливо, зажег две черные свечи, дал их в руки перепуганному дон Маркосу, велел ему сесть на небольшой, очень низкий стул и попросил его, но слишком поздно, не бояться. Затем он задал ему несколько вопросов относительно возраста, образа жизни и платьев, которые у него украли, и, поглядев и зеркало и почитав некоторое время какую-то книгу, сказал дон Маркосу, умиравшему от страха, что он знает, где его платья, и описал их одно за другим так точно, что дон Маркос выронил из рук свечи и кинулся ему на шею. Степенный чародей сурово разбранил дон Маркоса за нетерпенье, сказал, что упражнения в его безошибочном искусстве требуют большого хладнокровия и выдержки, и прибавил, что за поступки, менее опрометчивые, чем содеянный им, демоны иногда избивали людей и даже душили их. Услыхав эти слова, дон Маркос побледнел, снова взял в руки свечи и сел на свой стул. Чародей потребовал ароматы, купленные дон Маркосом, и лживая Марсела подала их. Она дотоле пребывала благоговейной зрительницей этой церемонии, но чародей велел ей выйти, по той причине, что демоны, как он сказал, не любят женского общества. Марсела низко поклонилась и вышла, а чародей, придвинув небольшую медную жаровню, сделал вид, будто бросает на пылающие в ней угли ароматы дон Маркоса, и кинул туда серу, столь зловонную и вызывавшую столь густой и едкий дым, что чародей, неосторожно склонившийся над жаровней, чуть было не задохнулся. Он до того закашлялся, что едва не надорвал себе горло, и делал при этом такие усилия, что густая борода, не принадлежавшая ему от природы и плохо прикрепленная, свалилась, и дон Маркосу предстал зловредный Тамара. Дон Маркос схватил его за горло, сдавил с геркулесовой силой и отчаянным голосом стал звать на помощь.

Городская стража проходила как раз по этой улице; она вошла в дом, откуда доносились ужасающие вопли, слышимые издалека, ибо Тамара, которого дон Маркос держал за горло, кричал столь же громко, как и он. Стрелки нашли сначала Марселу и схватили ее, а выломав дверь магической комнаты, нашли дон Маркоса и Тамару, которые, сцепившись друг с другом, катались по полу. Судья опознал в Тамаре человека, давно уже разыскиваемого и которого ему приказано было изловить как плута, сводника и к тому же вора. Он отвел Тамару в тюрьму вместе с Маркосом и Марселой, велел составить опись всего имущества, какое находилось в комнате, и позаботиться о его сохранности. Дон Маркос был на следующий же день выпущен под поручительство его господина. Он предъявил иск к Тамаре и Марселе, уличенным в том, что они украли его платья, которые нашли все полностью среди тех, что были описаны. Там нашли и много других: одни были украдены Тамарой, другие отданы ему в заклад. Когда его поймали, он как раз собирался жениться на Марселе, приносившей ему в приданое, помимо платьев, украденных у дон Маркоса, наклонность к воровству, не меньше той, какой обладал ее будущий супруг, ум, способный усвоить все, чему он смог бы ее обучить, и готовый даже превзойти его самого, и тело, достаточно красивое, здоровое и молодое, чтобы его часто покупали и чтобы оно могло часто отдаваться и долго долго выносить тяготы непотребной жизни. Поскольку дело дон Маркоса было правое и его господин вступился за него, вскоре ему вернули все, что у него было украдено. Тамару отправили на галеры до конца его дней, а Марселу высекли и сослали, и все нашли, что и с тем и с другой поступили еще милостиво.

Что же касается дон Маркоса, то он не столько радовался, что получил обратно свои платья и отомстил Тамаре а Марселе, сколько сожалел о том, что сей великий обманщик не был чародеем. Потеря десяти тысяч экю почти лишила его рассудка. Он ежедневно обходил все гостиницы Мадрида и, наконец, нашел вернувшихся из Барселоны погонщиков мулов, которые рассказали ему, что они повстречали в пяти или четырех днях пути от Мадрида телегу, нагруженную пожитками, двумя женщинами и мужчиной, и что она остановилась на постоялом дворе, так как два мула, слишком усердно подгоняемые возчиками, пали.

Погонщики мулов описали этого мужчину и этих женщин, и указанные ими приметы настолько подходили к Исидоре, Инес и Агустинето, что дон Маркос, не задумываясь, оделся пилигримом и, получив от своего господина рекомендательное письмо к королю Каталонии, а от судебных властей приказ о задержании беглянки-жены, направился, передвигаясь то пешком, то верхом на муле, в Барселону и добрался туда спустя немного дней. Он пошел прямо в порт, чтобы найти себе там пристанище, и первое, что он увидел, были его сундуки, переносимые в лодку, а за ними шествовали Агустинето, Исидора и Инес, собиравшиеся сопровождать сундуки до стоявшего на рейде корабля, на котором они намерены были отплыть в Неаполь. Дон Маркос последовал за своими врагами и отважно сел вместе с ними в лодку. Они не узнали его, так как он был в шляпе пилигрима с очень широкими полями, и приняли его за паломника, направлявшегося в Лоретто, тогда как матросы сочли его спутником Агустинето. Сидя в лодке, дон Маркое ужасно беспокоился не столько о том, что с ним будет, сколько о том, что станется с его сундуками. Лодка тем временем плыла к судну и плыла столь быстро, или, вернее, дон Маркос был так занят своими мыслями, что, очутившись под большим судном, он все еще полагал, что очень далек от него. Начали поднимать на корабль пожитки, и это вывело дон Маркоса из глубокой задумчивости, не мешавшей ему, однако, все время не спускать глаз с самого ценного из сундуков, где были все его деньги. Один из матросов подошел и взял этот сундук, чтобы прикрепить его вместе с другими к толстой веревке, подтягиваемой с корабля на блоке. Тут дон Маркос оцепенел: он видел, как сундук привязывали подле него, и не шевельнулся; наконец, видя его уже в воздухе, он ухватился за одно из железных колец, служивших для того, чтобы его приподнимать, полный решимости ни за что с ним не расставаться. И, быть может, он и достиг бы своей цели, — ибо чего не делает скряга, дабы сохранить свои деньги! — но, к несчастью, сундук отделился от других и, упав прямо на голову бедняге, не выпустившему тем не менее из рук кольца, погрузил его на дно моря или, если хотите, ко всем чертям. Исидора, Инес и Агустинето узнали его в тот миг, когда он тонул в обществе их драгоценного сундука, потеря которого заставила их побледнеть сильнее, чем страх перед мстительным дон Маркосом. Придя в бешенство от того, что погибло столько денег, и не владея собою, Агустинето яростно ударил кулаком матроса, так плохо связавшего сундуки. Матрос ответил ему еще более яростным ударом, от которого Агустинето свалился в море. Падая, он ухватился за несчастную Исидору, которая ни за что не ухватилась и таким образом сопутствовала своему любезному Агустинето, последовавшему против своей воли за доном Маркосом. Инес взошла на корабль с остатками скарба, которые она вскоре промотала в Неаполе, после чего она долго вела жизнь куртизанки и умерла как куртизанка, то есть в госпитале.