Трахинянки

(выходит из дома в сопровождении Кормилицы)

Напрасно молвят издавна, что рано

Судить о жизни смертного — несчастна ль

Иль счастлива она — пока он жив.

Я не сошла в Аидову обитель

И все же знаю, что досталась мне

Безмерно тяжкая, лихая доля.

Еще в Плевроне[1] у отца Энея

Такая мне грозила злая свадьба,

Как ни одной из италийских жен.

Мне женихом поток был — Ахелой,

10 И в трех он образах к отцу являлся:

То настоящим приходил быком,

То скользким змеем приползал, то снова

Как будто муж, но муж быкоголовый,

И с бороды его густой и длинной

Струи стекали влаги ключевой.

Таков был он. Я в ожиданье свадьбы

О скорой смерти всех богов молила,

Чтоб только с ним мне ложа не делить.

И поздно лишь, но все ж на радость мне

Пришел герой, сын Зевса и Алкмены.

20 Он в бой вступил с чудовищем постылым

И спас меня. Каков был бой — о том

Не расскажу: сама не знаю. Тот лишь,

Кто без забот за зрелищем следил,

Тот лишь о нем способен рассказать;

А я сидела без ума от страха

И красоту кляла, что стольких бед

Грозила стать виновницей. Исход же

По воле Зевса был благополучен.

Благополучен… так ли? Стала я

Избранницей Геракла; но с тех пор

Страх за него — мой неотлучный спутник.

30 За ночью ночь тревогой я томлюсь.

Детей своих — и тех он редко видит;

Так пахарь отдаленный свой надел

К посеву лишь и к жатве навещает.

Лишь в дом вернется — из дому уж гонит

Его царя презренного приказ.[2]

Окончен ныне службы срок — и ныне ж,

Как никогда, боюсь я за него.

С тех пор, как он могучего Ифита[3]

Убил, — мы изгнаны, и здесь в Трахине

40 В чужих чертогах проживаем; он же

Куда исчез — не знает здесь никто.

Одно лишь знаю, что в душе кручину

Он горькую оставил по себе.

Да, чует сердце лютое несчастье:

Не день ведь и не два, а десять лун

Без вести все мы — сверх других пяти.[4]

Ах, знать, беда ужасная свершилась:

Такую запись он оставил… Боги!

Удар вы отвратите от меня!

Не в первый раз, царица Деянира,

50 Я вижу слезы горькие твои

Об участи ушедшего Геракла;

Я все молчала — но теперь скажу.

Прости, что душу царскую твою

Умом я рабским вразумлять дерзаю

Детей я столько вижу у тебя:

На поиски хоть одного пошли ты —

И первым Гилла. Рад ведь будет он

Увидеть в добром здравии отца.

Появляется Гилл, направляющийся к дому.

Да вот он — в добрый час! — спешит к чертогу.

Знать, не впустую слово я сказала,

60 И совпаденье на руку тебе.

Сын мой, дитя мое! И рабской речи

Удачу бог дарует. Вот она —

Хоть и раба, но речь ее свободна.

Какая речь? Скажи, коль можно знать мне.

Так много дней отец твой на чужбине;

Достойно ли, что ты не знаешь, где он?

О нет, я знаю, если весть правдива.

Где ж он, дитя? Что слышал ты о нем?

Весь год минувший, говорят, провел он

70 На рабской службе у жены лидийской.

И это снес он? Все тогда возможно!

Теперь, я слышу, он свободен вновь.

Где ж он живет… иль не живет он боле?

В стране евбейской град стоит Еврита.

На этот град походом он пошел.

Так знай же, сын мой, о походе этом

Пророчество он верное оставил![5]

Какое? Не слыхал я ничего.

Что или с жизнью он на нем простится,

80 Иль, совершив последний этот подвиг,

Дни остальные в счастье проведет.

Час наступил решающий. Ужели

Ты не пойдешь отцу на помощь? В нем ведь

Спасенье наше; с ним мы все погибли!

Конечно, мать, готов идти; и раньше

Пошел бы, если б знал про слово бога.

Отцу во всем сопутствовал успех —

Бояться за него не приходилось.

90 Теперь же, зная, что ему грозит,

Не прекращу я поисков, покуда

Всей правды я о нем не обнаружу.

Иди же, сын мой. Сам ты будешь рад,

Хотя и поздней, но счастливой вести.