Транс

12

Разводящий ушел со смененным мною охранником. Я оглядел дворик, обнесенный каменными стенами выше человеческого роста, напоминающий гигантскую раздевалку батумского пляжа, – спираль, концы которой образовали длинный, плавно изгибающийся коридор. Ворота, охраняемые мною, – узкая пластиковая дверь. Если судить по толстому слою пыли на пороге, она никогда не отворялась. Задрав голову, глянул на опоясывающий Башню карниз. Вершина Башни – усеченный конус крыши, крытой чем-то черным, поглощающим свет звезд и усыхающей луны.

Я отворил дверь. Щелкнула невидимая пружина, отъехала в сторону вторая дверь. За ней оказалась третья, четвертая и… узкая лестница. Взметнувшаяся из-под ног пыль щекотала ноздри. Светильник с матовым стеклом висел над входом в кабину (лифта?). Пока я шарил руками по стенам, дверца вдруг захлопнулась и кабина пошла вверх. Остановилась… Вниз. Да так, что ноги оторвались от пола… Плавное торможение, и опять вверх… Остановка. Дверца отъехала, и в глаза ударил яркий свет… Уютная, вполне земная комната. Дневной свет, струящийся с потолка, отражался в подлокотниках удобных кресел, в крышке низкого столика, переливался в гранях хрустальных бокалов с вишневой жидкостью; на стенах нарисованы цветные линии, многократно пересекающиеся, образующие сложный, приятный глазу рисунок. Чужеродным предметом в комнате был только саркофаг – я узнал корыто, виденное мною в мире Якова во время наблюдения за изображением в глазу тролля. Подошел к корыту и пошарил рукой по днищу – не лежит ли кто невидимый.

Прошелся по комнате. Понюхал жидкость в бокале – запах резеды. Внутренняя напряженность спала. Собственно говоря, что мне грозит? Смерть?.. Вряд ли. Иначе зачем было так усложнять движение к ней… Правда, Черному, может быть, выгодно стравить Хогерта с соперниками. «Чтоб написать стихи о бамбуке, стань бамбуком», – вспомнил я чьи-то слова, успокоившись окончательно. Вздохнул глубоко и уселся в кресло. Пригубил из бокала – терпкое, освежающее рот, как «театральная» карамелька.

Шло время, а комната оставалась пустой. Неужели все-таки Черный провоцирует конфликт? Вспомнились слова Вротеха: «Давненько мы не гуляли». Мне пришло в голову неожиданное решение! Я принял формы Черного. Мое киселеобразное тело зависло над креслом.

В тот же миг дверца лифта отъехала, и в комнату вошел человек с неестественно бледным лицом. Серый комбинезон, клетчатая кепка: разводящий?

– Как тебе здесь? – спросил бледнолицый.

Кто он? Человек из лагеря, противостоящего Хогерту?

– Тебе не нравится мой внешний вид? – спросил человек и… обернулся оборванцем, в котором я признал Константина.

– Констан…

Константин усмехнулся, тряхнул волосами и… Гришка!.. Нет, Пиру?! Но ведь он погиб. Его засыпало. Еще одна трансформация… Еще… Опять бледнолицый в клетчатой кепке.

Черный… Это Черный, догадался я. В лице стоящего передо мной человека – или призрака? – я рассмотрел настороженность, тщательно скрываемую неестественной улыбкой. Черный боится меня? Каждая клетка моего аморфного тела излучала силу, способную подчинять все и вся. По моему приказу со стола взлетел бокал и ударился в стену, которая, по моему же приказу, раздвинулась, – мне не хотелось видеть на ней багровое пятно.

Непонятно откуда возникший паук смотрел на меня окулярами, выдвинувшимися из шаровидной головы. Членистая нога, пощелкивая, сложилась в диковинную конструкцию с черной трубой, конец которой медленно развернулся и нацелился в грудь бледнолицего. «Убей его!» – услышал я шепот карлика и посмотрел на замершего бледнолицего. Он был в моей власти! «Убей его! – шептал Ники, задыхаясь от злости. – Чего ты медлишь? Глаз тролля показал: паукообразная машина ждет твоего сигнала. ТВОЕГО!»

Я понимал – Черный должен умереть. Но робкий, безоружный человек, продолжавший смотреть на меня настороженно, был жалким и слабым. Тщетно я пытался отыскать в его лице черты уверенности в собственной силе. «Вспомни ребенка, который родится… Пойми, другого выхода нет», – голос Махишасуры. Напоминание о ребенке подтолкнуло меня к действию. Нет, я не желал прибегать к услугам паука… Собрав всю рвущую мое нутро силу аморфного тела, я послал в ноги бледнолицего сигнал смертельной, как мне казалось, боли. Именно так должен погибнуть Черный… Но что это? Бледнолицый исчез. Вместо него – киселеобразная масса, парящая над соседним креслом. Клянусь, в собранных в верхней части тела бугорках, образовавших простенькую спираль, я углядел выражение удовольствия и блаженства. Я послал новый сигнал боли, страшнее первого, – блаженствует Черный, а я, ослабев до предела, почувствовал кружение в… Даже не знаю, в голове ли? И в тот момент, когда я готов был взорваться, рассеяться по комнате мелкими капельками или обернуться человеком, отдаваясь в руки хозяину Башни, вдруг ощутил прилив новых сил. Сила вливалась в меня снизу. Приятный озноб охватил тело. Сладострастный поток бушевал во мне. Я вновь ощутил свое могущество и способность быть на равных со своим соперником… Метаморфоза… Передо мной стоял бледнолицый. Я хотел… Нет, ничего я уже не хотел, потому что увидел в его лице любопытство и желание чего-то непонятного для меня.

– Садись, садись. – Бледнолицый кивнул. Снял кепку и бросил на пол. – Напрасно ожидаешь подвоха с моей стороны… И не называй меня Черным. Я – Охотник. Обыкновенный Охотник.

Он был подкупающе прост, этот Охотник… Вот он сделал какое-то неуловимое движение рукой, и на столе около меня возник бокал с вишневой жидкостью, пахнущей резедой.

– Ну? Что же ты?.. Кстати, если хочешь лишить меня жизни, вели моему сторожу… Он послушается тебя.

Паук по-прежнему держал под прицелом черной трубки грудь Охотника.

– Пугни его, – приказал я пауку.

Трубка дрогнула, и над головой Охотника в стене появилась вмятина. Облачко пыли медленно осыпалось на спинку кресла. Запахло паленым.

Мне очень не хотелось превращаться в человека, но я сделал это. Правда, пришлось помучиться… Чрезвычайно трудно вылезать из шкуры аморфного существа. Слишком силен соблазн оставаться сильным, могущественным, способным управлять процессами. Как лихо я управился с бокалом, разбившимся, вероятно, где-то за пределами Башни!

– Ты разгадал одну загадку. Вернее, я подсказал тебе. Ключ – мерчанка, похожая на твою девушку. Мерцы появляются в городе по моей воле – верно. А кто такой Хогерт?

– Преступник, как, собственно говоря, и все, живущие в городе. Для меня здесь нет тайны, – сказал я.

Охотник отхлебнул из своего бокала, цокнул языком.

– Правильно. Но… они мертвые преступники. Покойники. Достаточно будет прочитать сообщение в одной из газет трехлетней давности, и ты убедишься, Хогерт погиб при загадочных обстоятельствах – с точки зрения журналистов – в тюрьме, в камере, охраняемой тремя полицейскими… Хогерт обвинялся во взрыве автобуса с пассажирами… Пиру, как тебе известно, при захвате самолета… Кто еще тебя интересует? Я могу перечислить все преступления оказавшихся здесь людей. А ты проверишь, вернувшись в свой мир. О смерти Пиру, кстати, узнаешь из итальянских газет. Там есть и его фотографии.

– Значит, ты можешь оживлять покойников, определяя одних в мерцы, других – жителями города, похожими на людей.

– Определяют приборы, – сказал Охотник, кивнув на корыто. – Лишь они решают, кого переправить в город и в каком виде. А теперь скажи: есть у вас закон, запрещающий снимать копии с покойников? Ведь их тела остаются там, где они захоронены. В городе только копии – клоны, если можно так сказать.

– Но ребенок! Думаю, здесь ты согласишься?

– А что – ребенок? Обычная ошибка, сбой программы, электрон вдруг взял и залетел не туда, куда надо. Стоит ли из этого делать трагедию? Мало ли на Земле гибнет невинных детей в нынешнее время? А сколько их рождается жить, дышать отравленным воздухом, умирать от голода, гибнуть под колесами автомобилей?.. Собственно говоря, ведь и город – часть вашего мира, правда более густо заселенная преступниками. Разве у вас в тюрьмах не рождаются дети?.. Где закон, запрещающий преступникам иметь детей? А теперь посчитай, сколько ваших алкоголиков производит на свет уродов… Программа, которую я заложил в компьютер, с высокой степенью точности исключает возможность появления в городе невинного существа, как, впрочем, и любого умершего естественным путем, не говоря о живущих. Заметь, женщина, опекаемая Хогертом, еще не родила. Да и родит ли?

Он посмотрел на меня, ожидая возражений, готовый разбить все мои сомнения и обвинения, – уверенность светилась в его глазах. Но, клянусь, был в них и страх.

– Формально вроде бы ты прав – законов не нарушал. Но есть ведь законы нравственности. Кто дал тебе право трогать трупы?

– Трупы?.. – Охотник поднес бокал ко рту, отпил глоток, вытер губы тыльной стороной ладони. – Ваша официальная наука не занимается проблемами такого рода… Но я все же постараюсь объяснить. – Он поставил бокал на стол. – Мытари. Так у вас называют тех, кто, наложив на себя руки – преступник, как правило, – не принимается ни в один из кругов духа, где продолжает существовать всякий закончивший телесную жизнь. Ведь со смертью тела жизнь не прекращается… От мерцев же, оставь я их нетронутыми в своих могилах, появлялись бы всякие странности, мешающие течению и пониманию законов в вашем мире. Мерцы – мытари, проклятые людьми и обреченные скитаться меж кругов духа. Вспомни того, кто призывал быть милостивыми к падшим. Этот человек заботился не столько о самих падших, сколько о живущих.

– А эксперименты с кровью – зачем они? – прервал я Охотника, затеявшего разговор о чем-то непонятном для меня. Напрасно он пытается пристегнуть к беседе мистические загогулины. Или он намеренно пытается запутать меня мудреными разглагольствованиями о загробной жизни? – Зачем тебе кровь?..

– Довольно сложный вопрос… Я не специалист и, наверное, вряд ли смогу ответить на него достаточно убедительно.

– Не надо скромничать. – Я усмехнулся. – Если судить по масштабам твоей деятельности… Одни больницы чего стоят!

– Конечно, мои соотечественники – не все, разумеется, – могут популярнее объяснить программу спасения землян. Однако нашим ученым наплевать, что ожидает Землю, если вовремя не вмешаться… А Камос уже послал сюда смертоносную технику. Законы Кольца, соблюдаемые всеми разумными существами, запрещают всякие действия, вредящие Большому Разуму. Потенциальные возможности мозга землянина столь велики, что представляют угрозу не только населению Кольца, но и всей космической жизни в целом… Вы слишком плохо представляете зависимость вашего существования от процессов, протекающих в космосе… Вы сунулись в космическое пространство, не решив вопрос с ядерным оружием, способным при благоприятных обстоятельствах нарушить ход галактического времени… Имеется в виду ядерная война. Ваши дети развлекаются игрушками, имитирующими орудия уничтожения… Законы Кольца категорически запрещают такие игры, как противоречащие смыслу и задачам существования разумной жизни. Подсчитано, что к 2072 году земляне перейдут границу, за которой время перестает быть для них фактором трехмерного пространства и станет вектором четырехмерного. Готовы ли они употребить ожидающее их могущество с пользой для разумной жизни Кольца?..

– Никогда не думал, что земляне однажды станут жить в четырехмерном пространстве… – растерянно проговорил я, глядя в бесстрастное лицо Охотника. – Но как могут помешать этому детские пистолеты?

– Тень – это аналог двухмерного пространства: чтобы ее уничтожить, надо лишь убрать источник света. В трехмерном мире уже может существовать разум, и жителям четырехмерного пространства надо быть чрезвычайно осторожными, чтобы, «выключая свет», не погубить разум трехмерного мира…

– Я – старатель, – напомнил я, запутавшись в пространных рассуждениях Охотника. – При чем тут переход границы в 2072 году?

– К этому времени, если вы не подчинитесь законам Кольца, будете сожжены. Агенты Камоса давно прилетают на тарелках и обследуют Землю, отыскивая особей, способных двигать науку Кольца. Они будут увезены и поселены в научные центры для работы. Остальные земляне по законам Кольца должны быть истреблены. Так уже было на Земле и других планетах… Именно потому я и мои друзья решили спасти вашу цивилизацию. Есть в вас что-то такое, необычное, какая-то внутренняя свобода, дающая вам право нарушать законы Кольца. Такое право имеет лишь Большой Разум, живущий в тридцатидвухмерном пространстве. Это он предложил Камосу послать к Земле Планету Очищения… Но мы спасем вас. Уже найден мир, способный принять людей. Необходимо лишь изменить состав их крови – для успешной адаптации, поскольку в этом мире иная сила притяжения, иной климат, другая вода и растительность…

– А если люди не согласятся? Ведь к тому времени мы, вероятно, сможем противостоять Камосу, – возразил я.

– Цивилизация Камоса существует миллионы ваших лет. Ее агенты не дадут вам развиться, даже если и появится такой шанс, что вряд ли возможно… Вас задавят землетрясениями, авариями на ядерных реакторах и складах с ядерным оружием. А эпидемии?! Ты представить себе не можешь, что они умеют! А Большой Разум, стоящий на стороне Камоса?.. Нарушители законов Кольца караются смертью.

– Сам не боишься? Вдруг вездесущие агенты узнают о твоей, как я понял, тайной «благотворительности»?

– Я и мои друзья рискуем. Но у нас уже есть опыт. Мои предки спасли ваших рептилий – динозавров, птерозавров… Эти существа и сейчас живут и здравствуют на отведенных для них планетах.

Я вспомнил пластик и рисунок на нем в древней больнице, показанной мне Амиром. Неужели все было так, как рассказывает Охотник?

– Странно все это… Камос, цивилизация… А если они все же передумают воевать с нами?

– Воевать? Забудь такое слово. Вас просто лишат атмосферы. Вы сгорите в солнечных лучах, задохнетесь… Как только Планета Очищения приблизится к Юпитеру и ваши астрономы заметят ее, сработают автоматические системы. Начнется массовая телепортация людей на другие планеты. Думаю, к тому времени нам удастся изменить вашу кровь. Потребуется вдесятеро меньше времени, чтобы твои соплеменники стали могучими и сильными… и уважающими законы Кольца.

– И все же я не могу взять в толк. Дилетант решил спасти земной разум от гибели. Верно?

– Во-первых, среди моих единомышленников есть ученые. Они, правда, не так известны, как хотелось бы, но достаточно представляют всю сложность положения землян… Во-вторых, все программное обеспечение компьютеров выполнено специалистами, не связанными с нашей группой. Кстати, вместе с людьми мы попытаемся переправить на новые планеты и животных, и растения – все, что удастся.

Я вдруг поймал себя на мысли: а не затеял ли «Посох» неизвестный мне эксперимент? С него станется. Странная встреча с Милкой, Стоценко с его теорией информационного двойника… Сидит сейчас в горнице бабы Ани найденный «Посохом» молодой перспективный ученый и, воткнув в мой мозг сотню электродов, прокручивает сценарий фильма, написанный каким-либо западным фантастом. Ведь что-то знакомое слышится в рассуждениях Охотника: Планета Очищения, агенты Камоса, прилетевшие на тарелках. Может, и Милка из этих агентов, потому и сбежала, что увлеклась мною по-настоящему, боязно стало в глаза смотреть, лгать. Затем и Жорку так обижала, чтоб не мешал экспериментировать. «Посох» за здорово живешь денег не платит, а здесь, видимо, есть за что… И Еремеева не обижают. Однако откуда же у меня возникла эта мысль? Вряд ли она запланирована сценарием, в котором мне отведена главная роль.

– Ладно. Я всякое могу допустить. Скажи лучше о моей роли. – Я глянул на Охотника. – Зачем ты все именно мне говоришь? Земляне не выбирали меня для беседы с тобой. Есть профессора, академики. Я-то что могу решить?

– Наивный ты человек. Да кто поверит в то, что я неоднократно объяснял многим?.. Почитай газеты, послушай людей, с которыми мне все же удалось побеседовать. Кто им верит? И тебя будут считать сумасшедшим, чудаком, фанатом. Ты еще вспомнишь мои слова, вернувшись к себе.

– Почему Камос не выходит на прямой контакт с властями нашей планеты?

– И начнется хаос в экономике, культуре, социальном устройстве наций, не говоря о куче всяких болезней. Камос не пойдет на контакт – это закон Кольца. Вам надо измениться, потому что наступает время…

Я аж подскочил, вспомнив о времени, отпущенном мне на беседу с Черным. Хотел бежать к выходу, но увидел протянутую мне Охотником руку.

Нет. Я не протянул ему свою. Может быть, он честный, порядочный друг. И желает землянам только добра. Жизнью, может быть, рискует ради моих соотечественников. Но не могу, не желаю брать ответственность, поверив в доброжелательность Черного.

Выйдя из Башни, я увидел Ники. Он схватил меня за руку, сказав, что я просрочил время и теперь люди Хогерта ввязались в драку. В конце улицы, по которой мы бежали к лодке, что-то громыхнуло и столб зеленого пламени осветил дерущихся людей.

В лодке сидел Хогерт. Он налег на весла. То и дело слышались звуки взрывов, сопровождавшиеся зеленым огнем вспышек. Через несколько минут мы вышли на берег и спустились в подвал одного из домов. Хогерт запалил свечу и, осветив угол, кивнул на сверток.

– Одежда, – сказал он. – Твой комбинезон… Свои же зарубить могут. Живо переодевайся.

– Мне казалось, что я пробыл у Черного не более часа, – сказал я, чувствуя себя виновником начавшейся драки.

– Тебя не было больше трех часов. – Хогерт махнул рукой. – Обыкновенная провокация. Хозяин решил избавиться от беременной женщины. Но он просчитался – мы спрятали ее в такое место, где ему вряд ли удастся с ней что-либо сделать.

– Но, как я понял, твои люди первыми начали драку, – не поверил я, вспомнив, как Вротех желал этой драки.

– Первыми были мерцы, – возразил Хогерт. – Они прорвались к изолятору с женщиной, не зная, что ее там уже нет. Я чувствовал, чувствовал… Теперь она в надежном месте.

Переодевшись, я сунул руку в карман, нащупал пуговицу-диск и облегченно вздохнул.

И опять: подземные переходы, узкие лазы, где можно двигаться только ползком, залитые тухлой водой канализационные тоннели. Иногда над нашими головами слышался топот, крики дерущихся и стоны раненых, грохот взрывов и глухие звуки вздрагивающей земли.

– Дальше тебе придется идти с Ники, – сказал Хогерт, когда мы ступили на твердые доски помоста с перилами – личный подземный ход Хогерта. – Кто-то бежит… Ты слышишь?

Поскрипывали доски под бегущими в нашу сторону… Двое… Вот один из них остановился.

– Обождите! – знакомый голос. – Стойте, говорю… Мерцы, вротех, пронюхали дорогу к нашему бункеру.

Перед нами остановился запыхавшийся Вротех:

– Они взорвали дверь… И теперь дерутся… Оборзели, сволочи. Больше сотни их. И взрывчатка…

– Где женщина? – спросил Хогерт, оставаясь спокойным.

– Женщина? – Вротех поскреб в затылке. – Отдашь ту мерчанку? Лично мне. Насовсем… Мне нужна та, от которой Кузнец отказался. Так даешь?

– Пользуйся. – Хогерт кивнул.

– Судьба, – прошептал я, глядя вслед убежавшему в темноту Вротеху. – Заберу женщину с собой. Все равной ей крышка. Черный найдет способ ее убить. Что касается Черты… Попробовать надо.

Прибежал Вротех с женщиной на руках. Поставил ее на помост и привалился спиной к перилам.

– Может, поторопился ты ее из бункера вытащить? – спросил Хогерт строгим голосом.

– Ждать, пока мерцы нам траурный марш сыграют? Их там больше сотни, я же говорил. Эй! – Он хлопнул по заду женщину, безучастно смотрящую в темноту. – Скажи ему, кранты нам могли быть.

– Их было много, – прошептала женщина, не повернув головы.

– Ну? Слышал?.. Не нравишься ты мне, вротех! Раз я привел бабу, значит, ситуация аховая. – Вротех выхватил из-за пояса металлический прут. – Так и будем тут торчать?

– Ступай, – сказал Хогерт и вложил в мою руку ладонь женщины. – Может, повезет вам, пройдете Черту.

– Ты забыл обо мне, – с дрожью в голосе сказал карлик. Он встал между Хогертом и Вротехом. – Ведь я – мерц. И обязан подчиняться приказам Черного. Могу ли я допустить, чтобы женщина ушла живою из города?

– Метровка! – Вротех махнул перед носом карлика прутом. – Куда суешься, дешевка плешивая!

– Убей меня, – прошептал карлик, повернувшись к Вротеху. – Меня надо убить. Тебе не впервой лишать жизни мерца.

– Ники. – Хогерт тронул карлика за плечо. – Неужели ты сможешь нам помешать? Зачем просишь смерти? Мало ее было сегодня?

Карлик вдруг вертанулся и ударил Хогерта кулаком в живот.

Металлический прут Вротеха, описав полукруг, опустился на голову Ники. Брызнула известь.

– Зачем? – вскрикнул Хогерт, прижимая руку к животу и опускаясь на колени. Постанывая, поставил свечу у лица карлика. Тронул пальцами белое от извести ухо, щеку, лоб. – У него красная кровь, – прошептал он, глядя, как из проломленной головы тонкой струйкой текла прозрачная жидкость, которая, соприкасаясь с досками помоста, превращалась в красную лужицу. – Почему кровь?

– Ты, Хогерт, будто мерцев никогда не убивал, – усмехнулся Вротех. – Чего сопли распустил? Может, и тебе по голове дать?.. Не нравишься ты мне сегодня!.. Они вот такими штуковинами десятками наших в расход пускали. – Вротех достал из кармана и протянул мне два легких и теплых мячика, похожих на те, которыми играют в пинг-понг. – Могу подарить. Хорошая штука. – Он помог Хогерту подняться с колен. – Такими шариками мерцы дверь в бункере подорвали. Аж камни расплавились.

– Вам надо торопиться, – сказал Хогерт, протянув мне свечу. – У тебя много таких мячиков? – спросил у Вротеха.

– Десятка два. Зачем тебе?

– Вдруг они, – он кивнул на меня и женщину – мы так и стояли – рука в руке, – не смогут перейти Черту? Взорвем Башню – может, нарушим какие-либо связи в системе, поддерживающей непроходимое поле Черты?

– Взорвать?.. Да мы, вротех, в куски разнесем хазу Хозяина. Можно и еще шариками разжиться. Отдам взамен мерчанку. Хрен с ней. Ради такого дела… У ребят поспрашиваем, которые живыми останутся. Да мы такой фейерверк закатим!.. А ты, – Вротех тронул меня за локоть, – ты ребятенка береги. Чтоб живой остался. Бабу можешь замочить, когда родит, но ребятенка… Жалко ведь маленького. Он-то при чем?

Черту пересекли благополучно, не дожидаясь взрыва Башни и без помощи шариков, подаренных Вротехом. Мы даже не заметили, как это произошло. Шли, шли и остановились, увидев вдали огонек костра. А вдруг вовсе и не меня ждут там, у костра, ведь я не рассчитывал в кромешной тьме быстро отыскать моих друзей. «Тебя сейчас встретят кобольды, – услышал я голос Махишасуры. – Оставь им женщину, а сам иди к костру».

Женщина после его слов привалилась ко мне и обмякла. Я подхватил ее под мышки. И тотчас из кустов выскочили лохматые коренастые мужички. Глаза у них были, как у кошек, зеленые и светились в темноте. Один из них вырвал из моих рук женщину, другой бесцеремонно залез ко мне в карман, достал подаренные Вротехом шарики и сунул себе в рот. Затем они расстелили на траве плотную ткань, положили на нее женщину, поплевали на руки, похлопали себя по заросшим густой шерстью ляжкам и, подхватив импровизированные носилки, скрылись в кустах.

Все произошло так быстро, что я даже не успел возмутиться по поводу лазания в чужие карманы.

– Она хоть живая? – крикнул я в темноту. «Уснула, – голос Махишасуры. – Кобольды усыпляют людей, чтоб незаметно делать свое дело».

Пожав плечами, я пошел на мелькавший вдали огонек.

Яков бросился мне навстречу.

– Не верю! Не верю ни единому слову Черного! – воскликнул он, размахивая руками. – Валенком прикидывается «простой охотник»! Дурака вряд ли сюда пошлют.

Махишасура, как мне казалось, безучастно смотрел на бегающего по поляне лесного человечка. Лапоть соскочил с ноги Якова. Он пнул его и остановился передо мной.

– Молчи! – Он погрозил мне пальцем. Подбежал к Махишасуре и забрался на его спину. Снял с ноги второй лапоть и кинул его, наверное случайно попав в глаз тролля. – Молчи! – И поднял вверх указательный палец: – Он убедил тебя, уверяя, что собирает кровь для экспериментов. А если у него другие цели? Вдруг те емкости, что ты видел в так называемых больницах, нужны для консервированного мяса?

– Но это же… Чушь какая-то! – воскликнул я, представив гигантскую банку, на ободе которой лента пластика с целующейся парой обнаженных молодых людей. – Не может такого быть!

– Он – Охотник, как сам признался. – Яков соскочил на землю и вновь начал бегать по поляне. – А чем, позволь спросить, занимаются охотники?.. Кто для него люди? – Лесной человечек выдрал из бока Махишасуры клок шерсти, поднес ко рту и дунул. Шерстинки закрутились в воздухе, медленно оседая в пламя костра. – И нет ничего. – Он развел руки.

– А почему бы не попросить тролля разобраться в словах Черного: есть ли на самом деле планета Камос, пославшая на Землю убийц?

– Проверим, будь спокоен. – Яков успокоился. Отыскал лапти и обулся. – Если даже и существует цивилизация, затеявшая злое дело, то Черный хочет перетаскать человечество из-под носа у нее, пока Земля не подверглась нападению. Охотник играет здесь роль ворона, собравшегося выклевать глаз у еще не умершего, но обреченного на смерть существа.

– Говоришь так, будто досконально ознакомлен с планами Охотника. Да если Камос умеет управлять планетами…

– Дудки! – злорадно усмехнувшись, сказал Яков. – Дудки! – повторил он громче и сунул мне в ладонь кукиш, больно корябнув ногтем. Отбежал и вновь забрался на спину демона. – Ты не знаешь троллей! Они уже перехватывают информацию, адресованную Охотнику. Да десяток таких парней, как Пельдоиви, могут напрочь замусорить весь космос непроходимыми помехами. А если потребуется, то заполнят эфир ложными приказами. Хаос во Вселенной. Понимаешь?.. Тролли могут все.

Махишасура поднял голову и, пошевелив морщинистыми ушами, сказал, обращаясь к Якову:

– Мерцы активизировались. Один из них углубился в лес более чем на два километра. Черный еще не знает, что нужная ему женщина покинула пределы города, но делает попытки послать мерцев на ее поиски даже в наш мир. И еще: он послал запрос компаньонам, чтоб разрешили на месте переделать программу – внести изменения в связи с непредвиденными обстоятельствами.

– Слышал? – обратился ко мне Яков. – Черному позарез нужна смерть женщины, способной родить ребенка.

Честно говоря, я пока не был уверен, что Черный жаждет смерти женщины. Четких и ясных доказательств на сей счет у меня не было. И все же я понимал: все мои умозрительные конструкции рассыпаются под ударами логики Якова. Всего лишь один юридический вопрос – появление ребенка в столь страшных для жизни условиях, какие несет в себе город, – способен поставить на уши любую гуманную цивилизацию. И здесь будут совсем неубедительными слова о залетевшем не туда электрончике. Да и другое: ведь для экспериментов можно брать кровь животных, содержать их в вольерах и хорошо кормить. И они не станут устраивать кровавых побоищ. Слепки же преступников насилуют мерчанок. Правда, и мерчанки – слепки… Яков о чем-то разговаривал с Махишасурой на незнакомом языке. Демон, видимо, соглашался, кивая и поглядывая в мою сторону. А я думал о мерчанке-Вострецовой, о Вротехе, пожалевшем неродившегося дитятю, о городе Черного и вообще обо всем, что связано с Охотником, чьи замыслы так и остались для меня неразгаданными. Одно только меня тревожило: случай с мерчанкой-Вострецовой говорил о возможностях Черного влиять на жизнь мира бабы Ани – мой родной мир, только этим и можно объяснить столь странное стечение обстоятельств, позволившее Охотнику продемонстрировать мне свою дьявольскую силу.

Яков перестал шептаться с демоном. Слез с его спины, подошел к костру и подкинул сучьев.

– Ты на нас не серчай. Слышишь?.. Не серчай, говорю. – Он жестом пригласил меня сесть рядом. – Люди твоего мира заняты своими делами. Они и мысли не допускают, что кто-то может угрожать им из Космоса. Земля – островок в бездне пространства. Не надо забывать об этом. У тебя остается пуговка… Не хотелось бы тебя пугать, но будь всегда готов исчезнуть из своего мира. Черный силен. Вероятно, он не оставит тебя в покое. Ты слишком много знаешь о его делах…

– Пуговка! – вскрикнул я, вспомнив, как один из кобольдов залезал в мой карман за шариками Вротеха.

Она оказалась на месте. Но с нею я выудил из кармана зернышко, похожее на тыквенное, красного цвета.

– Что там у тебя? – Яков взял из моих рук зернышко, поднес ближе к огню и, вздохнув, протянул мне: – Подарок от кобольдов. Они любители всяких заморочек. Посади зернышко в горшок с землей и жди – вырастет папоротник и зацветет.

– Папоротник размножается спорами, – возразил я.

– Посади в горшок – убедишься в обратном.

– Интересно… – сказал я, пожимая плечами, и спрятал семечко в карман, к пуговице. Конечно, я знал много легенд, связанных с цветком папоротника, – может, и я увижу загадочный цветок. – Женщина… Надежно ли она спрятана? Ведь кобольды могут недооценить способности Черного.

– Кобольды? – Яков усмехнулся. – Надежный народ. Думаешь, зачем они тебе зернышко подарили?.. Они знали, что будешь сомневаться, и дали семечко, которое взойдет ростком и… через положенное время ты увидишь большой красный цветок: значит, женщина благополучно родила здорового ребенка. Пока папоротник будет цвести, будь спокоен – ребенок жив… Кобольды утверждают, вся жизнь на земле держится на цветущих папоротниках. Они берегут плантации как зеницу ока.

– А если цветок погибнет?

– Ты совсем не знаешь кобольдов. – Махишасура усмехнулся.

Небо со стороны города вдруг вспыхнуло зеленым огнем, и послышался грохот.

– Наверное, Хогерт и Вротех взорвали-таки Башню, – сказал я, поднимаясь. – Черному пришел конец.

– Сомнительно, что эту тварь можно уничтожить взрывом, – сказал Яков. – Но дьявольская машина, запрятанная в подвалах Башни, могла разрушиться.

– Я все думаю: почему Черный отпустил меня целым и невредимым? Ведь он мог приказать пауку убить меня.

– А почему женщина смогла беспрепятственно перейти Черту? – спросил Яков, игнорируя мой вопрос. – Потому что программа… Черта запрограммирована не выпускать жителей города и не впускать тех, кто живет в нашем мире, – троллей, демонов, гномов… Женщина не совсем житель города, потому что беременна. Охотник сказал, электрон не туда залетел. Поле, называемое Чертой, не рассчитано преграждать путь беременным женщинам и тебе – жителям другого мира. Это же так просто. К сожалению, мы не знаем сути и задач программы, по которой действует Черный. Видимо, она запрещает ему уничтожить тебя и разрешает мерцам покончить с женщиной: убить ее как обыкновенного жителя города. Но программу можно изменить…

– Черный до поры не смеет нарушать определенный программой план работы? Но откуда такие сведения? – удивился я.

– Поляков, честное слово, ты до обидного быстро забываешь о тролле. Тролль перехватил сообщение, в котором Черный просил компаньонов прислать новую программу, позволяющую пустить в ход какую-то дьявольскую машину, – не паука ли?.. Но Башня взорвана! Даже если машина и сохранилась, тролль через положенное время пошлет Черному подложный сигнал – якобы распоряжение компаньонов, – запрещающий использовать смертоносную технику и возвращаться домой. Но… всякое может случиться.

– Надо понимать, концерт, как говорится, окончен? – спросил я с долей сожаления. – Теперь наступит покой и тишина.

– Я сказал: всякое может быть. Конечно, Черный вряд ли осмелится нарушить приказ, пока не узнает, что компаньоны ни сном ни духом. И неизвестно, какую каверзу надумают совершить они, узнав, как мы их надули. Вероятнее всего, в арсенале их подлостей есть и такая, о которой мы не имеем ни малейшего представления. Они вложили в свою авантюру столько труда, что отказаться от задуманного не пожелают. Так что концерт, как ты говоришь, еще не закончен. Вопросы, вопросы… Но и мы не сидим сложа руки. Черный еще не долетел, вернее, не добрался до своей планеты. – Яков саркастически хмыкнул. – И вряд ли доберется, пока у нас есть такие парни, как Пельдоиви!.. А ты отправляйся домой, – внезапно сменив тему разговора, сказал он мне. – Махишасура отнесет тебя к Ладони.

– Я и без него знаю туда дорогу, – сказал я, удивившись столь быстрой смене настроения лесного человечка.

– Демон отнесет, – повторил он твердо, повернувшись к вспыхнувшему на поверхности глаза тролля изображению.

Честно говоря, мне уже порядком поднадоела история с превращениями, вселенскими покушениями на планеты. Кстати, я все еще не отбросил окончательно гипотезу о вставленных в мой мозг электродах.

– Где отыскать Милку? – спросил я, глядя на Якова, внимательно следящего за экраном монитора в глазу тролля, по которому ползли длинные ряды цифр.

– Сама тебя отыщет, – проворчал он. – Торопись. Ветер засвистел в сморщенных ушах демона, пулей рванувшегося сквозь облака.

На самом кончике указательного пальца Ладони сидел мой старый знакомый – гном; болтая ногами, расчесывал бороду большим деревянным гребнем. Рядом с гномом стоял бочонок и кружка с обручами.

– У тебя остается пуговица, – шепнул мне Махишасура. – Может, Черный откажется охотиться за тобой, но мало ли?.. В своем мире ты единственный, кому угрожает опасность.

– Чего вы там шушукаетесь? – хихикнул гном, продолжая чесать бороду. – Чем болтать, попробовали бы лучше пивка. Такого вы вряд ли пивали, ребята.

– Если не упекут в психушку, постараюсь заинтересовать делами Охотника компетентные органы… Надеюсь, мы еще встретимся с тобой, с Яковом?

Махишасура впервые за долгое время улыбнулся. Правда, его улыбка запросто могла бы до смерти перепугать не знавшего его – два ряда могучих клыков и острый, как кинжал, язык серебристого цвета, но эта улыбка тронула меня до слез. Не удержался и, словно чувствуя – вряд ли придется еще раз побывать в мире Якова, обхватил демона за мускулистую шею, пахнущую куриными испражнениями, и поцеловал сначала в одно морщинистое ухо, затем в другое.

Он смотрел на меня со слезами в желтовато-розовых глазах, немного помолчал, громко сглатывая темную слюну, и ударил лапой в камень. Обломанный коготь, похожий на миниатюрный турецкий ятаган, упал у моих ног.

– На память тебе, – прошептал Махишасура и… Вихрь крутанул песчинки, прошлогодние листья…

– Торопиться тебе надо. – Гном стоял рядом со мной.

Он нагнулся, поднял коготь, осмотрел его и, вздохнув, протянул мне:

– Хорошая вещь. Заболеешь – залей его водой и пей по глоточку три раза в день… А теперь ложись на завитушку и дуй к себе. Неровен час помешаешь троллям Космос слушать. Ложись, ложись… Вот так… Держи от меня подарок.

Гном поставил мне на живот бочонок и сунул в зубы кружку.

– Сам попробуешь и приятелей угостишь, – сказал он, стукнув кулаком по пробке. – Счастливо тебе. Глаза… Глаза-то зажмурь!..

– Стой! – услышал я вдруг женский голос. – Остановись, тебе говорят! – И шлепок.

Не открывая глаз, инстинктивно раскинул руки, пытаясь сохранить равновесие. Шлеп, шлеп, шлеп…

– Да слышу я, слышу, – знакомый мужской голос. Кто-то осторожно потянул кружку, и я, разжав зубы и открыв глаза, увидел Милку, вцепившуюся в стоящий на моем животе бочонок. Я узнал Жоркин голос и понял, что нахожусь в салоне остановившейся машины. Вздох облегчения непроизвольно вырвался из моей груди. Еремеева видеть не хотелось.

– Как ты? – спросила Милка. – Да помоги же, мерин!

Руки в клетчатых рукавах выхватили из Милкиных рук бочонок, кружку, еле державшуюся на побелевшем от напряжения мизинце. Я сел и, еще не понимая, что же такое произошло – почему в машине? – обалдело пялился на Жорку, который столь же обалдело разглядывал бочонок и кружку.

– Видал, какой мордоворот? – хохотнула Милка, прижимаясь щекой к моему плечу.

Жорка обидчиво поджал губы.

– Вчера на коленках ползала, а сейчас… – сказал он.

Встряхнув жбан, он вцепился в деревянную пробку. Вытянул ее и кинул на сиденье. Понюхал, сунув нос в отверстие.

– Ты прости, что я тебе адрес… подсунула. Шутка у меня такая была. Познакомлюсь с кем-нибудь и, когда надоест, адрес ему – мол, заходи на рюмку вина. Он, конечно, с цветами или с бутылкой припрется, а ему скажут, что Вострецова давно умерла… А я еще наплету перед этим, дескать, покойница, выхожу иногда и так далее. Мы с Вострецовой здорово похожи… Хохма!

– Особенно для родителей Вострецовой, – сказал я, укоризненно глянув в родные Милкины глаза.

– Да ладно, ладно. Понимаю, дурой была. Молодые елки видны из окошка машины – хорошо-то как!

– Можно подумать, умной стала! – сказал Жорка, наливая из бочонка в кружку. – Оттуда, что ль? – спросил он, глядя на меня через зеркало заднего вида. – Можно глоток?

– Спросил бы сначала! Может, отрава. Расхозяйничался!

Милка привстала, постучала костяшками пальцев по бочонку, понюхала.

– Пусть попробует, – успокоил я, подмигнув им обоим. – И нам дай. Глотка пересохла. И не собачьтесь вы.

– Жорик – молодец. Выручил. – Милка погладила йога по спине. Повернулась ко мне: – В психушку тебя хотели наладить. Еремеев, сволочь порядочная, говорит мне: «Лечить, – дескать, – надо Полякова. В крови гадость обнаружена». А я слыхала: врач сказал, когда тебя обследовал, что все нормально. Пенсне раз десять снимал и надевал. Старенький дедушка. Плечами дергал, кашлял и все глаз твой разглядывал. Чуть не выковырнул. Вон он у тебя и сейчас еще красный… А в Борино машина дожидалась с черными занавесками. Человек десять из Ленинграда приехали – начальство «Посоха»… Еремеев: «Через два дня не проснется, – это он про тебя, – в госпиталь надо». Я к Жорке. Он машину у отца взял и сюда. Еремееву дал по тыкве, три таблетки люминала ему в глотку затолкал.

Я незаметно сунул коготь Махишасуры, красное семечко и пуговицу-диск в карман.

– Черемухой пахнет, – сказал Жорка, причмокнув губами, и протянул мне кружку. – Глотни, старик.

Жидкость в кружке черная, пахучая… Черемуховый привкус ударил по мозгам дурманом. Я, воровато глянув на йога, погладил Милкино бедро.

– Йог, у тебя альбуцид есть? – спросила Милка, поймав мою руку. Сжала легонько. Глаза бархатные.

Взяла из моих рук кружку, отпила и блаженно прикрыла глаза.

– У меня не аптека, – проворчал Жорка, затыкая бочонок.

– Не груби… Включай движок и дави на всю железку.

Милка сунула кружку в рюкзак.

– Соскучилась по тебе, – прошептала она мне па ухо. – С матерью по телефону разговаривала… Сказала, с мужем приеду. Как, думаю, отреагирует? – Повернулась к Жорке и ткнула его пальцем в спину: – На всю железку дави! Оглох? – И, словно устыдившись, приподнялась и чмокнула йога в побагровевшую шею: – Жорик, придешь к нам на свадьбу?

– Если позовете.

– Какая ж свадьба без тебя, – сказал я, не придав значения вылетевшим словам, словно они касались не меня, а кого-то другого. Милка предложила игру, а я ее поддержал – вот и все.

– Правда?.. Ты согласен? – Она смотрела на меня глаза в глаза. – Ну? Говори: согласен?

Милка отодвинулась от меня. Кокетливо повела плечиком. Мельком глянул в глубокий вырез маечки… Господи! Свадьба так свадьба!.. Это потом, когда у подъезда меня будет ждать такси, чтоб ехать за Милкой, ожидающей в подвенечном платье, я буду плакаться, уткнувшись в Жоркино плечо, прощаясь с холостяцкой жизнью, а сейчас:

– Приезжаем в Питер и несем заявление. Паспорт при тебе?

– Паспорт не проблема. Жорка будет свидетелем. Пойдешь в свидетели, мерин? – Она вновь ткнула Жорку пальцем.

Йог огрызнулся. Милка хотела ответить очередной грубостью, но лишь махнула рукой, повалилась на бок и положила голову мне на колени. Сунула ладонь под щеку, устроилась поудобнее.

– Угомонилась, – сказал Жорка, поправляя зеркало заднего вида, нацеливая его на меня. – Трое суток хлопотала как заведенная. У приятеля меня отыскала. Сопли до колен: «Жоренька, миленький, Полякова в психушку хотят забрать, сволочи». Пять сотенных бумажек мне предлагала… Ты забери у нее деньги от греха… Чего делать собираешься?

– Толковых спецов искать. Дело, как я понимаю, серьезное. Как бы то ни было, а надо разобраться в этой чертовщине.

– Милка рассказывала. Пока в Борино ехали, трещала как сто сорок… Да и бочонок с кружкой черт-те откуда взялся… Не советую тебе распространяться о своих приключениях. Молчи, пока не обдумаешь все хорошо… Ангелы, русалки, эльфы – молчи. Загребут, как Стоценко и бабу Аню. Сам прикинь, кто поверит?

– А ты подтвердишь? Бочонок-то сам видел. У меня и пуговица-диск есть, и еще кое-что в запасе.

– На работу устраиваюсь… Не хочу, чтоб и меня нарядили в белую рубаху с длинными рукавами. Я свое отдурачил. Семью пора заводить.

– Странно ты рассуждаешь, – сказал я. – Речь идет о неизвестной науке форме гипноза. И потом: чего боишься ты?

– Ладно, ладно. Меня не впутывай. Сколько можно шеболду околачивать… Мне должность хорошую обещали дать, а я… Нет. Сам разбирайся. На мой век хватит кислороду… Только перво-наперво женись. От жены разрешение требуется, чтоб тебя на излечение отправить, – я узнавал.

Вскоре мы с Милкой поженились. Жорка подарил нам на свадьбу медного Будду. Того самого, что показывала мне баба Аня, ведя по тропе Стоценко, и которого потом отыскала и перепрятала Милка. Медная статуэтка напоминала мне дом лесника, ночи, проведенные с любимой женщиной, которая, кстати сказать, в день свадьбы была уже на втором месяце беременности.

Первую неделю брачного месяца – мы поселились у Милкиных родителей – я никак не мог войти в колею супружеской жизни. Привыкший быть хозяином самому себе, вдруг попал в сеть запретов: выключай свет, не держи долго открытым холодильник, не ходи по паласу в носках, не сворачивай в трубочку тюбик зубной пасты, не… Милка посоветовала не обращать внимания на воркотню тещи. Тесть, когда выдавалась удобная минутка, тащил на кухню и чуть ли не насильно пытался заставить меня выпить водки, настоянной на ягодах шиповника, причем сам пить отказывался – язва.

В эти многотрудные для меня дни однажды вечером в квартиру позвонили – представители «Посоха» пришли меня проведать. Пожилой мужчина в старомодном пенсне и с чемоданчиком в руках, Еремеев и жгучая брюнетка лет сорока. Где-то видел ее. Наверное, в отделе, ведающем связями с зарубежьем, – второе лицо после председателя. Да, это была она.

Тещи, к счастью, дома в тот вечер не оказалось. Пригласил нежданных гостей в нашу с Милкой комнату.

– Баранов Вячеслав Михайлович, – представил Еремеев мужчину в пенсне. – Доктор наук, профессор…

– Давай без обиняков: с чем пожаловали? – перебил я.

– Не кипятись. – Еремеев поправил темный галстук.

«Вырядился», – подумал я, разглядывая бывшего приятеля, явившегося ко мне отутюженным, выбритым. Впервые видел его таким франтом.

– Пусть Вячеслав Михайлович обследует тебя. И не смотри как на врагов. Расскажи о русалках, леших.

– Вы, как мне сообщили, сами хотели побеседовать с грамотным специалистом, – вступила в разговор брюнетка. – Кроме того, рассчитаетесь с «Посохом». Надо же закрыть командировку, чтобы можно было заплатить вам. – Она эффектно изогнула бровь и улыбнулась.

«Что касается осмотра, – подумал я, – почему бы и не довериться „грамотному специалисту“ – Баранову?»

– До пояса, молодой человек, только до пояса, пожалуйста.

Доктор оживился. Достал из чемоданчика молоточек с блестящей рукоятью, какие-то темные цилиндры, шарики и попросил лечь на тахту.

Несколько минут ощупывал меня, катал по спине шарики, стучал пальцами и молоточком по костям головы, туловища. Долго разглядывал зрачки, приставив к моему глазу черную гофрированную трубку.

– Спите хорошо? – спросил он, пряча свои причиндалы в чемоданчик. – Головные боли, недомогание?

– Все в порядке, доктор, – усмехнулся я. – Норма.

– Говорят, что вам, – доктор нарисовал в воздухе руками шар, – всякая чертовщина мерещится.

– Чего молчишь? – Еремеев, казалось, смотрел на меня с издевкой. – Русалки, гномы… Рассказывай.

– Думаю, доктор пришел не для того, чтоб послушать о содержании моих снов, – сказал я, сделав недоуменное лицо.

– Сны? – переспросил Вячеслав Михайлович, протирая пенсне несвежим носовым платком. – Хотелось бы узнать, что вам снится.

– Вчера, например, кооперативная квартира, – на полном серьезе сказал я. – Позавчера… Дай Бог памяти – нет, не хочется рассказывать.

– Домовые? Черти?.. Не стесняйтесь, – добродушно улыбнувшись, подбодрил меня доктор и начал сморкаться в платок. – Поверьте, очень интересно.

– Хорошо, – согласился я, продолжая игру, придуманную по ходу действия нашей беседы. – Вижу, как председатель «Посоха» вызывает меня и, открыв сейф, вручает сберкнижку на предъявителя. А сам благодарит, благодарит. Открываю книжку и… просыпаюсь. Обидно – не успел рассмотреть сумму.

– Издевается, – вскрикнул Еремеев, показывая на меня пальцем. – Ему хотят, как лучше… Поляков, полежишь в госпитале, успокоишься. Пансионат… С такими вещами не шутят!

– Вполне здоровый сон. – Доктор пожал худыми плечами. – Его, – кивнул на меня, – хоть завтра можно на уборку картофеля в колхоз. А вы, только не серчайте, – Вячеслав Михайлович повернулся к Еремееву, – загляните ко мне, скажем, завтра. Ведь Поляков именно вам рассказывал про нечистую силу? Верно?.. Вот и расскажете мне, что он вам поведал. И подробно. Я коллегу приглашу.

Брюнетка посмотрела на меня, на Еремеева, хлопнула ладонью по столу:

– Отчет о командировке предоставьте письменно, Поляков. Кооперативную квартиру, гонорар, думаю, получите без задержки. Вопросы есть?

– Напрасно, приятель. – Еремеев сделал кислое лицо. – Не понимаешь ты серьезности… А вы? – Он глянул на доктора. – Вы куда смотрите? Он же не в себе.

– А ты все же зайди к Вячеславу Михайловичу. И расскажи. – Я заговорщицки подмигнул доктору. – Может, я просто запамятовал. А ты хорошо помнишь. Верно?.. Это не больно. Поживешь в пансионате, отдохнешь.

Милка довольно бесцеремонно разглядывала брюнетку. Заметив мой осуждающий взгляд, отошла от окна и, разгадав правила моей игры, погладила Еремеева по голове.

– Он и мне рассказывал, – сказала она, притворно нахмурившись. – Я тоже схожу к доктору. Вместе будем уточнять детали снов.

– Да вы что?! – взъерепенился Еремеев, отстраняясь от Милки. Глаза округлились, заблестели. – За кого меня принимаете? – Продолжая таращить глаза, махнул рукой и пошел к двери.

Доктор вышел следом. Брюнетка понимающе кивнула, глядя на меня, и нахмурилась:

– Ситуация, согласитесь, странная… Вы передавали Еремееву бумаги Архелаи? – спросила она.

Я наморщил лоб, будто припоминая. Закатил глаза к потолку.

– Какие-то записи, письма, может, рецепты… Передавал.

– Надо было составить опись, – укоризненно глянув на меня, сказала брюнетка. – Не нравится мне ваш коллега. Уж не намеренно ли он пытается представить вас умалишенным?.. Скажите, мог он подговорить Стоценко?

– Подговорить? – удивился я. – Очень сомнительно.

– Однако факты говорят об обратном. Ведь доктора считают его нормальным… Стоценко доказывает, что был ангелом, разговаривал с лешими, видел русалок, какого-то Черного. Симулирует?.. Если они похитили даже десяток писем… Они стоят дорого. Чрезвычайно дорого… Олигофреничка-то ваша – нет ее. Пропала.

– Наверное, уехала, сбежала от позора. Слыхали историю с фотографиями? – спросил я.

– «Посох» занимается этим делом… Архелая в пансионате. Старушка призналась, что усыпила вас, дав травного настоя, способствующего появлению «прозрачных» снов. Состав не назвала. А будить не разрешала. Сказала: придет время – сам проснется. С ней проще. Она смеялась над рассказами Стоценко. Интересная бабушка. Доктора так и не смогли определить ее возраст.

– Вы бы поторопились с квартирой для него, – встряла Милка.

– Будет квартира. Будет… И скоро. Только вот уговорите своего любимого, чтоб старательство не бросал. Мы его на заграницу ориентировать решили. Хотите путешествовать? – Брюнетка тронула Милку за локоток и, не дожидаясь ответа, шагнула к двери. – Загляните на неделе в отдел, – сказала она мне и, попрощавшись, ушла, оставив дверь открытой.

Послышался злой голос Еремеева. «Это не смешно! Вы обязаны его обследовать!» – кричал он. «Но не могу же я силой затолкать его в лечебницу», – слышался голос доктора. Брюнетка что-то сказала, и они, громко топоча, стали спускаться вниз по лестнице.

Тесть запер входную дверь и увлек меня на кухню. Милка за нами.

– Самое время водочки выпить… Грамм пятьдесят. – Тесть сунулся в холодильник. – Пользительная вещь!

– Только с вами, – сказал я, научившись отказываться от выпивки, не обижая хозяина квартиры.

– Если бы не язва! – Он вздохнул, доставая бутылку.

– Да хватит тебе! – воскликнула Милка. – Надоело! Скажи, что бросил. – Она повернулась ко мне: – Как ты переехал, ни капельки не принимает. Мать свечку в церкви поставила.

– «Свечку», – передразнил отец, убирая бутылку в холодильник. Достал банку с огурцами. – Раскудахталась!.. Чего чернявая от тебя хочет? – спросил у меня, хрупая вынутым из банки огурчиком. – Профсоюзная деятельница?

– Уверяла, что русалок и леших в природе не существует. – Я обнял Милку.

– Леших?.. Не знаю. – Тесть протянул нам по огурцу. – А вот домового видел. – Он положил недоеденный огурец на подоконник. – Ma-аленький такой, – растопырил пальцы и опустил руку. – На женщину похож: в платке, юбка длинная.

Милка толкнула меня локотком и потащила с кухни.

– Это ты маме расскажи, – сказала она, остановившись в дверях. – Ты ведь года два тому назад цветы рвал с пододеяльника. Забыл?.. И чего ты ночью по холодильнику шаришь! Чего ты ее нюхаешь? Бросил, так и не нюхай. Домовой ему привиделся.

– Нет, серьезно, Люд… Прямо вот здесь, у холодильника, маленький такой. Как, говорю, звать? «Стеша», – отвечает. А у меня аж в голове зазвенело. Отчего у домового имя женское?

Мы с Милкой переглянулись.

– Язык у тебя зазвенел. – Она захлопнула дверь.

Дня через два я зашел к брюнетке и подписал необходимые бумаги. Пока меня больше не трогают».