Третий рейх. Дни войны. 1939-1945

«Ни жалости, ни сострадания!»

На въезде в Ковно (Каунас, Литва) 27 июня 1941 г. кадровый офицер подполковник Лотар фон Бишофсхаузен заметил гогочущую толпу — мужчин, женщин и детей, собравшихся у бензозаправочной станции около дороги. Желая узнать, что произошло, он остановился. Бишофсхаузен, чья грудь была увешана медалями и чья жизнь прошла в армии, явно не принадлежал к числу либералов, одержимых гуманистическими идеями. Тем не менее он был потрясен увиденным:

Ко-кто из женщин, как отметил Лотар фон Бишофсхаузен, поднимали своих детей повыше, чтобы те могли видеть происходящее. Позже, Бишофсхаузену сообщил один офицер-штабист, что подобные акты самоуправства вплоть до убийств являли собой пример стихийных расправ «с предателями и пособниками только что рухнувшего советского оккупационного режима». В действительности же, по свидетельствам многочисленных очевидцев, все до одной жертвы были евреями. Одному немецкому фотографу удалось запечатлеть акт такой расправы на пленку. Какой-то эсэсовец попытался засветить пленку, но фотограф помахал у него перед носом удостоверением офицера, и тот отстал.

Бишофсхаузен сообщил о бесчеловечном акте вышестоящему начальству. И хотя было точно известно, что сотрудники службы безопасности СС уже находились в этих местах еще с 24 июня 1941 г. и не составляло труда установить, что именно они спровоцировали зверский самосуд, командование вермахта предпочитало не вмешиваться, заявив, что, дескать, подобные происшествия — внутреннее дело самих литовцев[388].

То, чему стал свидетелем Лотар фон Бишофсхаузен, на самом деле не являлось «примером стихийных расправ». Как только немецкие войска вошли на территорию Советского Союза, все четыре созданные Гейдрихом эйнзатцгруппы и подчиненные им эйнзатцкоманды, а также полицейские батальоны приступили к выполнению соответствующих приказов об истреблении всех потенциальных и явных противников оккупационного режима, коммунистов, партийных функционеров, политруков Красной Армии и евреев с целью воспрепятствования возникновению в будущем любых очагов сопротивления со стороны «евреев и большевиков». Первоначально убийства перекладывались на плечи местных жителей, в которых нацисты видели активных борцов против их коммунистических и еврейских угнетателей[389]. В отчете, составленном в середине октября 1941 г., командир эйнзатцгруппы «А» Вальтер Шталекер ссылался на инструкцию Гейдриха о стимулировании у представителей местного населения «воли к самоочищению», или, другими словами, антисемитских погромов, которым отводилась роль естественной реакции патриотически настроенных литовцев. Подчеркивалась важность «создания для потомства объективно доказуемых прецедентов того, что освобожденное население приняло самые жесткие меры против большевистско-еврейского врага, причем исключительно по своей инициативе, без какого бы то ни было вмешательства со стороны немецких оккупационных властей». «Однако вначале было довольно сложно организовать широкомасштабные погромы», — сообщал далее Шталекер, но в конце концов местный руководитель антибольшевистского подполья «без видимого вмешательства со стороны германских оккупационных властей» уничтожил более 1500 евреев в ночь с 25 на 26 июня 1941 г. и еще 2300 в течение следующей ночи; кроме того, его группой было сожжено 60 домов, где проживали евреи и несколько синагог. «Части вермахта, — Шталекер, — были соответствующим образом проинформированы и проявили полное понимание проведенных акций»[390].

Подобные погромы имели место во многих областях в течение первых нескольких дней немецкой оккупации. Антисемитизм в бывших республиках Прибалтики подпитывался опытом советской оккупации с весны 1940 г., когда начались преследования всех представителей местных националистических кругов, лиц дворянского происхождения. Все они были подвергнуты аресту, высылке, многие из них расстреляны. Сталин всячески поощрял привлечение представителей русских и еврейских меньшинств к созданию советских республик в Латвии, Литве и Эстонии, и две трети Центрального Комитета Коммунистической партии Латвии были либо русскими, либо евреями, хотя, будучи коммунистами, они, разумеется, отказались от своих этнических корней или религиозных убеждений в пользу светского пролетарского интернационализма большевиков. Нацисты же, в свою очередь, расценивали прибалтийские народы не как неполноценных славян, а как потенциально ассимилируемых до уровня германской «расы господ» индивидуумов. Но все же лишь незначительное меньшинство лиц, настроенных крайне националистически, вымещало накапливавшуюся за период советской оккупации неприкрытую ненависть к коммунизму на местном еврейском населении[391]. Эйнзатцгруппе «А», например, пришлось в Риге для уничтожения 400 евреев привлекать не местное население, а вспомогательную полицию. Судя по всему, подобным же образом обстояло дело и в других областях, таких как Митава, где, как сообщалось, местное еврейское население численностью в 1550 человек «совершенно игнорируется латышами». Наконец, в Эстонии, где еврейская диаспора была крохотной в сравнении с другими регионами — всего-то 4500 человек, — ни о какой ненависти к ним, тем более о самоуправном геноциде говорить не приходилось, что обеспечило возможность бегства большинству евреев[392]. Пока немецкие войска добирались до Эстонии, эйнзатцгруппы СС, оказавшись на территории Латвии и Литвы, не полагаясь на волю местного населения, устраняли евреев сами. В литовском приграничном городке Гарсден, где немецкие войска столкнулись с ожесточенным сопротивлением частей Красной Армии, зачисткой города занималась немецкая пограничная полиция Мемеля, арестовавшая 600—700 евреев. Действуя в соответствии с приказом шефа гестапо восточно-прусского Тильзита Ганса Иоахима Бёме, служащие пограничной полиции отконвоировали 200 мужчин-евреев и одну еврейку (жену политрука Красной Армии) на близлежащее поле, заставили их вырыть для себя могилы, а затем в полдень 24 июня 1941 г. расстреляли их. Среди жертв оказался и 12-летний мальчик. Отныне группа Бёме (или эйнзатцгруппа «Тильзит») продвигалась на восток и по пути уничтожила к 18 июля 1941 г. свыше 3000 гражданских лиц[393].

30 июня 1941 г. в группу прибыли Гиммлер и Гейдрих. Оба остались довольны — Бёме и его подчиненные прекрасно справлялись с возложенным на них. Немцы обращались со всеми евреями-мужчинами как с коммунистами, партизанами, саботажниками, грабителями, представителями местной интеллигенции или как с просто «подозрительными элементами» и действовали соответственно. Антисемитизм подталкивал солдат и офицеров регулярных частей вермахта расстреливать захваченных в плен солдат-евреев, а не возиться с ними, отправляя в тыловые лагеря. «Здесь, где раньше было то, что называли Литвой, — писал рядовой солдат Альберт Нойхаус из Мюнстера, 1909 г. рождения и поэтому чуть старше среднестатического немецкого солдата, 25 июня 1941 г., — сплошное засилье евреев, так что пощады от нас им ждать нечего»[394]. Смесь идеологически предвзятого антисемитизма и попыток дать обоснование с точки зрения военной необходимости и безопасности сквозят в письме родителям немецкого солдата 6 июля 1941 г., попавшего в город Тарнополь в восточной Галиции. Описав эпизод с обнаружением изуродованных до неузнаваемости тел немецких солдат, побывавших в плену у красноармейцев, автор письма продолжает:

Разумеется, ни один из захваченных евреев не имел отношения к злодеяниям, однако, несмотря на это, в целом было уничтожено приблизительно 5000 евреев города, включая небольшое количество женщин и детей[396].

В конце июня и в течение первых недель июля эйнзатцко-манды СС могли похвастаться постоянно увеличивавшимися цифрами убитых евреев на оккупированных восточных территориях, чему в немалой степени способствовали частые визиты Гиммлера и Гейдриха на участки, где проводились бесчеловечные акции. Теперь уже командование силами СС спускало своим подчиненным определенные «нормы выработки». В Вильнюсе к концу июля было убито от 5 до 10 тысяч евреев. Большинство из них группами по 12 человек выстраивали на краю противотанкового рва, ранее вырытого русскими, заставляли всех задрать рубашки и завязать их на голове, чтобы не видеть направленных на них стволов пулеметов, а после этого расстреливали. В середине июля 3 подразделения службы безопасности СС в Риге при поддержке местной вспомогательной полиции уничтожили в лесу за городом еще 2000 евреев, одновременно с этим в других населенных пунктах Латвии были казнены тысячи евреев. По мере роста частоты этих зверств немцы стали пренебрегать сопутствующими массовым казням формальностями, которых придерживались ранее[397]. Уже 27 июня 1941 г. солдаты нескольких частей под общим командованием 221-й дивизии безопасности согнали более 500 евреев в здание синагоги в Белостоке и заживо сожгли их, а армейские части в это время взрывали близлежащие здания, чтобы остановить распространение огня. Евреев арестовывали прямо на улицах. Поджигали им бороды, заставляли плясать, а потом расстреливали. Погибло самое малое 2000 евреев. Вскоре после этого, немецкий полицейский батальон вошел в еврейский квартал, вернее, в то, что от него осталось, и вывез 20 грузовиков награбленного имущества. Гиммлер и Гейдрих прибыли в Белосток в начале июля 1941 г. и, как рассказывают, досадовали, что, дескать, невзирая на эти убийства, сделано до постыдного мало для противостояния еврейской угрозе. И тут же были подвергнуты аресту свыше 1000 мужчин-евреев призывного возраста, вывезены за город и также расстреляны[398].

И хотя эйнзатцгруппа бодро информировала вышестоящее начальство о том, что, дескать, стремилась «ликвидировать все еврейско-большевистские руководящие кадры» в районе, было уничтожено все взрослое еврейское население мужского пола без разбору[399]. Немецкое вторжение в 1941 г. ошарашило не только Сталина, но и евреев, и у большинства просто не было ни времени, ни возможности вовремя эвакуироваться, за исключением ряда функционеров ВКП(б). У многих были свежи в памяти события, связанные с немецкой оккупацией Первой мировой войны, когда ни о каком антисемитизме со стороны немцев и говорить не приходилось. Зато они помнили недавние факты подавления Советами еврейских культурных учреждений, конфискации ими частной собственности, они помнили и антирелигиозные кампании, вынудившие их перестать носить традиционную одежду и прекратить праздновать Шабат[400]. Один немецкий солдат рассказывал, что его часть, когда они входили на территорию восточной Польши, с радостью приветствовали не только местные жители — поляки, но и евреи, угощавшие их молоком, маслом и яйцами. По-видимому, продолжал солдат, они «еще не поняли, что пробил их смертный час»[401]. Но вскоре положение изменилось. Слухи об устроенной немцами резне распространились быстро, и с приближением немецких частей началось массовое бегство еврейского населения. Однако наступление немцев продвигалось настолько быстро, что нередко беженцев настигали, и тогда за дело брались эйнзатцкоманды СС[402]. Однако согласно донесению 6-й эйнзатцкоманды СС, действовавшей в составе эйзатцгруппы С, от 12 сентября 1941 г. отмечалось, что 90% или даже 100% еврейского населения многих украинских городов удалось сбежать. «Таким образом, изгнание сотен тысяч евреев, — далее утвержалось в донесении, — согласно полученным нами данным — в большинстве случаев за Урал — ничего нам не стоило и представляет собой значительный вклад в решение еврейского вопроса в Европе»[403].

Феликс Ландау, 30-летний уроженец Австрии, по профессии столяр-краснодеревщик, в начале июля 1941 г. находился в районе Львова. Ландау вступил в ряды СС еще в апреле 1934 г. и принимал участие в убийстве канцлера Австрийской республики Дольфуса в 1934 г.[404] Будучи фанатиком-нацистом и ярым антисемитом, Ландау добровольно поступил на службу в эйнзатц-группу СС и в составе одной из эйнзатцкоманд прибыл во Львов вслед за наступавшими армиями вермахта 2 июля 1941 г. Ландау вел дневник, куда аккуратно записывал продвижение своей части. Немецкие войска, входящие во Львов, как он утверждает, обнаружили искалеченные тела украинских националистов, тайно убитых сотрудниками НКВД после предпринятой ими попытки вооруженного восстания, а также тела захваченных в плен Советами немецких парашютистов[405]. Действительно, из Львова, как и из некоторых других городов Западной Украины, незадолго перед вторжением немцев сотрудники НКВД пытались вывезти содержавшиеся в тюрьмах «контрреволюционные элементы», а если вывезти их было уже невозможно, люди расстреливались. Среди убитых было много немецких военнопленных. Было видно, что многих из жертв забили до смерти, после чего кое-как забросали трупы землей. После проведенной эксгумации выяснилось, что у некоторых были переломаны кости, выколоты глаза и отрезаны гениталии. В то же время можно допустить, что заключенные могли стать не только объектом зверств НКВД, их тела могли обглодать крысы или бродячие собаки. К тому же имеются достоверные данные, что украинские националисты сами прибивали гвоздями тела к тюремной стене, отрезали конечности и гениталии, чтобы таким образом создать впечатление о злодеяниях красных[406]. Обнаружение изувеченных тел вызвало в частях вермахта, СС и среди украинских националистов настоящий фурор, способствуя невиданной эскалации насилия. «Вскоре после нашего прибытия, — пишет Ландау, — нами были расстреляны первые евреи». Судя по всему, Ландау не был в большом восторге от проведенной акции. «Я вообще против того, чтобы расстреливали безоружных, пусть даже и евреев. Другое дело — честный открытый бой». Однако 3 июля 1941 г. его подразделение расстреляло еще 500 евреев, а 5 июля 1941 г. 300 поляков и евреев[407].

Вскоре после прибытия в город в подразделение, где служил Ландау, сообщили, что местные украинцы и солдаты вермахта захватили 800 евреев и притащили их к бывшей цитадели НКВД, пытаясь возложить на них ответственность за тюремную резню. По пути к зданию тюрьмы Ландау видел, как

Ландау считал подобные акты насилия «совершенно объяснимыми», принимая во внимание уже виденное. Ненависть украинцев к евреям питалась религиозными предрассудками, а также и тем, что многие евреи работали на польских помещиков, также ненавистных украинцам. Это нашло выражение в поддержке рекрутированной из оголтелых антисемитов и крайних националистов отрядов украинской милиции, направившихся в восточную Галицию вместе с продвигавшимися частями армии вторжения немцев. И вот ни в чем не повинных евреев с легкостью обвинили в якобы организованной ими резне заключенных и военнопленных, ответственность за которую нес НКВД. В городе Борислав один немецкий генерал при виде трупов молодых людей, убитых в тюрьме НКВД и выложенных для всеобщего обозрения на городской площади, пришел в ярость и дал толпе сутки на расправу с местными евреями. Евреев силой приволокли на площадь, заставили обмыть трупы, потом заставили их плясать и забили до смерти свинцовыми трубами, топорами, молотками и всем, что под руку попадало[409]. В общей сложности за первые недели после вторжения немцев во Львове погибло 7000 евреев. В расправе над представителями еврейского населения самое активное участие принимали украинские националисты, так, в конце июня 1941 г. от их рук погибло 2000 евреев. И все же перечисленные акции не носили систематического, планомерного характера. Дело в том, что лишь относительно небольшое число украинцев представляли собой фанатичных националистов, готовых до конца жизни мстить Советам за годы притеснения и голодомора начала 30-х гг. Эйнзатцгруппа «Ц» вынуждена была констатировать, что «все наши осторожные попытки инициировать еврейские погромы не нашли должного понимания среди населения, на которое мы рассчитывали... Ярко выраженный антисемитизм на расовой или духовной основе все же чужд широким массам населения»[410].

Из Львова подразделение Ландау было переброшено в Краков, где расстрелы возобновились. И когда Ландау отвел в лес подлежавших расстрелу 23 евреев, часть из которых были беженцами из Вены, включая двух женщин, и заставил их рыть для себя могилы, он спросил себя: «Интересно, а о чем они сейчас думают? Что за мысли у них в голове? Мне кажется, каждый из них питает крохотную надежду, что все-таки уцелеет». Рыть могилы пришлось тремя группами — не хватало лопат. «Странно, но меня происходящее ничуть не трогает. Ни жалости, ни сострадания», — записал он[411]. Когда могилы наконец были вырыты, жертвам было приказано повернуться. «Шестерым из них приказали расстрелять остальных. Все происходило так: три пули в сердце, три в голову. Я выбрал в сердце. Прогремели выстрелы, брызнул мозг. Две пули в голову — это чересчур. Едва не снесли ее»[412]. После участия в экзекуциях Ландау перевели на должность ответственного за отправку евреев на принудительные работы. Ему, правда, пришлось 22 человека пристрелить якобы за неповиновение, как он сообщает в своем дневнике, но после этого все шло как по маслу[413]. Если не считать безучастно-отстраненых описаний массовых убийств, большая часть дневника Ландау посвящена треволнениям по поводу его подружки, 20-летней машинистки, с которой он познакомился в Радоме. К концу года он проживал с ней в большой вилле, где уполномочил художника и писателя, по происхождению еврея, Бруно Шульца, работы которого ему очень нравились, расписать одну из стен виллы. Это отсрочило гибель художника — Шульц вскоре погиб от пули соперника Ландау, также служащего в местных СС. Если бы Ландау испытывал раскаяние, он ни за что бы не стал писать об этом.

Массовые убийства и погромы нередко проходили при большом скоплении народа, эти события не только передавались из уст в уста, но и запечатлевались на фотопленку. Солдаты вермахта и СС бережно хранили снимки казней и расстрелов в своих бумажниках и отсылали домой семьям, друзьям или привозили с собой в Германию, если им посчастливилось выжить и получить отпуск. Множество снимков подобного содержания было обнаружено на телах немецких солдат или же в карманах попавших в русский плен. Солдаты считали, что эти фотоснимки служат доказательством того, как германское правосудие применялось к варварам и недочеловекам. Судя по всему, евреи одним своим видом и образом жизни подтверждали все, что они прочли в антисемитских газетенках Юлиуса Штрейхера типа «Дер Штюрмер», в которых на каждой странице немцев убеждали, что в Восточной Европе они увидят лишь «грязные норы, кишащие отвратительными паразитами», «разложение и упадок» да еще «бесчисленные стада омерзительных в своей сути евреев»[414]. На южном участке фронта генерал-фельдмаршал Герд фон Рунштедт несколько раз оказывался в городских кварталах, которые он без излишней деликатности охарактеризовал как «грязные еврейские норы». «Все здесь находится в состоянии ужасающего упадка», — писал генерал Готгард Хейнрици жене 11 июля 1941 г. «Мы приспосабливаемся к достижениям большевистской культуры. Мебель неописуемо примитивна. Жить приходится главным образом среди голых стен. Звезда Давида преследует нас повсюду — даже на одеялах». То, что Хейнрици смешал в одну кучу нечистоплотность, большевизм и звезду Давида, ничуть не удивляет. Такая точка зрения превалировала среди офицерского и рядового состава, участвующих в восточной кампании.

16 июля 1941 г. в беседе с Герингом, Ламмерсом, Розенбергом и Кейтелем Гитлер объявил о необходимости «расстреливать всех, кто даже взглянет на нас искоса». По его словам, это было необходимо ради умиротворения занятых нами территорий[415]. «Все необходимые меры — расстрелы, выселения и т.д. — мы, несмотря на это, осуществляем и можем осуществлять... Русские в настоящее время отдали приказ о партизанской войне в нашем тылу. Эта партизанская война имеет и свои преимущества: она дает нам возможность истреблять все, что восстает против нас». В первую очередь, по мнению Гитлера, врагами Германии были и оставались евреи, причем не только в России, но и в остальной части Европы и всего мира. На следующий день он выпустил два новых декрета для администрации только что завоеванных восточных территорий, предоставив Гиммлеру полный контроль над «мерами безопасности», включая, хоть это и не было заявлено вслух, устранение угрозы «еврейско-большевистской подрывной деятельности». Гиммлер расценил это как избавление от всех евреев, населявших упомянутые восточные области путем расстрелов или же помещения их в гетто. Согласно его точке зрения это проложило бы путь к дальнейшему воплощению в жизнь его честолюбивых планов относительно расового переустройства Восточной Европы и, разумеется, способствовало существенному расширению сферы его полномочий, предоставив ему возможность держать в узде номинально ответственного за восточные области Альфреда Розенберга. Рейхсфюрер СС распорядился отправить на восток две кавалерийские бригады СС численностью около 13 000 человек 19 и 22 июля 1941 г. соответственно[416].

28 июля 1941 г. Гиммлер издал директивы 1-й кавалерийской бригаде СС, которая должна была помочь личному составу соединения по всем вопросам взаимодействия с местным населением района обширных Припятских болот:

Изначально подразумевалось, что партизан вдохновляли «евреи-большевики и что поэтому главная задача кавалерийской бригады — уничтожение евреев в области». 30 июля 1941 г. 1-я кавалерийская бригада СС докладывала: «В дополнение до истечения периода, указанного в настоящем донесении, было расстреляно 800 евреев — мужчин и женщин в возрасте от 16 до 60 лет за их явные симпатии к большевизму и большевистским вооруженным бандам»[418]. Таким образом, кривая расстрелов еврейского населения независимо от пола и возраста взметнулась вверх. Масштабы резни, устроенной недавно сформированными кавалерийскими бригадами СС, не имели прецедента. Под командованием высшего руководителя СС и полиции в Центральной России и Белоруссии Эриха фон Бах-Зелевски одна бригада расстреляла свыше 25 000 евреев менее чем за месяц согласно приказу, изданному Гиммлером в начале августа 1941 г., когда он во время инспекционной поездки в район Припятских болот распорядился о том, чтобы «все евреи-мужчины были расстреляны, а женщины загнаны в болота». Так что отныне с еврейскими женщинами тоже не церемонились. Но штаб 1-й кавалерийской бригады СС не без разочарования докладывал 12 августа 1941 г.: «Отправить женщин и детей в болота успеха не возымело, так как заболоченные участки недостаточно глубоки для их утопления»[419].

Ну, раз не было возможности загнать еврейских женщин в трясину, оставалось только расстрелять их, решили офицеры бригады СС. Уже в первой половине августа командир эйнзатцгруппы «Б» Артур Небе, территориально подчинявшийся Бах-Зелевски, издал приказ, в соответствии с которым еврейские женщины и дети подлежали расстрелу наравне с мужчинами. Действовавшая южнее другая бригада СС под командованием Фридриха Еккельна приступила к систематическим расстрелам еврейского населения, уничтожив в конце августа 1941 г. 23 600 мужчин, женщин и детей в городе Каменец-Подольском. На 29-30 сентября 1941 г. головорезы Еккельна вместе с пособниками из числа украинских националистов — служащих полиции — выявили большое число евреев Киева, приказали им собраться для переселения к оврагу Бабий Яр, а там заставили раздеться. Как впоследствии свидетельствовал Курт Вернер, солдат эйнзатцкоманды, которой было поручено проведение акции:

Два дня спустя, 2 октября 1941 г., эйнзатцгруппа «Ц» доложила об уничтожении в общей сложности 33 771 еврея в овраге Бабий Яр[421].

К концу октября подразделение Еккельна расстреляло более 100 000 евреев — мужчин, женщин и детей. В других тыловых областях Восточного фронта эйнзатцгруппы и подчиненные им подразделения также убивали евреев — женщин, детей, мужчин; резня эта продолжалась с конца июля до начала сентября 1941 г.[422] Следует отметить, что те из военнослужащих, кто отказывался принимать участие в массовых убийствах, не получали никаких дисциплинарных взысканий. Среди них были и старшие офицеры, например командир эйнзатцкоманды 5, входившей в состав эйнзатцгруппы «Ц», Эрвин Шульц. Когда Гиммлер в начале августа 1941 г. приказал, чтобы все евреи, не занятые на принудительных работах, были расстреляны, Шульц добился приема у начальника кадровой службы РСХА, который, выслушав возражения Шульца участвовать в акциях, все же сумел убедить Гейдриха освободить офицера от исполнения обязанностей командира эйнзатцкоманды и вернуть его на прежнюю должность в Берлинскую академию полиции. На карьере Шульца это никак не отразилось. Однако подавляющее большинство служащих эйнзацкоманд с охотой участвовали в массовых убийствах и, разумеется, никаких возражений не выдвигали. Играли роль глубоко укоренившиеся антисемитизм, стремление не проявить слабость, да и масса других мотивов, в т.ч. алчность, поскольку, как это было в Бабьем Яре, все имущество жертв резни разграблялось, их собственность конфисковывалась. Грабеж, по признанию одного из служащих полиции, также участвовавшего в расстрелах, был явлением вполне простительным[423].

Шефа СД в городе Станислав в Галиции Ганса Крюгера местные немецкие власти уведомили, что гетто, которое они собирались построить, не в состоянии вместить все еврейское население города, составлявшее приблизительно 30 000, возможно и больше. И Крюгер 12 октября 1941 г. выстроил всех евреев в длинную очередь, голова которой оказалась у уже вырытых могил на городском кладбище. И здесь же на кладбище их стала расстреливать немецкая полиция, этнические немцы и украинские националисты, для которых Крюгер предусмотрительно велел накрыть обильный стол, включавший и спиртные напитки. В перерывах между расстрелами можно было подойти и подкрепиться. Когда Крюгер с бутылкой шнапса в одной руке и с сосиской — в другой стал обходить строй, среди евреев началась паника. Они семьями прыгали в ямы, по ним открывали огонь, и вскоре образовалась огромная груда тел. Часть евреев погибла, пытаясь перелезть кладбищенскую стену. К вечеру было расстреляно от 10 до 12 000 евреев, в т.ч. женщин и детей. Оставшимся в живых Крюгер объявил, что, дескать, Гитлер распорядился расстрелять их позже. Люди бросились прочь, и многие из них погибли в давке, у входа их вновь окружили и отконвоировали в гетто[424].

Иногда, как это имело место в городе Злочуве, командующим дислоцированными на местах немецкими войсками удавалось предотвратить бесчеловечные акты, по крайней мере на какое-то время[425]. Но были и случаи прямо противоположные. Например, в деревне Белая Церковь, к югу от Киева, полковник вермахта Ридль, австриец по происхождению, провел регистрацию евреев, после чего приказал входившей в состав эйнзатцгруппы «Ц» эйнзатцкоманде расстрелять их. Вместе с украинской милицией и взводом солдат войск СС бойцы эйнзатцкоманды под конвоем отвели несколько сотен евреев — мужчин и женщин на близлежащее стрельбище и убили их выстрелами в голову. Вскоре после описанного события, 19 августа 1941 г., на грузовики усадили детей жертв и отвезли на то же стрельбище и также расстреляли. Но 90 детей младше 6 лет бросили в доме на окраине села без присмотра, без пищи и воды. Немецкие солдаты, услышав ночью их плач, подняли своего капеллана-католика. Тот, войдя в дом, обнаружил группу детей, копошившихся в грязи. Снаружи дежурили вооруженные охранники-украинцы, но они позволили немцам войти. Капеллан заручился поддержкой подполковника из штаба полка Гельмута Гроскурта, который, осмотрев дом, выставил постовых из числа немецких солдат с тем, чтобы детей не увезли. Узнав об этом, Ридль пришел в ярость и тут же нажаловался своему начальнику фельдмаршалу фон Рей-хенау — мол, Гроскурт и капеллан действовали явно вопреки национал-социалистической идеологии. «Он мотивировал это тем, — как доложил Гроскурт, — что считал настоятельной необходимостью физическое уничтожение еврейских женщин и детей». Рейхенау поддержал Ридля, приказав, чтобы с детьми покончили, и побыстрее. 22 августа 1941 г. дети и младенцы были отвезены к расположенному неподалеку лесу и выстрелами в затылок убиты, а трупы их сброшены в специально вырытую по приказу Ридля траншею. Ответственный офицер СС Август Хэфнер позже сообщил, что, когда он по вполне объяснимым причинам не смог поручить выполнение этой акции своим людям (многие из них сами имели детей), он сумел добиться санкции на проведение расстрела силами представителей украинской милиции. «Эти детские крики, — как вспоминал потом Хафнер, — мне не забыть до конца дней. Я не мог их переносить. Мне запомнилась одна светловолосая девочка, которая взяла меня за руку. Ее тоже потом застрелили... Во многих детей пришлось стрелять по нескольку раз, пока они не погибали»[426].

Именно пережитый Гроскуртом ужас от вышеописанных событий и подвиг его впоследствии к установлению контактов с оппозиционерами — представителями консервативно-военных кругов. Он считал, что подобные злодеяния ничуть не лучше тех, которые совершали в свое время советские коммунисты. Грос-курт считал, что инцидент в украинском селе, свидетелем которого он стал, в случае огласки негативно повлияет на боевой дух и дисциплину немецкой армии. Будучи верующим человеком, протестантом и националистом консервативного толка, он осмелился ясно и недвусмысленно заявить о своей позиции и тогда в августе 1941 г., чем навлек на себя гнев начальства и удостоился внушения от фон Рейхенау. Хотя в его рапорте сквозило не столько возмущение самим фактом массовой казни детей, сколько то, что они оказались в таких условиях по милости куда-то запропастившихся ответственных эсэсовских чинов. Если было принято решение расстрелять взрослых, он не видел иного выхода, как расстрелять и детей. «И дети, и младенцы, — заявил он, — должны быть немедленно устранены хотя бы ради избавления их от нечеловеческих мук»[427].

12 июня 1941 г. во время визита в Мюнхен командующий румынскими вооруженными силами и «кондукетор»[428] Румынии Антонеску получил «руководящие указания» от Гитлера относительно того, как обращаться с евреями в областях, подлежащих румынской оккупации, десять дней спустя после ввода в действие плана «Барбаросса». Согласно указаниям, городские евреи подлежали помещению в гетто силами румынской полиции, а проживавшие в сельской местности — немедленному устранению. 100 000 евреев сбежали из этих областей в Советский Союз, хотя румыны уже начали массовое их истребление[429]. Еще до начала вторжения Гитлера в СССР Антонеску приказал регистрировать всех румынских евреев, объявил о запрете на профессии для них. Список этих профессий был довольно обширным. Еврейская собственность объявлялась конфискованной в пользу государства, а самих евреев сгоняли на принудительные работы. С 8 августа 1941 г. все евреи обязаны были носить желтую звезду. Эти и другие распоряжения не только отражали убеждения Гитлера, но и личный, имевший глубокие корни антисемитизм Антонеску. Высшие чины румынского руководства сравнивали дискриминацию евреев с православным крестовым походом против «неверных», что нашло подтверждение в послании патриарха Никодима, в котором евреи были объявлены пособниками большевизма и убийц Христа. Антонеску также нередко обращал присущий ему антисемитизм в религиозную фразеологию («Сатана», «Иуда»). Но он также неоднократно подчеркивал, что видит потребность в «расовом очищении» Румынии, а введенные им дискриминационные законы были по своему характеру расовыми, но не религиозными[430]. Антонеску свято уверовал, что евреи — основная движущая сила атеистического по сути политического движения — большевизма. И соответственно винил евреев в военных потерях румынских войск, в нехватке продуктов питания и перебоях войскового подвоза и во всех остальных огрехах и трудноразрешимых проблемах. Естественно, Гитлеру только и нужно было этого.

26 июня 1941 г. в северо-восточном румынском городе Яссы офицерами румынской и немецкой разведки при участии местной полиции был организован еврейский погром. Тогда погибло не менее 4000 местных евреев, а остальных, позволив им забрать с собой лишь самое необходимое, запихнули в товарные вагоны двух составов и повезли неизвестно куда. Когда поезда наконец прибыли в пункт назначения, 2713 еврея умерли от жажды или задохнулись. Даже ставшие невольными свидетелями этого немцы были потрясены чудовищным актом насилия. «Все идет согласно плану, включая уничтожение евреев, — писал один из них из города Яссы 17 июля 1941 г., добавляя: — злодеяния, которые имеют место здесь, отвратительны, но все мы, включая меня, терпим их, потому что нам положено их терпеть»[431]. После резни в Яссах, в результате которой погибло, вероятно, 10 000 человек, Антонеску распорядился о высылке всех евреев из Бессарабии и Буковины, наряду с другими потенциально опасными элементами. Мол, если нужно, прибегайте к силе оружия — о законах позабудьте. Тысячи евреев были расстреляны, а оставшиеся в живых заключены в тюрьмы, отвратительные по условиям проживания лагеря и гетто, преимущественно в столице Бессарабии Кишиневе. Позже их перебросили на территорию Приднестровья в южной Украине, оккупированную румынской армией. Вынужденные продолжительные пешие переходы, голод и болезни взяли свое; а в декабре 1941 г. и январе 1942-го румынские власти хладнокровно и без долгих раздумий расстреляли несколько тысяч депортированных евреев[432]. В одном из лагерей Приднестровья комендант лагеря выдавал для пропитания несъедобный кормовой горох для скотины. Когда врачи из евреев предупредили его, что такой горох вызывает паралич нижних конечностей, а в большинстве случаев смертный исход, комендант распорядился, чтобы заключенным выдавали только этот непригодный для людей кормовой горох. И люди его ели. В результате как минимум 400 евреев перенесли паралич. Только позже поставка в лагерь нормальных продуктов возобновилась[433].

А когда румынские войска заняли Одессу, резня евреев приобрела массовый характер. 22 октября 1941 г. в результате взрыва мины с часовым механизмом, подложенной одесскими подпольщиками, в штабе румынской армии погиб 61 человек, главным образом командиры высшего ранга, включая военного коменданта города. Антонеску, воспользовавшись этим, распорядился начать жестокие антиеврейские репрессии. За каждого убитого румынского офицера должны быть казнены 200 «коммунистов». Румынские войска восприняли это как санкцию на погром. В течение следующих двух дней было повешено и расстреляно 417 евреев, также все, кого сочли коммунистами, а около 30 000 были отконвоированы из Одессы в Дальнич. Но позже, после вмешательства буромистра Одессы, их направили в городской порт. Здесь 19 000 человек согнали в четыре больших пакгауза и расстреляли из пулеметов и автоматов. После этого пакгаузы подожгли, чтобы уже никто из евреев не уцелел[434]. Тем временем тысячи еще остававшихся еврейских жителей Одессы срочно готовили к высылке в оккупированную немцами Украину 52 000 евреев из Одессы и южной Бессарабии затолкали в 40 хлевов в селе Богдановка или же распределили по загонам для скота. В расположенные неподалеку Домановку и Ахметовку доставили еще 22 000 человек, почти всех их чисто по-садистски распихали в свинарники огромного, советских времен колхоза. Деньги и драгоценности были отобраны и переданы в румынский государственный банк. Ужасающая антисанитария породила сыпной тиф, и люди десятками, а то и сотнями умирали[435].

Румыны рассчитывали переправить этих евреев на занятую немцами Украину, но когда стало ясно, что это невозможно, охранники из Богдановки при содействии местной украинской полиции согнали приблизительно 5000 человек пожилых и больных евреев в конюшни, на крышах разбросали сено, облили его бензином и живьем их сожгли. Тех евреев, которые были в состоянии самостоятельно передвигаться, их было около 43 000, отвели к близлежащему оврагу и одного за другим расстреляли в затылок. Еще 18 000 были застрелены украинскими полицейскими по приказу румын в Домановке. Свинарники в Ахметовке использовались в качестве изолятора для больных и истощенных, а еще около 14 000 евреев преднамеренно заморили голодом опять же по распоряжению командующего дислоцированными в селах румынскими силами подполковника Исопеску. Еще несколько тысяч румынских евреев вывезли в оборудованные кое-как, практически неуправляемые гетто и лагеря в Приднестровье, где зимой 1941 — 1942 гг. показатели смертности достигли 35%. В Варшавском гетто, в отличие от этого, где при всей его скученности все же имелись соответствующие социально-административные структуры, показатели смертности составляли приблизительно 15%.[436]

В ответ на отчаянные мольбы уцелевших в этой бойне глав еврейского сообщества в Румынии Антонеску выдвинул смехотворную аргументацию о том, что, дескать, евреи в свое время подвергали пыткам и убивали румынских солдат и тем самым заслужили подобную участь. «Ежедневно, — писал он в открытом письме местному главе еврейского сообщества, опубликованном в румынской прессе 19 октября, — искалеченные до неузнаваемости тела наших мучеников выносят из подвалов Кишинева... Вы спросили, сколько наших людей погибло, предательски убитых из-за угла вашими единоверцами, и сколько их было похоронено заживо... Эти акты ненависти, — продолжал он, — которые ваши евреи совершили в отношении наших терпимых и гостеприимных людей, граничат с безумием»[437]. В течение года после начала кампании злодеяний, румынские военные, иногда в сотрудничестве с немецкими эсэсовскими и полицейскими подразделениями, но чаще действуя самостоятельно, убили от 280 до 380 тысяч евреев — наибольшее число зверски убитых евреев, допущенное независимым европейским государством за время Второй мировой войны, исключая Германию[438].

Эйнзатцгруппа «Д», недовольная явно хаотическим характером многих акций массовых убийств, предприняла попытку упорядочить, по ее выражению, «садистское исполнение румынами ненадлежащим образом», превратить резню в «организованный процесс»[439]. Олендорф жаловался в Берлин, что, дескать, румынские войска «пригнали тысячи детей и хилых стариков, неспособных к работе, из Бессарабии и Буковины на территорию, являющуюся сферой интересов Германии». Его людям пришлось возвращать многих на территорию Румынии, многих убивая по пути. «К концу августа, — как позже сообщил один из его подчиненных, — Олендорф получил секретный документ. Ознакомившись с ним, он проинформировал нас, что отныне все евреи, невзирая ни на пол, ни на возраст, должны быть ликвидированы»[440]. В середине сентября, уже после получения упомянутого распоряжения, одно из подразделений эйнзатцгруппы уничтожило всех евреев в городе Дубоссары, подгоняя матерей и их детей ударами прикладов к краю специально вырытых ям, где их заставили стать на колени, а потом выстрелами в затылок убили. В ходе только одной акции погибло около 1500 человек, а подобных акций было достаточно много, и все они проводились подразделениями эйнзатцгруппы. По мнению Олен-дорфа и Гиммлера, массовые убийства, организуемые румынами, не отличались ни полнотой, ни систематичностью и вообще являли собой образец того, как их не надо проводить. С перемещением эйнзатцгруппы «Д» на юг до самого Крыма она обшарила каждый город и каждое село в поисках евреев и уничтожала всех, кого удавалось найти, — мужчин, женщин, детей, чтобы потом с гордостью сообщить в Берлин о том, что, дескать, такая-то область или даже регион полностью «освобожден от евреев»[441].

Пристальное внимание Берлина, с каким в соответствующие распоряжения включалось физическое уничтожение большевистских комиссаров, евреев, партизан, весной 1941 г. непосредственно перед вторжением в Советский Союз, способствовало развязыванию геноцида на других участках фронта, в частности на Балканах. Югославия еще не успела оправиться от волны насилия, захлестнувшей страну фашистским режимом усташей в Хорватии. Поскольку усташи весной 1941 г. развернули массовое убийство сербов, тысячи беженцев бежали через границу в оккупированную немцами Сербию, где присоединялись к формировавшемуся движению Сопротивления, куда входили в основном бывшие солдаты сербской армии и полицейские, уходившие в горы, начиная с апреля 1941 г. Первоначально называемые «четниками» по аналогии с представителями антитурецких вооруженных групп периода балканских войн начала XX в., эти группы постепенно переходили под командование полковника Дра-голюба Михайловича, сербского националиста, находившегося в контакте с правительством Сербии в изгнании, во главе которого стоял молодой король Петр. В конце июня 1941 г. разрозненные акции четников объединились в общее восстание, первое в занятой немцами Европе. К повстанцам присоединились и коммунисты под предводительством Иосипа Броз Тито, который в течение нескольких месяцев организовывал их силы. Если четниками руководила в первую очередь ненависть не к немцам, а к хорватам, то коммунисты Тито стремились к объединению всех этнических и религиозных групп на борьбу с оккупантами. Ситуация подогревалась не только продолжавшимся геноцидом в соседней Хорватии, но и жестокой политикой немецких оккупационных властей. Генерал Хайдер, начальник штаба оккупационных сил, издал ряд приказов, которые по духу и букве не только дублировали уже применяемые ранее в Польше, но явно превосходившие их по жестокости. Вооруженным силам в приказном порядке предписывалось сотрудничать с представителями немецкой полиции и службой безопасности СД во всем, что касалось арестов и уничтожения явных или предполагаемых террористов, саботажников и немецких эмигрантов, к которым Хайдер от себя лично добавил еще две категории: коммунистов и евреев[442].

В течение нескольких недель после вторжения оккупационные власти объявили о регистрации сербских евреев, а кое-где распорядились о необходимости ношения звезды Давида. Немецкая армия осуществляла запрет евреям на целый ряд профессий, экспроприацию большей части их собственности без какой-либо компенсации и расширила подобные меры и на сербских цыган. Генералы вермахта вселялись в комфортабельные виллы, отобранные у еврейских владельцев, а простые немецкие солдаты по бросовым ценам скупали конфискованные у евреев товары[443]. С началом восстания четников командующий немецкими силами в Белграде приказал, чтобы еврейское сообщество предоставляло еженедельно по 40 человек заложников. Условие было таковым: если четники не прекратят вооруженное сопротивление, заложники будут регулярно расстреливаться. В результате к 22 июля 1941 г. погибло большое количество евреев. С 27 июля 1941 г. «совиновными» считались также и сербы, проявлявшие сочувствие к повстанцам. Ведь для немцев все повстанцы являлись либо коммунистами, либо евреями. В середине августа евреи области Баната были высланы в Белград, где все евреи мужского пола и цыгане в начале сентября были интернированы. К этому времени, согласно официальному немецкому сообщению, несмотря на то, что «приблизительно 1000 коммунистов и евреев были расстреляны или публично повешены, а дома виновных были сожжены дотла, масштабы вооруженного восстания не уменьшались»[444].

Около 25 000 немецких солдат оставили в Югославии, а большая часть вооруженных сил была переброшена в Грецию, причем личный состав не имел опыта боевых действий, а средний возраст составлял 30 лет. Все офицеры были призваны из запаса. Ограниченный контингент немецких сил, дислоцированных в Сербии, также не располагал опытом борьбы с партизанскими вооруженными формированиями. «И это вполне объяснимо», как выразился один из командующих частями вермахта в Сербии, генерал Бадер 23 августа 1941 г., «то, что войска, которым постоянно стреляют в спину члены коммунистических групп, обуреваемы чувством мести. Нередко случается, что они расстреливают всех, кого заметят в горах или лесах. А чаще всего на самом деле виновные заблаговременно исчезают... они хватают ни в чем не повинных людей и таким образом настраивают против себя население; даже та его часть, которая прежде проявляла лояльность к нам, из страха или озлобленности без колебаний переходит на сторону бандитов»[445].

Предостережения генерала Бадера пропустили мимо ушей. И немецкие солдаты продолжали вымещать злость за поражения в стычках с повстанцами на простых людях. «Сегодня был поставлен рекорд! — писал один лейтенант 29 июля 1941 г. — Утром мы расстреляли в Белграде 122 коммуниста и еврея»[446]. Создание марионеточного сербского правительства Милана Недича, прогермански и антикоммунистически настроенного сербского политического деятеля, мало что изменило. Главнокомандующий немецкими войсками в Сербии фельдмаршал Вильгельм Лист, католик-баварец и кадровый военный до мозга костей, едва не впадал в прострацию. Сербы, по его мнению, были по природе своей людьми, способными на любые жестокости, крайне неуравновешенные, приручить которых можно было лишь силой. В августе 1941 г. Гитлер лично подчеркнул необходимость «самых жестких мер» при подавлении вооруженного восстания[447]. Геббельс был настроен не столь радикально. 24 сентября 1941 г. он с некоторым беспокойством отметил, что «кровавое господство террора» хорватов против сербов довело их до крайности»... так что восстание затянется надолго[448].

И действительно, четники действовали все решительнее. Однажды в начале сентября 1941 г. они в ходе только двух операций захватили в плен 175 немцев. Лист освободил от должности командующего войсками в Сербии генерала Франца Бёме, австрийца по происхождению. Гитлер доверял Бёме, и сам выдвинул его кандидатуру на должность главнокомандующего австрийской армии на переговорах с главой Австрии Шушниггом незадолго до немецкого аншлюса Австрии в 1938 г. Бёме в полной мере разделял антисербские и антисемитские воззрения — в конце концов, он когда-то служил в австро-венгерской армии. «Ваша миссия, — заявил он своим войскам 25 сентября 1941 г., — должна быть выполнена в стране, где в 1914 г. были пролиты реки немецкой крови из-за предательства сербов, как мужчин, так и женщин. Вы — мстители за погибших. Для всей Сербии вы должны служить пугающим примером того, кто не остановится ни перед чем в достижении поставленной цели. Любой, кто проявит милосердие к сербам, тем самым предаст своих павших товарищей. Такие бесчестные должны быть преданы военно-полевому суду»[449].

Бёме систематизировал существующую практику жестокого возмездия. Он направлял карательные отряды в города и села, организовал концентрационные лагеря для предполагаемых «коммунистов и евреев» в Сабаче и Белграде, расстреливал всех подозреваемых большевиков. К 4 октября 1941 г. их было уже свыше 1000 человек. 16 сентября 1941 г. фельдмаршал Вильгельм Кейтель, верховный главнокомандующий объединенных вооруженных сил, приказал расстреливать от 50 до 100 коммунистов в ответ за каждого погибшего немецкого солдата в любой из стран оккупированной Европы. Бёме пошел еще дальше — издал приказ от 10 октября 1941 г.: «Коммунисты или жители мужского пола, которые подозреваются в том, что они коммунисты, все мужчины-евреи и конкретное количество националистически и демократически настроенных жителей надлежит брать в заложники и расстреливать в пропорции 100 к одному за каждого убитого партизанами немецкого солдата и в пропорции 50 к одному за каждого раненого ими»[450].

Бёме перещеголял приказы Кейтеля, в которых не упоминались евреи. Господствовало общее представление, что по причине зверского обращения с ними в Германии и Польше евреи автоматически перейдут в стан заклятых врагов немцев и в Сербии. Подобный же подход распространялся и на цыган, хотя те, у кого была постоянная работа и чьи семьи жили оседло не позже чем с 1850 г., исключались из списков потенциально опасных.

Не затрудняя себя представлением каких-либо конкретных доказательств, командование вермахта объявило, что «еврейские элементы в значительной степени представлены в руководстве групп и именно цыгане несут ответственность за злодеяния, шпионаж»[451]. По приказу Бёме 2200 заключенных концлагерей Сабач и Белград было расстреляно, 2000 из них евреи, 200 — цыгане. Тому имеется множество свидетелей. Милорад Елешич, серб, заключенный соседнего лагеря, был доставлен на поле вблизи Сабача, где ему и другим заключенным было приказано вырыть траншею; их охранники в это время обедали. Вот что он рассказал впоследствии:

Потом привели еще одну группу из 50 евреев, и все начиналось сначала. Так продолжалось еще два дня, хотя под конец часть группы составляли цыгане. Некоторые из евреев были беженцами из Австрии, которым по злой иронии судьбы выпало погибнуть от пуль своих же земляков якобы за участие в акциях сопротивления сербских партизан, направленных против немецких оккупантов[453].

Принятые Бёме меры к людям, не имевшим отношения к движению Сопротивления и никоим образом непричастным к партизанским акциям, по сути, являли собой не продиктованные военной необходимостью массовые убийства. Расстрелы продолжались. Часто их даже снимали на пленку в пропагандистских целях. За две недели, прошедшие со дня вступления в силу пресловутого приказа от 10 октября 1941 г. подразделениями вермахта в Сербии было расстреляно свыше 9000 евреев, цыган и гражданских лиц других национальностей. Часть солдат воспринимала расстрелы как своего рода спортивные состязания. Когда один венец-солдат вернулся в Белград в полк, отгуляв отпуск, его однополчане первым делом полушутливо осведомились: «Ну, так как? Пойдешь с нами евреев отстреливать?»[454] Если же мнимые коммунисты, демократы, националисты, евреи и цыгане не находились в том или ином населенном пункте, куда послали подразделение для проведения экзекуций, солдаты, не раздумывая долго, хватали оставшихся жителей мужского пола и расстреливали их. Именно так и поступили в 717-й пехотной дивизии, расстреляв 300 человек в городе Кралево, показавшихся подозрительными именно согласно категориям, перечисленным в общих чертах в приказе Бёме. После этого солдаты схватили без всяких причин еще 1400 сербов и расстреляли их исключительно ради достижения необходимой пропорции «100 заложников за каждого убитого партизанами немца»[455]. Как и Бёме, почти все армейские командиры старших рангов и командиры частей и подразделений СС, действовавших в Югославии, были австрийцами, так что пресловутая 717-я дивизия была не единственной, где творилось подобное. Откровенная жестокость, с которой они относились к местному населению — сербам, цыганам, евреям — объяснялась не в последнюю очередь их закоренелой враждебностью к сербам и, в особенности, махровым антисемитизмом, столь распространенным тогда в стране, являвшейся родиной Гитлера[456].

Общее число убитых, прежде всего евреев, эйнзатцкоманда-ми СС и их подельниками на территории Восточной Европы к концу 1941 г. достигло сотен тысяч. Эйнзатцгруппа «А» докладывала, что к середине октября было уничтожено свыше 118 000 евреев, а к концу января 1942 г. эта цифра увеличилась до почти 230 000. Эйнзатцгруппа «Б» сообщила о 45 467 расстрелянных евреях к концу октября 1941 г., а к февралю 1942 г. число жертв достигло уже более чем 91 000. К 20 октября 1941 г. эйнзатцгруппа «Ц» расстреляла примерно 75 000, а эйнзатцгруппа «Д» к 12 декабря 1941 г. доложила о почти 55 000 расстрелянных, т.е. в общей сложности их число составило к 8 апреля 1942 г. 92 000 человек. То, насколько точны эти цифры, установить невозможно; нельзя исключать, что в некоторых случаях они были завышены или стали результатом двойного подсчета. С другой стороны, они не включали всех евреев, убитых представителями местной милиции или подразделениями вермахта, командующие которыми приказывали убивать «евреев-коммунистов» и «еврейские элементы». Факт остается фактом — часть командиров частей вермахта неоднократно запрещали своим подчиненным принимать участие в погромах, грабежах и массовых расстрелах еврейских гражданских лиц, что косвенно указывает на то, что упомянутые злодеяния были повседневным явлением. Иногда, как это имело место в 707-й дивизии вермахта в Белоруссии, истребление евреев было фактически организовано вооруженными силами с целью якобы борьбы против партизан[457]. В целом, к концу 1941 г., вероятно, около полумиллиона евреев было расстреляно эйнзатцкомандами и всякого рода военными и военизированными формированиями[458].

Несомненными были и остаются два важных момента: расширение категории лиц, подлежавших расстрелу, на женщин и детей и полнейший отказ от представления каких-либо, пусть формальных доказательств принадлежности жертв к партизанским или подпольным группам, а зачастую и просто убежденность в том, что евреев следует уничтожать как пособников тех, кто оказывал сопротивление немецким оккупационным властям. Однако организация, планирование, выбор жертв был и оставался прерогативой командиров местных частей и подразделений СС. Действия Гиммлера и Гейдриха по расширению категории подлежавших уничтожению лиц, их инспекционные поездки в регионы, где происходили массовые казни, преследовали единственную цель — усилить роль и влияние СС в том или ином регионе или области с тем, чтобы еще более расширить географию злодеяний[459]. Именно Гиммлер в июле и августе 1941 г. постоянно отдавал устные приказы подчиненным, суть которых сводилась к уничтожению как можно большего числа евреев, независимо от пола или возраста. Он свято верил в то, что выполняет волю Гитлера, выраженную в его фразе от 16 июля 1941 г. о том, чтобы «расстреливать всех, кто даже взглянет на нас искоса». Но и здесь, как и во многих других случаях, нацистская иерархия уровней управления демонстрировала непоследовательность. Не существовало точно сформулированного приказа; Гитлер устанавливал общие рамки действий, Гиммлер истолковывал их на свой лад, а офицеры СС на местах, ссылаясь на него, действовали по собственной инициативе, выбирая методы выполнения поступивших свыше распоряжений, что наглядно показывало включение в подлежащую расстрелу категорию кроме мужчин-евреев, также женщин и детей. Бесспорным остается факт, что массовое убийство евреев Восточной Европы, начавшееся тогда, являлось, прежде всего, отражением личных устремлений Гитлера, ясно сформулированных и неоднократно публично и конфиденциально высказываемых им в тот период[460].

Так, например, 25 октября 1941 г. Гитлер на обеде с Гиммлером и Гейдрихом затронул тему, которая сама собой свелась к начатой в России резне. Собеседники коснулись и особого приказа Гиммлера начала августа 1941 г., санкционировавшего утопление еврейских женщин в болотах:

1 августа 1941 г. шеф гестапо Генрих Мюллер распорядился, чтобы РСХА направляло донесения от эйнзатцгрупп непосредственно Гитлеру. Обычно 40—50 экземпляров каждого донесения распространялись по партийным и правительственным структурам[462]. Так, «Сводка № 128» от 3 ноября 1941 г. содержала 6 подробных донесений эйнзатцгрупп с июля по октябрь того же года и в количестве 55 экземпляров направлена не только в Партийную канцелярии, но разослана по различным ведомствам, включая МИД, и под ней были поставлены подписи как минимум 22 должностных лиц[463]. Таким образом, не только Гитлер, но и многие другие чиновники высших рангов партийного и государственного управления были подробно проинформированы о ходе резни эйнзатцгрупп СС на Востоке.

Эскалация геноцида

Принимая во внимание ссылку Гитлера от 25 октября 1941 г. на его же собственное пророчество об уничтожении евреев в случае развязывания мировой войны, не приходится удивляться, что он тогда замышлял его в глобальном масштабе. Ведь, рассчитывая в ходе успешного проведения операции «Барбаросса» молниеносно разгромить Советский Союз, он надеялся и на скорую капитуляцию британцев. Попытка бомбежками поставить англичан на колени в 1940 г. потерпела явный провал. Но ведь существовали и другие способы усадить их за стол переговоров. И главным был воспрепятствование поставкам грузов морским путем со всех концов частично все еще остававшейся незатронутой войной гигантской Британской империи, но преимущественно из США. Американский президент Франклин Делано Рузвельт до сих пор пользовался популярностью у себя в стране из-за того, что удерживал Америку от вступления в войну. Но Рузвельт втайне понимал, что США придется действовать, и действовать достаточно жестко, чтобы предотвратить расширение германской агрессии[464]. Поэтому Рузвельт приступил к выполнению крупномасштабной программы производства вооружений, уговорив Конгресс выделить необходимые и весьма крупные средства на самолете-, судостроение, на производство танков и другого военного снаряжения. Еще 16 мая 1940 г. Рузвельт выступил с предложением Конгрессу произвести не менее 50 000 военных самолетов в год и начать их производство немедленно. О таких производственных мощностях не могла и мечтать ни одна из воюющих стран Европы. Тайные переговоры с британцами гарантировали, что наличие этих самолетов напрямую повлияет на военные успехи британцев. Вскоре Конгресс одобрил «Закон о расширении морского присутствия на двух океанах», тем самым дав зеленый свет строительству крупных флотов США — Атлантического и Тихоокеанского, сгруппированных вокруг авианосцев, которые позволят ВМС США атаковать противника практически в любой точке земного шара. Следующим этапом стало введение закона о всеобщей воинской обязанности, в рамках которого предполагалось призвать в армию и обучить 1,4 миллиона человек. В ноябре 1940 г. Рузвельт был переизбран на второй срок. При поддержке обеих палат Конгресса президент США добился увеличения объема военных и военно-морских поставок, а также продовольствия в Великобританию в рамках т.н. ленд-лиза. Только в 1940 г. британцы таким образом получили возможность приобрести свыше 2000 боевых самолетов из США; в 1941 г. число их увеличилось до более чем 5000 машин. Это был значительный показатель. В середине августа 1941 г. Рузвельт и Черчилль встретились для подписания «Атлантического договора», одним из условий которого было обеспечение охраны и сопровождения американскими подводными лодками грузовых конвоев в Великобританию[465].

С июня 1941 г. США также начали морские поставки военного снаряжения Советскому Союзу, и объем их непрерывно рос; в случае поражения СССР Рузвельт опасался, причем вполне обоснованно, нападения Германии на Великобританию, а потом и на Америку[466]. Темпы и масштабы американского перевооружения в 1940—1941 гг. и вторжение Германии в Советский Союз, связывавшее силы Советов на западе, подтолкнуло экспансионистские круги Японии к созданию новой японской империи в Юго-Восточной Азии и на Тихом океане, что требовало скорейшего устранения американских ВМС в регионе. 7 декабря 1941 г. 6 японских авианосцев направили самолеты для нанесения бомбового удара по американской военно-морской базе в Пёрл-Хар-боре на Гавайских островах. В результате операции было потоплено и серьезно повреждено 18 судов, готовых к походу на Таиланд, Малайю и Филиппины. Это дерзкое нападение объединило американцев в намерении вступить в войну. И одновременно побудило Гитлера отбросить всякого рода сдержанность, до сих пор проявляемую в отношении США. Отныне он мог спокойно топить американские суда в Атлантике, имевшие на борту военные грузы для Великобритании и Советского Союза. Сыграв на заинтересованности Америки в Тихом океане, 11 декабря 1941 г. он официально объявил США войну. Италия, Румыния, Венгрия и Болгария также объявили войну США. Гитлер полагал, что японское нападение ослабит военную мощь Америки. Это сильно облегчило бы задачу нанести поражение США в Атлантике, тем самым лишить Великобританию и Советский Союз столь необходимых им для продолжения войны стратегических поставок. Кроме того, вторжение Японии в британские колонии от Малайи до Бирмы и, возможно, даже в Индию вынудило бы британцев сосредоточить значительные силы на Дальнем Востоке. Гитлер страшно торопился с нанесением ударов, стремясь успеть до тех пор, пока наращивание военной мощи США не достигло пика[467].

Эти события впрямую повлияли на нацистскую политику в отношении евреев. Быстро увеличивающиеся объемы американской помощи Великобритании и Советскому Союзу лишь еще сильнее убедили Гитлера в том, что США принимали самое активное участие в войне в тайном и поддерживаемом «международным еврейством» союзе с Черчиллем и Сталиным. 22 июня 1941 г., в день начала операции «Барбаросса», Гитлер во всеуслышание объявил, что «это все привело нас к часу, когда для нас необходимо предпринять шаги против этого заговора между еврейскими англо-саксонскими поджигателями войны и такими же еврейскими правителями большевистского центра в Москве»[468]. Пропагандистская кампания, нацеленная на то, чтобы убедить немцев в том, что администрация Рузвельта являлась частью международного заговора евреев против Германии, развернулась весной 1941 г. 30 мая и 6 июня 1941 г. имперское министерство пропаганды дало указание всей прессе постоянно подчеркивать, что «Англией в конечном счете правят евреи; это же относится и к США» и постоянно убеждать о цели евреев в США — любой ценой уничтожить Германию[469]. А с началом войны с США всякие препоны в пропаганде были сняты.

Изначально операция «Барбаросса» планировалась как внезапное нападение, таким образом, ни о какой пропагандистской кампании накануне его и речи быть не могло, как это имело место перед агрессией против Польши в 1939 г. В течение первых нескольких недель после вторжения в Советский Союз 22 июня 1941 г. нацистское руководство изо всех сил пыталось усилиями пропаганды задним числом завоевать поддержку и одобрение агрессии народом Германии. Почти сразу же Гитлер сфокусировал внимание на евреях. Совпадение операции «Барбаросса» с увеличением объема американской помощи Великобритании и России составило основу нападок всех германских СМИ, лично контролируемых Гитлером и отражавших суть его взглядов и убеждений[470]. 8 июля 1941 г. Гитлер велел Геббельсу усилить атаки в прессе и по радио на коммунизм. «Наша пропагандистская линия, — писал Геббельс на следующий день, — таким образом ясна: мы должны продолжить разоблачать сотрудничество между большевизмом и плутократией, все сильнее и сильнее подчеркивая еврейскую сущность этого фронта»[471].

Кампанию возглавляла ежедневная газета нацистской партии «Фёлькишер беобахтер» («Народный обозреватель»), главным редактором которой с 1938 г. был Вильгельм Вейсс. Тираж около 1 750 000 экземпляров обеспечивал газете статус почти официального органа. Содержание газеты регламентировалось в соответствии с директивами прессе, издаваемыми Отто Дитрихом, руководителем имперской прессы, которые он составлял обычно после ежедневной встречи с Гитлером. За весь 1940 г. в заголовках статей «Фёлькишер беобахтер» не было ни единого намека на антисемитизм. В феврале и марте 1941 г. их промелькнуло всего 3, но вспышка антисемитизма произошла лишь в июле 1941 г. Номера за 10 и 12 июля поместили на первой полосе заголовки о «еврейском большевизме», 13 и 15 июля внимание читателя обращалось на Великобританию («Еврейство заливает Англию потоками советской лжи), а выпуски от 23 и 24 июля представляли Рузвельта послушным инструментом в руках евреев и масонов, стремившихся изничтожить Германию. Выпуски «Фёлькишер беобахтер» от 10 и 19 августа также посвящались президенту США («Цель Рузвельта — установить мировое господство еврейства). Были и более неуклюжие заголовки, содержавшие нападки на Рузвельта в выпусках от 27 и 29 октября и 7 ноября. 12 ноября газета сосредоточилась на «еврейском враге». После этого кампания приутихла (всего 4 антисемитских заголовка за период 1942 года[472]. Аналогичным образом и «Слово недели», серия плакатов, издававшихся с 1937 г. тиражом 125 000 экземпляров, предназначавшихся для наклеивания на стены или помещения в особые стенды для обозрения, содержание которых менялось раз в неделю с появлением очередного выпуска, лишь трижды в течение всего 1940 г. допустили антисемитскую тематику, а в период начиная с 1941 г. и вплоть до прекращения их выпуска в 1943 г. нападки на евреев занимали добрую четверть этих пропагандистских плакатов. В отличие от «Фёлькишер бе-обахтер», плакаты продолжили антисемитскую кампанию до самого 1942 г., в 12 из 27 выпусков, появившихся до июля месяца[473]. Таким образом, бесспорный пик в антисемитской пропаганды всех видов пришелся на вторую половину 1941 г., отражая директиву Гитлера и Геббельса от 8 июля, предписывавшую сосредоточить внимание пропагандистской машины на евреях. И надо сказать, результаты не заставили себя ждать. Уже 23 июня 1941 г., например, немецкий унтер-офицер, находившийся по делам службы в Лионе, сообщал: «Теперь евреи объявили войну по всему фронту, от одного полюса до другого, от плутократов Лондона и Нью-Йорка до большевиков. Все, кто преклоняется перед еврейством, единым фронтом выступили против нас»[474].

Много шума наделала и брошюра американца Теодора Кауфмана, вышедшая в том же году под названием «Германия должна исчезнуть», автор которой потребовал стерилизации всех мужчин-немцев и распределения территории Германии среди ее европейских соседей. Кауфман был просто эксцентриком, чья точка зрения никак не отражала официальную, и был подвергнут критике и осмеянию в американской прессе. Однако Геббельс ухватился за эту идею, выставив Кауфмана чуть ли не официальным советником Белого дома, откровения которого и показывают истинные намерения правительства Рузвельта в отношении Германии: «Невиданная по масштабам программа уничтожения немцев евреями», — вопил «Фёлькишер беобахтер» 24 июля 1941 г. «Рузвельт требует стерилизации немцев: немецкий народ должен исчезнуть за два поколения»[475]. «Германия должна быть уничтожена! — вторило ему «Слово Недели» в очередном издании от 10 октября 1941 г. — Цель остается прежней»[476]. Геббельс пообещал перевести книгу Кауфмана на немецкий язык, издать миллионным тиражом и направить «в первую очередь фронтовикам». И в сентябре 1941 г. действительно был издан буклет, содержащий переведенные на немецкий язык фрагменты. В предисловии издателя ясно утверждалось, что, дескать, эта книга — прямое доказательство тому, что «мировое еврейство в Нью-Йорке, Москве и Лондоне оговаривает условия полного истребления немцев»[477]. Министр пропаганды подал это вместе с повторным сообщением прессы о якобы имевших место злодеяниях против немецких солдат войсками Красной Армии. Идея была предельно ясна: евреи во всем мире втихомолку замышляли истреблять немцев; самозащита требовала их повсеместного уничтожения. В ответ на угрозу Геббельс объявил 20 июля 1941 г. на страницах им же основанного в мае 1940 г. еженедельного журнала, выходившего тиражом в 800 000 экземпляров, о том, что Германия и вся Европа ударит по евреям «без жалости и милосердия» и «сокрушит их»[478].

Обещанный Геббельсом удар пришелся на конец лета и начало осени 1941 г. С конца июня эйнзатцгруппы и включенные в их состав подразделения, как мы уже знаем, уничтожали на Востоке все больше и больше евреев-мужчин, а с середины августа и еврейских женщин и детей. Но к этому времени было уже ясно, что нацистские лидеры мыслили не региональными, а европейскими масштабами. 31 июля 1941 г. Гейдрих получил от Геринга, формально отвечавшего за еврейскую политику, подписанный им краткий документ. Это наделило Гейдриха полномочиями для «всех необходимых приготовлений организационного, практического и материального характера для окончательного решения еврейского вопроса в немецкой сфере влияния в Европе». Ключевым пунктом упомянутого документа, также наделявшего Гейдриха полномочиями консультироваться со всеми иными центральными партийными и правительственными учреждениями, если затрагивалась их компетенция, являлось то, что отныне Гейдрих контролировал всю оккупированную Европу. Он не наделялся полномочиями для проведения или, тем более, для начала акций смерти, «окончательного решения еврейского вопроса», он наделялся полномочиями по подготовке такого рода акций. Но, с другой стороны, его нельзя рассматривать как просто некую доверенность, как это считает часть историков, т.е. некую санкцию на то, чтобы предоставлять или же не предоставлять некие «технико-экономические обоснования», могущие использоваться или не использоваться в будущем[479].

Вопрос на несколько недель июля повис в воздухе, пока Гитлер и его генералы спорили о том, двинуть ли немецкие армии на Москву или же повернуть их на север и юг соответственно, и на часть августа, когда Гитлер был серьезно болен дизентерией[480]. К середине августа, однако, он, похоже, оправился настолько, что даже смог возобновить антисемитский психоз, что и отмечено в дневнике Геббельса в записи от 19 августа 1941 г.:

Примечательно, как Геббельс невольно выдает здесь все геополитические амбиции нацизма. И не случайно его высказывания совпали по времени с усилением деятельности эйнзатцгрупп в оккупированной Восточной Европе. Кроме того, с февраля по апрель 1941 г. Гитлер санкционировал высылку приблизительно 7000 евреев из Вены в район Люблина по требованию нацистского гаулейтера бывшей австрийской столицы Бальдура фон Шираха, который в 30-е гг. занимал пост имперского руководителя молодежи и руководителя молодежи Германского рейха. Главная цель Шираха состояла в том, чтобы распределить их дома и квартиры среди бездомных неевреев. Его акции были вполне в духе уже проводимых антисемитских мер первых дней после аншлюса Австрии в марте 1938 г.[482] В течение нескольких месяцев эта акция оставалась относительно изолированной. В целях избежания всякого рода сложностей в границах Германии в военный период Гитлер до поры до времени наложил вето на идею Гейдриха начать высылку немецких евреев из Берлина[483].

Но в середине августа Гитлер решил вернуться к идее, которую отклонил ранее летом 1941 г., о высылке остававшихся в Германии евреев на восток. К середине сентября о его намерениях знала вся нацистская верхушка. 18 сентября 1941 г. Гиммлер приказал Артуру Грейзеру, гаулейтеру Вартеланда: «Фюрер желает видеть старый рейх и протекторат (Богемии и Моравии) полностью освобожденными от евреев, и как можно скорее»[484]. Вероятно, Гитлер имел в виду открыто проводимые депортации в качестве меры предостережения «международному еврейству», особенно евреям США, чтобы вынудить Америку не наращивать военную помощь в Европе и собственный военный потенциал, в противном случае евреям Германии и Европы придется куда хуже. Однако предпринятая Сталиным депортация немцев Поволжья подтолкнула его к ответным мерам против «еврейско-большевистской» России, да и региональные фюреры, в особенности Карл Кауфман в Гамбурге, настаивали на высылке евреев в целях получения жилплощади тем, чьи дома были разрушены в результате англо-американских бомбардировок. Йозеф Геббельс также считал, что «мы должны как можно быстрее эвакуировать евреев из Берлина». И это станет возможным, «как только мы решим все военные вопросы на Востоке»[485]. На самом деле к востоку от генерал-губернаторства уже были завоеваны обширные территории, что открывало возможность высылки туда евреев Центральной Европы. Их, как заявил Геббельс после встречи с Гейдрихом, предстоит разместить в трудовых лагерях, уже построенных коммунистами. «И вот теперь они будут заполнены»[486]. Но сильнее всего Гитлера волновали вопросы безопасности: из его памяти не стерся факт «предательства» Германии евреями в 1918 г., и с тех пор, как он пришел к власти, пытался все более и более радикальными способами предотвратить повторение этого, решив, в конце концов, просто вышвырнуть евреев за пределы рейха. С одной стороны, угроза, по-видимому, усилилась после вторжения в Советский Союз и по мере готовности Америки вступить в войну. Но, с другой стороны, теперь для массовой высылки были готовы обширные аннексированные им восточные территории. Казалось, настал самый удобный момент начать действовать в европейском масштабе[487].

В этот период резко ухудшились условия жизни евреев, остававшихся в Германии. Одним из таких был Виктор Клемперер, положение которого было все еще до некоторой степени защищено его браком с нееврейкой, его женой Евой, а также статус ветерана войны. Когда его бросили в тюрьму по смехотворному обвинению в нарушении правил светомаскировки — это произошло в Дрездене 23 июня 1941 г., — у Клемперера было достаточно времени для раздумий. Вопреки всему обращались с ним вполне сносно, и невзирая на его страхи о том, что власти о нем, дескать, забудут, 1 июля 1941 г. он был освобожден и смог вернуться в переполненный евреями дом, куда его насильственно переселили подобно другим смешанным супружеским парам Дрездена[488]. Вскоре на страницах его дневника появилось описание того, что им с женой пришлось пережить «охотясь за пропитанием». В апреле 1942 г. он в отчаянии писал: «Над нами нависла угроза голодной смерти. Сегодня даже репу отпускали только «зарегистрированным клиентам». Запасы картофеля иссякли, а хлебных карточек всего на две недели»[489]. Пришлось выпрашивать еду и менять на вещи. К середине 1942 г. Клемперер постоянно мучился от голода и дошел до того, что украл продукты у соседки по дому («с чистой совестью, — признался он, — потому что ей все равно мало надо, да выбрасывает много недоденного...»).

С 18 сентября 1941 г. своим распоряжением Имперское министерство транспорта запретило немецким евреям пользоваться вагонами-ресторанами в поездах, ездить на экскурсии, в часы пик ездить на общественном транспорте. Когда жена Клемперера пришила желтую звезду с левой стороны на пальто 19 сентября 1941 г., это вызвало у него настоящий «приступ отчаяния». Как и многие евреи, он стыдился выходить на улицу («Чего стыдился?» — не раз задавал он себе этот риторический вопрос). Теперь покупками занималась его жена. У Клемпереров конфисковали пишущую машинку, и с 28 октября 1941 г. он был вынужден писать свой дневник и автобиографию от руки. Далее последовали и дальнейшие ограничения. Евреям отказали в карточках на крем для бритья («Может, задумали, чтобы все евреи вновь, как в Средневековье, отпустили бороды?» — иронически вопрошал Клемперер). Список ограничений, которым они подвергались к этому времени, вырос до более 30 пунктов, включая запрет на пользование автобусами, посещение музеев, покупку цветов, ношение меховых изделий, использование шерстяных одеял, посещение вокзалов и железнодорожных станций, питание в ресторанах, проезд на палубе пароходов. А закон от 4 декабря 1941 г. устанавливал смертную казнь фактически за любое преступление, если оно совершено евреем. 13 марта 1942 г. РСХА распорядилось, чтобы над каждым входом в дом, где проживали евреи, была укреплена белая бумажная звезда. Очередной удар был нанесен в мае 1942 г., когда власти объявили, что евреям больше не разрешат держать домашних животных и их надлежит сдать; с тяжелым сердцем Клемперер и его жена отдали свою кошку Мушель одному сострадательному человеку, ветеринару по профессии, более того, упросили его усыпить ее, чтобы животное не попало в питомник. Все перечисленные меры, последовательность введения разного рода ограничений свидетельствовали о том, что грядет массовая депортация на восток[490].

Чтобы ни у кого не оставалось ни малейших иллюзий на этот счет, 23 октября 1941 г. Гиммлер наложил запрет на эмиграцию евреев как из Германского рейха, так и с территории любой оккупированной им страны. Роспуск гестапо Еврейской лиги культуры 11 сентября 1941 г. был последним аккордом; ее активы, музыкальные инструменты, имущество и собственность были распределены множеству учреждений, включая СС и армию[491]. Все остававшиеся еврейские школы в рейхе были уже давно закрыты. Облавы и высылки начались 15 октября 1941 г.; в соответствии с указами от 29 мая и 25 ноября 1941 г., одобренными лично Гитлером, подлежавшие депортации евреи лишались германского гражданства, а их собственность конфисковывалась государством. К 5 ноября 1941 г. 24 длинных состава с евреями — около 10 000 человек из «старого рейха», 5000 из Вены и 5000 из протектората Богемии и Моравии — были отправлены в Лодзь, с ними следовали и 5000 цыган из аграрного района Австрии Бургенланд. К 6 февраля 1942 г. еще 34 состава доставили 33 000 евреев в Ригу, Каунас и Минск[492]. Несмотря на это, в рейхе все еще оставалось значительное число евреев, отправленных на принудительные работы, составлявшие важный сегмент экономики военного времени. Явно разочарованный Геббельс требовал еще высылок. 22 ноября 1941 г. он отметил в своем дневнике, что Гитлер согласился на дальнейшие высылки по принципу один город за другим[493].

Для подготовки депортаций гестапо получало списки местных евреев из Имперской ассоциации евреев в Германии, выбирало подлежавших депортации, присваивало каждому определенный порядковый номер, сообщало им о дате отбытия и том, что разрешается взять с собой. Всем высылаемым позволяли взять 50 килограммов багажа и провиант из расчета 3—5 суток. Силы полиции препровождали их на сборные пункты, откуда, нередко после многочасового ожидания, их обычными пассажирскими поездами отправляли в пункт назначения. Так поступали специально, чтобы не насторожить депортируемых. Тем не менее поезда отправлялись, как правило, ночью, посадка осуществлялась на сортировочных станциях, а не на пассажирских вокзалах, и очень часто полицейские буквально загоняли евреев в вагоны, бранясь и избивая людей. Все составы следовали с охраной полиции. Когда депортируемых привозили на место, бывали случаи, когда их подстерегали там весьма неприятные неожиданности. К примеру, один из составов, отправившийся из Мюнхена, прибыл 20 ноября 1941 г. в пункт назначения — Ригу. Но тамошнее гетто оказалось переполненным, три дня спустя группу перебросили в Каунас. И хотя было известно, что и каунасское гетто битком набито, полиция согнала всех в близлежащий «Форт IX», где людей продержали в сухом рву, окружавшем постройки в течение двух дней, а потом расстреляли[494].

В январе 1942 г. поступило распоряжение о начале депортации на восток евреев Дрездена. Виктор Клемперер особенно не тревожился — как-никак он был кавалером Железного Креста, к тому же состоял в браке с нееврейкой, что давало право избежать депортации[495]. Однако и оставшимся пришлось несладко. 14 февраля 1942 г. Клемперера, 60-летнего мужчину, не совсем здорового, заставили убирать снег на улицах. Но прибыв на работу, он с изумлением выяснил, что оказался самым молодым в группе из 12 пожилых евреев. К счастью, по его словам, надзиратели из муниципального санитарного управления были людьми понимающими и вели себя корректно, позволили людям отдыхать, перекинуться словом во время работы и сказали Клемпереру: «Вам ни к чему перенапрягаться на работе, государство не требует этого»[496]. Им выплатили за неделю весьма скромную сумму в 70 с чем-то рейхсмарок после вычета всех налогов[497]. Когда снег был убран, Клемперера перебросили на фабрику, где он работал упаковщиком. Гестапо свирепствовало, как никогда раньше, у евреев участились домашние обыски. Во время одного из таких обысков Клемперер случайно отсутствовал, ходил к другу в гости. Вернувшись, он обнаружил, что все в квартире перерыто вверх дном. Продукты питания и вино исчезли, были украдены и деньги, не очень значительная сумма, правда, а также кое-какие лекарства. Все ящики буфета и комода были выдвинуты, их содержимое разбросано по полу. Все, что предназначалось для выноса, включая постельное белье, сотрудники гестапо упаковали в четыре чемодана и объемистый сундук, который было приказано доставить к местному отделению полиции на следующий день. Ева Клемперер подвергалась оскорблениям («Вышла замуж за жида? Да ты просто шлюха после этого!»), один из гестаповцев плюнул женщине в лицо. «Какой невероятный позор для Германии!» — возмущался Виктор Клемперер. «Это — никакие не обыски, это — погромы!» — сокрушалась его жена. Клемперер страшно боялся, что гестапо обнаружит его дневники («они убивают и за куда меньшие проступки»), Клемперер упросил жену по частям перенести их в дом своей знакомой, неев-рейки, доктора Аннемари Кёлер, там было куда безопаснее. «Но я буду продолжать писать об этом, — заявил он в мае 1942 г. — Таков будет мой героический поступок. Я намерен представить доказательства, неоспоримые доказательства!»

13 сентября 1941 г. жительница Гамбурга Луиза Зольмиц, жена еврея, который благодаря привилегированному статусу кавалера множества боевых наград и ветерана военных действий был освобожден от необходимости носить желтую звезду, с горечью писала: «Наше счастье ущербное». Семью Зольмиц освободили от подселения к ним евреев, однако жили они по-прежнему скудно. Бесконечные урезания пенсий, льгот и отпускаемых по карточкам норм продуктов питания они делили с остальными немцами. Жили они в ту пору изолированно, поскольку Фридрих лишился привычного круга общения, состоявшего в основном из неевреев. Луиза Зольмиц и ее муж исхудали, поскольку весь 1941 г. нормы отпуска продуктов постоянно уменьшались. К 21 декабря 1942 г. женщина весила меньше 50 кг. И все же ее куда менее волновало урезание норм, чем то, что ей могут запретить получать продукты для семьи по карточкам, и за ними придется ходить ее Фридриху и сталкиваться с проявлением ненависти. Тревога Луизы о судьбе Гизелы, дочери-полукровки, росла соразмерно циркулировавшим слухам о том, что, дескать, и полукровок тоже ждет депортация. «Мы — жертва темных и злонамеренных сил», — такую запись сделала она в дневнике 24 ноября 1942 г.

Очевидным фактом является то, что к октябрю 1941 г. эпидемия депортаций охватила практически всю Европу. 4 октября 1941 г. Гейдрих уже упоминал о «плане полной эвакуации евреев с занятых нами территорий»[498]. В начале ноября 1941 г. он аргументировал одобрение погромов парижских синагог, произошедших четырьмя днями ранее, ввиду того, что «евреи на самом высоком уровне определены как поджигатели войны и поэтому должны нести ответственность за все то, что происходит сейчас в Европе; Европа должна быть очищена от них. Что же касалось Гитлера, тот подверг оголтелой критике евреев не только Советского Союза и США, но и Европы в целом. 28 ноября 1941 г. на встрече с великим муфтием Иерусалима Хадж Амином Аль-Хуссейни он заявил: «Германия намерена нажать на все рычаги для решения еврейской проблемы. И в Палестине евреям не будет покоя, как только мы обретем контроль над этой территорией»[499].

К этому времени все еще остававшиеся в живых евреи на территориях Восточной Европы, оккупированных немцами, загонялись в гетто, расположенные в крупных и средних городах. В Вильнюсе начиная с 6 сентября 1941 г. 29 000 человек евреев были втиснуты на территорию, рассчитанную на проживание лишь 4000 человек. Во время инспекционной поездки в вильнюсское гетто в начале ноября 1941 г. Геббельс отметил страшную скученность, царящую там: «... евреи — вши цивилизованного человечества. Так или иначе они должны быть истреблены. Стоит вам пощадить их — и вы сами не замечаете, как становитесь их жертвой»[500]. 10 июля 1941 г. было основано еврейское гетто в Каунасе, где 18 000 человек постоянно подвергались нападениям со стороны как немцев, так и литовцев, ищущих ценные вещи[501]. В тот же период основывались и гетто поменьше в других городах Прибалтики. Их созданию предшествовала резня еврейского населения. Поскольку жертвами этой резни становились мужчины (по крайней мере, на начальных этапах), эти гетто, как правило, были населены женщинами и детьми: в Риге, например, где гетто было основано к концу октября 1941 г., было почти 19 000 женщин и лишь чуть более 11 000 мужчин. 30 ноября и 8 декабря 1941 г. 24 000 человек были расстреляны, а остальных, главным образом мужчин, отправили на заводы Германии чернорабочими. Подобное массовое убийство, только большего масштаба, произошло в Каунасе 28 октября 1941 г., когда Гельмут Раука, глава занимавшегося евреями отдела каунасского гестапо, распорядился собрать 27 000 евреев в 6 часов утра на главной площади города. На протяжении всего дня Раука и его сотрудники отсортировали пригодных для работы лиц. Когда стемнело, 10 000 евреев были отнесены к последней категории. Остальных отпустили по домам. На следующее утро этих 10 000 пешком погнали к «Форту IX», где они были расстреляны.

Почти все гетто, появившиеся в оккупированной Восточной Европе после вторжения в Советский Союз, создавались на скорую руку и просуществовали относительно недолго — они и задумывались как место временного пребывания евреев, обреченных на гибель в ближайшем будущем. Созданное 5 декабря 1941 г. в Ялте гетто представляло собой огороженный участок на окраине города: 17 декабря 1941 г., меньше чем 2 недели спустя, оно было упразднено, а его жители расстреляны. Подобные вещи происходили и в других городах. Таким образом, судьба евреев Восточной Европы была ясна, а их бывшие гетто освобождены. Теперь переселения в гетто дожидались евреи «старого рейха» и протектората Богемия и Моравия, на изгнании которых настаивал Гитлер, а также евреи, находившиеся в других частях занятой немцами Европы. Некоторые историки попытались установить точную дату, когда Гитлер распорядился об изгнании евреев из Европы и их истреблении, все их попытки так и остаются безуспешными. Без конца ссылаются на один факт. Уже после войны Адольф Эйхман вспоминал, что Гейдрих вызвал его к себе однажды, это было в конце сентября или начале октября, и заявил следующее: «Фюрер отдал распоряжение о физическом уничтожении евреев». На это распоряжение Гитлера неоднократно ссылался и Гиммлер. Но чрезвычайно сомнительно было, чтобы Гиммлер или Гейдрих могли услышать от фюрера столь категорично сформулированный приказ. Высказывания Гитлера, зафиксированные многими источниками, и в особенности записями его выступлений и частных бесед, в частности в дневнике Геббельса и «Застольных беседах», по стилю и содержанию весьма мало напоминают лаконичные воинские распоряжения. И всякий, кто рассчитывает обнаружить что-либо хоть отдаленно напоминающее четко сформулированный приказ — в письменной или же в устной форме, — обречен на неудачу. Дело в том, что партийное руководство вообще и Гитлер в частности избегали конкретики, если речь шла о юридической ответственности, поэтому и формулировали свои распоряжения расплывчато, что изначально предполагало чуть ли не двоякое их толкование. Соответственно, члены партии привыкли, так сказать, «улавливать суть»[502].

Так что крайне маловероятно, что Гитлер мог пойти дальше утверждений, которые он неоднократно делал начиная с середины 1941 г. относительно евреев и которые тут же подхватывались антисемитскими геббельсовскими СМИ. Утверждения фюрера часто и широко цитировались и тиражировались, и практически не было такого члена НСДАП, СС или другой нацистской организации, который не слышал бы их. И в сочетании с четко сформулированными приказами, такими как, например, изданный незадолго до введения в действие плана «Барбаросса» об уничтожении политруков Красной Армии и евреев, с политикой геноцида, уже опробованной на практике в Польше начиная с сентября 1939 г., создавался особый, ориентированный на геноцид менталитет, по части которого состязались Гиммлер в Берлине и его сатрапы на местах (на восточных территориях), желая убедить друг друга, насколько полно и радикально они претворяли в жизнь угрозы Гитлера стереть в порошок евреев Европы. А если добавить к этому острейшую нехватку продовольствия и, как это имело место в Польше, необходимость в связи с этим установления нормирования пищи по иерархическому принципу, то евреи оказывались где-то в самом низу пирамиды. Для многих слишком рьяных местных фюреров и региональных наместников переход от политики доведения до истощения к политике открытого геноцида был, по сути, символическим. В Белоруссии, например, решили просто-напросто избавиться от «бесполезных едоков» — неспособных к тяжелому физическому труду людей, а заодно и от психически больных и инвалидов. Их умертвили отнюдь не по расовым причинам, хотя немецкая кампания эвтаназии создала важный прецедент — экономический. СС в этом случае сражались не против «дегенеративных» влияний славян; они просто рассматривали психически больных и инвалидов как лишних потребителей дефицитных продуктов[503].

Конкретные результаты такого менталитета стали очевидны самое позднее к середине октября 1941 г. К этому времени евреи из Великогерманского рейха и имперского протектората вовсю высылались на восток, и на очереди были их соплеменники из остальной части занятой немцами Европы. На эмиграцию евреев был наложен запрет. Существует множество подтверждений на различных уровнях нацистской иерархии, свидетельствующих о том, что было принято решение выслать всех европейских евреев на восток. Эйнзатцкоманды без разбора расстреливали огромное число евреев по всей оккупированной Восточной Европе. В лекции, прочитанной 1 декабря 1941 г. перед высшим командным составом вермахта, полиции, НСДАП, Германского трудового фронта, академиками, членами Сената германской культуры Геббельс заявил, что сделанное фюрером 30 января 1939 г. предостережение оказалось верным.

Хотя массовое убийство, как прозрачно намекнул Геббельс, по очевидным и чисто практическим причинам осуществляется поэтапно, теперь уже ни у кого не оставалось сомнений в том, что, как выразился Альфред Розенберг, выступая на пресс-конференции 18 ноября 1941 г., цель — «биологическое истребление всех евреев в Европе».

К этому времени уже стало ясно, что военные власти, полицейские подразделения, СС и гражданские чиновники рука об руку трудились для воплощения в жизнь программы геноцида. Согласно донесению инспекционного управления вермахта украинская милиция, «во многих местах, как это ни прискорбно, с добровольным участием членов немецких вооруженных сил», беспощадно расстреливает евреев, в т.ч. женщин и детей. До 200 000 человек уже убиты на территории Имперского комиссариата Украины, и, в конце концов, общее количество достигнет почти полумиллиона человек. Но уже было предельно ясно, что одними только массовыми расстрелами масштаба истребления, задуманного Гиммлером, не достичь. Более того, если верить рапортам командиров эйнзатцкоманд, беспрерывные массовые убийства беззащитных женщин и детей самих экзекуторов повергали в стресс. Как вспоминал впоследствии Рудольф Хёсс, старший офицер СС, «у меня всегда вызывали содрогание предстоящие массовые экзекуции женщин и детей». Не один служащий эйнзатцкоманд свел счеты с жизнью, будучи не в силах смириться с кровопролитием. Часть их закончила психиатрической лечебницей. Большинство отправлялись на акции в подпитии, только в этом состоянии можно было выполнять ужасающие по жестокости приказы. Число евреев, подлежавших расстрелу, было настолько огромным, что в одном из отчетов эйнзатцгруппы от 3 ноября 1941 г. говорилось: «Несмотря на то что до сих пор было ликвидировано в общей сложности приблизительно 75 000 евреев, стало очевидно, что одним этим методом решение еврейской проблемы не обеспечить»[504].

Но решение проблемы пришло само по себе. После вынужденного свертывания программы эвтаназии 24 августа 1941 г., что стало возможным после обвинений епископа Клеменса фон Галена, для травившего пациентов газами технического персонала нашлась работа на востоке. Специалисты «Т-4» в сентябре месяце побывали в Люблине; туда же явились Виктор Брак и Филипп Боулер, двое ведущих руководителей отдела «Т-4». Доктор Август Бекер, представлявшийся как «специалист в области отравления газами психически больных», также вспоминал:

Кроме того, Альберт Видман, разработавший стандартную газовую камеру, используемую в программе эвтаназии, посетил Минск и Могилев, куда эйнзатцгруппа «Б» запросила техническую помощь при умерщвлении пациентов местных психиатрических лечебниц. Умерщвления подобного рода были стандартной частью акций эйнзатцгруппы на Востоке, поскольку они проводились еще в Польше в 1939—1940 гг., где их жертвой тогда стали несколько тысяч психически больных. После того как был изобретен способ умерщвления пациентов угарным газом, поступавшим из выхлопной трубы автомобиля в герметически закрытое помещение, Артур Небе, командир эйнзатцгруппы «Б», догадался умерщвлять людей в особых воздухонепроницаемых фургонах, с которыми соединялись выхлопные трубы автомобильного двигателя. Гейдрих одобрил решение[506].

13 октября 1941 г. Гиммлер на встрече с региональными начальниками полиции Глобочником и Крюгером дал согласие на создание лагеря в Бельжеце, который и послужит основой для применения газвагенов в действии. Иными словами, это должен быть лагерь, созданный с единственной целью — физического уничтожения людей[507]. Строительные работы начались 1 ноября 1941 г., а месяц спустя туда были откомандированы специалисты бывшего «Т-4»[508]. Жители польского гетто теперь систематически расстреливались с тем, чтобы освободить место для евреев, которые должны были вот-вот начать прибывать из других частей Европы. Подобный центр был построен в Хелмно в Вартеланде, где предстояло умертвить в газвагенах евреев, доставленных из лодзинского гетто. В трех газвагенах из Хелмно можно было уничтожать по 50 человек за рейс из лагеря до расположенных примерно в 16 километрах лесов, причем ликвидация и транспортировка осуществлялись одновременно. У леса машины останавливались, чтобы избавиться от страшного груза, который вываливали в канавы, вырытые пока остававшимися в живых еврейскими заключенными лагеря. Иногда матери в фургоне обертывали головы детей тканью, и малыши оставались живы. Яков Грояновски, один из могильщиков, нанятых СС, сообщал, как немецкие охранники отыскивали таких переживших ужас младенцев и разбивали их головы о стволы деревьев. Ежедневно уничтожалось до 1000 человек; здесь же в лесу под Хелмно нашли смерть и 4400 цыган из лодзинского гетто. В целом за первый период существования лагеря в Хелмно были зверски умерщвлены 145 000 евреев и еще 7000 человек были уничтожены весной 1944 г., когда лагерь ненадолго вновь стал функционировать; общее число погибших превысило 360 000[509].

Первые три десятка пресловутых газвагенов были изготовлены на небольшой фабрике в Берлине. Первые 4 машины поступили в распоряжение эйнзатцгрупп в ноябре-декабре 1941 г.; а к концу года их использовали все четыре эйнзатцгруппы. Водители газвагенов впоследствии рассказывали, как это происходило: «Человек 60 евреев, часто они еле на ногах стояли, запихивали в внутрь фургона, полностью одетыми. Непохоже, чтобы они о чем-то догадывались. Потом двери плотно закрывались, и нам приказывали ехать. По прибытии в указанное место двери распахивали, и после проветривания фургона мы вытаскивали трупы. Это был кошмар. Было видно, что люди перед смертью агонизировали. А кое-кто пытался зажать нос»[510].

Один из газвагенов отправили и в Сербию, где генерал Франц Бёме методично истреблял евреев в отместку за якобы участие их в вооруженном восстании четников в июле месяце предыдущего года. Как сообщалось в декабре 1941 г., за 160 убитых и 278 раненых немецких солдат убили от 20 до 30 тысяч сербских гражданских лиц, включая всех взрослых евреев мужского пола и цыган. До этого момента убийству подлежали только мужчины; Бёме рассчитывал, что 10 000 еврейских женщин, детей и стариков и часть выживших мужчин-евреев будут помещены в гетто. Более чем 7000 еврейских женщин и детей, 500 еврейских мужчин и 292 цыганские женщины и дети эсэсовцы согнали в лагерь в Займисте, где они содержались в нечеловеческих условиях в нетопленых бараках, а командование СС тем временем принимало срочные меры по доставке из Берлина автомобилей-душегубок. Цыган освободили, а евреям сказали, что им предстоит переброска в другой лагерь, где условия проживания лучше. Едва первая партия в 64 человека заполнила фургон, как двери были наглухо закрыты, а выхлопные газы хлынули внутрь. После этого грузовик спокойно миновал центр Белграда, мимо ничего не подозревающих пешеходов, направляясь к стрельбищу в Авеле. К моменту прибытия в Авелу все находившиеся в фургоне евреи были мертвы. Полицейские из Авелы выбросили их из фургона в уже выкопанную братскую могилу. К началу мая 1942 г. таким образом было умерщвлено 7500 евреев лагеря и, кроме того, пациенты и персонал еврейской больницы в Белграде и часть заключенных-евреев из другого, соседнего лагеря. Начальник немецкой военной администрации в Сербии Харальд Турнер мог в августе 1942 г. с гордостью заявить, что, дескать, Сербия — единственная страна, в которой еврейский вопрос «решен полностью»[511].

Конференция в Ванзее

29 ноября 1941 г. Рейнгард Гейдрих распорядился, чтобы Адольф Эйхман разослал приглашения государственным служащим высшего ранга, сотрудникам министерств, чьи обязанности прямо или косвенно были связаны с «решением еврейского вопроса», а также представителями верхушки СС и отделов Имперского руководства НСДАП, также занимавшимся упомянутым «вопросом». 31 июля 1941 г. шеф РСХА Гейдрих получил от Геринга документ следующего содержания:

Чтобы утрясти все детали предоставленных ему полномочий, Гейдрих был кровно заинтересован включить представителей тех учреждений, с которыми СС испытывали определенные проблемы. Имперское министерство иностранных дел попросило прислать высшее должностное лицо (впоследствии министерство, правда, с пеной у рта утверждало, что, мол, пресловутая конференция касалась исключительно евреев Германии); действительно, хотя Гейдрих не утруждал себя разъяснением вопросов, которые предстоит обсудить на конференции, Министерство иностранных дел не сомневалось, что обсуждение коснется высылки евреев во все страны, оккупированные немцами.

Вначале встречу наметили на 9 декабря 1941 г. Местом ее была определена вилла на берегу озера Ванзее в тихом и респектабельном пригороде Берлина. Но за день до этого, узнав о нападении Японии на Перл-Харбор, подчиненные Гейдриха обзвонили всех приглашенных, уведомив их о переносе сроков конференции, поскольку резко изменившаяся международная обстановка непременно обусловит и сессию Рейхстага внеочередного созыва, что, однако, вовсе не означало, что политика в отношению евреев отойдет на второй план. Выступая на встрече высших партийных функционеров на следующий день после объявления им войны США, Гитлер, как зафиксировано в дневнике Геббельса, повторил мысли, высказанные им еще в августе, но в более точной форме:

14 декабря 1941 г. Розенберг согласился с Гитлером из соображений международной политики не употреблять термин «истребление евреев» в публичных речах, даже при том, что Гитлер заметил: «Они навязали нам войну и разрушения; неудивительно, что именно им придется первыми считаться со всеми ее последствиями»[513].

К этому времени уже было ясно и Гитлеру, и всем остальным в нацистской иерархии, что война не завершится в ранее запланированные сроки, как ожидалось. Нацисты понимали, что она продлится и зиму, хотя все еще надеялись, что Советский Союз к лету 1942 г. падет. Посему высылка европейских евреев на восток должна быть осуществлена до конца войны. Радикальная риторика Гитлера ноября-декабря 1941 г. была нацелена на скорое и тщательное планирование и практическое осуществление этой политики. Поскольку истребление евреев на оккупированных территориях Восточной Европы уже шло полным ходом, включая даже включенный в рейх Вартеланд, стало ясно, что от прежних планов выслать их в рейхскомиссариат Украина или куда-нибудь еще дальше на восток теперь пришлось отказаться. Ганс Франк после возвращения с проходившего 12 декабря совещания нацистских фюреров с Гитлером в Берлине разъяснил своим подчиненным в генерал-губернаторстве 16 декабря 1941 г.:

Да, но как? Как их уничтожать? Число евреев в генерал-губернаторстве, которое Франку было приказано уничтожить, было просто немыслимым, речь шла о примерно трех с половиной миллионах, если верить генерал-губернатору (естественно, это было преувеличением; впоследствии его сотрудники назовут цифру в 2,5 миллиона). «Мы не сможем расстрелять эти 3,5 миллиона евреев, — горевал Франк в беседе с подчиненными 16 декабря 1941 г., — и отравить их тоже не сможем, но зато мы в состоянии принять меры, которые рано или поздно приведут к их успешному уничтожению; речь идет о крупномасштабных мерах, которые сейчас обсуждаются в рейхе». Что это были за меры, скоро станет известно.

Геноцид восточноевропейских евреев, начавшийся летом 1941 г., был обусловлен идеологическим рвением нацистских чиновников, таких как Артур Грейзер, гаулейтер Вартеланда, начальников подразделений полиции и командиров эйнзатцгрупп, которые по собственной инициативе проводили беспрецедентную по масштабам резню. В то же самое время, однако, упомянутая резня была вполне в рамках политики, заданной Гитлером и осуществленной на практике Гиммлером. Когда, например, начальник полиции Риги Фридрих Еккельн пустил в расход целый состав евреев, высланных из Берлина чуть ли не сразу же по их прибытии, Гиммлер, 30 ноября 1941 г. издавший приказ не уничтожать их, был разъярен. Но все объяснялось до чрезвычайности просто — упомянутый приказ рейсхфюрера СС не дошел вовремя до начальника рижской полиции. Дело в том, что речь шла не о каких-либо там выходцах с задворок Европы, а о евреях Берлина, столицы Великогерманского рейха. Слухи об их уничтожении просочатся тут же, и остальные берлинские евреи явно впадут в панику. Гиммлер планировал подержать их какое-то время в рижском гетто. В результате Еккельн получил нагоняй, рейхсфюрер категорически запретил ему впредь действовать по собственной инициативе, пусть даже в рамках проводимой государством политики[515]. Но в большинстве случаев проявление собственной инициативы отнюдь не противоречило конечным целям режима. Перенос технологии отравления газами на Восток, наряду с откомандированием туда соответствующих экспертов, знавших и понимавших, как обходиться с газовыми камерами, привлечение административного аппарата генерал-губернаторства по главе с Франком, вермахта, Личной канцелярии фюрера (поставлявшей дипломированных отравителей), РСХА во главе с Гиммлером — все это свидетельствовало о детально скоординированной политике и централизованном управлении. И по времени геноцид регионального масштаба совпадал с началом организованных депортаций евреев из рейха и ввода в действие спеилагерей неподалеку от главных гетто на Востоке, цель которых состояла в одном — в физическом уничтожении их узников.

Ни одна операция подобных масштабов не могла осуществляться в Третьем рейхе без ведома Гитлера — ведь сам его статус фюрера предполагал наличие централизованной подотчетности ему, фюреру. Именно гитлеровская антисемитская риторика, многократно повторяемая во второй половине 1941 г., и послужила Гиммлеру и его подручным импульсом для развертывания кампании уничтожения. Бывало, что Гитлер без обиняков выражал одобрение по поводу массовых убийств. На встрече с Гиммлером 18 декабря, например, он заявил рейхсфюреру СС, о чем, кстати, свидетельствуют записи: «Еврейский вопрос — истреблять их как партизан». Истребление советских евреев, таким образом, должно было осуществляться под эгидой их принадлежности к партизанам. Плоды этой политики созрели лишь более года спустя в «Донесении № 51», датированном 29 декабря 1942 г., Гиммлера Гитлеру с заметками на полях, по словам адъютанта Гитлера, которое было прочитано фюрером. В разделе «Борьба против бандитов» и в графе «пособников бандитов и подозреваемых в бандитизме», отмечалось, что число «евреев, казненных» на юге России, Украине и в районе Белостока за период с августа по ноябрь 1942 г., составило не менее 363 211 человек. Такие темпы роста числа убитых сами по себе говорили о том, что массовое истребление евреев, к тому времени невиданное по масштабам, стало реальностью. Нацистская паутина разрослась настолько, что опутала не только польских и советских евреев, но и евреев всей оккупированной Европы.

20 января 1942 г. встреча высших должностных лиц, созванная Гейдрихом еще в ноябре предыдущего года, наконец состоялась. 15 человек собрались за столом виллы Ванзее, включая представителей имперского министерства по делам оккупированных восточных территорий Альфреда Розеберга, администрации генерал-губернаторства Франка и службы безопасности СС в Польше, Латвии и имперских комиссариатов восточных территорий, короче говоря, все, кто в той или иной мере участвовал в программе геноцида; тут были и сотрудники министерства внутренних дел рейха, имперского министерства юстиции, чиновники партийной канцелярии, имперской канцелярии, в чьем ведении находилось решение юридических и административных вопросов; сотрудники министерства иностранных дел, занимавшиеся евреями, живущими в номинально независимых странах за пределами Германии, в частности в Западной Европе; здесь были и те, кто контролировал выполнение 4-летнего плана — для учета всех экономических аспектов; отделы РСХА и Главного управления по вопросам расы и поселений, ответственного за депортации. Обнаружились существенные разногласия между двумя нацистскими бонзами — Гансом Франком и Альфредом Розенбергом относительно того, кто должен управлять «еврейским вопросом» на оккупированных территориях, Гейдрих же хотел передать все полномочия СС. Свое выступление он начал с того, что Геринг наделил его 31 июля 1941 г. всеми необходимыми полномочиями для окончательного решения еврейского вопроса в масштабах Европы и что вся полнота ответственности возложена на его непосредственного начальника Генриха Гиммлера. Перечислив меры, принимаемые в течение нескольких предыдущих лет и направленные на то, чтобы вынудить евреев эмигрировать из Германии, Гейдрих отметил, что ныне Гитлер склоняется не к эмиграции, а к высылке их на восток. Однако это, подчеркнул он, лишь временная мера, хотя и она обеспечит нам «практический опыт, имеющий большое значение для предстоящего окончательного решения еврейского вопроса»[516].

Затем Гейдрих представил данные о численности еврейского населения европейских стран, как входивших в сферу влияния Германии, так и не входивших в нее. Например, отметил он, 4000 евреев проживают ныне в Ирландии, 3000 в Португалии, 8000 в Швеции и 18 000 в Швейцарии. Все эти страны — нейтральные, но их включение в список предполагает, что в недалеком будущем Третий рейх получит возможность оказывать на них давление с тем, чтобы и они выслали из своих стран евреев для последующего их истребления. В целом, считал Гейдрих, еврейское население Европы насчитывало около 11 миллионов, тем не менее, с явным неодобрением отметил он, во многих случаях речь идет лишь о людях, исповедующих иудаизм, «поскольку не во всех странах существует точное определение термина еврей согласно расовому принципу»[517]. «В ходе окончательного решения и под соответствующим руководством, — заявил он, — евреи должны быть направлены на работы на Восток. В больших, созданных по однополому принципу трудовых колониях пригодные к физическому труду евреи будут работать на постройке дорог». Однако на практике это означало всего лишь скрытую форму истребления, поскольку Гейдрих тут же продолжил: «Несомненно, подавляющее большинство самоустранится по естественным причинам. А выжившие в рамках естественного отбора образуют зародышевые клетки нового еврейского возрождения (см. опыт истории)». Но евреев, считающихся «пригодными для работы», в любом случае будет незначительное меньшинство. Представитель генерал-губернаторства указал, что «эти два с половиной миллиона евреев в регионе в большинстве своем неспособны работать». Евреи старше 65 лет — а это ни много ни мало треть остающегося еврейского населения Германии и Австрии — и евреи, имеющие правительственные награды или ранения, полученные в ходе участия в Первой мировой войне, будут направлены в особые гетто для престарелых. На встрече обсуждались проблемы убеждения оккупированных или союзнических стран отказаться от их части еврейского населения. «Советнику по еврейским вопросам» предстоит провести соответствующую работу с правительством Венгрии именно с этой целью. Отметив, что «еврейский вопрос» уже «практически решен» в Словакии и Хорватии, участники встречи увязли в педантичном и безрезультатном обсуждении того, как быть со «смешанными в расовом отношении» — вопрос, который продолжал обсуждаться на последующих встречах и обсуждениях, особенно 6 марта 1942 г. В конце концов, родилась стыдливая формулировка: «различные приемлемые виды решения». В соответствии с полученными впоследствии доказательствами, она не исключала и отравление в газва-генах.

Позже нередко утверждалось, что основная цель конференции в Ванзее — обсуждение вопросов организации труда для масштабного дорожного строительства в рамках генерального плана «Ост». То есть ни словечка о каких-то там массовых убийствах[518]. Но на самом деле эйнзатцгруппа «Ц» еще за несколько месяцев до сборища в Ванзее рекомендовала шире использовать евреев для принудительного труда, мотивируя это тем, что это «приведет к постепенной их ликвидации». Еврейским чернорабочим будут выдаваться совершенно неадекватные условиям труда пищевые рационы, и, в конце концов, они просто свалятся. Учитывая нехватку трудовых ресурсов, от которой все сильнее страдала немецкая экономика военного времени, использование еврейских рабочих, казалось, напрашивалось само собой; но это никак не могло быть отказом от уничтожения евреев, а лишь выбор несколько иного способа умерщвления. Брошенная чуть ли не вскользь ссылка на то, что большая часть евреев генерал-губернаторства неспособна работать, наряду с утверждением, что те, кто пережил условия трудовых колоний, будут убиты, означала, что главная цель встречи состояла в обсуждении логистики истребления. И участники конференции на вилле в Ванзее прекрасно это понимали[519].

Напряженная работа конференции по «истреблению трудом» возымела существенные административные последствия. В феврале 1942 г. администрация всех концентрационных лагерей была реструктурирована, все подразделения, ведавшие вопросами строительства и внутренними вопросами, слиты в новое Главное административно-хозяйственное управление СС (ВФХА), главой которого был назначен Освальд Поль. Группа «Д» ВФХА, возглавляемая Рихардом Глюксом, теперь отвечала за всю систему концлагерей. Эти изменения ознаменовали то, что лагерям отныне была отведена роль существенного источника трудовых ресурсов для военных отраслей промышленности Германии. Фактически это уже началось перед войной, но теперь необходимо было систематизировать работу. Однако СС не видели особой необходимости в использовании труда узников концлагерей для экономики военного времени. Вообще трудно было представить себе, что такая организация, как СС, стала бы заниматься изысканием рабсилы, созданием рабочих мест, улучшением условий труда или установлением приемлемых размеров заработной платы. Их задачей было добиться увеличения трудозатрат через насилие и террор. Заключенные расценивались СС как своего рода препятствие на пути к расовой перекройке Восточной Европы. Следовательно, нужно было «истребить их трудом». Отработанный материал тут же заменялся новыми рабами-чернорабочими. И подобная перспектива была предусмотрена СС для миллионов славян, как только война закончится. Выбор физически здоровых евреев для работы служил удобным оправданием массовых убийств миллионов людей, считавшихся непригодными к труду[520].

Темой выступлений и последующих обсуждений на конференции в Ванзее, как впоследствии признавался Эйхман, было истребление, причем нередко участники выражались без обиняков и даже переходили на ненормативную лексику[521]. Основной мыслью было — все евреи Европы так или иначе должны быть уничтожены. Почти всем сидевшим за этим столом приходилось в свое время отдавать распоряжения о проведениии массовых убийств эйнзатцгруппам службы безопасности СС. Эйхман и Мартин Лютер из министерства иностранных дел недвусмысленно заявили, чтобы все евреи Сербии были расстреляны; многие участники, включая представителей Имперской канцелярии и Министерства иностранных дел, с большой долей вероятности были знакомы со статистикой убийств, регулярно отсылаемой в Берлин эйнзатцгруппами, а чиновники, направленные в Ванзее из генерал-губернаторства и министерства по делам восточных территорий уже не раз санкционировали убийство евреев, считавшихся непригодными к работе, или же создали в гетто условия, заведомо обрекавшие многих их обитателей на скорую гибель. То есть никаких сложностей или разнобоя мнений в планировании геноцида не было.

В конце встречи участники, поднявшись из-за стола, потягивая коньяк, поздравляли друг друга с успешным завершением работы. Гейдрих присел у камина в обществе Эйхмана и Генриха Мюллера, шефа гестапо, — вся троица представляла здесь РСХА. Гейдрих, закурив, попивал коньяк — случай чуть ли не беспрецедентный, по мнению Эйхмана. Министерство внутренних дел и генерал-губернаторство также последовали общему правилу, и неограниченные полномочия Гейдриха в «окончательном решении» ни у кого уже не вызывали сомнений. Разослав 30 экземпляров протокола чиновникам, Гейдрих отметил, что «к счастью, была выработана основная линия во всем, что касается практического выполнения окончательного решения еврейского вопроса». Прочитав свой экземпляр, Йозеф Геббельс отметил: «Еврейский вопрос должен теперь быть решен в пан-европейском масштабе». 31 января 1942 г. Эйхман издал новые приказы о депортации. Из-за возникших проблем с транспортировкой выполнение акций отодвинулось на несколько недель, и первые депортации немецких евреев начались только в марте. Их вывезли не в лагеря смерти, а в гетто на востоке. Там их намечалось держать какое-то время, возможно, до конца войны, а потом уж и расстрелять. А тем, кто еще годился для принудительных работ, вмиг нашли занятие. Но их было необходимо где-то разместить. Посему польские и восточноевропейские евреи из гетто срочно перебрасывались в лагеря смерти, уже подготавливаемые для выполнения чудовищной цели.

Конференция в Ванзее проходила в атмосфере усиливавшейся антисемитской пропаганды, возглавляемой непосредственно Гитлером. 30 января 1942 г. в своей традиционной речи, посвященной годовщине его назначения рейхсканцлером в 1933 г., Гитлер напомнил своей аудитории в берлинском «Шпортпалас-те», что он пророчил в 1939 г. — мол, если евреи развяжут мировую войну, они будут в ней уничтожены: «Мы ясно осознаем, что война может закончиться либо истреблением арийских народов, либо исчезновением из Европы евреев... На сей раз древний иудейский закон «Око за око, зуб за зуб» применяется впервые!» В узком кругу Гитлер заверил Гиммлера и Ламмерса, что евреям все равно придется убраться из Европы. Вот слова, сказанные им 25 января 1942 г.:

Именно здесь в этом монологе Гитлер признал факт массового убийства советских военнопленных, объявив, что та же участь постигнет и евреев Европы, и, в то же самое время, он снимает с себя ответственность за оба акта геноцида: в его воображении именно на евреях и лежит вся ответственность.

Оправдание Гитлером геноцида продолжалось в течение всех первых месяцев 1942 г., причем в крайне расплывчатой терминологии. Его постоянное упоминание о необходимости уничтожить, изгнать, устранить евреев Европы давало повод его подручным во главе с Гиммлером начать истребление евреев даже до окончания войны. 14 февраля 1942 г. Гитлер сказал Геббельсу, и тот не замедлил отобразить слова фюрера в своем дневнике:

Сам Геббельс прекрасно понимал суть процесса осуществления программы уничтожения. 27 марта 1942 г. он доверил страницам дневника детали, которые узнал — или, по крайней мере, часть из них; даже Геббельс был слишком осторожен, чтобы откровенничать на бумаге:

Гетто в генерал-губернаторстве, продолжал он, заполнят евреи из рейха, как только они освободятся (иными словами, когда их обитатели будут уничтожены), а затем процесс повторится. Настойчивость, с которой Геббельс повторяет многократно выдвигаемый тезис об одержимости евреев истребить немецкую расу, свидетельствует о его стремлении косвенно оправдать их геноцид. Этот ряд антисемитских тирад достиг кульминации в речи Гитлера на последнем заседании Рейхстага 26 апреля 1942 г. Евреи, сказал он, разрушили культурные традиции человеческого общества. «А оставшееся — животное начало человека и еврейская страта, которые, одержав верх, паразитически разрушают его собственный источник, из которого он черпает энергию». И только теперь новая Европа объявила войну этому процессу разложения народов евреями[524]. Буквально в тот же день Геббельс отмечает в своем дневнике: «Мы вновь подробно обсудили с фюрером еврейский вопрос. Его позиция по этой проблеме непоколебима. Он желает выслать всех до единого евреев из Европы»[525]. Речи Гитлера того периода сопровождались хором антисемитских призывов других нацистских лидеров и антисемитскими воплями в прессе. В своей речи, произнесенной в берлинском «Шпортпала-сте» 2 февраля 1942 г., немецкий вождь Германского трудового фронта Роберт Лей заявил, что «евреи будут и должны быть истреблены. Это — наша святая миссия. Именно ради этого идет война». Крайне важно усмотреть здесь наличие идеологически обусловленного страха нацистских лидеров перед той угрозой, которую, по их мнению, представляли евреи. Лучшим примером тому послужил взрыв бомбы, подложенной группой коммунистического сопротивления нацистскому режиму под руководством Герберта Баума, на антисоветской выставке в Берлине 18 мая 1942 г. Результатом взрыва был незначительный материальный ущерб, а люди вообще не пострадали. Но эта акция произвела впечатление на нацистское руководство. Гестапо сумело напасть на след заговорщиков и арестовать их, среди них, как писал Геббельс 24 мая 1942 г., было пятеро евреев и три полуеврея и еще четверо неевреев. «Из этого состава очевидна правильность принимаемых нами мер», — уточнял он. Геббельс считал этот инцидент на выставке неоспоримым доказательством оправданности изгнания остававшихся в Берлине евреев в качестве превентивной меры. «Конечно, куда лучше было бы просто ликвидировать их». Баум, не выдержав пыток, покончил жизнь самоубийством, другие члены группы были казнены, а 250 евреев-мужчин, заключенных в тюрьмы в Заксенхаузене, расстреляны в качестве «меры устрашения». Вместо них в Заксенхаузен пригнали новых 250 евреев, поместив их здесь в качестве заложников на случай повторения терактов. 23 мая 1942 г. Гитлер на совещании нацистских фюреров в имперской канцелярии заявил, что теракт с применением взрывных устройств продемонстрировал, «что евреи настроены довести эту войну до победного конца, невзирая ни на что, поскольку сознают, что поражение равносильно гибели их всех». В беседе с министром пропаганды 29 мая 1942 г. Гитлер согласился отвергнуть все возражения, могущие возникнуть в связи с высылкой всех находившихся в столице рейха на принудительных работах евреев. Их вполне можно заменить иностранными рабочими. «Я усматриваю немалую опасность, — заявил Геббельс, — в том, что 40 000 евреев, которым уже нечего терять, все еще пребывают в столице рейха». Опыт Первой мировой войны, добавил Гитлер, показал, что немцы склонны принимать участие в подрывных действиях лишь при подстрекательстве евреев. «В любом случае, — писал Геббельс, — цель фюрера — освободить всю Западную Европу от евреев».

Антисемистские выпады Гитлера и Геббельса были переведены на язык действия Генрихом Гиммлером, с которым Гитлер провел серию личных встреч. В конце зимы 1941 г. — начале весны 1942 г. после конференции в Ванзее Гиммлер стремился ускорить осуществление программ геноцида. 13—14 марта он посетил Краков и Люблин, этот визит рейхсфюрера СС был связан с умерщвлением заключенных лагерей ядовитым газом. Месяц спустя, 17 апреля 1942 г., на следующий день после очередной встречи с Гитлером Гиммлер прибыл в Варшаву, где распорядился об уничтожении западноевропейских евреев, прибывших в гетто Лодзи. После дальнейшей консультации с Гитлером 14 июля 1942 г. Гиммлер снова отправился в поездку по восточным районам с целью ускорения осуществления смертельной программы. В Люблине он отдал приказ Крюгеру, шефу полиции генерал-губернаторства, до конца года уничтожить всех остающихся в генерал-губернаторстве евреев. Гиммлер даже выпустил письменный приказ об истреблении последних украинских евреев, которое началось в мае 1942 г. Как предыдущей осенью и зимой, Гиммлер, вновь и вновь объезжая оккупированную территорию Польши, ускорял процесс геноцида. Конференция в Ванзее позволила скоординировать и эффективнее проводить уже осуществляемый процесс[526]. Неустанные усилия Гиммлера гарантировали его осуществление. Как сам Гиммлер отметил 26 июля 1942 г. в ответ на попытку Розенберга вмешаться, как показалось Гиммлеру, в политику, проводимую в отношении евреев: «Оккупированные восточные территории будут полностью очищены от евреев. Фюрер возложил на меня исполнение этой сложнейшей задачи. Поэтому я запрещаю кому бы то ни было давать мне советы»[527].

В то же самое время в РСХА Адольф Эйхман, действуя в духе конференции в Ванзее, выпускал один приказ за другим, приводя в движение составы, направлявшиеся в гетто Восточной Европы. 6 марта 1942 г. он заявил высшим чинам гестапо, что еще 55 000 евреев предстоит выслать из «старого рейха», протектората и Остмарка (то есть бывшей Австрии). Около 60 составов по 1000 депортированных в каждом медленно ползли в направлении гетто в течение нескольких следующих недель. Изгнание большинства служащих еще остававшихся еврейских учреждений началось с первым составом, отправившимся 20 октября 1942 г. За ним последовали поезда с евреями — узниками концентрационных лагерей на территории рейха. После принятия решения начать высылку еврейских рабочих, занятых на производстве боеприпасов в Германии, и заменить их поляками, полиция начала регистрацию остающихся «полных евреев» и членов их семей в Германии 27 февраля 1943 г. Первый состав отошел 1 марта 1943 г., а к концу первой недели акции было выслано почти 11 000 евреев, включая 7000 из Берлина, где проживало большинство остававшихся в «старом рейхе» немецких евреев. Примерно 1500—2000 берлинских евреев, которые были арестованы, предъявили полиции письменное освобождение от депортации, в основном речь шла о смешанных браках. Пока власти решали, куда их отправить на работы, — о заводах по выпуску боеприпасов речь не шла из соображений безопасности, конечно же, а в немногих остающихся еврейских учреждениях столицы, таких как больницы — жены интернированных, родственники и друзья собрались на тротуаре у здания на Розенштрассе 2—4, где ожидали решения их родные близкие, пытаясь передать еду. К 8 марта 1943 г. большинство интернированных получили назначения на новые места работы. Небольшая толпа рассеялась. Впоследствии этот малозначительный инцидент стал чуть ли не легендой, превратившись в акцию общественного протеста, который и способствовал освобождению интернированных; однако изначально в планы властей не входило посылать именно эту группу евреев на восток для истребления, и упомянутая толпа вовсе не протестовала[528]. К этому времени последние остатки еврейских организаций и сообществ в Германии были уже разогнаны; оставались лишь те евреи, кто был в привилегированном положении (главным образом, вследствие брака с неевреями), либо те, кто предпочел перейти на нелегальное положение.

Для некоторых единственным достойным выходом представлялось самоубийство. Один писатель и автор дневника Йохен Клеппер, истово верующий протестант, жена которого и падчерицы были еврейками, как и многие другие, отверг идею сопротивления из соображений патриотизма. «Мы не имеем права желать Германии поражения из-за неприятия Третьего рейха», — записал он в своем дневнике в день начала войны[529]. В разгар травли, развязанной в общегосударственном масштабе и, конечно же, не миновавшей и его семью. Клепперу удалось раздобыть разрешение на выезд для одной из своих приемных дочерей, но другая дочь, Рената, должна была остаться в рейхе. В 1937 г. он выслал имперскому министру внутренних дел Вильгельму Фрику экземпляр своего пользовавшегося успехом исторического романа «Отец: роман короля-солдата» и в октябре 1941 г. воспользовался положительной оценкой его работы Фриком для получения официального письма, удостоверявшего, что Рената будет освобождена от высылки. 5 декабря 1942 г. Рената получила разрешение на иммиграцию из шведского посольства в Берлине, но когда Клеппер встретился с Фриком, чтобы попытаться выхлопотать разрешение и для своей жены, чтобы та смогла уехать вместе с дочерью, министр внутренних дел сказал ему следующее: «Я не могу защищать вашу жену. Я не могу защищать евреев. Такое неизбежно станет достоянием гласности. Об этом узнает фюрер, и это будет стоить им обеим жизни». Тогда, скорее всего, их просто депортируют на восток. «Бог тому свидетель, — писал Клеппер в отчаянии, — если Ханни с девочкой на самом деле вышлют, этого мне уже не перенести». Оставалась единственная возможность. Поскольку Фрик уже действительно лишился полномочий предоставить разрешение на эмиграцию, Клеппер нажал на все рычаги и все же добился аудиенции у Адольфа Эйхмана, и тот пообещал ему, что если падчерицу вероятнее всего выпустят, то жену ни в коем случае. Но ни Клеппер, ни его жена, ни его дочь ни за что не хотели расставаться. «Мы теперь все умрем — на то Божья воля, — записал Клеппер 10 декабря. — Мы сегодня вечером вместе уйдем из жизни. И да пребудет с нами в эти минуты светлый образ Всевышнего и отмстит за нас»[530]. Несколько часов спустя они покончили жизнь самоубийством.

Многие евреи предпочитали самоубийство депортации; другие шли на этот шаг скорее от отчаяния, будучи не в силах переносить муки вечного страха и ожидания худшего. К таким принадлежал Йоахим Готтшальк, известный киноактер, которому по распоряжению Геббельса запретили сниматься — Готтшальк отказался развестись с женой-еврейкой. 6 ноября 1941 г., когда жене и дочери пришли повестки на депортацию, они всей семьей покончили жизнь самоубийством. Вдова живописца Макса Либермана решила добровольно свести счеты с жизнью в 1943 г., получив повестку на депортацию. Ее похоронили на еврейском кладбище в Вейсензее, где за предыдущий год похоронили 811 человек, покончивших жизнь самоубийством; для сравнения — в 1941 г. таких было всего 254. До 4000 немецких евреев ушли из жизни по собственной воле в 1941 — 1943 гг. К тому времени самоубийства евреев составляли почти половину всех самоубийств, произошедших в Берлине. Большинство из них были преклонного возраста, они принимали яд, предпочитая наложить на себя руки, но не позволить нацистам погубить себя. Некоторые из мужчин-евреев, перед тем как совершить этот акт отчаяния, надевали боевые награды времен Первой мировой войны. И так продолжалось почти до конца войны. 30 октября 1944 г., например, одна еврейская женщина в Берлине, муж которой был немец и погиб на Восточном фронте, отказалась явиться в гестапо, куда ее вызвали для вручения обязательной для ношения «звезды Давида», и предпочла покончить с собой[531].

Задолго до этого программа истребления была распространена и на другие части Европы. Депортации начались 25 марта 1942 г. В течение последующих недель около 90 000 евреев, сначала молодых трудоспособных людей, а затем пожилых мужчин, женщин и детей выслали из марионеточного государства Словакии в гетто под Люблином и в лагеря на востоке. Во время поездки в столицу Словакии Братиславу 10 апреля 1942 г. Гейдрих объяснил премьер-министру страны Туке, что это, мол, лишь «часть программы» высылки полумиллиона евреев из европейских стран, включая Голландию, Бельгию и Францию. 27 марта 1942 г. 1112 евреев были высланы на восток из Парижа. Ранее их держали в качестве заложников — средство устрашения для участников французского Сопротивления (с которым почти никто и связан не был). Еще пять составов, которых так добивался Гейдрих весной, последовали в июне и июле 1942 г. В июле было принято решение обратиться с просьбой к правительству Хорватии предоставить всех евреев в распоряжение Германии для последующего их уничтожения; 5000 человек уже в следующем месяце отправились на восток. Рейх оказывал давление и на других союзников Германии, включая Венгрию и Финляндию, с целью добиться от них аналогичных шагов. «Окончательное решение еврейского вопроса в Европе» осуществлялось полным ходом.

Несколькими месяцами ранее, к концу сентября 1941 г., Гитлер освободил от должности имперского протектора Богемии и Моравии, человека старой закалки, убежденного консерватора и бывшего имперского министра иностранных дел барона Константина фон Нейрата якобы «по состоянию здоровья». Вслед за немецким вторжением в Советский Союз немецкие оккупанты все чаще и чаще сталкивались с актами неповиновения чехов, участились и случаи саботажа и другие виды подрывной деятельности заметно активизировавшихся коммунистов. Ситуация, как считал Гитлер, требовала более решительного подхода к решению проблем, чем был в состоянии обеспечить Нейрат. Новым имперским протектором был назначен Рейнгард Гейдрих, причем он совмещал управление Богемией и Моравией со своими прежними обязанностями. Гейдрих с места в карьер поделил всех чехов на три основные категории. И всех тех, кто в расовом или идеологическом отношении внушал сомнения, ждала высылка на восток. Оцененные в расовом отношении неудовлетворительно, но в идеологическом аспекте сомнений не вызывавшие должны были быть подвергнуты принудительной стерилизации. В расовом отношении безупречных, но идеологически сомнительных чехов предстояло онемечить. В случае отказа — расстрел. Однако прежде чем запустить эту варварскую во всех отношениях программу, Гейдриху предстояло разобраться с усиливавшимся Сопротивлением. Начались аресты чехов, подозревавшихся в связях с подпольными организациями. Только за первые два месяца пребывания Гейдриха в должности было арестовано 404 человека, а еще 1300 брошены в концентрационные лагеря в рейхе, откуда большинство их уже не вернулось. В октябре 1941 г. он организовал показательный суд над номинальным главой Чехии премьер-министром Алоисом Элиашем, который был приговорен к смертной казни за его якобы имевшие место контакты с чешским правительством в изгнании и в назидание участникам подполья. Элиаш был казнен в июне 1942 г. Эти меры в сильной степени подорвали чешское движение Сопротивления, а Гейдрих удостоился прозвища «пражского мясника». Размахивая кнутом, Гейдрих не забывал и о прянике — занимался поднятием производительности труда чешских рабочих и фермеров в интересах поставок в Германию сельскохозяйственной и промышленной продукции, существенно увеличил отпускаемые по карточкам нормы продуктов питания более чем 2 миллионов служащих и обеспечил рабочих оборонных отраслей обувью — они смогли приобрести ни много ни мало 200 000 весьма необходимых пар ботинок. Гейдрих реорганизовал и усовершенствовал систему социального обеспечения протектората и вообще не скупился на широкие жесты: посылал рабочих на отдых в роскошные отели чешских курортов и так далее. Все это Гейдрих рассматривал в качестве контрмер возможному возрождению любого мало-мальски серьезного движения Сопротивления.

Весьма встревоженное очевидным успехом политики Гейдриха чешское правительство в изгнании в Лондоне поставило вопрос о физическом устранении имперского протектора. Такой дерзкий акт неизбежно вызвал бы репрессивные меры со стороны Германии, а это, в свою очередь, подхлестнуло бы движение Сопротивления. Без организации активного движения Сопротивления в протекторате чешское правительство в изгнании неизбежно оказалось бы после войны и победы в положении просителя. Британское правительство не возражало против этого плана. В декабре 1941 г. для проведения операции были отобраны два чешских беженца Йозеф Габчик и Ян Кубиш. Оба прошли соответствующее обучение в британских лагерях, после чего их выбросили с парашютом над территорией Чехии неподалеку от Праги. Утром 27 мая 1942 г. Гейдрих выехал из занимаемого им особняка, расположенного в нескольких километрах от Праги, направляясь в управление, разместившееся в Градча-нах в центре города. Будучи начальником Главного управления имперской безопасности, Гейдрих, однако, не предпринимал ничего ради усиления мер личной безопасности. Ездил он без эскорта охраны, только с личным водителем. А в этот погожий весенний день Гейдрих распорядился ехать в открытом автомобиле. Убийцы установили, что Гейдрих всегда ездил одним и тем же маршрутом и в одно и то же время. Но в то роковое для него утро 27 мая он следовал чуть позже обычного. Несмотря на это, покушавшиеся уже поджидали его в условленном месте в пригороде чешской столицы у крутого поворота, где шофер обычно снижал скорость до минимума. Когда Габчик попытался открыть огонь из автомата, оружие заклинило, и пока тот попытался перезарядить его, Кубиш метнул в заднюю часть автомобиля гранату и вывел машину из строя. Гейдрих, не растерявшись, выскочил из автомобиля, выхватив револьвер, открыл огонь по Ку-бишу, который какое-то время бежал вслед за проходившим трамваем, но не попал, и Кубиш успел вскочить на велосипед и скрыться с места происшествия. Но Гейдрих тут же переключил внимание на Габчика, который тут же открыл ответный огонь, но в имперского протектора не попал, а ранил в обе ноги шофера. После этого Гейдрих, прижав руку к бедру, поковылял к остановке. Габчик также предпочел скрыться, вскочив в переполненный трамвай. Ну, а тот агент, в чьи обязанности входило солнечным зайчиком предупредить покушавшихся о приближении автомобиля Гейдриха, совершенно спокойно ушел с места покушения.

Гейдрих получил тяжелое ранение. Взрывом гранаты осколки, а также вырванные клочья кожи и конского волоса из набивки сиденья попали ему в область живота. Несмотря на то что в ходе срочно сделанной Гейдриху операции инородные тела были удалены, начался воспалительный процесс, быстро перешедший в перитонит, от которого имперский протектор скончался 4 июня 1942 г.[532]. В помещенном в эсэсовском печатном органе «Дас шварце кор» некрологе Гейдриха объявили «человеком без недостатков». Гитлер назвал его «добросовестным». Разумеется, очень многим Гейдрих грезился эдаким живым воплощением всех эсэсовских достоинств. Даже его подчиненные, и те, не без иронии, называли его «белокурой бестией». Несмотря ни на что, было чрезвычайно трудно дать Рейнгарду Гейдриху однозначную характеристику. Большинство историков считало его «специалистом полномочий», «мастером прагматизма» или «воплощением технологии управления с помощью грубой силы». Никто не стал бы подвергать сомнению его карьеристские амбиции. Его интеллект не позволял идеологии одержать над ним верх. И все же стоит прочесть его памятные записки, как сразу же становится ясным бездумное стремление их автора приспособиться к нацистской идеологии, их насыщенность нацистскими пропагандистскими штампами, явным нежеланием или неумением противопоставить хоть что-то нацистскому мировоззрению. И яркий пример тому — его пресловутая «классификация» чешского населения.

В риторике Гейдриха напрочь отсутствовала грубость и неотесанность, столь характерная для языка «старых бойцов», таких как Ганс Франк, Герман Геринг или Генрих Гиммлер. Нацистская идеология, казалось, была для Гейдриха чем-то совершенно обезличенным, неким набором не подвергавшихся сомнению идей и точек зрения, которые он стремился без каких-либо эмоций претворить в жизнь. Большинство подчиненных и коллег трепетали перед ним, даже Гиммлер, который ясно сознавал интеллектуальное превосходство Гейдриха. «Вечно вы со своей логикой, — не вытерпел однажды Гиммлер, — мы только и слышим о вашей логике. Что бы я ни предложил, вы изничтожаете своей логикой. Я сыт по горло вами и вашей холодной, рациональной критикой»[533]. И все же, с другой стороны, Гейдрих был, по свидетельству многих, человеком страсти, обожал спортивные состязания, человеком музыки, способным с головой уйти в нее, играя на скрипке. Такая расщепленность личности не могла не привлечь внимания его окружения, которое большей частью было склонно видеть причины этого в его частично еврейской родословной — «несчастный человек, никакой цельности, такое нередко происходит с представителями смешанной расы», как заметил как-то Гиммлер[534]. Карл Буркхард, специальный уполномоченный Лиги Наций в Данциге, в 30-е гг. после встречи с Гейдрихом заметил: «Я будто одновременно общаюсь с двумя разными людьми»[535]. Один из коллег Гейдриха рассказывал Буркхарду историю о том, как тот, однажды явившись домой в подпитии, через распахнутую дверь в ванную комнату увидел в зеркале собственное отражение во весь рост. Тут же выхватив пистолет, он два раза выстрелил в свое отражение, крича: «Наконец-то я тебя сцапал, тварь несчастная!»[536]

Гитлер позаботился о невероятно торжественных и пышных похоронах имперского протектора Богемии и Моравии. Естественно, устроил страшный разнос по поводу несоблюдения мер безопасности, сыгравших на руку покушавшимся. Стремление Гейдриха прослыть бесстрашным, «эдаким героем-рыцарем, разъезжая в открытом автомобиле» — просто «глупость и идиотизм»[537], распинался фюрер. Гейдриха в должности имперского протектора сменил Карл Герман Франк. Этот ни интеллектом, ни утонченностью не отличался. В августе 1943 г. Франка назначили государственным министром по делам Богемии и Моравии. Именно Франк осуществлял контроль над проведением акции возмездия, которую Гитлер обрушил на головы чехов. Самих покушавшихся, которые скрывались в соборе Святых Кирилла и Мефодия в Праге, выдал гестаповцам за солидное вознаграждение местный агент британской спецслужбы. Вместе с пятью другими агентами, которые были также сброшены с парашютом в протекторат британцами, они в течение нескольких часов отстреливались от окруживших здание собора эсэсовцев. В конечном счете, поняв обреченность своего положения, они покончили собой. Гитлер первоначально намеревался расстрелять 10 000 чехов в отместку за убийство Гейдриха и физически уничтожить всех представителей чешской интеллигенции, как это было в Польше. Он предупредил марионеточного президента Чехии Гаху о том, что, если впредь подобный инцидент повторится, «мы будем вынуждены депортировать всех до единого чехов»[538]. Герман Франк, прознав об этом, тут же бросился в Берлин. Ему удалось убедить фюрера, что такие меры нанесут невосполнимый урон военному производству. Среди бумаг, обнаруженных на теле одного из погибших чехов — агента британской спецслужбы, был документ, в котором упоминалась деревня Лидице. Франк предложил примерно наказать жителей этой деревни, на что Гитлер охотно согласился. 10 июня 1942 г. все население Лидице обвинили в оказании содействия убийцам, деревня была окружена, все мужчины расстреляны, а женщины отправлены в концентрационный лагерь Равенсбрюк. Детей забрали и подвергли расовой каталогизации. 81 ребенок был объявлен расово неполноценным, и эта группа была уничтожена; другим 17 выдали новые свидетельства о рождении и распределили по немецким семьям. Деревня Лидице была сожжена дотла. Еще 24 человека — мужчин и женщин — были расстреляны в деревне Лежацки, а детей их также отправили в Равенсбрюк. Позже было отдано под суд и казнено еще 1357 человек по обвинению якобы в причастности к движению Сопротивления. 250 чехов, иногда целыми семьями, были убиты в концентрационном лагере Маутхаузен. А в Праге было схвачено 1000 евреев, которых вывезли за город и расстреляли. В целом около 5000 чехов погибли в этой оргии возмездия. Лишь отчаянная потребность нацистского режима в изделиях развитой в технологическом отношении военной промышленности Богемии сумела остановить террор[539].

Убийство Гейдриха усилило страх нацистского руководства в том, что евреи (которые фактически не имели касания к покушению) представляют собой растущую угрозу безопасности тыла. Некоторые историки также утверждали, что усилившийся дефицит продуктов питания в рейхе и ускорил выполнение программы геноцида. В апреле 1942 г. ежедневные нормы отпуска продуктов по карточкам немецкому населению рейха были урезаны. Урезание норм, кроме того, что было крайне непопулярной мерой в народе, автоматически вело к сокращению выдачи продуктов и иностранным рабочим, которые ничего, кроме раздражения, у немцев не вызывали. Производительность труда падала. Последствия от урезания норм отпуска продовольствия по карточкам настолько серьезно отразились на состоянии германской экономики, что Гитлер решился на нетипичный для него шаг: снял с должности имперского министра продовольствия и сельского хозяйства Рихарда Вальтера Дарре, проявившего себя больше идеологом, чем руководителем. Новым министром стал Герберт Бакке. После встречи с Гитлером и Гиммлером в мае 1942 г. Бакке заручился их согласием на прекращение обеспечения продовольствием из Германии действующей армии. Впредь они должны были обеспечивать себя за счет оккупированных территорий. Ha востоке, где была дислоцирована их большая часть, это означало сокращение до минимума отпуска продовольствия местному населению. 23 июня 1942 г. Бакке издал соответствующее распоряжение. Что же касалось остававшихся на востоке евреев, нормы отпуска продовольствия для которых и так перешагнули допустимую нижнюю границу, он упразднялся вообще. Генерал-губернаторство, как заверил Бакке, будет полностью «санировано от евреев в пределах наступающего года»[540]. Разумеется, это не было заверением в привычном смысле слова, скорее констатацией того, что в любом случае должно было произойти, ибо программа геноцида с каждым днем набирала обороты.

19 июля 1942 г. Гиммлер приказал Фридриху Вильгельму Крюгеру, высшему руководителю СС и полиции в генерал-губернаторстве, представить гарантии того, «что переселение всего еврейского населения генерал-губернаторства выполняется и будет завершено к 31 декабря 1942 г.». Этническая перекройка Европы требовала «тотальной очистки». Гитлер также был полон решимости, что он и подтвердил в сентябре 1942 г., в максимально возможной степени освободить предприятия рейха по выпуску боеприпасов от рабочих-евреев; а все еще остававшиеся в Берлине евреи должны быть высланы. Он вернулся к своему «пророчеству» от 30 января 1939 г. в очередной речи в берлинском «Шпортпаласте» 30 сентября 1942 г. Он, мол, предвидел, как заявил аудитории, что «если евреи развяжут мировую войну с целью истребления арийских народов, то в результате будут уничтожены не арийские народы, а евреи». Но теперь, продолжал он, «Европу охватила «волна антисемитизма», и каждое государство, вступающее в войну, становится антисемитским государством». В частной беседе с Борманом 10 октября 1942 г. Геринг, как говорили, «считал предпринятые рейхсфюрером СС Гиммлером шаги абсолютно правильными», невзирая на некоторые огрехи, которые были допущены, вероятно, по экономическим причинам. Несколькими днями ранее в речи в берлинском «Шпортпаласте» Геринг назвал Черчилля и Рузвельта «пьянчугами и психически больными людьми, марионетками, управляемыми евреями». А война, по мнению рейхсмаршала, была «великой войной, гонкой на выживание... между немцами и арийцами и евреями». То есть и рейхсмаршал Геринг считал истребление евреев необходимым актом самозащиты немцев. Ежегодная речь Гитлера перед «старыми бойцами» в Мюнхене 8 ноября 1942 г., транслировавшаяся по германскому радио, содержала пресловутое «пророчество» 1939 г., но на сей раз фюрер без обиняков заявил, что, дескать, война завершится полным их «истреблением».

Сразу же после этой речи руководитель прессы Гитлера Дитрих вновь усилил антисемитскую пропаганду. В течение последующих нескольких месяцев к этой теме также неоднократно возвращался и Геббельс. Большую часть своей речи в берлинском «Шпортпаласте» 18 февраля 1943 г., передаваемой всеми германскими радиостанциями, он посвятил этому:

Упоминание о «самых радикальных мерах» позволило Геббельсу заручиться соучастием своей аудитории, а через нее и всей нации, не только в геноциде евреев, но в понимании того, что для обозначения творимых зверств куда уместнее эзопов язык. Гитлер говорил о том же, хоть и двусмысленно, но все о том же — и 24 февраля, и 21 марта 1943 г. Он проинструктировал Геббельса усилить антисемитскую пропаганду и в передачах германского радиовещания за границу, особенно на Англию. В пространном монологе, адресованном министру пропаганды 12 мая 1943 г., Геббельс обратил внимание фюрера на состряпанную еще в царской России фальсификацию под названием «Протоколы сионских мудрецов», в подлинность которой Гитлер безоговорочно поверил, поскольку неустанно повторял, что, дескать, что бы ни делали евреи, они всегда действовали и действуют, исключительно руководствуясь своим расовым инстинктом разрушения цивилизации. «Современные народы просто вынуждены устранить еврейство. И победа возможна только ценой одоления еврейской чумы». Налицо апокалиптический подтекст этих высказываний Гитлера — истребление евреев как необходимое условие мирового господства немцев.

3 мая 1943 г. Геббельс направил секретный циркуляр германской прессе, требуя больше внимания уделять атакам еврейства. «Возможности для выявления истинного характера евреев безграничны, — настаивал он. — Евреи должны фигурировать в немецкой прессе как политическая мишень»: евреи виноваты во всем; евреи стремились к войне; евреи усугубляют войну; и так постоянно — виноваты евреи. И всего лишь после четырех размещенных на первой полосе «Фёлькишер беобахтер» заголовков антисемитского характера за весь 1942 г., за первые 5 месяцев одного только 1943 г. их стало семнадцать. Всего же за 1943 г. «Фёлькишер беобахтер» поместила 34 антиеврейских заголовка на первой полосе. Пропаганда повторила набившие оскомину резкие выпады против Черчилля, Рузвельта и Сталина, выставляя их марионетками еврейского мирового заговора, нацеленного на уничтожение германской расы — своего рода проецирование стремления нацистов уничтожить евреев. С ухудшением положения на фронте и с усилением интенсивности воздушной войны союзников становившиеся все громче пропагандистские выкрики убеждали немцев в том, что победа союзников будет означать геноцид немецкого народа. Большие ставки делались на факт обнаружения захоронений польских офицеров, уничтоженных НКВД в Катынском лесу под Смоленском — и эту резню приписали даже не русским, а евреям! Антисемитская пропаганда, на первом этапе (вторая половина 1941 г.) сосредоточившая внимание на том, как изыскать способы начать то, что нацисты именовали «окончательным решением еврейского вопроса в Европе», теперь служила средством сплочения немцев для дальнейшей борьбы[542].

Таким образом, темпы, оправдание и способ проведения в жизнь геноцида претерпевали определенные изменения начиная с лета 1941 г. Исследование истоков «окончательного решения» как цепочки принятых решений, но не как единственного решения свидетельствует о множестве попыток нацистского режима вообще и Гитлера и Гиммлера в частности натравить немцев на борьбу с мнимым глобальным врагом. И нацисты всех уровней иерархии, руководствовались не отвращением или презрением к евреям, как, например, к миллионам недочеловеков-славян, а возведенным в ранг идеологии неким симбиозом страха и ненависти, обвинявшим евреев во всех бедах Германии и искренним стремлением избавиться от них ради выживания Германии.

«Как овцы на заклание»

Еще до конференции в Ванзее Гиммлер назначил Одило Гло-бочника, руководителя СС и полиции дистрикта Люблина, организовывать систематическое умерщвление находившихся на территории генерал-губернаторства евреев. Необходимо было освободить гетто для депортированных с запада евреев. Эта акция получила название «операция «Рейнгардт»[543]. Глобочнику для ее осуществления предстояло оборудовать несколько лагерей. Гло-бочник был австрийским нацистом. Его ярый антисемитизм привел его однажды за решетку — в 1933 г. он был осужден за убийство еврея. После аншлюса Австрии его назначили гаулейтером Вены, но уже 30 января 1939 г. он был обвинен в валютных махинациях, снят с поста гаулейтера и переведен в войска СС. Гиммлер, однако, не терял его из виду и в ноябре 1940 г. назначил Глобочника на пост шефа полиции в Люблине. В 1940 г. Глобочник создавал компактную латифундию рабского труда еврейских чернорабочих, и в июле 1941 г. был возведен огромный концлагерь в Майданеке вблизи Люблина. Для проведения «операции «Рейнгардт» Глобочник привлек к работе многих бывших сотрудников печально известного «Т-4», включая Кристиана Вирта. И хотя эти люди получали жалованье в рамках осуществления программы, руководимой имперской канцелярией в Берлине, все распоряжения они получали от Глобочника. Почти все 20—30 эсэсовцев, поставленных на должности в нескольких спешно организуемых Глобочником лагерях, попали в эту категорию. Дело в том, что лагеря, за которые отвечал Глобочник, стояли в СС особняком. Все привлеченные им сотрудники были либо офицерами, либо младшими командирами СС. Основной штат охранников составляли сотрудники украинской вспомогательной полиции, многих из которых рекрутировали в лагерях военнопленных, после чего они прошли краткосрочные курсы, а уже потом поступили под начало Глобочника[544].

Для проведения «операции «Рейнгардт» было выделено три лагеря, в которых намечалось осуществление уничтожения евреев. Все упомянутые лагеря находились в отдаленных районах генерал-губернаторства западнее Буга, но были связаны железнодорожными линиями с другими частями Польши и в пределах относительно легкой досягаемости от главного гетто. Строительство первого из этих концлагерей, в Белжеце, было начато 1 ноября 1941 г. на участке уже существовавшего трудового лагеря. Работы проводились под надзором бывшего сотрудника «Т-4», который позже занял должность заместителя Кристиана Вирта, когда последнего в декабре 1941 г. назначили комендантом лагеря. Была сооружена и специальная железнодорожная ветка, которая вела от ближайшей железнодорожной станции непосредственно к лагерю. Выстроили здания для СС, бараки для небольшого числа долгосрочных заключенных, таких как сапожники, портные или плотники, обслуживавших эсэсовцев, а также казармы для украинской вспомогательной полиции. Газовые камеры представляли собой герметические деревянные постройки, снабженные трубами, через которые намечалось подавать выхлопные газы от автомобилей. Вирт избрал эту технологию, поскольку баллоны с чистой окисью углерода, широко применявшиеся в ходе осуществления программы эвтаназии, кроме того, что были в большом дефиците, могли вызвать подозрение у жертв, в случае, если бы те их заметили. К февралю 1942 г. все было готово для предстоящего умерщвления. Установки были опробованы на небольших группах евреев; первую партию составили как раз те рабочие-евреи, которые и сооружали газовые камеры. 17 марта 1942 г. в лагерь завезли первых депортированных, которые незамедлительно были отравлены. В течение последующего месяца были умерщвлены 75 000 евреев, включая 30 из 37 тысяч обитателей люблинского гетто, а остальные были доставлены из других областей генерал-губернаторства, включая Замостье и Пяски[545].

Ход транспортировки в Белжец не прошел мимо внимания доктора Зыгмунта Клюковского, дневник которого представляет собой хоть и не досконально точный, зато весьма выразительный отчет об обращении с еврейским населением Польши. 8 апреля 1942 г. он установил, что:

Вскоре после этого 2500 евреев были доставлены из Замостья; несколько сотен их застрелили прямо на улицах. Еврейские жители Щебжешина были в состоянии полной паники, они пытались отправить своих детей к полякам в Варшаву, подкупали поляков, чтобы те укрыли их. Перед отправкой депортируемых у их домов собирались толпы, жаждущие поживиться остававшимся имуществом. 8 мая 1942 г., пишет Клюковский, прибывшее в Щебжешин подразделение немецкой полиции открыло стрельбу по евреям, словно по дичи на охоте; они не щадили никого, ни женщин, ни детей. Клюковский пытался оказать раненым помощь, но ему объяснили: евреям всякую помощь оказывать запрещается, и его даже вынудили выставить вокруг больницы кордон, чтобы не допускать раненых евреев. «Как выяснилось, я поступил правильно», — отметил позже Клюковский: вскоре прибыла вооруженная автоматами полиция и обошла все здание в поисках евреев. И, судя по всему, если бы они хоть одного обнаружили, то Клюковского, да, вероятно, и кое-кого из персонала больницы, наверняка поставили бы к стенке. Картина зверской расправы глубоко запечатлелась в памяти врача, о чем свидетельствует его дневниковая запись:

Клюковский был потрясен поведением некоторых поляков, грабивших дома жертв, и даже хохотавших, видя, как расстреливают евреев. А потом немецкая полиция распорядилась, чтобы местный юденрат заплатил за боеприпасы, израсходованные в ходе расправы.

Вирт попытался спроектировать лагерь в Белжеце таким способом, чтобы ни у кого из прибывавших туда евреев не возникло и тени подозрения. Им объясняли, что этот лагерь — пересыльный и что им предстоит сначала пройти дезинфекционные камеры, а потом получить чистую одежду, их также заверяли, что все сданные на время дезинфекции ценности будут возвращены им. И сами газовые камеры выглядели как обычные душевые. Все эти идеи были заимствованы из деятельности «Т-4» в ходе осуществления программы эвтаназии, только в куда больших масштабах. Но отнюдь не все приговоренные к смерти поддавались на эти уловки. Жестокость, проявляемая к ним на каждом шагу, лишила многих евреев всяких иллюзий относительно своей участи. Еще один офицер СС, австриец по происхождению, Франц Штангль описал виденное им в Белжеце весной 1942 г.:

Сам Штангль впоследствии сыграл явно не последнюю роль в проведении «операции «Рейнгардт». Штангль, 1908 г. рождения, сын бывшего солдата, человека, тяжелого на руку, он вырос в провинциальной бедности и обучался специальности ткача. В 1931 г., пройдя подготовку, вступил в ряды полиции, участвовал в арестах членов нелегальной социалистической оппозиции в период диктатуры Шушнигга. Потом вступил в нацистскую партию и стал ее активным членом. После аншлюса Австрии к рейху в 1938 г. карьера его пошла вверх. Какое-то время спустя Штангля включили в состав руководства программой эвтаназии. Так он в 1940 г. оказался в Берлине. Здесь он познакомился с Кристианом Виртом, который и оформил его вызов в Белжец для участия в «операции «Рейнгард». По мнению Штангля, процесс уничтожения отличался явно недостаточной эффективностью. Газовые камеры в Белжеце были явно конструктивно недоработаны. Они постоянно выходили из строя, в результате обреченным на гибель приходилось мучиться без пищи и воды в течение многих дней, многие не выдерживали и умирали. В конце концов, даже у видавшего виды Вирта сдали нервы. В июне 1942 г. он приостановил доставку евреев, демонтировал деревянные постройки, а вместо них соорудил бетонные постройки с шестью газовыми камерами с суммарной пропускной способностью до 2000 человек. В середине июля они уже эксплуатировались; до середины декабря в лагерь регулярно прибывали составы с обреченными. К концу 1942 г. в лагере Белжец было зверски умерщвлено около 414 000 евреев из оккупированной Польши, но главным образом это были евреи из других частей Центральной Европы, доставленные в гетто в районе Люблина; по имеющимся данным, число убитых было значительно выше — до 600 000 человек[549].

Второй лагерный комплекс для проведения «операции «Рейнгард» был сооружен у деревни Собибор, где до этого времени располагался небольшой трудовой лагерь, в котором содержались женщины-еврейки. Строительство началось в марте 1942 г., но выбилось из графика, и Вирт назначил Франца Штангля комендантом строившегося лагеря с условием, что все работы будут завершены в запланированные сроки. К середине мая 1942 г. газовые камеры были готовы. Размещались они в кирпичном здании и были рассчитаны на 100 человек. Людей умерщвляли выхлопными газами автомобилей, нагнетавшимися снаружи через трубопровод. Лагерь Собибор во многом повторял лагерь в Белжеце: административные корпуса и пункт приема — непосредственно у железнодорожной ветки, а участок ликвидации в некотором отдалении, куда можно было попасть через узкий проход длиной 150 метров, прозванный «трубой». За зданием газовых камер находились ямы для трупов. От станции к яме была проложена узкоколейка, по которой на вагонетках доставлялись трупы тех, кто умер в дороге. Здесь был предусмотрен дежурный набор средств, целью которых было убедить доставленных в Собибор евреев в том, что они прибыли в обычный пересыльный лагерь. Но и здесь, как в Белжеце, это часто не срабатывало — эсэсовцы-охранники и в особенности охранники-украинцы оскорбляли и избивали жертв, заставляя их бегом миновать «трубу». Кое-кто из эсэсовцев натравливал на раздетых догола евреев собак. В целом, Штангль вполне справлялся с обязанностями коменданта лагеря, но, с другой стороны, ему было легче — в Собибор пригоняли для уничтожения куда меньше жертв, чем в Белжец. Тем не менее только за первые три месяца существования лагеря здесь истребили около 100 000 евреев из Люблина, Австрии, протектората Богемии и Моравии и «старого рейха»[550].

Работы на главной железнодорожной линии приостановили транспортировку летом 1942 г. От летнего зноя спресовавшиеся под собственным весом тела в ямах позади участка ликвидации стали раздуваться, как это произошло в Белжеце, вызывая ужасное зловоние и привлекая стада крыс и других любителей падали. Эсэсовцы заметили, что вкус питьевой воды также изменился. Проведенные анализы подтвердили наличие трупного яда в колодцах. По распоряжению администрации лагеря была вырыта большая яма, заполнена дровами и подожжена; тела для сожжения сталкивались в огонь бульдозером. Работы по кремации проводились специально отобранными заключенными-евреями, которых впоследствии также уничтожили. Осенью 1942 г. железнодорожные работы были завершены, и поступление жертв возобновилось в октябре и продолжалось до начала мая 1943 г. Однажды прибыл состав с пятью тысячами узников Майданека, одетых в полосатую форму, еле живых от голода и издевательств. Газовые камеры в тот день вышли из строя, и прибывших заключенных держали в течение ночи под открытым небом. 200 человек тогда умерли от истощения или переохлаждения. Оставшихся в живых согнали в газовые камеры на следующий день. Другой транспорт прибыл в июне 1943 г. Эсэсовцы еще во Львове перед отправкой заставили всех заключенных раздеться — так, считали они, будет труднее сбежать. Но переезд затянулся, и в 25 из 50 товарных вагонов находились только трупы. Люди погибли от голода и жажды, и согласно показаниям одного из свидетелей, некоторые умерли еще в самом начале продолжавшегося почти две недели переезда[551].

Евреи имели с собой личные вещи. Их, как и одежду, изымали. Ценности конфисковывались администрацией лагеря, но очень многое оседало в карманах эсэсовцев-охранников и их подручных. Драгоценности вместе с извлеченными золотыми коронками отправляли в Берлин, где золото сортировали, а затем переплавляли в слитки, после чего оно попадало в Рейхсбанк, куда стекались драгоценности и золото со всей оккупированной Европы. В нейтральных странах золото обменивали на промышленные алмазы, необходимые для военных заводов. Начиная с августа 1942 г. сбором и доставкой золота и драгоценных металлов занималось главное управление экономики, во главе которого стоял Поль. Конфискация мебели и другого имущества, оставленного евреями, включая одежду, посуду, ковры, была возложена на ведомство Розенберга. Конфискованные вещи, если они представляли ценность, продавались на аукционах Германии. Согласно отчету ведомства Поля общая стоимость еврейского имущества, конфискованного в ходе выполнения «операции «Рейнгард» до 15 декабря 1943 г., составила около 180 миллионов рейхсмарок[552].

К этому времени в Собиборе было истреблено почти 250 000 жертв. Когда Гиммлер посетил лагерь в начале 1943 г., операция уже завершалась. Хотя партии в лагерь смерти уже не прибывали, администрация лагеря организовала прибытие специального состава из расположенного неподалеку трудового лагеря, чтобы рейхсфюрер СС имел возможность лично убедиться, как функционирует смертельный конвейер. И Гиммлер остался доволен увиденным, 28 эсэсовцев, включая Вирта, Штангля и других старших офицеров, удостоились поощрений. Рейхсфюрер СС также распорядился о проведении соответствующих приготовлений к закрытию лагерей и уничтожении всех следов их деятельности, как только последние партии узников будут истреблены. Собибор намечалось преобразовать в хранилище боеприпасов, захваченных у Красной Армии. Также намечалось руками чернорабочих-евреев возвести новые постройки. Тем временем кремация трупов жертв продолжалась усиленными темпами. Евреи из группы строительных рабочих, многие из которых были из числа советских военнопленных, прибывших в лагерь 23 сентября 1943 г., сформировали сплоченную, дисциплинированную группу, поняли, что они обречены. И решили готовить массовый побег. 14 октября 1943 г. им удалось обмануть значительную часть персонала лагеря из числа эсэсовцев и их украинских прислужников, расправиться с ними при помощи ножей и топоров, не привлекая внимания охранников на сторожевых вышках. Восставшие заключенные перерезали телефонные провода и обесточили территорию. Но когда они попытались прорваться через главные ворота, украинские охранники открыли огонь из автоматов, убив многих из них; другим удалось бежать через обесточенное ограждение. Часть бежавших подорвались на минах за ограждением, но свыше 300 человек из в обшей сложности 600 узников сумели убежать (все те, кто не сумел, были расстреляны на следующий день). 100 беглецов были схвачены и убиты почти сразу же после побега — СС и полиция организовали операцию по поимке бежавших, была задействована даже авиация. Но остальные все же сумели скрыться и позже нашли способ вступить в партизанские отряды. Вскоре после этого прислали новую партию заключенных-евреев на проведение демонтажа лагеря. Прежние здания были снесены, посажены деревья, построена ферма. По завершении работ евреям было приказано лечь на решетки, унесшие жизни сотен тысяч их собратьев, и охранники методично расстреляли их одного за другим. После декабря 1943 г. в лагере никого не осталось, и все следы зверств исчезли[553].

Третий по счету из лагерей проведения «операции «Рейнгард» был расположен в Треблинке, к северо-востоку от Варшавы, в отдаленной лесистой местности в тупике однопутной железнодорожной ветки, ведущей в старый карьер от железнодорожной станции Малкиния на главной железнодорожной линии Варшава—Белосток. Весной 1941 г. немецкие оккупанты устроили около карьера трудовой лагерь. Заключенные занимались заготовкой песка, используемого при приготовлении бетона для укреплений на тогдашней советско-германской границе. Год спустя руководство СС выбрало этот участок для создания нового концлагеря. Строительство началось в начале июня 1942 г. За ходом строительных работ следил Рихард Томалла, офицер СС, строивший Собибор. К тому времени, когда было начато строительство в Треблинке, концлагеря в Белжеце и Собиборе уже вовсю действовали, и Томалла попытался обобщить уже накопленный опыт. На строительные работы были брошены рабочие-евреи; многие из них были застрелены эсэсовцами за провинности, допущенные в ходе работ. Они соорудили железнодорожную ветку и станцию, откуда прибывавших евреев направляли в помещение, где они должны были раздеться, находившееся рядом с гетто, где проживали долгосрочные заключенные. Уже раздетых заключенных гнали по огражденной и узкой дорожке (прозванной эсэсовцами «дорогой на Небеса») к большому, тщательно замаскированному кирпичному зданию. Здание включало три газовые камеры, в которые жертв гнали с криками и проклятиями. Жертв умерщвляли при помощи выхлопных газов от дизельных двигателей, подаваемых по трубопроводу. Позади здания располагались ряды канав, 50 метров длиной, 25 метров шириной и 10 метров глубиной, вырытых экскаватором. Специальные группы заключенных вывозили на вагонетках тела и сваливали их в канавы. Когда канавы наполнялись трупами, их сверху забрасывали землей[554].

Как и в Собиборе, прибывавшим в Треблинку евреям говорили, что они якобы прибыли в пересыльный лагерь и что после дезинфекции и помывки в душе получат чистую одежду и личные вещи, включая ценности. Первоначально сюда прибывало ежедневно около 5000 евреев, но в середине августа 1942 г. темпы истребления увеличились, а к концу августа 1942 г. Треблинка поглотила 312 000 евреев, не только из Варшавы, но также из Радома и Люблина. И это менее чем 2 месяца спустя после отравления первой партии в лагерь 23 июля 1942 г.! Первый комендант лагеря, Ирмфрид Эберль, австриец по происхождению, врач по специальности, участвовавший в проведении программы эвтаназии, изъявил желание увеличить число умерщвленных в любом лагере. В пути следования, в особенности в жару, многие из евреев умирали из-за духоты в плохо проветриваемых вагонах, от жажды и антисанитарии. Число погибших в пути превышало все мыслимые пределы. Оскар Бергер, прибыв составом 22 августа 1942 г., упоминает о «сотнях тел, лежащих вокруг» на платформе, «груды узлов, предметов одежды, чемоданов, все вперемешку. Солдаты СС, немцы и украинцы, стоя на крышах бараков, без разбора палят в толпу. Мужчины, женщины и дети падают, обливаясь кровью. Стенания и вопли, хоть уши затыкай». Оставшихся в живых чуть не бегом гнали до газовых камер охранники СС, поторапливавшие их плетками и железными прутьями. Чтобы заглушить крики, эсэсовцы организовали оркестр, исполнявший разухабистые шлягеры тех времен. Временами прибывало столько людей, что газовые камеры не вмещали всех, как это произошло с составом, прибывшим 22 августа 1942 г., когда эсэсовские охранники стали расстреливать евреев прямо у здания, где осуществлялась регистрация прибывших. Но и это не помогало, и составы в течение многих часов, а иногда и дней, стояли на жаре. Многие из прибывших погибали от жажды, теплового удара или просто задыхались. Оборудование газовых камер часто портилось, иногда это случалось даже при заполненных людьми камерах, и жертвы порой несколько часов ждали окончания ремонта. Канавы заполнялись, а вырыть новые было не так-то просто, так что негде было предать земле тела отравленных газом несчастных[555].

Эберль и его подчиненные в огромных количествах присваивали имущество убитых евреев; принадлежавшие им золото и деньги, как рассказывали, кучами лежали вместе с огромными грудами одежды и чемоданов, которые не успевали обработать. Украинские охранники, которых тоже не успели разместить, окружили лагерь палатками, в которых развлекались с местными проститутками. Эберль, по словам очевидцев, заставил еврейскую девушку раздеться догола и в таком виде танцевать перед ними. Потом и ее расстреляли. Слухи о творимых безобразиях дошли до Глобочника и Вирта, оба однажды нежданно-негаданно нагрянули в Треблинку. Эберль тут же был отстранен от должности. В августе 1942 г. Вирт был назначен генеральным инспектором трех концлагерей — Собибора, Треблинки и Белжеца, в его задачу входило упростить процесс умерщвления. В начале сентября он передал полномочия Францу Штанглю, коменданту Собибора. Штангль тут же стал насаждать свои порядки. В безукоризненно подогнанной одежде, в белоснежной куртке, темных брюках и высоких сапогах, он обычно появлялся со стеком в руках, хотя никогда не пользовался им по прямому назначению; он вообще предпочитал не принимать участия в актах насилия. Штангль соорудил фальшивую железнодорожную станцию с расписаниями поездов, окошками для продажи билетов и вокзальными часами. Он разбил сады, построил новые бараки и кухни — и все лишь ради того, чтобы ввести прибывавших жертв в заблуждение: мол, вы не где-нибудь, а в самом настоящем и вполне приличном пересыльном лагере. Обычно он стоял между нижним и верхним лагерями, наблюдая за раздетыми догола узниками, которых прогоняли по «дороге к Небесам», воспринимая их, как впоследствии сам признавался, исключительно как «груз», но не как человеческих существ. Время от времени Штангль отправлялся домой к семье. Он никогда не рассказывал супруге, чем занимается, и она не сомневалась, что ее муж-строитель.

А в лагере продолжались акты садистского насилия. Еврейских рабочих постоянно избивали, а когда оканчивался их срок пребывания, без долгих разговоров расстреливали на глазах у тех, кто был прислан им на замену. Охранники из украинской вспомогательной полиции постоянно насиловали молодых евреек, а один из них, Иван Демьянюк, следивший за евреями, входившими в газовые камеры и запускавший дизельный двигатель снаружи, по рассказам очевидцев, отрезал уши и носы пожилым евреям, перед тем как втолкнуть их в газовую камеру. В сентябре 1942 г. один заключенный, житель Берлина Меир, который фактически был аргентинским гражданином, прирезал одного эсэсовца прямо во время переклички. Срочно вызвали Вирта; он распорядился казнить 160 человек в качестве меры устрашения и в отместку за убийство офицера СС и вдобавок на трое суток лишил заключенных пиши и воды. Описанный инцидент не прервал поток жертв в газовые камеры. В первые месяцы 1943 г. составы прибывали неравномерно, но к концу июля 1943 г. небольшое число рабочего персонала лагеря поняло, что объем работы уже не тот, что прежде. Еще весной 1942 г. Гиммлер распорядился, что тела умерщвленных надлежит отрыть и сжечь с целью устранения следов планомерного физического уничтожения людей. Глобочник противился выполнению этой политики, кроме случаев очевидной необходимости и по другим причинам, как это имело место в Собиборе. Как рассказывали, он заявил, что, дескать, вместо того, чтобы выкапывать тела, им следовало бы в память о нами содеянном бросить в эти канавы бронзовые таблички, удостоверившие, что именно мы, а не кто-нибудь имел достаточно мужества совершить это и выполнить эту гигантскую задачу[556].

В декабре 1942 г., однако, кремации начались в Хелмно и Бел-жеце, а в апреле 1943 г. и в Треблинке. Гиммлер принял решение об упразднении лагерей, поскольку подавляющее большинство обитателей еврейских гетто в Польше было уничтожено. К концу июля 1943 г., после четырех месяцев работы, задача по выкапыванию и кремации приблизительно 700 000 трупов, кое-как присыпанных землей в огромных канавах, была близка к завершению. Теперь в Треблинку составы прибывали лишь изредка. А рабочий персонал лагеря понял, что скоро настанет их черед отправиться в газовые камеры. В обеих частях лагеря возникли подпольные группы сопротивления, и хотя план согласования действий в конечном итоге не сработал, 2 августа 1943 г. им удалось поджечь часть лагеря, завладеть оружием и дать возможность почти половине из 850 своих товарищей прорваться через ограждение и спастись. Выглянув из окна, Штангль внезапно увидел евреев за лагерным проволочным ограждением. Так как они не успели перерезать телефонные провода, Штангль сумел вызвать силы подкрепления. Восставшим не удалось захватить достаточно оружия и боеприпасов, и 350-400 погибли в неравном бою с эсэсовскими охранниками СС, из которых погибло лишь десять. Из сбежавших узников примерно половину схватили сразу же после побега, а остальные смогли затеряться в близлежащих лесах; сколько из них выжило, неизвестно. После пожара уцелело единственное кирпичное здание, в котором размещались газовые камеры[557].

Штангль первоначально намеревался восстановить лагерь, но три недели спустя он был вызван к Глобочнику, который приказал ему немедленно закрыть лагерь и поделился новостью о том, что его самого переводят в Триест на борьбу с партизанами. Вернувшись в лагерь, Штангль упаковал вещи, после чего собрал всех остающихся евреев-чернорабочих, потому что, как он заявил впоследствии без малейшего следа иронии, «я хотел сказать им «до свидания». С некоторыми даже попрощался за руку». После его отбытия все они были расстреляны. Надо сказать, что восстания в Собиборе и Треблинке лишь укрепили веру Гиммлера в то, что евреи, где бы они ни находились, представляют собой угрозу безопасности рейха. Число узников двух упомянутых лагерей было относительно небольшим, кроме них в трех трудовых лагерях в районе Люблина, входивших в зону проведения операции «Рейнгардт», содержалось около 45 000 евреев, включая женщин и детей — в лагерях Травники и Понятово. Кроме того, огромное число евреев содержалось в концентрационном лагере Майданек в непосредственной близости от Люблина. Гиммлер решил, что все они должны быть немедленно уничтожены. В тщательно разработанной операции чисто военного характера под кодовым названием Erntefest («Праздник урожая») тысячи служащих полиции, СС и войск СС окружили лагеря, где узников-мужчин уже бросили на рытье траншей. Предварительно им объяснили, что речь идет о сооружении противотанковых рвов и других оборонительных сооружений. Прибыли перечисленные подразделения и заставили всех узников раздеться догола, затем спуститься в траншеи, где они были расстреляны. Подпольная группа сопротивления в лагере Понятово захватила здание барака и открыла огонь по СС, но немцы подожгли бараки, и находившие там евреи погибли в огне. В Майданеке отобрали всех заключенных-евреев и вместе с другими собранными из небольших трудовых лагерей в районе Люблина евреями доставили к заранее вырытым траншеям, заставили раздеться догола и расстреляли. Поскольку траншеи были уже частично заполнены, вновь прибывших заставили лечь поверх трупов, а потом расстреляли. Истребление людей, начавшееся около 6 часов утра, продолжалось до 5 часов вечера. Всего за один день погибло около 18 000 евреев. В Травниках и Майданеке по распоряжению коменданта на полную мощность включили громкоговорители, и в лагере целый день гремели танцевальные ритмы — необходимо было заглушить треск автоматных очередей и предсмертные вопли жертв. В общей сложности в ходе проведения операции «Праздник урожая» было истреблено 42 000 человек[558].

Сегодня уже ничто не напоминает о проведении в лагерях «операции «Рейнгардт». После восстания узников оставшиеся в Треблинке здания были снесены, земля вокруг засеяна травой, были посажены цветы и деревья, а кирпич от разобранного здания газовых камер пустили на постройку небольшой фермы для украинцев, с которых взяли обязательство убеждать всех, что они живут там вот уже несколько десятков лет. Однако местные поляки знали о происходившем. Летом 1944 г. кто-то пустил слух, что там погребены евреи, у которых немцы не успели вырвать золотые зубы, и что их хоронили в одежде, так что в карманах могли остаться и драгоценности. В течение нескольких месяцев толпы крестьян и сельскохозяйственных рабочих рыскали по местности в поисках захороненных сокровищ. И когда 7 ноября 1945 г. член польской государственной комиссии по расследованию военных преступлений посетил участок Треблинки, он обнаружил массу вооружившихся лопатами мародеров, пытавшихся отрыть золото евреев. Кое-кто из них даже пытался руками разгрести песок; попадавшиеся им полуразложившиеся конечности и кости они просто отбрасывали в стороны, словно это мусор, а не человеческие останки. Этому святотатству был положен конец, лишь когда польские власти распорядились возвести на территории лагерей временный мемориал и выставить охрану.

Согласно донесению, посланному Эйхманом 11 января 1943 г. и перехваченному британскими спецслужбами, число евреев, убитых в лагерях в ходе «операции «Рейнгардт» к концу предыдущего года составило почти 1 250 000 человек. Более полный список всех «эвакуированных» или «пропущенных через лагеря на Востоке» евреях был составлен по распоряжению Гиммлера его «учетчиком» Рихардом Корхером 23 марта 1943 г.; в нем фигурирует цифра в 1 873 539 человек, правда, сюда включены и евреи, умерщвленные вне лагерей оперативной зоны «операции «Рейнгардт». Сокращенная версия донесения, включающего уже обновленные данные до 31 марта 1943 г. и напечатанного крупным шрифтом специально для близорукого и никогда не надевавшего очки Гитлера, была представлена фюреру в канун его 54-летия 19 апреля 1943 г. Согласно современным оценкам общее число евреев, убитых в Белжеце, Собиборе и Треблинке, находится в пределах 1 700 000[559].

Завоевание Польши и победа над Францией, возвращение Эльзаса и Лотарингии привели к созданию на присоединенных территориях новых концентрационных лагерей, таких как Штуттгоф под Данцигом в сентябре 1939 г. (под местным управлением до января 1942 г.), Натцвейлер в Эльзасе в июне 1940 г. и Гросс-Розен в Нижней Силезии в августе 1940 г. (первоначально как филиал концлагеря Заксенхаузен). Другой лагерь был организован в апреле 1940 г. на месте прежнего сборного пункта пересылаемых на принудительные работы под городком Освенцим (по-немецки — Аушвиц, Auschwitz), на территории, которая к этому времени уже стала частью Великогерманского рейха. Он был предназначен для содержания политических заключенных-поляков. 4 мая 1940 г. комендантом лагеря был назначен бывший фрейкоровец и служащий лагерей в Дахау и Заксенхаузене Рудольф Хёсс. В своих мемуарах Хёсс жаловался на низкий уровень подготовки вверенного ему личного состава и нехватку поставок всего необходимого, включая продовольствие и строительные материалы. Не без гордости Хёсс записал в дневнике, что, дескать, не получив достаточного количества колючей проволоки для сооружения лагерного ограждения, вынужден был воровать ее на других участках; сталь он раздобыл на старых полевых укреплениях; приходилось даже угонять позарез нужные грузовики. Кастрюли для приготовления пищи приобретались за 90 километров от Освенцима. Тем временем стали поступать заключенные; 14 июня 1940 г. прибыла первая партия, после сортировки они находились в карантине, а затем пересылались в другие лагеря. Большинство из них, пока они находились в Освенциме отправили на строительные работы. Но вскоре Освенцим стал постоянным лагерем для польских политических заключенных, число которых доходило до 10 000 человек. Над входом Хёсс разместил сводчатую арку из кованого железа со словами «Arbeit macht frei» («Работа делает свободным»), этот лозунг был позаимствован им из Дахау.

В ноябре 1940 г. Гиммлер поставил коменданта лагеря в известность, что «Освенцим должен стать сельскохозяйственной опытной станцией для восточных территорий. Должны были быть сооружены огромные лаборатории и питомники. Здесь должны проводиться опыты со всеми видами разведения растений». Лагерь продолжал расширяться и после начала осуществления операции «Барбаросса». 26 сентября 1941 г. Гиммлер распорядился возвести огромный по площади новый лагерь в Бже-зинке (по-немецки — Биркенау; Birkenau) в двух километрах от основного лагеря Освенцим. Новый лагерь был запланирован для содержания советских военнопленных и использования их на различных работах, включая строительные. По расчетам Гиммлера их должно было быть не менее 200 000 человек, хотя пресловутым расчетам так и не суждено было стать реальностью. В октябре 1941 г. в Освенцим прибыли 10 000 советских военнопленных. Хёсс разместил их отдельно от других заключенных основного лагеря и использовал их на строительных работах при возведении нового лагеря в соседней Бжезинке, однако он посчитал их слишком слабыми и истощенными для тяжелых физических работ. «Они умирали как мухи, — позже отметит он в своем дневнике, — в особенности зимой. Не раз были зафиксированы и случаи людоедства. Я сам помню... как однажды наткнулся у груды кирпичей на трупы русских со вспоротыми животами и удаленной печенью. Они были готовы убить друг друга за кусок хлеба... Это были уже не люди. Они превратились в животных, постоянно ищущих пропитание». Но, судя по всему, Хёссу и в голову не приходило обеспечить их этой самой пищей. В результате к весне 1942 г. из 10 000 осталось лишь несколько сотен человек[560].

Новый лагерь в Освенциме-Бжезинке был братом-близнецом другого трудового лагеря для советских заключенных, расположенного восточнее города Люблина, который был неофициально известен как лагерь Майданек. Но проект не удался, и лагерь крайне редко достигал одной пятой от проектной пропускной способности (от еще более грандиозных планов — разместить здесь в будущем до четверти миллиона узников быстро отказались). Вместо запланированных 50 000 советских заключенных прибыли всего 2000, их и использовали для постройки лагеря. По мере укрупнения Майданек исполнял множество функций: здесь содержались не только военнопленные, но и участники польского сопротивления, заложники, депортированные, а позже сюда из других лагерей свозили страдавших заболеваниями заключенных для последующего умерщвления. В лагере имелось множество самых различных мастерских и даже небольших фабрик, но лагерному начальству никак не удавалось интегрировать их в систему военного производства Германии, а труд евреев здесь рассматривался главным образом как одно из средств истребления их — непосильная работа при минимальных рационах. Когда Гиммлер решил ускорить темп геноцида евреев в июле 1942 г., в Майданеке соорудили 7 газовых камер, из которых, как минимум, 3 использовались уже к сентябрю 1942 г. Приблизительно 50 000 евреев были отравлены в них выхлопными газами в течение последующих месяцев. Кроме того, после восстания в Собиборе, 18 000 евреев были расстреляны в лагере в рамках операции «Праздник урожая». В целом планировалось уничтожить в Майданеке 180 000 человек, в т.ч. 120 000 евреев, причем не только из района Люблина, но и из более отдаленных регионов, включая Западную Европу. То, что Майданек оставался относительно небольшим, отчасти объяснялось недостатками управления. Администрация лагеря вскоре стала притчей во языцех из-за прочно укоренившейся коррупции и немыслимой жестокости. Два коменданта лагеря, Карл Отто Кох и Герман Флорштедт, не только расхищали имущество в особо крупных размерах, но и полностью пренебрегали исполнением своих административных обязанностей, предпочитая проводить в жизнь распоряжения с помощью одного только террора. В конечном счете, оба зашли слишком далеко даже для Главного управления имперской безопасности и были арестованы и казнены. Их преемник, Макс Кегель, в 1920-х гг. был осужден за растраты и мошенничество и был немногим лучше своих предшественников. Многие из охранников были хорватами и румынами, отличавшимися низкой исполнительской дисциплиной. Их жестокость к заключенным-евреям была печально известна. Будучи неорганизованным, плохо управляемым лагерем, Майданек никогда не достигал первоначально запланированного потенциала в роли многоцелевого лагеря труда и истребления. Подобных успехов — при условии, что здесь будет уместным понятие «успех», — вне сомнения, смог добиться лишь Освенцим[561].

Освенциму была уготована роль стать действительно самым крупным центром уничтожения в мировой истории, куда более крупным, чем даже Белжец, Собибор и Треблинка. Гиммлер, вызвав к себе Хёсса, согласно воспоминаниям последнего, это было летом 1941 г., хотя куда вероятнее, что он предстал перед рейхсфюрером СС в самом конце года или даже в начале 1942-го, заявил коменданту лагеря, что, поскольку существующие «фабрики смерти» на востоке недостаточно производительны для обеспечения надлежащего исполнения окончательного решения еврейского вопроса, он определил именно Освенцим в качестве дополнительного центра по причине удобного расположения и относительной отдаленности от крупных городов. Вскоре после этого прибывший в Освенцим Эйхман обсудил планы более детально. Принимая во внимание, что лагеря, действовавшие в рамках «операции «Рейнгардт», были сооружены для истребления польских евреев, функция Освенцима, вероятно, будет заключаться в истреблении евреев, доставленных сюда из остальной оккупированной Европы — т.е. из Германии, имперского протектората Богемии и Моравии и таких стран, как Франция, Бельгия и Голландия. Изначально методы, используемые в Освенциме, отличались от таковых в других лагерях. На первых порах действовали по наитию, импровизировали, но вскоре все превратилось в систему[562].

Так, в июле 1941 г. команда заключенных под охраной эсэсовских конвоиров занималась дезинфекцией одежды с помощью газообразного пестицида, известного как «Циклон-Б», главный элемент которого составляла серная кислота. И совершенно случайно забредшая в помещение кошка мгновенно погибла от газа. Один из охранников смекнул, что данный химикат мог оказаться полезным и для умерщвления людей. Идея эта уже рассматривалась «специалистами» из «Т-4» в 1939 г., но тогда была отклонена как непродуктивная; теперь же за нее ухватилось лагерное начальство. В начале сентября 1941 г. средство было испытано на группе из примерно 600 советских военнопленных, за месяц до этого классифицированье комиссией гестапо как «фанатические коммунисты», и на еще одной группе 250 больных узников лагеря. Их отвели в подвал «блока II» главного лагеря и отравили газом. Позже в этом же месяце эксперимент повторили с группой в 900 здоровых пленных красноармейцев в лагерном морге. Хёсс впоследствии описывал процесс отравления газами. Людей сгоняли в помещение, наглухо закрывали герметические двери и через отверстия в крыше кидали порошок «Циклон-Б». Под воздействием тепла человеческих тел порошок быстро превращался в ядовитый газ. «Какое-то время спустя, — вспоминал Хёсс, — доносилось странное гудение. После того как высыпали порошок, слышались крики «Газ!», затем страшный рев, вопли, и заключенные, понимая, что они в ловушке, изо всех сил молотили в двери. Но двери выдерживали». Все заключенные погибли. После следующего визита Эйхмана в лагерь было принято решение систематически использовать газ. Но морг лагеря располагался в непосредственной близости от административного корпуса, так что предсмертные крики советских военнопленных вполне могли быть услышаны персоналом. И Хёсс решил, что отравление газом следует проводить подальше от главного лагеря в Освенциме-Бжезинке. Вскоре соорудили две временные газовые камеры, известные как Бункер I и Бункер П, или «красный дом» и «белый дом». Первые жертвы нашли там смерть 20 марта 1942 г.[563]

По прибытии в лагерь выжившие депортированные евреи под лай собак и окрики охранников-эсэсовцев выстраивались в конце запасного товарного пути, а позже на наклонной платформе, ведущей от железной дороги и примыкающей к лагерю. После этого их подвергали «отбору». «Процесс отбора, — впоследствии вспоминал Хёсс без намека не стеснение, — ...был сам по себе богат на события»[564]. Отбор проводился врачами из СС, которые задавали евреям сразу по прибытии вопросы и подвергали весьма поверхностному медосмотру. Те, кто был моложе шестнадцати, матери с детьми, больные, ослабленные и пожилые люди отправлялись налево, погружались на грузовики и отвозились непосредственно к газовым камерам. Разумеется, им говорилось, что речь идет о помывке в душевых и «дезинфекции». Семьи, сообщал Хёсс, не хотели разлучаться и поэтому «иногда требовалось применить силу для наведения порядка». Здоровых мужчин и женщин доставляли в лагерь, где их регистрировали и делали татуировку с регистрационным номером на левой руке. Такие почти во всех составах составляли меньшинство. В главном и трудовых лагерях периодически проводились «отборы» в целях устранения неработоспособных. В отличие от многих из вновь прибывших, эти жертвы знали то, что ожидало многих из них; поэтому нередки были ужасные сцены — люди рыдали, просили пощадить их или даже оказывали физическое сопротивление при попытке втащить их в газовую камеру[565].

Отобранные и приговоренные тем самым к смерти строем следовали к газовым камерам. Эти два бункера имели вместимость 800 и 1200 человек соответственно. В течение 1942—1943 гг. способы умерщвления газами в Освенциме-Бжезинке были существенно расширены и усовершенствованы. В Бжезинку доставили специально разработанную газовую камеру, такая же была заказана и для главного лагеря в октябре 1941 г., кроме того, построили и ввели в действие еще 3 крематория. Теперь их было уже четыре: «крематорий I, II, III и IV». В июле 1943 г. две газовые камеры в главном лагере были закрыты (одна вышла из строя, другую решили законсервировать). Была запланирована постройка новых газовых камер, но их так и не построили. Все новые крематории были расположены в отдалении от бараков заключенных и замаскированы деревьями и кустами. Два из них эсэсовцы называли «лесными крематориями». Между мартом и июнем 1943 г. закончили сооружение новых газовых камер. Группами примерно в 200 человек подвозили к крематориям II или III сразу же после «отбора» и там убивали выстрелом в затылок. Большие группы заключенных отравляли газом. Газовые камеры обычно располагались ниже уровня земли и были замаскированы под обычные душевые. Они были снабжены герметическими дверями с глазком. Отобранным для умерщвления евреям велели пройти к раздевалкам, затем в душевые для дезинфекции. «Самым основным было убедить людей в рутинности происходящего», — позже излагал Хёсс. Заключенные-евреи из специальной группы также находились вместе с теми, кого направляли на умерщвление, в их задачу входило помогать людям раздеваться и убеждать их в том, что, дескать, это обычная процедура, которой подвергаются все вновь прибывшие. Однако были случаи, когда люди догадывались, что их ждет, и впадали в истерику или гнев. Таких «укрощали» выстрелом в затылок. Но многие, даже понимая, что настали их последние минуты, сохраняли спокойствие. Матери иногда пытались спрятать младенцев в грудах одежды. Дети иногда плакали, но большинство «входя в «душевые» смеялись или тормошили принесенные с собой игрушки», как отмечал Хёсс. Иногда евреи обращались и к нему, поскольку он часто стоял тут же, следя за ходом процесса. «Одна женщина приблизилась ко мне, — вспоминал он, — и, указав на своих четверых детей, прошептала: “Как вы можете убивать таких красивых, чудесных детей? У вас что, нет сердца?”»[566]

Как только жертвы оказывались в газовой камере, стоящие на железобетонной крыше эсэсовцы через четыре отверстия спускали на веревках канистры с гранулированным «Циклоном-Б» в особые сетчатые емкости, где гранулы под воздействием температуры человеческих тел испарялись в ядовитый газ. Примерно 20 минут спустя канистры снова вытаскивались, а газовая камера проветривалась, после чего туда входили заключенные-евреи из специальной группы и перетаскивали тела погибших в соседнее помещение, где у трупов вырывали золотые зубные коронки или протезы, снимали с пальцев кольца, состригали волосы у женщин. Когда все было готово, трупы помещали в лифт, подававший их к крематорию на первом этаже, где они сжигались до пепла. Остатки костей перемалывали, и вместе с пеплом они использовались в качестве удобрения или просто высыпались в расположенных поблизости соседних лесах или же в ручьи. Все лагерное оборудование, в т.ч. и газовые камеры, разрабатывалось, изготавливалось и поставлялось эрфуртской фирмой «Топф и сыновья». Их изобретатель инженер Курт Прюфер, запатентовавший свои «изобретения», был частым гостем в Освенциме, лично проверяя на месте и ход строительства, и пусконаладочные работы. Он постоянно вносил всякого рода усовершенствования, например установку подогрева воздуха в пламени крематория в целях ускорения испарения гранул «Циклона-Б» в зимнее время, когда в «душевых» было прохладно. Все его разработки и конструкторская документация сохранились, послужив историкам серьезным доказательством существования крематориев и управления ими[567]. Но, надо сказать, изобретения Прюфера не выдержали испытания временем. Печи крематориев просто не выдержали такого количества предназначенных для сжигания трупов. Кирпичная кладка стала давать трещины, и печи по причине перегрева выходили из строя. Пришлось срочно обновлять «установки», а пока они обновлялись и сооружались, большинство трупов хоронили в земле, однако с сентября 1942 г. поступило распоряжение снова вырыть их и сжечь на особых решетках, уложенных над прорытыми канавами. Всем этим занималось особое подразделение заключенных-евреев и эсэсовцы под командованием Пауля Блобеля, отвечавшего за подобные операции в других лагерях в ходе устранения последствий «операции «Рейнгардт». К концу года, таким образом, удалось избавиться от 100 000 тел в попытке замести следы преступлений. Этот метод использовался всякий раз, когда печи крематория не справлялись с сжиганием такого количества трупов[568].

В Освенциме, как и в лагерях, участвовавших в проведении «операции «Рейнгардт», заключенных специального подразделения периодически уничтожали, заменяя их другими — молодыми и здоровыми заключенными. Некоторые из них, включая бывших участников французского Сопротивления и польского коммунистического пбдполья, создали организацию заключенных, которой в конце лета 1943 г. удалось вступить в контакт с обширным подпольем, состоявшим из обычных заключенных. Они планировали поднять восстание заключенных, но оно не удалось — эсэсовцы, прознав об готовящейся акции, успели подтянуть в лагерь дополнительные силы. Однако в 1944 г. после того как охранниками-эсэсовцами были расстреляны 200 заключенных специального подразделения за неудавшуюся попытку организовать массовый побег, 300 человек, отобранных для отравления газами, 7 октября 1944 г. напали на эсэсовцев у «крематория IV», вооружившись железными прутьями и камнями. Они подожгли здание, и в результате пожара оно было уничтожено. Дым привлек внимание других участников сопротивления лагеря, и некоторым удалось прорваться через колючую проволоку, окружающую «крематорий II», хотя бежать из лагеря не смог никто: все они были убиты на месте, включая группу, пытавшуюся скрыться в сарае, где их сожгли заживо эсэсовцы. Охранники, установив пулемет, открыли беспорядочную стрельбу по лагерю; за последующие три дня погибло в общей сложности около 425 заключенных специального подразделения.

Первые составы прибыли в Освенцим в марте 1942 г. из Словакии и Франции. Первоначально прибывшие после регистрации не сомневались, что их привезли на работу; но вскоре, уже в мае 1942 г., началось систематическое истребление не только французских и словацких евреев, но и евреев из Польши, Бельгии и Нидерландов. Именно состав из Голландии прибыл в лагерь, когда Гиммлер находился там с рабочей поездкой 17—18 июля 1942 г. «У него не было никаких критических замечаний», — сделал запись Хёсс; действительно, по завершении двухдневного пребывания комендант лагеря удостоился благодарности рейхсфюрера СС. Вечером за ужином Хёсс отметил, что Гиммлер «был в прекрасном настроении, много говорил и был чрезвычайно любезен, особенно с женским персоналом». На следующий день Гиммлер отправился в женский лагерь, «лично наблюдал за поркой одной из преступниц» и «пообщался с женщинами — представительницами секты Свидетели Иеговы и даже обсуждал с ними вопросы их верований». Уже перед самым отъездом Гиммлер распорядился интенсифицировать процесс истребления и приказал Хёссу как можно скорее завершить строительство нового лагеря в Бжезинке. Начиная с июля, начали прибывать немецкие евреи. Сначала это были жители Вены, а затем, в ноябре и декабре, очередь дошла и до берлинцев. Составы с евреями прибывали из Румынии, Хорватии, Финляндии, Норвегии, а потом из Болгарии, Италии, Венгрии, Сербии, Дании, Греции и Южной Франции[569].

Большинство евреев доставляли непосредственно в Освенцим из их страны проживания, но некоторые прибывали из специального лагеря Терезиенштадт, расположенного в северной Чехии, там находилась главная в протекторате тюрьма гестапо. В ноябре 1941 г. в этом новом лагере начались работы, а первые 10 000 евреев прибыли уже в начале января 1942 г. Лагерь Терезиенштатд служил сборным пунктом чешских евреев и очень напоминал гетто — там даже существовал свой юденрат во главе со старейшиной, сионистом по убеждениям Якобом Эдельштейном, весьма известной фигурой в кругах чешских евреев, которого лично знал даже Адольф Эйхман. Под началом Эдельштейна в лагере была и культурная жизнь, и даже спортивные состязания, была основана даже служба социального обеспечения. Более того, поступали значительные финансовые средства и от немецких властей — Терезиенштадту была уготована роль своего рода «образцового гетто», туда регулярно возили корреспондентов и операторов международной кинохроники, а также представителей международного Красного Креста. В одном фильме, снятом в конце ноября 1944 г., показали парки, плавательные бассейны, спортивные секции, школы, концерты и счастливые лица евреев. Этот фильм под названием «Фюрер предоставил евреям лагерь» в действительности так и не вышел на широкий экран. Режиссером фильма был актер, по происхождению немецкий еврей, Курт Геррон, завоевавший известность в последние годы существования Веймарской республики в постановке «Трегрошовой оперы» Бретольта Брехта, а также участием вместе с Эмилем Ян-нингсом и Марлен Дитрих в фильме «Голубой ангел». В 1933 г. он сбежал сначала в Париж и затем в Голландию, где продолжал сниматься в кино. Но после оккупации нацистами Голландии был интернирован вместе с другими евреями и отправлен в Терезиенштадт. Геррон организовывал в лагере выступление кабаре, названное «Карусель», имевшее такой успех, что он даже согласился снять фильм о нем. По завершении съемок Геррона последним составом отправили в Освенцим 18 октября 1944 г., где он закончил жизнь в газовой камере[570].

Активная культурная жизнь лагеря-гетто, показанная в фильме, в отличие от других аспектов, ничуть не была приукрашиванием. Тем же составом, что и Геррона, в октябре 1944 г. в Освенцим отправили и еще одного чешского еврея — композитора Виктора Ульмана, одного из последователей Арнольда Шёнберга. Ульман оказался в Терезиенштадте двумя годами ранее Геррона. Именно Ульман организовал постановку оперы «Император Атлантиды», которая наряду с концертами камерной музыки пользовалась огромным успехом в лагере. Позже Ульману даже разрешили записывать ноты сочинений на оборотной стороне списков заключенных, отобранных для отправки в Освенцим. Друзьям Ульмана удалось сохранить многие из них до конца войны. Еврейские художники в лагере давали детям уроки рисунка и живописи; многие из их рисунков также сохранились. Несмотря на либерализм в области культуры, условия проживания в этом лагере ухудшались день ото дня. С июля 1942 г. в лагерь стали прибывать целые составы пожилых евреев из рейха. Многие из них были настолько ослаблены или серьезно больны, что сотнями умирали. За один только сентябрь 1942 г. умерло 3900 человек из общего числа в 58 000 заключенных. Среди узников Терезиенштадта были и евреи-ветераны Первой мировой войны вместе с семьями, и евреи, подвергавшиеся преследованиям после расторжения т.н. «смешанных браков». 8 сентября 1943 г. не менее 18 000 заключенных отправили в Освенцим. Им было позволено взять с собой одежду и личные вещи. Разместили их в специально оборудованном «семейном лагере», где имелась школа и детский сад, а условия были намного лучше. Цель «семейного лагеря» состояла в том, чтобы произвести впечатление на членов всевозможных делегаций и умиротворить таким образом мировую общественность. Полгода спустя «семейный лагерь» был закрыт; в две очереди его обитателей (в марте и июле 1944 г.) отправили в газовые камеры, за исключением 3000 человек, которые были переброшены в другой лагерь[571]. Тогда в октябре 1944 г. 12 составов отправились из Терезиенштадта в Освенцим; после этого в чешском лагере осталось немногим более 11 000 человек, в то время как где-то в середине сентября их насчитывалось около 30 000 человек. Но несколько недель спустя, однако, численность их снова достигла 30 000 за счет притока высланных из Словакии, чешских земель и рейха евреев, многие из которых были даже не евреи, а полукровки (представители «смешанной расы»). В феврале 1945 г. по распоряжению коменданта лагеря был сооружен огромный зал, полностью герметический, а рядом вырыта огромная крытая яма. То есть это давало возможность большими партиями истреблять оставшихся узников в случае необходимости. Но такой необходимости, к счастью, так и не возникло. Тем не менее из более чем 140 000 человек, доставленных в Терезиенштадт за годы его существования, к концу войны уцелело менее 17 000[572].

Если Терезиенштадт представлял собой образцовое гетто, то Освенцим во многих отношениях был образцовым немецким городом на недавно завоеванном Востоке. К марту 1941 г. здесь было 700 охранников-эсэсовцев, служивших в лагере, их число к июню 1942 г. достигло почти 2000; а всего за период существования лагеря в Освенциме в должности эсэсовского охранника побывали около 7000 человек. Эсэсовцы вместе с семьями (если таковые имелись) проживали в городе, там же жили и служащие лагерного штата; в городе Освенцим регулярно проводились концерты, имелся театр, куда с гастролями приезжали известные творческие коллективы, например Дрезденский государственный театр, офицерское казино (с покоями Гиммлера на втором этаже, которые фактически не использовались) и медицинский центр. Эсэсовцам выдавались весьма солидные продовольственные пайки, им регулярно предоставлялись отпуска. К неженатым мужчинам допускались их подружки, а женатые имели право пригласить к себе из других городов рейха жен, обычно весной или летом. Для штата лагеря были построены новые здания, а совсем рядом в Моновитце располагались заводы фирмы «ИГ Фарбениндустри», что обеспечило Освенциму статус крупного экономического центра, где трудились управляющие-немцы, ученые, инженерно-технические работники и вспомогательный персонал. Объединение в комплекс жилых кварталов, завода, трудового лагеря и центра истребления должно было служить моделью городского сообщества нового, которое планировалось создать в других частях немецких восточных территорий, во всяком случае, до завершения генерального плана «Ост». Единственным поводом для жалоб со стороны жителей города был неприятный запах, доходивший в город и к жилым помещениям СС от крематориев лагеря[573].

За весь период существования лагеря в Освенциме было уничтожено от 1,1 до 1,5 миллиона человек; 90% из них, вероятно, примерно 960 000, были евреями — цифра, эквивалентная четверти всех евреев, погибших в ходе войны. Сюда входят 300 000 польских евреев, 69 000 из Франции, 60 000 из Голландии, 55 000 из Греции, 46 000 из Чехословакии (протектората Богемии и Моравии), 27 000 из Словакии, 25 000 из Бельгии, 23 000 из Германии («старого рейха»), 10 000 из Хорватии, 6000 из Италии, столько же из Белоруссии, 1600 из Австрии и 700 из Норвегии. На последней стадии войны, как мы убедимся, через газовые камеры и печи пропустят еще приблизительно 394 000 венгерских евреев. Там нашли смерть свыше 70 000 поляков (неевреев), 21 000 цыган, 15 000 советских военнопленных и около 15 000 человек самых разных национальностей, главным образом жителей Восточной Европы. Меньшинство, «отобранное» для работы, по прибытии регистрировалось, получая вытатуированный на руке номер. Таких было приблизительно 400 000, и около половины из них были евреи. Как минимум, 50% зарегистрированных заключенных умерли от недоедания, болезней или переохлаждения.

Рудольф Хёсс впоследствии признал, что считал свои служебные обязанности коменданта лагеря, директора крупнейшей в мире «фабрики смерти» тяжелыми, связанными с колоссальной психической нагрузкой.

Его подчиненные часто спрашивали его, а надо ли все это на самом деле? Есть ли в этом прямая необходимость? Неужели мы должны сотнями и тысячами убивать женщин и детей? Хёсс чувствовал, что он «обязан был сказать им, что истребление евреев необходимо для того, чтобы раз и навсегда освободить Германию и наше потомство от вечного противника»[575]. Оставаясь закоренелым антисемитом, Хёсс уже после войны считал, что антисемитизм «возник только тогда, когда евреи слишком уж открыто стали рваться к власти и когда их происки стали слишком очевидными для всех, и люди уже не могли дальше с этим мириться»[576]. Свято уверовав в это, Хёсс был убежден, что не имеет права на всякие сомнения при исполнении воли фюрера. Он был обязан довести до понимания подчиненных, что и они не имеют права на проявление слабости. «Твердость» была основной добродетелью в СС. «Я должен был казаться холодным и безразличным к происходящему, от которого сжалось бы сердце у любого, кто еще сохранил в себе человеческие чувства, — вспоминал он позже. — Я с холодной бесстрастностью должен был наблюдать, как матери с детьми, улыбаясь, шли в газовые камеры»[577]. В особенности после распития спиртного по вечерам с Адольфом Эйхманом, который «был готов истребить любого попавшегося на глаза еврея», Хёсс вынужден был подавлять в себе человеческие чувства: «После этих разговоров с Эйхманом я считал проявление сочувствия чуть ли не актом предательства в отношении фюрера»[578].

Естественно, Хёсс не мог не думать о своих жене и детях, видя, как евреи целыми семьями идут в газовую камеру. Дома его постоянно преследовали эти видения. Но он чувствовал себя в Освенциме как в осажденной крепости. Постоянные требования расширять лагерь, некомпетентность и ненадежность подчиненных, постоянно увеличивающееся число обреченных на смерть заключенных привели к тому, что он начал пить. Его жена, жившая в доме сразу же за ограждением лагеря, и его четверо детей (пятый ребенок родился в 1943 г. ) пытались организовать вечеринки для гостей и экскурсии с тем, чтобы ему было легче, но Хёсс быстро обрел репутацию человека вздорного, вечно взвинченного, недовольного, хотя имел неограниченный доступ ко всему, что лежало на складах лагеря. «Сад моей жены, — писал он, — был настоящими райскими кущами... Дети постоянно клянчили у меня сигареты для заключенных. Они очень любили тех, кто работал в саду». Дети Хёсса держали много животных в саду, включая черепах и ящериц; по воскресеньям он с семьей отправлялся посмотреть лошадей и жеребят, а летом они купались в речке, по которой проходила восточная граница лагерного комплекса[579].

Многих евреев, прибывавших в Освенцим-Бжезинку, особенно в конце войны и существования лагеря, забирали прямо из стран проживания. Но многие другие прошли и транзитную стадию заключения в гетто, так же, как и евреи, убитые в ходе выполнения «операции «Рейнгардт». В тех трех лагерях они вполне могли продержаться месяцы, если не годы. Крупнейшие гетто, как мы уже знаем, были основаны вскоре после завоевания Польши в 1939 г. Некоторые из них благополучно просуществовали чуть ли не до конца войны. Разумеется, условия проживания в гетто были настолько ужасны, что пребывание там уже само по себе подразумевало медленную смерть для многих из их обитателей. Обрекавшие на голод пайки даже для тех, кто работал на германскую экономику военного времени, страшная скученность, антисанитария и болезни говорили сами за себя. На протяжении зимы 1941/42 г. Адам Черняков, еврейский старейшина Варшавского гетто, прилагал все усилия, чтобы переломить грозившую стать критической из-за голода и болезней ситуацию. «В бомбоубежищах, — отмечал он 19 ноября 1941 г., — матери по 8 дней скрывают мертвых детей под кроватями ради того, чтобы получить большую порцию пищи». Увидев группу детей 14 июня 1942 г., Черняков в отчаянии записал: «Это были просто живые скелетики...» «Меня гложет стыд, что я смог допустить такое, — пишет он далее, — я не выдержал и даже заплакал, хотя уже и не помню толком, когда по-настоящему плакал». Поскольку в гетто стали прибывать крупные партии евреев, высланных из Германии, и оставаться там в течение нескольких дней перед отправкой в Треблинку, поскольку поползли слухи о концлагерях и о том, что там творится, Черняков приложил все усилия, чтобы попытаться подавить усиливавшуюся панику. Он даже организовывал игры для детей гетто, сравнивая себя с капитаном «Титаника» («когда корабль стал тонуть, капитан для поднятия настроения пассажиров приказал оркестру играть джазовые мелодии, так вот, я сравнил себя с капитаном тонущего “Титаника”»[580]).

Неоднократно заверяемый немецкими властями в том, что «ужасающие слухи о неизбежных депортациях — вымысел, не более», Черняков обходил гетто, пытаясь «успокоить население» («они не знали, чего это мне стоило»). Но 21 июля 1942 г. немецкая полиция безопасности стала арестовывать членов юденрата и других служащих прямо на глазах у Чернякова, чтобы взять их в заложники, рассчитывая, что остальные будут помогать им. На следующее утро ответственный за высылку высокопоставленный офицер СС Герман Хёфле вызвал к себе Чернякова и остававшихся на свободе влиятельных служащих-евреев гетто. В то время как его молодой еврей-переводчик Марсель Райх-Раницки считал минуты, один из эсэсовцев поставил пластинку вальса «Голубой Дунай» Иоганна Штрауса, и с улицы доносились звуки вальса. Чернякову было официально заявлено, что все евреи будут высланы партиями по 6000 человек в день, и депортации должны начаться немедленно. Любой, кто попытается воспрепятствовать этому решению, будет расстрелян. Все время, пока Черняков исполнял обязанности старейшины, он держал наготове таблетку цианистого калия на тот случай, если немцы потребуют от него исполнения приказа, идущего вразрез с его совестью. Один из старших чинов СС, также ответственный за высылку, сказал ему, что в число депортируемых включены и дети. Черняков не мог послать их на смерть. «Я бессилен что-либо сделать, — написал он в прощальном письме, — у меня сжимается сердце от горя и сострадания. Я больше не могу переносить такое. Пусть мой поступок послужит примером для остальных». Отказавшись подписать распоряжение на депортацию, он проглотил таблетку и мгновенно умер. Все в гетто не сомневались в правильности его поступка. «Его конец знаменует начало, — записал Хаим Каплан. — В одно мгновение Черняков обрел для себя вечность»[581].

Офицер вермахта и католик по вероисповеданию Вильм Хозенфельд, которому было поручено проведение в Варшаве спортивных состязаний для сил гарнизона, узнал о высылке евреев в Треблинку почти сразу же после ее начала. «То, что людей убивали, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей в XX столетии, и их убивали мы, те, кто объявил крестовый поход против большевизма — вина за это кровопролитие тяжким бременем ляжет на нас, заставив содрогнуться»[582]. 30 000 евреев были отправлены на убой только за минувшую неделю июля 1942 г., сообщил Хозенфельд. Даже на пике террора во времена Французской революции, когда дела вершила гильотина, язвительно отметил он, «массовое истребление людей все же не достигло той степени виртуозности, как сейчас». Евреи, говорил он своему сыну в августе 1942 г., «подлежат, уничтожению, и это уже происходит. Каким же неизмеримым человеческим страданиям становимся мы очевидцами, с одной стороны, и какой преступной бесчеловечности — с другой. Скольким еще ни в чем не повинным людям предстоит погибнуть? Кто призовет правосудие и законность? А ведь настанет день, и призовут»[583]. «Смерть шагает по улицам гетто, — писал Хаим Каплан в своем дневнике в июне 1942 г. — Каждый день польских евреев отправляют на убой. Есть документальное подтверждение тому, что три четверти миллиона польских евреев уже исчезли с этой земли». Каплан описывал жуткие сцены: как летом 1942 г. людей хватали и ежедневно отправляли в Треблинку. 5 августа 1942 г. очередь дошла до детей, живущих в приютах и детских домах. И немцы с ними не церемонились. Как не церемонились и со взрослыми, запихивая их в товарные вагоны составов, отбывавших из Варшавы на восток. Свыше 10 000 евреев были застрелены в гетто во время облав — по-видимому, не все желали безропотно покориться судьбе и пытались оказать сопротивление. В начале августа 1942 г., приехав в Варшаву, Зыгмунт Клюковский утром был разбужен тарахтеньем пулемета, доносившимся со стороны гетто. «Мне позже сказали, что в тот день погибло около 5000 человек». Когда к 12 сентября 1942 г. облавы закончились, в Треблинку было отправлено свыше 253 000 жителей гетто. Уже в августе 1942 г., опасаясь худшего, Каплан передал свой дневник другу. Тот тайно вывез его из гетто и передал члену польского Сопротивления, который взял записи с собой, эмигрировав в США в Нью-Йорк в 1962 г., и записи Каплана наконец увидели свет. Опасения Каплана были вполне обоснованы: вскоре после того, как он передал дневник товарищу, он вместе с женой был схвачен, направлен в Треблинку, где супруги Каплан погибли в газовых камерах. Это произошло в декабре 1942 или же январе 1943 г.

К ноябрю 1942 г. в Варшавском гетто оставили лишь 36 000 евреев, все они были заняты на различных принудительных работах. Теперь уже никто не питал иллюзий относительно участи высланных. Все понимали, что обречены на смерть, и рано или поздно смерть их настигнет. Массовые депортации положили начало мучительному процессу проверки себя на прочность среди политически активных евреев. «Почему мы позволяем, чтобы нас как овец вели на заклание?» — вновь и вновь задавал себе этот вопрос Эммануэль Рингельблюм. Он считал, что беспредельная жестокость немцев ввергла евреев в состояние безразличия к своим судьбам. Люди понимали — попытайся они восстать, как многие другие, включая тех, кто оставался в стороне, все равно станут объектом репрессивных мер со стороны немецких властей. Верующие иудеи, которые, вероятно, и составляли большинство жителей гетто, были склонны рассматривать страдания и смерть как некий переходный период и принять их как проявление Божественного промысла, хоть и трагического по сути своей. Роль еврейской полиции в организации и проведении «отборов» и депортаций также осложняла вопрос организации отпора. Нередко люди доверяли руководству гетто, которое всегда пыталось заверить их в том, что, дескать, все слухи беспочвенны, что ничего с ними не случится, нежели создавать себе проблемы и сеять панику среди обитателей. Достать оружие было делом далеко не простым, участники польского Сопротивления отнюдь не всегда горели желанием помочь евреям из гетто вооружиться (хотя были случаи, когда и помогали), поэтому приходилось приобретать оружие на черном рынке по чудовищно высоким ценам. Как известно, надежда умирает последней, и жители гетто предпочитали не верить доходившим до них слухам о каких-то там депортациях и массовых убийствах. Часто, особенно в ранних стадиях программы геноцида, немецким властям не составляло труда убедить отобранных для высылки в том, что их, дескать, просто переводят в другие гетто или лагеря. И потом, подавляющее большинство евреев настолько обессилели от голода, лишений и болезней, были настолько поглощены ежедневной борьбой за выживание, что ни о каком отпоре и говорить не приходилось. И все же молодые и политически активные евреи во многих гетто создавали ячейки движения Сопротивления, занимаясь подготовкой к вооруженному восстанию или организацией побегов в леса, к партизанам, что было излюбленной тактикой коммунистов (впрочем, побеги всегда сильно ограничивали возможность создания очагов сопротивления в самих гетто). Подобного типа группа была особенно активна в Вильнюсе, но оказалась неспособной действовать вследствие внутренних политических разногласий между коммунистами, социалистами и сионистами, а также негативного отношения к ней стоявших во главе гетто юденратов и постоянного контроля со стороны немецких оккупационных властей, подавлявших в зародыше любые попытки сопротивления им.

Но в Варшавском гетто действительно существовали группы организованного сопротивления. Еврейские подпольные организации начали формироваться в 1942 г., и польские коммунисты снабжали их оружием. 18 января 1943 г. повстанцы напали на конвоиров, сопровождающих колонну депортируемых, что дало возможность последним бежать. После этого Гиммлер расценивал гетто как фактор риска и 16 февраля 1943 г. отдал приказ о его окончательной «ликвидации». Но смелая операция участников Сопротивления приобрела широкую известность. Оставшиеся обитатели Варшавского гетто не скрывали своего восхищения мужеством организаторов акции. Люди стали запасаться оружием и провизией для предстоящего восстания, невзирая на явно враждебное отношение юденрата, противившегося любым вооруженным акциям. Явно встревоженное перспективой вооруженного столкновения с немецкими оккупационными властями крайне обеспокоенное политикой явно левого толка некоторых лидеров подполья в гетто, польское национальное Сопротивление отклонило их просьбу о помощи, предложив вместо этого тайно вывезти наиболее активных участников еврейского подполья и обеспечить им полную безопасность; данное предложение было отклонено. Участники Сопротивления полностью отдавали себе отчет в том, что немцы уничтожат всех до одного обитателей гетто; но состоявшее в основном из молодых людей подполье было убеждено, что куда лучше умереть с достоинством, чем покорно отдать себя на заклание. И когда 19 апреля 1943 г. эсэсовцы вошли в гетто для проведения заключительной облавы, по ним из нескольких точек открыли огонь, и они были вынуждены с боем пробиваться по улицам.

Группенфюрер СС Юрген Штрооп, командовавший силами, брошенными на подавление восстания, описывал, как его солдатам приходилось днем и ночью преодолевать отчаянное сопротивление. 23 апреля 1943 г. Гиммлер лично приказал Штроопу действовать, применяя «самые жесткие меры». «Вот поэтому я и решил, — писал Штрооп, — полностью уничтожить еврейский жилой квартал, сжигая все многоквартирные дома дотла, включая и те, которые принадлежат фабрикам вооружений... Тогда евреи быстро выбирались из всех укрытий. Очень часто евреи из боязни сгореть заживо выпрыгивали из окон верхних этажей, сначала бросая матрацы или мягкую мебель из горящих зданий на улицу. С переломами ног и рук они все еще пытались переползти через улицу и укрыться в еще уцелевших многоквартирных домах»[584].

Часть восставших укрывалась в канализационных люках, но по распоряжению Штроопа эсэсовцы бросали в колодцы дымовые шашки, вынуждая людей направляться по подземным коммуникациям к центральной части города, где их потом можно было без труда схватить и расстрелять. Некоторым удалось преодолеть границу гетто и выбраться в польскую часть города. Очень многие из восставших погибли. К 16 мая 1943 г. Штрооп, взорвав главную синагогу, объявил о завершении операции. Силы были неравны. Немцы понесли лишь незначительные потери — пятнадцать человек убитыми. С уверенностью можно утверждать, что эта цифра явно занижена, но не вызывает сомнений, что она не шла ни в какое сравнение с погибшими обитателями еврейского гетто — 7000 человек, если верить Штроопу, были «уничтожены» в уличных боях и до 6000 были «уничтожены» в подожженных зданиях. Остальных обитателей гетто ждала Треблинка. «Были истреблены последние из остававшихся евреев гетто», — писал Вильм Хозенфельд 16 июня 1943 г. По словам возглавлявшего штурмовую операцию офицера СС, они «автоматным огнем косили евреев, пытавшихся покинуть объятые пламенем здания. Все гетто представляло собой очаг пожара. И вот такими средствами мы намереваемся выиграть войну. Зверье!»

11 июня 1943 г. Гиммлер приказал снести до основания руины Варшавского гетто. Подвалы и канализационные колодцы завалили или заполнили водой. По завершении работ намеревались завезти сюда землю и разбить парк. Хотя парк так и не был разбит, обгорелые руины все же снесли несколько месяцев спустя. По распоряжению Гиммлера была развернута настоящая охота за оставшимися в живых обитателями гетто. Штрооп объявил о крупном денежном вознаграждении за поимку каждого бывшего обитателя гетто, а полякам за укрывательство евреев грозила смертная казнь. Польское население Варшавы, по словам Штроопа, «в целом, приветствовало меры, принятые против евреев». Но в то же время значительное количество евреев выжило потому, что их укрыли поляки. Среди них был и Марсель Райх-Раницки, похитивший крупную сумму денег из сейфа своих работодателей и юденрата и почти все эти деньги пожертвовавший на нужды Сопротивления. Часть денег пошла на подкуп — так Райх-Раницкому и его жене удалось выбраться из гетто в феврале 1943 г. и укрыться на квартире одного поляка, типографского наборщика в предместье Варшавы. По словам Райх-Раницкого, главная опасность исходила от молодых поляков, за деньги готовых на все и подкарауливавших на улицах евреев, чтобы обобрать несчастных, шантажируя их тем, что, дескать, в случае отказа передадут их полиции.

Эммануэль Рингельблюм, историк, чьи подробнейшие дневники, а также письма и документы предоставили нам большую часть того, что мы знаем о Варшавском гетто, также выжил и перешел на нелегальное положение. Рингельблюм был арестован во время восстания и направлен в лагерь Травники, откуда его вызволил один польский железнодорожный рабочий вместе со своим другом-евреем в июле 1943 г. В форме железнодорожника, имея при себе фальшивые документы, которыми Рингель-блюма, его жену и 12-летнего сына снабдило польское подполье, он вернулся в Варшаву, где их укрыли вместе с 30 другими евреями в подвале оранжереи. Оттуда он установил контакт с еврейским Сопротивлением и возобновил работу по сбору информации для потомков. 7 марта 1944 г. в результате предательства все укрывавшиеся были арестованы гестапо. Рингельблюм погиб под пытками 3 дня спустя, а перед этим его заставили смотреть на казнь жены и сына. Немцы знали о существовании архива Рин-гельлюма, но добраться до него так и не смогли — Рингельблюм зарыл все документы в землю в районе бывшего гетто, а местонахождение выдать отказался. Часть его бумаг впоследствии удалось обнаружить и выкопать, это было уже в сентябре 1946 г.; остальные были обнаружены лишь в декабре 1950 г. с примечаниями, сделанными рукой Рингельблюма. Они хранились в запечатанном молочном бидоне[585].

Еще задолго до гибели Рингельблюма прежние руководители большинства еврейских сообществ гетто были сняты с должное-тей и заменены теми, кто старался во всем угодить немецким властям. Фактически единственным средством для членов юденрата оставались попытки убедить немцев не отправлять тех или иных евреев в лагеря, в качестве довода выдвигая их полезность для экономики рейха. Но и эти доводы, в конце концов, перестали срабатывать, поскольку Гитлер и Гиммлер все более и более склонялись к идее, что, дескать, безопасность рейха в любом случае остается первостепенной задачей и никакая польза от евреев даже для военной экономики не сравнится с наносимым ими вредом. И тупик, в котором оказывались члены юденрата наглядно доказывает пример Хаима Румковского, упрямого, своевольного старейшины Лодзинского гетто. Румковскому на первых порах удавалось сохранить гетто, убеждая немцев видеть в нем важные производственные объекты. Но, невзирая на это, немецкие власти постоянно урезали нормы отпуска продовольствия. В дневнике молодого человека Давида Сераковяка мы обнаруживаем записи апреля 1941 г., касавшиеся голода в Лодзин-ском гетто. Его жизнь, да и жизнь других обитателей сводилась к бесконечным поискам съестного — главным образом моркови и других корнеплодов. Сераковяк, чтобы хоть чем-то занять себя, стал изучать эсперанто в группе друзей-коммунистов, потом сумел поступить в школу гетто и снова начать регулярные занятия. Вместе с другими обитателями Сераковяк поддерживал контакт, информируя их о событиях в мире, — Давид тайком слушал передачи радиостанции Би-би-си и иногда раздобывал за ограждением гетто немецкую прессу. Правда, новости были не очень добрыми — немцы одерживали одну за другой победы.

16 мая 1941 он записал в дневнике о том, что во время медосмотра врач даже «испугался, увидев, как я отощал за это время... Сейчас в гетто в большой моде легочные заболевания... Они косят людей не хуже сыпняка или дизентерии. Что касается еды, с ней с каждым днем становится все хуже... Картошки я уже не видел, наверное, с неделю». Но как бы то ни было, юноша смог одолеть этот год, занимаясь переводами Овидия на польский язык и зарабатывая немного денег репетиторством. Он часто болел, но, невзирая на это, продолжал учебу, которую успешно завершил в сентябре 1941 г. и сумел найти себе работу в мастерской шорника.

Тем временем все больше обитателей гетто забирала еврейская полиция гетто, и эти люди уже не возвращались, в гетто доставляли евреев из других частей Европы. Румковский попытался убедить немецкие власти, что для них в Лодзинском гетто нет места, но безрезультатно. К проживавшим здесь 143 000 евреев осенью 1941 г. в октябре добавились еще 2000 евреев из расположенных близ Лодзи небольших городов, кроме того, 20 000 евреев из рейха и протектората Богемии и Моравии и еще 5000 цыган. Сераковяк отметил, что вновь прибывшие выглядели весьма неплохо и были хорошо одеты. Но уже скоро они за бесценок продавали одежду или обменивали ее на муку или хлеб. 6 декабря 1941 г. в недавно построенном лагере в Хелмно появились первые газвагены. Румковскому приказали провести регистрацию 20 000 жителей гетто, по словам немцев, для принудительных работ за пределами гетто. Каким-то чудом еврейскому главе гетто удалось убедить немцев сократить вдвое это число. После этого специальный комитет юденрата выбрал проституток, уголовников, безработных и цыган. В попытке успокоить людей Румковский 3 января 1942 г. обратился к обитателям с речью, что, мол, людям честным беспокоиться нечего. 12 января 1942 г. последовали первые депортации. К 29 января 1942 г. свыше 10 000 евреев были отправлены из гетто в лагерь Хелмно, где их умертвили в газвагенах. К 2 апреля 1942 г. из гетто забрали еще 34 000 евреев, все они были убиты; к маю общее число умерщвленных евреев достигло 55 000, включая свыше 10 000, высланных в Лодзь из стран Западной Европы.

Теперь в Лодзь постоянно прибывали составы с евреями, чаше всего из Вартеланда. Население гетто, таким образом, постоянно оставалось в переделах 100 000 человек. К середине 1942 г., как сообщал Сераковяк, очень много людей умерло от «болезни гетто»: «Человек худеет, лицо и ноги отекают, а потом быстро умирает. Жил-жил человек, и вот его уже нет; мы живем и дохнем как скот». В сентябре 1942 г. с санкции Румковского из больницы было взято 2000 пациентов для последующего умерщвления газом; потом собрали всех детей младше 10 лет и евреев старше 65 лет, потом безработных: в обшей сложности еще 16 000 человек. Среди них оказалась и мать Сераковяка. Многих просто расстреляли — в назидание тем, кто попытался бы воспротивиться высылкам. Румковский оправдывался перед обитателями гетто за свое участие в описанной акции в речи 4 сентября 1942 г.: «Я вынужден был ампутировать ноги и руки, чтобы спасти организм!» — со слезами на глазах заявил он. Вот только не совсем ясно, верил ли он сам в то, что утверждал. Но запуганные, подавленные, изголодавшиеся обитатели, поглощенные проблемами собственного выживания, люди не возмущались, а просто приняли это к сведению. В ноябре 1942 г. серьезно заболел отец Сераковяка, а в марте он умер. В апреле 1943 г. Давиду Сераковяку улыбнулось счастье: он нашел работу в пекарне, куда было страшно трудно устроиться, ибо там можно было наедаться хлеба до отвала. Но было уже слишком поздно. Давид был болен туберкулезом, страдал от чесотки, был слаб и завшивлен. «Нет, нам отсюда уже не выбраться никогда», — записал он 15 апреля 1943 г. Это была его последняя дневниковая запись. 8 августа 1943 г., всего лишь две недели спустя после своего 19-летия юноша умер[586].

К этому времени дни Лодзинского гетто были уже сочтены. После восстания Варшавского гетто 21 июня 1943 г. Гиммлер распорядился «ликвидировать» все существовавшие на Востоке гетто. Все оставшиеся в рейхе евреи должны были быть высланы. 26 000 жителей Минского гетто были уничтожены в течение следующих месяцев, а остававшиеся и занятые на принудительных работах 9000 человек были убиты к концу года. В Белостоке окончательная «ликвидация» началась 15 августа 1943 г. Акция гитлеровцев породила стихийное сопротивление, сформировавшееся из представителей самых разных политических течений. Однако фундаментальные расхождения между коммунистами и сионистами в Сопротивлении далее препятствовали проведению организованных операций, и участники подполья почти не пользовались поддержкой остальных обитателей гетто. Однако борьба продлилась пять дней. Глобочник, принявший личное управление операцией, призвал на помощь даже танки и, по примеру Штроопа, дотла сжег все здания гетто. В других гетто процесс «ликвидации» уже начался еще до печально известного распоряжения Гиммлера. В середине августа 1942 г. во Львове 40 000 евреев из трудового лагеря были отправлены в Белжец и там умерщвлены газом; оставшиеся были помещены в недавно созданное гетто в городе, а 12 членов юденрата были публично повешены на фонарных столбах и на крыше здания еврейского совета. За последующие несколько месяцев в ходе проведения акций СС в газовые камеры Белжеца, было отправлено несколько тысяч обитателей гетто, потом, уже в начале 1943 г., гетто было закрыто, а остающиеся евреи возвращены в трудовой лагерь. Только 3400 человек из общего числа находившихся в гетто 160 000 дожили до конца войны. В апреле 1943 г. облавы начались в Вильнюсе, в результате которых, как и везде, стали возникать группы молодых подпольщиков, в особенности настроенных прокоммунистически, главная цель которых состояла в том, чтобы, присоединившись к партизанским отрядам, помогать Красной Армии. Большинство остающихся 20 000 жителей гетто было депортировано и затем умерщвлено, многие из них в Собиборе.

Последнее крупное гетто, подлежавшее «ликвидации», было гетто в Лодзи, которое действительно «ликвидировали» летом 1944 г. Более чем 73 000 человек все еще жили там. Отправки в Хелмно начались в середине июля, даже тогда они проводились с помощью еврейской полиции гетто, а 3 августа приблизительно 5000 евреев было приказано ежедневно собираться на железнодорожной станции и ждать состава, на котором, как их заверили, их перевезут в другой лагерь с лучшими условиями проживания. Но все составы направлялись в лагеря смерти. 28 августа 1944 г. на последнем из них покидал опустевшее гетто его бывший старейшина Румковский вместе с семьей. По прибытии в Освенцим-Бжезинку их отправили в газовую камеру. Почти из 70 000 евреев, все еще живущих в гетто в конце июля 1944 г., только 877 оставались там к январю 1945 г., где их использовали на работах по приведению территории в порядок. В общей сложности к тому времени было уничтожено свыше 90% (3 300 000) польских евреев.

Истребление евреев иногда рассматривают как своего рода промышленный процесс, конвейерный способ геноцида, и, надо сказать, такая точка зрения содержит элемент истины. За всю мировую историю не было геноцида, проводившегося с помощью специальной техники, как, например, поставленное на поток массовое отравление газами в особых, специально сооруженных для этой цели помещениях, как это имело место в Освенциме или Треблинке. Хотя этот цикл, по мнению тех, кто замышлял и осуществлял его, не отличался ни бесперебойностью, ни достаточной эффективностью, ни тем более полной автоматизацией. Хёсс, Штангль и их подчиненные пытались внушить себе, что имели дело не с людьми, а с «грузом» или «единицами». В разговоре с Герхардом Штабеновым, главой Службы безопасности СС в Варшаве в сентябре 1942 г., Вильм Хозен-фельд отметил, что язык, которым пользовался Штабенов, дистанцировал его обладателя от совершаемого им геноцида: «Он говорит о евреях, словно о муравьях или других вредных насекомых, об их «переселении», что означает массовое убийство, будто речь идет об истреблении клопов, о дезинсекции помещений»[587]. И в то же самое время таким людям не были чужды человеческие эмоции, которые они всячески старались подавить, они помнили случаи, когда женщины и дети взывали к их совести, пусть даже тщетно. Непрерывное физическое уничтожение невооруженных гражданских лиц, включая женщин и детей, вызывало сильное, порой непосильное психологическое напряжение, поэтому те, кто непосредственно был связан с воплощением в жизнь пресловутого «окончательного решения еврейского вопроса», подсознательно пытались смягчить, а то и обезличить творимые зверства.

Этих людей поддерживала искренняя вера в то, что они выполняют волю фюрера, устраняя ныне существующих и будущих врагов немецкой расы. Они не были ни бездушными исполнителями, ни технологами смерти; и убийство на любом уровне не было просто результатом исполнения обезличенных приказов сверху, как не было и продиктовано простой расчетливостью и стремлением добиться материальной выгоды или военных преимуществ для Третьего рейха. Карьеры таких эсэсовцев, как Эйхман, Штангль и Хёсс, разоблачали присущий им ярый, непримиримый антисемитизм. Ничуть не меньшую роль сыграла обстановка расовой ненависти, воспитанная за годы пропаганды и идеологической обработки. Интуитивный перенос абстрактной ненависти на евреев оказался для них психологически не очень сложным актом. У эсэсовцев нижних рангов, да и у обычных солдат вермахта отдельные евреи, если просто попадались им на глаза, нередко пробуждали в них воистину звериную жестокость, неукротимое желание оскорбить, унизить или даже убить их, что было, в общем, куда реже, чем если бы речь шла о простых поляках, русских или других славянах. Заключенных-славян не заставляли делать приседания или плясать перед тем, как расстрелять их, такой «чести» удостаивались лишь евреи; славян не принуждали, как евреев, чистить общественные нужники своей одеждой или голыми руками. Славяне были объектом манипуляции евреев; именно евреи стояли за сталинским режимом, именно они вдохновляли Сталина и НКВД на кровавые расправы с немецкими военнопленными, на коварные удары в тыл германских войск. Рядовой состав германских войск, причем как вермахта, так и СС, был с младых лет росший под влиянием пропаганды и идеологической обработки Третьего рейха, они всерьез полагали, что евреи вообще, а восточные евреи в особенности нечистоплотны, опасны, вероломны и вообще — враги всего цивилизованного человечества.

Злодеяния сталинского НКВД убедили немецких солдат в их вере, что пойманные ими евреи — бесчеловечные убийцы, не заслуживавшие милосердия. «Евреи хороши только для одного, — писал один унтер-офицер, — для истребления... И я сам убедился, что все руководство [советских] учреждений состояло из одних только евреев. Таким образом, их вина огромна, страдания, которые они вызвали, невообразимы, их убийственные дьявольские дела непостижимы. И могут быть искуплены лишь их полным уничтожением. До сих пор я считал подобные меры безнравственными. Но увидев советский рай своими глазами, я понял, что никакого иного решения быть не может. В этих восточных евреях дремлют способности на любое преступление, и я полностью осознаю величие и уникальность нашей миссии»[588].

Возможность безнаказанно унижать и оскорблять евреев была своего рода компенсацией за непритязательный статус и ежедневные лишения обычного солдата. «Самое приятное здесь, — писал один немецкий солдат из оккупированного города на восточных территориях в мае 1942 г., — то, что все евреи снимают перед нами шляпы. Стоит еврею заметить нас, он уже за сотню метров снимает шляпу. А если не снимет, мы его проучим как полагается. Здесь ты чувствуешь себя солдатом, здесь мы устанавливаем свои порядки». На более высоком уровне армейской иерархии убийство евреев нередко объяснялось необходимостью пополнения запасов продовольствия, но эта точка зрения весьма сомнительна. Необходимость кормить солдата и оставшееся в Германии гражданское население выработала у сотрудников соответствующих интендантских служб некую способность различать тех, для кого пища важнее и приоритетнее. Но то, что евреи оказались в самом низу этой пирамиды, не поддавалось никакому рациональному объяснению, основывавшемуся на их вкладе в экономику рейха, а, прежде всего, было плодом идеологии, расценивавшей евреев не просто как второстепенных среди второстепенных жителей оккупированной Восточной Европы, а как представлявших реальную угрозу Германии во всех отношениях, представителей международного еврейства, того самого, что прибрало к рукам и Великобританию, и США, чтобы втянуть их в войну с Третьим рейхом. Будь евреи просто избыточными потребителями дефицитных продресурсов, Гиммлер вряд ли предпринял бы личный визит в Финляндию, чтобы попытаться убедить тамошнее правительство передать Германии весьма небольшое число евреев для последующего истребления[589].

Все это говорит о том, что руководство осуществлением программы геноцида осуществлялось из центра рейха, в первую очередь непрерывными вербальными нападками Гитлера на евреев во второй половине 1941 г., повторявшимися при любом удобном случае по мере того, как образ еврея-врага нации вырисовывался в его воображении. Геноцид не был результатом единственного решения, выношенного в бюрократических закоулках; он был плодом многомесячной работы над созданием нацистами особого, направленного на геноцид менталитета, побуждавшего Гиммлера и других обер-нацистов постоянно увеличивать масштаб истребления евреев. Всего за период войны в лагерях смерти погибло около 3 миллионов евреев. 700 000 из них нашли смерть в газвагенах, а 1 300 000 погибли от пуль эйнзатцкоманд, подразделений полиции и вспомогательной милиции. Примерно миллион евреев умерло от голода, болезней, либо были расстреляны эсэсовцами в концентрационных лагерях и гетто, устроенных Третьим рейхом на оккупированных территориях. Точное общее количество так и остается неизвестным, но можно с определенностью утверждать, как минимум, о 5 500 000 евреев, преднамеренно убитых нацистами и их союзниками. После доступа к архивным материалам в странах бывшего советского блока в 1990-х гг. выяснилось, что вероятное общее количество истребленных евреев достигает цифры в 6 миллионов. Именно ее и назвал Адольф Эйхман на процессе в Иерусалиме в 1961 г. «Ужасным геноцидом евреев, — писал Вильм Хозенфельд 16 июня 1943 г., — мы и проиграли войну. Мы навлекли на себя несмываемый позор, обрекли себя не вечное проклятие. Мы не заслуживаем милосердия, мы все виновны»[590].