Третий рейх. Дни войны. 1939-1945

«Последняя искра надежды»

В конце июля 1943 г. в Гамбурге, прочесывая развалины после авианалета союзников, бригада спасателей извлекала из-под груды камней 15-летнего мальчика, живого и невредимого. Отблагодарив своих спасителей, Ульрих С. присоединился к направлявшейся из города колонне беженцев и спустя несколько дней приютился у своего дяди, жившего в близлежащей деревне. Будучи сыном убежденных социал-демократов, мальчик не желал иметь с войной ничего общего и спрятался на чердаке дядюшкиного дома в лесу, чтобы не попасться на глаза Гитлерюгенду. Он следил за событиями, слушая радиопередачи Би-би-си, и, чтобы не чувствовать себя в изоляции, вел дневник под названием «Говорит враг!». Запись, датированная 20 июля 1944 г., точно отражала его отношение к происходящему: «К сожалению, грязную псину чудом не ранило... Вероятно, на сей раз Гитлер избежал кары, но совсем скоро этот кровавый убийца получит заслуженное»[1449]. После первых судов над заговорщиками Ульрих написал: «Их замысел доведут до конца. Нацисты хотят пожертвовать всем народом, лишь бы хоть немного отсрочить свое падение»[1450].

Слова мальчика были, мягко говоря, резкими. Конечно, невозможно определить, насколько его настрой разделяли в других семьях бывших социал-демократов и коммунистов. Однако для многих выходцев из этой среды, сражавшихся на фронте, попытка покушения на Гитлера расценивалась как предательство; ведь если они одобряли подобное, то ради чего стоило воевать? «Мы знаем, — писал один солдат 7 августа 1944 г., — что все эти мошенники — масоны или же в сговоре, точнее, в подчинении международного масонства. Жаль, я не мог участвовать в усмирении этих негодяев»[1451]. Случившееся потрясло убежденных нацистов. Давний австрийский коричневорубашечник Альфред Мольтер, служивший в наземном подразделении люфтваффе, 20 июля 1944 г. из Вены, где навещал мать, писал своей жене Инге:

В том же письме, вспоминая вместе со старым товарищем по партии о временах, когда они вместе сражались против австрийского диктатора Шушнигга, Мольтер утешал себя: «Ничто не пошатнет нашей веры в фюрера»[1453]. Однако у многих солдат потрясение и гнев смешивались с сентиментальными чувствами. Получивший в боях звание офицера десантник Мартин Поппель не одобрил покушения. Бойцы исполняли долг и не имели права опускать оружие. Тем не менее теперь он полагал, что Гитлер их сильно подвел. Ему следовало доверить командование профессионалам. С наступлением союзных войск положение, в котором оказалось подразделение Поппеля в Северной Франции, постепенно становилось безнадежным. Но когда он сказал подчиненным, что им придется сдаться, многие из них устыдились последствий. «Как же нам, десантникам, — спрашивали они, — после добровольной сдачи смотреть в глаза женам?» Впоследствии Поппель сумел убедить их в том, что иного выхода нет. Однако отчаяние, заключенное в их вопросе, говорило о той силе воинского долга и мужской чести, которая стала одной из причин, побуждавших многих немецких солдат сражаться на Западном фронте до последнего[1454].

Реакция в самой Германии также была неоднозначной. 28 июля 1944 г. РСХА в должном порядке сообщило, что значительная часть населения, узнав о том, что Гитлер остался в живых, испытала облегчение и что немецкий народ проявляет непреклонную готовность продолжать борьбу. «Снова и снова мы слышим мнение, согласно которому единственным итогом покушения стал бы еще один договор образца 1918 г.». Люди желали узнать больше. Как долго замышлялся заговор? Кто за ним стоял? Замешаны ли британские секретные агенты? Негодование многих было вызвано тем, что ведущую роль в деле играли прусские аристократы. Согласно донесениям, люди говорили, что «аристократию следует окончательно уничтожить». В глазах многих причастность большого числа армейских офицеров объясняла постоянные поражения Германии — якобы офицеры месяцами подрывали экономику страны, сдерживая войска и утаивая боеприпасы. Некоторые даже утверждали (безосновательно), что трудности военной экономики были обусловлены в т.ч. саботажем[1455]. Такое мнение горячо поддерживал Геббельс, который 8 августа 1944 г. заявил представителям НСДАП, что план покушения объяснял, почему за последние месяцы немецкую армию преследовали неудачи. Ясно, что вероломные генералы не хотели добиться победы. Они заключили сделку с союзниками, чтобы ускорить поражение Германии[1456]. Митинги, которые устраивал Геббельс, собирали огромные толпы любопытных, жаждавших узнать побольше о покушении. В одном сообщении такой митинг даже называли открытым проявлением народной поддержки Гитлера и его режима. Сам же Геббельс пришел к выводу, что провалившийся переворот имел очищающий эффект и принес власти больше пользы, чем вреда[1457].

Однако едва ли стоит удивляться тому, что убежденные нацисты и сторонники режима тут же бросились доказывать свою верность Гитлеру, причем в ситуации, когда любое мало-мальское проявление симпатии к заговорщикам немедленно приводило к аресту, пыткам, суду и казни. Возможности открыто выразить свое отношение к покушению просто не было. Как докладывала жандармерия сельских районов Баварии, Бад-Айблинга и Розенхайма, 23 июля 1944 г.:

Из Берхтесгадене СД сообщало, что местные женщины больше всех надеялись на скорое окончание войны, и некоторые полагали, что смерть Гитлера могла этому способствовать. «Когда сирена в бомбоубежище стихла, в темноте раздался женский голос: “Хоть бы его пришибло”». Доверять нельзя было никому, поэтому такое говорили лишь под покровом анонимности. В целом, несмотря на временное облегчение, покушение на Гитлера почти не повлияло на моральное состояние всей нации. «Больше никто не верит, — говорилось далее в отчете полиции, — что война может завершиться победой». И всеобщее настроение было «хуже, чем можно себе представить»[1459]. Значительная часть людей беспокоилась о более важных вещах, нежели попытка переворота. Спустя два дня после того, как Штауффенберг взорвал бомбу, РСХА доложило, что ухудшающееся военное положение приводило к постоянному росту упаднических настроений. Сверх того, «многими товарищами, в особенности женщинами, овладело некое подобие нарастающего чувства паники. Собранные нами комментарии главным образом свидетельствуют о смятении, растерянности и унынии»[1460].

По некоторым свидетельствам, события на Восточном фронте оттеняли все остальное даже на западе Германии. В лучшем случае люди все еще выражали доверие Гитлеру, а в худшем — говорили, что ситуация на войне ужаснее некуда, и, как отмечалось в одном докладе, «пессимистов большинство»[1461]. Письма бойцов с Восточного фронта и рассказы демобилизованных не оставляли сомнений в том, что немецкие войска участвовали не в спланированном отводе войск, а в массовом бегстве. Целые подразделения бежали или сдавались в плен, потому что у них «больше не оставалось желания сражаться»[1462]. «По словам военнослужащих, находящихся в отпусках, настрой во многих воинских частях еще хуже, чем дома, потому что подавляющее число солдат больше не верит в победу»[1463]. В течение последних месяцев войны моральный дух нации продолжал падать, несмотря на весть о покушении и заговоре. Население, прихватив с собой имущество и деньги, спешно покидало территории, расположенные на пути продвигавшейся Красной Армии. 10 августа 1944 г. СД докладывало, что «большинство наших товарищей измотано войной», но вместе с тем (видимо, осведомитель счел необходимым добавить) преисполнено желанием достичь победы в сражении, которое недвусмысленно названо «последней битвой»[1464]. Конечно, Гитлер и Геббельс могли обвинять генералов в многолетнем и систематическом подрыве военной экономики, однако некоторые задумывались: если все дело заключалось только в этом, то либо нацистские лидеры предельно тупы и легкомысленны и потому допустили такое, либо они знали о преступлениях, но решили германский народ в эту тайну не посвящать. Последствия, как сообщало СД из Штутгарта в начале августа 1944 г., состояли в том, что «даже самые преданные делу товарищи, которые до сего момента стойко верили фюреру, теперь утратили всякую веру»[1465]. К ноябрю 1944 г. та же служба докладывала, что репутация Гитлера опустилась ниже всех возможных отметок. Один из бюргеров заметил: «Нам вечно твердили, что Фюрер послан нам Богом. В этом я не сомневаюсь. Фюрер был послан Богом, но не для того, чтобы спасти Германию, а чтобы ее уничтожить. Господь решил истребить немецкий народ, и Гитлер — его палач»[1466].

Последующие донесения лишь констатировали растущее в обществе отчаяние, в то время как советские войска продвигались все дальше, постепенно приближаясь к германским границам. Серия побед наступавших на западе союзников, которой, казалось, не будет конца, только усугубила и без того глубокую всеобщую депрессию. На дипломатическом фронте рейх также все чаще лишался поддержки. 2 августа 1944 г. дипломатические отношения с Германией разорвала Турция, а Болгария объявила Третьему рейху войну, едва на ее территорию 8 сентября 1944 г. вошли советские войска. После того как остатки румынских войск рассеялись на пути русской армии, угрожавшей уничтожить восемнадцать немецких дивизий в Румынии, 23 августа 1944 г. маршал Антонеску был отстранен от власти, и Румыния примкнула к союзникам в надежде вновь заполучить земли, которые в 1940 г. достались Венгрии. Все это грозило отрезать германские силы в Греции, которые, получив санкцию Гитлера, в октябре отошли в Македонию и эвакуировали Албанию и Южную Югославию. Отступничество Турции в особенности повлекло за собой еще большую деморализацию в самой Германии[1467]. Сдача Румынии привела Советскую армию к границам Венгрии, правитель которой, адмирал Хорти, организовал яростное сопротивление захватчикам. Однако Хорти понимал, что игра окончена, и написал Сталину письмо, в котором утверждал (не совсем убедительно), что в 1941 г. выступил на стороне Германии в результате недоразумения. 15 октября 1944 г. он объявил, что Венгрия больше не является союзником рейха[1468].

Ответный ход на это давно ожидавшееся решение Гитлер спланировал заранее. В тот же день, когда Венгрия вышла из альянса, по приказу фюрера Отто Скорцени ворвался в крепость в Будапеште, где вместе с правительством укрывался адмирал Хор-ти, и выкрал его сына Миклоша: он завернул мальчика в одеяло и быстро вынес к поджидавшему неподалеку грузовику. Вскоре младшего Хорти поместили в концлагерь Маутхаузен. Затем Гитлер сообщил адмиралу, что если он не сдастся, его сын будет расстрелян, а крепость захвачена. Хорти уступил и сложил полномочия, а затем его сослали в один из относительно комфортных баварских замков. Тем временем при поддержке Германии власть в стране захватил лидер фашистской организации «Скрещенные стрелы», Ференц Салаши. Он тут же принял ряд новых законов, перекроив государственное устройство на фашистский манер. Его подчиненные начали убивать выживших евреев по всему Будапешту, причем в некоторых случаях им помогали католические священники. Один из них, отец Кун, обычно выкрикивал: «Во имя Христа, пли!», когда вооруженные формирования «Скрещенных стрел» расстреливали жертв. Однажды 35 000 евреев, которые составляли трудовые бригады, возводившие оборонительные укрепления вокруг венгерской столицы, попытались пересечь Дунай. Они хотели поскорее попасть в город перед наступлением Красной Армии, но отряды «Скрещенных стрел» преградили им путь, всех, кто оказался на берегах и мостах, перебили, а тела сбросили в воду. На улицах валялось столько трупов, что даже полиция начала жаловаться. 18 октября 1944 г. в Будапешт вновь прибыл Адольф Эйхман и тут же организовал аресты еще 50 000 евреев, которых затем пешком погнали в Вену на строительство оборонительных сооружений. Люди голодали и подвергались побоям, и этот бесполезный марш унес жизни многих тысяч. Погибших было так много, что в середине ноября Салаши остановил депортацию — вероятно, он опасался (причем вполне оправданно), что ему придется за все это отвечать. Евреев, оставшихся в самом Будапеште, согнали в специальные кварталы-гетто. К январю 1945 г. в 4,5 тыс. домов ютилось 60 000 человек, иногда по 14 душ в одной комнате. Расстрельные бригады «Скрещенных стрел» непрерывно устраивали налеты, а вскоре жители города начали страдать от голода и болезней, что привело к стремительному росту смертности. Находившаяся в венгерской столице небольшая группа международных дипломатов, в которой особенно отличился представитель Швеции Рауль Валленберг, предприняла несколько активных и частично успешных попыток защитить евреев. Им удалось спасти многих с помощью 40 ООО «защитных паспортов»[1469], большинство из которых были поддельными.

На этом геноцид евреев в Европе не закончился. В августе 1944 г. стало ясно, что армия Словакии под руководством министра обороны планировала свергнуть марионеточное правительство, которое с 1939 г. держало страну под гнетом Германии, и примкнуть к Союзникам. В итоге немецкие войска оккупировали Словакию, а 29 августа 1944 г. вспыхнуло крупномасштабное восстание. Однако националистские и просоветские мятежники не сумели скоординировать свои действия. Западные союзники сочли необходимым помочь им, так как Красная Армия уже подступала к границам страны. Советские войска не сумели вовремя добраться до города и поддержать повстанцев. К октябрю 1944 г. мятеж был жестоко подавлен. Тем временем немецкие оккупанты приказали возобновить депортацию евреев, которую коллаборационистский режим прекратил в октябре 1942 г., когда в концлагеря уже было сослано около 58 000 человек. Первые поезда с депортированными покинули столицу в сентябре 1944 г. и продолжали свою миссию до марта 1945 г. К тому моменту около 8000 словацких евреев было отправлено в Освенцим, более 2700 — в Заксенхаузен и более 1600 — в Терезиенштадт[1470]. Таким образом, не только СС, но также гражданские и военные чиновники Германии еще долго преследовали евреев после того, как многие из них поняли, что война проиграна. Главным мотивом фашистов стала месть евреям за их мнимое участие в неизбежном поражении рейха, и они продолжали свое дело до самого конца.

Летом 1944 г. по Германии ходил анекдот: простодушному молодому человеку показывают глобус, на котором крупное зеленое пятно обозначает Советский Союз, огромный участок красного цвета — Британскую империю, гигантская фиолетовая территория — США и обширная желтая зона — Китай. «А это что за синяя точка?» — спрашивает молодой человек, указывая на центр Европы. «Это Германия!» — говорят ему. «Да? — удивляется он, — а фюрер знает, что она такая маленькая?»[1471] Все прекрасно знали, что за последние два года боевая обстановка на обоих фронтах резко ухудшилась. Как самопровозглашенный полководец всех времен и народов, Гитлер инстинктивно ощущал, что Германия победила бы, если бы генералы постоянно не нарушали его планы, не перечили приказам и умышленно не отступали перед врагом, которого он один знал как одолеть. Последний рывок — и все будет в порядке. 18 июля 1944 г. Гитлер назначил Геббельса главным уполномоченным по мобилизации на «тотальную войну», хотя инициатива этого решения исходила от самого Геббельса, который заявил, что заслуживает награды за верность и присутствие духа, проявленные во время неудавшегося переворота. Соперник Геббельса, Герман Геринг, почувствовал себя обманутым и, рассердившись, на несколько недель засел в своей усадьбе в Роминтене. Заключив союз с Мартином Борманом, Геббельс разработал массу мероприятий, многие из которых поручил не громоздкой государственной бюрократии, а гаулейтерам в провинции. Кроме прочего, эти меры были направлены на то, чтобы завербовать для армии еще больше мужчин. Против такого подхода выступил Шпеер, которому требовались рабочие для оборонных предприятий. Но Гитлер отверг пожелание бывшего фаворита. При поддержке фюрера Геббельс и Борман вызвали к себе министра вооружения и напрямик заявили ему, что, мол, теперь он подчиняется им. И впредь ему не следует пытаться влиять на Гитлера[1472].

Новая кампания Геббельса по подготовке к «тотальной войне» предполагала ряд рационализаторских решений: три четверти служащих Имперской палаты культуры уволили, а театры, оркестры, газеты, издательства и прочие учреждения, ранее считавшиеся необходимыми в условиях войны, были либо сокращены, либо закрыты. Жесткие меры предпринимались и в отношении отраслей легкой промышленности. Гитлер лично наложил запрет на предложение Геббельса отменить доставку на фронт газет и журналов, потому что они якобы подрывали боевой дух армии. Однако все остальные ограничения, касающиеся почтовой службы, были приняты. Кроме того, сокращение штатов местных администраций и государственных служб позволило сэкономить дополнительные бюджетные средства. Максимально допустимый возраст приема на работу в оборонной промышленности для женщин был повышен с 45 до 55 лет. Также на военные заводы из сферы бытового обслуживания перевели около 400 000 женщин, в основном иностранного происхождения. Идея объединить Министерство финансов Пруссии (которым руководил заговорщик Попиц) с Имперским министерством финансов оказалась слишком сложной для выполнения, хотя в итоге принятые меры освободили для военных целей более 450 000 человек. После изъятия кадров из резерва оборонной промышленности по воле Геббельса с начала августа до конца декабря 1944 г. на фронт было отправлено свыше миллиона человек. Однако за тот же период более миллиона солдат было убито, ранено или взято в плен, к тому же территория рейха, а следовательно, и число подлежащих мобилизации граждан резко сокращалось. Чтобы остаться на месте, Германии приходилось бежать все быстрее и быстрее[1473].

20 ноября 1944 г. Красная Армия остановилась на расстоянии выстрела от полевого штаба Гитлера в Растенбурге, и фюрер, поддавшись на уговоры Мартина Бормана, покинул штаб и вернулся в Имперскую канцелярию в Берлине. Все же наступление советских войск замедлилось на подступах к самой Германии, где между Балтикой и Карпатами линия фронта сужалась, а немецкая армия использовала собственные пути сообщения. Советским войскам, истощенным после стремительных бросков, необходимо было перегруппироваться и перестроиться. Кроме того, требовалось некоторое время, чтобы наладить снабжение: железнодорожное полотно в Германии было узкоколейным, в отличие от Советского Союза и Балкан. Эта заминка позволила Гитлеру предпринять последнюю попытку переломить ситуацию на Западном фронте, где недостаток снабжения и подкреплений также затрудняли продвижение союзников. К началу декабря немецкие армии были выбиты за «линию Зигфрида». Оборону американцев, чье умение воевать Гитлер презирал, планировалось прорвать танковым ударом и атакой тридцати недавно сформированных и перевооруженных дивизий. Операция должна была во многом повторять кампанию 1940 г., когда вражеские силы удалось разделить и оттеснить к морю, а затем окружить и уничтожить. Цель операции состояла в том, чтобы удержать войска союзников на безопасном расстоянии и тем временем завершить разработку нового поколения «чудо-оружия», которое переломит ход войны в пользу рейха. Гитлер и Йодль полагали, что успешное наступление и, более того, захват Антверпена могут склонить западных союзников к переговорам. 3 ноября 1944 г. Йодль представил план операции генералам и командирам, однако они категорически отвергли его как абсолютно невыполнимый. Одно дело — стремительно атаковать ошеломленного и неподготовленного противника и гнать его к берегу в 1940 г., и совсем другое — повторить тот же маневр в декабре 1944 г. против превосходящего по силе врага в условиях нехватки людей, боеприпасов и особенно горючего. Но Йодль сказал военачальникам, что выбора нет. Одной тактической победы, наподобие повторного захвата Ахена, явно не хватит[1474].

11 декабря 1944 г. Гитлер прибыл в полевой штаб в Бад-Наухейме, расположенный неподалеку от места, где планировалось начать наступление. 16 декабря началась операция. Используя фактор неожиданности и плохие погодные условия, не позволявшие самолетам союзников подниматься в воздух, 200 000 немецких солдат и 600 танков при поддержке 1900 артиллерийских орудий прорвали американскую линию обороны из 80 000 солдат и 400 танков и продвинулись на 65 миль к реке Маас. Но вскоре стало заканчиваться горючее, и едва погода улучшилась, 5000 самолетов англо-американских ВВС начали непрерывную бомбардировку германских позиций, а в канун Нового года танковые подразделения США остановили наступление. При том, что английские части под командованием крайне осторожного Бернарда Монтгомери не сумели вовремя отреагировать и отрезать немецкие силы, образовавшие громадный клин (который и дал одно из названий сражению — «Битва за выступ», которое все же больше известно как Арденнское), американская армия генерала Джорджа Патона успешно провела танковую контратаку с юга. Люфтваффе пытались нейтрализовать вражеское превосходство в воздухе, и 1 января 1945 г. 800 истребителей и бомбардировщиков осуществили серию ударов по аэродромам союзников, однако потери с обеих сторон оказались равными — около 280 самолетов, — и Германия поставленной цели не добилась. Вспомогательная атака вермахта в Эльзасе также закончилась ничем. 17 декабря 1944 г. удрученные своими неудачами солдаты 1-й танковой дивизии СС устроили резню американских военнопленных в Мальмеди. Эта акция лишь вызвала гнев американцев, которые возобновили продвижение к границам Германии. По итогам операции около 80 000 немецких и 70 000 американских военнослужащих погибли, были ранены или пропали без вести; кроме того, обе стороны потеряли примерно по 700 танков и бронемашин. Потери Германии были невосполнимы, тогда как американцы легко возместили потери огромным количеством солдат и снаряжения, непрерывно перебрасывавшихся в зону боевых действий через Ла-Манш. Последнее крупное контрнаступление Гитлера провалилось. 3 января 1945 г., смирившись с положением дел, он отозвал основные силы с поля боя и вернул на оборонительные позиции[1475]. С этого момента поражение казалось неизбежным. 15 января 1945 г. фюрер спецпоездом вернулся в Берлин[1476].

Теперь нацистские лидеры все реже думали о победе и все чаще — о мести. Гитлер надеялся на создание средств, которые позволят поквитаться с союзниками за массированные авианалеты. Несмотря на то что в течение всей карьеры Гитлера его главным оружием было запугивание, он изначально не рассматривал бомбовые удары по Роттердаму, Лондону и другим городам в качестве «актов устрашения», как их называла пропаганда союзников. Даже «Лондонский блиц» по большей части был направлен на уничтожение доков, а печально известный авианалет на Ковентри был предпринят лишь потому, что город играл ключевую роль в оборонной промышленности. Все эти атаки сводились к тому, чтобы ослабить военную экономику Великобритании и усадить Черчилля за стол переговоров, а не запугать мирное население, как однажды недвусмысленно заметил Гитлер. В апреле 1942 г. в ответ на удар Королевских ВВС по Любеку фюрер приказал провести «акты устрашения» Британии. Однако на протяжении многих месяцев в силу нехватки средств все его попытки оказывались тщетными. Тем временем участившиеся бомбардировки немецких городов союзными ВВС — при которых в 1943 г. на жилые районы упало до 70% тяжелых бомб и 90% зажигательных — привели к тому, что народ потребовал ответных мер, которые не столько покарали бы Англию, сколько вынудили бы ее прекратить бомбить Германию. Самый серьезный урок о влиянии бомбардировок на моральное состояние общества извлек министр пропаганды Геббельс. Если Геринг не сумел надежно защитить Германию от вражеской авиации (Геббельс назвал это «катастрофой»), то необходимо было убедить людей, что власть все еще владеет ситуацией. Поначалу Гитлер придерживался довольно циничного мнения, полагая, что бомбардировки в конечном счете способствуют улучшению городской архитектуры. «С эстетической точки зрения, — высказывался фюрер, — эти города не представляют собой никакой ценности. Большинство индустриальных центров плохо спроектировано, отвратительно построено и выглядит старомодно. А благодаря налетам англичан, мы получили необходимый размах»[1477]. Однако и сам Гитлер все чаше злился на бомбежки и говорил, что «они перестанут нас бомбить, но только когда в самой Англии не останется городов... Страх побеждается страхом»[1478].

Примечательно, что Геббельс поощрял авиаудары по тем районам британских городов, где «жили плутократы»[1479]. Однако требовать такой степени точности было просто невозможно. Более того, люфтваффе не имело в своем распоряжении ни четырехмоторных, ни высотных, ни специальных ночных бомбардировщиков. Генералитет задерживал выпуск новых моделей, требуя, чтобы на фронт шли самолеты, способные бомбить вражескую пехоту и танки с пикирования. В сентябре 1942 г. Геринг заявил, что из-за нехватки бомбардировщиков дальнего действия он готов «рыдать»[1480]. Тем не менее военная авиация выкроила примерно 440 бомбардировщиков — в основном старого образца, таких как Ju.88 — для атаки британской столицы в ночь на 22 января 1944 г. Англичане иронично назвали эту операцию «малым блицем». Из 475 тонн перевозимых на борту бомб примерно 60% были зажигательными: налет планировался в качестве акции возмездия, направленной на максимальное разрушение жилых районов Лондона. Однако в ходе операции лишь 30 тонн боекомплекта попало в цель, а на остров упала лишь половина всех бомб. Повторный авиаудар спустя неделю оказался ничуть не лучше. Более 100 самолетов вылетели с техническими неполадками, и им пришлось вернуться назад. Половина новых машин «Хейнкель» Не. 177 была потеряна, причем у четырех из них воспламенились двигатели. Самолеты не прошли положенные испытания и проверку: Гитлер сказал, что эта модель «дерьмо... вероятно, худшая машина из всех когда-либо созданных»[1481]. Затем последовало около двадцати атак различных объектов от Портсмута до Торки, каждый раз с участием 200 самолетов, пока к концу кампании в апреле — мае 1944 г. в связи с потерями и неисправностями их осталось немногим более сотни. Нанесенный ущерб оказался незначительным. Кроме удачных налетов на Лондон 18, 20 и 24 февраля и 21 марта 1944 г., большая часть бомб цели не достигла, а общее количество израсходованной взрывчатки было ничтожным в сравнении с тем, что сбрасывалось на Германию. Задолго до конца войны стало ясно, что обычного оружия недостаточно. Рейх уже начал разработку целого арсенала «чудо-оружия» — Wunderwaffe. Гитлер и Геббельс уповали на то, что вскоре это оружие изменит ход войны и вырвет победу из вражеских когтей[1482].

Первым оружием такого типа стал беспилотный «самолет-снаряд». Название «Фау-1» (или V-1), которое Гитлер немедленно одобрил, предложил 17 июня 1944 г. журналист пропагандистской газеты «Рейх» Ганс Шварц ван Беркль. Само слово отражало назначение этого оружия как средства отмщения союзникам за разрушительные авианалеты на немецкие города, причем в ситуации, когда пилотируемые бомбардировщики доказали свою неэффективность. Литера «V» («Фау») — сокращение от немецкого слова Vergeltung, т.е. «возмездие» — подразумевала, что моральное значение этого оружия было гораздо важнее его боевых характеристик. Ракета «Фау-1» возникла в результате экспериментальных проектов середины 1930-х гг., когда инженер Пауль Шмидт начал работу над созданием пульсирующего воздушнореактивного двигателя[1483]. Чтобы ускорить разработки, в 1939 г. Министерство авиации обратилось к производителю авиадвигателей компании «Агрус» с просьбой заняться проектом. Двигатель нового типа прошел испытания на небольшом истребителе в 1941 — 1942 гг. Однако создаваемые им шум и вибрация не позволяли использовать двигатель на пилотируемых аппаратах. Альтернативой стала «воздушная торпеда», или, выражаясь современным языком, «крылатая ракета», и в июне 1942 г. Министерство авиации официально распорядилось начать полномасштабную разработку, возложенную на авиаконструкторскую фирму «Физе-лер». Для ввода «воздушной торпеды» в серийное производство потребовалось два года. 13 июня 1944 г., по срочному приказу Гитлера, с береговых установок был произведен запуск первых десяти ракет «Фау-1» по Лондону. Количество топлива рассчитывалось таким образом, чтобы его хватило только до британской столицы, где бомбы упадут и взорвутся. Жители Лондона, услышав характерный гул двигателей V-1, с тревогой ждали, когда он стихнет, а затем отсчитывали секунды до взрыва. Психологическое воздействие оказалось огромным. В конце июня 1944 г. Гитлер приказал ускорить массовое производство ракет. Всего состоялось 22 384 запуска (1600 — с самолетов, остальные — с земли), но более трети ракет не достигли цели. Одни слишком быстро сжигали топливо, другие были сбиты средствами наземной ПВО или истребителями, легко обгонявшими низкоскоростные «Фау» — их скорость составляла всего 600 километров в час. Позднее Шпеер считал, что Гитлер и его окружение, в т.ч. и он сам, «слишком переоценили» эффективность V-1. Когда союзники захватили стартовые площадки ракет, все больше «Фау-1» выпускалось по Бельгии, особенно по Антверпену, хотя использовать это оружие предполагалось в совершенно других целях. К сентябрю 1944 г. стало ясно, что V-1 не удалось сломить боевой дух англичан, и финансирование программы сократили. Те немногое ракеты, которые в 1945 г. запускались по Лондону уже с территории самой Германии, имели меньшую боеголовку. Мощность заряда пришлось уменьшить ради увеличения дальности полета, так что особого ущерба эти ракеты не нанесли[1484].

Вторая и технически более сложная серия «Фау» представляла собой баллистическую ракету, разработанную армией в качестве конкурента проекту люфтваффе. Первоначально ученые, отчасти вдохновленные фильмом Фрица Ланга «Женщина на Луне», снятого еще в конце 1920-х гг., разрабатывали ракеты на жидком топливе. Множество исследовательских групп, некоторые при поддержке авиапромышленников, таких как Гуго Юнкере, экспериментировало с различными видами топлива, в т.ч. и с крайне нестабильным. В конце 1930-х гг. в их числе появился главный пионер ракетостроения — состоятельный молодой аристократ Вернер фон Браун. Он родился в 1912 г. и вырос в семье консервативных националистов; его отец был уволен с чиновничьей должности за то, что в 1920 г. поддержал Капповский путч, но впоследствии стал банкиром. В 1932 г. фон Браун-старший занял пост имперского министра сельского хозяйства в реакционном правительстве Франца фон Папена, но вновь был снят с должности, когда к власти пришел Гитлер. Тем не менее Вернер не разделял правые политические взгляды отца и с легкостью поступил на службу к нацистскому правительству. Окончив машиностроительный факультет Берлинского технического училища и получив звание доцента прикладной физики по специализации «жидкое топливо», Вернер фон Браун начал работать над проектами армии и люфтваффе и основал испытательный полигон в Пенемюнде — отдаленной пустынной местности среди пляжей, болот и песчаных дюн, расположенной на северной оконечности острова Узедом, у побережья Балтийского моря, где когда-то по выходным его дед охотился на уток. Вступив в 1937 г. в НСДАП, а уже три года спустя и в СС, фон Браун обладал полномочиями, связями, обаянием и харизмой, необходимыми, чтобы убедить военное командование увеличить финансирование его полуфан-тастического проекта. Проблемы, которые пытался решить фон Браун со своей постоянно увеличивавшейся группой, были колоссальными: топливо требовалось не только стабильное, но и мощное; необходимо было создать ракету с надежной аэродинамикой и разработать эффективную систему наведения. Фон Брауну приходилось биться за получение важнейшего оборудования и материалов, таких как сталь и необходимые детали гироскопов, передатчиков и турбонасосов, а также перехватывать научных экспертов и квалифицированных рабочих у конкурентов из оборонной промышленности, чьи программы обладали более высоким приоритетом, нежели разработка и тестирование экспериментальных ракет[1485].

Тем не менее фон Браун наконец сумел убедить Альберта Шпеера в важности проекта. «Мне нравилось вращаться в кругу аполитичных молодых ученых и изобретателей во главе с Вернером фон Брауном — 27-летним целеустремленным человеком, чьей истинной стихией было будущее», — позже вспоминал Шпеер[1486]. Во время визита в Пенемюнде — вскоре после назначения на пост министра вооружения — вместе с генералом Фроммом, фельдмаршалом Мильхом и представителями ВМФ он присутствовал на первых испытаниях ракеты с дистанционным управлением. «С ревом выпущенного на волю великана ракета медленно поднялась над платформой, на доли секунды застыла на огненной струе, а затем, завывая, исчезла среди хмурых облаков. Вернер фон Браун весь сиял», — позже писал Шпеер. Потрясенный этим инженерным чудом, он узнал от техников, что при том «огромном расстоянии, которые ракета преодолевала, быстро затихший вой, возникший спустя полторы минуты после старта, указывал на то, что аппарат упал в непосредственной близости от места запуска. Мы все остолбенели. Ракета пролетела всего пол мил и»[1487]. Неудивительно, что, ознакомившись с отчетами о ходе испытаний, Гитлер отнесся к проекту с недоверием. Но первоначальный скепсис был забыт, как только Шпеер сообщил о втором успешном запуске 14 октября 1942 г., когда одна из ракет, преодолев 120 миль, упала в двух с половиной милях от цели. Теперь настал черед фюрера восторгаться. Пренебрегая реальным положением дел, которое все чаще давало о себе знать, в т.ч. и на полях сражений, Гитлер приказал изготовить 5000 ракет для ударов по британской столице. Презентационный фильм о работе фон Брауна окончательно его убедил его в том, что «Фау-2» суждено стать «оружием, которое решит исход войны»[1488]. Заручившись такой поддержкой, ракетная программа процветала.

Однако еще раньше возникла необходимость перенести производство в более безопасное место подальше от Пенемюнде. Самолеты-разведчики союзников сообщили тревожную информацию о различных местах, где велась разработка секретного оружия, и на уничтожение исследовательского комплекса в Пенемюнде было отправлено немногим меньше 600 бомбардировщиков. База пережила налет 18 августа 1943 г., хотя и сильно пострадала. Стремясь распространить и свое влияние на программу, Гиммлер убедил Гитлера в том, что производство следует разместить под землей, подальше от вражеских бомбардировщиков. Организацию нового производственного центра Гиммлер поручил старшему офицеру СС Гансу Каммлеру. Он имел инженерное образование и играл важную роль в Министерстве авиации, пока не был направлен на возведение лагерей смерти Освенцим-Бжезинка, Майданек и Бельжец. С начала 1942 г. Каммлер возглавлял строительное управление в Главном административно-хозяйственном управлении СС. По мнению Шпеера, он имел поразительное сходство с Рейнгардом Гейдрихом: «светловолосый, голубоглазый, с вытянутым лицом, всегда опрятный и обходительный», но в то же время «черствый и беспощадный интриган, фанатично преданный цели, крайне расчетливый, равно как и беспринципный». Хотя сначала Шпеер поддерживал с Каммле-ром хорошие отношения, находил привлекательной его «холодную непредвзятость» и считал его во многом своим «зеркальным отражением» — Каммлер тоже был образованным выходцем из среднего класса, который «довольно быстро достиг больших успехов в областях, в которых не являлся специалистом»[1489]. Осмотрев различные места, Шпеер, Каммлер и группа ученых-разработчиков остановили свой выбор на старой гипсовой шахте, расположенной в горах Гарц, неподалеку от городка Нордхаузен в Тюрингии. Каммлер начал спешно готовить перестройку шахты в новый ракетный производственный центр — благодаря своему географическому положению, известный как «Миттельверк» (Mittelwerk) — и организовал доставку подлежавшего восстановлению оборудования и документов из Пенемюнде[1490].

Чтобы начать производство, СС организовала рядом с заводом отделение Бухенвальда под называнием «трудовой лагерь “Дора”». К октябрю 1943 г. 4000 заключенных, в основном русских, поляков и французов, работали в шахте: взрывали, копали, смешивали и укладывали бетон; к концу ноября 1943 г. их число удвоилось. «Не обращайте внимания на жертвы, — говорил Каммлер, — работу нужно завершить, и как можно скорее»[1491]. Чтобы не тратить время и деньги на строительство жилых бараков за пределами шахт, которые планировались изначально, Каммлер приказал СС отгородить глухие тоннели с 43-го по 46-й, где узников заставили сколотить из дерева четырехъярусные кровати. Сырость и холод — температура в тоннелях никогда не превышала 15 градусов по Цельсию — усугубляла вездесущая пыль от подрывных работ. Санузлы отсутствовали, воды постоянно не хватало, и заключенные не могли умыться. Самодельные туалеты представляли собой распиленные пополам огромные бензиновые бочки с деревянными бортами. Излюбленная шутка солдат СС заключалась в том, чтобы подойти сзади, когда рабочий присаживался над бочкой, и столкнуть его вниз. Узники, которым приходилось спать на одной койке по двое, а то и по трое, быстро превращались в грязных, завшивленных оборванцев[1492]. Один французский пленный описывал свое прибытие в лагерь 14 октября 1943 г.:

Заключенных держали в тоннелях постоянно и выводили на свет только раз в неделю, когда заставляли стоять по несколько часов на еженедельных перекличках. Многие заболевали дизентерией, а тех, кому не хватало сил добраться до плаца на поверхности, эсэсовцы безжалостно избивали и нередко до смерти[1494].

В дальнейшем, во время Нюрнбергского процесса, Шпеер утверждал, что ни разу не приезжал ни в один концлагерь и Дора-Миттельбау не упоминал[1495]. Однако в действительности, как свидетельствуют записи его министерства, Шпеер посещал новый завод по производству «Фау-2» 10 декабря 1943 г. Позднее он открыто признавал, что был потрясен условиями, в которых работали заключенные. Согласно его мемуарам, Шпеер тут же приказал создать для узников надлежащие условия, обустроить туалеты и улучшить питание[1496]. Однако в служебном журнале не упоминается, чтобы кто-нибудь возражал; напротив, 17 декабря 1943 г. Шпеер написал Каммлеру, поздравив его с успешным завершением нового производственного центра всего за два месяца. По его словам, такое достижение «значительно превосходит все, что когда-либо создавалось в Европе, и является непревзойденным даже по американским стандартам»[1497].

Не ранее 13 января 1944 г. главный врач Имперского министерства военной экономики доложил об ужасном состоянии здоровья заключенных на основании проведенного министерством собственного расследования. Число смертельных случаев возросло с 18 в октябре 1943 г. до 172 в ноябре и 670 в декабре. За 6 месяцев существования лагеря погибло 2882 пленника. Чтобы избавиться от трупов, к марту 1944 г. соорудили крематорий. Только в мае 1944 г., когда установилась теплая погода и были закончены внешние бараки, смертность начала снижаться[1498]. В итоге из 60 000 узников, которые трудились на заводе и жили в Дора-Миттельбау и 30 менее крупных других лагерях, разбросанных вокруг завода, 20 000 умерло от болезней, голода и побоев[1499].

Между тем лишь 18 января 1944 г., когда Шпеер заболел, Гиммлер попытался взять завод под свой полный контроль и превратить в очередное предприятие разросшейся экономической империи СС. И только спустя два месяца, так и не сумев убедить Вернера фон Брауна следовать его планам, Гиммлер приказал арестовать конструктора, его брата и двоих ближайших коллег по обвинению (абсолютно ложному) в причастности к левой группе Сопротивления и попытках саботировать ракетную программу. Но вскоре Шпеер упросил Гитлера, навестившего его во время болезни, освободить ученых. Немалое давление на фюрера оказывал и Вальтер Дорнбергер, армейский офицер, всецело ответственный за проект «Фау-2». Гиммлер должен был освободить конструкторов в силу их научной и технической ценности, и его попытка захватить предприятие закончилась ничем. Арест фон Брауна помог конструктору после войны, когда ему пришлось отстаивать свою невиновность, выдавая себя на суде за далекого от политики технического специалиста. В последующие месяцы компетентность ученого подверглась жесточайшей проверке: во время испытательных полетов ракеты неизменно взрывались, а первые модели, сошедшие с конвейера, также оказались негодными. Неудивительно, что избиения, ужасное физическое состояние и низкая квалификация рабочих-узников снижали качество продукции. Постоянные улучшения и отладка свидетельствовали о том, что до конца войны проект исправлялся не менее 65 000 раз. Даже когда в лагере построили бараки и ввели различные послабления, зверское обращение охраны и надзирателей с заключенными не изменилось. Также нет доказательств тому, что Дорнбергер, фон Браун или Шпеер пытались изменить ситуацию к лучшему. Лишь в сентябре 1944 г., когда удалось наконец преодолеть первоначальные трудности, на Лондон упали первые ракеты. Вскоре завод выпускал более 20 ракет в день, или до 700 в месяц[1500].

К тому времени управлением производственной программой занималась не армия, утратившая значительную часть влияния у власть предержащих после покушения в июле 1944 г., а компания, основанная ракетостроителями, пытавшимися выйти из подчинения Каммлера и СС. Условия содержания в Дора-Миттельбау лишь ухудшились с прибытием 1 февраля 1945 г. нового коменданта лагеря Рихарда Байера, который прежде руководил Освенцимом, а теперь получил приказ подавить возникшую в среде заключенных группу Сопротивления. Байер распорядился избивать до смерти бывших немецких коммунистов и устраивал показательные казни; например, в марте 1945 г. 162 узника заставили смотреть на истязания одного своего товарища. Вскоре лагерь эвакуировали. Но когда лагерь был освобожден войсками союзников, в Дора-Миттельбау они обнаружили 600 обессиленных рабочих и еще 405 человек в малом лагере неподалеку — их оставили, потому что они бы просто не выдержали переезда.

К тому времени завод и комплекс в Пенемюнде успели изготовить около 6000 ракет, Миттельверк также выпустил несколько тысяч «Фау-1». Всего состоялось 3200 успешных запусков «Фау-2», причем нацеленных не на Лондон, а на другие объекты в Бельгии. От V-2 не было спасения: они падали почти отвесно с гигантской скоростью около 2000 миль в час. Однако боевой заряд ракеты не превышал одной тонны взрывчатого вещества, и потому значительных разрушений она не оставляла. Общее количество жертв ракетных ударов не превышало 5000 человек. Таким образом, «Фау-2» была, как заметил исследователь Майкл Ной-фельд, «уникальным оружием: оно унесло больше жизней во время производства, нежели в результате боевого применения»[1501].

Еще весной 1942 г., как было сказано выше, генерал Фромм, которого через два года приказали арестовать за соучастие в покушении на Гитлера, весьма сомневался в грядущей победе. Но он не падал духом. Генерал был убежден, что одержать победу над массовыми военными программами Великобритании, США и Советского Союза возможно лишь с помощью сверхбомбы, которую разрабатывала группа физиков под руководством ученых-теоретиков Отто Гана и Вернера Гейзенберга. Предпринятые в 1930-е гг. попытки радикальных нацистских ученых отвергнуть теоретическую физику и особенно теорию относительности (как «еврейскую») были подавлены сообществом физиков во время драматической коллизии 15 ноября 1940 г. в Мюнхене[1502]. Тогда было окончательно установлено, что сама теория является исключительно германской, а не еврейской. Однако за это время науке был нанесен немалый ущерб. Физики указывали на то, что в 1927 г. немецкие ученые опубликовали 47 статей по ядерной физике, а американцы и англичане — лишь 35. Однако к 1939 г. это соотношение резко изменилось: германские исследователи написали всего 166 статей, тогда как их англо-американские коллеги — 471. Кроме того, в то время в США имелось тридцать ускорителей элементарных частиц, а в Германии — один-единственный[1503]. Возможные военные последствия вызывали серьезные опасения. Также в 1938 г. Ган обнаружил, что во время бомбардировки нейтронами уран излучает достаточно энергии, чтобы вызвать цепную реакцию практически неизмеримой разрушительной силы. Но Германия явно отставала в технологической гонке и потому не могла довести это открытие до практического применения[1504].

Тем не менее Гейзенберг упорно пытался создать атомную бомбу. И вскоре столкнулся с непреодолимыми трудностями. При том, что еще до войны датский ученый Нильс Бор экспериментально доказал, что лучшим веществом для военных целей являлся Уран-235, Гейзенберг и Ганн не только не сумели рассчитать его количество, необходимое для бомбы, но и не нашли надежного метода, позволяющего контролировать деление ядра в процессе производства. Они верно полагали, что для последней цели необходима «тяжелая вода» или дейтерий (изотоп обычной воды), и казалось, успех был уже близок, едва в апреле 1940 г. немецкие войска захватили в Норвегии единственный в мире завод, способный производить дейтерий в больших количествах. Но разведка союзников, понимая значимость этого объекта, организовала в 1943 г. серию диверсий и бомбардировок, в результате которых завод перестал существовать. Но и это не натолкнуло исследовательскую группу на мысль о важности графита и дейтерия для контроля над ядерной реакцией. Даже при солидных денежных вливаниях и бесперебойных поставках всех необходимых ресурсов на создание бомбы ушло бы два, возможно, и три года. Как и армейские генералы, Шпеер понимал, что столько времени Третий рейх ждать не мог. И средства, необходимые для решения вполне реальных текущих задач: производства самолетов, танков, подлодок, оружия, боеприпасов и экипировки, одним словом, всех необходимых вооружений для скорого разгрома Красной Армии, блокирования транспортных путей англичан через Атлантику и подготовки к неминуемому нападению американцев, пошли бы на создание непонятно чего. Но Гейзенберг, лоббируя собственные интересы, сумел увлечь Шпеера своими идеями и все же добился финансирования, хоть и явно недостаточного. Уже летом 1942 г. было принято главное решение: продолжать исследования, но в относительно ограниченных рамках, потому что Гитлер и ведущие немецкие экономисты не рассчитывали на то, что война затянется и что с атомной бомбой можно будет повременить. Армия, прибравшая к рукам в 1940 г. Институт физики кайзера Вильгельма — главный исследовательский центр в той области, где работал Гейзенберг, вернула учреждение в ведение Имперского совета по научным исследованиям, поскольку разработки института имели лишь косвенное отношение к войне[1505].

Если бы такая бомба существовала, размышлял впоследствии Шпеер, Гитлер без малейших колебаний воспользовался бы ею. В сентябре 1939 г., просматривая кинохронику о бомбардировке Варшавы, завершавшейся кадрами с пикирующим бомбардировщиком на фоне карты Великобритании, Гитлер обронил Шпееру: «Вот что их ожидает! Вот так мы их и уничтожим!» В рамках предоставленного Шпеером финансирования Гейзенберг и его группа создали циклотрон, на котором летом 1944 г. был успешно проведен эксперимент по расщеплению атомного ядра. Но для дальнейших опытов не хватало урана, поскольку с 1943 г., когда поставки вольфрама из Португалии были перекрыты, все имевшиеся резервы этого металла шли на изготовление сердечников бронебойных снарядов[1506]. Кроме того, обычная внутриведомственная свара за распределение средств не позволяла сосредоточить все необходимые ресурсы в одном месте. Тем более что кроме группы ученых под руководством Гейзенберга существовала и еще одна. Возглавлял ее молодой физик Манфред фон Арденне при поддержке (как ни удивительно) имперского министра почт Вильгельма Онезорге. Друг министра и личный фотограф фюрера Генрих Гофман убедил Гитлера лично поинтересоваться ходом исследований. Арденне помогал военный, физик по образованию, Курт Дибнер, а группа состояла из сотни ученых, рассеянных по 17 различным учреждениям. Они добились определенных успехов при разработке тактического ядерного оружия, в отличие от бомбы Гейзенберга, использовавшего обогащенный плутоний. Однако последующие утверждения о том, что группа Арденне провела успешные испытания на острове Рюген в Балтийском море в октябре 1944 г. и затем 3 и 12 марта 1945 г. в Тюрингии, были восприняты историками с изрядной долей скептицизма. При производстве этого оружия также использовался труд заключенных концлагерей, и за время строительства полигона (к марту 1945 г.) погибло несколько сотен человек. Добились Арденне с Дибнером положительных сдвигов или нет, уже роли не играло: к тому времени необходимое количество как урана, так и плутония было недоступно[1507]. Покровительство Гитлера также почти не ощущалось, потому что в глубине души он продолжал считать ядерную физику «еврейской наукой», равно как и министр образования, который попросту игнорировал исследования в этой области. Но даже если бы финансы, рабочая сила и все необходимые компоненты и были бы доступны, времени все равно не оставалось. Германия не обладала ресурсами, даже отдаленно сравнимыми с теми, которые на создание атомного оружия направляли США, но даже американцы завершили разработку бомбы лишь в 1945 г., причем прежде чем страна получила принципиально новое оружие, Манхэттенский проект поглотил не один миллиард долларов, усилия множества ученых и гигантские объемы сырья[1508].

Потенциально не менее опасными были и нервно-паралитические газы, разработанные концерном «ИГ Фарбсн». В 1938 г. ученые этого предприятия Шрадер, Амброс, Рюдигер и Ван дер Линде синтезировали весьма ядовитое органофосфорное соединение, которое по буквам своих фамилий назвали «Зарин». Как директор концерна и глава особого комитета Министерства вооружений, ответственного за боевые газы, Амброс занял особенно радикальную позицию в пользу дальнейшей разработки химических средств поражения. В их число входил уже готовый к производству табун, а также зоман, синтезированный в начале 1944 г. в Химическом институте кайзера Вильгельма под руководством Рихарда Куна. В 1942 г. промышленное производство зарина и табуна началось на одном из химических предприятий севернее Бреслау (Вроцлава). Уже к июню 1944 г. было синтезировано 12 000 тонн табуна. Нервно-паралитические газы испытывались на животных и, предположительно, на узниках концлагерей, однако неопровержимых доказательств тому нет. Вместе с тем возникли серьезные проблемы, которые предстояло решить перед запуском в серийное производство боевых отравляющих веществ. На стадии разработки боевые отравляющие вещества нервно-паралитического действия, смертельно опасные даже при попадании минимальных доз на кожу, вызвали судороги и другие симптомы отравления у более чем 300 рабочих (большинство из них трудилось принудительно), а также унесли жизни не менее 10 человек. Но глава Германского трудового фронта Роберт Лей, по образованию химик, пришел в восторг от этого нового оружия. Альберт Шпеер вспоминал, как однажды за неизменным бокалом крепкого вина, захлебываясь от восторга, Лей произнес: «Знаешь, я слышал, теперь у нас появился новый отравляющий газ. Фюрер должен его использовать. Просто обязан! Если не сейчас, то когда?! Это наш последний шанс! И ты должен убедить его, что час настал». Гитлер всерьез обдумывал идею использовать газ против Красной Армии. Но Шпеер знал, что заводы, производившие основные компоненты, настолько сильно пострадали от бомбежек, что реализовать эту идею было невозможно[1509].

В любом случае эффективных средств защиты от газов не существовало, и потому использовать их на поле боя было крайне рискованно. А вдруг ветер переменится и понесет газ обратно на немецких солдат? Не менее рискованной представлялась идея наполнять боевыми отравляющими веществами снаряды и бомбы. Здесь никто не мог сказать с определенностью, куда устремится газовое облако после взрыва такой бомбы. Главный уполномоченный Гитлера по химической войне (а также его личный врач) Карл Брандт, подобно другим ученым, был убежден, что благодаря ресурсному преобладанию разработка и производство нервно-паралитических газов у союзников налажены гораздо лучше. Начни Германия применять газы, рассуждал он, вражеское превосходство в воздухе лишит рейх всякой защиты, если англичане и американцы решат ответить тем же. В подтверждение его опасений производство противогазов в Германии резко возросло осенью 1944 г., тогда за несколько месяцев сумели изготовить несколько миллионов противогазов. В действительности союзники не имели новых боевых огравляющих веществ, хотя и хранили запасы фосгена и иприта. Они запаслись и противогазами: в Великобритании мирным жителям их раздали несколько миллионов штук еще до войны. Однако крайне сомнительно, чтобы столь примитивное средство могло защитить от зарина или табуна[1510].

Самолеты-снаряды, ракеты, атомные бомбы и нервно-паралитические газы были далеко не единственными образцами высокотехнологичного оружия, которые разрабатывались в Германии во время войны. Как отмечал Шпеер, к 1944 г. подготовили несколько видов «чудо-оружия»:

Но из этого ничего не вышло. Проекты были изначально обречены на провал вследствие неспособности правительства расставлять приоритеты. Отчасти это было обусловлено соперничеством различных внутриотраслевых ведомств, отчасти — переоценкой собственных возможностей при финансировании и организации подобных программ, отчасти — недооценкой временных и материальных ресурсов, необходимых для перехода от стадии НИОКР к серийному производству. В частности, вместо того чтобы направить все усилия на изготовление ракеты «Вас-серфаль» (Wasserfall) класса «земля-воздух», которая, по мнению Шпеера, бесспорно, сократила бы ущерб от вражеских бомбардировок, Гитлер приказал сосредоточить ресурсы на производстве «Фау-1», а затем и «Фау-2». В результате, лишившись рабочей силы и оборудования, способного ускорить разработку и начать выпуск оружия, ракетная программа столкнулась с множеством проблем[1512]. Шпеер и другие знали об ошибочном распределении ресурсов. Некоторые проекты продолжались, несмотря на их очевидную нецелесообразность. Однако непрерывная борьба за власть в правительственных сферах свидетельствовала о том, что изменить ситуацию не сможет никто. Цена самих проектов была огромной: например, на полигоне в Пенемюнде трудилось больше персонала, чем в рамках Манхэттенского проекта в Лос-Аламосе. В итоге все эти программы тяжким бременем повисли на государственном бюджете и на ход войны никак не повлияли[1513].

Схожая ситуация сложилась и вокруг реактивного истребителя, который также мог защитить немецкие города. Естественно, недостатка в научно-технических специалистах не было. К 1941 г. Эрнст Хейнкель разработал и успешно испытал реактивный двигатель, который планировалось установить на революционно новый истребитель, двухмоторный Me.262, и разогнать до 800 километров в час. Первый полет состоялся в июле 1943 г. Шпеер пришел в восторг от этого самолета, а в том, что машина так и не была запущена в серийное производство, он винил постоянные вмешательства фюрера: сначала Гитлер приказал остановить разработку, затем, передумав, потребовал создать не истребитель, а бомбардировщик. Шпеер и многие другие, в т.ч. главнокомандующий люфтваффе, пытались убедить фюрера в том, что истребитель Me.262 способен нанести немалый урон английским и американским бомбардировщикам, опустошавшим немецкие города. Но Гитлер воспринял эти аргументы как попытки поставить под сомнение его, фюрера, компетентность в вопросах военной техники, и любые уговоры приводили Гитлера в такую ярость, что начиная с осени 1944 г. он запретил даже упоминать о Ме.262. Однако гораздо раньше работа исследовательских и производственных центров нарушалась вражескими авианалетами. Потому количество произведенных самолетов не превышало нескольких единиц. Кроме того, топливные запасы уничтожались, нужных сплавов не хватало, а времени и условий для подготовки пилотов попросту не было. Но чаще всего значительно больше времени требовалось на проведение испытаний и доработку конструкции самолета с тем, чтобы наконец преодолеть трудности первого этапа и создать надежный и эффективный летательный аппарат. Министерство авиации всецело посвятило себя разработкам новых самолетов; Мессершмитту попросту не хватило времени и ресурсов для окончательного завершения проекта[1514].

Большие надежды возлагались на новое поколение подводных лодок, оснащенных мощными аккумуляторными батареями, которые теоретически позволяли дольше оставаться на глубине и скрываться от вражеских радаров. При производстве новых моделей ставка делалась на скорость, чтобы подлодки могли настигать и топить конвойные суда до вступления в бой вражеских эсминцев сопровождения. Первая подводная лодка нового поколения была построена в июне 1944 г., а в феврале 1945 г. их число достигло 150. Однако лодки этого типа производились в спешке, без надлежащих испытаний и проверок, и очень много лодок затонуло вследствие выявившихся почти сразу неполадок. В любом случае без разведки с воздуха определить местонахождение цели было непросто. Экстренная программа разработки самолетов-разведчиков дальнего действия Ju.290 была свернута летом 1944 г.; после разрушительных авиаударов союзников по промышленным центрам бесперспективность этого проекта стала очевидной. Вскоре союзники овладели базами подлодок на французском побережье. Новые субмарины так и не сумели потопить ни одного корабля, хотя программа их производства считалась приоритетной, и надежды на ее успех убедили Гитлера в том, что командующий подводным флотом адмирал Дёниц был и оставался одним из немногих военачальников, не утративших волю к победе, которую требовал фюрер[1515].

Другое чудо-оружие под названием «Фау-3» планировалось использовать против Великобритании исключительно как оружие возмездия. Гигантское артиллерийское орудие — длина ствола превышала 150 метров — предназначалось для обстрела центральной части Лондона прямо с континента, причем снаряды в стволе разгонялись с помощью цепочки отдельных взрывов малой мощности. Оружие все еще находилось в разработке, когда бомбардировщики союзников уничтожили испытательный полигон, а когда его все же восстановили, война уже окончательно была проиграна[1516]. Имелось и другое чудо-оружие — четырехступенчатая ракета на твердом (а не жидком) топливе, которая в послевоенную эпоху послужила основой для создания твердотопливных многоступенчатых ракет. Но армия так и не сумела изготовить больше десятка таких ракет, которые в последние месяцы 1944 г. были выпущены по Антверпену, но в результате перелета упали в море. Общий ущерб от этого оружия оказался невелик: во время испытаний ракета со свистом взмыла вверх, а затем угодила в расположенную неподалеку ферму, убив несколько кур, собаку и покалечив двух коров[1517].

По-видимому, список видов чудо-оружия был бесконечным. В начале апреля 1945 г. Альберт Шпеер стал свидетелем жарких дебатов с участием руководителя Германского трудового фронта Роберта Лея, Мартина Бормана и других:

Вскоре помощники Шпеера выяснили, что изобретатель был эксцентричным любителем, который предлагал устаревшее оборудование, снятое с производства более 40 лет назад[1519].

В итоге главное назначение чудо-оружия заключалось в его пропагандистском воздействии, нацеленном на укрепление надежды тех, кто все еще ждал победы нацизма. Немецкие средства массовой информации распространяли зловещие истории о невиданных разрушениях, вызванных «Фау-1» и «Фау-2», пытаясь тем самым удовлетворить зревшее в обществе желание дать подобающий отпор англичанам, который положит конец бомбежкам городов. Львиную долю этих историй составляли надуманные. В целом на Великобританию упало не менее 6000 «Фау-1» и немногим более 1000 «Фау-2». С помощью этого «оружия возмездия» было уничтожено 31 600 строений, большей частью, в Лондоне, убито около 9000 человек и 24 000 ранено. Масштабы нанесенного ущерба оказались несопоставимы с опустошительными последствиями вражеских бомбардировок и ни в коей мере не удовлетворяли требований населения принять адекватные меры. В народе «Фау-1» окрестили «Народным оболванива-телем № 1» (Volksverdummer Nr. 1) или «Неразовавшийся снаряд № 1» (Versager Nr. 1). Имперское министерство пропаганды знало о скептическом отношении общества. Потому все немецкие СМИ одновременно выдавали на гора туманные обещания о новом, но пока засекреченном чудо-оружии еще большей разрушительной силы. Уже 13 февраля 1943 г. Гитлер публично упомянул о «пока что секретном уникальном оружии», готовом к выпуску и способном изменить ход войны[1520]. Однако вскоре подобные обещания утратили всякую привлекательность. Еще в ноябре того же года появился расхожий анекдот, который свидетельствовал об одном: немцы прекрасно понимали, что в силу нехватки ресурсов Германия проигрывает войну. «1950 г. , — говорилось в анекдоте. — На совещании в Ставке фюрера обсуждается День возмездия. И он снова откладывается, потому что никак не удается решить, как должны лететь два самолета: крыло к крылу или первый в хвост второму»[1521].

Незадолго до конца войны даже самые оптимистично настроенные и убежденные сторонники нацизма усомнились в возможностях «чудо-оружия». 3 сентября 1944 г. Инге Мольтер писала мужу Альфреду:

12 ноября 1944 г. один встревоженный радиослушатель обратился к начальнику службы новостей Имперского Министерства народного просвещения и пропаганды Гансу Фриче со следующим вопросом: «Почему не используются хотя бы некоторые образцы нового оружия, если враг подобрался так близко к нашим границам на востоке и западе?» Ответа не последовало[1523]. В марте 1945 г., как писала студентка университета Лора Вальб, положение Германии было «неописуемо безнадежным»:

«До последних нескольких дней, — докладывало СД в конце марта 1945 г., — люди цеплялись за надежду на чудо, которую так искусно и целенаправленно подпитывала пропаганда, постоянно напоминая о новом оружии». Но эти крупицы надежды следовало считать неким защитным механизмом психики, который помогал преодолеть отчаяние, овладевавшее населением Германии. В рапорте подводился следующий итог: «Никто не верит, что при наших методах и возможностях ведения войны мы все еще можем избежать катастрофы. Последняя искра надежды теплится за счет веры в то, что нас спасут некие силы внутри страны, либо совершенно исключительное стечение обстоятельств, либо некое секретное оружие чудовищной силы. Но постепенно угасает и она»[1525].

Вероятно, спасти Германию могло если не новое оружие, то вновь создаваемые воинские части и соединения. Уже в конце 1943 г. в вооруженные силы стали призывать мужчин все более старших возрастов, что породило в народе множество шуток. Например, в одной из них говорится: «Возмездие состоится, когда на домах престарелых появится надпись: “Все ушли на фронт”»[1526]. 26 сентября 1944 г., отчаянно пытаясь ликвидировать нехватку солдат, Гитлер приказал начать формирование фольксштурма (Volkssturm) — отрядов народного ополчения, в которые зачислялись все мужчины в возрасте от 16 до 60 лет; они получали оружие и проходили курс военной подготовки. НСДАП создавала фольксштурм с целью, как выразился Гитлер, защитить немецкий народ от нападения «международного еврейства». Все ополченцы присягали на верность фюреру. Гиммлер решил назначить официальный день основания фольскштурма на 18 октября — годовщину поражения наполеоновской армии в «Битве народов» под Лейпцигом в 1813 г. Предполагалось, что состоится национальное восстание, подобное тому, которое более 130 лет назад и, по легенде, положило конец французскому владычеству в Германии. Но реальность не оправдала ожиданий. Ополченцы не могли стать по-настоящему боеспособной силой. Они были одеты в свою обычную гражданскую одежду — на тот момент возможности предоставить форменную уже не было, — имели при себе рюкзаки, одеяло и посуду для приготовления пищи. Оружия и боеприпасов вечно на всех не хватало. И к концу войны отряды фольксштурма лишь отдаленно напоминали армию. Однажды, выбравшись из своего лесного укрытия, уже упомянутый мальчишка-оппозиционер, социал-демократ по убеждениям Ульрих С. заметил, как в соседнюю деревню явились 400 фольксштурмис-тов. «Уставшие и изможденные, почти все они были одеты в форму люфтваффе, которую одолжили или стащили. Лишь некоторые были в штатском. С оружием я видел только пятерых — остальные не имели даже штык-ножей». С присущим ему пренебрежением к старшим он добавил: «Многие были в возрасте от 45 до 60 лет. Все это сборище производило весьма жалкое впечатление. Они походили на обитателей дома престарелых, которых вывели на прогулку»[1527]. И такое отношение к фольксштурмистам было широко распространено. Об этом свидетельствовал один известный анекдот тех лет: «Идут через кладбище двое мужчин с лопатами. Им вслед кричит старик: “Ну что, фольксштурмисты, пришли себе подмогу выкапывать?”»[1528] Однако самим призванным в фольксштурм было явно не до шуток. Впоследствии не менее 175 000 их погибло во время боев с регулярными частями Красной Армии и западных союзников[1529].

Население относилось к призыву в фольксштурм крайне негативно. Люди прекрасно знали, что в военном отношении ополчение совершенно бесполезно, и приходили в ярость от осознания, что за жертвы от них требовали. Красные объявления, развешанные по всему Штутгарту 20 октября 1944 г. и объявлявшие о наборе в народное ополчение, напоминали горожанам красные плакаты, некогда оповещавшие о казнях. По некоторым свидетельствам, жители говорили: «Скоро тоже состоится казнь — казнь немецкого народа»[1530]. Вербовали в ополчение всех подряд. Потому в фольксштурме оказалось немало доверчивых людей, которые вовсе не собирались воевать. Одной из таких жертв стал театральный критик, писатель и псевдоаристократ-фантазер Фридрих Рек-Маллецевен. Когда началась призывная кампания, он безмятежно жил в небольшом поместье на баварских холмах вместе со второй женой Ирмгардой, на которой женился в марте 1935 г., и тремя дочерьми 1939, 1941 и 1943 годов рождения. С этого момента Рек оказался заложником собственной лжи и предательства. Писатель всюду хвастался, что, дескать, во время Первой мировой войны наслаждался героическими буднями прусского офицера. Неудивительно, что командование фольксштур-ма в ближайшем городке Зеебрюк предложило ему вступить в ополчение. Но Рек, который в боевых действиях фактически не участвовал и ни разу в жизни ни в кого не выстрелил, предложением пренебрег. Спустя четыре дня, 13 октября 1944 г., по приказу призывного комитета в Траунштейне его арестовали за подрыв государственной военной программы, и он неделю провел в тюрьме. После этого гестапо установило за Реком наблюдение. Кроме прочего, полиция знала, что он писал книги откровенной антинацистской направленности, такие как опубликованное в 1937 г. исследование кровавого режима анабаптистов в XVI в. в Мюнстере (с подзаголовком «История великого заблуждения») и работа об убийстве Шарлоттой Корде французского революционера Жана-Поля Марата.

Не имея возможности взяться за Река даже на основании его бунтарских книг, изданных в Германии совершенно легально с санкции цензуры, в гестапо решили воспользоваться доносами директора мюнхенского издательского дома «Кнорр и Хирт» Альфреда Залата, который 10 июля 1944 г. прочел письмо Река своему коллеге Фрицу Хазингеру по поводу авторских отчислений. В тексте письма содержались не только слова о «теперешней марке», которой хватает «лишь на половину того, что можно приобрести за ту же сумму в более твердой валюте», но и общие, неявные сетования по поводу того, как изменилось отношение издателей к авторам начиная с 1933 г. Доноса оказалось достаточно, чтобы 29 декабря 1944 г. арестовать писателя по обвинениям в «оскорблении германской валюты» и «клевете на государство». 7—8 января 1945 г. мюнхенская тюрьма, куда угодил Рек, была разрушена бомбежкой, и его вместе с другими заключенными перевезли в Дахау, где по приказу гестапо держали для дальнейших допросов. За последние месяцы войны условия в лагере резко ухудшались, и Рек вскоре заболел и был помещен в больничный барак. После выздоровления писателя вновь вернули в обычные условия содержания, вскоре он вновь заболел и в половине девятого 16 февраля 1945 г. умер. В документах причиной смерти значился энтероколит, однако несколько свидетелей — сосед Река по лазарету, лагерный врач, наблюдавший его до самой кончины, и медицинский секретарь — впоследствии заявляли, что Рек умер от тифа. Дело в том, что даже перед самым падением рейха наличие этого заболевания в лагере администрация старалась всячески скрыть[1531].

Не только гражданские лица старшего поколения, такие как Рек, но и юноши, а все чаще и девушки вербовались в зенитные части, чтобы во время авианалетов обслуживать орудия и прожекторные установки и принимать участие в других военных мероприятиях. Даже руководство НСДАП в октябре 1944 г. сетовало на то, что фольксштурм состоит из людей «в силу возраста едва ли способных выполнять какие-либо серьезные задания», тогда как юнцы из Гитлерюгенда призывались на строительство оборонительных сооружений «почти на всех рубежах рейха»[1532]. В частности, 17 марта 1945 г. призвали всех 14—16-летних учеников элитной средней школы НАПОЛАС в Ораниенштейне и вскоре перебросили на западные укрепления. Спустя пять дней прибыл инструктор СС, который начал обучать остальных школьников стрельбе из фаустпатронов[1533]. Женщины также призывались в вооруженные силы для службы во вспомогательных подразделениях. Одна девушка из Восточной Пруссии рассказывала, как отряд неопытных ополченцев уже три недели учили стрелять из пистолета. Однажды во время налета вражеских истребителей на тренировочный лагерь, девушка, стоявшая на посту за пределами лагеря, убежала в укрытие. За это ее приговорили к смертной казни:

Наиболее наглядно целесообразность призыва таких контингентов показывает случай, произошедший с 23-летней Ритой X., швеей, в обязанности которой входил вывоз армейской документации и уничтожение документов, уличавших командование в совершенных преступлениях. Лил дождь, она зажгла огонь и увидела, что «повсюду валялись подписанные бумаги и папки, потому что ветер постоянно разбрасывал сложенные нами небольшие стопки». Будучи набожной католичкой, Рита заметила: «Было так странно и в то же время чудесно стоять там и каким-то непонятным образом ощущать падение безбожного режима»[1535].

«Мир погибнет вместе с нами»

Последняя речь Гитлера, транслировавшаяся 30 января 1944 г. в день 20-й годовщины его назначения рейхсканцлером, вызывала скорее сочувствие, нежели воодушевление слушателей. Фюрер даже не удосужился выразить надежду на то, что вскоре «чудо-оружие» все изменит. Вместо этого он, как всегда, обрушился на представителей «еврейского мирового заговора», одержимых уничтожением Европы. Немцы, сказал Гитлер, обязаны бороться до победы. На этот раз предательства, постигшего страну во время Первой мировой войны, никто не допустит. Даже убежденные нацисты сочли речь вялой, невыразительной. Позднее Мелита Машман писала:

Большинство ярых сторонников нацизма, или же просто наивных людей, уже лишившись надежды, все же продолжали на что-то надеяться. В дневнике одной 15-летней девочки, чье обучение было пронизано обожествлением Гитлера, как отца нации, после упоминания о последнем военном поражении следовала приписка: «Наш бедный, бедный фюрер! Он, наверное, больше не спит по ночам и все думает о благополучии Германии»[1537].

Подобная тональность была далеко не редкостью в среде людей, свято веривших в фюрера. Получив звание офицера люфтваффе, Альберт Мольтке участвовал в торжестве в офицерском казино по случаю выступления по радио Гитлера. Пели патриотические песни, исполняли отрывки из пьесы Ханнса Йоста «Шлагетер»[1538]. Затем включили радио, и все затихли. «Как всегда, — писал Альберт своей жене Инге, — слышать голос фюрера было поразительно. Какое тяжкое бремя он несет! С этой точки зрения, внимать словам фюрера и надеяться, что он все решит за нас, означало почти совершить подлость. И решение действительно было принято. Ни одно чудо не в силах спасти нас, кроме германского мужества»[1539]. В ответ Инге сравнивала напионал-социализм с христианством, а мнимые страдания Гитлера с муками Христа. Жизнь Иисуса, напоминала она, завершилась распятием. «Фред, дорогой, неужели ради вечной жизни наших идей мы должны пожертвовать тем же?»[1540] — спрашивала она мужа. Они неразрывно связывали себя с Гитлером. «Мы должны хранить верность Германии, верность фюреру, — писал Альфред 9 марта 1945 г., — только так мы останемся верны самим себе»[1541]. Вскоре его подразделение направили в Берлин в качестве подкрепления пехоте, оборонявшей немецкую столицу. Через несколько недель английские войска захватили Нинбург, где жила Инге, и арестовали ее отца-нациста. «Наша возлюбленная, несравненная Германия, — в отчаянии писала она мужу, — все ее жертвы, весь ее героизм оказался напрасным»[1542]. Ответа Инге так и не получила. Пока она писала письмо, Альфред пропал без вести во время боевых действий, а его тело так и не было обнаружено[1543].

Пока самые преданные соратники глотали слезы жалости к его безнадежному положению, Гитлер все чаще подумывал о самоубийстве. Укрывшись от бомбежек в бункере под зданием Имперской канцелярии вскоре после поражения вермахта в Арденнах, фюрер ненадолго поддался отчаянию. Армия предала его, говорил он; люфтваффе утратило всякое доверие. «Я знаю, что война проиграна, — сказал Гитлер своему адъютанту Николаусу фон Белову, а затем добавил: — больше всего мне хочется пустить себе пулю в лоб». Но вместе с ним погибель ждала и всю Германию. «Мы не сдадимся. Никогда. Даже если нас уничтожат, этот мир погибнет вместе с нами»[1544]. Что касается массовой пропаганды, Гитлер и Геббельс направили все усилия на борьбу с главной угрозой, которая, по их мнению, надвигалась с востока. Пробудить немцев к дальнейшей борьбе мог только страх. 21 января 1945 г. в колонке редактора газеты «Рейх» Геббельс гневно разглагольствовал о «мировом заговоре расы паразитов», евреев, которым удалось обратить против национал-социализма весь мир. Несмотря ни на что, заявил он, «гибель ждет не Европу, а самих евреев»[1545].

Несмотря на это пустое бахвальство, большинство немцев понимало, что до конца войны оставалось недолго: после недавнего стремительного броска Красная Армия перегруппировалась и, пополнив боеприпасы, вновь продолжила наступление. Потеряв нефтяные месторождения в Румынии, вермахту требовалось во что бы то ни стало удержать источники ресурсов в Венгрии, иначе все его танки, тягачи, самоходная артиллерия и транспорт останутся без топлива. Гитлер не позволил вывести войска из Будапешта, и вскоре венгерскую столицу окружила Красная Армия. Попытка вермахта мощным ударом прорвать окружение в феврале 1945 г. провалилась, в результате чего 30 000 солдат было убито и взято в плен. Тем же завершилась и атака 6-й танковой армии СС, переброшенной сюда после сражения в Арденнах. К концу марта Красная Армия оккупировала почти всю территорию Венгрии. В Латвии германские войска еще держались, но оказались полностью отрезанными от основных сил. Массированный натиск советских войск пришелся на центральный участок фронта и состоялся в середине января: бронетанковые части воспользовались тем, что ключевые подразделения вермахта отступали для участия в венгерской операции, и, прорвав вражескую оборону, раздавили оставшиеся силы. К концу января Красная Армия завладела большей частью территории довоенной Польши. Некоторые очаги сопротивления все еще сохранялись, особенно в Бреслау (Вроцлаве), который не удавалось захватить до мая, тем не менее советские войска вышли к Одеру — воротам Третьего рейха. Они захватили важную промышленную зону в Силезии, взяли под контроль нефтяные месторождения в Венгрии и теперь приближались к Вене. Советские военачальники приостановили наступление, чтобы перегруппироваться и собрать достаточно боеприпасов и ресурсов для финального удара.

На Западном фронте после провала немецкого контрнаступления в Арденнах в конце января к атаке по вражеским позициям на Рейне готовилось 1,5 млн американских солдат, более 400 000 англичан и канадцев и 100 000 французов. По мере своего продвижения союзники взяли в плен более 50 000 немецких солдат и выбили германские части на другой берег реки. Достигнув Ремагена 7 марта 1945 г., американские войска заметили, что немецкие солдаты торопливо пытаются взорвать последний мост через Рейн. Подгоняя подкрепления, союзники пересекли реку и закрепились на противоположном берегу, тем самым позволив многим подразделениям переправиться по мосту, прежде чем тот рухнул. За время переправы через Рейн в плен было взято еще 300 000 немцев, а более 60 000 — убито и ранено. Американские силы двигались дальше на восток, направляясь к Саксонии, тогда как канадские части уже ступили на территорию Нидерландов. Британская армия устремилась на северо-восток — к Бремену и Гамбургу, а более многочисленная группировка американских войск в районе Рура провела крупную операцию, разгромив угодившего в окружение противника и захватив более 300 000 военнопленных. 25 апреля 1945 г. в небольшом городке Торгау на реке Мульде (притоке Эльбы) состоялась торжественная встреча американских войск с передовыми частями Красной Армии. Другие советские части направились на юго-восток к Мюнхену, намереваясь встретиться с союзниками, которые тем временем из Северной Италии двигались к Бреннерскому перевалу, начав 9 апреля 1945 г. его финальный штурм. 3 апреля Красная Армия вошла в Вену, а американские войска подступали к границам Австрии с запада. Во время нескончаемых переговоров командование войск вторжения договорилось о приблизительном разделе территорий перед заключительной битвой. Несмотря на колебания со стороны Великобритании, захват германской столицы было решено предоставить советским войскам. Теперь советская авиация безраздельно властвовала в воздухе, а на земле Красная Армия обладала огромным превосходством в танках, артиллерии, боеприпасах и живой силе. Во время ожесточенных боев в марте и начале апреля 1945 г. советские части сокрушили последние немецкие армии и оборонительные укрепления в Восточной Пруссии и Померании, на которые Гитлер возлагал особенно большие надежды. В то же время на севере маршал Рокоссовский осуществил массированный штурм Мекленбурга. К середине апреля 1945 г. к участию в завершающем ударе по гитлеровской столице готовилось 2,5 млн солдат.

В распоряжении вермахта практически никого не осталось. В марте 1945 г. в самое пекло отправили около 58 000 16—17-летних юношей. Как бы ни была крепка их вера в идеи нацизма, слабо подготовленные призывники не могли сравниться ни с закаленными в боях солдатами Красной Армии, ни с прекрасно вооруженными батальонами англичан, американцев и их союзников[1546]. Потери Германии на Восточном фронте возросли с 812 000 в 1943 г. до 1 802 000 — в 1944 г. К концу 1944 г. было убито и взято в плен более 3,5 млн немецких солдат. В январе 1945 г. погибло более 450 000 германских военных, в феврале — 295 000, в марте — 284 000 и в апреле — 281 000. В итоге более трети всех потерь вермахта пришлось на последние четыре с половиной месяца войны. К концу 1944 г. в лагерях союзников содержалось около 800 000 немецких военнослужащих, причем в апреле 1945 г. эта цифра превысила миллион, а к маю достигла 4 млн. В советских лагерях содержалось 700 тыс. вражеских военнопленных, а к апрелю 1945 г. в лазаретах начитывалось 600 тыс. больных и раненых солдат, летчиков и моряков[1547]. Лишь за вторую половину 1944 г. люфтваффе потеряло более 20 000 самолетов. Превосходством в воздухе завладели бомбардировщики союзников[1548]. Шпеер сумел вдвое ускорить производство вооружения, и в сентябре 1944 г. с конвейера сошло около 3000 истребителей. Однако чем больше территорий Германия теряла, тем сильнее сокращались возможности ее военной экономики. В частности, после захвата Красной Армией важнейших промышленных районов на востоке, особенно в Верхней Силезии, рейх лишился главного источника своих ресурсов. Кроме того, иностранная рабочая сила из оккупированных территорий больше не поступала, а также прекратилась и доставка нефти и нефтепродуктов из Румынии и Венгрии. Попытка заменить обычный бензин и керосин синтетическим топливом оказалась неудачной. Немецкие города лишились всякой зашиты от беспрерывных авиаударов. Германская армия из дисциплинированной, эффективной и несгибаемой боевой силы стремительно превращалась в деморализованный и дезорганизованный вооруженный сброд[1549].

Теперь нацистская пропаганда изо всех сил старалась вселить в душу населения панический страх перед захватом его территорий. Обращение Гитлера, прозвучавшее по радио 24 февраля 1945 г. (в честь годовщины оглашения программы нацистской партии в 1920 г.), предостерегало немцев о той рабской участи, которая ожидает их в Сибири, если Советы все же победят[1550]. На следующий день, 25 февраля, в очередной статье еженедельника «Рейх» Геббельс предупреждал, что в случае поражения Германии, Сталин немедленно захватит Юго-Восточную Европу, и «эту огромную территорию вместе с необъятными просторами Советского Союза тут же заслонит железный занавес, за которым все народы будут преданы закланию»[1551]. Последнее выступление Гитлера, обращенное ко всем воинским чинам, воюющим на Восточном фронте, было опубликовано 15 апреля 1945 г. и с помощью устрашающих картин призывало войска биться до последнего: «Наш заклятый еврейско-большевистский враг копит силы для последнего удара. Он хочет уничтожить Германию и истребить ее народ... Старики и дети будут перебиты, а женщины и девушки станут шлюхами в солдатских казармах. Остальных же погонят в Сибирь». Но Германия избежит этой участи, если только немцы сумеют выстоять. «На подступах к столице рейха большевики... захлебнутся в собственной крови»[1552]. Последние несколько недель Геббельс неустанно повторял эти страшилки. Он вновь извлек из небытия гипотезу о том, что союзники якобы намеревались уничтожить немецкую расу. Вторил ему и начальник Генерального штаба сухопутных войск Гейнц Гудериан, заявлявший, что солдаты Красной Армии хотят лишь одного — грабить, насиловать и убивать[1553].

Некоторое время зловещие предостережения подобного рода могли не только подействовать, но и привести к противоположному результату. Как мы уже знаем, многие немцы полагали, что не в праве осуждать советских солдат после всех тех зверств, которые прежде учинила Германия. Однако не только репрессии против евреев пробуждали подобное чувство вины. В одном из сообщений говорилось о партийном функционере из Штутгарта, который риторически вопрошал: «Разве наши солдаты СС не поступали более жестоко со своими согражданами, немцами, нежели русские поступали с населением Восточной Пруссии? Мы сами показали им пример того, как следует обращаться с политическими противниками»[1554]. Публичные призывы к дальнейшей борьбе так и не имели успеха. 24 февраля 1945 г. Борман издал обращение в честь годовщины оглашения программы НСДАП в 1920 г. Любой, кто помышлял о бегстве или капитуляции, заявил он, является предателем нации. Наградой за самопожертвование станет победа. Если германский народ будет стоять твердо, Германия одолеет врага[1555]. Вскоре некто услышал разговор трех женщин, которые разглядывали плакат «Берлин трудится, сражается и побеждает!» на витрине берлинского универмага «Запад» (KdW). Одна из них сказала: «Еще несколько таких бомбежек, как вчера, — и побеждать будут одни развалины... В воскресенье было как-то не особенно заметно, чтобы Берлин сражался. Американцы сбрасывают бомбы, куда хотят. Они хозяйничают в нашем небе, как у себя дома»[1556]. Жители захваченных областей начали искать способы мирной сдачи врагу. Это возмущало нацистских фанатиков. «На собрании городского совета, — писала Лоре Вальб, вернувшись из Мюнхена в родной городок Альцай в Рейнланде, — доктор Ш. также убеждал сдать город, поскольку бороться дальше бессмысленно и, кроме того, нужно сберечь все то, что удавалось сохранить до сих пор. Гаулейтер, конечно же, выступал за то, чтобы сражаться до конца»[1557]. В одном из сельских районов Германии местные жители с вилами набросились на солдат, пытавшихся взорвать мину на пути американских войск[1558].

Постепенно не дававшую никакого эффекта пропаганду вытеснил террор. 15 февраля 1945 г. имперский министр юстиции Отто Георг Тирак распорядился всех, кто попытается уклониться от исполнения воинского долга и прекратит сражаться, подрывая тем самым стремление нации к победе, предавать в руки военнополевого суда, состоящего из уголовного судьи, представителя НСДАП, войск СС или полиции, и, если вина будет доказана, казнить на месте[1559]. Как только эти импровизированные суды заработали, еще больше фанатичных и активных функционеров НСДАП стало пренебрегать правилами. 18 марта 1945 г. фельдмаршал Модель приказал военной полиции расстреливать любого солдата или гражданского, причастного к саботажу. «Всюду, где появится белый флаг, — инструктировал Гиммлер своих офицеров СС и гестапо, — все лица мужского пола в семье подлежат расстрелу». «И без всякого промедления», — добавлял он[1560]. В середине апреля 1945 г., в последний раз наставляя солдат, воюющих на Восточном фронте, Гитлер повторял, что нельзя ни отступать, ни сдаваться: «Любого, кто прикажет вам отступить, следует немедленно арестовать, если его личность вам неизвестна, а в случае необходимости — расстрелять на месте, независимо от звания»[1561]. Самым злободневным стал лозунг «Сила через страх» (Kraft durch Furcht), сменивший «Силу через радость» (Kraft durch Freude): на немецком языке сокращение то же — KdF.

В целом заключительный период террора и репрессий унес жизни не менее 10 000 человек[1562]. Также значительное число жертв — около 190 000 — составляли заключенные, наводнившие государственные тюрьмы и исправительные учреждения в результате политических преследований и карательных мер против мародерства, воровства и «подрыва боевого духа» в военное время. По мере продвижения армий союзников тюремное руководство приняло решение эвакуировать заключенных. 21 января 1945 г. начальник женского исправительного лагеря в Фордоне, близ Бромберга, распорядился отправить 565 узников пешком в другой женский лагерь в Кроне, расположенный на расстоянии 36 километров. До пункта назначения добралось лишь 40 человек. «Температура на улице была около 12 градусов ниже нуля, — докладывал начальник, — стоял лютый мороз. Поэтому осужденные, равно как и охранники, постоянно падали... Во время марша я не раз видел, как отставшие изо всех сил пытались ползти. Многие сидели и лежали у обочины не в силах подняться»[1563]. Когда в свою очередь были эвакуированы узники Кроне, все повторилось. Двигаясь вдоль колонны, отступавший отряд СС расстрелял одну группу заключенных, а других женщин проходивших мимо немецкие солдаты выхватили из строя и изнасиловали[1564].

Во всей Германии и на прилегающих территориях аналогичные марши совершали заключенные государственных тюрем, причем некоторые шли прямиком в концлагеря. Отдельных узников, которых карательные органы признали способными к перевоспитанию, зачисляли в особые подразделения войск СС, тогда как тысячи якобы неисправимых попросту расстреливали. В лагере Зонненбург, расположенном к востоку от Берлина, отряд офицеров СС и гестапо, специально прибывший 30 января, по приказу государственного прокурора и бывшего личного адъютанта Мартина Бормана, Курта Вальтера Ханссена, казнил большую часть заключенных. Узников по десять человек ставили на колени и убивали выстрелом в затылок; больных расстреливали на койках прямо в лазарете. Всего за несколько часов погибло более 800 человек, в основном иностранных рабочих, осужденных за нарушение строжайших правил внутреннего трудового распорядка. Остальных — не более 150 человек, — кого признали «полезными», пешком погнали в Берлин. Условия существования тех, кто остался, сделались невыносимыми в связи с эвакуацией заключенных из других мест: запасы продовольствия резко сократились, участились случаи различных заболеваний, подскочила смертность. В конце апреля 1945 г. имперский министр юстиции Тирак лично распорядился привести в исполнение множество смертных приговоров. Армейское командование, усмотревшее в узниках потенциальную военную угрозу, использовало тот же метод: фельдмаршал Вальтер Модель, окруженный американскими войсками в Рурской области, приказал казнить всех лагерных узников, признанных «опасными». В их число входили многие немецкие политзаключенные, а также иностранные рабочие. В течение недели было убито 200 узников, в т.ч. немало подследственных[1565].

Преступления Моделя соответствовали поступкам самого Гитлера и указывали на сходство их мировоззрения. Чем сильнее ухудшалось военное положение, тем важнее, по их мнению, было устранить всякую угрозу режиму внутри страны. Гитлер, одержимый идеей повторить прецедент 1918 г., не хотел допускать повторного «удара в спину». «Я приказал Гиммлеру, если возникнет повод для опасений на родине, — говорил он несколькими годами ранее, в ночь с 14 на 15 сентября 1941 г., — ликвидировать всех, кого удастся найти в концлагерях. Так, одним ударом революционеры лишатся своих вождей»[1566]. Подобные меры касались и иностранных рабочих: в Нацвейлере за день до эвакуации лагеря перед наступлением армии союзников расстреляли 141 участника французского Сопротивления. Однако в значительной степени Гитлер обратил свой смертоносный взор на внутренних врагов[1567]. Суды и казни всех причастных в покушении 20 июля 1944 г. продолжались почти до самого конца войны. 4 апреля 1945 г. по роковому стечению обстоятельств были обнаружены личные дневники адмирала Канариса. Читая их в берлинском бункере, Гитлер убедил себя в том, что Канарис и его сообщники сопротивлялись ему с самого начала. Всех оставшихся врагов следует ликвидировать, решил фюрер. И начал с того, что приказал начальнику СД Эрнсту Кальтенбруннеру покончить с выжившими заговорщиками. 9 апреля 1945 г. Канариса, Остера, Бонхёффера и двух других политзаключенных Флоссенбюрга раздели донага и повесили на грубых веревках, привязанных к деревянным крюкам во дворе лагеря. Тела сразу же кремировали. Жажда мести Гитлера подпитывалась и убеждением Гиммлера в том, что все видные противники нацизма не должны пережить войну. Как сказал Гельмуту фон Мольтке начальник гестапо Генрих Мюллер: «Мы не повторим ошибок 1918 г. Мы не оставим внутренних врагов Германии в живых»[1568]. В день казни Канариса, пока Красная Армия только приближалась к концлагерю Заксенхаузен, одного из узников, Георга Эльсера, который едва не убил Гитлера с помощью самодельной бомбы с часовым механизмом в ноябре 1939 г., перевели в Дахау, где комендант бегло допросил его, а затем вывел во двор и застрелил в затылок. Казнь состоялась по приказу Гиммлера, который также поручил руководству лагеря списать гибель Эльсера на британскую авиацию. Спустя неделю об этом, как и положено, сообщила пресса[1569]. Затем серия убийств произошла с 20 по 24 апреля в Берлине, где солдаты СС перестреляли других причастных к июльскому заговору 1944 г.[1570].

Гитлер отчасти повторил акт мести, совершенный в конце июня 1934 г.: тогда он, воспользовавшись шансом, провел «чистку» в рядах штурмовиков Эрнста Рёма и тем самым свел старые счеты и уничтожил вероятных членов оппозиции. Но теперь расправа над врагами приняла гораздо больший масштаб. В числе жертв оказался и бывший лидер немецких коммунистов Эрнст Тельман. Побывав с 1933 г. во множестве тюрем и лагерей, Тельман не испытывал иллюзий по поводу своей участи, если Красная Армия ступит на территорию Германии. В августе 1943 г. его перевели в государственную тюрьму в Бауцене, а спустя несколько месяцев арестовали его жену и дочь и бросили в концлагерь Равенсбрюк. «Тельмана нужно казнить» — значилось в записке Гиммлера, которую он бегло набросал 14 августа 1944 г. перед встречей с Гитлером. Фюрер подписал соответствующий приказ, и через три дня Тельмана вывели из камеры и перевезли в Бухенвальд. Перед его приездом всех узников — среди которых было немало бывших коммунистов — заперли в бараках. Один поляк все же сумел спрятаться неподалеку от крематория, где уже разогревались печи. Он видел, как прибыл огромный автомобиль, из которого в сопровождении двух офицеров гестапо вышел широкоплечий мужчина. Он был без головного убора, и поляк заметил, что тот был лыс. Охранники затолкали мужчину в крематорий, охраняемый солдатами СС. Тут же раздались три выстрела, чуть позже — четвертый. Дверь закрылась, и примерно через двадцать пять минут вновь открылась, и наружу вышли офицеры СС. Поляк подслушал их разговор. «Знаешь, кто это был?» — спросил один офицер другого. «Лидер коммунистов Тельман», — последовал ответ. Официальная версия гласила, что Тельман погиб якобы во время авианалета англичан[1571].

Очевидно, похожая судьба была уготована многим другим известным политзаключенным, в т.ч. бывшему начальнику Генерального штаба сухопутных войск генералу Францу Гальдеру, бывшему имперскому министру экономики Яльмару Шахту, бывшему начальнику Управления военной промышленности и вооружений ОКБ генералу Георгу Томасу (все трое были арестованы после покушения 1944 г.), последнему австрийскому канцлеру Курту Шушниггу, бывшему премьер-министру Франции Леону Блюму, лидеру Исповедальной церкви Мартину Нимёллеру, бывшему премьер-министру Венгрии Миклошу Каллаи, заговорщику Фабиану фон Шлабрендорфу и членам семей многих его сообщников (Штауффенберга, Гёрделера и фон Хасселя), а также племяннику советского наркома иностранных дел Молотова, различным английским агентам и генералам из бывших стран — союзниц Германии. Всего под конвоем СС было собрано около 160 человек, которых 28 апреля 1945 г. отправили в горную местность в Южном Тироле. Там было решено всех расстрелять и избавиться от тел. Когда охранник случайно проговорился о том, что ожидает пленников, один из них сумел связаться с командиром местного военного подразделения, который послал подчиненного офицера, капитана Рихарда фон Альвенслебена, выяснить, что происходит. Собрав отряд солдат, капитан прибыл на место, и пока никто не успел опомниться, своей аристократической надменностью напугал эсэсовцев и заставил отпустить пленников. Никто не пострадал, но они едва избежали смерти[1572].

В начале 1945 г. в концлагерях все еще насчитывалось около 700 000 заключенных. В то же время, кроме основных лагерей, существовало по меньшей мере 662 малых лагеря, разбросанных по всему рейху и на присоединенных территориях. К тому моменту в них содержалось больше узников, чем в главных центрах, таких как Освенцим, Бухенвальд, Заксенхаузен и Равенс-брюк. Гиммлер приказал эвакуировать лагеря, расположенные на пути надвигавшейся Красной Армии. Выбор времени и способ эвакуации оставались преимущественно за комендантами. Крупнейший лагерный комплекс Освенцима содержал не менее 155 000 узников. Большинство их них были поляками и русскими. Примерно половину заключенных перевезли в другие лагеря дальше на запад. Из Освенцима было вывезено огромное количество материалов, оборудования и личных вешей. Во время эвакуации строительство новых зданий не прекращалось, в т.ч. — многих дополнительных помещений в Освенциме-Бжезинке, который узники прозвали «Мексикой». Строительные работы прекратились только в октябре 1944 г. В том же месяце в газовых камерах погибло около 40 000 человек. Однако в ноябре Гиммлер приказал закрыть и демонтировать газовые камеры во всех лагерях. В Освенциме траншеи, куда зарывали человеческие останки, засыпали, а места массовых захоронений забросали землей и выстлали дерном, печи и крематории разобрали, газовые камеры разрушили либо переоборудовали в бомбоубежища[1573].

В конце 1944 г. Освальд Поль направил в Освенцим бывшего коменданта Рудольфа Хёсса, который теперь служил в Инспекции концлагерей. Как позднее вспоминал Хёсс, он отправился «в надежде успеть в Освенцим и проследить за тем, чтобы приказ уничтожить все улики был исполнен должным образом». Он проехал некоторое расстояние по Силезии, но до лагеря не добрался, поскольку советские войска уже подошли слишком близко. «На всех шоссе и дорогах в Верхней Силезии к западу от Оде-pa, — докладывал Хёсс, — я встречал колонны заключенных, с трудом пробиравшихся по глубокому снегу. Они остались без еды. Большинство унтер-офицеров, отвечавших за спотыкающиеся колонны живых трупов, не имели ни малейшего понятия, куда им следует направляться». Они реквизировали продовольствие у жителей селений, мимо которых проходили, но «о том, чтобы переночевать в амбаре или школе, не могло быть и речи, потому как они были до отказа набиты беженцами». Хёсс «видел открытые вагоны для перевозки угля, полные замерзшими трупами, целые подвижные составы на запасных путях, где людей оставляли без пищи и крова». Все это были немецкие беженцы, которые очертя голову бежали от наступавшей Красной Армии; женщины «толкали перед собой детские коляски, нагруженные вещами». Путь, по которому двигались эти «жалкие колонны» эвакуированных узников, легко было проследить, добавлял он, «потому что через каждые несколько сот метров валялись тела арестантов, которые упали от изнеможения или были застрелены». Остановившись возле одного из трупов, Хёсс вышел из машины, чтобы выяснить, что за выстрелы он только что слышал, «и увидел, как один солдат остановил мотоцикл и расстрелял заключенного, который прислонился к дереву. Я крикнул ему, что же он вытворяет и чем узник ему досадил. Тот нагло рассмеялся мне в лицо и спросил, что я предлагаю теперь делать». Старший офицер СС, чьи полномочия поставили под сомнение, отреагировал четко: «Я вытащил пистолет и тотчас застрелил его»[1574].

19 января 1945 г., несмотря на то что Хёссу так и не удалось добраться до Освенцима, 58 000 узников отправились из лагеря на запад. Большинство из них двигалось пешком, некоторые ехали на поездах. Охрана расстреливала отставших и бросала тела на обочине. Не менее 15 000 человек погибло от голода, холода и пуль эсэсовцев. Несколько поляков проигнорировали угрозы охранников и накормили некоторых арестантов, тогда как немцы отсиживались дома. В итоге западных лагерей достигло около 43 000 заключенных. В Освенциме остались лишь тяжело больные. Там эсэсовцы отчаянно пытались взорвать сохранившиеся постройки и сжечь вещественные доказательства совершенных преступлений до прихода советских войск. Документы административного, строительного и политического отделов лагеря отправили на запад, и большинство бумаг так и осталось в Гросс-Розене. Медицинское оборудование, которое использовалось для опытов на людях, было разобрано либо уничтожено. В неразберихе узники особого блока, главные свидетели массовых убийств, сумели просочиться в толпу, покидавшую лагерь, и избежать расстрела от рук надзирателей. Главный врач Йозеф Менгеле тоже сбежал, прихватив с собой записи о своих экспериментах. 20—21 января 1945 г. эсэсовские охранники покинули смотровые вышки, взорвали остатки главного крематория и подожгли огромный склад личных вещей, который узники называли «Канадой». Казни не прекращались до самой последней минуты. Крематорий V, где они проводились, был тоже взорван 25—26 января 1945 г. Перед уходом солдаты СС убили около семисот заключенных различных лагерей, входивших в комплекс Освенцима, однако перебить всех не хватило времени. 27 января 1945 г. на территорию лагеря вошли части Красной Армии. На территории лагеря валялось 600 трупов, но около 7000 узников были все еще живы, многие в тяжелом состоянии. В складских помещениях, которые не были сожжены, советские чекисты скрупулезно насчитали 837 000 женских пальто и платьев, 44 000 пар обуви и 7,7 тонны человеческих волос[1575].

Особенно на маршах из Освенцима и других лагерей пострадали еврейские узники. В марте 1945 г., когда американские войска подошли к Франкфурту, началась эвакуация заключенных, занятых на производстве бронетранспортеров на заводе «Адлер», и эсэсовцы вывели из колонны всех евреев и расстреляли. Некоторых выдали польские узники[1576]. В Восточной Пруссии около 5000 еврейских заключенных (в основном женщин) из многочисленных небольших сублагерей, подчинявшихся администрации концлагеря Штутгоф, погнали вперед до рыбацкого поселка Пальмникен, где им преградили путь. Гаулейтер Восточной Пруссии совместно с комендантами лагерей, местными функционерами СС и Организации Тодта решили избавиться от заключенных и расстреляли всех, сохранив жизнь лишь двум-трем сотням человек[1577]. Из небольшого лагеря Флоссенбург (в предместьях Хельмбрехтса, что неподалеку от франконского городка Хоф), где содержались в основном польские и русские работницы военного завода, 13 апреля 1945 г. вывели тремя группами более 1100 узников под конвоем 47 вооруженных охранников. Двигаясь в неизвестном направлении, к 3 мая они преодолели 300 километров. Спустя неделю охранники, взяв с собой только евреев, направились на юг, избивая и расстреливая отстающих и больных, лишая их пищи и воды. Когда же местные горожане, сжалившись над арестантами, пытались кинуть им еды, избиение усиливалось. 4 мая неподалеку от чешского приграничного города Прахатице колонну атаковал американский самолет, убив одного их конвоиров. Оставшиеся охранники открыли беспорядочную стрельбу по заключенным. Выживших погнали на ближайший лесистый холм и начали расстреливать по одному по мере того, как те падали от изнеможения. Прежде чем скрыться, охранники послали остальных арестантов в город, где жители накормили их и приютили. Но для многих было уже слишком поздно. 26 человек умерло до или вскоре после прихода американских войск 6 мая 1945 г. Всего во время марша погибло не менее 178 еврейских узников. Позже американский военный врач утверждал, что половину выживших удалось спасти лишь благодаря незамедлительной помощи его медицинской бригады. Не зря эти бессмысленные и беспощадные переходы заключенные окрестили «маршами смерти». Многие марши проводились без всякой цели. Более того, некоторые переходы совершались через всю страну, причем не раз узники двигались назад по уже пройденному маршруту. В ходе «марша смерти» из Флоссенбюрга заключенные преодолели 400 километров: проделав треть пути на север, затем повернув обратно на юг и миновав лагерь, колонна направилась в Регенсбург[1578].

Эвакуация концлагеря Нейенгамме, в сублагерях которого содержалось около 50 000 человек, проводилась при содействии гаулейтера соседнего Гамбурга Карла Кауфмана. В середине апреля 1945 г. большинство заключенных «маршами смерти» двинулись в «лагеря-распределители», в т.ч. Берген-Бельзен. В главном лагере осталось 14 000 человек. Выслушав протесты крупных бизнесменов и генералов, Кауфман решил сдать Гамбург союзникам. Он опасался, что отпущенные на свободу узники придут в город в поисках еды и укрытия. К этому времени на контролируемой немцами территории не осталось лагерей, куда можно было бы эвакуировать заключенных, поэтому Кауфман решил переправить их по морю. В марте 1945 г. по приказу Генриха Гиммлера и с согласия графа Бернадотта, руководителя шведского Красного Креста, в Швецию перевезли 4000 датских и норвежских узников. Тем самым Гиммлер надеялся заслужить доверие шведской королевской семьи, членом которой являлся Бернадотт, чтобы та выступила посредником в переговорах, которые, как казалось рейхсфюреру (причем совершенно необоснованно), он мог провести с англичанами. Остальные 10 000 узников из главного лагеря Нейенгамме пешком погнали в Любек 21—26 апреля 1945 г. Затем их разместили на борту трех кораблей, конфискованных Кауфманом в качестве «плавучих концлагерей» — грузовые суда «Афины» и «Тильбек» и роскошный лайнер «Кап Аркона». Пленников не обеспечили провизией и затолкали в трюмы, где не было ни воды, ни туалетов. Эсэсовцы открывали люки и спускали котлы с похлебкой, но в отсутствие ложек и мисок немалая часть еды проливалась на пол, смешиваясь с экскрементами, которые с каждым днем накапливались. Чтобы не допустить побега, охранники отняли у всех спасательные жилеты. Ежедневно катер доставлял на корабли свежую воду и отвозил на берег трупы умерших накануне ночью. 3 мая 1945 г. британские истребители-бомбардировщики заметили суда и, приняв за военный транспорт, атаковали ракетами. «Тильбек» и «Кап Аркона» получили тяжелые повреждения. «Тильбек» затонул — из находившихся на борту 2800 заключенных выжило лишь 50 человек. «Кап Аркона» вспыхнул. Пламя уничтожило почти все спасательные шлюпки. Пока заключенные в горящей одежде прыгали в ледяную воду Балтийского моря, мощный взрыв разорвал корпус корабля. Судно легло на левый борт и, упершись в дно залива на мелководье, ушло под воду на полкорпуса. Находившиеся на борту 4250 заключенных утонули, погибли в огне или от пуль во время перестрелки самолетов с группой субмарин, находившихся в бухте неподалеку. Спаслись 350 заключенных — уцепившись за корпус корабля, они продержались несколько часов. Из 500 эсэсовцев выжили 400[1579].

Других узников, подлежавших эвакуации, эсэсовцы умышленно перебили. Примерно 1000 заключенных, шедших колонной из лагеря Дора, на ночь заперли в амбаре в городке Гарделеген. Когда же стены амбара начали рушиться от давки, полиция и члены Гитлерюгенда облили крышу бензином и заживо сожгли всех, кто находился внутри. Лишь нескольким узникам удалось бежать. Тела догорали, когда на следующий день в город вошли американцы[1580]. В некоторых случаях население тех районов, где проходили «марши смерти», принимало участие в убийствах. В частности, 8 апреля 1945 г. в северогерманском городке Целле во время авианалета колонна заключенных разбежалась, и бывший полицейский совместно с некоторыми другими жителями, в т.ч. юношами, помогали выслеживать арестантов. Однако при всем садизме и насилии, которому подвергались узники-евреи, «марши смерти» не были (как утверждают некоторые) последним этапом «окончательного решения еврейского вопроса». Те же мучения испытали многие тысячи узников иных национальностей, политзаключенных, иностранных рабочих и других, поэтому «марши смерти» следует рассматривать как заключительную фазу бесчеловечной истории нацистской репрессивной системы, нежели специального эксперимента по уничтожению евреев[1581].

Тех, кто выжил и добрался до пункта назначения, впереди ожидали новые ужасы. Колонны оборванных узников постоянно прибывали в центральную часть рейха, и местные лагеря оказались забиты до отказа: в частности, количество заключенных Бухенвальда возросло с 37 000 в 1943 г. до 100 000 в 1945 г. В таких условиях смертность была ужасающей. Так, с января по апрель 1945 г. в лагере погибло около 14 000 человек, причем половина — евреев. В Маутхаузене переброска тысяч заключенных из близлежащих малых лагерей настолько ухудшила условия содержания, что с октября 1944 по май 1945 г. там погибло 45 000 узников. Условия в малых лагерях, сохранившихся до конца войньц оказались не лучше. Лагерь Ордруф, расположенный неподалеку от города Гота и входивший в комплекс Бухенвальда, стал первым концлагерем, освобожденным американскими войсками во время наступления в Тюрингии. В Ордруф находилось 10 000 заключенных, занятых в строительстве бункеров. Несколькими днями ранее подразделения СС вывели из лагеря часть узников и большинство из них расстреляли. Солдаты, вошедшие в лагерь 5 апреля 1945 г., были настолько шокированы увиденным, что их командиры пригласили туда генералов Патона, Брэдли и Эйзенхауэра. «В неглубоких могилах валялось более 3200 обнаженных истощенных тел, — вспоминал позднее генерал Брэдли. — По желтушной коже, обтянувшей угловатые скелеты, ползали вши». Генералы зашли в сарай, где находилась целая гора трупов. Брэдли был настолько потрясен, что ему стало дурно. Эйзенхауэр же приказал всем своим солдатам побывать в лагере. Похожие зрелища попадались американцам и в других местах. Некоторые охранники все еще прятались в лагерях, переодевшись заключенными, но выжившие узники выдали бывших конвоиров союзным войскам, которые иногда расстреливали замаскированных эсэсовцев. В других местах охранников уже растерзали разъяренные арестанты, которые таким образом мстили[1582].

Ужасные условия, царившие в большинстве концлагерей в последние месяцы войны, нагляднее всего проявились в лагере, который стал для освобождавших его англичан настоящим символом нацистских зверств. Это был Берген-Бельзен. В начале 1943 г. из лагеря военнопленных его превратили в концентрационный. Берген-Бельзен служил местом, где временно размещалась относительно небольшая группа евреев из различных стран Европы, особенно Нидерландов: Гиммлер и его сторонники из Министерства иностранных дел намеревались использовать узников во внутренних переговорах'в качестве «козырей» и заложников для обмена. Когда обменивать их стало все труднее, в марте 1944 г. руководство СС решило превратить Берген-Бельзен в «оздоровительный лагерь», точнее, перевалочный пункт для больных и изнуренных узников из других лагерей, утративших трудоспособность. До конца 1944 г. в лагерь прибыло около 4000 узников, но поскольку им не оказывали надлежащую медицинскую помощь, смертность быстро возросла и превысила 50%. В августе 1944 г. лагерь расширили и поместили еврейских женщин, в основном прибывших из Освенцима. К декабрю 1944 г. в Берген-Бельзене находилось более 15 000 человек, из них — 8000 женщин. В их числе оказалась и молодая голландка Анна Франк, которая прибыла в октябре во время эвакуации Освенцима. В марте 1945 г. она умерла от тифа. Комендант лагеря Йозеф Крамер, назначенный 2 декабря 1944 г., служил в СС уже давно. Ранее он служил в Освенциме-Бжезинке, где лично наблюдал за умерщвлением сотен тысяч венгерских евреев в газовых камерах. Вместе с ним прибыли и некоторые сотрудники лагерной администрации, в т.ч. женщины. Получив новое назначение, Крамер тут же отменил те немногие привилегии, которыми пользовались около 6000 «обменных евреев», отделенных от остального контингента, и установил постоянно ужесточавшийся режим террора и насилия[1583].

Когда в Берген-Бельзен начали свозить заключенных из других лагерей, расположенных на пути советских войск, места в бараках практически не осталось. К середине марта 1945 г. количество узников превысило 44 000 человек. Попытки эвакуировать хотя бы часть контингента в Терезиенштадт потерпели неудачу: два поезда угодили под бомбежку, и их пришлось остановить в сельской местности; затем охрана сбежала, и прибывшие позднее войска союзников освободили изголодавшихся узников — точнее, тех, кто до этого дожил. Тем временем в Берген-Бельзен прибывали тысячи заключенных, в т.ч. из трудового лагеря Дора-Миттельбау, и к 15 апреля 1945 г. в Берген-Бельзене содержалось порядка 60 000 человек. Крамер пренебрег какими бы то ни было приготовлениями, и тысячам узников приходилось довольствоваться тем же количеством ванных комнат, душевых и туалетов, которое годом ранее планировалось для не более чем 2000 человек. Вскоре полы в бараках сплошь покрывал метровый слой испражнений. Продовольствия абсолютно не хватало, и доставлять его перестали, поскольку в ходе боевых действий последние линии коммуникаций были разрушены. Запасы воды исчерпались, когда упавшая бомба уничтожила насосную станцию, и готовить пищу на кухне стало невозможно. Крамер даже не попытался исправить положение, хотя британские войска, освободив лагерь 15 апреля, сумели восстановить подачу воды и восстановить кухню всего за несколько дней. Один врач из числа узников позднее вспоминал, что стал свидетелем более 200 случаев каннибализма среди заключенных. Комендант лагеря усугубил тяжелую жизнь узников постоянными длительными перекличками на улице, которые устраивал и в дождь, и в стужу. В лагере разразилась эпидемия. Тысячи погибли от тифа. Если бы не старания заключенных врачей, жертв было бы гораздо больше. Тем не менее с января до середины апреля 1945 г. в Берген-Бельзене скончалось около 35 000 человек. Британские военные, освободившие лагерь 15 апреля, не сумели спасти еще 14 000 узников, обессиленных трудом,’болезнями и голодом[1584]. Всего за последние месяцы войны во время «маршей смерти» и в немецких эвакуационных лагерях погибло от 200 до 350 тыс. заключенных. Другими словами, за четыре месяца, начиная с января 1945 г., жизни лишилось почти половина всех узников концлагерей[1585].

Заключительные этапы войны ознаменовались наиболее разрушительными бомбардировками в истории. Бомбежки происходили едва ли не ежедневно и иногда с такой интенсивностью, что порожденные ими пожарища напоминали огненную бурю, опустошившую Гамбург летом 1943 г. 16 января 1945 г. в Магдебурге в пламени погибло 4000 человек, а треть города была стерта с лица земли. На следующую ночь стало еще хуже — 72 английских самолета «Москито» сбросили зажигательные бомбы, сорвав работу пожарных расчетов и спасательных бригад. Союзники все чаще применяли бомбы замедленного действия, и разбор завалов становился делом крайне опасным. Небольшие эскадрильи скоростных истребителей-бомбардировщиков дальнего действия произвольно летали над немецкими городами и поселками, повергая жителей в панику: выли сигналы воздушной тревоги, а отряды гражданской обороны спешно мобилизовывались на случай массированного авиаудара. 21 февраля 1945 г. более 2000 самолетов атаковали Нюрнберг, сровняв с землей целые кварталы в центре и оставив город без электричества и воды. Спустя два дня, в ночь с 23 на 24 февраля 1945 г., 360 британских бомбардировщиков нанесли единственный удар по югозападному немецкому городу Пфорцхейму. Его непрерывно бомбили в течение 22 минут — возникшие пожары обратили в развалины центр города, а из 79 000 жителей погибло 17 000. Тогда же наиболее мощной и разрушительной бомбардировке за всю войну подвергся Берлин. 3 марта 1945 г. среди бела дня столицу атаковали более тысячи американских самолетов, разрушив значительную часть центра города, лишив крова, воды и электричества более 100 000 человек и оставив после себя около 3000 трупов. По запросу советских ВВС 12 марта более 650 американских бомбардировщиков уничтожили гавань в Свинемюнде, где от наступавшей Красной Армии укрывались немецкие беженцы. Около 5000 человек погибло, хотя согласно расхожему мнению, число жертв было гораздо выше. Затем последовал авианалет на Дортмунд, направленный — подобно многим воздушным операциям Второй мировой — на уничтожение транспортных узлов и коммуникаций. 16—17 марта настал черед Вюрцбурга: 225 британских самолетов разрушили более 80% городских зданий, убив около 5000 жителей. 14-15 апреля 1945 г. состоялась последняя массированная атака британских ВВС по Потсдаму. Тогда погибло не менее 3,5 тыс. человек[1586].

Наиболее опустошительной бомбардировкой в конце войны стала бомбардировка Дрездена. Прежде апокалипсические удары с воздуха миновали эту жемчужину немецкого барокко на Эльбе. Однако Дрезден являлся не только культурным памятником, но и важным транспортным узлом и военно-промышленным центром. Союзные бомбардировщики, нацелившиеся на уничтожение вражеских железных дорог и путей сообщения в городе и его окрестностях, прикрывали с воздуха наступление советских войск, вышедших к Эльбе. Не менее важная задача состояла в том, чтобы вновь пошатнуть веру противника в победу. 13 февраля 1945 г. британские самолеты двумя волнами хаотично атаковали центр Дрездена, не встретив никакого сопротивления: зенитные батареи к тому моменту уже отсутствовали, так как орудийные расчеты отправили оборонять восточные укрепления на пути русских, а немецкие истребители простаивали на аэродроме без единой капли горючего. Погода выдалась благоприятная, и самолеты наведения с легкостью выполнили боевую задачу. Днем, вслед за ударами британских ВВС, состоялись две атаки американских бомбардировщиков. В результате длительной непрерывной серии бомбардировок разразился пожар, который уничтожил не только весь городской центр, но и значительную часть прилагюших к нему районов. Как писал один из очевидцев, «вследствие узких улочек и компактной застройки Дрезден превратился в море огня. Той ночью небо окрасилось кровавокрасным заревом»[1587]. Погибло 35 000 человек[1588]. Среди тех, кто находился в городе в те роковые дни, оказался и Виктор Клемперер. В числе немногих евреев, оставшихся в Германии, Клемперер выжил благодаря усилиям Евы — его верной жены нееврейского происхождения — и беспокоился вовсе не о том, чтобы избежать бомбежки. На следующее после первого авиаудара утро в «Еврейский дом», куда их насильственно переселили, пришел приказ, согласно которому 16 февраля все евреи эвакуировались из Дрездена. В тексте приказа говорилось, что их отправят на общественные работы, но поскольку в прилагавшемся списке также значились дети, в истинной цели приказа никто не сомневался. Клемперер доставлял копии циркуляра тем, кого это касалось, хотя сам он в список не попал. Однако он не тешил себя надеждами на то, что в следующем приказе не будет и его имени. Даже в последние дни войны нацистская машина уничтожения не переставала перемалывать людей[1589].

В тот вечер, когда Клемперер предавался размышлениям о своей скорой участи, над городом пронеслась первая волна бомбардировщиков и сбросила смертоносный груз. Сначала Клемперер спрятался в подвале. Затем дом сотряс взрыв. Он поднялся наверх. Окна в его комнате разлетелись вдребезги, и повсюду валялись осколки стекла. «Еще не стемнело». Сильные порывы ветра, вызванные пожарищем в городском центре, продували улицу. Вокруг рвались бомбы. «Затем в окне неподалеку прогремел взрыв. Что-то твердое и раскаленное вонзилось мне в лицо. Я поднял руку. Она была в крови. Я ощупал правый глаз — он оказался на месте». В суматохе Клемперер разминулся с женой. Кинув в рюкзак ее драгоценности и свои рукописи, он выбрался из дома, пролез мимо полуразрушенного подвала и укрылся в воронке, а затем двинулся дальше по улице. Там Клемперер присоединился к группе людей, направлявшихся через сквер на террасу, откуда открывался вид на город. Многие полагали, что на террасе будет легче дышать. Весь город пылал. «Если жар становился нестерпимым, я переходил на другую сторону улицы». Начался дождь. Завернувшись в одеяло, Клемперер смотрел, как пылающие белым огнем башни и здания внизу превращались в груды пепла. Приблизившись к краю террасы, он вдруг увидел жену. Она спаслась, потому что кто-то вытащил ее из «Еврейского дома» и привел в ближайший подвал, где укрывались неевреи. Ей захотелось покурить, чтобы как-то успокоиться, но, не найдя спичек, она заметила «на земле какой-то тлеющий предмет и решила прикурить от него. Это был горящий труп»[1590]. Подобно многим другим жена Клемперера выбралась из пожарища в парк.

В этот момент к ним подошел друг Клемперера, Айзенман, один из выживших евреев. Он держал на руках одного из своих детей — все остальные члены его семьи пропали. Айзенман высказал несколько разумных советов. «Мне придется последовать его примеру, — сказал Клемперер, — и избавиться от своей звезды. Позже Ева срезала ее с моего пальто перочинным ножом». С этого момента Клемперер начал скрываться. В неразберихе разрушенного города гестапо и другие представители власти какое-то время будут заняты делами поважнее, чем отлов выживших евреев по всему Дрездену. К тому же все их списки все равно были уничтожены. Клемперер и его жена брели по берегу реки:

Через пылающий город супруги добрались до «Еврейского дома», который оказался почти полностью разрушен. Бригада «скорой помощи» осмотрела глаз Клемперера. Затем пара пришла в медпункт, где им удалось поспать и перекусить. Позже их отвезли на загородную базу люфтваффе, где покормили, а Клемперер получил дополнительную медпомощь. Он записался под своим настоящим именем, не указав предательского имени Израиль, которое с начала 1939 г. он обязан был носить по закону. Покинув Дрезден, они отправились на поезде (что, впрочем, запрещалось евреям под страхом смерти) на север и прибыли в Писко-виц, где жила их бывшая служанка Агнес. Она заверила их в том, что никому не говорила о своей работе в еврейской семье, и приютила у себя в доме. На неизбежные расспросы местного бургомистра — Вы случайно не еврейского происхождения? Вы родились от смешанного брака? — Клемперер отвечал твердое «нет»[1592]. Неразбериха, царившая в последние месяцы войны, предоставила им и некоторым другим евреям шанс на выживание. И они охотно этим воспользовались.

Лишь ярые нацисты воспринимали воздушные налеты союзников как стимул к дальнейшему сопротивлению. Вскоре после бомбардировки Дрездена Луиза Зольмиц встретила знакомого, работавшего в Министерстве пропаганды:

В конце войны большую часть времени Луиза пыталась уберечь свою семью от гибели. Она не курила, но обращалась за сигаретными карточками, потому что, по ее словам, «сигареты — это валюта, и причем твердая». Луизе удавалось обменять их на еду для своего внука, который был еще младенцем. Газопровод, ведущий к ее дому, разбомбили в конце июля 1943 г. и восстановили лишь в январе 1944 г. Однако уже в начале 1945 г. газ и электричество регулярно отключали в так называемые «дни экономии». К тому моменту срок реализации месячных продовольственных карточек продлили до пяти недель. В конце 1944 г. официальные нормы выдачи продуктов были урезаны настолько, что прожить на них стало невозможно. Во вторую неделю января 1945 г. месячную норму хлеба сократили с 10,5 кг до 8,75 кг, а к середине апреля — до 3,6 кг. Норму мяса за тот же период ужали с 1,9 кг до 550 граммов, а норму жира — с 875 граммов до 325 граммов[1594]. Инфраструктура Германии разваливалась на глазах. «Мои силы на исходе, воля иссякла. Я совершенно измотана. Я выдохлась», — писала Луиза Зольмиц от безысходности 9 апреля 1945 г.[1595].

После поражений и отступления армии изможденная непрерывными бомбежками ее родного Гамбурга Луиза наконец начала терять веру в Гитлера. Тем не менее она остерегалась открыто высказываться даже в своем дневнике. Еще 8 сентября 1942 г., размышляя о судьбе немецкого народа и текущем положении дел, она записала:

Но только когда ее дочь Гизела оставила своего новорожденного сына Рихарда под ее опекунство, Луиза Зольмиц возненавидела Гитлера по-настоящему. Ей было тяжело поверить, что ее дочь с мужем Фридрихом могли погибнуть под бомбами, однако взрывы, угрожавшие внуку — невинному представителю германского будущего, — ужасали Луизу. К тому моменту Гитлер будил в ее сердце лишь «ненависть» и «проклятия». «Когда я была среди своих, то после каждого взрыва говорила: “Пусть Гитлер сдохнет в муках”», — писала она[1597]. Члены ее семьи начали называть нацистов «герр Ясперс», и потому могли спокойно обсуждать упадок и грядущую гибель нацистского государства, не опасаясь, что их подслушают и арестуют. Каждый раз, когда по радио выступал Геббельс или кто-то из нацистских лидеров, они бежали через всю комнату, чтобы поскорее его выключить[1598]. Постоянные бомбардировки сжигали последние крупицы народного доверия Гитлеру и нацистскому режиму.

Постепенно мирные жители оказывались в отчаянном положении, и единственной возможностью выжить становились грабеж и торговля на черном рынке. Все больше людей, особенно с лета 1944 г., занималось мародерством. Так, осенью 1944 г; в Эссене всего за две недели было разграблено более 19 бакалейных лавок. Мародеры пользовались тем, что во время ночных бомбежек хозяева прятались в убежищах, и разруха предоставляла им новые возможности. Чаще всего воровали еду и одежду. Полицейские патрули были усилены, и гестапо внедрило своих осведомителей в общины иностранных рабочих. В сентябре 1944 г. офицеры гестапо получили право казнить мародеров — соответствующий приказ был подписан в РСХА в начале ноября 1944 г. Первоначально меры касались лишь иностранных рабочих, но затем всех остальных граждан. Таким образом, местная полиция и власти были уполномочены вершить правосудие самостоятельно. Ополченцам фольксштурма приказали охранять полуразрушенные здания, а также задерживать и даже расстреливать тех, кто будет пойман на мародерстве. В октябре 1944 г. один офицер гестапо в западногерманском городке Дальхейм, что недалеко от Кельна, встретив по дороге нескольких работниц фабрики, которые несли в руках нечто, напоминавшее краденый товар, приказал арестовать семерых. На допросе женщины сознались в краже, и офицер приказал на следующий день их всех расстрелять. Иногда в мародерстве участвовало и местное население. В частности, в начале апреля 1945 г. в Оберхаузене один военный-телефонист, возвращаясь с работы, заметил, как четверо рабочих выходили из дома, жильцы которого в тот момент, очевидно, находились в убежище. Он позвал на помощь нескольких мужчин и задержал одного из рабочих, которого помощники начали избивать. Рабочий признался, что украл немного картошки, и его отвели в воинскую часть — там телефонисту выдали пистолет, — а затем пленника повели на футбольное поле. По дороге их окружила толпа, которая принялась колотить рабочего палками. Телефонист не сумел сразу застрелить его, и пока рабочий, стоная от боли, корчился на земле, толпа окружила его и забила до смерти[1599].

Неудивительно, что в подобных обстоятельствах все больше иностранных рабочих бежало с предприятий. Рабочие-французы, получавшие отпуск, чтобы повидаться с родными, зачастую просто не возвращались. В частности, на фабрике концерна «ИГ Фарбен» в Людвигсхафене 68% рабочих из стран Западной Европы, уехавших домой в отпуск в мае — июне 1943 г., назад так и не вернулось. Однако запрет на отпуска привел бы к массовым беспорядкам, а применять карательные меры запрещалось, поскольку это были граждане «дружественных» государств. Не менее половины рабочих, бежавших с заводов, были с востока, и эти люди, безусловно, нарушали закон. Их шансы добраться домой были крайне малы, однако многие сумели устроиться на работу где-то еще, особенно если на новом месте предъявляли меньше требований. Большинство изо всех сил стремилось туда, где не бомбили. Гестапо выследило и арестовало многих, устраивая массовые облавы и усилив проверки на железнодорожных станциях, в пивных и других общественных местах. К 1944 г. число побегов достигло ошеломляющей цифры — полмиллиона человек в год — по крайней мере, по оценке Альберта Шпеера, который из соображений военной экономики настаивал на том, чтобы после ареста беглых рабочих не карали и тут же возвращали на заводы. Другие иностранные рабочие все чаше брали отпуск по болезни или попросту работали медленнее. В мае 1944 г. полиция нашла в кармане одного французского рабочего следующую «памятку»: «Десять заповедей идеального французского рабочего: 1. В цеху работай медленнее. 2. После работы тут же уходи. 3. Почаще наведывайся в туалет. 4. Не трудись слишком усердно. 5. Донимай бригадира. 6. Рассматривай красивых девушек. 7. Чаше обращайся к врачу. 8. На отпуск не рассчитывай. 9. Соблюдай опрятность. 10. Не оставляй надежды»[1600]. Одни рабочие умышленно занимались вредительством и выводили из строя оружие, которое их заставляли производить. Другие же, изнемогая от голода и усталости, гнали заведомый брак.

В основе подобного неподчинения и упорства почти всегда лежала личная инициатива. На некоторых предприятиях рабочие-коммунисты организовывали подпольные движения, но им редко удавалось достичь чего-то большего, нежели организовать побег или выявить информаторов и договориться с ними. Гораздо более распространенными стали банды беглых рабочих, которые скрывались в разрушенных домах (нередко вместе с молодыми немцами) и, как могли, добывали себе пропитание. Их главным источником существования обычно был черный рынок. По мере того как запасы провизии истощались, новой импровизированной валютой, как отмечала Луиза Зольмиц, стал табак, который по необходимости обменивали на хлеб и одежду. Западным рабочим, особенно французам, платили лучше, чем всем остальным, и нередко им приходили посылки из дома. Пользуясь этим преимуществом, они организовывали подпольную торговлю продовольствием, в котором отчаянно нуждались советские и итальянские рабочие. Не имея собственного заработка, советские военнопленные и рабочие принялись мастерить из отходов производства маленькие игрушки и различные безделушки и продавали их на улицах или на фабриках. Но вскоре эту деятельность запретили на том основании, что использовались материалы, необходимые для военной экономики[1601]. В городах формировались крупные банды, объединенные на основе ролей, которые их члены выполняли в этом зачастую опасном ремесле. К сентябрю 1944 г. чаще всего в разрушенных западногерманских городах, таких как Кёльн, воодушевленные наступлением армии союзников, банды начали разрастаться. Рабочие нередко были вооружены и не боялись стрелять в полицию. По некоторым свидетельствам, в Кёльне одна банда численностью около тридцати человек (преимущественно рабочих из восточноевропейских стран), промышлявшая грабежом и мародерством, вступила в перестрелку с гестапо, в которой погиб полицейский инспектор. Но когда банда рассеялась, ее главарь — Мишка Финн — сумел присоединиться к другой банде, руководил которой бежавший из лагеря немец. По большей части банда состояла из дезертиров и беглых узников и сотрудничала с политической молодежной группой, известной как «Пираты Эдельвейса», нападавшей на членов Гитлерюгенда и грабившей магазины и склады. Осмелев, участники группы решили взорвать здание городского отделения гестапо, но полиция их обнаружила и арестовала. 25 октября 1944 г. на глазах у огромной толпы гестаповцы повесили шестерых — вес они были рабочими из Восточной Европы, а 19 ноября состоялась публичная казнь 13 членов немецкой банды[1602].

Однако подобные меры не свели активность банд на нет. Более того, вскоре, во время перестрелки с еще очередной бандой рабочих с востока, был убит начальник кёльнского отделения гестапо. Другая банда в Дуйсбурге, состоявшая из сотни человек, совершала налеты практически ежедневно. На эскалацию насилия гестапо ответило массовыми арестами и казнями, число которых постоянно росло. В феврале 1945 г. в Дуйсбурге были застрелены 24 члена банды, затем в марте — еще 47, в т.ч. ряд немцев, подозреваемых в укрывательстве бандитов. В Эссене начальник гестапо вместе со старшим офицером из Дюссельдорфа приказал вывести из полицейской тюрьмы и расстрелять 35 заключенных, задержанных в основном по подозрению в мародерстве и квартирных кражах. Еще 30 рабочих из восточных стран Европы было казнено 20 марта 1945 г. неподалеку от города Вупперталь, затем 23 человека — в Бохуме и 11 — в Гельзенкирхене. В марте-апреле 1945 г. в Дортмунде гестапо расстреляло около 240 мужчин и женщин, причем перед самым прибытием в город войск союзников. Среди казненных оказались подозреваемые в мародерстве, краже, участии в коммунистическом Сопротивлении, шпионаже и множестве других преступлений. Предчувствие неизбежного краха приводило нацистов в бешенство. Они жаждали мести и хотели вернуть прежнее ощущение порядка в мир, стремительно повергавшийся в хаос, где люди, которых гестапо считало расово неполноценными, беспрепятственно бродили по главным индустриальным центрам на западе рейха. Банды, возникшие в этом регионе, руководствовались скорее желанием выжить, нежели стремились открыто противостоять нацистскому режиму Тем не менее в ответ режим зачастую предпринимал меры политические и лишь в самую последнюю очередь — идеологические[1603].

Разгром

Среди все возрастающего хаоса и разрушения последних месяцев войны влияние Гитлера на народные массы сошло на нет. Как следует из рапорта СД от 28 марта 1945 г., даже сторонники режима выступали с критикой фюрера. Его заверениям больше никто не верил[1604]. В частности, согласно рапорту, некоторые граждане вопрошали: «Вы думаете, немецкий народ совсем утратил рассудок? Вы действительно полагаете, что немцы будут вечно довольствоваться вашими баснями?» В 1941 г. Гитлер заявлял, что последние боеспособные дивизии русских уничтожены. Когда же советские войска оказались под самым Берлином, «разве кто-нибудь станет переживать по тому поводу, что мы больше не верим фюреру?»[1605] «Недоверие к руководству страны, — признавало СД, — приводит к тому, что личность фюрера теряет свою исключительность». Прозвучавшее по радио 24 февраля 1945 г. обращение Гитлера не произвело на слушателей ожидаемого благоприятного впечатления. «Фюрер снова взялся за предсказания», — пошутил кто-то из низших партийных функционеров в Люнебурге. «Эту песню мы уже слышали», — сказал другой[1606]. Все больше людей было недовольно действиями правительства. Теперь они боялись СС и нацистских фанатиков больше, чем поражения[1607]. Виктор Клемперер, тщательно скрывавший от окружающих свое еврейское происхождение, заметил, что простые немцы вдруг начали выражать сочувствие, пусть и запоздалое, «этим несчастным», т.е. евреям[1608]. Лишь немногие все еще изображали верность Гитлеру, обвиняя других в поражении Германии[1609]. Люди начали смывать с домов свастики и уничтожать нацистскую символику в общественных местах[1610].

Кроме того, народ все чаше проявлял недовольство нацистским руководством, не сумевшим остановить бойню, как только стало очевидным, что все потеряно. Те, кто еще застал Первую мировую войну, вспоминали, что тогдашние военачальники, едва осознав неизбежность поражения, первыми подняли белый флаг и тем самым спасли немало жизней. «Какими благородными людьми были Гинденбург и Людендорф в сравнении с теперешними, — сказал кто-то. — Они поняли, что игра проиграна, и тут же закончили войну, не позволив нам погибнуть. Не то, что эти! Если так пойдет, больше двух недель им не продержаться...»[1611]. Действительно, на последнем этапе войны гибли миллионы. Лора Вальб с горечью размышляла о «поистине огромной вине» Гитлера. «Почему же, — восклицала она 23 апреля 1945 г., — он наконец не сложит оружие? Почему он ввергает страну еще и в гражданскую войну?» «Безумство фанатиков», к числу которых Лора теперь причисляла и Гитлера, приводило ее в ярость[1612]. Фюрер и в самом деле не только не собирался прекращать кровопролитие, но и был решительно настроен его усугубить. Осенью 1944 г., когда война уже бушевала на территории самой Германии, он, вероятно, подражая Сталину, потребовал использовать тактику «выжженной земли», повторяя действия советских войск в начале войны. Однако тактика эта была абсолютно бессмысленной. Войска союзников в избытке получали ресурсы со своих тыловых баз. Единственной жертвой этого приказа стало бы мирное население. Имперские министерства признали это предложение неоправданным, и Шпеер убедил Гитлера приостановить работу промышленных предприятий в зоне боевых действий, после чего демонтировать и вывезти часть оборудования, но не взрывать фабрики и не затапливать шахты. Министр военной промышленности все еще полагал, что в ближайшем будущем появится возможность отбить потерянные территории, и стремился к тому, чтобы ряд основных производств можно было бы использовать в дальнейшем. Однако после сражения в Арденнах и последующего наступления советских войск в начале 1945 г. Шпеер, наконец уразумев, что разгром неизбежен, решил, что после войны Германии пригодятся любые действующие предприятия, и, естественно, озаботился собственной репутацией в глазах союзников. Однако главным препятствием на пути регулируемой капитуляции был сам Гитлер. По воспоминаниям Шпеера, в середине февраля 1945 г. он вынашивал план запустить ядовитый газ в вентиляционную шахту главного бункера, расположенного под зданием Имперской канцелярии. Жалобы Гитлера на духоту в бункере вполне можно было использовать как благовидный предлог для снятия системы фильтрации воздуха. Но пока он подыскивал подходящий яд, фюрер, одержимый подозрительностью после июльского покушения 1944 г., вспомнил, что отравляющие газы тяжелее воздуха, и приказал возвести над вентиляционной шахтой бункера трехметровую трубу. К тому же на крыше выставили охрану и установили прожекторы, не позволявшие подкрасться даже ночью. В результате Шпеер вынужден был отказаться от воплощения своего замысла в жизнь, однако существовал ли таковой на самом деле — неизвестно[1613].

18 марта 1945 г. Шпеер направил Гитлеру меморандум, в котором изложил планы, позволявшие после войны реконструировать экономическую инфраструктуру Германии и тем самым сохранить ее. В тот же вечер на совещании с генералитетом Гитлер объявил, что подобные меры не имеют смысла. Германский народ потерпел поражение в борьбе за выживание. Будущее принадлежало победителям. Среди выживших немцев останется лишь никчемный расовый сброд, потому что лучшие представители нации уже погибли. Поэтому нет нужды ломать голову над проблемой их дальнейшего существования, пусть даже самого примитивного. Затем Гитлер обрушил свой гнев на меморандум Шпеера: он собрался лишить министра вооружений значительной части полномочий. 19 марта 1945 г. Гитлер издал директиву, которую вскоре нарекли «приказом Нерона» — в честь древнеримского императора, который, как утверждалось, приказал сжечь Рим. Согласно упомянутому приказу фюрера все военные, транспортные, коммуникационные, промышленные и складские сооружения и оборудование подлежали уничтожению. «Ошибочно полагать, — заявил Гитлер, — что после возврата утраченных территорий у нас будет возможность вновь использовать неповрежденные или же временно выведенные из строя транспортные, коммуникационные, промышленные и добывающие предприятия». Отброшенный, наконец, враг «оставит после себя лишь выжженную землю... ничуть не заботясь на мирном населении»[1614]. Конечно же, в этих словах не было ни капли здравого смысла. Но пострадали бы очень многие, начни нацисты претворять их в жизнь. Альберт Шпеер решил воспрепятствовать этому. Совершив несколько поездок на передовую, он договорился с симпатизировавшими ему представителями командования о том, чтобы те игнорировали распоряжение Гитлера. Министр также узнал, что гаулейтеры готовились затопить угольные шахты, взорвать подъемники и заблокировать проходы. Вместе с несколькими единомышленниками Шпеер втайне демонтировал взрывные устройства, а затем на встрече с гаулейтерами, сумел убедить некоторых в нецелесообразности исполнения приказов фюрера. До этого он договорился с Хейнрици, Моделем и Гудерианом сохранить (насколько позволяла обстановка) инфраструктуру на территориях, оказавшихся в зоне военных действий как на Востоке, так и на Западе[1615].

В столице Гитлер, узнав о попытках министра военной промышленности убедить гаулейтеров не подчиняться его распоряжениям, заявил, что тот сохранит свой пост, лишь если сумеет убедить его, фюрера, в победе. Шпеер возразил, сказав, что, напротив, ничуть не сомневается в грядущем поражении. Позже он вспоминал, что Гитлер переспросил его «почти умоляюще», «и на мгновение я подумал, что просительный тон фюрера куда убедительнее его властных манер. При других обстоятельствах я, возможно, не стал бы настаивать и сдался. Но на этот раз поддаться его чарам мне не позволяла мысль о его разрушительных планах»[1616]. Для принятия окончательного решения фюрер предоставил Шпееру сутки. Он написал предварительный отказ, но секретари Гитлера сообщили ему, что фюрер не сможет прочесть его письмо: дело в том, что им запретили использовать машинки с большими буквами, на которых они печатали документы специально для близорукого шефа. Шпеер сдался. Вернувшись в Имперскую канцелярию, он сказал Гитлеру: «Мой фюрер, я вас поддерживаю безоговорочно». Глаза Гитлера наполнились слезами умиления и радости, и министр военной экономики избежал снятия с должности. Более того, он обязался проследить за исполнением «приказа Нерона» и, таким образом, вернул себе большую часть утраченных полномочий. 30 марта 1945 г. Шпеер убедил фюрера дополнить директиву разъяснениями: теперь уничтожению подлежали лишь те промышленные предприятия, которые противник мог бы использовать для укрепления своей военной мощи. В соответствии с этим можно было не разрушать весь завод, а лишь ограничиться выведением части его оборудования из строя. Шпеер продолжал сопротивляться партийным фанатикам, жаждавшим превратить все вокруг в пустыню. Однако к тому времени сами рабочие изо всех сил пытались уберечь промышленные предприятия, фабрики и шахты, и многим это удалось[1617]. И все же подобные разногласия постепенно утрачивали актуальность в связи с тем, что войска союзников все ближе и ближе подбирались к сердцу Германии.

В последние недели войны вместо отчаянного пораженчества Гитлер вдруг начал демонстрировать непоколебимую веру в свою способность переломить ситуацию. Он продолжал надеяться на раскол между западными союзниками и Советским Союзом. Одни, в их числе был и начальник Генштаба сухопутных войск Гейнц Гудериан, выступали за капитуляцию на Западе, чтобы бросить все силы на оборону Берлина от Красной Армии, в надежде на то, что это убедит Великобританию и США присоединиться к борьбе против господства русских в Центральной Европе. Но Гитлер и слышать не желал ни о какой, даже частичной, капитуляции и обвинял Гудериана в государственной измене. Какое-то время Гудериан был не у дел, а с конца января 1945 г. встречи фюрера с ним проходили в присутствии молчаливого и грозного главы РСХА Эрнста Кальтенбруннера. Другие высокопоставленные лица — в частности, Геринг и Риббентроп — носились с аналогичным планом, но никаких конкретных шагов для начала мирных переговоров с западными союзниками, учитывая непримиримую позицию Гитлера, не предпринимали. Сам фюрер объяснял неуступчивость Великобритании конфликтным нравом Черчилля. К тому же он полагал, что ему будет легче заключить мир со Сталиным, поскольку советскому лидеру не было нужды убеждать в своей правоте независимое общественное мнение, от которого зависели западные лидеры. В то же время Гитлер сомневался, что Сталина удастся усадить за стол переговоров, пока Красная Армия не потерпит под Берлином сокрушительное поражение, которое не оставит ему альтернатив. В любом случае Германии не оставалось иного выхода, как сражаться дальше[1618].

Попытка покушения 20 июля 1944 г. не прошла для Гитлера бесследно. Взрыв временно избавил его от симптомов болезни Паркинсона — тремора кисти и предплечья левой руки, — которые в середине сентября 1944 г. вновь проявились. К этому же следует добавить головокружения, не позволявшие фюреру долго стоять на одном месте, и серьезная травма уха, лечение которой длилось не одну неделю. 23 сентября 1944 г. Гитлер перенес сильные желудочные колики, четыре дня спустя появились признаки желтухи. Все это было следствием сильного переутомления, и фюрер слег с высокой температурой. Лишь 2 октября 1944 г. Гитлер начал поправляться, похудев за время болезни на 8 килограммов. Лечивший его отоларинголог, заручившись поддержкой другого врача Гитлера, Карла Брандта, пытался объяснить возникшие симптомы действием пилюль, прописанных фюреру доктором Морелем. В ответ Гитлер разогнал всех врачей, вновь доверившись лишь квалификации Мореля. Более того, сам факт, что Гитлер пошел на поправку, принимая ранее прописанные пилюли, опровергал утверждения врачей о том, что Морель якобы пытался отравить фюрера[1619]. Однако, если верить мемуарам Альберта Шпеера, еще за несколько месяцев до самоубийства здоровье Гитлера неуклонно ухудшалось. К началу 1945 г. диктатор

Вероятно, именно из жалости к Гитлеру, полагал Шпеер, никто из его окружения не решался возразить ему, даже «когда в совершенно безнадежной ситуации он продолжал командовать несуществующими дивизиями и отдавать приказы летчикам, которые из-за нехватки горючего не могли подняться в воздух»[1621]. Они молча слушали заявления фюрера о том, что еще до конца войны Сталин и западные союзники непременно сцепятся и что в подобной ситуации Западу без него не обойтись. Шпеер сам с удовольствием корпел вместе с Гитлером над своими давними планами по послевоенному переустройству Линца. Однако теперь обаяние Гитлера не действовало даже на его ближайших соратников. Как позднее отмечал Шпеер, если раньше, стоило фюреру войти в помещение, как все тут же вставали, «теперь же разговоры не умолкали, присутствующие оставались на своих местах, прислуга принимала заказы от гостей, а в креслах дремали перебравшие спиртного соратники, все кругом непринужденно беседовали, говорили в полный голос»[1622].

Все больше времени Гитлер проводил в бункере под зданием Имперской канцелярии. Обедал он, как и прежде, в неповрежденной ее части, но его апартаменты были разрушены вместе со многими другими помещениями во время бомбежки 3 февраля 1945 г. Работал и спал Гитлер под землей, поднимаясь на поверхность, лишь чтобы вывести на прогулку свою любимицу — овчарку Блонди в заваленный грудой камней сад Имперской канцелярии. Он вставал в полдень или чуть позже, брился, одевался, затем завтракал и проводил военное совещание, на котором присутствовали не только старшие военачальники, но и Гиммлер, Борман, Кальтенбруннер, а иногда и Риббентроп. После ужина около 8 часов вечера проходило еще одно совещание с военными, после которого фюрер удалялся в свой кабинет, где в кругу приближенных разглагольствовал в своей привычной манере. Позже — в 5—6 часов утра — он отправлялся спать[1623]. 24 февраля 1945 г., в годовщину обнародования программы НСДАП в 1920 г., Гитлер провел последнюю встречу с гаулейтерами в чудом уцелевшем после бомбежек зале Имперской канцелярии. Прибывшие со всех уголков страны «старые бойцы», многие из которых по нескольку месяцев не видели фюрера, были шокированы тем, как сильно он сдал. Фюрер не вошел, а скорее, проковылял в зал, волоча ноги. Глаза его покраснели, левая рука сильно дрожала, и он даже не смог взять и выпить стакан воды. Один из участников встречи заметил, что во время выступления изо рта у Гитлера текла слюна. Пытаясь сплотить собравшихся для последнего рывка, он в который раз пообещал представить новое чудо-оружие, которое изменит ход войны, и призвал гаулейтеров заставить жителей своих областей сражаться до тех пор, пока это оружие не будет развернуто. В противном случае поражение германского народа будет означать лишь то, что он недостоин победы. Сам Гитлер, очевидно, не верил ни в какое чудо-оружие. Зато несокрушимо верил в учение Дарвина и скорую печальную участь германского народа[1624].

К этому времени Гитлер был всерьез озабочен тем, какое место будет отведено ему в истории. 11 марта 1945 г. (в День памяти героев) было опубликовано его воззвание к вооруженным силам, в котором фюрер объявил, что стремится продемонстрировать всему миру, как, опровергая опыт 1918 г. и не думая ни о какой капитуляции, сражаются немцы. Геббельс тоже решил, что неизбежное поражение должно быть поистине героическим. Последние недели жизни он посвятит сотворению для грядущих поколений воодушевляющих примеров нацистского самопожертвования. Геббельс пытался убедить Гитлера вновь обратиться к нации по радио, но фюрер ответил, что ничего нового он больше предложить не может. К тому же он был осведомлен из донесений СД о том, что его обращение 24 февраля 1945 г. было воспринято населением Германии с неодобрением. Геббельс был удручен. Но Гитлер знал, что накануне вражеского вторжения в рейх всякая пропаганда была бессильна. С другой стороны, передвигая по карте в конференц-зале бункера постоянно редевшие, а иногда и вовсе несуществующие армии, Гитлер жил в отрыве от реальности. Но эти же иллюзии в полной мере разделял Мартин Борман, который, пользуясь своим влиянием в НСДАП, издал ряд директив, декретов и призывов по множеству различных поводов. Геббельс сетовал на то, что Борман превращает Партийную канцелярию в рассадник бюрократии. По его мнению, у гаулейтеров просто нет времени даже на прочтение всех его декретов, не говоря уже об их реализации. Служащие министерств — подобно персонажам мультфильмов, которые, упав с обрыва, перебирают ногами над бездной, — продолжали работать, несмотря на то, что сфера влияния их стремительно сужалась[1625].

Тогда же в берлинском штабе Гитлерюгенда Мелита Машман писала:

В последнюю неделю войны Мелита крайне редко появлялась в штабе: она помогала беженцам спастись от наступавшей Красной Армии. Однажды она встретила отряд раненых добровольцев зенитного батальона, еще школьников. Многие из них плакали, потому что бомба уничтожила их огневую позицию и погубила большинство товарищей. Мелита услышала, как на вопрос, больно ли ему, один из них ответил: «Да, больно, но это не важно. Германия должна победить»[1627]. «Не припомню, — писала она позже, — чтобы за все то время хоть кто-то проронил словечко о грозившем нам поражении»[1628]. Но Мелита, конечно же, вращалась в кругах ярых нацистов. Но даже среди них все сильнее давало знать предчувствие грядущего краха рейха. Пока Берлин пылал, в Гатове (западном пригороде столицы) в гостинице при Имперском управлении по делам молодежи руководитель Гитлерюгенда Артур Аксман, вечно кичившийся своим пролетарским происхождением, организовывал вечеринки. Там, по свидетельствам благовоспитанной Мелиты Машман, ставшей невольной участницей этих мероприятий, «гости нередко упивались и обжирались», а среди приглашенных оказывались молоденькие представительницы «золотой молодежи», «всякие шарлатаны и самодовольные эгоисты»[1629].

Весть о смерти президента США Франклина Д. Рузвельта 12 апреля 1945 г. мгновенно развеяла уныние, царившее в берлинском бункере. По словам Гитлера, который размахивал газетными вырезками перед лицом Шпеера, это событие стало «чудом, которое я всегда предсказывал. Кто оказался прав? Война еще не проиграна. Вы только прочтите! Рузвельт мертв!»[1630] Дескать, судьба вновь благоволила ему, фюреру. Ненадолго в коридорах бункера зазвучали речи о фантастических планах на будущее. Шпеер вылетит к преемнику Рузвельта Гарри С. Трумэну и подпишет договор о перемирии. На стене в кабинете Гитлера висел портрет Фридриха Великого — прусского короля, сумевшего во время Семилетней войны восстановить свое могущество даже после оккупации Берлина русской армией. И эта история чрезвычайно вдохновляла фюрера. Геббельс даже выучил наизусть отрывок из биографии короля, написанной Томасом Карлейлем, — в нем автор ободрял монарха, предсказывая его победу, — и зачитывал его нацистским лидерам, чтобы воодушевить их[1631]. Кончина американского президента напоминала Гитлеру поворотный момент в истории Семилетней войны, когда после смерти царицы Елизаветы русские неожиданно вышли из антипрусской коалиции. Однако гораздо раньше было ясно, что Трумэн не собирался менять политический курс своего предшественника, и недолгое ликование в Берлине унялось[1632]. 20 апреля 1945 г. Красная Армия начала штурм Берлина. В этот день Гитлер отмечал свою 56-ю годовщину.

В предыдущие годы день рождения фюрера отмечался как общенациональный праздник. Вспоминать об этом среди берлинских развалин было крайне неприятно, и Гитлер отменил принятые в таких случаях торжества, но его соратники все же собрались в бункере, чтобы его поздравить. Фюрер ненадолго вышел на поверхность и в присутствии представителей армии и СС провел смотр небольшого отряда Гитлерюгенда, построенного в саду Имперской канцелярии. Он похвалил мальчиков, не старше 14 лет, за проявленное ими мужество, потрепал одного по щеке и тут же вновь скрылся под землей. Так выглядело последнее появление Гитлера на публике, зафиксированное на ленту кинохроникеров, тоже в последний раз. В конце апреля большинство уцелевших столпов режима уносили ноги из столицы рейха. Они ехали мимо дымящихся развалин по немногим остававшимся не перерезанными советскими войсками дорогам — кольцо окружения пока что не замкнулось. Среди них были Шпеер, Дёниц, Гиммлер, Кальтенбруннер, Риббентроп, Розенберг и многие имперские министры. Почти всю прислугу Гитлер отправил на самолете в Берхтесгаден. Снарядив колонну грузовиков, Герман Геринг заблаговременно вывез на юг большую часть своей громадной коллекции произведений искусства из расположенного севернее Берлина охотничьего поместья Каринхалле, а затем, попрощавшись с Гитлером, отбыл в Баварию. В бункере остались лишь немногие, в их числе Борман, давний шеф-адъютант Гитлера Юлиус Шауб и высокопоставленные военные — Кейтель и Йодль. Теперь Гитлер решил отвести душу и закатил истерику. Он грозился, что велит повесить своего личного врача доктора Мореля за то, что тот якобы пытался отравить его морфием. 22 апреля 1945 г. фюрер набросился на генералов. Все его предали, кричал он, даже СС. Утратив над собой всякий контроль, Гитлер впервые открыто заявил, что знал о безнадежности их положения. Он останется в бункере и застрелится. Окружающие тщетно пытались его разубедить. Позже приехал Геббельс, на которого Гитлер до этого тоже наорал по телефону, и успокоил его. Они договорились, что министр пропаганды вместе с женой и шестью детьми проведет свои последние дни в бункере. Находившиеся рядом двое адъютантов Гитлера также пожелали остаться. Тем временем Шауб сжег личные документы фюрера и вылетел в Берхтесгаден, чтобы уничтожить все остальные бумаги[1633].

Спустя два дня Шпеер вернулся, чтобы в последний раз переговорить с Гитлером. Его утверждение о том, что он, не сдержавшись, якобы признался фюреру в неповиновении его приказам, было придумано позже. Несмотря на многолетнюю дружбу, до выяснения отношений дело не дошло. Гитлер лишь поинтересовался у министра вооружений, стоит ли ему прислушаться к советам своего окружения покинуть Берлин и отправиться в Берхтесгаден. Ответ Шпеера подтвердил намерения фюрера: он останется в столице рейха и покончит с собой, чтобы не угодить в лапы к русским. Его давняя подруга Ева Браун, прибывшая в бункер несколькими неделями ранее, умрет вместе с ним. А тела обоих кремируют, чтобы враги не сумели их осквернить. После восьмичасовой беседы Шпеер вновь улетел — на этот раз навсегда[1634]. Узнав об участи Муссолини и его подруги Клары Петаччи, Гитлер еще сильнее укрепился в своем решении не выезжать из Берлина. 27 апреля 1945 г. неподалеку от озера Комо партизаны задержали колонну немецкой бронетехники, в которой также находились итальянские фашисты. Колонна направлялась к северной границе страны. Вооруженное подразделение под командованием партизана-коммуниста полковника Валерио, получившего в 30-е годы пять лет тюрьмы за антифашистскую деятельность, поставило Муссолини и Петаччи к стенке и расстреляла их из автоматов, свершив «народное правосудие». После казни еще пятнадцати других пленников в небольшом городке Донго отряд Валерио доставил тела Муссолини и Петаччи в Милан, где их повесили на площади Лорето. Собралась огромная толпа, которая оскверняла трупы всеми возможными способами: люди плевали и мочились на них, выкрикивая оскорбления. Затем тела Муссолини, Петаччи и некоторых других фашистов повесили вверх ногами на показ на перекрытиях бензоколонки[1635]. Это и определило последнее решение Гитлера свести счеты с жизнью: покончить с собой, выстрелив из пистолета в голову.

Лишь теперь, когда все окончательно прояснилось, фюрера начали покидать его ближайшие соратники. Узнав о намерениях Гитлера из уст генерала, ставшего свидетелем очередной его истерики 22 апреля, Герман Геринг предположил, что теперь в силу вступил декрет от 1941 г., согласно которому в случае недееспособности фюрера главой государства назначался он. Рейхсмаршал отправил в бункер телеграмму, заявив, что если до 10 часов вечера 24 апреля не получит ответ, власть переходит к нему. Главный противник Геринга Мартин Борман убедил Гитлера в том, что это измена, и фюрер в ответ отменил декрет 1941 г. и потребовал, чтобы рейхсмаршал покинул свой пост по состоянию здоровья. Геринг повиновался. Через несколько часов его взяли под домашний арест в Бергхофе. Вторым дезертировал Гиммлер. Глава СС уже несколько недель вел секретные переговоры со шведским Красным Крестом об освобождении из оставшихся концлагерей скандинавских военнопленных. Узнав 23 апреля о намерении Гитлера покончить с собой, Гиммлер встретился со своим посредником графом Бернадоттом, торжественно объявил себя главой Германии и рассказал о подготовленном акте капитуляции, который следует передать западным союзникам. Узнав обо всем, Гитлер вновь рассвирепел и назвал его поступок «позорнейшим предательством в истории человечества». Фюрер выместил свой гнев на одном из подчиненных Гиммлера, который, к своему несчастью, в тот момент находился в бункере: это был Герман Фе-гелейн, отъявленный карьерист, отхвативший генеральский чин в СС, который угодил в приближенные Гитлера, женившись на родной сестре Евы Браун. Несколькими днями ранее Фегелейн без предупреждения покинул бункер и исчез. Затем его обнаружили в собственной квартире в обществе некой молодой особы. Одетый в гражданское Фегелейн был беспробудно пьян, вокруг валялись набитые деньгами сумки, видимо, приготовленные для бегства. Его арестовали и доставили к Гитлеру, который разразился яростными филиппиками: он-де работал на Гиммлера, он-де исчез из бункера, чтобы спланировать арест или покушение на фюрера, он — предатель. Созванный Гитлером военно-полевой суд приговорил Фегелейна к смертной казни. Осужденного вывели на поверхность и расстреляли[1636].

В то же время Гитлер все еще проводил военные совещания и руководил обороной Берлина. Но армии, которым он приказывал прорвать позиции советских войск и деблокировать город извне, в большинстве своем уже не представляли собой сплоченные боевые подразделения. Всего немецкие войска насчитывали не более нескольких десятков тысяч человек и едва ли могли отразить удар двухмиллионной Красной Армии, которая готовилась нанести последний сокрушительный удар. 25 апреля 1945 г. советские маршалы Жуков и Конев замкнули кольцо окружения вокруг Берлина и с окраин начали продвигаться к центру города. Как и под Сталинградом, сражение вылилось в беспорядочные ожесточенные уличные бои. Группу армий, удерживавших Берлин, благодаря своей репутации признанного гения оборонительных операций возглавил генерал Готгард Хейнрици, сумевший сохранить некое подобие дисциплины, лишь проигнорировав приказ Гитлера стоять до последнего. Однако 29 апреля 1945 г. и он покинул свой пост, отказавшись исполнять дальнейшие приказы фюрера, которые становились все более абсурдными[1637]. Патриотические убеждения Хейнрици, а также верность военной дисциплине и страх перед тем, что ожидает всякого в русском плену, разделяли и немецкие солдаты, продолжавшие сражаться даже тогда, когда все уже было кончено.

Тысячи ополченцев фольксштурма, организованного для обороны столицы, были настроены не столь решительно. Многие из них покинули поле боя и вернулись к своим семьям при первой же возможности[1638].

26 апреля 1945 г. советские войска уже входили в правительственный квартал, огибая Потсдамскую площадь, расположенную в самом сердце Берлина. До финала оставались считаные часы. Гитлер закончил последние приготовления и вызвал в бункер муниципального нотариуса Вальтера Вагнера. Теперь уже нет нужды скрывать, заявил фюрер, он женится на Еве Браун. Под разрывы снарядов и бомб, доносившиеся снаружи, Вагнер провел церемонию бракосочетания с Борманом и Геббельсом в роли свидетелей. Затем гости отметили событие шампанским. В 3 часа утра Гитлер узнал от Кейтеля, что последняя попытка прорвать окружение извне провалилась. На заре советская артиллерия уже прямой наводкой била по Имперской канцелярии. Военачальники заверили фюрера, что к концу дня все будет кончено. После обеда Гитлер попрощался с адъютантами. Всем оставшимся в бункере раздали капсулы с синильной кислотой. Но Гитлер не доверял этому средству, хотя накануне с помощью одной из капсул умертвил свою овчарку Блонди. В 15.30 он вместе с Евой Браун удалился в свой кабинет. Открыв дверь примерно десять минул' спустя слуга Гитлера Гейнц Линге и Мартин Борман обнаружили тело диктатора: он сидел на диване, из отверстия на правом виске сочилась кровь, тут же у ног на ковре валялся его пистолет. Рядом покоилось тело Евы Браун, источавшее сильный запах миндаля: она приняла яд. Следуя заблаговременным инструкциям, личный адъютант фюрера Отто Гюнше с помощью Линге и трех солдат СС завернули трупы в одеяло и вынесли в сад Имперской канцелярии, где в присутствии Бормана, Геббельса и двух оставшихся военачальников — Кребса и Бургдорфа — тела облили бензином и подожгли. Наблюдая за мрачной сценой из-за приоткрытой двери бункера, участники похорон в последний раз вскинули руки в фашистском приветствии и затем скрылись под землей. Вскоре, в 18.00 Гюнше послал двух солдат СС захоронить обгоревшие останки. Спустя несколько дней их обнаружили советские следователи, причем опознать тела им удалось лишь по зубным протезам: техник, работавший на дантиста Гитлера с 1938 г., подтвердил, что они принадлежали бывшему нацистскому диктатору и его пассии[1639].

Гитлер оставил после себя не только краткое завещание, в котором отказался отличного имущества, но и более объемное «Политическое завещание», которое продиктовал секретарю 29 апреля 1945 г. В нем фюрер утверждал, что войну в 1939 г. начал не он. Примечательно, что в этом плохо завуалированном признании — или скорее хвастливом послании — Гитлер заявил, что убивал евреев из мести, потому что именно они, по его мнению, были виновны в развязывании войны. К этой войне, вновь уверял фюрер, «стремились и намеренно организовали политики других стран, которые либо сами были еврейского происхождения, либо работали в интересах евреев». Вновь вспоминая свое пророчество 30 января 1939 г. и размышляя о Первой мировой войне и, вероятно, Великой депрессии, которая так жестоко привела его к власти, Гитлер напомнил своим будущим читателям, что не оставил после себя никаких сомнений.

В конце Гитлер призвал Германию и немцев «к неукоснительному соблюдению расовых законов и к беспощадному сопротивлению мировому отравителю всех народов — международному еврейству»[1640].

Исполнив последнюю волю Гитлера, Геббельс продиктовал секретарю дополнение к собственному завещанию. Безудержно рыдая, он сказал, что впервые нарушит прямой приказ фюрера: Гитлер повелел ему покинуть Берлин — и сообщил о своем «непоколебимом решении не покидать имперскую столицу даже в случае ее паления и лучше кончить подле фюрера жизнь, которая для меня лично не имеет больше никакой ценности, если я не смогу употребить ее, служа фюреру и оставаясь подле него»[1641]. Днем ранее Магда Геббельс написала сыну от первого брака письмо, рассказав о том, что собирается покончить с собой вместе с мужем и детьми:

Вечером 30 апреля 1945 г., в двадцать минут девятого, врач СС Гельмут Кунц усыпил детей Геббельса морфином, а затем последний врач Гитлера Людвиг Штумпфэггер положил в рот каждому ребенку ампулу с синильной кислотой и раздавил. Смерть наступила мгновенно. Геббельс и его жена поднялись по лестнице в сад Имперской канцелярии и там раскусили свои ампулы. Чтобы удостовериться в их гибели, один из солдат СС дважды выстрелил в каждого. Но после кремации Гитлера и Евы Браун бензина осталось мало, поэтому пришедшие на следующий день советские солдаты без труда опознали так и не сгоревшие тела Йозефа и Магды Геббельс[1643]. Двое оставшихся генералов, Вильгельм Бургсдорф и Ганс Кребс (последний начальник Генерального штаба), покончили с собой, а вместе с ними и командир личной охраны фюрера Франц Шедле. Все остальные, кто выжил в бункере, отчаянно пытались спастись. Они пробрались в тоннель метро, а затем вышли на поверхность на станции «Фридрихштрассе», где их взору предстало невероятное зрелище: повсюду рвались снаряды, здания обратились в дымящиеся груды обломков, а советские войска теснили небольшие отряды немецких солдат, завершая финальный штурм. Под грохот выстрелов, в полнейшей неразберихе адъютанты и еще несколько человек все же сумели избежать плена и отбыть на запад. Другие, в т.ч. Гюнше и Линге, были схвачены. Многие погибли от шальных пуль или от рук русских солдат. Борман и Штумпфеггер ухитрились добраться до самой Инвалиденштрассе, но, увидев, что путь им преграждают вражеские солдаты, решили не попадаться и приняли яд[1644].

Самоубийства в бункере и на испепеленных улицах Берлина оказались всего лишь отголоском настоящей лавины самоубийств, беспрецедентной в мировой истории. Повторить поступок Гитлера некоторых нацистских иерархов подвигло извращенное чувство долга, страх перед унизительным судом, бесчестием публичных обвинений и опасение, что над их телами непременно надругаются. Характерным примером был Герман Геринг. 9 мая 1945 г. американские войска вошли в его баварское убежище неподалеку от Берхтесгадена, и он добровольно сдался, очевидно, полагая, что с ним будут обращаться как с высокопоставленной персоной побежденного режима, необходимой для участия в переговорах об условиях капитуляции. Американский командующий пожал Герингу руку и накормил, а затем разрешил репортерам расспросить рейхсмаршала о его роли в Третьем рейхе и узнать его прогнозы («Я предвижу мрачное будущее как для Германии, так и для всего мира»). Разгневанный Эйзенхауэр запретил публиковать эти репортажи и приказал поместить Геринга в тюрьму, посадить на диету, вылечить от наркотической зависимости и мягко, но настойчиво допрашивать. Собравшись с силами, бывший рейхсмаршал очаровал своих дознавателей и удивил охранников, довольно быстро завоевав авторитет среди товарищей по скамье подсудимых. Геринг так и не раскаялся и был преисполнен гордости за содеянное. Его приговорили к смертной казни через повешение, а когда его прошение сменить меру наказания на расстрел и позволить ему с честью умереть солдатской смертью было отвергнуто, он раздобыл капсулу с ядом (вероятно, с помощью одного из охранников) и 15 октября 1946 г. покончил с собой[1645].

Годом ранее, ожидая суда, в камере повесился бывший руководитель Германского трудового фронта Роберт Лей. Его психическое расстройство, вызванное последствиями авиакатастрофы во время Первой мировой войны и пьянством последующих лет, усугубилось в условиях тюремного заключения, и большую часть времени он писал длинные письма своей жене Инге, покончившей с собой еще в 1942 г. Затем Лей писал ответы самому себе от лица воображаемой Инге («Ты мужественно назвал фюрера тем, кто он есть на самом деле: величайшим немцем всех времен») и пытался связаться с американским автомобильным промышленником Генри Фордом, которого (не безосновательно) считал единомышленником-антисемитом. Когда Лею предъявили официальные обвинения, он закричал: «Поставьте нас к стенке и расстреляйте! Вы победили!» Вождь Трудового фронта отверг все обвинения и совершил самоубийство (как он пояснил в предсмертной записке) из чувства невыносимого стыда за то, что с ним, невиновным, обращаются как с преступником[1646]. Покончил с собой и Генрих Гиммлер. Закрыв один глаз повязкой и раздобыв фальшивый паспорт, в сопровождении нескольких помощников, в т.ч. Отто Олендорфа, он покинул Фленсбург. Гиммлер сумел пересечь Эльбу, но затем наткнулся на британский патруль и был задержан вместе с сопровождающими. В лагере для интернированных близ Люнебурга комендант разослал всех по камерам, а самого Гиммлера («низкорослого, жалкого человека в обносках») начал допрашивать. Осознав свой провал, рейхсфюрер снял повязку и надел пенсне. Не успел он прошептать свое имя, как присутствующие поняли, кто перед ними. Его обыскали и забрали ампулу с ядом, но дознаватели остались недовольны и приказали провести медицинский досмотр. Когда врач попросил Гиммлера открыть рот, он заметил маленький черный предмет, зажатый меж зубов руководителя СС. Едва он повернул голову Гиммлера к свету, чтобы рассмотреть получше, как тот стиснул зубы. Послышался хруст, и пациент упал. Бывший рейхсфюрер СС раскусил стеклянную ампулу с цианидом и умер за считание секунды. Ему было 44 года. Его примеру последовали другие старшие офицеры СС: Одило Глобочник отравился, начальник Санитарной службы СС, ученый-фанатик, проводивший опыты на лагерных узниках, Эрнст Гравиц подорвал себя вместе с семьей двумя ручными гранатами. Покончил собой и шеф СС и полиции Вены Фридрих Вильгельм Крюгер, неустанно соперничавший с Гансом Франком за власть в польском генерал — губернаторстве[1647].

Незадолго до конца войны благодарный Гитлер повысил Ганса Каммлера — старшего офицера СС, отвечавшего за отбор и использование заключенных для работы на ракетном заводе концлагеря Дора — и наградил совершенно бессмысленным званием «уполномоченного по разработке реактивных двигателей». Объездив Германию и пытаясь объединить силы СС для последней схватки с врагом, Каммлер прибыл в Прагу, где приказал своему адъютанту его застрелить, чтобы не попасть в руки чешских партизан[1648]. В конце войны блуждающий посланник смерти, виновный в депортации в Освенцим евреев из разных стран, Теодор Даннекер сбежал к родственникам в северогерманский городок Целле, но 9 декабря 1945 г. был арестован в Берлине по доносу соседей во время визита к жене. На следующий день он повесился в тюрьме. Узнав о его гибели, его супруга решила убить себя вместе с двумя сыновьями, но пока она убивала старшего сына, его плач разбудил младшего, и женщина не сумела завершить задуманное. Ее арестовали и судили, но затем оправдали, признав ограниченно вменяемой. Позднее она эмигрировала в Австралию[1649]. 19 мая 1945 г. вместе с женой совершил самоубийство и начальник Личной канцелярии фюрера и организатор эвтаназии психически больных и физически неполноценных людей Филипп Боулер[1650].

8 мая 1945 г., опровергнув закрепившуюся за ним репутацию нерешительного человека, покончил с собой имперский министр образования Бернхард Руст. 2 ноября 1946 г. британские войска арестовали имперского министра юстиции Отто Георга Тирака, который совершил самоубийство в лагере для интернированных. Счеты с жизнью решил свети и президент Имперского верховного суда Эрвин Бумке. 6 октября 1945 г. в камере повесился имперский руководитель здравоохранения Леонардо Конти, который был арестован и заключен под стражу еще до Нюрнбергского суда за участие в умерщвлении пациентов психиатрических клиник. В американском плену покончил с собой и предводитель нацистов Судетской области Конрад Генлейн. Всего счеты с жизнью свели 8 гаулейтеров из 41, 7 высших чинов СС и полиции из 47, 53 армейских генерала из 554, 14 генералов люфтваффе из 98, 11 адмиралов из 53. В конце апреля 1945 г. в соответствии с личным приказом фюрера всем военнослужащим, пытаясь избежать позорной капитуляции, в лесу неподалеку от Дюссельдорфа застрелился и обласканный Гитлером фельдмаршал Вальтер Модель. 5 февраля 1948 г. Нюрнбергский трибунал признал виновным в военных преступлениях генерала Йоханнеса Бласковица — некогда ему отказали в присвоении звания фельдмаршала за то, что он осудил зверства немецких войск в Польше в 1939 г., — после чего он выпрыгнул из окна своей камеры. Едва узнав о смерти Гитлера, вместе с женой покончил с собой и гаулейтер Гессен-Нассау Якоб Шпренгер[1651].

Подумывали о самоубийстве и многие другие. Рассматривал этот вариант в 1945 г. и бывший комендант Освенциме Рудольф Хёсс. «С гибелью фюрера погиб и наш мир. Зачем было жить дальше?» Позднее, после длительных споров Хёсс и его супруга все же решили не прерывать жизнь «ради детей». Впоследствии Хёсс пожалел о своем решении. «Мы были неразрывно связаны с тем миром и должны были сгинуть вместе с ним»[1652].

Его отношение разделяли многие другие нацисты, особенно молодые, вся сознательная жизнь которых прошла под властью режима. Как писала Мелита Машман:

По ее признанию, и Мелита, и ее друзья «хотели, чтобы ничто не смогло пережить Третий рейх»[1654]. Как выяснилось позднее, она тоже решила жить дальше и лицом к лицу встретиться с пугающей неизвестностью будущего, где уже не будет нацизма. Другие фашисты были настроены гораздо решительнее. В 1991 г. сын Мартина Бормана в интервью Гитте Серени рассказал, как после закрытия 23 апреля 1945 г. имперской школы НСДАП в Фельдафинге, где он учился, его отвезли в Оберзальцберг, а 1 мая он сидел вместе с сослуживцами отца и работниками Бергхофа в местной гостинице, когда по радио объявили о смерти Гитлера. Некоторое время все молча сидели на своих местах, вспоминал он, «но вскоре люди начали выбегать на улицу. Выбежал первый — раздался выстрел. Затем выбежал второй, за ним — еще один. Внутри никто не произнес ни слова, не раздалось ни единого звука, кроме доносившихся снаружи выстрелов. Но было такое ощущение, что на этом все закончится и нам всем придется умереть». И 15-летний Борман-младший тоже вышел, взяв с собой пистолет. «Мой мир рухнул. У меня больше не было будущего». Но на заднем дворе гостиницы, «где по всему садику валялись трупы», он увидел сидящего на бревне мальчика лет восьми, и тот «позвал меня и предложил сесть рядом. На улице так хорошо пахло, пели птицы, мы разговорились, и все прошло»[1655].

Тем не менее из тех, кто раздумывал о самоубийстве, очень многие все же решились на этот фатальный шаг. Волна самоубийств затронула не только ряды убежденных нацистов. В докладе о поведении и моральном состоянии населения, составленном в конце марта 1945 г., СД отмечало, что царившая вокруг атмосфера скорее свидетельствовала о грядущем конце света:

Ранее в том же месяце пастор берлинской церкви Памяти кайзера Вильгельма решил прочесть проповедь о греховности суицида. Но его словам не вняли. В столице официальная статистика отметила в марте 1945 г. 238 самоубийств, затем резкий скачок до 3881 случая в следующем месяце и в мае спад до 977 случаев. Обычные горожане были растеряны, впадали в отчаяние, не видели никаких перспектив после падения Третьего рейха. В обнаруженных полицией предсмертных записках причинами самоубийств люди называли «текущую ситуацию» и «страх перед нашествием русских» без дальнейших разъяснений. Как обмолвился один из них, после краха империи «жизнь утратила смысл». Кроме того, отсутствие перспектив заставляло многих сначала убивать своих детей, а затем кончать с собой[1657].

Смертность от суицида возросла почти повсеместно, в т.ч. в областях, где исконно большим влиянием пользовалось католичество, однако там, вероятно, подобное явление объяснялось наплывом беженцев из протестантских районов, где табу на самоубийство не было столь строгим. В частности, в Верхней Баварии в апреле и мае 1945 г. было совершено 421 самоубийство, тогда как в предыдущие годы в том же месяце их насчитывалось не более 3-5. Но подобные всплески не шли ни в какое сравнение со статистикой регионов, оккупированных советскими войсками, в т.ч. Берлина. В районе Фридрихсхайн учащиеся средней школы рассказывали, что в тот день, когда пришли русские, с собой покончили более сотни человек. «Благо, нету газа, — добавила одна школьница, — иначе перетравилось бы еще больше народу. Возможно, и мы тоже»[1658]. В Померании, в деревне Шифельбейн, один пастор рассказывал, что после прибытия Красной Армии «целые семьи верующих сводили счеты с жизнью: топились, вешались, резали вены, сжигали себя в домах». По сообщениям, появление советских войск вызвало массовые самоубийства в городах Померании: 500 человек покончили с собой в Тшчанке, 700 — в Деммине. В похоронной книге городка Тетеров, где до 1946 г. проживало около 10 000 человек, в начале мая 1945 г. отмечено 120 самоубийств. Несомненно, главной причиной суицида все же стали массовые изнасилования, которые устраивали советские солдаты. В Тетерове после подобных инцидентов из чувства стыда и поруганной чести отцы семейств убивали жен и детей, зачастую с согласия самих женщин, а затем кончали с собой. По сообщениям, в Судетской области «целые семьи надевали лучшие воскресные наряды, а потом вешались и травились»[1659].

И все же самоубийства оставались выбором меньшинства. Многие убежденные нацисты растерялись, но не отчаивались. Шарлота Л., 1921 г. рождения, социальный работник в Имперской службе труда была убежденной нацисткой и совершать самоубийство не собиралась. Политическое образование внушило ей непоколебимую веру в идеи национал-социализма. 5 февраля 1940 г. она описала в своем дневнике то «удовольствие», с которым выслушала урок о «последствиях еврейского влияния»[1660]. К 22 апреля 1945 г. американцы оккупировали ее родной город Хельмштедт, но Шарлота все равно отказывалась признавать поражение Германии. «Я твердо верю в нашего фюрера, — писала она, — и в то, что у Германии есть будущее, которого мы, немцы, заслуживаем». Мир Шарлоты рухнул, когда она узнала о смерти Гитлера. «Наш возлюбленный фюрер, который жертвовал всем ради нас, ради Германии». Она с отвращением наблюдала за тем, как многие меняли свои взгляды. «Прекрасные времена, которые наступили под руководством Адольфа Гитлера, — писала она 3 июня 1945 г., — закончились. Газеты без меры лгут и сыплют пропагандой. За всем этим стоят евреи. Убедится когда-нибудь этот мир в том, что евреи — наш общий враг?» Дочь нацистского активиста Инге Мольтке тоже надеялась на победу до самого конца. Но постепенно даже такие люди, как она, перестали доверять нацистскому руководству. После того как ее муж Альфред, бывший член СА, пропал без вести во время осады Бер-л и на, Инге устроилась медсестрой в госпиталь, где один из врачей подробно рассказал ей о зверствах, которые совершали нацисты. «Часто я просто не знаю, как ко всему этому относиться, — писала она мужу, все еще отказываясь верить в его гибель, — иногда я действительно думаю, что ничего хорошего из нашей победы не вышло бы»[1661].

5 мая 1945 г. бывший член СА, а ныне солдат Герхард М. вновь написал в своем дневнике: «Нашего фюрера Адольфа Гитлера больше нет». И, явно смешавшись, добавил: «Это ничуть не поколебало нас, как можно было бы предположить». Вместе с однополчанами Герхард некоторое время вспоминал о событиях последних двадцати лет. «Но жизнь тем не менее шла своим чередом, и мы с ней смирились. Жизнь продолжается, даже если последнего фюрера Великогерманского рейха не стало»[1662]. Примерно так же реагировали многие другие. В 22.30 1 мая 1945 г. немецкий народ услышал по радио официальное объявление о героической кончине Гитлера, вставшего на защиту столицы рейха от большевистской орды. Конечно, правда о случившемся подорвала бы всякую волю к дальнейшему сопротивлению, тем самым лишив нацистских лидеров последнего шанса на мирные переговоры, которые и без того существовали лишь в их воображении. Более того, 2 мая 1945 г. командующий немецкими силами в Берлине приказал своим солдатам сложить оружие, мотивировав это тем, что фюрер якобы бросил их, покончив с собой[1663]. Многие отказывались верить в историю, которая казалась неправдоподобной, рассуждая о том, что Гитлер отравился. В любом случае после его смерти поддерживать нацизм стало совершенно незачем. Никто о нем не скорбел, не рыдал, обезумев от горя, как это имело место 8 лет спустя после смерти Сталина в СССР. После объявления о кончине Гитлера 18-летняя Эрика С. вышла на улицу Гамбурга, чтобы посмотреть на реакцию людей. «Странно, — писала она, — никто не плакал и даже не печалился, хотя уважаемый и всеми любимый фюрер, которого полные идиоты почитали за Бога, был мертв... Странно...» И только в школе на утреннем собрании, когда объявили о смерти Гитлера, Эрика заметила, как несколько девочек заплакали[1664].

Лора Вальб, 5 лет безмерно восхищавшаяся фюрером, 2 мая 1945 г. записала:

«Это конец, — писал 2 мая 1945 г. 23-летний служащий из Гамбурга. — Наш фюрер, никогда не скупившийся на обещания, добился того, что еще не удавалось ни одному германскому правителю: разрушил все до основания, лишил людей крова, изгнал с собственной земли и сгубил миллионы жизней. Словом, вверг страну в полнейший хаос»[1666].

Переждав в подвале бомбардировку родного города Зигена, а затем рукопашные бои с американскими солдатами, одна 15-летняя девушка, прежде верившая в обещанную внезапную победу Германии с помощью нового секретного оружия, увидела, что все кончено. «Я ушла в комнату, бросилась на кровать и разрыдалась». Все рухнуло. «Поначалу я не обижалась на фюрера... Но теперь, преодолев множество трудностей, я поняла, что фюрер не достоин жалости». Девушка чувствовала, что Гитлер ее обманул, и не только он, но и другие нацистские лидеры, которые ныне кончали с собой один за другим. Наконец, она осознала смысл покушения 20 июля 1944 г., которое в свое время так яростно осуждала. «Заговорщики поняли, что единственный шанс спасти Германию — убить фюрера»[1667]. 30 апреля 1945 г., узнав в Гамбурге о смерти Гитлера и решив, что он отравился, Луиза Зольмиц решила наконец выплеснуть всю свою ненависть к фюреру, что скопилась в ней за последние месяцы. В своем дневнике она назвала его «самым ничтожным неудачником в мировой истории», который был «упрямым, необузданным и безответственным», благодаря чему сначала добился успеха, но пришел к краху. «Национал-социализм — писала Луиза, — объединил в себе все извечные преступления и пороки». Двенадцать лет назад она думала иначе, но «из кроткого и мирного существа Гитлер превратил меня в ярого противника войны». Геббельс тоже был мертв, но «никакая смерть не способна списать подобные преступления». О гибели фюрера Луиза заметила: «Теперь, когда мы, будем надеяться, пережили его невообразимые преступления, его ложь, его подлость, его халатность и некомпетентность, 5 лет и 8 месяцев войны, большинство немцев говорит: это лучший день в нашей жизни!» «Долгие месяцы люди с горькой иронией повторяли обещание Гитлера: “Дайте мне 10 лет — и вы увидите, что я сделаю с Германией”». 5 мая 1945 г. семья Зольмиц сожгла нацистский флаг. Но побежден был не только нацизм. «Никогда еще люди так горячо не поддерживали столь низменную идею, — написала Луиза 8 мая 1945 г., вероятно, размышляя о своем прежнем отношении, — и никогда еще не предавались такому самоуничтожению». Немцы напоминали леммингов, бегущих навстречу смерти. Вместе с нацистами была повержена вся Германия, заключила Луиза[1668].

Однако жизнь продолжалась, в т.ч. и потому, что большинство людей были слишком заняты борьбой за выживание среди руин рейха, чтобы предаваться переживаниям о смерти фюрера, ее значимости или возможных последствиях. Распоряжения, оставленные Гитлером в «Политическом завещании» и касавшиеся дальнейших действий правительства, утратили всякий смысл, поскольку большая часть страны находилась в руках союзников. Фюрер вознаградил за верность гроссадмирала Карла Дёница, назначив его на пост рейхспрезидента, хотя однажды обмолвился, что данная должность настолько связана с памятью о его предшественнике — Пауле фон Гинденбурге, — что учреждать ее вновь нельзя ни в коем случае. Очевидно, непостоянство не помешало самому Гитлеру претендовать на титул «фюрера». Кроме того, Дё-ниц стал главнокомандующим вооруженными силами. Геббельс получил пост рейхсканцлера, а Борман — имперского министра по делам партии. В конце концов, Геббельс добился того, чтобы ненавидимого и презираемого им соперника Иоахима фон Риббентропа лишили должности министра иностранных дел и заменили Артуром Зейсс-Инквартом. Также преемником Гиммлера на посту рейхсфюрера СС был назван гаулейтер Карл Ханке, все еще сопротивлявшийся советским войскам в осажденном Бреслау (Впроцлаве). Неверного Шпеера на посту министра военной промышленности сменил Карл Отто Зауэр, кресло министра пропаганды занял статс-секретарь Геббельса Вернер Науман. Остались в правительстве и некоторые министры, такие как Бакке, Функ, Шверин фон Крозиг и Тирак. Однако к этому моменту руководить им было практически нечем. Находясь штабе во Фленсбурге, что неподалеку от датской границы в Шлезвиг-Гольштейне, Дё-ниц попытался выиграть время: чтобы позволить немецким войскам, еще воюющим с Красной Армией, отступить на запад, он согласился на капитуляцию германских частей в Северной Италии, на северо-западе Германии, в Дании и Нидерландах. Также, по приказу командующего Альберта Кессельринга, сдались немецкие армии в Австрии и Баварии. Тактика Дёница оказалась отчасти успешной, позволив более чем 1,75 млн солдат сдаться американским и британским войскам, а не угодить к русским, чья доля от общего числа захваченных в плен не превышала одной трети. Однако попытки гроссадмирала провести сепаратные переговоры об общей капитуляции с западными союзниками были встречены категорическим отказом. Под угрозой дальнейших бомбежек генерал Йодль согласился на полную и безоговорочную капитуляцию, которая вступала в силу с 8 мая 1945 г. Дёниц неохотно одобрил это решение, и утром 7 мая соответствующий акт был подписан. Но спустя два дня в штабе маршала Жукова под Берлином стороны задним числом подписали другой акт, текст которого ранее составили представители союзников. Дата подписания на документе стояла задним числом. Война была окончена[1669].

Наследие

Какое впечатление о произошедшем ни возникало бы спустя столько лет, для подавляющего большинства немцев 8 мая 1945 г. так и не стало днем освобождения. Поражение Германии не вызывало ни малейших сомнений. Люди с трудом пытались сориентироваться в новых условиях и сбросить с себя моральное и интеллектуальное бремя нацизма. Многие уже ступили на этот путь ранее. Окончание войны оказалось для большинства не столько результатом, сколько процессом, затронувшим разных людей в разное время на протяжении долгих месяцев, пока войска союзников медленно продвигались по владениям рейха. Всюду, где немецкий народ оказывался во власти союзников, население смиренно принимало сторону победителя. Чтобы противостоять вражеской оккупации, Гиммлер и Борман надеялись создать партизанскую организацию, подобную советским партизанским отрядам, совершившим немало диверсий в немецком тылу в первые годы войны. Однако возникнув слишком поздно, дело так и не получило достаточного импульса к развитию. В ополчение под названием «Вервольф» старались вербовать молодых фанатиков из Гитлерюгенда, которые по замыслу должны были оказывать длительное сопротивление за линией фронта. Всего было сформировано несколько отрядов, и 25 марта 1945 г. одному из них удалось убить Франца Оппенхофа, назначенного союзниками бургомистром Ахена[1670]. В Баварии, в шахтерском городке Пенцберге, рабочие свергли местного бургомистра-нациста, чтобы американские войска могли мирно войти в город. Но местный военный отряд арестовал рабочих и по приказу мюнхенского гаулейтера казнил. Когда же в город прибыл отряд «Вервольфа», начались новые расстрелы[1671]. Тем не менее в силу многих причин подобные случаи были единичными и не повлекли за собой никаких далеко идущих последствий.

Прежде всего НСДАП, подобно СС, вермахту и в сущности любой другой организации Третьего рейха, пребывала в состоянии упадка и разложения. Многие, кто в иных обстоятельствах мог бы возглавить Сопротивление, были в плену или погибли. Установить связь с кем бы то ни было крайне затруднительно, если вообще возможно. В любом случае со смертью Гитлера исчез и ключевой фактор, питавший верность многих идеям нацизма. Немало людей полагало, что сражаются как за фюрера, так и за Германию, но теперь, когда его не стало, почти все причины продолжать борьбу исчерпались. В целом догмы нацизма, которые проговаривались бесчисленное количество раз на протяжении всей истории Третьего рейха, провозглашали «право сильного» и превосходство цели над средствами. Таким образом, полное поражение Германии в итоге подтверждало правоту союзников. Причем это мнение подкреплялось огромным чувством вины за уничтожение евреев, которое терзало совесть многих немцев задолго до конца войны. Поражение оказалось столь сокрушительным, а разрушение Германии — столь опустошительным, что немало патриотов винили в этом Гитлера и нацистов. И никто не мог этого оспорить. Более того, союзники заняли значительную часть страны, и благодаря раздутой пропаганде Геббельса, убеждавшей молодых немцев бороться с захватчиками, оккупационные войска были настороже, ожидая нападения отрядов «Вервольфа». С другой стороны, союзники, в т.ч. (спустя несколько недель) русские и французы, оказались не такими мстительными и более дружелюбными, чем предполагали немцы. Пророчество Геббельса о ссылке миллионов в Сибирь не подтвердилось даже на востоке страны. Группы Сопротивления, возникшие в ответ на немецкую оккупацию других европейских стран (за исключением Югославии), спустя два-три года ослабевали, а подавляющее большинство жителей решало выждать и проследить за ходом войны, смирившись с оккупацией, по крайней мере, на некоторое время. То же происходило и в самой Германии. К тому же на общенациональных выборах нацисты ни разу не набирали больше 37,4% голосов. Их популярность резко возрастала лишь время от времени, в частности после побед 1940 г. Однако позиции нацистов на родине, равно как и в других странах, были довольно непрочными и стабильностью не отличались. К началу 1945 г., как мы уже знаем, рейтинг нацистов упал до отметки середины 1920-х гг.

Однако, несмотря на многочисленные самоубийства и высокую смертность населения, в конце войны в Германии имелось еще немало убежденных нацистов. Чтобы расквитаться с ними и в особенности свести счеты с оставшимися членами фашистского руководства, союзники организовали в Нюрнберге Международный военный трибунал. После серии судебных разбирательств, начиная с суда над главными военными преступниками (с ноября 1945 г. по октябрь 1946 г.), прокуроры представили огромную доказательную базу о преступлениях нацизма. Они обвинили Геринга, Риббентропа и других в развязывании агрессивной захватнической войны, массовом истреблении мирного населения, многочисленных зверствах, преступлениях против человечности и нарушении международных законов ведения войны. В какой-то степени легитимность трибунала была скомпрометирована участием советских судей и массированными бомбардировками немецких городов самолетами союзников. Предъявить некоторые обвинения, особенно в заговоре, оказалось делом крайне затруднительным. Тем не менее трибунал создал важный прецедент, а его работа широко освещалась в прессе. В зале присутствовали репортеры, в т.ч. Уильям Ширер, покинувший Германию в декабре 1940 г., вероятно, узнав о том, что гестапо собирает на него досье. Впоследствии собранные им документы Ширер использовал как главный источник для своего великолепного исследования по истории нацистской Германии «Взлет и падение Третьего рейха», изданного в 1960-е гг. — и даже 33 года спустя после смерти автора эта книга все еще неплохо расходилась. Однако для большинства простых немцев — после войны некоторых из них союзники заставляли хоронить трупы узников концлагерей — этот суд наряду с бомбардировками и депортациями этнических немцев из Восточной Европы стал еще одним доказательством того, что их назначили жертвами в войне, где правосудие неизменно вершат победители[1672].

По итогам суда над главными военными преступниками был вынесен ряд смертных приговоров, причем один из них (Борману) in abscentia (заочно). К повешению были приговорены: Ганс Франк (генерал-губернатор Польши), Вильгельм Фрик (имперский министр внутренних дел и с 1943 г. имперский протектор Богемии и Моравии), Герман Геринг, генерал Альфред Йодль (начальник Штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта), Эрнст Кальтенбруннер (начальник РСХА с 1943 г.), Вильгельм Кейтель (начальник Верховного командования вермахта), Иоахим фон Риббентроп, Альфред Розенберг, Фриц Заукель, Артур Зейсс-Инкварт и Юлиус Штрейхер. Никто, кроме Геринга, который, как мы уже знаем, покончил с собой в ночь перед казнью, казни не избежал. К пожизненному заключению был приговорен Рудольф Гесс. Последние годы жизни он провел в одиночной камере в Шпандау и в 1987 г. в возрасте 93 лет повесился, став последним из нацистских бонз, совершивших самоубийство. Известного радиоведущего и начальника соответствующего отдела в Министерстве пропаганды, Ганса Фриче, судили вместо Геббельса, но было очевидно, что его преступления не идут ни в какое сравнение с деяниями его начальника. В итоге его оправдали. Глава германской экономики 1930-х гг. Ялмар Шахт, который организовал финансирование подготовки Германии к войне, был также оправдан. Как бы то ни было, он покинул свой пост еще до начала военных действий. Шахт написал книгу мемуаров и умер в 1970-х гг. в возрасте 93 лет. Его преемник Вальтер Функ получил пожизненное заключение, но спустя три года (в 1957 г.) был освобожден по состоянию здоровья. Карл Дёниц был осужден на 10 лет, отбыл срок полностью, был освобожден и умер в 1980 г. Его предшественник на посту главнокомандующего кригсмарине Эрих Рэдер был осужден на пожизненное заключение, но в 1955 г. вышел на свободу по состоянию здоровья и умер в 1960 г. Константин фон Нейрат получил 15 лет, но и его в 1954 г. освободили по состоянию здоровья, и спустя два года он скончался. Другой аристократ, вицеканцлер Гитлера в 1933—1934 гг. и впоследствии посол в Австрии и Турции, Франц фон Папен был оправдан, но в 1947 г. вновь арестован и осужден уже немецким трибуналом на 8 лет за военные преступления. Спустя два года его освободили на основании апелляции, а в 1969 г. его не стало. Глава Гитлерюгенда, а затем гаулейтер Вены Бальдур фон Ширах получил 20 лет и освободился лишь 1 октября 1966 г. Умер он 8 августа 1974 г.[1673]

Альберт Шпеер был также осужден на 20 лет и отбывал наказание в Нюрнберге. Он избежал казни, представив суду изысканное и замысловатое сочетание самооправданий и самообвинений. Шпеер заявил, что не знал о том, что происходило в Освенциме, т.е. заведомо солгал, так как иного ему не оставалось. Некоторые полагали, что его заискивающие манеры выходца из среднего класса склонили судей на его сторону и что он виновен в жестокой эксплуатации заключенных не меньше, чем Фриц Заукель, который благодаря своей грубости оказался на эшафоте. Во время заключения в Шпандау Шпеер боролся со скукой и апатией, вычисляя во время ежедневной прогулки, сколько раз он обошел вокруг земного шара. Кроме того, он тайно вел дневник (на туалетной бумаге) и написал более 25 000 писем, которые выносили наружу благожелательные посетители. Шпеер вышел на свободу в 1966 г. и опубликовал мемуары, завоевавшие широкую популярность. Книга отличалась непредвзятой оценкой его отношений с Гитлером и точными суждениями о нацистской государственной системе. Однако со временем выяснилось, что мемуары Шпеера не совсем правдивы. Автор приукрасил и отретушировал многие эпизоды, зачастую выгораживая самого себя, и скрыл тот факт, что был осведомлен об уничтожении евреев. Незадолго до смерти, отвечая на вопросы журналистки Гит-ты Серени, в примечательной серии интервью Шпееру все же пришлось переменить свое мнение по многим вопросам. Однако, несмотря на все контраргументы собеседницы, он согласился лишь с тем, что признал на суде в Нюрнберге. Шпеер умер от инсульта в августе 1981 г. во время поездки в Лондон[1674].

Кроме Нюрнбергского трибунала, проходили и другие судебные разбирательства. Многие состоялись в Польше и среди них — суд над бывшим комендантом Освенцима Рудольфон Хессом. В конце войны он отправился на остров Зюльт и по поддельным документам поступил в военно-морское разведывательное училище. Под чужим именем Хёсс устроился работать на ферму, но его все же выследили и 11 марта 1946 г. арестовали. Двумя днями ранее он случайно разбил свою ампулу с ядом. С ним жестоко обращались: Хёсс жаловался на побои и в итоге подписал признание, которое не совсем соответствовало истине. По его словам, следователи, которые вели допрос, были евреями. От нацистских убеждений Хёсс так и не отказался. Он полагал, что перед войной концлагеря были необходимы и служили необходимыми центрами перевоспитания. Но истребление евреев, по его словам, было «в корне неверным» шагом, потому что только навлекло на Германию «ненависть всего мира», а также «не соответствовало задачам антисемитизма, и лишь приблизило евреев к их главной цели»[1675]. Хёсс неоднократно выступал на заседаниях Нюрнбергского трибунала в качестве свидетеля, и что примечательно, в защиту Эрнста Кальтенбруннера. Большую часть времени он находился под стражей в Кракове, где писал объемную автобиографию, во многом неточную, невольно раскрывая его взгляды и убеждения, благодаря которым стал комендантом крупнейшей в истории «фабрики смерти». И марта 1947 г. Хёсс сел на скамью подсудимых. На суде присутствовало немало иностранных наблюдателей. Его признали виновным в убийстве и приговорили к смертной казни, и 16 апреля 1947 г. на территории главного лагеря в Освенциме, неподалеку от административного здания СС, он был повешен[1676].

Позднее, в ноябре того же года, Верховный суд в Кракове рассмотрел дела сорока офицеров СС и охранников лагеря. Двадцать три человека, в т.ч. бывшие коменданты Ганс Аумейер и Артур Либехеншель, были приговорены к смерти. Другие обвиняемые отделались различными сроками. И лишь один человек, врач СС Ганс Мюнх, который испытывал на заключенных последствия длительного голодания, был оправдан, потому что многие узники выступили за его освобождение. В 1946 г. в Эрфурте был арестован инженер Курт Прюфер, разработавший газовые камеры. Затем его отправили в советский трудовой лагерь, где он умер в 1952 г. Совладелец фирмы «Топф и сыновья», в которой работал Прюфер, Людвиг Топф покончил с собой, а его брат Эрнст Вольфганг Топф не был судим и в последствии основал в Висбадене фирму по изготовлению печей для крематориев. Что касается создателей ядовитого газа «Циклон Б», то владелец и исполнительный директор гамбургской фирмы «Теш и Штабенов» были казнены по приговору британского военного трибунала, а все остальные, в т.ч. генеральный директор «Гсдеш» Герхард Петерс, были оправданы[1677]. По решению суда за преступления, совершенные в различных странах Европы, были казнены: офицер СС, ответственный за убийства евреев в Риге и других местах, Фридрих Еккельн; руководители эйнзатцгрупп СС на востоке Отто Олендорф и Вернер Науман; начальник полиции Курт Далюге; офицер СС, подавивший восстание в Варшавском гетто, Юрген Штрооп; начальник Главного административно-хозяйственного управления СС, руководившего концлагерями, Освальд Поль; гаулейтеры присоединенных к Германии польских территорий Артур Грейзер и Альберт Форстер. Гаулейтера Восточной Пруссии Эриха Коха польский суд приговорил к смертной казни, но затем на основании слабого здоровья подсудимого казнь заменили пожизненным заключением. Многие другие также были приговорены к длительным срокам тюремного заключения[1678]. В 1941 г. в составе эйнзатцгруппы австрийский офицер СС Феликс Ландау участвовал в массовых расстрелах в оккупированной Восточной Польше, а затем, организуя принудительный труд евреев в районе Лемберга, приказывал убивать мирное население. В 1946 г. в Линце его узнал один из бывших рабочих, и Ландау отправили в американский лагерь, откуда спустя год он бежал. До своего ареста в 1959 г. он жил под чужим именем недалеко от Нёрдлингена и работал дизайнером по интерьерам. Затем его судили и в 1962 г. приговорили к пожизненному заключению. Умер он в 1983 г.[1679].

Кроме суда над главными военными преступниками, американские оккупационные власти провели в Нюрнберге еще двенадцать процессов с участием 184 подсудимых, чтобы воздать по заслугам остальным злоумышленникам. На первом процессе обвинения за проведение жестоких экспериментов над людьми без их согласия, эвтаназию душевнобольных и физически неполноценных и другие преступления были предъявлены нацистским врачам. Виктор Брак и Карл Брандт, убежденные в своей невиновности, удостоились смертного приговора. В ходе других разбирательств за свои преступления были осуждены работники центров эвтаназии. Герман Пфанмюллер был приговорен к 5 годам тюремного заключения в 1951 г., а Фридрих Меннеке, узнав о смертном приговоре, покончил с собой[1680]. После войны по-разному сложилась судьба двух ученых-медиков, которые в 1943 г. умышленно распыляли малярию над Понтийскими болотами, в результате чего заболело около 100 000 итальянцев, а число погибших осталось невыясненным. Эрнст Роденвальд лишился места на кафедре после того, как студенты донесли на него как бывшего члена НСДАП, однако многие коллеги его поддержали, и в итоге союзники поручили ему написать доклад о расовой гигиене в Третьем рейхе (в котором он благоразумно опустил факты о собственной деятельности). Роденвальд также опубликовал эпидемиологический атлас мира, несколько трудов по истории медицины, а также не менее благопристойную книгу мемуаров. В 1967 г. Институту военной медицины и гигиены западногерманской армии в Кобленце было присвоено его имя[1681]. Мартини также продолжал публиковаться, хотя и не мог вновь занять свой пост в Гамбурге. В 1952 г. вышло четвертое издание его учебника по медицинской энтомологии. Умер ученый в 1960 г.[1682].

Доктор Йозеф Менгеле, который с плаца Освенцима отправил на смерть множество людей, покинул лагерь незадолго до его ликвидации и некоторое время проработал в Гросс-Розене, а затем присоединился к армейскому подразделению, которое возглавлял его бывший коллега. Когда американцы его арестовали, он назвался чужим именем, и в июле 1945 г. его отпустили. Тогда Менгеле устроился на ферму неподалеку от Розенхейма в Баварии. Опасаясь разоблачения, с помощью еще одного коллеги он через Швейцарию и Северную Италию бежал в Аргентину, где в 1955 г. выкупил половинную долю одной фармацевтической компании. В 1959 г. Менгеле переехал в немецкую колонию в Парагвае, но через год отправился в Бразилию. В это же время он развелся с супругой и женился вновь. Судебные тяжбы привлекли к нему внимание, и многие с удивлением узнали, что он все еще жив. Его удачное бегство и подпольная жизнь состоялись во многом благодаря подпольной сети бывших нацистов. Менгеле успешно избегал арестов и умер в 1979 г. после сердечного приступа во время купания. Лишь в 1985 г. была найдена его могила, тело эксгумировали и идентифицировали по зубам[1683]. В отличие от Менге-ле, его наставник Отмар фон Фершуер продолжил работу и после войны. В 1952 г. его избрали президентом Немецкого антропологического общества, а спустя два года он стал деканом медицинского факультета Мюнстерского университета, где с 1951 г. работал профессором генетики. В 1954 г. Фершуер опубликовал свой труд «Генетика человека», основанный на его предыдущей работе «Наследственная патология», изданной 20 годами ранее. Ученый погиб в автокатастрофе в 1969 г.[1684].

В Латинскую Америку бежал не только Йозеф Менгеле, но и Франц Штангль и Адольф Эйхман. После закрытия лагеря смерти Треблинка, которым руководил Штангль, его перевели на север Италии. Он получил приказ следить за строительством оборонительных сооружений и подавлять партизанское сопротивление. В конце войны Штангль бежал в Австрию, но был арестован американцами и интернирован. Расследование военных преступлений установило его причастность к акциям эвтаназии и в какой-то момент американцы выяснили, что Штангль являлся комендантом концлагеря. Однако к тому времени большая часть военных судов завершила работу, и бывшего офицера СС передали австрийским властям, которые поместили его в тюрьму открытого типа в Линце. 30 мая 1948 г. Штангль сбежал и по поддельным документам, раздобытым в тюрьме, сумел пересечь Альпы и добраться до Италии, где обзавелся множеством полезных связей. В Риме он познакомился с епископом курии Алоизом Ху-далем, священником, который в числе немецких и австрийских клириков входил в круг приближенных Папы Пия XII. Худаль возглавлял Немецкое католическое сообщество в Риме и в силу своего австрийского происхождения во многом покровительствовал землякам, помогая им избежать правосудия. Епископ временно приютил Штангля, снабдил деньгами и паспортом Красного Креста, а затем купил ему билет на пароход до Сирии, где к военному преступнику присоединилась его семья. В 1951 г. они эмигрировали в Бразилию. Многие другие бывшие нацисты и офицеры СС избежали кары, воспользовавшись тем же путем. В Бразилии семья скрывала прошлое Франца. Штангль устроился на работу и участвовал в светских мероприятиях общины немецких эмигрантов. Семья сохранила свою фамилию и даже не пыталась ее сменить. Штангль входил в список преступников, разыскиваемых немецким и австрийским правительством, однако его отыскали лишь благодаря усилиям Симона Визенталя, который основал информационный центр, занимавшийся розыском и поимкой бывших нацистов, избежавших возмездия. 28 февраля 1967 г. Штангль был арестован бразильской полицией и депортирован в Германию, где его судили за 90 000 убийств, совершенных по его приказу в лагере Треблинка. Судя по всему, только тогда его жена, приехавшая из Бразилии, чтобы побывать на суде, узнала о том, чем на самом деле ее муж занимался в лагере. 22 декабря 1970 г. Штангль был приговорен к пожизненному заключению. 28 июня 1971 г. он умер в тюрьме[1685].

В конце войны по приказу Эрнста Кальтенбруннера, с помощью Отто Скорцени и бывшего предводителя «Железной гвардии» Хории Симы Адольф Эйхман организовал в австрийских Альпах небольшой партизанский отряд. Но вскоре Гиммлер его ликвидировал, и Эйхман начал скрываться, используя поддельные документы. Опасаясь разоблачения, он воспользовался политикой Ватикана, которая предусматривала помощь «борцам с коммунизмом», и бежал в Латинскую Америку. Эйхман прибыл в Аргентину, где профашистский режим диктатора Хуана Перона предоставлял убежище многим бывшим нацистам и офицерам СС. Среди них оказался и Отго Скорцени, который в 1948 г. бежал из лагеря для военнопленных и с тех пор успел пожить во многих местах, в т.ч. в Испании и Ирландии (он умер в Германии в 1975 г. ). Личность и местонахождение Эйхмана установил генеральный прокурор земли Гессен Фриц Бауэр, антифашист еврейского происхождения, перед войной эмигрировавший в Швецию. При его содействии в мае 1960 г. в Буэнос-Айресе израильская спецслужба похитила Эйхмана и переправила в Иерусалим, где год спустя его судили открытым судом за массовые убийства и приговорили к смертной казни. В полночь 31 мая 1962 г. он был повешен[1686].

С конца 1940-х и до конца 1950-х гг. в связи с политическим климатом «холодной войны» любые судебные процессы по делам военных преступников в Западной Германии были невозможны. Многие, в т.ч. союзники НАТО и правительство ФРГ, понимали: подобные суды позволят ГДР обвинить западных соседей в укрывательстве бывших преступников и, возможно, дестабилизирует новоиспеченную демократию, лишив ее поддержки многих бывших нацистов, которые боялись оказаться на скамье подсудимых. И все же к 1958 г. появились признаки того, что ситуация меняется. Учрежденный в Людвигсбурге Федеральный центр расследования преступлений нацистов начал координировать судебное преследование преступников по всему миру. Но лишь процесс по делу Эйхмана вынудил власти ФРГ принять какие-то меры. Вновь движущей силой расследования стал Фриц Бауэр, а завершилось расследование судебным процессом над несколькими офицерами СС и охранниками концлагеря Освенцим во Франкфурте-на-Майне в 1964 г. Среди обвиняемых должен был оказаться и последний комендант Освенцима Рихард Бер, много лет работавший под чужим именем в лесном хозяйстве и арестованный в 1960 г., но он умер до начала суда. В насилии над заключенными обвинялись 22 человека, в т.ч. местные активисты НСДАП, охранники лагеря из СС и некоторые другие. В процессе заслушивались показания более 350 специально приглашенных бывших узников. В августе 1965 г. 17 подсудимых были приговорены к наиболее длительным срокам тюремного заключения. Это расследование обозначило поворотный момент, когда на преступления Третьего рейха обратила внимание молодежь ФРГ. Затем в Западной Германии состоялось четыре разбирательства, в ходе которых было осуждено несколько бывших охранников Освенцима и блоклейтеров. А в ГДР в 1966 г. был арестован и по решению суда казнен врач лагеря Хорст Фишер. Более 20 лет (до ареста) он открыто и беспрепятственно вел медицинскую практику в коммунистическом государстве[1687].

По мнению большинства экспертов, тот факт, что в послевоенной Германии все еще находились люди вроде Фишера, во многом свидетельствовал о том, что проведенная союзниками «денацификация» еще далека от завершения. После войны миллионам немцев пришлось заполнять длиннющие анкеты о своей деятельности и политических взглядах во время Третьего рейха. Затем их дела рассматривал трибунал, который заслушивал свидетельские показания заинтересованных сторон, и по его итогам всех граждан классифицировали по категориям: виновный, второстепенный виновный, соучастник и невиновный. Процесс был широкомасштабный и коснулся свыше 3,6 млн человек в западных оккупационных зонах. Из них 1667 человек были признаны «главными виновными», более 23 000 — «виновными» и немногим более 150 000 — «второстепенными виновными». Таким образом, менее 5% были судимы как убежденные нацисты, 996 000 человек получили характеристику рядовых членов НСДАП (27%) и 1 214 000 были реабилитированы (33%). В 1948 г., в самый разгар денацификации, 783 000 граждан еще не предъявили официального обвинения, 358 000 были амнистированы и 125 000 не вошли ни в одну из групп. В ходе аналогичного процесса в советской зоне оккупации более 300 000 человек лишились должности и 83 000 — права трудоустройства. Безусловно, денацификация не могла запретить всем 6,5 млн бывших членов НСДАП занимать высокие посты. В стране наблюдалась крайняя нехватка судей, врачей, адвокатов, ученых, инженеров, банкиров и многих других специалистов. Немало тех, кто приговаривал политических оппонентов к смертной казни, участвовал в акциях эвтаназии, агитировал за НСДАП в школах и университетах и, находясь на гражданской службе, писал доносы, вернулись на прежние места. Сплоченность этих людей, умение отражать всякую критику их деятельности во времена Третьего рейха, а также замалчивание их соучастия в преступлениях продолжалось до конца XX в., когда ключевые участники событий вышли на пенсию[1688].

Принудительное участие в этом процессе настораживало немцев, которые больше всего хотели забыть о прошлом, поэтому, согласно опросам, общественная поддержка денацификации упала с 57% в марте 1946 г. до 17% в мае 1949 г. Кроме того, поверхностный характер самой денацификации не сумел поколебать убеждения тех, кто все еще фанатично верил в идеи нацизма. Однако в итоге, несмотря ни на что, успех был достигнут. Общество наложило запрет на открытое выражение нацистских взглядов, а те, кто им пренебрегал, как правило, лишались работы. Интернирование, отсев и денацификационные суды над десятками тысяч рьяных фашистов позволили возникшим антифашистам — социал-демократам, католикам, либералам и прочим, кто не участвовал в деятельности режима, — занять влиятельные позиции в политике, во власти, культуре и СМИ. Попытки возродить нацизм в форме неонацистских политических движений, таких как Социалистическая имперская партия, а позднее Национал-демократическая партия Германии, получали поддержку лишь со стороны малочисленных маргинальных групп населения. Если же они многое себе позволяли, то подвергались судебному преследованию. В частности, необычно сложилась послевоенная карьера Вернера Беста, который, пережив несколько трибуналов и приговоров, остаток жизни (он умер в 1989 г. ) посвятил тому, что помогал бывшим нацистам и организовывал кампании в поддержку всеобщей амнистии. Тем не менее опросы общественного мнения показали, что до середины 1950-х гг. значительная часть населения считала нацизм «хорошей идеей, которую плохо воплотили», и значительная доля граждан была уверена в том, что без евреев Германии жилось бы лучше. Так продолжалось до тех пор, пока не подросло новое поколение, чьим символом стал 1968 г. и которое не конфронтировало с прошлым. Однако политическая культура как ФРГ, так и ГДР была еще очень далека от того, чтобы решительно отказаться от нацизма и нацистских ценностей и идеологии, а также от давних традиций германского национализма и милитаризма, за которые исконно выступало много людей. Процветание 1950—1960-х гг. за счет «экономического чуда» в сравнении с послевоенной разрухой вызвало воодушевление подавляющего большинства немцев и убедило принять политическую культуру парламентской демократии, европейской интеграции и поддержания мира[1689].

Немногие немцы смогли быстро приспособиться к новой жизни. До сих пор находятся такие, кто сожалеет о крушении Третьего рейха. Бывшие военачальники Гитлера, которые взялись писать мемуары, отстаивали довольно неправдоподобное, но долгие годы весьма популярное мнение о том, что они бы сумели победить, если бы им не мешал фюрер. В этих книгах командование вермахта на Восточном фронте не подвергалось ни малейшей критике и потому десятилетиями не вызывало никаких сомнений. Генерал Готгард Хейнрици был захвачен союзниками 28 мая 1945 г. и вернулся в Германию лишь в 1948 г. До самой смерти он был убежден в том, что сражался за правое дело — дело рейха. Он умер 13 декабря 1971 г.[1690]. Фельдмаршалу Федору фон Боку повезло меньше. 3 мая 1945 г., все еще находясь в принудительной отставке с лета 1942 г., он отправился вместе с женой, падчерицей и другом на машине в Ольденбург, где надеялся повидаться со своим другом фельдмаршалом Манштейном и обсудить итоги войны. Его автомобиль заметил британский истребитель, который затем спикировал и атаковал. Машина загорелась. Единственным, кто выжил, оказался сам фельдмаршал, который едва выбрался наружу. Позже его подобрали и доставили в госпиталь. На следующий день фон Бок скончался от полученных ранений[1691]. Что касается других военачальников, то Вальтер фон Браухич умер в британской тюрьме в 1948 г. Герд фон Рундштедт был арестован и допрошен британскими войсками, а затем освобожден по состоянию здоровья (умер в 1953 г. ). Сдавшийся в Сталинграде Фридрих Паулюс жил в ГДР и до самой смерти в 1957 г. внешне оставался верен коммунизму, который принял в плену. Эриха фон Манштейна британский военный суд в 1949 г. приговорил к 15 годам тюрьмы за преступления против мирного населения. Он вышел на свободу в 1953 г. и занял пост военного советника правительства ФРГ. Умер Манштейн в 1973 г. Как и выдающегося мастера танковых сражений Гейнца Гудериана, который сразу после войны оказался за решеткой и в 1954 г. умер, многие уважали Манштейна за его полководческое искусство. Вопросы о его причастности к нацизму и его преступлениям остаются во многом нерешенными.

Если говорить об офицерах, то мемуарист и автор множества писем Вильм Хозенфельд был пленен советскими войсками 17 января 1945 г. во время отступления из Варшавы и посажен в тюрьму. Во время заключения его здоровье пошатнулось, и 27 июля 1947 г. он перенес инсульт. К тому времени Хозенфельд написал немало писем своим друзьям и родным, отчаянно пытаясь вспомнить всех спасенных им евреев и поляков, чтобы попытаться получить их ходатайство о своем освобождении. Некоторые люди подали свое прошение, но напрасно. Как член германского командования, руководившего подавлением Варшавского восстания в 1944 г., Хозенфельд был обвинен в военных преступлениях и приговорен к 25 годам тюремного заключения. 13 августа 1952 г. он перенес второй инсульт — на этот раз со смертельным исходом[1692]. Многие другие немецкие военнопленные в течение десяти лет содержались в советских трудовых лагерях и вышли на свободу лишь в середине 1950-х гг. Большинство из них с трудом адаптировалось к мирной жизни. Солдат и бывший штурмовик СА Герхард М. вдруг обнаружил, что в новом мире, в котором он очутился 8 мая 1945 г., самым невыносимым оказался запрет на ношение военной формы вермахта. «Мне всегда нравилось носить форму, — писал он в своем дневнике, — и не только из-за серебряных знаков отличия... Но по большей части из-за того, что она лучше сидела, а в галифе я выглядел солиднее»[1693]. Герхард не мог понять, почему ему не позволяют вернуться к своей довоенной работе пожарного. «Конечно, — сказал ему новый начальник пожарной охраны, — вы, нацисты, многим рисковали, но теперь с этим покончено». Герхард так и не понял, почему ему отказали. «Я никак не мог успокоиться», — писал он и с горечью размышлял о войне, которую «наши руководители, восстановив Германию до образцового состояния, развязали против всего мира и тем самым позволили уничтожить все, что было создано предыдущими поколениями, и все только потому, что хотели войти в историю великими полководцами»[1694]. Герхард вернулся на прежнюю работу лишь спустя 9 лет[1695].

Другим также было нелегко смириться с новой жизнью и самокритично дистанцироваться от нацистского прошлого. Как и многие другие, бывшая активистка Союза немецких девушек Мелита Машман, опасаясь мести союзников, с поддельными документами скрывалась в Австрийских Альпах, меняла на еду вещи, случалось и подворовывала. Так продолжалось до середины 1945 г., пока ее наконец не арестовали и не опознали. Во время своего заключения Мелита окончательно поняла, что Третьего рейха больше нет. По ее воспоминаниям, самым приятным в тюрьме было вынужденное безделье, которое дало ей время поразмыслить и отдохнуть после долгих лет тяжелого и напряженного труда на благо нацизма. По словам Мелиты, непродолжительный курс «перевоспитания», который она прошла в тюрьме, оказался совершенно никудышным, а сами воспитатели зачастую были невежественнее девушки из среднего класса, которой нередко удавалось их переубедить. Она отказывалась верить рассказам о лагерях смерти и считала фотографии, которые ей показывали, подделкой. В 1946 г. Мелита услышала по радио заключительную речь руководителя Гитлерюгенда Бальдура фон Шираха на Нюрнбергском процессе, в которой нацист признал свою вину. Она почувствовала себя обманутой и списала это на стресс от пребывания в тюрьме. Судя по ее дневникам, Мелита продолжала верить в то, что «национал-социализм как идея расового обновления Великогерманского рейха и объединенной Европы... являлся наиболее значительной политической концепцией нашего времени». По ее мнению, гораздо достойнее пройти денацификацию и сохранить верность старым идеалам, нежели попасть в категорию соучастников и оказаться за бортом. И в течение нескольких лет Мелита сохраняли свой прежний идеализм, помогая бывшим нацистам и зачастую отдавая им большую часть своих сбережений. Лишь 12 лет спустя она сумела отдалиться от нацистского прошлого и благодаря дружбе с пастором-евангелистом ушла в религию. Мелита поступила в университет и активно знакомилась с иностранными студентами, представителями других национальностей. Окончательно порвать с идеологией, поглотившей большую часть ее молодости, ей помогли рассказы об отдельных судьбах евреев, живших в Варшаве и угодивших в концлагеря, которые начала читать. Мелита пришла к выводу, что нацизм обладал способностью покорять толпы наивных молодых идеалистов, которые с восторгом его принимали и были настолько преданы его идеям, что ничего вокруг не замечали. Тем не менее сама Мелита осталась восприимчива к всякого рода идеологиям и впоследствии всерьез посвятила себя индийскому спиритизму[1696].

После войны культурная жизнь Германии восстановилась при поддержке союзников сравнительно быстро. Не смогли продолжить свою карьеру лишь те, кто был слишком тесно связан с нацистской пропагандой. Среди деятелей кинематографа Эмиль Яннингс был вынужден уехать на свою виллу в Австрии, где и умер в 1950 г. Лени Рифеншталь поняла, что снимать кино ей больше не позволят, и посвятила себя фотографии. Она снимала представителей нубийских племен и подводных обитателей коралловых рифов. Рифеншталь умерла в 2003 г. в возрасте 101 года. Рифеншталь всегда говорила о своей аполитичности, но те, кто видел «Триумф воли», были не в силах ей поверить. В отличие от нее, Фейт Харлан успешно защитил свои работы во время денацификации, заявив, что он художник, и агитационное содержание его фильмов навязал ему Геббельс. До своей смерти он снял еще несколько картин и умер в 1964 г.[1697] Вернер Эгк, крупнейший композитор-модернист Третьего рейха, продолжил свою деятельность: он стал директором консерватории и начал играть ключевую роль в восстановлении музыкальной жизни ФРГ Эгк скончался в 1983 г., окруженный почетом и уважением. Годом ранее умер Карл Орфф, чья послевоенная карьера сложилась не совсем успешно. Бывший президент Имперской палаты музыки Рихард Штраус был, вероятно, слишком уважаемым деятелем культуры, чтобы его коснулась денацификация. Он скромно жил в Вене, а после войны писал легкие произведения, которые напоминают творения Моцарта и считаются одними из лучших его сочинений: от «Метаморфоз» для струнного оркестра до концерта для гобоя. Умер Штраус в 1949 г., так и не услышав исполнения своего последнего шедевра, под названием «Четыре последние песни»[1698].

Послевоенная карьера дирижера Вильгельма Фуртвенглера оказалась довольно долгой, но не менее противоречивой. Суд снял с него все обвинения, и до самой смерти (в 1954 г. ) он работал и записывался в качестве приглашенного дирижера. Однако в 1949 г. поступившее в его адрес предложение стать главным дирижером Чикагского симфонического оркестра было аннулировано, поскольку против Фуртвенглера выступили многие выдающиеся еврейские музыканты, в т.ч. Владимир Горовиц и Артур Рубинштейн. Его коллега Бруно Вальтер, которого нацисты изгнали из Германии на основании его еврейского происхождения, заявил Фуртвенглеру, что во времена Третьего рейха:

Фуртвенглер ответил, что время от времени помогал еврейским жертвам режима, и это на самом деле было так. Но Вальтер упрекнул его в том, что он никогда не подвергал себя опасности и не прекращал свою карьеру ведущего дирижера Германии на протяжении всего периода нахождения нацистов у власти. «В свете сказанного, — заключил он, — какое значение имеет Ваша помощь отдельно взятым евреям?»[1700]

Любимый скульптор Гитлера Арно Брекер также предстал перед судом, однако сумел смягчить свою вину и свел свое близкое знакомство с Гитлером до редких эпизодов, когда пытался выручить из беды различных людей, в их числе и натурщицу-еврейку Дину Верни, которая помогала ему лепить скульптуры Майоля. Брекер пошел на прием к начальнику гестапо Генриху Мюллеру и добился, чтобы ее освободили из французского пересыльного лагеря, откуда женщину должны были отправить в Освенцим. Он также помогал Пикассо избежать преследований гестапо в Париже. Работы Брекера нравились не только Гитлеру, но и Сталину: в 1946 г. советский руководитель предложил ему заказ (скульптор отказался со словами: «хватит с меня одного диктатора»). При поддержке 160 письменных показаний под присягой, данных в его пользу и заверявших суд в том, что во времена Третьего рейха Брекер вел добропорядочную жизнь, скульптора классифицировали как «соучастника» и вынесли штраф в размере 100 немецких марок с учетом суммы судебных издержек (которые он так и не оплатил). Со временем Брекер вернулся к своей работе, отчасти с помощью архитекторов, бывших сотрудников министерства, Альберта Шпеера и его почитателей, которые устраивали выставки его работ. Однако мир большого искусства так и не принял Брекера в свой круг, продолжая считать его придворным скульптором Третьего рейха. Так продолжалось до самой смерти мастера в 1991 г. Годом ранее, в день его 90-летия, главная консервативная газета Германии назвала Брекера «классическим примером соблазненного, заблуждающегося и значительного таланта»[1701].

Гораздо больший интерес союзники проявили не к художникам и композиторам, а к ученым и инженерам, которые трудились изо всех сил, но добились так мало, разрабатывая такие образцы чудо-оружия как «Фау-1» и «Фау-2». Советские и американские власти создавали специальные группы, занимавшиеся розыском и вывозом для дальнейших исследований различных видов ценного оборудования. Были арестованы и допрошены изобретатели нервно-паралитических газов зарина и табуна; демонтированы и вывезены множество реактивных двигателей, новых подлодок, самолетов-снарядов и других образцов вооружения. Для совершенствования своих военных технологий и оборудования Советский Союз вывез из Германии несколько тысяч ученых и инженеров. Оккупационные власти Великобритании и США, в свою очередь, обратили внимание на группу разработчиков «Фау-2». В октябре 1945 г. на немецком побережье Северного моря вместе с Вернером фон Брауном и некоторыми из его коллег было проведено три пробных запуска ракет этого типа. 120 участников ракетной программы, в т.ч. и сам фон Браун, отправились на новую базу в Эль-Пасо, штат Техас, где начали разработку нового оружия. К участию в суде над нацистами, виновными в преступлениях в лагере Дора, их не допустили. К 1950 г. работу переместили в Хантсвилл, штат Алабама, где образовался ведущий американский центр по разработке ракетного вооружения, превосходивший даже Лабораторию реактивного движения в Пасадене, штат Калифорния. Спустя 10 лет, на основе опыта работы над созданием «Фау-2», фон Браун и его группа в Хантсвилле сконструировали мощную ракету «Сатурн», которая использовалась для вывода на орбиту пилотируемого космического корабля, а спустя еще 10 — и на Луну. Знаниями специалистов, работавших на полигоне Пенемюнде, воспользовались не только США, но и СССР, Великобритания и Франция; они построили новое поколение межконтинентальных баллистических ракет, которые оказались гораздо разрушительнее немецких прототипов благодаря изобретенной атомной бомбе[1702].

Другие ученые, в особенности пионеры атомного оружия Отто Ган и Вернер Гейзенберг, продолжали работать в Германии. В 1946 г. Ган возглавил Общество кайзера Вильгельма по развитию науки и безуспешно пытался не допустить его переименования в Общество Макса Планка, которое год спустя после смерти великого ученого все же было переименовано по указанию британских оккупационных властей. И все же Ган добился того, что Общество не принимало активного участия в нацистских исследованиях. Об этом стало известно лишь в конце XX в. В Стокгольме Гану вручили Нобелевскую премию за открытие деления атомного ядра, а в 1968 г. в Гёттингене ученый умер. Вернер Гейзенберг возглавил Институт физики имени Макса Планка и до самой смерти в 1971 г. оставался уважаемым членом международного научного сообщества. Тогда как его противники, ветераны объединения «Арийских физиков», отнюдь не благоденствовали. В 1947 г. Гейзенберг имел удовольствие свидетельствовать в пользу обвинения на суде над Йоханнесом Штарком, которого приговорили к четырем годам тюремного заключения, но в итоге приговор отменили, и ученый умер в безвестности в 1957 г. Десятью годами ранее в возрасте 85 лет умер его наставник Филипп Ленард. Другие не столь выдающиеся представители этого движения после войны из научной жизни регулярно вытеснялись[1703].

Судьбы простых обывателей, чьи пространные и бережно хранимые дневники животрепещуще описывают повседневность под властью нацизма, сложились по-разному. Доктор Зигмунт Клюковский издал пятитомный труд о военных преступлениях Германии и подпольном Сопротивления, которое действовало в районе Замости. В связи с этим он участвовал в одном из заседаний Нюрнбергского трибунала. Но вскоре Клюковский оказался во власти другой диктатуры: советские оккупационные войска подавили движение польских националистов и начали насаждать коммунизм. Теперь Клюковский помогал подпольщикам сопротивляться русским и вел дневник, в котором ранее описывал преступления нацизма, а теперь — коммунистический террор. Дважды его арестовывал НКВД, и он, хотя и остался на свободе, был понижен в должности с главного врача больницы до дежурного. В 1952 г. доктора вновь арестовали за то, что он пытался (безуспешно) спасти от смертной казни своего сына Тадеуша, участника Сопротивления, и Клюковский отсидел 4 года в тюрьме города Вронки. Весной 1956 г. после помилования и реабилитации он переехал в Люблин, где спустя два года издал свои военные дневники и прославился. Вскоре книгу переиздали, и Клюковский удостоился крупной литературной премии и многих государственных наград. Однако к тому времени он уже был болен раком, и 23 ноября 1959 г. умер. Его похоронили в Щеб-жешине вместе с другими солдатами Армии Крайовой. В 1986 г. на главной площади города был воздвигнут памятник в его честь. По инициативе его сына и внука в 1993 г. дневники доктора были опубликованы на английском языке и завоевали значительную читательскую аудиторию. До сих пор это произведение остается наиболее ярким и подробным рассказом о жизни в Польше во время немецкой оккупации[1704].

Виктор Клемперер с женой Евой вернулся в свой дом, расположенный в Дрездене, в районе Дёльцшен, откуда в 1939 г. их выселили. Со временем они привели его в порядок. В возрасте 63 лет Виктор не собирался отсиживаться на пенсии. Его бывший коллега из Дрезденского технического университета, который во времена рейха избегал Клемперера из-за его еврейского происхождения, вновь начал с ним общаться как ни в чем не бывало. Бывшие друзья и соседи, знакомые и совершенно чужие люди просили его поддержки, заверяя в своей непричастности к преступлениям нацистов. Клемперера восстановили в должности профессора, хотя преподавать он не стал и довольно скоро получил назначение на место заведующего кафедрой в более престижных университетах Грейфсвальда, Галле и Берлина. Он забрал свои рукописи от давней подруги Аннемари Кёлер, а затем опубликовал свое исследование нацистского языка (Lingua Tertii Imperii; LTI), которое тут же было признано классическим трудом. Затем Клемперер продолжил работу над своим исследованием французской литературы XVIII в. и тоже опубликовал. Дрезден находился в советской зоне оккупации, и после некоторых колебаний Клемперер вступил к коммунистическую партию, которую счел единственной достаточно мощной движущей силой, способной восстановить страну и покарать виновных. Ничто не могло убедить его в том, что с нацизмом покончено. Партбилет открыл широкие возможности для работы в сфере культуры и просвещения, а после образования ГДР (в 1949 г.) Клемперер стал депутатом парламента, причем ему пришлось участвовать в предвыборной кампании и соперничать с другим кандидатом наравне со всеми. Ученый со скепсисом наблюдал за ростом влияния Советского Союза в ФРГ. Затем он начал критиковать работу Сталина, и признался самому себе, что в глубине души был либералом[1705].

В 1951 г., незадолго до своего 69-летия, от сердечного приступа во сне умерла его жена Ева, чья крепкая любовь поддерживала Клемперера во времена Третьего рейха. «Я остался совсем один, — писал он в своем дневнике, — теперь все вокруг утратило ценность»[1706]. Сначала Клемперер нашел утешение в работе, но через несколько месяцев завязал отношения с одной из своих студенток, 25-летней Хадвиг Кирхнер. Несмотря на ощущение самообмана, ученый влюбился. Чувства оказались взаимными, и 23 мая 1952 г. они поженились. Клемперер преподавал французскую литературу и после семидесяти. В 1959 г. он тяжело заболел и 11 февраля 1960 г. в возрасте 78 лет умер. Об издании его многочисленных дневников в ГДР не могло быть и речи, так как их содержание совершенно не согласовывалось с Партийной линией СЕПГ как в оценке Веймарской республики и Третьего рейха, так и послевоенных событий. Но после падения Берлинской стены его вдова позволила издать дневники, которые вышли в нескольких частях в 1990-х гг., мгновенно став наиболее подробным, ярким и непредвзятым рассказом о жизни еврея в Германии в течение первых 60 лет XX столетия[1707].

Луиза Зольмиц и ее муж-еврей Фридрих также благополучно пережили войну. Они поселились в Гамбурге и вели замкнутый образ жизни. Луиза продолжала ежедневно писать в дневник, который вела с 1905 г., каждый год заполняя семисотстраничную тетрадь неразборчивым мелким почерком. В декабре 1953 г. она передала свои дневники в дар государственному архиву Гамбурга в качестве исторического документа, но через год поняла, что не может без них, и забрала назад. В 1967 г. Луиза еще раз отдала дневники, но спустя три месяца вновь забрала и хранила до самой смерти. Она умерла в 1973 г. в возрасте 84 лет. В 60-е годы Центр изучения истории национал-социализма в Гамбурге добился ее согласия на то, чтобы она ежедневно диктовала стенографисту записи из своих дневников за 1918—1945 гг. Позднее Луиза изредка вспоминала о своих взглядах 1930-х гг., которые так круто изменились к 1945 г. Однажды, наткнувшись на свою январскую запись 1933 г., в которой говорилось о том, как нацисты пели о стекающей с ножа еврейской крови, она заметила: «Кто же мог воспринимать это всерьез?»[1708]

Не только Луиза Зольмиц не сумела в 1930-е гг. разглядеть насилие, сокрытое в самой сути нацизма. Уже к 1939 г. многие немцы тщетно надеялись, что случится чудо и войны в Европе не состоится. Спустя год почти бескровная победа над Францией вызвала волны народного ликования, которое по большей части отражало всеобщее чувство облегчения, связанного с тем, что исконный враг был сокрушен и немцам наконец удалось отомстить за унизительные условия Версальского договора 1919 г. Однако идеологическая система нацизма изначально основывалась на кровопролитии и ненависти, порожденной людской горечью и отчаянием. В период Веймарской республики Германию постиг крайне тяжелый политический, социальный и экономический кризис, спровоцировавший весьма решительный ответ. Чтобы страна вновь поднялась с колен, все ее враги, как внутренние, так и внешние, подлежали полному уничтожению; и Германия должна была не просто восстать из пепла, а обрести невиданную силу и могущество. Даже обещания нацистов восстановить экономику и объединить нацию, завоевавшие симпатию многих немцев в 1930-е гг., в итоге были подчинены стремлению к мировому господству. Чтобы воссоздать атмосферу, царившую в августе 1914 г., — сообразно представлениям нацистов, конечно, — следовало устранить все внутренние конфликты и социально-политические разногласия под действием всеобъемлющего мифа о природном, национальном и расовом единстве всех немцев. Прежде всего, необходимо было не допустить государственного краха, который, вероятно, и позволил революционерам-евреям воспользоваться недовольством населения в 1918 г. и всадить нож в спину германской армии. Поэтому надлежало любыми средствами изгнать евреев с территории Германии, накормить немцев, сохранить их расовую чистоту и верность режиму. Поставленные цели были достижимы лишь с помощью предельно жестоких форм насилия. Война, начатая в сентябре 1939 г., породила мощную волну насилия, которая прежде возникала лишь в редких случаях: во время истребления евреев в Вене после аншлюса в марте 1938 г. или погромов по всей стране в ноябрьскую «Хрустальную ночь» того же года. Политика, проводимая нацистами в первые месяцы войны в Польше, послужила лишь примером для последующей оккупации других частей Восточной Европы с середины 1941 г. и включала в себя конфискацию собственности, насильственную депортацию, аресты, массовые расстрелы и убийства в доселе невиданных масштабах. Такие меры применялись ко всему населению захваченных территорий, кроме этнических немцев, а в отношении евреев — с особой жестокостью: их подвергали постоянному садистскому унижению и пыткам, загоняли в гетто, умерщвляли в специально сконструированных газовых камерах. Другие группы населения, зачастую не только немцы, тоже уничтожались тысячами: душевно больные и физически неполноценные, цыгане, гомосексуалисты, «Свидетели Иеговы», «асоциальные элементы», уголовники, маргиналы и политзаключенные. Погибли миллионы советских военнопленных, а представителей различных национальностей угоняли в Германию, где заставляли работать и жить в условиях, которце для многих оказались смертельными. Некоторых людей, относившихся к этим группам, равно как и большинство евреев, казнили в газовых камерах, однако именно евреев называли «врагами всего мира» и главной угрозой Германии, подлежавшей немедленному устранению. Описанные меры применялись с разной интенсивностью сотнями тысяч, даже миллионами немцев, верных идеям нацизма, а также людьми молодыми, которые с 1933 г. в германских школах и университетах усваивали азы фашизма. Никто из них не сомневался в том, что евреи — воплощение зла, славяне — раса неполноценных, цыгане, уголовники, маргиналы и физически неполноценные, в лучшем случае — препятствие, а в худшем — враги. Потворство насилию, воровству, грабежам и вандализму, безусловно, отразилось на поведении немецких солдат в Польше, Советском Союзе, Сербии и других частях Европы. Лишь очень немногие, чаще всего в силу христианских убеждений, решались осудить происходящее, тогда как большинство немцев чувствовали себя виновными в истреблении евреев и славян и стыдились своего страха, который не позволял воспрепятствовать этому истреблению. Если дело касалось душевнобольных и увечных, их родные и близкие, у которых те чаще всего проживали, приходили в ярость и протестовали — сначала тайно, затем открыто, — отчаянно взывая о помощи к христианской церкви, которая изредка и не всегда охотно их выручала. Начав войну в Европе и надеясь со временем захватить мир, Гитлер и нацисты жили мечтами, которые в первую очередь и побудили их заняться политикой: они грезили о возрождении «великой Германии», жаждали стереть из памяти позорное поражение 1918 г. и добиться неслыханного могущества. Эти мечты в значительной степени разделяли ключевые фигуры германского истеблишмента, в т.ч. госслужащие, различные эксперты и высшие армейские офицеры. И, невзирая на все сомнения, они в итоге их признали. Однако экономические ресурсы Германии не позволяли воплотить эти мечтания в жизнь, даже с учетом ресурсов большей части Европы. Ни «мобилизация на тотальную войну», ни рационализация экономики не могли этого изменить. Поначалу германская армия добилась нескольких быстрых побед, побеждая противника как с помощью тактики блицкрига, так и других приемов. Но в 1940 г. им не удалось захватить Великобританию, и немецкие войска оказались в безвыходном положении. Настал первый критический момент в войне.

Начатое спустя год вторжение в Советский Союз отчасти стало попыткой разрешить сложившуюся ситуацию, отчасти было продиктовано стремлением поскорее осуществить давние планы Гитлера и нацистского правительства: завоевать Восточную Ев-pony, овладеть ее несметными природными богатствами, провести расовую чистку и истребить большую часть коренного населения, дабы проложить путь для вечной гегемонии Третьего рейха. Операция «Барбаросса» инициировала войну на истощение, победить в которой Германия не могла. Поход через Северную Африку, нацеленный на захват ближневосточных нефтяных месторождений, при всем полководческом мастерстве Роммеля, не имел шансов на успех. Попытка прихлопнуть постоянно возраставшую доставку ресурсов из США в Великобританию и СССР провалилась по причине банальной нехватки подлодок. Второй критический момент наступил в 1941 г., когда силы вермахта не сумели взять Москву, а американцы начали крупномасштабную переброску ресурсов на помощь союзникам. Третий критический момент спустя год ознаменовало сокрушительное поражение Германии под Сталинградом.

Война подбиралась все ближе к границам рейха, а эскадрильи союзной авиации, добившись превосходства в воздухе, принялись опустошать немецкие города. Нацистам удавалось вести за собой подавляющее большинство людей, но только до тех пор, пока положение не стало критическим. Немецкий национализм, вера в величие своей страны и негодование, вызванное условиями Версальского мира, были присущи всем слоям населения. Именно этим объяснялся массовый и, несомненно, искренний восторг, с которым народ встречал оглушительные военные успехи Германии в 1939—1940 гг., и та поддержка, которую помрачневшие жители оказывали немецкому сопротивлению во время вторжения советских войск. До лета 1944 г. культурные учреждения и средства массовой информации продолжали скармливать населению смесь из бодрых воззваний и усыпляющего эскапизма. Тем временем запасы продовольствия и предметов первой необходимости подходили к концу. Однако разорение многих немецких городов и селений, начавшееся в 1943 г., настроило общество против режима куда сильнее, чем поражение под Сталинградом, когда стало ясно, что война проиграна. В ответ на крушение людских надежд и подрыв армейского боевого духа фашистская власть лишь ужесточала репрессии и террор, которые всегда составляли сущность нацизма. К тому же нацистская пропаганда с новой силой принялась скорбно повествовать населению о мученичестве и самоотречении. Немногие и малочисленные объединения единомышленников пытались оказать сопротивление, но лишь одна группа сопротивления, способная свергнуть Гитлера, а именно военные заговорщики, так и не сумела добиться своего в июле 1944 г., что породило еще больший террор и спустя 9 месяцев привело к падению Третьего рейха.

В конце концов, насилие, составляющее суть нацизма, обернулось против самой Германии. Закончив разбирать завалы, немецкие граждане (в основном женщины) ощутили некое подобие умиротворения, которое и повлияло на политическую и социальную жизнь страны в 1950-е гг., когда упор делался на семейные ценности, материальное благосостояние, общественный порядок, политическую стабильность и отдельные попытки забыть о нацистском прошлом. С тех пор как разразилась Вторая мировая война, большинство людей преклонного и среднего возраста не знали покоя. Боевые действия и всеобщее обнищание приводили к революциям, гиперинфляции, политическому насилию, экономической депрессии, а затем к диктатуре и новой войне. Однако чувство успокоения, вернувшееся в 1950-е гг., оказалось для них совершенно непривычным. Третий рейх и развязанная им война изменили многое. Обещанного социального равенства нацисты добивались методами, которые едва ли можно было предвидеть как в ходе войны, так и после нее. Яростные нападки на немецкую аристократию, начавшиеся после 20 июля 1944 г., уничтожение крупных землевладений союзниками после 1945 г., а также подавление прусских военных традиций — все это уничтожило последние крупицы социального и политического влияния привилегированного сословия.

На противоположной стороне социальной иерархии нацизм уничтожил давние традиции рабочего движения, которое было сильно ослаблено мировым кризисом 1929—1933 гг. Рабочие старшего поколения быстро реорганизовались в профсоюзы, возродили коммунистическую и социал-демократическую партии и в 1947 г. провели ряд забастовок с требованием начать национализацию средств производства. Но их почти не поддерживало молодое поколение, которое никогда не примыкало ни к профсоюзам, ни к левым партиям и желало лишь спокойной жизни и материального благополучия. Забастовки провалились, коммунистическая партия ФРГ осталась без всякой поддержки и со временем была запрещена. В 1959 г. социал-демократы отказались от своего марксистского наследия, а упадок тяжелой промышленности и формирование общества потребления завершили процесс. В ГДР бегство миллионов профессионалов на Запад и эгалитарная политика коммунистического режима привели к тому же результату, хотя и при более низком уровне жизни населения. Извечной классовой борьбы, преодолению которой нацизм придавал такое значение, не стало. Германия превратилась в приглаженное общество среднего класса, в котором западная половина отличалась от восточной, при этом их социум одинаково преодолел рамки классовой структуры. Могущество национализма было сломлено окончательно. Именно поэтому пожилые немцы, дожившие до конца столетия, вспоминая прошлое и задаваясь вопросом, почему они когда-то поддерживали Третий рейх, так и не вспомнили ни одной причины, по которой они верили в способность нацизма вернуть Германии былое величие[1709]. Судя по размаху торжеств, сопровождавших воссоединение Германии в 1989—1990 гг., ее общество пока не сумело стать постнациональным. Массовые выступления немцев в поддержку европейской интеграции могли смягчить тот факт, что многие граждане до сих пор относят себя к немецкой нации. Но быть немцем в первой половине XX в. и в конце его — совершенно разные вещи, поскольку во втором случае это предполагает, кроме прочего, миролюбие, демократичность, процветание и стабильность, а также критичное отношение к своему прошлому, чувство ответственности и отчасти вины за все кровавые преступления фашизма[1710].

Все это до сих пор широко обсуждается, и некоторые причисляют к жертвам Второй мировой войны самих немцев. Но в начале XXI в. в самом центре германской столицы был воздвигнут мемориал еврейским жертвам нацизма, концлагеря превратились в музеи, напоминающие о фашистской жестокости, а на улицах многих крупных и малых городов, перед домами и магазинами, принадлежавшими евреям до 1933 г., начали устанавливать бронзовые таблички с именами бывших владельцев. Немецкие историки раскрыли множество ранее опровергавшихся фактов, касающихся соучастия в преступлениях нацизма значительной части населения: от офицеров и солдат до врачей и ученых, работавших в немецких госпиталях и исследовательских институтах. Иностранные рабочие, которых когда-то насильно пригнали в рейх, добились признания и небольшой компенсации за свои страдания, а различные бизнесмены и предприятия, разбогатевшие на сотрудничестве с режимом, открыли свои архивы и признали свою вину. Культурные ценности и произведения искусства, отнятые нацистами у еврейских владельцев, были каталогизированы, а галереи и музеи предоставили законным владельцам возможность вернуть утраченную собственность.

Чем дальше от нас эпоха Третьего рейха, тем больше обогащается наше историческое знание о нем, тем лучше общество осознает весь ужас его злодеяний. И все же нацистский режим остается наиболее популярной темой для дискуссий. Вскоре после Второй мировой войны английский историк Алан Баллок завершил свой великий труд — жизнеописание Гитлера. В конце книги он процитировал слова, начертанные на могиле архитектора сэра Кристофера Рена, который похоронен в возведенной им лондонской обители — в Соборе Святого Павла: «Si monumentum requiris — circumspice» («Если ищешь памятник — оглянись»)[1711]. В 1952 г., когда Баллок опубликовал свою работу, во многих уголках Европы еще давали о себе знать разрушительные последствия войны. Более полувека спустя все изменилось. Развалины городов расчистили, поля сражений разровняли, раны затянулись, и в Европе воцарились мир и благоденствие. Большинства тех, кто пережил эпоху Третьего рейха и участвовал в его войнах, с нами уже нет. Спустя несколько десятилетий не останется никого, кто смог бы рассказать о тех временах из первых уст. Однако наследие Третьего рейха окружает нас сих пор. История не повторяется, и Четвертого рейха не будет. Неонацизм все еще находит новых сторонников, но пока он слишком далек от реальной политической власти. Наследие Третьего рейха гораздо богаче. Оно распространилось далеко за пределы Германии и Европы. Фашизм наиболее ярко раскрывает возможные последствия человеческой ненависти и жажды разрушения, частица которой, пусть и самая ничтожная, имеется в каждом из нас. Третий рейх с ужасающей ясностью демонстрирует, к чему приводят расизм, милитаризм и авторитаризм. Он показывает нам, что произойдет, если к одним людям относиться по-человечески, а к другим нет. История фашизма ставит нас перед наиболее острым моральным выбором, с которым все мы рано или поздно сталкиваемся: сопротивляться или приспособиться, рискнуть или бездействовать. Именно поэтому Третий рейх не исчез и все еще приковывает к себе внимание думающих людей по всему миру, хотя уже давно стал частью истории.