Тревожные облака

8

Коротки были зимние дни. Где-то за сумрачной толщей облаков садилось солнце, но к людям на катере не пробивался даже легкий багрянец. Темный, жирный на изгибах океан лениво колыхал волну, не замечая тяжело севшего кормой катера.

Нужда смыкала блокадное кольцо вокруг шестерых моряков. Пока работали аккумуляторы, они вымачивали в бензине клочок ваты или бумаги и зажигали его от искры. Но вскоре световые аккумуляторы сели.

Снимали предохранительный кожух с фальшфейера, срезали серную головку и зажигали о терку - картонную пластинку, потолще терки спичечной коробки. Потом налили соляр в масляную горелку шлюпочного компаса, и чадный свет фитилька день и ночь трепетал у подволока кубрика. Неугасимая лампада…

Серые, чуть навыкате глаза Саши часто в задумчивости следили за трепетанием фитиля в горелке. Он с растущей тревогой думал о близких людях, оставленных на материке.

Владивосток, город его детства и юности, раскинувшийся на террасах вокруг кривой, как ятаган, бухты, и далекий крымский городок Ялта, знакомый ему только по рассказам любимой. В этих приморских городах - две женщины. Обе худощавые, с тонкими кистями рук, с нежной, виноватой улыбкой… Одной горе давно посеребрило виски, а другая, быть может, и не узнала бы горя, если бы не встретила его, Сашу.

Еще в «Подгорном» Саша поручил письмо из Крыма. В конверте - фотография с волнистым обрезом: девочка в поднятой руке держит китайский веер. Видимо, ей показали, как его нужно держать. Шелковый бант шапочкой укрыл голову. Правую руку оттягивает корзинка, доверху набитая морскими камешками.

Это - Лиза, его дочь, которой он ни разу не видел.

Саша - потомственный моряк. Предки его попали на Дальний Восток давно: поляк, участник восстания Костюшко, по отцовской линии и ссыльный горец - по материнской. Но уже дед его считался русским, не знал другого языка, кроме русского, и служил капитаном дальнего плавания в Доброфлоте. Отец до недавнего времени плавал старшим механиком на больших океанских пароходах…

Пушкинская улица во Владивостоке медленно бредет в гору, словно повторяя изгиб Золотого Рога, затем взлетает на вершину холма, с которого открывается вид на бухту, далеко, до Русского острова. Две липы смыкают кроны над трехстворчатым окном, и сюда отчетливо доносятся звуки корабельных рынд, вечерние склянки и даже цепная якорная музыка. Здесь, устроившись на широком подоконнике, маленький Саша и его мать поджидали появления судов, на которых плавал Сашин отец. Тяжелый бинокль раскачивался в руках ребенка, в круглых обводах плясали серые корпуса военных кораблей, куда-то падал, срывался наискось холмистый берег, но Саше казалось, что он отчетливо видит палубу краболова «Анастас Микоян» или черно-красный корпус транспорта и где-то на самом главном, самом важном месте - высокую фигуру отца. С отцом в дом приходило шумное веселье: каждый вечер являлись моряки - механики, штурманы, радисты,- в трех комнатах становилось тесно от плечистых и громогласных людей…

Море с детских лет владело душой Саши. Дорога в школу лежала так близко от бухты, что грех было не спуститься вниз, к портовым кранам, к высоким, как крепости, транспортам с опорожненными трюмами, грех было не пробежать к гостинице «Челюскин», откуда открывалась поразительная ширь Амурского залива с десятками парусных яхт, снующих на фоне голубого, солнечного или багрово-синего закатного моря. Можно было без устали часами смотреть, как кроют суриком стальные бока судов, как подвешенный в люльке матрос размашисто красит высокую трубу парохода,как разверстые трюмы проглатывают тюки и ящики с надписями: Одесса, Петропавловск-на-Камчатке, бухта Провидения, остров Беринга…

Отец брал Сашу с собой в близкие рейсы, учил его правилам жизни без назойливости, -которая настораживает, а порой и ожесточает детское сердце. Отец, не лукавя, отвечал на трудные вопросы Саши и приучил сына ничего не таить от него. Веселые песни соседки, проводившей в рейс мужа, краски предзакатного неба, таинственное малолюдье двухэтажного особняка с золотой по черному надписью- «Всесоюзное географическое общество», новый автомобиль, промчавшийся по улице Ленина,- все вызывало у мальчика вопросы и размышления, и случалось, что многие из них он откладывал до возвращения отца.

В 1948 году отец неожиданно умер, в рейсе, на борту «Петропавловска».

Никогда не забыть Саше этот черный день начала августа 1948 года: радиограмму с известием о смерти старшего механика «Петропавловска», заплаканное лицо сотрудницы пароходства, принесшей тяжелую весть, сухие, с затаенным страданием, глаза матери. Сотрудница, уходя, не затворила за собой дверь, сквозняк подхватил недобрый листок, унес его за окно, прижал к зеленому забору и тихо опустил на кучу привезенного для детей морского песка. Мать бросилась было к дверям, но Саша удержал ее: он уже был взрослым, восемнадцатилетним парнем.

Выбежав во двор, он поднял радиограмму, вернулся в дом и увидел обращенный к нему с мукой и тайной надеждой взгляд матери: «Посмотри, родной, точно ли там говорится о смерти Сережи?» Саша понял, что с этой минуты он единственная ее опора.

Потом мать заболела, и Саше пришлось оставить мореходный техникум. Надо было подыскивать себе работу. Тайком от матери он продавал книги. Расставаться с ними было тяжело. Саша гордился своей библиотекой, пожалуй, не меньше, чем дипломом Владивостокского яхт-клуба.

В начищенных сапогах, в шевиотовом отцовом пиджаке, зажав под мышкой старинную, с мягкими углами книгу, Саша переступил порог местного отделения Всесоюзного географического общества. Дохнуло холодом провинциального, отапливаемого только в морозы музея. Безлюдный коридор, высокие двери, за которыми ни шороха, ни звука.

В большом кабинете со сваленными в углу выставочными щитами Саша нашел ученого секретаря общества. Минуту назад, поднимаясь по каменным ступеням особняка, Саша был убежден, что едва он покажет свое сокровище - книгу о мореходстве, изданную при Петре Первом, как со всех сторон сбегутся люди, будут удивляться и наперебой предлагать ему деньги. Немало добра в его библиотеке: сочинения Станюковича, Джека Лондона, романы Фенимора Купера, потрепанные томики Брет-Гарта и Луи Буссенара, но эта книга - особая, второй такой книги в мире не существует…

Сдвинув на лоб очки и придерживая их рукой, ученый секретарь привычно обнюхал книгу, повернул корешком вверх, погладил и, возвращая ее Саше, спокойно сказал:

- Хороший экземпляр. Садитесь.- Он настойчиво разглядывал Сашу и вдруг, часто заморгав белесыми ресницами, спросил: - Ваша фамилия, товарищ?..- И он назвал фамилию Саши, ошибаясь только в ударении.

- Да…- ответил Саша, заливаясь краской.-А что?

- Видите ли, ваш отец - вероятно, это был ваш отец, судя по сходству,- приходил к нам с этой книгой.

- Не может быть!-Теперь и уши парня багрово пылали.- Отец не продавал книг…

- Разумеется…- начал было ученый секретарь, но, взглянув внимательно на Сашу, осекся.- В продаже книг нет ничего зазорного. Нам случается покупать книги и у профессоров. Да, целые библиотеки.- Он потер озябшие руки.- Вы хотите продать эту книгу?

- Подарить! - выпалил в отчаянии Саша и с хрипотцой добавил: - Отец умер в августе, его похоронили на острове Кунашир…

- Да что вы говорите?! Совсем ведь молодой человек, моложе меня!-Саша, скорбно молчал. Он видел: человек за столом глубоко и искренне огорчен.- Что же? Рак, конечно?

- Нет.

И, сам не зная зачем, Саша рассказал об отце, об их дружбе и о том, как трудно стало жить им с матерью.

- Голубчик вы мой! - сочувственно воскликнул секретарь.- А знаете, ваш отец хотел поставить эту книгу, так сказать, на учет. Чтобы научные сотрудники общества могли пользоваться ею и прочее…

- Я принес ее в подарок,- упрямо повторил Саша. Отступления для него не было.

- Мы охотно купили бы ее…

Но Саша только помотал головой в ответ, и секретарю пришлось согласиться.

- Что с вами поделаешь! В таком случае хоть дарственную напишите…

Саша уверенно вывел на обороте обложки дарственную надпись, отодвинул книгу на длину вытянутой руки и тихо проговорил:

- Я очень хотел бы у вас работать… Мне нравится у вас…

Две недели Саша разбирал разрушенную кирпичную сторожку, темневшую впереди особняка Общества. Верхние кирпичи выветрились и рассыпались в руках, но ближе к фундаменту они были накрепко схвачены цементом, и Саше пришлось нелегко. Общество помещалось неподалеку от кинотеатра «Комсомолец», и парни из техникума, щеголявшие в темной морской робе, скоро смекнули, какие. «ученые» обязанности выполняет в Географическом обществе их приятель Саша. Это сердило Сашу, но он твердо решил стерпеть все ради чудесных вечерних часов, когда он помогал библиотекарше сверять стоявшие на полках книги с каталогом и инвентарными списками: когда гулкие комнаты наполнялись людьми, способными часами спорить о названии какого-нибудь крохотного острова, мыса или бухты, о подводных вулканах Курильской впадины, о размерах оранжевых пятен у тихоокеанского гольца. Саша увидел, что одеты эти люди скромно, что рукава их пиджаков носят нередко явные следы ремонта, что обувь у них простая и неказистая… И ему захотелось быть вместе с ними, пусть в самом последнем ряду, хотя бы кандидатом в члены Географического общества.

Может, это было несколько наивно для взрослого парня, который так быстро и уме-ло разобрал кирпичную сторожку и разбил цветник перед фасадом особняка. Но Саша окончил десять классов, знал парусное дело, бывал с отцом во многих местах, о которых иным членам общества было известно лишь по книгам да понаслышке. А главное, у него был свой план действий, увлекательный и вполне научный план!

С самого основания Владивостока жил в здешних местах дальновояжный капитан-финн, образованный моряк и знаток китобойного дела, с короткой, как выстрел, фамилией - Дэк! В старости он служил ответственным чиновником рыбнадзора, обучал морскому ремеслу Сашиного деда и написал работу по истории китобойного промысла на Дальнем Востоке. Рукопись была на финском языке, которого в семье Саши никто не знал, но еще дед отзывался о работе Дэка как о редкостной по полноте материала.

Если бы Саше удалось найти рукопись старого капитана Дэка, он мог бы стать членом Географического общества. Не сразу, конечно, а после того, как рукопись Дэка будет переведена и издана, с предуведомлением о том, как она была найдена и кому обязана наука этим открытием.

Саша узнал адрес единственного в городе человека, носившего фамилию Дэк,- по-видимому внучки капитана,- и в первый же воскресный день отправился на поиски. Они привели его к двухэтажному зданию, доверчиво прислонившемуся к отвесному склону сопки. Серо-желтый дом из ракушечника, с полукруглой аркой посредине, отгороженный от мостовой пыльными липами и акациями. В длин-нам, с шаткими половицами коридоре натужно шипели примуса и, держась стены, неслышно частил лапами кот.

Саша допустил ошибку: нельзя приходить к незнакомым людям с папиросой в зубах. Но он так волновался, что попросту забыл о ней. Старуха Дэк - да внучка ли она, может быть дочь? - неохотно впустила Сашу в прихожую. Строго зачесанные назад волосы, четырехугольные стекла пенсне, высоко стоящий, на пластинках, воротник, требовательный взгляд - все это как-то смутило Сашу. Молчание затянулось.

- Вы относительно счетчика? - спросила она наконец.

- Что вы! - изумился Саша.- Я к вам по делу. Вы - Дэк? Вы приходитесь ему родственницей?

- Дэк,- обеспокоенно подтвердила старуха.- Вы из собеса, что ли?

- Нет, я… из Географического общества.

Старуха недоверчиво оглядела Сашу от прохудившихся сапог, в известковой, въедливой пыли до вихрастой, непокрытой головы и пригласила его в комнату, аккуратно прибранную, всю в старых фотографиях, гарусных салфетках, в зелени фикусов, бальзамина, герани, кактусов и в кои-то веки зацветающих лилий,

Саша сбивчиво объяснил, кто он такой («Может быть, помните механика Сергея Петровича?..») и какая забота привела его сюда.

- А вы что в Обществе делаете? - спросила Дэк.

- Я научный сотрудник,- солгал Саша.- Младший… Специально по китобойному промыслу.

Он почувствовал, что после этих слов старуха Дэк окончательно потеряла к нему доверие. Она неторопливо поднялась, взяла с шаткой бамбуковой этажерки книгу в бумажном переплете - сборник статей и публикаций одного из институтов Академии наук - и протянула ее Саше.

- В таком случае вам следовало бы знать,-старуха презрительно поджала губы,- что работа моего деда переведена и напечатана по-русски.

Саша листал сборник, не различая строк, готовый провалиться сквозь землю.

- Еще в тридцать шестом году за рукописью приезжал ленинградский ученый… - Она назвала знакомое Саше имя, но он уже не решился хвастать этим.- Как видите, работа опубликована и хорошо известна всему научному миру. Вам знаком портрет деда?

- Нет,- виновато вздохнул Саша, не поднимая головы.

- Взгляните. Он за вашей спиной.

С поясного фотопортрета на него смотрела такая округлая, симпатичная физиономия з обрамлении седых бакенбард, такие плутовские глаза, что у Саши отлегло от сердца. Все еще пунцовый от стыда, он сказал седой внучке капитана Дэк:

- Извините меня, я молодой работник. Вероятно, у нас в Обществе многие читали эту книгу. Я не посоветовался, хотел подарок сделать… Получился конфуз…

- Ничего, вы все-таки заходите,- сказала женщина просто.- У меня сохранилось кое-что из старого. Письма есть, фотографии.

Видимо, ей хотелось, чтобы интерес общества к памяти деда не оборвался на полуслове, не исчерпался посещением молодого и не слишком сведущего человека. Может быть, она мечтала о том, чтобы поясной портрет деда украсил одну из комнат Географического общества…

Саша уходил от старухи Дэк с пустыми руками, но в отличном настроении. На улице его окликнули:

- Товарищ!

Саша остановился.

- А у нас почему счетчика не проверили? Нехорошо!

Две девушки стояли у распахнутого настежь углового окна. Одна крупная, с тяжелыми светлыми косами, уложенными вокруг головы. Она прилегла грудью на подоконник и с вызовом смотрела на Сашу. Вторая дичилась, готовая в любую минуту улизнуть.

- С вами разговор короткий,- улыбнулся Саша.- Сниму счетчик. Вы за прошлый месяц не уплатили.

Толстуха рассмеялась и села на подоконник.

- Будет тебе, Катя,- шепнула ей подруга, но у Саши хороший слух, и он услыхал ее шепот.

- Чего же вы не идете? - вызывающе спросила Катя.- Испугались? - Катя уселась, свесив наружу полные, обутые в резиновые тапочки ноги.- А мы знаем вас! Правда, Лена?

Но Лена уже скрылась в комнате.

- Ну? - удивился Саша.

Теперь и ему показалось знакомым это широкое и светлое лицо со считанными, а потому особенно приметными оспинками.

Оказалось, обе девушки работают в отделе кадров главка. Они жили после войны в Крыму, закончили десятилетку, вместе завербовались на Дальний Восток. Теперь они посещают курсы радистов, а днем «скрипят перьями в главке». Девушки запомнили Сашу- он приходил за справкой, когда бросил техникум.

- Разве вы одного года? - спросил Саша., Худощавая подруга Кати казалась моложе.

- Конечно. Лена даже старше меня на три месяца. Она только с виду цыпленок… Ой, Ленка!

Катя схватилась за оконный наличник, но тщетно,- упираясь в спину Кати головой и руками, Лена столкнула ее с высокого подоконника. Дом стоял на холме, и если бы Саша не придержал толстуху, она пробежала бы еще пять-шесть метров. Катя похохатывала, мягко повиснув на руке Саши, и незлобиво повторяла: «Ой, и задам же я тебе, Ленка, ой, и задам!» И вдруг, не меняя позы, сказала:

- Пойдемте с нами на «Смелых людей»? Я достану билеты без очереди…

Саша не успел ответить. Из дому вышла гражданка Дэк с плетеной корзинкой в руках и, увидев в его объятиях молодую соседку, презрительно поморщилась.,

- Вот… знакомую встретил… Уп… упала,- только и смог пробормотать Саша в спину старухи Дэк.

- Пойдемте, а? - настаивала Катя.

Саше не хотелось почему-то перечить этой славной и веселой девушке, и, если бы не старуха Дэк, он в четвертый раз посмотрел бы «Смелых людей». Помешала досадная мысль, что теперь ему не видать ни писем, ни старинных фотографий знаменитого китобоя. Взяв девушку за плечи, он подтолкнул ее к окну.

- Держите, Елена,- сказал Саша.- Больно она у вас смелый человек.

Вдогонку Саше полетели без всякой злости сказанные слова Кати:

- Ты зачем техникум бросил? - Так всегда случалось с Катей, она и сама не могла объяснить, почему в какую-то секунду переходила с чужим еще человеком на «ты».- Надоело, что ли? Или женатиком стал?

- У меня отец умер,- сказал Саша.

На мостовой, выложенной темно-розовым на закате булыжником, его догнала Лена. В резиновых, таких же как у Кати, тапках, она появилась рядом почти бесшумно и прошла несколько шагов, выбрасывая вперед худые, загорелые руки.

- Не сердитесь на Катю,- сказала девушка низким грудным голосом.- Она добрая и очень веселая.

- Я и не сержусь,- искренне ответил Саша.

- Приходите к нам в гости, если, конечно, будет желание. Ладно?

Лена протянула ему руку, и, пожимая ее, Саша почувствовал, как тонкая ладонь податливо, трубочкой согнулась в его руке.

И Саша зачастил в двухэтажный дом на крутом склоне сопки. Катя с первого же вечера поняла, что он пришел не к ней, и, повздыхав для порядка, принялась устраивать сердечные дела Лены. Даже оставаясь с ними в комнате, она умела так стушевываться, притворно засыпать на провалившейся клеенчатой кушетке или судачить с кем-нибудь из соседей, загородив собой чуть ли не все окно, что Саша и Лена чувствовали себя совсем просто и свободно.

Случалось, Лена поджидала Сашу в сквере, у кинотеатра, и, освободившись от работы, он шел с ней в соседнее с Обществом здание Краевого музея. Тут Лена быстро зябла, и Саша накидывал ей на плечи свой пиджак. Они подолгу простаивали перед черно-красным, сотканным из крапивной ткани халатом сахалинских айнов, перед моделями старинных бригов или захваченными на Камчатке шпагами английских морских офицеров, с золочеными эфесами и кружевным чеканным узором по темной стали, перед искусно выполненным макетом фрегата «Паллады» или бронзовой доской с именами сподвижников Невельского. В городе все дышало морем, а Саша любил море, много читал о нем и охотно распахивал перед Леной двери в новый для нее, увлекательный мир.

Чем ближе становились они друг другу, тем тягостней думалось Саше о том, что мать ничего не знает о Лене. Дело еще можно поправить, прийти домой об руку с Леной, познакомить их и терпеливо ждать той минуты, когда мать примирится со встающим перед ней одиночеством. Когда-нибудь-это хорошо понимала и мать - ее Саша станет мужем и отцом.

Когда-нибудь!.. Но только не теперь, когда рана еще так свежа и мать, сама худая, как девочка, всякий день спешит со службы домой и взбегает по семи ступеням крыльца с единственным желанием поскорее обнять сына, который и чертами лица и взглядом напоминает ей самого любимого, словно растаявшего где-то за туманом Японского моря, человека. Только не теперь.

Саша хорошо понимал эту нервную взвинченность, напряженность, ранимость всего существа матери и хотел защитить ее от нового удара. Быть может, это было и неумно, и нерасчетливо, но иначе поступить он не мог. Поначалу, когда дружба с Леной только завязывалась, не стоило тревожить мать. А если не выйдет дружбы? Случается ведь и так.

С течением времени становилось все труднее, тревоги матери он отметал притворной шуткой, стараясь избегать внимательного взгляда настороженных глаз, на прямые вопросы отвечал спасительной, на его взгляд, ложью. Клубок стянулся так туго, что порой просыпаясь среди ночи, Саша ощущал давящую тяжесть в груди.

- Спи, Сашок…- раздавался ровный, так хорошо знакомый с детства шепот матери.- Что это ты просыпаться стал? Спи…

Он притихал, дыша притворно ровно, пока действительно не засыпал…

На Приморье порой обрушиваются неистовые ливни. Поля и луговины вдоль железной дороги чуть не до самого Хабаровска скрываются под водой. Хаты и амбары, высокие стога и придорожные рощи словно плывут по нескончаемому, покрытому рябью озеру. Особенно свиреп ливень во Владивостоке. Буро-желтые потоки устремляются вниз по наклонным улицам, по крутым сопкам, одетым в камень и асфальт, преграждая дорогу и машинам. Сопки силятся сбросить с себя каменное ярмо города, опрокинуть его в бухту. Кирпичи, вывороченные из мостовых булыжники, невесть откуда взявшиеся листы жести, железный лом, мусор - все это, замешенное на ожившем, пришедшем в движение песке, в хлопьях грязной пены несется вниз, ломая чугунные решетки скверов, молодые деревца и кусты. Если взбесившемуся потоку удается проникнуть под асфальт-а это случается нередко,- тротуары начинают пузыриться, трескаться под натиском воды, и вот уже рваные асфальтовые пластины мчатся вниз вместе с грязным потоком. Берегись!

Как-то в начале осени ливень атаковал город с полудня, но разыгрался в полную силу только к шести часам. Никто не решался выйти на улицу. Сотрудники Географического общества собрались в библиотеке. Но Саше не сиделось: неподалеку, в четырехэтажном сером доме главка, была Лена.

Он тихо выскользнул из библиотеки, вышел на крыльцо, в три прыжка, зачерпывая голенищами воду, достиг ограды сквера и, держась за железные прутья, стал медленно подниматься вверх по улице Ленина.

Через несколько минут позвонила с работы мать. Стали звать Сашу, но не нашли. «Только что был и куда-то пропал. Видимо, ушел»,- сказали матери. Засветло добралась она домой и стала дожидаться сына. Пробило три часа ночи, она еще не спала. «А вдруг беда, несчастье какое-нибудь?» Она отбрасывала эту мысль: «Не маленький ведь» - и вся холодела, когда предчувствие возвращалось…

Саша нашел подруг в вестибюле главка, у широкой застекленной двери. Оказывается, Лена хотела бежать к нему, Катя задержала ее у самого выхода: «Ты посмотри какой ливень, Ленка!» Лена уступила. Когда пришел Саша, Катя вынула из авоськи прозрачный непромокаемый балахон и сунула его Лене. «Сумасшедшие!» - сказала она, как будто уже было решено, что Саша и Лена уйдут, и поднялась по лестнице, ни разу не обернувшись.

В доме было непривычно тихо для вечернего часа. Где-то поврежден кабель, и окна двухэтажного здания сиротливо темнели лишь в немногих тускло желтели огни свечей, плошек или керосиновых ламп. Мало кто попал сегодня домой: автобусы не ходили, только трамвай на участке от вокзала до Дальзавода бросал в гул ливня тревожные звонки,

Лена переоделась на кухне и долго сушила над примусом Сашин костюм. Потом загорелся свет, и в соседней комнате заплакал ребенок. Лена протянула Саше еще влажные, пахнущие керосином брюки и сорочку и побежала к чужому малышу. Одевшись, Саша пошел следом за Леной.

Она стояла босая над детской кроватью, поглаживая рукой пуховое голубое одеяльце. Длинные до плеч волосы Лены упали по обе стороны вниз, открыв тонкую худую шею. Доверчиво слушая ее шепот, малыш засыпал. На другой кровати крепко спала его десятилетняя сестра. Отец их был в рейсе, а мать работала далеко, на Второй речке…

Саша с порога смотрел на Лену. Улыбка сбежала с его чуть припухлых губ. Чувство какой-то навсегда данной близости с этой хрупкой девушкой охватило его всего, родило протяжный и глубокий вздох. Лена выпрямилась, повернула к нему розовое, разгоряченное лицо, и Саша увидел, как стремительно бежит с него румянец и бледность покрывает щеки, лоб, окружает нежные, налитые дрожащей влагой глаза. Губы девушки побелели и кривились в виноватой, застенчивой улыбке.

Лена медленно пошла к двери, прильнула к Саше и, выключив свет, позвала Сашу за собой беспокойным и сильным движением всего тела.

Лена много плакала в эту ночь. Это были слезы, которые не мешают жить и не ложатся бременем на душу. Плакала от счастья, впервые пронизавшего ее худенькое, ждавшее пробуждения тело. Плакала о горькой судьбе Сашиной матери, о том, как трудно будет ей открыть для себя это замкнувшееся, покрытое тяжелыми рубцами сердце.

В эту ночь Саша принял решение: он постарается попасть на китобойную флотилию «Алеут». Он станет на ноги, будет помогать и матери и Лене («Нет, нет, ты не спорь со мной, Лена…»), а через два года, получив необходимый «плавценз», поступит на морской учебно-курсовой комбинат с сохранением содержания.

- Ты будешь капитаном, только нужно учиться,- говорила Лена, прижимаясь пылающей щекой к груди Саши.- Может, и я к тебе приеду радисткой.

В разгар Сашиных сборов к нему на дом нагрянула Катя.

Похаживала по-хозяйски из комнаты в комнату, разглядывала фотографии и выговаривала Саше за то, что он не знакомит Лену с матерью.

- Ты учти - я с работы отпросилась. Была бы твоя мать дома, все выложила бы…

- Будет тебе! - сердито прикрикнул Саша.

- Вот тебе и будет! У Лены золотое сердце, она еще тебя жалеет…

- Катя,- попросил Саша,- (выслушай меня, Катя!

И он рассказал ей о своем детстве, о смерти отца, о матери.

- Ты пойми, я Лену больше жизни люблю…- шепнул он вдруг совсем тихо.- Работать буду, заработаю деньги, Лене посылать буду… У меня твердо решено: приеду в отпуск - и поженимся…

- Ох, путаники вы! - вздохнула Катя.- Я тебе верю… Ладно.

На «Алеут» Саша не попал. Пришлось поработать на острове Симушир, на катерах комбината «Скалистый», а с осени прошлого года перейти на Парамушир в китокомбинат «Подгорный».

Здесь Саша встретил Катю. Она служила радисткой на комбинате, принимала метеосводки, приказы начальства, посылала в эфир радиограммы комбинатских рабочих и служащих. ,

А Лена была далеко. Она уехала в Ялту к родителям: верные признаки материнства уже тронули желтизной ее лицо. Саша часто писал, посылал деньги, считал месяцы и дни, оставшиеся до встречи, но по ответным письмам чувствовал, что Лена тревожится, мечется в ожидании того дня, когда он введет ее в свой дом.

О родителях Лена молчала. Они готовы были простить ее, но не хотели ни знать, ни прощать неведомого матроса с буксирного катера.

И Саша решил: кончится навигация 1953 года, он отпросится в короткий отпуск и все уладит. Теперь он имеет на это право: мать уже привыкла к тому, что его нет рядом. Ему ведь уже за двадцать… В руках у него фотография, на которой мать сразу же узнает свою внучку: так удивительно похожа девочка на него, Сашу.

Скорее бы на берег, в комбинат! Скорее бы предстать пред грозные очи Рапохина, у которого не так-то легко выпросить отпуск!

Но между катером и «Подгорным» - океан: слепой и всевидящий, безрукий и цепкий, безногий, как медуза, и стремительный, как горная река.