Три месяца на любовь (СИ)

Глава 10

Я настолько увлеклась нашим недороманом с Исаевым, что абсолютно позабыла о более насущных вещах. А именно — о своём решении уйти из школы. Тем временем на календаре обозначился конец июня, уже отгремели последние экзамены, пересдачи, выпускные, а мне через пару дней предстояло уйти в отпуск, к наступлению которого я оказалась абсолютно не готова.

Перед началом своего официального ухода на вольные хлеба, я сидела за самой центральной партой в своём кабинете и пустым взглядом пялилась на огромную корзину с цветами и фруктами, которая буквально занимала половину моего учительского стола. Благодарность родителей Аси, получившей за экзамен 96 баллов, была более чем выразительной. Хотя по вздохам её мамы становилось понятно, что они до последнего надеялись на заветную сотку.

Зато сама Аська успела шепнуть мне на ухо:

— Так даже лучше, не нужно будет соответствовать ничьим ожиданиям.

Я чувствовала гордость за девочку, её совсем не детскую мудрость и действительно впечатляющий результат. Но лёгкий налёт печали от того, что наша с ней история длиной в несколько лет подошла к концу, не давал мне покоя. И когда за Аськой с её семейством закрылась дверь, я обессиленно рухнула на стул, понимая, что ещё чуть-чуть — и разревусь.

Нет, не конкретно из-за одной только Аси, а из-за понимания, что вот этого всего — уроков, классных часов, школьных стен, многочасовых подготовок к ЕГЭ, учебных планов и много чего другого больше не будет. Наверное, будет как-то иначе, но я ещё не представляла как.

Грустно шмыгнув носом, строго велела самой себе:

— А ну-ка, соберись, тряпка, нашла из-за чего раскисать. Нормальные люди вон радуются, увольняясь из школы, а ты страдаешь из-за каких-то учебных планов.

Сказала и… конечно же, расплакалась.

Когда в моём кабинете появился Родя, я едва ли не билась в истерике, подвывая белугой, при этом слабо понимая, о чём сейчас страдаю. Просто всё было не так!

— У-у-у-у, — присвистнул братец, а потом ещё и пропел: — Шире вселенной го-о-о-о-р-е-е-е мо-ё-ё-ё.

Обычно подобные его выходки неизменно помогали, и я в мгновение ока переключалась с печали на попытки прибить мелкого гада. Но на этот раз привычная схема дала сбой, я завыла лишь сильнее, чем порядком напугала Родиона.

— Света! — воскликнул он, подорвавшись с места, но до меня так и не дошёл, в нерешительности замерев в метре от меня. Обниматься мы разучились лет шесть назад, когда у младшенького началось вхождение в подростковый возраст с его тотальным отрицанием телячьих нежности. — Тебя кто-то обидел? Если да, я ему в рожу дам.

Невольно прыснула.

— Можешь себе двинуть…

— Э-э-э… я-то что такого натворил?!

— А кто меня последние полгода изводил?

— А кто решил бросить семью и слинять из города?!

Мы обменялись недовольными взглядами, в похожем жесте поджав губы. Я даже про слёзы успела позабыть, настолько сильна была степень моего возмущения.

Он сдался первым.

— Езжай куда хочешь, только не реви, ладно?

Меня затопило волной любви к этому мелкому паршивцу, который уже сейчас был на полголовы выше меня. Растроганно шмыгнула носом и прижала руку к сердцу.

— О-о-о-о-о.

— Не смей, — грозно потребовал он. — Все эти… сопли. А ну-ка, подбери! А то скажу родителям, что ты совсем рехнулась на старости лет и никуда отпускать тебя нельзя.

— О-о-о-о, — повторила я и… таки предприняла попытку обнять Родьку. — Это так мило.

Он состроил вредную гримасу и сделал вид, что готов бежать прочь, но в конце концов сдался и первый приобнял меня.

— Так, а что ты делаешь? — нахмурилась я, когда с истерикой и прочими эмоциями было покончено.

— Мама прислала тебе помочь. Коробки таскать и всё такое.

Я окинула взглядом свой кабинет, по которому словно прошлось стадо слонов: я ещё с утра выгребла все свои вещи из шкафов, а уже после впала в меланхолию, потонув в многочисленных воспоминаниях.

— Ой, а я ещё не готова.

— Ну так давай помогу.

— Не-е-е, ты не знаешь, что выкидывать, а что оставить. Тут нужно всё тщательно разобрать.

— Ты планируешь возвращаться в школу?

— Нет.

— Ну тогда ну его на хрен.

— Не-е-е хо-о-о-очу на хрен, — опять разревелась я. Со мной творилось что-то непонятное. Видимо, моя нездоровая учительская психика решила выплеснуть вообще всё, что она накопила в себе за последние лет тридцать.

Родя закатил глаза, но на этот раз на мой плач не отреагировал.

Успокоилась я быстро, усилием воли заставив себя взяться за дело. Родион всё это время сидел рядом и меланхолично разглядывал какие-то книжки, которые я стопками извлекла из шкафа.

Хватило его минут на тридцать, прежде чем скука взяла своё.

— Слушай, а чего это тебе этот… твой не помогает.

— «Твой» — это кто? — сделала вид, что не поняла, о ком идёт речь.

— Ну этот… Андрей твой.

— Он не мой, — недовольно буркнула себе под нос, убеждая себя, что мне вот только ещё и из-за Исаева нервничать не хватало.

— Понятно, — совсем по-взрослому заключил братец.

— Что тебе понятно? — насупилась я, злясь на своё неумение контролировать чувства.

— Поругались.

— Ничего мы не ругались.

— Ну-ну.

Зло зыркнула на Родьку и вернулась к перебиранию кип раздаточного материала, накопленного за последние десять лет.

Тот, на удивление, намёк понял и замолк. Но хватило его минут на десять, после чего младший брат заныл:

— Све-е-ет, давай быстрее.

— Не могу.

— Ну Све-е-е-ет.

— Слушай, я тебя не держу. Можешь идти.

— Могу?

— Можешь.

— Точно?

— Точно.

— И маме ты ничего не скажешь.

Боже, дай мне терпения.

— Не скажу. Могу даже похвалить. Скажу, что твоя помощь была неоценима.

— Ну круто, — обрадовался он и поспешил ретироваться прочь.

Сначала я даже почувствовала облегчение, решив, что теперь можно хотя бы временно перестать делать вид, что я в порядке.

Но уже к следующей стопке бумаг начала вновь пускать слёзы, ибо нашла в них подшивку работ своих аж самых первых учеников. В голове тут же калейдоскопом закрутились воспоминания, и я опять рухнула на стул, прижав к груди несчастную папку с сочинениями. Слёзы катились по щекам, и только тут до меня дошло, что это… нормально. Я прощалась с огромной частью своей жизни. Любимой частью. И наверное, нет ничего странного в том, что я горюю.

За спиной раздались шаги. Видимо, Родькина совесть всё же проснулась.

— Я в порядке, — бросила через плечо, спешно пряча лицо в ладонях, отчего мокрые от слёз листочки разлетелись вокруг меня.

Братец немного помолчал, после чего практически бесшумно подошёл ко мне, присел передо мной на корточки и, положив свои ладони мне на колени, молвил голосом Исаева:

— Горе ты моё луковое.

***

Каким-то чудом, но я всё-таки поместилась у него на коленях. Вернее, мне это казалось чудом, сам же Исаев не видел в этом ничего такого, обнимая меня и давая возможность и дальше без зазрения совести лить слёзы, уткнувшись носом в ворот его футболки. Правда, я больше сбивалась на улыбку, прокручивая в голове наш разговор, состоявшийся парой минут до этого.

— Горе ты моё луковое, — ворвалось в мой мир совершенно неожиданно. Но я всё ещё была слишком обижена на него и из вредности прошипела:

— Я не горе…

Но Андрея мой настрой ничуть не смутил, его ладонь скользнула чуть выше по моему бедру. К слову, без какого-либо эротического контекста, скорее уж в желании поддержать.

— Не горе, — легко согласился. — Ну, что ж, значит, будет счастьем.

Тут-то я и сдалась, расплывшись в совершенно глупой улыбке. Быть чьим-то счастьем мне определённо было по душе.

— Свет, ну хватит, — почти беспомощно попросил Француз, вздрогнув после моего мечтательно-несчастного вздоха ему под футболку и тем самым вернув меня на грешную землю. Его рука успокаивающе прошлась по моей спине.

— Не могу, — в пятитысячный раз за сегодня шмыгнула я носом. — Это сильнее меня. Весь день реву и не могу остановиться.

— И как часто с тобой такое бывает?

Я задумалась, после чего выдала абсолютно гениальное:

— Раз в месяц. Чёртов ПМС.

Исаев крякнул.

— Интересный у вас организм, Светлана Анатольевна. Сначала у вас месячные начинаются, а уже потом ПМС.

Неохотно оторвавшись от его груди, многозначительно заглянула ему в глаза.

— Ты же сам всё прекрасно понял.

— Я-то понял, — расплылся он в наглой улыбке, — но хочу, чтобы ты сама в этом призналась.

— А я не хочу.

— А надо.

Сморщила нос, продолжая играть с ним гляделки, правда, уже через полминуты проиграла, поддавшись его природному магнетизму.

— Ладно, — зажмурилась. — Я тебе соврала. Не было у меня никаких… критических дней.

— Вот. И как тебе после этого верить?! — театрально возмутился он. — Считай, что ты сожгла все мосты доверия между нами…

Пришлось слегка пнуть его по икре, чтобы не заигрывался.

— Сам виноват.

Воспоминания о том неудачном вечере тут же понизили степень моего оптимизма.

— Виноват, — не стал спорить. — Просто… я не сильно люблю эту тему развивать.

— Про Анечку? — ехидно изогнула бровь.

— Про Анечку, — обреченно стравил он воздух из лёгких, после чего махнул рукой и заговорил довольно-таки скоро: — Да там особо и рассказывать-то нечего. Жила-была девочка Аня — умница, комсомолка, спортсменка, наконец, просто красавица. Помнишь, я тебе рассказывал, как стал Французом? Так вот, примерно тогда мы и познакомились с ней. Она с родителями жила на одной с нами лестничной площадке, ну а я… Как увидел её, так и влюбился с первого взгляда.

Жадно слушала его речь, боясь пропустить хотя бы слово.

— Выдохни, — посоветовал Исаев, ощутив, как я нервно заёрзала на его коленях. — У нас никогда ничего не было. Даже не целовались ни разу. Я восхищался со стороны, иногда носил портфель до дома, а в старших классах помогал сдавать лабораторные по информатике. На этом, в принципе, всё.

— А почему? — искренне удивилась я: в моей голове просто не укладывалось, как можно не хотеть ничего с Исаевым.

— Ты меня видела — мама же фотки показывала.

— И-и-и? — не поняла, к чему он клонит.

— Я же был задрот обыкновенный — в очках, прыщах и рубашке в клеточку.

Память услужливо воспроизвела образ худосочного парнишки с фотографии, которую мне показывала Татьяна Викторовна. Но всё равно, что-то у меня в этой картинке не складывалось.

— Нормальный ребёнок, — буркнула я, отчего-то ощутив обиду за маленького Андрюшку.

— Возможно, но, поверь мне, бабы таким не дают. По крайней мере в юности, пока ботаник не заработает свой первый миллион.

Ещё один пинок в щиколотку.

— Фу, как грубо!

— Зато жизненно, — фыркнул он, после чего завис на какое-то мгновение, глянув на меня с удивлением.

— Ты хорошо меня услышала?

— Про то, что тебе бабы не давали? К сожалению, да.

— А про миллион?

— А что миллион? — вконец запуталась я.

— В этом месте все обычно спрашивают, заработал ли я его.

Посмотрела на него как на идиота, всем своим видом говоря: «Ну это же очевидно», ведь стоило только вспомнить его машину и квартиру — по нынешним ценам они явно стоили намного дороже этого самого его миллиона. Но, если честно, сейчас меня больше волновало совсем не это.

— То есть ты всем рассказываешь историю про Анечку?

— Нет, но про своё задротское детство я люблю поведать.

И вот тут-то до меня дошло.

— Паша!

— Я — Андрей, — продолжал он потешаться надо мной, но я старательно делала вид, что не замечаю.

— Да нет же. Ты сам рассказывал, как ты с Пашкой познакомился, как соврал одноклассникам, что учил французский… Как-то не сильно с образом ботаника вяжется.

— А, это, — махнул он рукой. — Да я и не был никогда заучкой, впрочем, как и паинькой, просто выглядел так… нереспектабельно. Дух же авантюризма всегда был при мне. Знаешь, как мы потом с Пахой зажигали?

— Нет, и не хочу знать, — мысленно послала привет Савицким. — И вообще, не заговаривай меня. Что там с Анечкой?

— Я же тебе говорю, что ничего. Влюбился в соседскую девочку, в десятом классе был вежливо, но настойчиво послан. Я пережил, родители уверены в обратном.

— А почему?

— Не знаю, — пожал плечами, — наверное, потому, что с тех самых пор больше ни разу не был замечен ни в каких отношениях.

***

Андрей таскал мои многочисленные коробки в машину, а я стояла у открытого багажника и улыбалась, в промежутке между очередной партией улучив момент и набрав короткое сообщение брату: «Спасибо».

***

Вечер мы провели в кино на последнем ряду, лениво поглядывая на экран в перерывах между поцелуями. Поэтому, если вы спросите меня, о чём был фильм, я вряд ли смогу рассказать.

После меня доставили домой, благонравно чмокнув в лоб и отправив отсыпаться.

— А-а-а… — растерянно протянула я, отчего-то почувствовав себя обманутой.

— Тебе напомнить? — ехидно изогнул бровь Исаев. — У тебя то ли ПМС, то ли критические дни…

Вот тут я психанула по-настоящему и попыталась запустить в этого гада яблоком, которое так удачно подвернулось под руку, пока я пыталась нащупать ключи от дома на дне сумки. А он возьми и увернись, ещё и ржать начал. Самодовольно.

— Боже, — простонала, задрав голову к небу. — Угораздило же связаться с дебилом!

— Это знак, — хмыкнул мой «дебил», притянув меня к себе и шепнув мне на ушко: — Свет, у меня ещё куча срочной работы. Считай, днём ничего не сделал. Придётся сегодня поднапрячься и завтра тоже. А на выходных отпразднуем твой отпуск, нас Серёга с Лерой твоей на дачу зовут. Тогда всё и наверстаем, обещаю.

Я тяжко вздохнула, так и не сказав ему, что как раз через два дня мы ничего и не наверстаем.

***

Выходные на даче у Литвинова удались на славу.

По крайней мере, мы с Лерой решили именно так, чего нельзя сказать о бедном Исаеве, который таки дождался начала моего цикла.

— Я теперь понимаю, почему эти дни называются критическими, — пробухтел в один из вечеров, когда мы целомудренно укладывались спать на старой панцирной кровати в дачном домике, принадлежащем родителям Серёги.

Утром в воскресенье мужики с рассветом свалили на рыбалку, а мы с Крутиковой расположились в шезлонгах, установленных на импровизированном газоне подле небольшого каркасного бассейна. Вообще весь дачный участок представлял собой поразительный микс из советского прошлого и современной огородной моды.

— Хорошо здесь, — потянулась Лерка, подставляя солнцу свои идеально-бесконечные ноги. На ней был достаточно откровенный купальник, вызвавший во мне лёгкий укол зависти — мне с моей фигурой оставалось только мечтать о таком.

Мой выбор для отдыха на природе пал на чёрные шорты и широкую зелёную футболку под цвет глаз. В последнее время едва ли не вся моя одежда принадлежала именно этой стороне палитры.

— Хорошо, — согласилась с подругой. И даже не покривила душой. Впервые за долгое время мне действительно было… спокойно.

Лера окинула меня оценивающим взглядом, словно решая, можно ли верить моим словам. После чего резюмировала:

— А всё-таки здорово, что вы с Андрюхой помирились.

Я задумчиво покивала головой, уже предчувствуя, что подруга взяла стойку и допроса мне не избежать.

В итоге через каких-то полчаса Крутикова знала все подробности последних дней, начиная с неудачного ужина у Исаевых-старших.

За это время её лицо успело сменить целую гамму эмоций.

— И что, — подбоченилась Лера, — ты веришь тому, что у него с этой «Анечкой», — имя бывшей соседки Француза было произнесено с максимальной долей ехидства, — ничего не было?

Потёрла кончик носа, собираясь с мыслями.

— Я об этом думала все последние дни.

— И что решила?

— Что это не имеет значения.

Бедная Лерка аж подавилась.

— Как так?!

— Было бы наивно полагать, что у Андрея к моменту встречи со мной нет никакого бэкграунда.

— Да это понятно, — нетерпеливо махнула рукой Лера, — речь же не об этом…

— Об этом, — твёрдо перебила её, не дав продолжить. — Его прошлое меня не касается…

— Опять ты про ваши «не отношения», — изобразила она пальцами кавычки.

— Да не в этом дело. Просто я тут подумала и решила, какой толк в том, что мы будем выяснять отношения? Или что я буду страдать из-за какой-то там Анечки, вынося ему мозг. Не хочет говорить, значит, не хочет. Нашему договору осталось два месяца. И я… хочу насладиться ими по полной.

Лерка слегка насупилась, явно недовольная моим решением. Причём такое поведение было несвойственно нам обеим. Обычно я переживала из-за всего, видя подвох и знак в каждой закорючке, Крутикова же больше походила на ту стрекозу, что лето пропела и оглянуться не успела.

Теперь же выходило диаметрально наоборот.

— Ну хочешь, я у Серёжи про неё спрошу? — всё никак не унималась подруга.

— Не хочу, — заявила уверенно. — Я тебе вообще в это лезть запрещаю.

— О, — её губы удивлённо округлились. — А что, так можно было?! Если бы я раньше знала…

— То продолжала бы и дальше по своему Литвинову страдать. А я не хочу страдать ни по кому. Я хочу наслаждаться моментом.

Лера пожевала губами и недовольно фыркнула:

— Только не приходи ко мне потом страдать!

Мы обе напряжённо замолчали, думая каждая о своём. Глупо смотрели в разные стороны и делали вид, что ничего не произошло, но обе точно знали, что, скорее всего, так оно и будет: и что я приду, и что страдать буду — тоже.

***

Мужчины вернулись ближе к обеду — без улова, зато потные, грязные и слегка навеселе.

— Клёва не было, — в извиняющемся жесте развёл руками Серёга, кивая на пустое ведро.

— Клёво как раз было, — пьяненько хихикнул Француз, пристраиваясь ко мне под бок. Шезлонг угрожающе затрещал, но выдержал.

А я вдруг ощутила себя безгранично счастливой, убедившись в своей правоте. Пофиг, что будет потом, главное, что сейчас хорошо.

И, не удержавшись, чмокнула Андрея в нос.

***

Вечером был костёр, шашлык и песни под гитару в исполнении Литвинова.

На какое-то время почудилось, что нам всем не за тридцать, а много меньше. Вспоминались студенчество, выезды за город, те же ночные посиделки и… острое чувство одиночества, которое испытывала, глядя на сверстников, разбившихся на парочки.

Я даже краем глаза покосилась на свою «парочку», чтобы убедиться, что он мне не приснился. Исаев уже немного протрезвел, но всё ещё продолжал изображать из себя великого соблазнителя, то и дело норовя запустить руку мне под футболку.

— Стукну, — пригрозила ему, когда наглая лапа в очередной раз добралась до застёжки бюстгальтера.

— Жестокая женщина, — вздохнул Француз и неожиданно потянул меня вверх, вынуждая встать на ноги. — Пошли, что ли, тогда потанцуем.

— Не-е-ет! — ужаснулась я, упираясь всеми своими немалыми силами. — Я не танцую.

— Давно ли? — ехидно изогнул он идеальную бровь. — Или тебе напомнить про барную стойку?

Сидящие напротив Лера с Серёгой фыркнули, я же залилась краской, как это бывало всякий раз, когда кто-то при мне упоминал обстоятельства нашего знакомства.

— С тех пор и не танцую.

— А я думал, что только не пьёшь.

— Это связано.

— Тогда в чём дело? Предлагаю по пятьдесят и… в пляс.

Картина, мгновенно нарисованная воображением, ужаснула: всё-таки алкоголь порождает во мне слишком сильную тягу к приключениям.

Пришлось подчиниться, лишь бы скрыться с чужих глаз. И если Лерка видела меня всякой, то перед Литвиновым всё ещё было неловко.

В итоге мы зашли за дом, а потом и вовсе полезли куда-то через разросшиеся кусты малины, прочь от костра и лишних зрителей.

На всякий случай уточнила:

— А мы точно танцевать?

— Можешь не сомневаться, — ухмыльнулся Андрей и, легко потянув меня за волосы, заставил поднять голову вверх.

Восторженный возглас вырвался сам собой: в обрамлении веток деревьев нашему взору открылось абсолютно невероятное небо. Редкие полоски облаков светились в молочном свете огромной, идеально-круглой Луны, до этого скрывавшейся за крышей дома. Вид был настолько умопомрачительный, что я невольно задержала дыхание.

В такие моменты я жалела, что ни разу не фотограф, красота нашей природы всегда вызывала во мне какой-то особый трепет; вспоминались Пришвин, Тютчев, Фет с их любовью к родным просторам и умением тонко передать словами всё очарование открывающегося мира. Я так не умела, хоть и старалась. Но сейчас мне казалось, что, если бы кто-то дал мне в руки что-нибудь пишущее или печатающее, я обязательно смогла бы сотворить что-то такое… трепетное и живое, чтобы дух захватывало.

— Дыши, — шепнул мне на ухо Исаев, про которого я даже слегка успела позабыть, увлечённая этим единением со вселенной. Обернулась к нему и замерла, не в силах понять выражение его лица. Он улыбался, но не ехидно, как обычно. А… тепло и будто бы слегка неуверенно. И смотрел он на меня так, что на душе тут же стало тепло и уютно.

Его рука неожиданно скользнула по моей щеке, утирая взявшуюся неведомо откуда слезинку.

— Впервые вижу человека, который рыдает из-за Луны, — чуть циничнее, чем того требовала ситуация, заметил он. Но я не обиделась, вдруг чётко ощутив, что ему тоже неловко от всего этого потока эмоций, в последнее время бурлящего вокруг меня. Но как объяснить ему всю трудность жизни ранимого нутра в большом теле, я не знаю. Отчего-то окружающие предпочитают замечать исключительно мои габариты, силу и мощь, в их глазах я этакая Дуся-агрегат, и они даже не догадываются, что в душе я скорее ощущаю себя Дюймовочкой — беззащитной и уязвимой.

Андрей этого тоже не видел, но иногда у меня возникало ощущение, что каким-то неведомым образом чувствовал…

— Так, мне кто-то обещал танцы, — попыталась я не обращать внимания на смущение, бросив прощальный взгляд на Луну, которую потихоньку начинало затягивать облаками. — А сам меня увёл от музыки, ну кто так делает?

— Так ты же не танцуешь.

— Я передумала.

— Женщина! — театрально закатил глаза.

В этом его восклицании было столько всего, что я чуть не растеклась горячей лужицей у его ног. Как ни крути, но за последние годы жизни я абсолютно разучилась чувствовать себя женщиной. И образ учителя подходил для этого как нельзя лучше.

— Хочу танцевать! — чуть капризно надула я губы, притопнув ногой и едва сдерживая улыбку. — Хочу совершать глупости сегодня.

— А-а-а-а, ну если только так, — продолжил потешаться над ситуацией Исаев, но руку мне протянул. — Разрешите пригласить вас на танец.

— Разрешаю, — с видом великого ожидания кивнула ему. — Только я без музыки не танцую.

— Ничего, я тебе спою, — заверили меня, и в конце концов я оказалась прижатой к его груди.

— А ты и петь умеешь?

— Не умею. Но… говорят, что не так всё страшно.

Наверное, это было глупо — топтаться на клочке земли среди заросших кустов малины, но тут Француз замурлыкал себе под нос знакомую мелодию, и я пропала окончательно.

— Ты полюбила панка, моя хулиганка…