Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга I. Отец

Глава VIII

I

Воссоединение семьи уже не казалось невозможным, как вдруг снова все стало рушиться.

В тот день Гриша вместе с Машей, Манефой и Мариэттой были в гостях у Гули с невесткой. Мария Андреевна качала на руках внучку. Она уже забыла, как это держать на руках пахнущего молоком младенца.

Манефа помогала Верочке накрыть на стол. Мужчины мирно обсуждали разные отвлеченные темы.

– Слышал про аэропланы? Великий князь Александр Михайлович предлагал вооружить ими армию. Сухомлинов, правда, пока упирается. Полагаю, это крайне любопытное изобретение, – рассуждал Гриша.

– Да, слышал. Князь вроде даже летную школу открывает.

– В удивительное время живем, Гуля! Вот еще только на санях перемещались, а теперь – и автомобили тебе, и аэропланы. Скоро люди по земле ездить перестанут, будут летать. Вот мы сядем в аэроплан и полетим в Привольное…

– Ох, свят-свят, спаси-сохрани, – тихонько причитала себе под нос Манефа, – так и мчатся, сломя голову, прям в преисподнюю…

– Посмотрите-ка, что Сережа прислал, – Мария Андреевна передала мужу с Мариэттой журнал. Она надеялась, что гордость за сына заставит Гришу забыть обиду.

Григорий взял в руки январский выпуск токийского Teikoku bungaku со статьей Сергея «Декадентство в современной поэзии в России» на японском языке. Молодой человек писал ее на русском, а потом текст перевел его профессор. На журнале была надпись, сделанная рукой Сережи. «Милой и дорогой маме от автора-сына. 1 января 1909 г.». Гриша нахмурился и захлопнул журнал. Его накрыли неприятные воспоминания.

– А я тут про открытие универмага Селфридж в Лондоне прочел, – переключил разговор на другую тему Гуля, заметив перемену в отцовском настроении, – новаторский подход, пишут. Мол, можно просто зайти поглазеть и ничего не купить. Если устал от покупок, можно отдохнуть в библиотеке. Есть даже тир, чтобы мужчины приходили. Представляешь?

– Новаторский подход? – возмутился Гриша. – Возведение торговли в ранг искусства – это моя идея! Я – первый! Все, что теперь открывается, – лишь жалкое подобие!

Гуля замолчал. Он понял, что ходит по тонкому льду.

В комнату прибежала Мариэтта.

– Гуля, а ты теперь прям на мертвецах будешь учиться? – наивно выпалила она.

Вера с Марией Андреевной застыли.

– Мариэтта, иди к нам, – позвала мать дочку. Но было уже поздно.

– Это где это ты еще будешь учиться? – зацепился Григорий, который после окончания Гулей университета надеялся, что тот в конце концов займется семейным делом. Он не давил на него пока, дал возможность насладиться молодой женой и ребенком. Но очень скоро надеялся начать его привлекать к бизнесу.

– Как раз собирался тебе сказать… я поступил слушателем в императорскую военно-медицинскую академию… – сын с вызовом посмотрел на отца.

– Собирался рассказать? – взревел Григорий. – И на какие же это средства? Я разве давал свое согласие?

Гриша не знал, что учебу сыновей оплачивает Александр Григорьевич из тех денег, что завещал их отец на смертном одре и которые хранились у старшего брата в банке. Делал это Саша с согласия Марии Андреевны, которая держала все в строгом секрете от супруга.

Грозный голос деда разбудил Тасю, малышка заплакала.

– Когда вы только за ум возьметесь? Сколько можно дурака валять? – Елисеев уже не мог взять себя в руки. – Я своего позволения не даю! Мариэтта, собирайся!

Гриша забрал дочку и ушел домой, демонстративно оставив Марию Андреевну у Гули.

Хрупкий мир, который едва стал восстанавливаться в семье, снова рухнул. В этот раз Григорий понял, что Машин обман по поводу учебы Сережи был не глупой случайной выходкой, а носил характер системного, сознательного подхода.

В августе Гриша уехал отдыхать в поместье Тойла, взяв с собой лишь Мариэтту. Страдая от сложных отношений с сыновьями, он выплескивал всю любовь на своего белокурого ангелочка, балуя ее без меры. Несмотря на то что Григорий много времени проводил с девочкой, он все же порой уезжал с визитами, оставляя дочку на несколько дней под опекой ее свиты. У маленькой принцессы были свои кухарки, прачки и горничные. Мариэтта разъезжала в миниатюрной коляске, запряженной несколькими пони, непременно в сопровождении лакеев в ливреях. Она принимала визитеров, изображая взрослую хозяйку, угощала их чаем с пирожками и крингелями. В ее свите были француженка, немка и англичанка, которые обучали ее языкам. Не было в мире девочки, которую отец любил бы больше. Однако ее маленькое сердце разрывалось от тоски по братьям и матери, которые отчего-то не могли жить с ними вместе.

II

Наконец, свершилось! В 1910 году Григорий за особые заслуги перед Отечеством был удостоен ордена Владимира III степени и возведен в потомственное дворянство. Дворянское достоинство также распространялось и на всех детей, рожденных до брака. После первых часов восторга и ликования Гриша загрустил. Мечта сбылась. Он добился всего, о чем мечтал. У него миллионы, он стал одним из самых богатых людей во всей империи. Он и его дети – дворяне. Теперь он мог даже вызвать на дуэль Закретского! Но отчего-то не хотелось. Раньше бодрило соперничество с графом из-за Маши, теперь это казалось пустым. Разделить счастье, кроме друзей, было не с кем. С супругой общаться не было желания. С детьми отношения были натянутые. Между ним и братом выросла ледяная стена. Именно сейчас, на пике успеха, Гриша вдруг ощутил полное одиночество.

Не было рядом даже Марии Степановны, которая хоть и не удержалась бы от острот, но гордилась им искренне.

Гриша захандрил и вместо пышного празднования устроил скромный для такого события прием, только для родственников и служащих фирмы.

Рядом был преданный Александр Михайлович Кобылин. Он видел, что Гриша погрузился в депрессию, и старался таскать его по всякого рода интересным мероприятиям, которые могли возбудить в Елисееве утраченный интерес к активной деятельности. Одним из таких событий были первые в России международные авиационные состязания на Удельном аэродроме. Елисеев, который всегда был влюблен во все технические новинки, ненадолго впечатлился. Но скоро снова загрустил.

Гриша сблизился со Степаном Петровичем и Варварой Сергеевной. Они не знали всех подробностей его семейного разлада и не лезли в душу. Степа, будучи двоюродным племянником, был старше Григория на семь лет. Из всех родственников эти два представителя рода Елисеевых были ближе всех друг другу по возрасту. При всей разности интересов и трудовой деятельности они были равны по уровню образования и, в целом, близки в своих взглядах на жизнь.

Мария Андреевна тоже уже целый год пребывала в тоске. Бесконечные слезы сказались на здоровье. У нее начались постоянные головные боли, и она слегла на долгое время. Даже если бы Гриша очень хотел ее видеть на своем приеме по случаю получения дворянства, она не смогла бы прийти. Вокруг нее сплотился свой собственный круг сочувствующих, который возглавляли Гуля и Александр Григорьевич.

III

Митя запил после смерти Марии Степановы. Вначале с перерывами, а потом и вовсе ушел в запой. Глафира ездила по ресторанам и трактирам в его поисках, привозила домой. Но уже на следующий день он находил возможность улизнуть из дома. Он словно не мог рядом с ней находиться. Напивался до беспамятства, чтобы не думать о дочке и не ревновать. В какой-то момент Глаша махнула рукой. Не прикуешь же его к себе!

Как раз в один из таких дней, когда Митя страстно отдавался во власть зеленого змия, в двери их дома постучал незнакомый мужчина. Он сумбурно пытался объяснить горничной, кто он и зачем пришел. Выглядел гость чисто, опрятно, но небогато, как какой-нибудь мелкий чиновник. Когда-то он был небывалым красавцем, это читалось по его лицу даже сейчас. Но жизнь его не пощадила.

Глафира услышала внизу разговор и спустилась, подумав, что это мог вернуться Митя. Мужчина увидел ее и сделал шаг вперед.

– Доченька!

Глаша выронила из рук вышивание.

– Это какая-то ошибка…

– Прости меня, доченька! Это я во всем виноват!

И он рассказал довольно банальную историю о том, как по молодости был частым гостем дома терпимости. Там он влюбился в девицу сказочной красоты. Узнав, что чувства взаимны, он снял квартиру и забрал девушку из борделя. Шло время, его любимая забеременела. Об этом узнали его родственники. Когда родителям сообщили, что у потенциальной невесты был желтый билет, ему запретили жениться. Более того, они подыскали ему обеспеченную партию. Молодой человек так устал от ежедневной борьбы за существование¸ что согласился без долгих уговоров. Поговорить с женщиной, носящей его ребенка, он струсил. Поэтому просто к ней не вернулся. Она, видимо, ждала его какое-то время, а потом вернулась в бордель. Там она родила девочку. А сама умерла через несколько лет. Девочка росла в борделе, затем в приюте, а потом ее забрали в школу рукоделия Елисеевых. Об этом он узнал, когда несколько недель назад наведался в дом терпимости справиться о своей давней знакомой.

Глаша слушала, не веря своим ушам. Мать умерла слишком рано и не могла ничего ей рассказать об отце. Что творилось у нее в душе! Вот она еще час назад была полной сиротой, а теперь у нее есть отец! Да, трус и подлец, но родной, все осознавший. Пусть он потрепан судьбой, зато теперь наученный уму-разуму.

– Вы, наверное, голодны? – вдруг подскочила она.

Мужчина скромно потупился. А Глафира уже приказывала накрыть на стол. Пока она раздавала распоряжения на кухне, мужчина осмотрелся в доме, нахваливая тонкий вкус в декоре и обстановке.

– А какая была мама? – спросила Глаша за столом, наливая вино в бокал вновь объявившемуся отцу.

– Она была писаная красавица! Вот как ты – литая!

– А разве она не была шатенкой? – удивилась хозяйка, вспоминая куцые рассказы старожилов борделя.

– Да, пожалуй, темнее, чем ты. Я имел в виду, что по красоте вы ровня.

Няня вынесла дочку Глаши после обеденного сна.

– А это наша Таточка, – представила Глафира внучку неожиданно свалившемуся на голову деду.

Мужчина посюсюкал немного с девочкой, но малышей он явно не жаловал.

Они еще долго проговорили. Когда стемнело, мужчина засобирался. Уговорились, что скоро он объявится снова. Проводив гостя, Глаша какое-то время сидела в задумчивости, пытаясь переварить все, что с ней произошло в тот день.

Она подошла к зеркалу, сняла с себя изумрудные серьги и положила их в шкатулку. Вдруг ее словно током ударило. Шкатулка была пуста – не было ни бриллиантового колье, ни жемчужного ожерелья, ни сережек с самоцветами, ни золотых колец. Даже шпильки с алмазными головками пропали. Все драгоценности, которыми ее заваливал Митя, исчезли. А самое ужасное, пропало и то самое серебряное зеркальце Фаберже.

Ее пронзила догадка. Она побежала вниз. Стала спрашивать горничную. Оказалось, фамилию так называемого отца никто не узнал. Ушел он пешком, сославшись, что хочет пройтись после сытного обеда, а значит, некого расспросить, куда его отвезли.

Глафира не была эмоциональным человеком, но в тот момент она дала волю чувствам и громко прорыдала всю ночь.

IV

В ту ночь, когда Глафиру обокрали, Митя в очередной раз пытался утопить ревность в вине. По обыкновению, он был окружен дружками-дармоедами и девицами из неуспешных балетных. Среди девушек Митя особенно выделял одну жгучую брюнетку, похожую на цыганку кудрями цвета воронова крыла и огромными черными глазами. Он показывал всем своим видом, что рассчитывает на приятное продолжение вечера. Француженка-балерина Маргарита Брезиль была не против его ухаживаний.

Волею случая в тот же модный ресторан пришли обедать Григорий со Степаном Петровичем и его сыном Петром. Митя был уже весьма нетрезв, но родственников узнал и несказанно им обрадовался. Он приглашал их присесть за свой стол, перезнакомил со всеми присутствовавшими повесами. Старшие Елисеевы извинились и, сославшись на важный разговор, ушли в отдельный кабинет. Петя же приглашение принял и явно не из-за Мити.

Петр был моложе Мити, был холост, кроме того, он стал новоиспеченным дворянином благодаря отцу, что само по себе делало его более привлекательным для охотниц за богатыми, статусными женихами. Не успела веселая компания и глазом моргнуть, как та самая «цыганка» уже милостиво принимала ухаживания молодого банкира. Митя был не столько раздосадован, сколько обескуражен. Он до сих пор слыл невероятным красавцем, и еще ни одна девушка не предпочитала ему кого-то другого. Его удивление было настолько велико, что мешало расстроиться и сообразить, как на эту ситуацию реагировать – то ли драться с Петей, то переключиться на другую девушку. Вскоре все остальные мысли были вытеснены одной – о предательском естестве женской натуры, однако ватные из-за пьянки мозги плохо пропускали импульсы и вязкая мысль никак не могла принять четкого очертания.

Григорий Григорьевич собрался домой и решил забрать пьяного родственника с собой. Митя, вливший в себя несколько литров разнообразных алкогольных напитков, лишь отдаленно напоминал человека разумного, но все же проявил чудеса благоразумия и предложение Гриши принял.

Позже Григорий ругал себя за приглашение, потому что Митя в автомобиле уснул и Елисееву пришлось тащить его в дом на себе, пока не выскочили помогать слуги. Молодой человек проспал все ночь как убитый. Утром он расплакался на плече у Гриши.

– Люблю ее безумно, но видеть не могу! Сразу вспоминаю теткины слова…

– А что она сказала?

– Что Таточка не моя дочь… – Митя зарыдал.

– Мария Степановна все же совершенно жалости не знала… А основания на то есть?

– Не знаю… Нет… Но я не могу об этом не думать! Я как представлю, у меня в глазах темнеет…

– Что ж, горькая помогает не думать?

– Иной раз забудусь, а другой – только хуже делается… Всю душу мне измотала, живого места на ней нет!

– Видишь как, и оснований нет, а ты весь извелся. Ты полагаешь, мы тогда напрасно тебя образумить пытались? Теперь сам убедился, что любое зерно подозрения, брошенное в плодотворную почву, даст росток. А была б жена из приличной семьи, ты б напраслину всякую даже слушать не стал. Никому никогда такого не советовал, но тебе скажу – раз тебе так невыносимо, быть может, следует подумать о разводе?

– Да что ты такое говоришь, Гриша? Я умру без нее.

В тот день, вернувшись домой, Митя застал заплаканную Глашу. Она рассказала ему про вора, представившегося отцом. У мужа сжалось сердце, когда он увидел ее слезы. Ему казалось, что Глафира плакать не умеет, что ничто ее не трогает, ко всему она равнодушна. Растроганный, на следующий же день он объехал все лучшие ювелирные лавки города и скупил жене самые красивые и дорогие украшения взамен украденных.

На какое-то время они зажили как раньше.

V

В стране, несмотря на откровенно революционную Думу, вставляющую палки в колеса правительства, благодаря реформам Столыпина бурно развивались промышленность и банковское дело.

В марте парламент с его скандальным председателем Гучковым распустили. Думу III созыва возглавил Родзянко, что кардинально положения вещей не изменило.

Летом на каникулы приезжал Сережа. Три года его не было в России. Остановился молодой человек у матери. Виделся с братьями и друзьями, рассказывал про Японию, про учебу в Токийском императорском университете. Вспоминал тяжелый первый год, когда были сложности с пониманием лекций на японском. Как хотелось все бросить. Потом стало легче. Теперь он уже прекрасно владел языком. Григорий Григорьевич обо всем этом узнал от Пети. Встречаться с отцом Сергей не захотел. Сын отчасти казнил себя за то, что матери теперь приходится жить отдельно и почти не видеться с Мариэттой. Но более всего он винил отца.

Кроме всего прочего, политические взгляды Сергея не изменились и ему не хотелось тратить драгоценное время на споры с отцом, поддерживающим реакционное, по его мнению, правительство. Григорий также не рвался встречаться с Сергеем, понимая, что все непременно закончится скандалом. Он еще не простил сына за бегство в Японию и уж точно не готов был выслушивать его наивные политические измышления. А тем для горячих споров жизнь подкидывала массу.

В сентябре в Киевском театре на глазах у императора очередная попытка террористов убить Столыпина увенчалась успехом. Елисеев считал Петра Аркадьевича человеком блестящего ума, смелым, способным навести порядок в окружающем хаосе. Всей душой Григорий ненавидел бунтарей, которые залихватски, отчаянно, зайдясь в идеологическом фанатизме, взрывая бомбы и безжалостно убивая людей, тащили Россию в разверзшуюся адскую бездну.

Осенью сын Коля поступил на юридический факультет университета. Это решение, не получившее предварительного одобрения отца, стало поводом для очередного скандала, что становилось уже традиционным пунктом в повестке дня семьи Елисеевых. Григорий в ужасе понимал, что отсутствие наследника, которому можно передать торговое товарищество, реально даже при наличии пятерых сыновей. Потенциальных кандидатов осталось двое – Саша и Петя. Но младший явно был не из того теста – мечтал о сцене, любил петь и танцевать. Хорошо хоть без крайностей, как у младшего Юсупова. Надеяться можно было лишь на Сашу, который в тот год получал свидетельство Ларинской гимназии, однако тоже не демонстрировал интереса к делу Григория. Весьма зыбкая надежда.

* * *

Пришедшая зима заковала в лед реки и моря, а также заморозила торговые отношения между двумя большими странами.

Пока Гриша переживал о будущем своего детища, реальный удар был нанесен по бизнесу Мити. Случилось то, о чем его предупреждал Елисеев. США денонсировали торговый договор с Россией до его окончания. Основной ассортимент в Митиных лавках составляли американские товары, поставка которых теперь была под угрозой из-за возможной таможенной войны, которую активно лоббировали в Думе Гучков и многие другие депутаты. Неожиданный разрыв торговых отношений не раздевал Митю до последней нитки, ведь ему досталось огромное состояние при выходе из семьи, но повредил его торговле. Американский демарш усугубил раскол российского общества. Кто-то выступал за жесткие санкции против Америки, другие, напротив, призывали принять условия американцев. В итоге продажи стали падать, многие прежние покупатели отказались от товаров из США. Бежал и компаньон. Закретский, оправдавшись своим избранием в Думу, совсем отошел от дел. Ему категорически не хотелось ассоциироваться с торговлей американскими товарами в то время и в той атмосфере, царящей в Думе.

Митя, который было угомонился, снова сорвался – запил и стал пропадать из дома. Через пару месяцев на пороге Григория Григорьевича появилась заплаканная Глафира. Для человека, лишенного эмоций, слишком часто ее глаза стали омываться слезами. Она вошла в дом румяная с мороза, принеся на себе сладковатый запах свежего воздуха.

– Григорий Григорьевич, прошу, спасите его!

– Да что с ним станется? Погуляет да вернется.

Еще несколько лет назад Гриша точно понимал, как нужно решать любые семейные проблемы. Теперь же Елисеев словно потерялся. Во всем, что не было связано с бизнесом, он уже не был уверен. Полное охлаждение к супруге, стена непонимания между ним и сыновьями – даже в страшном сне раньше он не мог представить, что все это когда-нибудь будет частью его жизни.

– Я бы не пришла, если б только вино и женщины… убьет он себя!

– Фигурально?

– Наложит на себя руки – это же грех!

– Не понимаю, о чем ты. Из-за того, что Мария Степановна наговорила?

– Не знаю, – удивилась Глаша, перестав даже всхлипывать. – А что она наговорила?

– Да ничего, ересь всякую!

– Он связался с дурной компанией. Сам спьяну проговорился про клуб самоубийств… в русскую рулетку играют. Вчера приехал, весь трясется, как будто кондрашка хватила, оказалось – кто-то при нем застрелился.

– Что? – Григорий чуть не задохнулся. – Ах он паскудник! Ну, погоди, я ему задам! Поезжай, Глаша, домой. Он сейчас к тебе вернется и забудет про эту блажь, как про страшный сон.

Григорий поехал по трактирам и домам терпимости в поисках Мити. Несколько часов он колесил по столице. Наконец в одном из ресторанов он нашел загулявшего повесу.

Елисеев зашел в зал Доминика, решительно промаршировал к столику, за которым расположилась группа прожигателей жизни.

– Господа, позвольте украсть у вас этого молодого человека на несколько минут, – тон Григория не терпел никаких возражений. – Дмитрий, у меня к тебе срочное дело!

Митя точно не знал, что происходит, но по ходящим желвакам Елисеева понял, что дело плохо. Он засеменил за родственником, поджав уши, словно нашкодивший щенок. Юноши из компании проводили его презрительными взглядами.

Едва они вышли на парадную мраморную лестницу, где не было свидетелей, Гриша схватил Митю за шкирку и стал трясти.

– Это что же ты, негодяй, придумал? Как твоя бестолковая башка до этого додумалась? Я тебе покажу – клуб самоубийств! Я тебя сейчас сам раздавлю, безмозглая ты букашка!

Если бы кто-то увидел эту сцену со стороны, непременно расхохотался бы – невысокий Гриша таскал по лестнице рослого, элегантного детину, который не оказывал ни малейшего сопротивления. Для удобства Елисеев должен был стоять на ступень выше.

Услышав шум, на лестницу вышел официант. Снизу выглянул швейцар.

– Давай, стреляйся, развяжи руки Глафире! – Гриша оттолкнул троюродного племянника. – Путь она наконец найдет себе благоразумного мужчину, который позаботится о ней и дочке!

Митю словно облили ушатом ледяной воды. Григорий знал, на какую болевую точку надавить.

После выволочки молодой человек вернулся домой, и тема с русской рулеткой закрылась раз и навсегда, сколько бы потом он ни кутил.

Гриша считал это крайне постыдным происшествием и ни с кем, кроме самого близкого друга Александра Михайловича, делиться не стал. Кобылин был человек чести, никогда бы не выдал чужой секрет.

– Ты только подумай! Все есть – жена-красавица, деньги, доходные дома, лавки – живи, работай себе в удовольствие! Но нет, будем дурить, смерти искать!

– Он всегда был у вас enfant terrible… Видимо, не повзрослел еще. Хотя взгляни, что творится вокруг. Настоящая эпидемия самоубийств. Не он один попался в эти сети. Массовый психоз какой-то. Общество больно.

– Именно, скудоумием! От безделья и марафета все! Мы вон с тобой так за день уработаемся, времени на чушь не остается.

– Твоя правда! Но мы, положим, для подобной дури уж и не подходим, – рассмеялся Кобылин.

– Позвольте! Не хотите ли вы, любезный Александр Михайлович, указать на наш почтенный возраст? Я себя в старики записывать не собираюсь! – шуточно возмутился сорокавосьмилетний Григорий. Очень скоро Григорий и сам удивится, что это вовсе не шутка была. – У нас, Саша, еще вся жизнь впереди!

VI

Как только началась шумиха по поводу денонсирования торгового соглашения, у Григория Григорьевича зародилась мысль открыть магазин, подобный московскому или питерскому, в Америке. У него был уникальный талант находить в проблемных, неразрешимых ситуациях возможности для дальнейшего развития бизнеса. У Гриши снова заблестели глаза. Вернулся вкус к жизни, который, казалось, был утрачен безвозвратно.

Весна поддерживала такой настрой, всему вокруг даря надежду.

Григорию потребовалось пару месяцев обдумать детальный план, и вот когда на реках пошел лед, он пригласил к себе Гулю. После ссоры из-за поступления сына в военно-медицинскую академию они почти не общались. Хотя, конечно, Григорий постоянно справлялся о сыне и о внучке Тасе. Елисеев решил, что это отличный повод примириться и наладить отношения раз и навсегда.

– Сын, ты наверняка прекрасно осведомлен о положении вещей с торговым соглашением между нашей страной и Америкой, – после короткого приветствия Григорий перешел сразу к делу.

– Об этом пишут все газеты.

– Что скажешь об этом?

– Полагаю, тебе не понравится мое мнение, поэтому даже не стоит и начинать…

– Ты считаешь, Россия должна уступить и принять американские требования?

Гуля промолчал. Очередной скандал с отцом не входил в его планы. У него в жизни все было прекрасно – интересная учеба, любимая семья. Политические споры отошли на второй план.

– Я не ссориться тебя позвал, – словно прочел его мысли Елисеев, – у меня родилась гениальная мысль! Пока все здесь пикируются и сходят с ума, мы быстренько возьмем и откроем Елисеевский магазин в Нью-Йорке или Вашингтоне. Научим янки торговать, а? Утрем нос мистеру Селфриджу, который бежал из Америки в Старый Свет, чтобы начать успешное дело. Покажем им, что такое искусство торговли! Что скажешь?

– Ты же знаешь, я далек от коммерции… Но раз ты так воодушевлен, уверен, у тебя все получится. Ты не раз уже доказал, что способен делать невозможное.

– Эх, сынок! – Гриша крепко обнял Гулю, – наворотим мы там дел! Такие перспективы открываются!

– Ты уже сказал матери, что собираешься уехать?

– Я? Нет. Я не могу поехать. Кто же здесь всем будет управлять? Нечестно все свалить на Александра Михайловича. У меня к тебе предложение – бери миллион рублей и поезжай в Америку! Если хочешь, вместе с семьей. Это как тебе удобней. Или можешь их здесь оставить, мы присмотрим, в обиду не дадим.

– Нет, ну как же, я не могу… Это совершенно против моих планов…

– Сын, миллион рублей и неограниченный кредит!

– Я же объясняю, что это никак невозможно. Я учусь сейчас. Ты забыл? Кроме того, я не собираюсь заниматься торговлей. Никогда! Я буду хирургом!

– Тебе уже двадцать семь! А ты все учишься! Когда ж работать начнешь? И кому все это достанется после моей смерти? Что ж, вы все прогуляете-проедите? – начал злиться Григорий.

– Да не оставляй мне ничего! Мне ничего не нужно!

– Не нужно? – тон Елисеева все повышался. – А на какие же деньги вы все живете и учитесь, разрешите поинтересоваться? Я же, кстати, не разрешил финансировать твою учебу…

– Учебу нам мама с дядей Сашей оплачивают из дедушкиного наследства. Так что ты не можешь нам запрещать учиться! Все плюют на твои деньги! Мы и без них прекрасно обходимся! – не смог больше сдерживаться Гуля.

Сын выскочил из кабинета, хлопнув дверью.

Елисеев схватился за грудь. Сердце как будто сжали железными тисками. Он рухнул в кресло.

Вечером младшие дети добили его сообщением, что Сережа, закончив Токийский университет, поступил там в академию. Он об этом написал Марии Андреевне. А Петр задумал поступить в кавалерийское военное училище. Григорию за ужином не лез кусок в рот.

VII

На следующий день Гриша отправился на Песочную к супруге с серьезным разговором. Глупые птицы верещали, радуясь солнцу. Гриша со вчерашнего дня был в бешенстве и вся эта царящая вокруг весенняя какофония жутко раздражала его.

Мария Андреевна не была предупреждена о его визите и не успела приготовиться. Она встретила его в когда-то симпатичном платье, которое из-за почтенного возраста теперь было разжаловано в домашние. Почти как сама его хозяйка. Когда Маша увидела мужа в доме, она ругала себя, что не надела тем утром новый утренний капот приятного лилового цвета.

– Разве я не запретил оплачивать учебу детей, если она не имеет отношения к коммерции? – Гриша всегда был прямолинеен, а в этот раз он даже и не пытался быть дипломатичным.

– Мы посчитали, что ты погорячился… Ты же любишь их…

– Не заговаривай мне зубы! – Гриша уже был взведен, поэтому неважно было, что говорила Маша. – Кто разрешил брать деньги без моего разрешения?

– Ты, вероятно, забыл, – голос жены предательски задрожал, предсказывая близкие слезы, – твой отец оставил деньги на обучение детей мне… Чтобы использовать их по назначению, твое согласие не нужно…

– Что? Ты отдаешь себе отчет? – заорал Григорий. – Немыслимо! Возмутительная строптивость! Я раньше сомневался, оправдывал тебя, но теперь я точно знаю – это ты во всем виновата! Ноги моей больше не будет в твоем доме! Не желаю тебя больше видеть! А по поводу денег – я вас засужу! И тебя, и братца! Ты не смогла бы провернуть все это без него!

Гриша выскочил из дома.

Маша прорыдала полдня. Немного успокоившись, она отправилась к Александру Григорьевичу, который гостил у дочери в новом доме в Белогорке. Необходимо было его предупредить о намерениях Гриши, хоть она и надеялась, что это были лишь пустые угрозы.

В Белогорке ее встретил только что выстроенный волшебный дворец в стиле модерн с башенками, переходами, ажурными балконами и изразцовыми украшениями. Замок напоминал столичный особняк Матильды Кшесинской. Лиза с семьей недавно переехали в дом и не могли нарадоваться. Солнце заливало комнаты, в которых звучал детский смех. Марии Андреевне было больно видеть счастливую и дружную семью родственников, когда от ее собственной осталось лишь пепелище.

Александр Григорьевич и вся семья были рады Маше. Они любили ее и в последнее время общались больше, чем с Гришей. Гостью усадили за стол, накормили. Всем было очевидно, что что-то стряслось, но никто не хотел на нее давить. Все ждали, когда она сама решится рассказать. Ее уговорили остаться с ночевкой.

Рано утром Машу разбудило щебетание птиц. Она выглянула в окно. Вид был сказочный. Солнечные лучи играли на пушистых хвойных лапах. Мария Андреевна вдруг ощутила спокойствие и благодать. Она решила прогуляться, пока хозяева спали, оделась и спустилась вниз. Александр уже пил кофе и читал газету. Ему было почти семьдесят, так что ему по возрасту положено было быть ранней птичкой.

– Маша, выпей чашечку кофе. Я составлю тебе компанию на прогулке, если не возражаешь. Спустимся к речке. Там волшебно сейчас!

Деверь не обманул. Машу поразила красота реки Оредеж и ее высокие красные берега. Она не могла оторвать глаз от этого завораживающего природного явления.

– Невероятно, не так ли?

– Красиво и зловеще одновременно, – вдруг выдала Маша, – словно пропитанные кровью склоны. Так бы и бросилась с них в реку!

– Маша, Бог с тобой! Что ты говоришь, – испугался Александр. – Что у вас произошло?

– Он угрожает судом! – Мария Андреевна заплакала. – Из-за денег на учебу. Я, наверное, все покрою из своих паев.

– Успокойся, пожалуйста. Мы не сделали ничего преступного. Мы лишь распорядились деньгами, которые оставил отец, точно по назначению, в полном соответствии с его волеизъявлением. Я докажу это в любом суде, если он посмеет пойти на это.

Александр звучал уверенно, и Маша немного успокоилась. Однако на самом деле ее мучил не возможный суд, а понимание, что отношениям с Гришей пришел конец. Возврата не будет. Надежды нет.

VIII

Гришины слова не были пустыми угрозами. Он действительно подал в суд на жену и брата за растрату средств, оставленных Григорием Петровичем на обучение его детей.

Детям было запрещено общаться с матерью, но поскольку сыновья уже были взрослыми людьми, даже младшему Пете исполнилось восемнадцать, заставить выполнить свой приказ он не мог. Иначе это грозило публичным скандалом. В итоге мальчики переехали к Марии Андреевне на Песочную. Гуля с семьей тоже освободили квартиру в соседнем доме на Биржевой. Мариэтта с Григорием остались одни.

На улице цвели парки и сады, одурманивая горожан весенними романтичными ароматами, а в душе Елисеева царил мрак. Предали все – брат, супруга, сыновья. Хорошо, что рядом были друзья, которые пытались поддержать, и любимая дочь.

Гриша перестал принимать приглашения на балы и другие светские мероприятия, но на вечер, устроенный Петербургской купеческой управой в честь принятия новых членов, Кобылин убедил его пойти. Григорий согласился скрепя сердце. Такие приемы обычно не бывали веселыми или душевными, но в этом был его долг как одного из самых значимых выходцев из купеческого сословия.

Все началось, как всегда, с нудной формальной части. Много пустых, ничего не значащих слов. Гриша откровенно скучал. Он решил, что как только позволит приличие, он откланяется.

Вдруг его словно контузило. Он увидел ее. Пропали звуки. Остальных людей словно заволокло туманом. Она плавно шла к нему, как будто паря по воздуху. Богиня подошла и протянула руку. Григорий не мог пошевелиться. Кобылин локтем толкнул его в бок.

– Григорий Григорьевич, разрешите представить вам известного ювелира, Василия Васильевича Васильева, и его супругу, Веру Федоровну.

Гриша немного пришел в себя и поцеловал даме руку в шелковой перчатке. У него на лбу выступила испарина. Григорий был в шоке сам от себя. Раньше ничего подобного с ним не случалось. Пока Кобылин с Васильевым вели светскую беседу, Елисеев пытался собраться.

– Заезжайте в нашу ювелирную лавку, будем очень рады, – пригласил Васильев.

– Непременно! – пообещал Гриша.

– Да что на тебя нашло, право? – возмутился Александр Михайлович, как только чета Васильевых отошла. – Это же просто неприлично!

– Сам не знаю… никогда такого не было. Может, у меня удар?

– Для удара у тебя слишком заангажированный взгляд, друг мой! – рассмеялся Кобылин.

– Не выдумывай, – смутился Елисеев, – хотя нужно признать, что эта Вера Федоровна – необыкновенная женщина! Обрати внимание, к кому она ни подходит, все становятся красивее в ее лучах!

– Да-да, а в особенности ее супруг!

Всем окружающим, пожалуй, кроме Васильева, было очевидно, что стрела амура пронзила сердце Григория Григорьевича. Сама Вера Федоровна тоже заметила повышенное внимание со стороны известного купца, который к тому же был еще и импозантным мужчиной. Его реакция госпожу Васильеву не удивила. Она была дамой привлекательной, элегантной, с мечтательным взглядом очаровательных глаз. Все в ней было грациозно в высшей степени. Мужчины легко теряли от нее голову. Весь вечер Гриша любовался ею, ее плавными движениями в танце.

Вопреки своему первоначальному желанию Григорий остался до конца вечера, дождавшись, пока не ушли Васильевы.

Возвращаясь домой, он отпустил свой экипаж и прогулял всю ночь вдоль каналов Петербурга. Что может быть романтичнее белых ночей? Григорий понимал, что он не уснет. И не из-за того, что на улице светло, как днем. Его разрывало изнутри. Он думал о ней. О Вере. Его постигло доселе неизведанное ощущение. Машу он когда-то любил, но совсем по-другому – как друга, родную душу, как мать своих детей. Чувство, с которым он встретился теперь, было новое, незнакомое, глубокое. Это была бурлящая смесь восхищения, страсти, поклонения, желания обладать. Его накрыло девятым валом эмоций. Елисеев всегда считал себя практичным человеком, не особенно способным на романтичные безумия. В ту ночь он сам себя не узнавал.

IX

Наваждение не рассеялось вместе с утренним туманом. Неожиданные чувства к замужней женщине, в которых не было ни зерна рациональности, продолжали одолевать Григория.

Гриша умылся, переоделся в чистую шелковую сорочку и отправился завтракать к «Кюба». Нужно было дождаться приличного времени, чтобы явиться к Васильевым в лавку. Ему не терпелось увидеть женщину своей мечты. Все остальное померкло, перестало быть интересным. Он выпил чашку кофе, затем еще одну. Аппетита не было. Елисеев заказал бокал шампанского, чтобы немного унять волнение. Наконец он решил, что ювелирная лавка уже должна быть открыта и хозяева проснулись после вчерашнего вечера.

На ватных ногах Гриша зашел в небольшой магазин Васильевых, который располагался на первом этаже, под их квартирой. Радостно звякнул колокольчик, сообщая о госте. Приветственно зачирикала птичка в клетке. В лавке чувствовалась женская рука – все помещение утопало в цветах, словно миниатюрный зимний сад. Неожиданно к нему вышла сама Вера Федоровна. Гриша был не готов, ждал сначала приказчика. Хозяйка улыбалась, что-то говорила, а Григорий снова ничего не слышал.

– Вам плохо? – испугалась Вера Федоровна.

– Нет-нет, мне чудесно, – слух вернулся к Григорию, – прошу прощения, я, наверное, не вовремя… я ищу подарок дочке, и вчерашнее приглашение Василия Васильевича оказалось так кстати…

– Понимаю… – улыбнулась дама, хотя по хитрой искре, мелькнувшей в ее глазах, было ясно, что она догадалась об истинной причине визита. – Позвольте я вам помогу? Вы что-то конкретное ищите? Серьги, колечко?

– Полностью доверюсь вашему вкусу… А где же Василий Васильевич? Хотел бы засвидетельствовать ему свое почтение…

– Его нет, он уехал по делам, – хозяйка снова улыбнулась самой очаровательной улыбкой.

– Жаль, – не скрывая радости, ответил Гриша, – и как скоро он вернется?

– Через пару месяцев, думаю.

Гриша засветился от счастья, как электрическая лампочка. Вера Федоровна тоже, казалось, не была расстроена долгим отсутствием супруга.

– Сколько лет вашей девочке?

– Двенадцать.

– Полагаю, будет уместно что-то небольшое, изящное. Посмотрите вот на эти сережки с изумрудами. Разве не прелесть?

Она положила золотые серьги на свою ладонь и поднесла ближе к Елисееву. Ему было наплевать на украшения, хотелось поцеловать ее белую руку с тонкими запястьями. Вера Федоровна продолжала пытку. Она взяла сережку и приложила к своему уху. У Гриши кружилась голова. Какая у нее была прозрачная, фарфоровая кожа! Он видел голубую венку на шее.

– А какого цвета у нее глаза?

– Как у меня.

Вера Федоровна заглянула ему в глаза и несколько секунд не отводила взгляд. То ли время изменило свой ход, то ли Грише показалось, что длится это бесконечно, гораздо дольше, чем требуется, чтобы рассмотреть цвет. Сердце Елисеева бешено колотилось. Он хотел схватить ее, утащить к себе и больше никогда не отпускать.

– Тогда больше подойдет бирюза, синий сапфир или голубой топаз…

Вера Федоровна, как ни в чем не бывало, отошла, нагнулась и достала из ящика коробочку. Ее изящные, медленные движения завораживали Елисеева. Григорий словно попал под гипноз факира.

– Рекомендую вот эти серьги с сапфиром. Изумительный оттенок васильково-синего бархатистого цвета. Идеально подходит к вашим невероятным глазам, – говорила хозяйка, а Грише слышалось пение ангела.

Ему чудилось или Вера Федоровна с ним кокетничала?

Гриша, не торгуясь, выписал чек. В тот момент, если бы госпожа Васильева запросила за крохотное украшение все имущество Григория, он бы отписал, не задумываясь. Он убрал коробочку с сережками в карман. Пора было раскланиваться и уходить, но Елисеев не мог. Воцарилось неловкое молчание.

– Не согласитесь ли вы отобедать со мной? – наконец выговорил Григорий.

Это было дерзостью, выходящей за рамки приличия. Елисеев был готов к отказу. Чтобы скрыть крайнюю степень смущения, он широко улыбнулся своей самой открытой, обезоруживающей улыбкой.

– С удовольствием, – неожиданно согласилась Вера Федоровна.

X

Григорий порхал от счастья. Они виделись с Верой Федоровной ежедневно – гуляли, обедали, ходили в театры, катались на яхте, выезжали на прогулки верхом. Гриша не мог себе представить ни дня без ее улыбки. Он был влюблен как мальчишка.

Кобылин снова видел прежнего энергичного, полного жизни Елисеева, но переживал, что друг играл с огнем. Компаньон пытался отвлечь Гришу, предлагая его вниманию разные деловые идеи. Безуспешно. Тот впервые в жизни был глух к нуждам бизнеса. Александр Михайлович даже заподозрил, что Вера Федоровна решила окрутить его друга неслучайно. Возможно, она была подослана конкурентами или завистниками. Либо банально решила поживиться на немолодом, одиноком миллионщике. Не исключено, что с ведома супруга. Уж слишком вовремя он отбыл в Европу. Однако, будучи человеком деликатным, он не считал правильным завести с Григорием прямой разговор.

Перед возвращением Васильева из длительного путешествия Елисеев решился открыться Вере Федоровне. До этого их отношения были сугубо платоническими, и хоть дама принимала ухаживания и подарки, она могла в любой момент заявить, что он неправильно истолковал ее искренние, исключительно дружеские намерения. Гришу такое положение дел никак не устраивало, тем более что он не мог представить, что по возвращении мужа она окажется в супружеских объятиях.

Григорий устроил романтичную прогулку по заливу. На яхте он ловко управлялся и с командой, и с парусом. Он уже не был тем молодым, поджарым юношей с идеальной фигурой, который явился на бал в особняк к кузену, но движения его были точны и уверенны, возможно, даже больше, чем в юности. Гриша закатал рукава, хвастаясь накачанными мускулами. Глаза его на фоне моря становились еще ярче. Невозможно было не очароваться таким мужчиной, покоряющим стихию!

Матросы накрыли обед в кают-компании и оставили пару наедине.

К концу трапезы Григорий решился перейти к главной цели поездки.

– Вера Федоровна, на следующей неделе возвращается ваш супруг, и, полагаю, нам следует объясниться… Я решительно отказываюсь представить жизнь без вашего ежедневного в ней присутствия. Вы нужны мне как воздух! Я будто и не жил до нашей встречи… Как будто все, что было до, – это долгий, извилистый путь к вам!

У сильного, уверенного в себе Гриши так тряслись руки, что чашка, которую он держал, звонко стучала о блюдечко.

Вместо ответа Вера Федоровна положила свою руку на его, унимая дрожь. Удивительное спокойствие теплой волной стало разливаться по венам Елисеева. Это женщина обладала волшебной силой над ним.

– Прежде я сама должна поговорить с ним. Он чудесный человек, и его вины в сложившейся ситуации нет. Я выберу подходящий момент, чтобы сообщить ему о нас. До тех пор все должно оставаться как есть.

Елисеева не очень устраивал такой подход, но он не смел возражать. Тем более что ее слова дарили надежду. Это «о нас» стоило дороже всего золота мира для Гриши.

XI

На следующий день Елисеев повел Веру Федоровну слушать Шаляпина, приехавшего на гастроли в Мариинку. На концерте был весь свет. Любители оперы затмевали друг друга сверкающими драгоценностями. Но Григорию казалось, что все они – блеклые манекены по сравнению с его звездой, Верочкой. Он был настолько влюблен, что не беспокоился о соблюдении приличий. Вера Федоровна держала его под руку, и он всячески демонстрировал, что это его женщина.

На этом же концерте был и Закретский. Хоть сам граф не был образцом добропорядочного семьянина, но такого грешка за Елисеевым он, безусловно, пропустить не мог. Весь вечер он лорнировал влюбленную пару, которая ничего не замечала вокруг. После концерта Закретский приказал своему водителю ехать за автомобилем Григория. Он дождался, пока Елисеев зайдет вслед за Верой Федоровной в дом. Подождал некоторое время. Когда стало очевидно, что Гриша в ближайшее время не выйдет, отправился домой.

Утром Закретский снова отправился к дому Васильевых. У мальчишки, который чистил обувь на углу, узнал за копеечку, чья это лавка. Он увидел, как хозяйка вышла из дома, и уже через пару минут стучал тростью в дверь. Открывшая горничная сообщила, что хозяина нет, но он вернется на следующей неделе. Граф, выведав все, что ему было необходимо, удалился.

В день возвращения ювелира Елисеев никак не мог отпустить Веру Федоровну домой. Когда шлейф ее духов исчез за закрывшейся дверью, он расположился в автомобиле недалеко от дома и всю ночь наблюдал за ее окнами. Иногда он видел в окнах тени. Пытался додумать происходящее. Он гнал от себя мысли о возможной близости. Оставалось только надеяться, что Вера не допустит этого, духовно сблизившись с другим мужчиной. Григорий не мог уехать, ему казалось, что так он держит связь с возлюбленной и, если вдруг ей понадобится помощь, он будет рядом. Да и не уснул бы он все равно. За исключением душевных страданий Гриши, ночь прошла спокойно. Не было слышно ни скандала, ни битья посуды. Что, с одной стороны, вселяло надежду, с другой – могло свидетельствовать о затягивании решения щекотливой ситуации.

С рассветом город ожил. Заработала пекарня. Приехал молочник. Пробежал мальчишка-газетчик, выкрикивая главные новости. Открылась ювелирная лавка.

Григорий завел мотор и поехал домой. Они с Верой Федоровной уговорились, что он будет ждать от нее весточки.

Дома он принял теплую ванну и лег отдохнуть, тут же провалившись в глубокий сон. Утомившись, он проспал до четырех часов по полудню. Проснулся от стука в дверь. Заглянула горничная, объявила, что в кабинете его ждет господин Васильев.

Григорий разволновался. Он ждал вестей от Веры Федоровны, а не прихода ее супруга. Однако Гриша был настроен решительно. Ему хотелось покончить с двусмысленной ситуацией как можно скорее, чтобы проводить ночи в спальне с Верой, а не в машине под ее окнами, отгоняя ревностные мысли.

– Я намерен требовать объяснений! – сходу заявил Васильев, протягивая Елисееву бумагу.

«Ну, хоть не сатисфакции – уже хорошо», – подумал Гриша. Он взял бумагу и прочел. «Сим спешу сообщить вам о грязной порочащей связи между вашей женой и господином Елисеевым, которые, не стесняясь, демонстрируют свой блуд в обществе, позоря вас и вашу семью».

– Что все это значит? Как мне к этому относиться?

– Достопочтенный Василий Васильевич, позвольте мне заверить вас в моем глубочайшем уважении, которое никогда не позволило бы мне предпринять какие-то действия, хоть как-то порочащие вас или вашу супругу. Наши с Верой Васильевной отношения носят исключительно платонический, дружеский характер, хотя я со своей стороны должен признать, испытываю сильнейшее восхищение вашей женой. Надеюсь, вы не усматриваете в моем поклонении ничего мало-мальски преступного.

– Вы сняли огромный груз с моей души, Григорий Григорьевич, – ювелир выдохнул. К войне с миллионером Елисеевым он был не готов.

Гриша достал бутылку лучшей своей мадеры и налил им по бокалу.

– Хочу угостить вас своим вином…

– С удовольствием, раз уж так все разрешилось чудесным образом!

– Откровенно говоря, я тоже хотел поговорить с вами. Мое исключительное уважение к вам не позволило мне перейти грань приличия… но я не буду скрывать, у меня серьезные планы по отношению к Вере Федоровне…

– Но как же? Вы же только что…

– Да, и я продолжаю уверять вас, что никакой порочной близости между нами не было. Ваша супруга – порядочная женщина. Но никто не может запретить двум людям полюбить друг друга… Поверьте, если б этому можно было сопротивляться…

– К чему вы клоните?

– Я прошу вас с женой развестись!

– И почему я должен пойти вам навстречу, а не убить вас на дуэли?

Гриша сразу почувствовал, что дело решено. Начался торг. А в этом ему не было равных.

– Потому что я предлагаю вам прекрасные отступные, – Гриша написал на письме от доносчика серьезную цифру.

– Положим… – Васильева цифра приятно удивила, но он решил рискнуть. – А если я откажусь?

– Вы же разумный человек! Вы все знаете о моем состоянии, о моих связях. Зачем вам это нужно? – улыбнулся Гриша.

Елисеев не детализировал ни одной реальной угрозы, но воображение обманутого мужа само нарисовало страшные картины.

– Что ж, вы не оставляете мне выбора… – заключил ювелир. – Но деньги, будьте любезны, вперед!

– Не извольте сомневаться. Прямо сейчас и рассчитаемся, – Гриша достал деньги из сейфа, отсчитал нужную сумму и вручил купцу. – Извольте пересчитать.

– Да, все верно! Благодарствую! – Васильев с трудом скрывал сумасшедшую радость. Никакого сожаления о разводе и в помине не наблюдалось.

– Тогда не смею вас более задерживать.

Тем же вечером Гриша забрал Веру Федоровну. Сначала он хотел привезти ее домой, где он жил с Мариэттой. Но, не подготовив девочку, он не решился на этот шаг. Поэтому пока Григорий устроил свою возлюбленную в квартире Гули, который с семьей съехал к матери сразу после скандала с отказом от переезда в Америку.

XII

Петербургские сплетники молниеносно разнесли весть о Гришином адюльтере по Петербургу. Александр Григорьевич поспешил к Марии Андреевне, проверить, как она приняла эту новость.

– Полагаю, у него уже были интрижки. Мария Степановна в свое время упоминала о некоторых этуалях, – Маша выглядела неожиданно спокойной. – Седина в бороду, бес в ребро. Погуляет да успокоится, небось.

– Вот и умница! Вот такая ты мне нравишься! – Саша был доволен, что Маша больше не рыдает и не доводит себя до нервного истощения, хотя это «небось» несло на себе ощутимый флер Манефы.

– А когда у нас суд? – Мария Андреевна вспомнила об иске Григория по поводу детских денег. – Мы должны его выиграть! Хоть до нитки мы его и не разденем, но, по крайней мере, будет меньше тратить на свою зазнобу.

– Слышу слова победителя!

Несмотря на боевые заявления, Мария Андреевна не выдержала напряжения и оказалась в дорогой частной клинике в Берлине, которая специализировалась на душевных болезнях. Александр Григорьевич оттягивал это решение, как мог, но его все больше тревожили участившиеся размышления Маши о самоубийстве. В какой-то момент он понял, что откладывать госпитализацию дальше нельзя.

Сыновья были в шоке. Сережа, находясь на другом конце света, сходил с ума от бессилия и от невозможности поддержать мать. Гуля решился пойти к отцу и все ему высказать.

– Как ты можешь? Это низко! Мать в лечебнице, а ты расхаживаешь по ресторациям со своей содержанкой, как ни в чем не бывало! И этот суд! Тебе твоих миллионов мало? Позоришь всех только!

– А ну убирайся из моего дома, щенок! – вспыхнул Елисеев. – Поучи еще отца уму-разуму! Когда хоть одну копейку сам заработаешь, тогда и будешь рассуждать о цене денег! Двадцать семь лет, а все на родительском обеспечении! Вот где позор! И в ваши спектакли с психбольницами я не верю!

Гуля, весь красный от гнева, выскочил из дома отца, поклявшись себе больше никогда с ним не разговаривать.

Суд состоялся в ноябре без присутствия Марии Андреевны.

Молодой адвокат, которого настойчиво рекомендовали Александру Григорьевичу как толкового профессионала, явно пытался копировать манеру известнейшего российского юриста.

– Господа, а ведь могло быть и хуже…

Присутствовавшие прыснули со смеху, заулыбался даже судья. Молодой человек, хоть и смутился, но продолжил свою заключительную речь. Начало Александра Григорьевича не порадовало. Он засомневался в своем выборе адвоката.

– Моих подзащитных могли бы обвинить ни много ни мало в хищении трехсот двадцати пяти тысяч рублей. Представьте, можно было и до этого дойти…

– Однако не дошли! Будьте любезны, господин адвокат, ближе к делу! – судья начинал терять терпение.

– Тут-то мы и переходим к обвинению в растрате. Начнем с ответа на вопрос – куда подевались деньги? Вот бумаги, – адвокат потряс документами у себя в руке, – подтверждающие, что вся сумма была потрачена на оплату образования сыновей Григория Григорьевича Елисеева. Здесь, многоуважаемый суд, все до единой копейки. То есть деньги использованы не только с самой благородной просветительской целью, но и в полном соответствии с волеизъявлением покойного Григория Петровича Елисеева, завещавшего «детский капитал» на образование внуков. Копию духовного завещания прилагаю. Распорядительницей этих денег была назначена мать мальчиков и супруга истца, Мария Андреевна, а душеприказчиком всего волеизъявления – сын покойного и брат истца, Александр Григорьевич. Нигде в этой части завещания Григорий Григорьевич не фигурирует, то есть формально мои подзащитные и не должны были испрашивать его одобрения на то, чтобы использовать деньги по назначению. Нигде в завещании также не упоминается об ограничениях по областям образования, мол, учиться можно лишь коммерции, а не медицине, например. Единственное, в чем Александр Григорьевич отклонился от последней воли отца, так это в том, что потратил на обучение племянников средств больше, добавляя свои личные сбережения, чем предполагалось Григорием Петровичем. Это все также зафиксировано в документах и легко вычисляется путем простых арифметических действий. Но можно ли за этот благородный порыв наказывать человека? Или, напротив, его стоит отблагодарить? И это уже вопрос к истцу.

Все повернулись в сторону Григория. Зал загудел. Адвокат передал бумаги судье.

Гриша принял решение суда об отказе в иске и о возмещении им судебных издержек на приличную сумму довольно равнодушно. Он с самого начала понимал, что шансов обыграть Сашу с его четкой бухгалтерией было ничтожно мало. А теперь уже у самого Григория были другие приоритеты.

По окончании суда братья столкнулись в коридоре. Они прошли мимо друг друга, словно незнакомцы.