Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга I. Отец

Глава IX

I

В год празднования столетнего юбилея дома Елисеевых, который по роковому совпадению выпал на тот же год, что и трехсотлетие дома Романовых, семья окончательно раскололась. Большинство родственников заняло сторону Марии Андреевны. Степан Петрович пытался созвать семейный совет, чтобы всех примирить, но Гриша игнорировал его приглашения. После суда он не хотел ни видеть, ни слышать супругу и брата. Единственным выходом, который он видел из сложившейся ситуации, был развод. Однако пока Григорий не был готов к разговору с женой. Кроме того, лучше было с бракоразводным процессом повременить, не желательно, чтобы празднование столетия деятельности торговой империи Елисеевых ассоциировалось у всех со скандальным расторжением брака. Не хотелось давать дополнительную пищу газетам, которые и без этого пестрели подробностями и о суде братьев, и о романе Григория.

Степан не опускал руки и попробовал поговорить с Гришей, пригласив его на сигару в Английский клуб после заседания Городской Думы, где Григорий Григорьевич был гласным уже более десяти лет.

– Как идет подготовка к празднованию? – начал Степан издалека.

– Безумие! Если б не Кобылин, не знаю, успевали ли бы в срок, – вздохнул Гриша. Вид у него был усталый.

Степан подумал, что Гришина молодуха поглощает все его внимание и энергию…

– Ты не выглядишь счастливым, – заметил он.

– Отнюдь. Я счастлив как никогда. Раньше я даже не понимал, что это такое. Удовольствие, успех, сиюминутная радость – да, это мне было знакомо. А со счастьем я раньше не встречался.

– Не слишком ли это патетично? – рассмеялся двоюродный племянник.

– Ну, давай, поучи меня. Ты же за этим меня позвал, – насупился Григорий.

– Да брось, ученого учить – только портить. Ты и сам все знаешь. Сам же Митю убеждал, что семья важнее личных интересов…

– И горько ошибался… Только сейчас осознал…

– А как же Маша? Варвара давеча предположила, что ты ее оставил из-за того, что она подурнела сильно. А новая твоя пассия, мол, существенно моложе… Но я тут не согласен с Варей, между вами кошка пробежала задолго до встречи с Верой Федоровной, так ведь?

– А разве Маша так сильно подурнела? Пожалуй, поправилась немного… По-моему, она выглядит как многие другие женщины в ее возрасте… не хуже… так мы все не молодеем, – неожиданно для самого себя Грише стало обидно слушать о том, что его пока еще официальная супруга не слишком привлекательна.

– А что же тогда?

– Предательство! Даже слышать про нее не хочу, настолько опостылела мне… Ведь я только об одном просил – не порти детей! Мне больше ничего не нужно было! Об одном наследнике умолял, кому все передам. Но нет, пять сыновей и никто фамильным делом не интересуется! Да что там, брезгуют и мной, и нашими деньгами! Это все ее работа! Она им потакала, она лгала вместе с ними. Обнаглели до того, что меня даже в известность не ставили, когда в университеты поступали! Сергей вообще в Токио сбежал с ее помощью. Что это, если не предательство и полное неуважение? И братец с ними за компанию!

– Это, несомненно, весомая причина…

– Да что ты понимаешь?! У тебя единственный сын и сразу в яблочко! Школу окончил с золотой медалью, уже и в правлении банка, и в правлении «Русского Ллойда»… На пятки тебе наступает! А у меня – один людей режет, другой в кимоно наряжается, двое так и не поняли, чем интересуются, а младший поет и танцует! Как же так получается? А тебе отвечу! Все потому, что Варвара Сергеевна – умная женщина и сумела твоего Петю правильно воспитать!

– Откровенно говоря, с Петей тоже не все так гладко да складно, как кажется… Хотя в этом вины Вари, безусловно, нет…

– Ты о чем?

– Связался с девицей из балетных, с французскими корнями… да ты ее, может быть, помнишь, его с ней Митя познакомил тогда в ресторации, ты потом еще Митю домой к себе увез… Маргарита Брезиль. Сожительствует с ней на даче… Боюсь, нас ожидает повторение Митиной истории с неудачной женитьбой.

– Я уже совершенно не уверен, что такое неудачная женитьба! Скорее уж мой теперешний брак – полный крах!

– Гриша, ну зачем же все представлять в таком черном свете? В конце концов, передашь товарищество Мариэтточке. Управляла же нашим фамильным предприятием прабабушка.

– Да, хоть дочь постараюсь оградить от материнского пагубного влияния. Единственная моя радость и надежда!

– Как она? Переживает?

– Не стану отрицать – скучает по матери и братьям. Но это постепенно пройдет. Дети быстро забывают свои печали.

– Жаль, что мы с возрастом теряем эту способность…

II

Мариэтте исполнилось тринадцать. Григорий уже не скрывал свою даму сердца. Вера Федоровна стала появляться у них дома, а потом и вовсе осталась там. Мариэтта мечтала, что мать с отцом когда-нибудь помирятся, и, естественно, новую пассию отца старательно недолюбливала, как помеху воссоединению семьи. Но любовь к отцу заставляла ее держать язык за зубами и быть вежливой в общении с неофициальной мачехой. На самом деле, девочке стоило немалого труда поддерживать в себе внутреннюю неприязнь к женщине, которая была добра к ней, заботлива, легка в общении и так заразительно смеялась. В доме стало уютно, появилось много живых цветов, чаще зазвучал рояль. Вера Федоровна принесла с собой какой-то едва уловимый, вкусный запах. Она носила весьма популярный тогда аромат La Rose Jacqueminot от Coty, от которого Гриша сходил с ума. Мариэтта любила исподтишка наблюдать, как Вера Федоровна наряжалась – примеряла шляпки, перчатки, зонтики. Ее платья от модного дома Бризак были не хуже, чем у императрицы и великих княжон, которые тоже пользовались услугами этого кутюрье. Девочке так не хватало этого с мамой. Мария Андреевна тяжело переживала охлаждение с мужем, и дети только и видели, что ее слезы и депрессию. Мариэтта могла по пальцам пересчитать все дни, которые озарялись маминой улыбкой.

Гриша взял дочери новую гувернантку, полуфранцуженку Верочку Эйхе. Молодая, очаровательная девушка сразу понравилась Мариэтте. Часто после окончания урока французского они еще долго секретничали о разных девичьих делах. Мариэтта рассказывала про маму и братьев, показывала их фотокарточки. Скоро Вера прекрасно знала всех сыновей Елисеева, пусть и заочно.

Однажды, выйдя от Елисеевых, она нос к носу столкнулась с Гулей. Девушка моментально его узнала. Оказалось, он ее специально поджидал справиться о сестре. Вера сочувствовала разлученным родственникам и без колебаний согласилась стать связной, иногда передавая записки или устные сообщения. Через пару месяцев Гуля попросил разрешения дать почтовый адрес Веры своему брату в Японии, который тоже беспокоился за Мариэтту. Девушка не видела причин отказываться. Вскоре у них с Сергеем завязалась активная переписка. Она обожала его тонкие, глубокие, полные иронии и уместного сарказма письма. Постепенно их темы стали выходить за рамки обсуждения Мариэтты. Они обменялись портретами. Фото элегантного молодого человека в белом костюме и белой шляпе не могли не впечатлить романтичную Верочкину душу. Сергей тоже отметил, что учительница французского его сестры – прехорошенькая девушка. Постепенно переписка превратилась в настоящий роман в эпистолярном жанре. События развивались стремительно. И вот уже Сергей пригласил Верочку в гости в Японию, а та возьми да согласись. Девушка отпросилась у Григория на несколько недель, не раскрыв ему, естественно, истинной цели, и отправилась к возлюбленному. Молодые путешествовали по Японии, посещали храмы и исторические места.

Мариэтта, с которой Вера делилась своими сердечными делами по секрету, была счастлива. Она мечтала, что Сережа с ее взрослой подругой поженятся и они станут сестрами. Как бы это было чудесно!

Влюбленный Григорий не замечал, что происходит у него под носом. Он видел, что девочки сдружились, и радовался этому, потому что дочка перестала грустить.

III

Все свободное от работы, просветительской и общественной деятельности, а также подготовки к юбилею время Гриша проводил с Верой Федоровной. Они были неразлучны. Только однажды Вера Федоровна отпросилась съездить к родственникам на свадьбу. Григорий, чтобы не томиться в ожидании, решил посвятить себя мужскому занятию – поехать в субботу на охоту. Он, единственный из купцов, давно состоял членом элитного Георгиевского общества правильной охоты.

Елисеев приехал на Георгиевскую рано утром, разместился в охотничьем доме. В этот раз собралась веселая компания, центром которой был граф Феликс Феликсович Сумароков-Эльстон князь Юсупов, супруг Зинаиды Николаевны. Он был высок и фактурен. Внешне князь Феликс был отличной партией единственной наследнице рода Юсуповых, однако мужчина не блистал выдающимися интеллектуальными способностями и, по мнению близких родственников и знакомых, не дотягивал до уровня жены. Князь любил окружать себя довольно экстравагантными людьми. Вот и в этот раз он был в сопровождении странной, но забавной свиты.

Наохотившись вдоволь, в ожидании, пока местная повариха, которая славилась своими кулинарными способностями, приготовит дичь на обед, мужчины развлекали себя игрой в бильярд и отличным голицынским вином. Свита Феликса Феликсовича наперебой поздравляла его со скорой свадьбой сына на племяннице государя, Ирине Александровне. Князь явно гордился этим событием и, изрядно выпив, поддался сентиментальным воспоминаниям о сыне, его шалостях и о тревогах, что ничего путного из этого шалопая не вырастет. Елисеев все ждал, расскажет ли он про страсть молодого человека к переодеваниям. Но нет, либо князь не знал об этих странностях сына, либо недостаточно выпил, чтобы делиться такими сомнительными подробностями. Юсупов рассказывал про то, как пытался приучить отпрыска к закалке, а тот однажды убежал от него голышом и взобрался на дерево. Вспоминал, как мальчишка доводил до трясучки преподавателей, как однажды возомнил себя медиумом и якобы видел вещие сны, увлекся йогой и доводил себя до истощения духовными практиками, страдал лунатизмом до пятнадцати лет. Поделился, как подростком Феликс-младший облил из пожарного шланга людей на выставке в Париже. Елисеев и сам был тому невольным свидетелем. Григория неожиданно накрыла ностальгия. На той всемирной выставке он был вместе с сыновьями, с которыми хохотали над происшествием. Кто бы мог подумать, что пройдет несколько лет и дети практически совсем перестанут с ним общаться.

– Нам с Зинаидой Николаевной порой казалось, что он никогда не вырастет и не возьмется за ум. Но, как видите, дождались! Феликс, вопреки всем наговорам и даже соперничеству с Ландышем, все-таки женится на Ирине. Да-да, Дмитрий Павлович сам хотел к ней свататься… Но Ирина с самого начала была тверда в своем выборе.

– Не везет великому князю. Дмитрий Павлович и с Ольгой Николаевной вроде должен был быть помолвлен. Но императрица была категорически против. Жаль его, такой симпатичный молодой человек.

– Они с Александрой Федоровной не сошлись во взглядах на Распутина. К слову, Зинаида Николаевна разделяет позицию Дмитрия и также категорически не понимает странного увлечения во дворце этим мужиком.

– Он же цесаревичу помогает, кровотечения останавливает, – робко вступился один из присутствовавших, – родителей больного ребенка, пожалуй, нетрудно понять.

Юсупов вдруг передумал обсуждать эту скользкую тему и снова переключился на предстоящую свадьбу.

Елисеев все больше помалкивал в тот вечер. С князем они не были близко знакомы, и воспитание Григория не позволяло лезть со своим мнением в чужую дискуссию. Однако про себя он отметил, что одна из самых богатых и влиятельных семей Российской империи теперь смеет открыто критиковать государя за то, кого он привечает во дворце. Ему показалось, что в словах князя мелькнули нотки зависти – как такое могло быть, что общество простого мужика предпочитали обществу образованных, утонченных аристократов? Елисееву стало не по себе. Слишком много было шума вокруг Распутина, отвлекавшего от истинных угроз.

IV

Россию поглотила эпидемия похлеще холеры – увлечение мистицизмом овладело и экзальтированными дамочками, и серьезными государственными мужами. По стране гастролировали новоявленные Калиостро, проводившие бесконечные сеансы спиритизма. Те же люди, осуждающие императрицу за ее веру в гипнотические силы Распутина, которого она считала способным помочь ее больному гемофилией сыну, сами занимали первые ряды на выступлениях всякого рода шарлатанов. Образованная публика самозабвенно вызывала духов и занималась столоверчением.

Мария Андреевна, ищущая утешения в своем личном горе, тоже поддалась этой заразе. Она купила билеты на все сеансы одного известного итальянского медиума, не смея даже надеяться, что этот смуглый красавец обратит на нее внимание и приоткроет ей завесу будущего, ответив на столь мучащий ее вопрос о будущем ее брака. Она, безусловно, легко могла найти и российских ясновидящих, которых было пруд пруди, но отчего-то ей верилось больше иностранцу.

Концерты проходили вечером, в полумраке особняков, когда в слабом свете абажуров тени приобретали странные, жутковатые очертания, играя на руку мистификаторам. Всякий раз медиум угадывал проблемы присутствовавших, иногда суждения его были общи, а порой поражали своей точностью. Мария Андреевна не могла избавиться от ощущения, что это все обман и люди, чьи секреты раскрываются, являлись подсадными утками. Неожиданно на третьем выступлении маг вдруг уставился на нее и ткнул в нее пальцем.

– Ты! Ты хочешь знать о муже!

Мария Андреевна смутилась. Все посетители уставились на нее.

– Молчи! Я знаю, что ты хочешь спросить! – продолжал медиум, закатывая глаза и делая пассы руками. – Вижу большие магазины, много продуктов, бутылок… вино? Вижу немолодого господина – коренастый, светлые волосы, голубые глаза. Вижу – у него другая женщина. Он хочет развода, чтобы связать свою жизнь с ней. М-м-м, это не мимолетное увлечение. Это рок! К тебе он не вернется. Никогда! Свою судьбу ты определила сама. Вспомни тот момент – к тебе сватались двое. Ты выбрала не того. Это твоя кармическая ошибка! Теперь ничего не исправить. Будешь лить слезы!

Маша была в шоке. Как это возможно? Откуда он все это узнал? Она едва досидела до конца сеанса. Ей более не хотелось слушать истории других людей, у нее в ушах звенели слова ясновидящего. «Это судьба… не вернется никогда… будешь лить слезы». Наконец сеанс закончился и она поспешила домой. Мария Андреевна все же до последнего надеялась, что Гриша рано или поздно одумается и они заживут как раньше. А теперь у нее отбирали и эту надежду.

Когда гости медиума разошлись, из-за занавесок, скрывающих одну из комнат, вышел хохочущий граф Закретский.

– Спасибо, любезный! Угодил! Я едва в голос не рассмеялся! – он протянул гастролеру пачку денег. – Она поверила! Ты видел, какое у нее было лицо? Une petite revanche.

Граф случайно увидел Машу на втором сеансе. Оказалось, она не пропускает ни одного выступления медиума. Закретский не мог не воспользоваться этим, чтобы не сыграть с ней злую шутку, заставив заплатить слезами за свое давнишнее унижение.

V

Мария Андреевна проплакала всю ночь. К утру у нее совершенно не осталось сил, даже на слезы. Маша прилегла и проспала несколько дней подряд. Она, кажется, снова потеряла всякую волю и желание жить. Подобное состояние у нее уже было, когда умер Андрюша. Она почти не вставала с кровати, едва ела, не надевала платья и не расчесывала волосы. С седыми растрепанными лохмами внешне она стала похожа на старую сумасшедшую ведьму.

Сыновья жутко страдали, ежедневно наблюдая мать в таком состоянии. Гуля приглашал знакомых докторов. Он сам уже закончил академию и стал практикующим врачом. Но по специализации он был хирургом, поэтому о душевных расстройствах имел общее понимание. Эскулапы, осматривающие мать, ничего дельного предложить не могли. Все их идеи сводились к одному – к помещению Марии Андреевны в лечебницу. Гуля имел представление о таких заведениях, даже о лучших из них, и решил, что больше этого не допустит. Он велел братьям маму не волновать и не расстраивать. Просил их вести себя так, словно ничего не случилось, всячески поддерживая приятную, спокойную атмосферу в доме.

Получили письмо от Сережи. Перед тем как показать его матери, Николай посоветовался с Гулей. Решили, что положительные эмоции должны быть только на пользу. Вечером братья пришли к Марии Андреевне в комнату, сообщили о письме и стали читать его.

«Современному японскому языку я научился великолепно. Как вы знаете, специально занимался поэзией и литературой нового периода. Однако обучение в здешнем университете не дает того академического образования, к которому мы привыкли в Европе… – писал Сережа. – Сижу на лекциях, а сам думаю о том, как меня тянет за последнее время куда-нибудь в Европу. Токио надоел страшно, да и самочувствие что-то неважно…»

Николай осекся. Гуля выразительно посмотрел на брата. Он надеялся, что тот вычитал письмо перед тем, как ознакомить с ним мать.

Однако Мария Андреевна слушала послание сына из Японии безучастно, совершенно не реагируя. Даже когда Николай прочел о Сережином ухудшении здоровья, осталась равнодушной. Она была глуха ко всему, что происходило вокруг.

Сыновья, безусловно, переживали из-за маминого состояния, но у них у всех уже были свои жизни – если не семьи, как у Гули, то влюбленности и увлечения. Для Манефы же это было не просто Машиной депрессией, это было трагедией. Маша и ее дети были для старой няньки смыслом всей ее жизни.

Манефа вспомнила, как Машу привела в чувство Мария Степановна после смерти Андрюши. Теперь у них в доме тоже был ребенок, которого Маша обожала – ее внучка, Тася. Девочке было уже четыре года, она была старше, чем тогда был Гуля. Но няньке казалось, что схема все равно может сработать. Манефа поделилась идеей с Верой, супругой Гули. Та к задумке отнеслась настороженно, но после долгих уговоров согласилась.

В начале октября, под заунывный дождь, Вера и Манефа собрались в комнате Марии Андреевны. Тася спала после обеда в детской. Манефа прибиралась в комоде, Верочка читала вслух только что вышедший роман Шишкова «Угрюм-река», который захватывающе описывал перипетии судьбы одной купеческой семьи, включая весьма пикантные адюльтеры. Мария Андреевна полусидела в кровати и равнодушно смотрела на капли дождя, бегущие по стеклу.

Тася проснулась и позвала маму. Вера интуитивно встрепенулась, но, вспомнив о задуманном, осталась на месте. Девочка звала мать все громче, та не двигалась с места. Мария Андреевна даже не шелохнулась. Манефа более активно терла баночки и бутылочки на комоде. В конце концов ребенок заплакал. Вера долго не выдержала, вскочила и заторопилась к двери. Манефа преградила ей путь. Ребенок плакал навзрыд. Вера повернулась, с надеждой глядя на Марию Андреевну. Маша продолжала отстраненно смотреть в окно, словно не слыша детский плач.

– Да пустите же! – Вера оттолкнула Манефу и помчалась к дочке.

VI

Вечером Вера жаловалась Гуле, когда они остались одни в комнате.

– Мне очень жаль твою мать, но вся наша жизнь крутится вокруг нее. Так не должно быть! Я не хочу, чтобы Тася все это видела. Ребенок не должен расти в сумасшедшем доме. Прошу тебя, давай снимем квартиру и будем жить своей семьей, своими трудностями и своими радостями.

– Вера, родная, я знаю, это нелегко, но я не могу ее оставить. Не сейчас. Еще одно предательство совсем добьет ее. Поговорим об этом, когда вернется Сергей. Похоже, Японией он порядком пресытился… так что нужно потерпеть всего несколько месяцев.

– Я слышала, у него бурный роман с гувернанткой Мариэтты.

– Да, и похоже, это основная причина, почему он рвется назад в Россию. Она, кстати, сейчас у него в Японии… Отец даже не догадывается, куда Верочка постоянно ездит.

– Хорошо, я знаю, что ты никогда никого не предашь. Поэтому я доверяю тебе, как самой себе… и даже больше, – Вера улыбнулась. – Дождемся Сережу, потом решим.

Манефа тоже тяжело переживала неудавшийся эксперимент. Она так надеялась на него. Нянька не могла понять, почему тогда с Марией Степановной все сработало.

На следующий день Манефа нарядилась в свое лучшее выходное платье и отправилась к Александру Григорьевичу. Она застала его дома одного, все семейство уехало в Белогорку.

– Батюшка, помоги! – бросилась она в ноги к старшему Елисееву. – Душа разрывается, глядя на Машеньку. Обида съедает ее. Не идет ей на ум ни еда, ни вода, покуда перед глазами прелюбодеяния Григория. Злая обида горше полыни! Чтоб, ему, ироду окаянному, пусто было! Ох, чуяла я, не будет добра голубке моей от супостата ентого!

Елисеев поднял старушку, усадил за стол, налил ей чашку чая.

– Манефа, что случилось? Маше хуже?

– Изведет она себя, батюшка! Голодом изморит али тоской иссушит, все едино – погубит!

– Боюсь, я ничем здесь помочь не могу, – вздохнул Александр. – Гуля наотрез отказался обсуждать госпитализацию…

– Боже упаси, Машеньке тама кабы хуже не стало… дома ж, поди, и стены исцеляют!

– Так чего же ты от меня хочешь?

– Вразуми Григория! Как брат старшой! А не послухает, так плетью отходи! Где ж енто видано, чтоб эдак семью позорили? Каблучищами свами прямо в грязь втаптывали?

Александр Григорьевич не смог сдержать улыбку. Он представил себе, как сечет уже немолодого Григория.

– Да, порка была бы не лишней. Только теперь такими методами в нашем обществе не пользуются. Меня, пожалуй, самого за это в лечебницу бы упекли.

– Как же, батюшка? Где ж нонче управу на него, бесстыжего, сыскать? – Манефа заплакала. Старуха, которая прожила долгую жизнь и многое повидала, постоянно ворчала, но никогда не плакала. К ее слезам Александр Григорьевич был не готов.

– Ну-ну, ты давай-ка морось эту прекрати! Хорошо, я попробую с ним поговорить. В последний раз. Сомневаюсь, что он меня станет слушать. Но я попытаюсь.

VII

Накануне столетнего юбилея фамильного предприятия Елисеевых Григорий был неспокоен. Впервые перед таким большим и общественно значимым приемом у него не было поддержки Марии Андреевны. Более того, их расставание, получившие широкий резонанс и расколовшее семью напополам, могло испортить празднование, сместив фокус публики в неправильном направлении. Чтобы избежать публичного скандала, Гриша решил не отправлять приглашения супруге и старшему брату.

Как назло, в этот день на думском заседании по вопросам образования он столкнулся с Александром Григорьевичем. После окончания совещания Александр догнал Гришу на выходе из здания.

– Григорий, мне нужно с тобой поговорить. Давай пройдемся немного.

Гриша кивнул, судорожно придумывая в голове, как отказать брату, если он заведет речь про юбилей.

– Я не собирался лезть в ваши с Машей дела, но, похоже, этого не избежать. Я переживаю за ее душевное здоровье. Ей плохо и становится все хуже.

Григорий любовался на желтые и красные листья под ногами. Какое прекрасное увядание природы. Почему их отношения с Машей не могли умереть так же эстетично?

– Что же я могу с этим поделать? Я, как ты знаешь, не эскулап.

– По крайней мере не афишировать свою связь с другой женщиной…

– Вера Федоровна – не какая-то другая женщина. Она – моя супруга.

– Для этого тебе еще развод нужно получить, коли ты не собираешься стать двоеженцем.

– Не сомневайся! Разведусь!

– Я знал, что говорить с тобой бесполезно! Но позволь напомнить тебе клятву, данную во время венчания, – и в горе, и в радости, и в болезни, и в здравии… У смертного одра отца ты со слезами заверял его, что Машу будешь беречь! Ты и так уже дров наломал, не становись окончательно клятвопреступником!

– Не верю ушам своим! Это мне говорит брат, который сговорился с моей супругой и детьми, потакая их непослушанию и нарушению моей воли! И предаст же брат брата … и восстанут дети на родителей…!

– Ты весь в этом! Ни в чем меры не знаешь. Мы с тобой про тебя и семью твою говорим, а ты словами из Евангелия парируешь… Уместно это, по-твоему?

– Более чем! Не тебе меня нарушенными клятвами попрекать, Саша! Твоими благими намерениями семья наша разрушена. А знаешь, я думаю, ты все это нарочно устроил! Завидовал ты мне! Меня отец с матерью больше любили. В деле я проворнее и находчивее. Да и сыновей у меня пятеро, а у тебя из наследников – дочь одна. Вот ты и решил всякую блажь у мальчишек поддерживать, только бы они помощниками мне не выросли. Что ж, нужно признать, в этом ты преуспел. Но ничего. Смеется тот, кто смеется последним.

– Даже слушать этот бред не хочу! Еще не ясно, кто из вас более умом повредился – ты или Маша!

Александр резко повернулся и пошел в обратную сторону.

VIII

Вечером, лежа в объятиях Веры Федоровны, Гриша жаловался ей.

– Я работал, как проклятый, с утра до ночи. Преумножал наше состояние, чтобы было, что им передать. А они постоянно лгали мне, посмеиваясь за моей спиной. Предали меня, родного отца. Но ведь не сами они до этого додумались! Это все их мать и мой братец!

– Да, дети ведомы и легко внушаемы. В их деяниях виноваты, как правило, взрослые…

– Именно! А теперь Александр бросает мне в лицо обвинения в клятвопреступлении! Каково?

– Вы с ним виделись сегодня?

– Да, после заседания в думе. Зарекался я с ним разговаривать, не нужно было соглашаться и в этот раз.

– Чего же он хотел?

– Ничего нового. Хочет, чтоб я вернулся к Маше. Как будто можно склеить разбитый сосуд и наполнить его содержанием, которого и не было никогда. Просил хотя бы не выводить тебя в свет. Ей, видишь ли, плохо от этого…

– И что же ты ответил? – Вера Федоровна встала и отошла к зеркалу. Как она ни пыталась скрыть, ее обижало отношение Гришиных родственников к ней как к воровке чужого счастья, к женщине падшей, которую нужно постоянно скрывать. С другой стороны, становиться публичной мишенью ей тоже не хотелось.

– Я отверг его предложения! – Гриша подошел к Вере и обнял ее. – Знаешь, мне его где-то даже жаль! Уверен, он никогда не любил по-настоящему. Он понятия не имеет, о чем просит. А уж если совсем откровенно, я полагаю, что он мне всегда завидовал. Я так это и бросил ему в лицо…

– А что с Марией Андреевной? Она на самом деле больна?

– Верочка, это не первый развод у нас в семье. Никто от этого не умер. Поплачет немного и успокоится. Думаю, здесь больше задетого тщеславия, актерства и манипуляции.

– И все же мне ее жаль…

– Потому что ты, любовь моя, – добрейшей души человек! Чистый ангел! А я страшно зол. Не уверен, что прощу ее когда-нибудь.

– И все же, чтобы не подогревать нежелательные пересуды, я, пожалуй, завтра на ваш юбилей не пойду. Пусть хотя бы это ее утешит.

– Любимая, если бы ты знала, как я благодарен Богу за встречу с тобой! Каждый день ты открываешься мне новыми гранями, которыми невозможно не восхищаться! Но я сомневаюсь, что эти люди будут в состоянии оценить твой благородный порыв, поэтому давай не будем приносить им эту жертву. Если скандала не миновать, встретим его открыто, с гордо поднятой головой!

– Доверься мне, милый! Я знаю, так будет лучше. Дадим ей немного времени… Но однажды тебе нужно будет с ней объясниться и решить это дело. Мне не хотелось бы вечно прятаться и быть в статусе содержанки.

– Вера, ну что ты такое говоришь! Ты жена мне! Без всяких экивоков.

IX

Утром Вера Федоровна наряжала на юбилей Мариэтту. Она заранее заказала ей шикарное платье у Августа Бризака, ничем не уступающее нарядам русских царевен. Светлые волосы закрутили локонами, на затылке скрепили новым бантом из того же бархата глубоко-синего цвета, что и платье. Ткань оттеняла естественный яркий цвет глаз девочки. Вера Федоровна вспомнила про сережки, что купил у нее Гриша в первую их встречу в их ювелирной лавке. Они как нельзя лучше вписались в ансамбль. Мариэтта крутилась перед зеркалом. Она была краше, чем любая ее фарфоровая кукла, подаренная отцом, а их у нее был целый игрушечный батальон. Жаль, Верочка Эйхе уехала к Сереже в Японию и не видела ее в праздничном наряде. Мариэтта так давно не видела мать и братьев, что скучала теперь больше по гувернантке, чем по близким родственникам.

Григорий, как всегда, выглядел безукоризненно. В идеально подогнанном фраке, поправляя бриллиантовые запонки, он обходил контору, где через несколько минут собирался принимать гостей. Несмотря на немного расплывшееся из-за возраста лицо, ставший мясистым нос и появляющиеся залысины, он все еще был в высшей степени привлекательным мужчиной. Его уникальная детская улыбка имела волшебный эффект омоложения. Стоило ему так улыбнуться, он тут же скидывал лет двадцать. Многие женщины, хорошо знавшие Гришу, безумно завидовали этой его особенности. Да, часто природа бывает несправедлива, одаривая мужчин длинными ресницами и прочими атрибутами красоты, которые, возможно, нужнее были бы некоторым представительницам женского пола.

Григорий задумал программу почти на целый день. Приглашались все работники фирмы, а также множество почетных гостей. Начинали в конторе со вступительной речи, затем молебен, за которым следовал торжественный обед. Дневную повестку закончили возложением венков на могилы предков.

Вечером Григорий устроил прием в белом зале Благородного собрания. Съехалась практически вся знать, включая столичного губернатора и, конечно, князя Голицына. Были все самые известные общественные деятели, банкиры и купцы. Никто не мог пропустить этого мероприятия. Все знали, что такой праздник, как у Елисеева, мало кто может устроить. Чего стоил один только стол, который своей роскошью и разнообразием затмевал все, раньше виденное. Кто, как не Григорий, знал толк в изысканных деликатесах? В умении поразить невиданными яствами Елисееву не было равных.

Юбиляр получал бесконечные подарки и поздравительные телеграммы.

Перед тем как пригласить гостей за стол, Елисеев произнес трогательную речь, в которой вспомнил историю создания фирмы, поблагодарив родственников, сотрудников, партнеров и прочих людей, принявших участие в становлении торгового дома и в его дальнейшем развитии.

– В заключение с особой гордостью хочу обратить внимание на то, что отличительной чертой представителей нашего рода была беззаветная преданность православной вере, государю и своей Родине, – завершил выступление Гриша под бурные аплодисменты изголодавшихся гостей, которым не терпелось вкусить небывалые блюда, манящие сводившими с ума запахами.

Рассевшись за столы, гости наполнили огромный зал спокойным жужжанием, сопровождая его стуком серебряных приборов и звоном бокалов. Негромко заиграл оркестр, давая людям возможность пообщаться, не пытаясь перекричать музыку. Даже самые злостные завистники и недоброжелатели не могли не нахваливать поданные угощенья. Языки сами причмокивали, а руки так и тянулись за добавкой.

У Григория не было свободной минуты. Постоянно подходили гости поздравить и выразить восхищение. Не удивительно, что он не сразу заметил Закретского, нагло явившегося на праздник. Вначале Григорий по инерции собирался вспылить, но уже через пару секунд неожиданно для самого себя понял, что его этот мелкий пакостник больше не трогает.

Граф на удивление вел себя прилично. Не скандалил и не привлекал внимания. Гриша подумал, что, вероятно, работа в Государственной Думе, наконец, привела его в чувство и заставила стать серьезней. Хотя по скандальным выходкам некоторых думских депутатов можно было заключить, что если такое и произошло, то скорее было приятным исключением. В любом случае, Григорий решил, что, пока его бывший соперник не лезет на рожон, он будет наслаждаться юбилеем и никто ему его не испортит. Но если только граф начнет его снова задирать, он тут же вызовет его на дуэль, хоть в двадцатом веке это уже и считалось моветоном.

Закретский действительно был паинькой на приеме, но совершенно не из-за думских обязанностей. На него накатила волна каких-то странных чувств. За соседним столом сидели Митя с Глашей. Он давно ее не видел, а она, как назло, с каждым годом становилась только краше. Неизведанная ранее тоска овладела им. Пожалуй, что-то подобное он испытывал, когда потерял мать. Матушка его была светлым человеком и любила Севу беззаветно. Ему казалось, что больше никто и никогда так его не любил. Как бы он хотел, чтобы Глафира почувствовала к нему что-то похожее. За это он бы отдал все.

X

На юбилее торгового дома Елисеевых Митя чувствовал себя частью большой семьи вопреки тому, что был отлучен от нее за свою женитьбу на Глафире. Он сумел снова сблизиться с Григорием. После смерти Марии Степановны Гриша отчасти заменил ее, проявляя заботу о троюродном племяннике в меру своего представления об этом. Степан Петрович и Варвара Сергеевна, которую он боготворил еще с детства, тоже присутствовали на празднике и были настроены вполне радушно. Отсутствием близких Гришиных родственников на главном для его дела празднике Митя не был удивлен. Он знал причину, как и все остальные приглашенные. Об этом пестрела вся бульварная пресса и шептались светские салоны.

Когда после обеда Митя выбрал момент и подошел к Грише поздравить его, тот был тронут искренними словами и умением племянника прощать людей, забывая обиды. Только теперь Елисеев осознал, как несправедлив был к молодому человеку, требуя расставания с любимой женщиной.

– Митя, я все хочу тебе признаться, как я был неправ тогда… Я сам не понимал, как бесчеловечны наши претензии. Не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь…

– Ну что ты, Гриша! Я все понимаю. Тогда ты верил, что это правильно. Я знаю, что ты настаивал на нашем расставании, потому что беспокоился за меня. Хотел мне, как тебе казалось, лучшей доли.

Это было не совсем так. Вернее, забота о племяннике была не единственной причиной. Конечно, Григорий и за Митю волновался, однако больше он переживал за репутацию семьи, фирмы и свою собственную. Осознавая свое несовершенство и превалировавший в своих чувствах эгоизм, Гриша залился краской.

– Теперь я сам в подобной ситуации… и, откровенно говоря, тоже готов пожертвовать всем!

– Все уладится! Нужно только набраться терпения…

Пока Митя успокаивал Григория с его запоздалым покаянием, Глаша сидела одна, регулярно отказывая мужчинам, пытающимся пригласить ее на танец. Делала она это не только потому, что не хотела провоцировать Митину ревность. Он вспыхивал, как спичка, даже от любого неаккуратного взгляда. Основной причиной ее отказов были внутренние комплексы. Глафира была уверена, что танцует отвратительно и стоит ей принять приглашение, она тут же забудет движения и непременно оконфузится. Да что уж, она в принципе считала себя недостойной такого высокого общества.

Один из несостоявшихся партнеров по танцу отказом Глафиры был задет не на шутку. Это был довольно высокопоставленный военный чин, полковник Граневский, непривыкший быть отвергнутым. По случайному совпадению он оказался еще и приятелем Закретского. Вернувшись за стол, обиженный мужчина не мог не съязвить графу на ухо.

– Удивительно, как некоторые, едва выбравшись из домов терпимости, вдруг воображают себя неприступными королевами. Хотя супругу госпожи Елисеевой, вероятно, повезло. Она ведь должна знать все трюки, как ублажать мужчину, и должно быть лишена стыда, в отличие от порядочных дам. А иначе, зачем бы он на ней женился?

Закретский вдруг почувствовал себя оскорбленным. Словно эти колкости имели к нему непосредственное отношение. Он отставил бокал и холодно заявил приятелю.

– Немедленно извинись!

– Да ты что? Из-за кого? – не мог поверить своим ушам полковник.

– Ты, верно, забыл, что Митя был моим партнером, а Глафира – его супруга! Я не позволю неуважительно отзываться об их семье! Или ты сейчас извиняешься, или я потребую сатисфакции! – граф был бледен и настроен серьезно.

– Да полно тебе! Я извиняюсь, если тебе так угодно! Но признаюсь, я обескуражен твоим негодованием. С чего вдруг такой пыл?

Закретский встал, поклонился и вышел из-за стола. Он не собирался больше продолжать разговор. Кроме того, он и сам был предельно удивлен своей реакции. Впервые почти за пятьдесят лет своей жизни он готов был отстаивать честь дамы на дуэли. Граф был заядлым дуэлянтом, но обычно за насмешки, оскорбления и острый язык требовали сатисфакции от него. Глафира, даже не будучи с ним рядом, каким-то образом влияла на него.

Тем не менее, трудно кардинально изменить человека, когда у него на носу полувековой юбилей. Когда под утро гости стали расходиться, изрядно набравшийся Закретский решил все-таки уколоть Елисеева, которого он по-прежнему недолюбливал, хоть теперь и не так яро.

– Григорий Григорьевич, а где же ваша супруга? – довольно громко и ехидно поинтересовался он.

К счастью, его пьяный голос утонул в общем гуле и не долетел до юбиляра. Однако его прекрасно расслышал Голицын. Князь обнял графа и, забасив что-то, перекрывая его выкрики, вывел на улицу. В очередной раз Закретскому не удалось испортить Григорию праздник.

XI

Следующий год, начавшийся радостным событием – свадьбой Феликса Юсупова и великой княжны Ирины Романовой, вскоре обернулся отправной точкой краха существующего мира. Однако ни молодожены, ни зеваки, собравшиеся поглазеть на изысканную церемонию, не догадывались об этом. Кто же знал тогда, что это станет последним довоенным праздником в императорской семье. Ирина, как настоящая принцесса, вместе с родителями приехала на венчание в часовню Аничкова дворца в экипаже, запряженном четверкой лошадей. А вот путь жениха оказался более тернистым. По дороге на главное событие своей жизни он застрял в лифте. Вызволять его пришлось всей императорской семье во главе с государем.

Все газеты пестрели фотографиями с этой свадьбы. Мариэтта и Вера, закончив заниматься французским, жадно их рассматривали. Особенно наряд невесты – платье из атласа, расшитое серебром, с длинным шлейфом, диадему из горного хрусталя с бриллиантами, кружевную вуаль, принадлежавшую когда-то королеве Марии-Антуанетте.

– Какая же она красивая! – восхитилась Вера.

– Слишком глаза далеко посажены, – заявила Мариэтта после долгой паузы, – напоминает мне камбалу.

– Что? Камбалу? – расхохоталась Верочка. – Ты не права! Широко посаженные глаза добавляют ей определенного шарма, изюминки. Она особенная!

– Не знаю, мне ближе красота классических канонов, без изюминок, – настаивала девочка, – к слову, я считаю тебя более миловидной.

– А как ты находишь жениха?

– Он похож на крыску.

Вера Петровна смеялась до слез.

– Ты к ним совершенно несправедлива! – отсмеявшись, заключила учительница французского.

Мариэтта подошла к зеркалу, любуясь своим отражением.

– А я? Я – красивая? – спросила она гувернантку, требуя подтверждения своим мыслям.

– Ты прелестна! Таких удивительных девочек с необыкновенными глазами я раньше не встречала, если хочешь, – Вера подошла к Мариэтте и обняла ее. – Ох, боюсь, будет разбито не одно мужское сердце!

– Знаешь, Верочка, я люблю тебя, словно родную сестру! Когда уже вы с Сережей поженитесь!

Мариэтта была еще ребенком и не заметила новое кольцо, с которым Вера вернулась из последней поездки в Японию. Гувернантка не могла рассказать о своих планах девочке. Сережа просил ее пока держать все в тайне. Мариэтта, сама того не желая, могла проболтаться отцу, что в свою очередь могло бы привести к самым неожиданным последствиям.

XII

Весной проводили Сашу в Италию. На фоне отъезда сына, который наконец всколыхнул какие-то эмоции, к Марии Андреевне стало постепенно возвращаться сознание. Но память еще ее подводила. Порой она начинала искать младшего Петю, который уже давно учился в Тверском кавалерийском военном училище. Его решение выбрать военную карьеру было неожиданным для семьи. Но после того, как даже братья не поддержали его идею стать артистом, припоминая позорные опыты отца, он бросился в другую крайность. На самом деле младший сын сам себе боялся признаться, что готов был учиться где угодно, лишь бы подальше от дома. Он любил мать, но последние годы атмосфера в доме была невыносимой.

Другая часть расколовшейся семьи тоже отправилась за границу. В марте, когда в Петербурге весной еще и не пахло, Вера Федоровна загрустила и Гриша повез ее с Мариэттой на Лазурный берег. Там сияло солнце, цвела мимоза и убаюкивал звук прибоя. Юг Франции заполонила русская знать, которая также пережидала там период российской слякоти и ненастья. И некуда было скрыться от соотечественников. Там Елисеевых конечно же заметили и незамедлительно доложили об этом брату в Петербург. Но Григорий, похоже, уже принял окончательное решение и совершенно не скрывал свои новые отношения, нисколько не заботясь, что об этом станет известно родственникам на родине.

Григорий уже давно увлекался теннисом и приучил к нему Мариэтту. Он был лишен шовинистских предрассудков в отношении женщин. Гриша готовил дочь унаследовать свое дело, поэтому в его понимании она имела право заниматься чем угодно, в том числе играть в теннис или, например, водить автомобиль. К тому же в то время дамы уже вовсю играли в теннис и в России были свои чемпионки. Однако в марте в Петербурге еще невозможно было играть на улице, погода никак не способствовала, а вот в Ницце игрокам было раздолье.

Однажды на одном из теннисных кортов Елисеевы увидели великого князя Михаила Александровича, брата Государя, который пребывал в изгнании за свой морганатический брак с госпожой Вульферт. К тому моменту они с супругой уже обосновались в Англии. Там дама была наконец представлена вдовствующей императрице. Мать Михаила высказала проходимке и авантюристке, каковой она считала Наталью Сергеевну, все, что о ней думала. Там не менее, несмотря на давление со стороны семьи, Михаил решения своего не изменил и разводиться не стал. Во Францию изгнанник с супругой, видимо, приехали развеяться или встретиться с какими-то еще членами семьи Романовых.

– Это великий князь? – заметив представителя царской фамилии, тихонько поинтересовалась у мачехи Мариэтта, пока Григорий играл партию.

– Да, это его высочество Михаил Александрович, – ответила Вера Федоровна, – сделай одолжение, не рассматривай их так откровенно. Это неприлично!

– Не понимаю, что он в ней нашел, – долго смотря вслед удаляющейся паре, высказала девочка, – она совершенно некрасива!

– Не всегда внешняя красота является залогом успеха у мужчин. Часто женщины заурядной внешности привлекают мужчин больше. Тут скорее важен острый ум, умение себя подать и уверенность в собственной неповторимости.

Мариэтта подумала, что, вероятно, именно так Вера Федоровна и заполучила ее отца. Хотя объективно, мачеха была безусловно моложе и привлекательнее Марии Андреевны. И как бы это ни было неприятно, но девочка это осознавала.

– Зачастую женщины сетуют, что они ограничены в своих правах, что, безусловно, верно… Однако парадокс в том, что настоящая женщина может обладать абсолютной властью над мужчиной. Для этого даже красота не особенно требуется. Возьми хотя бы Матильду Кшесинскую и великих князей или эту самую мадам Вульферт…

– Вы тоже обладаете такой властью над папа́? – вопрос прозвучал с вызовом. Хоть Мариэтта старалась соблюдать рамки приличия, но она все же была подростком и гормональные всплески никто не отменял.

– Нет, дорогая. Твой отец – сильный человек. Сомневаюсь, что кто-то может им управлять или манипулировать. Иногда он ко мне прислушивается, и я безмерно благодарна за это. Но в целом у нас довольно традиционные отношения, где Григорий Григорьевич – безусловный, абсолютный глава.

– Ну что, сороки, пойдемте перекусим, – одержав победу в партии, позвал своих женщин Григорий.

Елисеев тоже заметил великого князя. Он пытался разобраться в своих эмоциях, ведь с первого взгляда могло показаться, что сам Гриша был в похожем положении. Он также полюбил женщину и пошел ради нее против общественно-принятой морали, против семьи. Ему не хотелось думать, что он осуждает Михаила за грехи, присущие ему самому. Скорее он склонялся к тому, что князья, которыми так открыто верховодили юбки, не могут принести России ничего хорошего.

Выйдя из ресторана, Григорий с семьей столкнулись со Степаном Петровичем и Варварой Сергеевной. Гриша не знал, что они тоже в Ницце. Он бросился к ним с объятиями. Но Варвара Сергеевна встретила его приветствие очень холодно, давая понять, что не рада этой встрече, увидев рядом с ним Веру Федоровну. Супруга одернула и Степана, который было кинулся навстречу Грише. Для Григория это был холодный душ. На глаза Веры Федоровны навернулись слезы. Но она не могла позволить всем увидеть, насколько ей сделали больно. Она быстро захлопала ресницами и отвернулась к витрине магазина. Даже Мариэтте стало ее жалко.

XIII

В начале лета произошло радостное событие – из Японии вернулся Сергей. Он привез с собой струю свежего воздуха в затхлую атмосферу мрака и грусти. Жизнь в доме на Песочной набережной вдруг забила ключом. В дом потянулись молодые преподаватели и студенты.

Все обитатели воспряли духом, включая Марию Андреевну. Она периодически стала одеваться и выходить к обедам. Мать с удовольствием слушала рассказы Сережи про жизнь в Токио, про быт, историю, литературу, театры и гейш. Про Григория и Мариэтту она не говорила, словно вычеркнула их из памяти, чтобы не травить душу.

Сережа объявил матери, что собирается жениться через несколько месяцев, в октябре. Мария Андреевна приняла эту новость с радостью. Начали подготовку к свадьбе. Сережа представил ей Верочку, заранее попросив девушку не упоминать про свою работу в доме отца. Вообще упоминаний о Мариэтте и Григории стоило избегать. Мария Андреевна была еще слишком слаба, и сознание ее было довольно хрупким. Она не готова была к таким разговорам.

Кроме того, Сережа решил, что Вере лучше уволиться. Он боялся, что отец прознает о свадьбе, о том, кто его невеста, и сможет как-то помешать.

Гриша вернулся с Лазурного берега в неоднозначном настроении. Несмотря на то что они провели чудесное время, все впечатление испортила неприятная встреча со Степаном Петровичем и Варварой Сергеевной. Их пренебрежительное, неуважительное отношение к его избраннице заставило Григория задуматься о форсировании развода с Марией Андреевной и свадьбы с Верой Федоровной по возвращении домой. Еще одно такое унижение своей любимой он не вынес бы. Его сердце разрывалось, когда он вспоминал, как она боролась со своими слезами.

Было кое-что еще, пока еще нечетко сформулированное, витавшее в воздухе. Григорий встречался во Франции со многими своими зарубежными деловыми партнерами. Никто из них напрямую не говорил об этом, но между строк Гриша понял, что в разных странах идет наращивание военной мощи. Чаще всего партнеры упоминали о росте заказов для армии, что не на шутку встревожило Елисеева. Правда, когда он пытался обсудить это в Петербурге, от него отмахивались. Все были уверены, что войны не будет, что она никому не нужна.

Елисеева ждала еще одна мелкая неприятность. Как только они вернулись в Петербург, Вера Эйхе, гувернантка Мариэтты, сообщила о своем увольнении. Они так хорошо ладили с дочерью, и французский у Мариэтты заметно улучшился, доказательство чему он наблюдал в Ницце. Теперь придется искать кого-то на замену… Мариэтта прорыдала несколько дней. Ей о своем решении сообщила сама Вера. Поскольку Сережа строго настрого запретил ей рассказывать о свадьбе, она не могла по-настоящему успокоить девочку, которая сочла уход своей учительницы предательством.

XIV

Григорий Григорьевич, которого подстегнуло неприятие родственниками его избранницы, решил пригласить Марию Андреевну на разговор и попросить развод. Он через посыльного передал супруге записку с приглашением встретиться в одном уютном кафе, полагая, что приятная атмосфера и люди вокруг не позволят Марии Андреевне устроить громкий скандал. В глубине души он надеялся, что супруга уже переболела и смирилась с мыслью об их расставании. Возможно, что они даже смогут договориться о цивилизованном общении и будут видеть всех детей. Елисеев очень скучал по своенравным, но таким родным сыновьям.

Посыльный явился в дом на Песочной набережной, когда по случайному совпадению все сыновья были на работе или учебе. Даже Сережа уже успел устроиться приват-доцентом на факультет восточных языков императорского Петербургского университета. Вера Федоровна, супруга Гули, была на прогулке с Тасей. Так что Марии Андреевне передали записку лично в руки. Однако Манефа видела, что хозяйка получила послание. Старушка обратила внимание на то, как засветилось лицо Маши, и это ее насторожило. Уж не от Григория ли весточка?

Весь день она пыталась выведать у Марии Андреевны, что за записку ей передали. Но тщетно, та не желала делиться, ускользая от ответа. Вечером Манефа поделилась своими опасениями с Гулей и Сережей. Но сыновья посчитали невозможным требовать объяснения у матери, уважая ее личное пространство. Да мало ли кто мог ей написать! Это могла быть записка от их дяди, от других родственников.

Мария Андреевна обратилась к своей снохе с просьбой помочь ей обновить гардероб, ведь она катастрофически отстала от моды, пока пребывала в депрессии. Вся семья сочла это прекрасным признаком выздоровления. Вера обладала изысканным вкусом и с удовольствием взялась помочь свекрови. Решили заказать новое платье у Редферна, который шил удобную городскую одежду для прогулок и визитов и которому наряду с Бризаком благоволила сама императрица.

Маша похудела во время болезни, но это не слишком пошло ей на пользу. Лицо осунулось, морщины стали глубже и заметнее. Никакие аптечные кремы не помогали. Она решила, что спрячется под широкими полями кружевной шляпки. Но накануне все-таки воспользовалась маской из марли и каучука от доктора Деланжа, которую надела поверх нанесенного крема и держала два часа. Желаемого эффекта не получилось. Но Маша сделала все, что смогла. Сережа привез ей и своей невесте разной косметики из Японии, включая пудру, которая была популярна у гейш за то, что могла сделать лицо совершенно белым. Похоже, пришло время ей воспользоваться.

Наконец настал день свидания с Григорием. Маша готовилась несколько дней и вот, во всеоружии, отправилась на встречу. Она представляла себе, что раскаявшийся и соскучившийся муж будет молить о прощении и разрешении вернуться.

Гриша уже ждал ее в кафе. Вдруг тошнотворно пахнуло ландышем, который Елисеев терпеть не мог. Перед ним возникла Маша. Лицо ее было обильно напудрено и скорее напоминало маску. Годы и страдания не пощадили ее, лишив той немногой красоты и свежести, что были у нее в юности. Грише вдруг стало ее до боли жалко. Однако даже при всем своем сочувствии он точно понимал, что вместе они быть не могут. Превозмогая головную боль, возникшую вместе с ароматом ландыша, он заговорил с супругой.

– Как ты, Маша? Как себя чувствуешь?

– Ты меня позвал справиться о моем здоровье? – вопросом на вопрос ответила Маша. Она решила не сразу принимать блудного супруга, а сначала хорошенько помучить его.

– Что бы ни было между нами, ты остаешься родным мне человеком… – мягко продолжал Григорий, – естественно, я переживаю и за тебя, и за детей.

– Я чувствовала бы себя заметно лучше, если б ты прекратил порочную связь с этой кокоткой!

Григорий глубоко вздохнул. Похоже, мирного разговора, на который он надеялся, не получится.

– Маша, я понимаю, что все это неприятно… но мне нужен развод.

– Что? Какой развод? Ты с ума сошел?

– Пойми, так дальше продолжаться не может.

– Конечно, не может! Ты должен вернуться в семью!

– Это исключено! Я люблю Веру и жить буду только с ней. Чтобы хоть как-то загладить неприятности, которые я тебе доставляю, я готов на любые отступные. Назови сумму.

– Боже мой, какой позор! – Маша закрыла лицо руками.

Вдруг она вскочила, бросилась на колени перед Григорием и стала целовать его руку. Слезы текли по ее лицу, оставляя следы на пудре.

– Умоляю, вернись ко мне! Брось эту куртизанку! Она тебя околдовала! – рыдала Маша, осыпая руку Григория поцелуями.

Гриша вырвал руку. От брезгливости его чуть не передернуло. Он быстро встал, схватил Машу за плечи, поднял и посадил на стул.

– Прекрати устраивать балаган! – зло процедил он сквозь зубы.

Посетители кафе с любопытством наблюдали за скандальной сценой.

– Я спросил, сколько ты хочешь, чтобы мы разошлись полюбовно?

– Ни за какие деньги я свою любовь не продам! – гордо заявила Маша. – Хочешь от меня избавиться? Хорошо! Если ты ее не оставишь, я покончу с собой!

Она надеялась, что Гриша начнет ее отговаривать. Но этими словами она только разозлила его. Он не терпел ультиматумов и манипуляций. Маша ушла. Григорий не попытался ее остановить.

XV

Когда Маша вернулась домой, на ней не было лица. Манефа ужаснулась, поняв, что встреча была, скорее всего, с Григорием и сложилась крайне неудачно. Она переживала, что Маша снова впадет в апатию и сляжет. Но та, хотя и была сильно расстроена, не заперлась в комнате. Она напряженно что-то обдумывала. Когда домочадцы к вечеру вернулись домой, она присоединилась к общему обеду за большим столом. Манефа сочла это хорошим знаком.

Вечером посидели в гостиной, выпили по бокалу вина, обсудили последние новости. Затем все разошлись по комнатам. Манефа убрала со стола, отнесла посуду кухарке, чтоб та перемыла, и тоже пошла спать. Как назло, сон не шел, и старушка взялась за вязание. Это занятие ее успокаивало. Петля за петлей, и Манефа стала проваливаться в дремоту.

Вдруг этажом выше скрипнула дверь и послышались шаги. Пока Манефа встала со своего кресла и вышла в коридор, там уже никого не было. Но отчего-то сердце ее было неспокойно. Она взяла лампу, не желая разбудить жильцов ярким электрическим светом, и пошла наверх. Прошла мимо хозяйских спален, в которых разместились сыновья, вдруг она заметила, что в комнате Маши дверь закрыта неплотно. Нянька тихонько отворила дверь и зашла внутрь. Марии Андреевны в кровати не было. Ужас охватил Манефу.

Со всей возможной скоростью она бросилась к Гуле. Она тарабанила в дверь, пока на пороге не появился заспанный молодой человек.

– Что случилось? – встревоженно спросил он.

– Маши нет! Чую, беда пришла!

Гуля в домашних брюках, накинув на рубаху жакет, побежал за Манефой. Та, покрыв капот лишь платком, поспешила на улицу.

Была теплая июньская ночь. Тишина. Ни души вокруг. Куда же могла деться Маша? Гуля с Манефой побежали к Малой Невке. В ужасе они увидели в воде всплывшую белую ночную рубаху, которая окружила Марию Андреевну, словно парус тонущего корабля. Она делала непонятные взмахи руками, то ли пытаясь грести, то ли нырнуть. Не раздумывая, Гуля бросился в воду и вытащил мать. Ее трясло, словно от мороза, хотя вода не была ледяной. Мокрая ночная рубашка облепила ее старое тело. Сын не мог смотреть на нее без боли. Он укутал ее в свой жакет и повел домой. Манефа, тихонько причитая, шла сзади.

Придя домой, Гуля накапал матери успокоительные капли, после чего отвел ее в свою комнату. Он велел Манефе ночевать в комнате у Марии Андреевны и не отходить от нее и завтра, не оставляя ни на секунду одну.

На следующий день Гуля пришел к матери с серьезным разговором. Попросив Манефу выйти, он начал свою отповедь.

– Мама, это уже переходит всякие границы!

– Что же мне делать? Он хочет развестись! Я не вынесу этот стыд! – Мария Андреевна заплакала.

– С чего ты взяла?

– Он мне сам сказал!

– Пусть даже так! Как ты могла такое сделать?

– Раз он хочет, чтобы я его оставила, я сделаю это навсегда! Пусть он потом живет с этим!

– Ты думаешь, он будет страдать? Да ему все равно! Он думает только о себе, разве ты этого до сих пор не поняла? А о нас ты подумала? О Мариэтте?

– Я для вас только лишняя обуза. Так всем будет лучше!

– Если ты еще раз попытаешься с собой что-то сделать, мне придется найти тебе больницу! – Гуля перешел к угрозам, поскольку к остальным доводам мать была глуха.

Мария Андреевна замолчала.

– Ты этого хочешь? Прожить остаток дней в лечебнице для душевнобольных? – напирал сын.

– Я поняла, – тихо сказала Мария Андреевна.

– Ты никогда больше не попытаешься наложить на себя руки, да? Ты даешь слово?

– Даю.

На этом разговор и закончился. Но сердце Гули не успокоилось полностью, хоть мать и дала обещание.

Вечером, когда мама, Вера и Тася ушли спать, старший брат рассказал о случившимся Сергею и Николаю. Он просил их быть внимательнее и по возможности проводить больше времени с матерью.

– Каков подлец! – возмутился Сергей. – Ведь он знает, как она его любит! Развестись с ней равносильно ее убийству! Ненавижу его!

XVI

На следующий день произошло событие, страшные последствия которого не сразу оценили, пусть даже это было лишь формальный повод. Во время визита в Сараево убили эрцгерцога Франца Фердинанда с супругой. В покушении участвовало несколько террористов. Первый нападавший подкарауливал кортеж с гранатой по дороге в ратушу, но атаку провалил. Когда кортеж поравнялся со вторым террористом, тот бросил гранату, но она отскочила от откидного верха и взорвалась перед следующей машиной кортежа. Было ранено двадцать человек. Нападающий раскусил ампулу с ядом и попытался утопиться, бросившись в реку. Однако удача явно ему в тот день не благоволила. Яд не сработал, а река оказалась слишком мелкой. Его вытащили, и толпа хорошенько отделала его перед тем, как полиция смогла арестовать. Пока народ расправлялся с террористом, кортеж был закрыт от остальных участников нападения. Позже машины промчались мимо них на большой скорости, и они уже ничего не успели сдать. Казалось бы, вот оно – чудесное спасение. Программу визита, естественно, пересмотрели. Решили вместо предыдущих пунктов поехать в госпиталь. Должны были отправиться другим маршрутом, но водителю никто об изменении не сообщил, так как распорядитель был в больнице. Удача дама капризная. Сейчас только она тебе улыбалась, но вот уже отвернулась и подмигивает твоему врагу. Гаврила Принцип, воспользовавшись моментом, произвел два выстрела, когда машина с Францем Фердинандом выехала ему навстречу на обратном пути. Одна пуля попала эрцгерцогу в вену на шее, вторая – его супруге в живот. София умерла на десять минут раньше мужа. Их не успели довезти до дома губернатора, где должны были оказать медицинскую помощь.

Австро-Венгрия направила Сербии ультиматум. В ответ на это в России начался «подготовительный к войне период», который подразумевал под собой проведение мобилизационных мероприятий без формального объявления мобилизации. Франция приняла «предупредительные военные меры». В то же время Сербия с большинством пунктов ультиматума в той или иной степени согласилась, полностью отвергнув лишь один, где требовалось допустить к участию в расследовании убийства эрцгерцога представителей австрийских властей, что ставило под сомнение сербский суверенитет. Параллельно Сербия занялась мобилизацией, заручившись поддержкой России. Австро-Венгрия тоже объявила мобилизацию, согласовав это с Германией, и заявила, что частичное исполнение ультиматума неприемлемо. Послы и правители ключевых европейских стран развели бурную деятельность, подливая масла в и без того взрывоопасную ситуацию.

Григорий напряжено следил за развитием событий. Теперь стало очевидно всем – войны не избежать. Повышенная тревожность снова стала провоцировать кошмарные сны у Гриши, о которых он не вспоминал уже лет десять. Однако удивительно, что теперь Елисеев не видел свою сестру. Ему снился сон, и все шло к тому, что вот-вот она появится в своем свадебном платье, но он тут же просыпался, обрывая сон и не давая себе увидеть ее. Казалось, выход найден. Но Гриша так вскакивал по два-три раза за ночь, это не давало ему выспаться и отдохнуть. Хорошо, что Вера Федоровна всегда была рядом. Она гладила его, шептала ласковые слова. Обняв ее покрепче, уткнувшись носом в ее нежную кожу, Гриша успокаивался и засыпал. Как же вкусно от нее пахло.

Австро-Венгрия объявила войну Сербии и атаковала ее.

– Ты уже видел это? Австрийцы перешли сербскую границу и обстреливают Белград! – показывая газету, поделился Кобылин тревожной новостью с Елисеевым, когда тот пришел в контору.

– Плохи дела. Теперь считанные дни остались до нашего вступления в войну.

– А ты против? Думаешь, следует не вмешиваться?

– У нас нет выбора. Если мы не объявим войну, ее объявят нам… Если б только можно было этого избежать, я бы многое за это отдал! Что будет с детьми? Гулю, наверное, мобилизуют как врача. И в Петькином кавалерийском училище уже объявлен досрочный выпуск…

– Ты с Машей виделся?

– Виделся, но до убийства эрцгерцога еще…

– А я решил, это она тебе про детей рассказала. Как она?

– Не знаю, пришла под пудом грима, требовала, чтоб я Веру бросил. После моей просьбы о разводе заявила, что покончит с собой.

– Что же ты теперь станешь делать?

– Разводиться! Никому не позволено на меня давить! Свои ультиматумы пусть выдвигает кому-то еще! Тоже мне, Австро-Венгрия нашлась…

– Надеюсь, ее угроза не была серьезной!

– Да, хочется думать, что она еще не совсем из ума выжила!

– Австро-Венгрия или Маша? – печально улыбнулся Кобылин.

– Обе!

XVII

События развивались стремительно. Восемнадцатого июля был опубликован высочайший указ о всеобщей мобилизации в России, на следующий день Германия объявила войну России. С этого момента часовой механизм взрыва четырех империй был запущен.

В знак осуждения германских действий Петербург был немедленно переименован в Петроград.

Война на какое-то время сплотила российское общество. Особенно этому способствовали первые успехи на фронте. Даже традиционно оппозиционная Дума высказывалась за полную поддержку правительства и финансирование армии.

Гуля был мобилизован в первые же дни. Когда он уходил из дома, Мария Андреевна словно обезумела. Она рыдала, цеплялась за него, не давая переступить через порог. Сережа и Коля пытались ее удержать, но Мария Андреевна оказалась на редкость сильной женщиной. Тася, которая не очень понимала, что происходит, была жутко напугана и громко разревелась. Вера, Гулина супруга, была в шоке и тоже не могла сдержать слез. Манефе стало плохо с сердцем. С большим трудом, после долгих уговоров Гуле удалось вырваться.

Через пару дней из Италии, которая, несмотря на членство в тройственном союзе, пока придерживалась нейтралитета, вернулся Саша. Хоть родина Рафаэля и Леонардо да Винчи пока и не вступила в войну, кто мог дать гарантии, что произойдет через день или неделю? В такие жуткие дни, если есть выбор, лучше быть в своей стране, с семьей.

В Министерстве финансов Елисеев столкнулся со Степаном Петровичем. Они были там по разным вопросам, но Степан бросился к Григорию, как только его увидел.

– Гриша, я все хотел до тебя дойти – принести извинения за ту встречу в Ницце! Ты уж не серчай на Варю… она ведь не со зла, ты же знаешь… она была в крайне истерическом состоянии из-за всего, что случилось.

– Да что уж… А разве она не знала про Веру?

– Знала… и не одобряет, естественно. Но это отнюдь не из-за Веры.

– Что же тогда?

Степан взял Гришу под руку и отвел в сторону.

– Помнишь Петину девицу? Я тебе про нее говорил…

– Припоминаю…

– Маргарита Брезиль… балерина… покончила с собой!

– Да они с ума, что ли, все посходили! Что за моду взяли?

– Петя в шоке. Винит себя… и нас, вероятно. Она ведь требовала, чтоб он женился… А Петя знал, что мы не одобрим… Страшная трагедия! Поэтому Варя в таком состоянии. До сих пор в себя не пришла.

– Я зайду как-нибудь, проведаю ее.

– У вас-то как?

– Гулю и Петю на фронт забрали, – Елисеев замялся ненадолго. – Степа, не поспособствуешь младшего к штабу какому приписать? Бестолковый совершенно, будет ведь на рожон лезть, перед приятелями красоваться. Убьют дурака за здорово живешь!

– Да, конечно, я похлопочу.

– Только так, чтоб он не знал, что я просил. Иначе заартачится.

– Да кто же ему в армии даст артачиться? Приказ есть приказ. Будет исполнять.

– Как Маша?

– Плохо. Теперь совсем рассудка лишилась.

Война набирала обороты. Львов был взят Рузским. Брусилов одерживал победу в Галиции, полностью разрушив германские мечты о блицкриге. Австрийцы спасались бегством. К великому прискорбию, не обходилось без потерь. Погибали и солдаты, и офицеры, и даже член императорской семьи. Великий князь Олег Константинович, которому было всего двадцать два года, был смертельно ранен во время кавалерийской атаки и скончался через два дня.

Марии Андреевне было плохо. Она запуталась, где сон, где явь. Когда несчастная прочла в газете о гибели великого князя, с ней началась жуткая истерика, – отчего-то она решила, что погиб Гуля. Сыновья с трудом ее успокоили, но, похоже, до конца переубедить ее не смогли. Она снова впала в состояние коматоза.

На следующий день, казалось, ей стало лучше. Она не плакала. Весь день занималась гардеробом, перебирала наряды, примеряла платья. Поздно вечером вдруг изъявила желание принять ванну и приказала слугам приготовить все необходимое. Когда все было готово, она заявила, что будет купаться сама и отправила горничных. Манефа еще лежала с сердечным приступом и не могла поухаживать за своей девочкой.

У Гриши выдался тяжелый день. Он довольно рано ушел спать. Провалившись в сон, он снова ощутил смертельный холод и понял, что вот-вот он увидит Лизу. В ужасе Елисеев проснулся. Он повернулся обнять Веру Федоровну, но вместо нее рядом с ним лежала сестра в свадебном платье. Григорий проснулся от собственного крика. Он потом долго не мог уснуть. Гриша переживал, что что-то страшное случилось с Гулей или Петей.

Вера пыталась попасть в ванную комнату. Дверь не открывалась. Она решила подождать, пока Мария Андреевна закончит свои водные процедуры. Но время шло, а свекровь не выходила. Молодая женщина встревожилась. Она робко постучала. Ответа не было. Тогда Вера пошла за Сережей.

Выломав дверь в ванную, обнаружили Марию Андреевну, повесившуюся на полотенцах. На туалетном столике она выложила женихову шкатулку, которую ей перед свадьбой преподнес Гриша – черепаховый гребень с драгоценными камнями, колье из дорого жемчуга. Золотой крестик фирмы Фаберже был надет на Маше. Она считала его своим оберегом и никогда не снимала. К сожалению, он не смог ее спасти. В ее комнате, на кровати, лежало платье, которое она выбрала для погребения.

XVIII

В первый день октября 1914 года в Петрограде стояла на редкость ясная погода. Осеннее солнце отчаянно заливало светом город, даря несбыточные надежды на то, что зима заблудится, потеряет дорогу к северной столице. И только где-то далеко, на краю лазурной палитры, можно было заметить зловещую тучу, которая медленно расползалась по небу, как черная клякса на свежей акварели, постепенно поглощая все на своем пути. Нужно было обладать недюжинным зрением, чтобы рассмотреть неминуемо надвигающееся ненастье, поэтому большинство горожан просто радовались последним погожим дням и внушающим оптимизм новостям с фронта. Солнечно улыбаясь, они шли навстречу неминуемой смертельной мгле, которая очень скоро накроет всю страну.

Воспользовавшись прекрасным днем, многие достопочтенные жители столицы выбрались на улицу: кто-то просто лениво пройтись по набережным и понежиться на солнышке, кто-то – съездить в Царское Село на освящение церкви Красного Креста, где присутствовала царская семья. Озябнув на прогулках, горожане потянулись в кафе, чтобы согреться, выпив чаю или чего покрепче, побаловать себя изысканными десертами и обменяться последними известиями.

Озорные лучи пробивались сквозь легкие ажурные занавески кафе-кондитерской. Они резвились на сладостях, выставленных во внутренних витринах, перепрыгивая с разноцветных пирожных на многоярусные бело-розовые торты. Кружевные платья посетительниц идеально вписывались в эту зефирную картину. Рядом крутились детки – сплошь белокурые ангелочки в атласных ленточках и в костюмчиках с морскими воротничками. Столы ломились от изобилия фруктов, десертов и мороженого. Официанты элегантно лавировали между столиками, разнося ароматный кофе и горячий шоколад. Большинство посетителей кафе были знакомы друг с другом. Они раскланивались со вновь вошедшими или покидающими заведение. Разговоры за столиками сливались в единое убаюкивающее журчание. Ненавязчивым фоном звучал рояль. Идиллия. Все здесь пахло миром, роскошью и ванилью.

Григорий Григорьевич и Вера Федоровна держались особняком, заняв место за столиком, отгороженным от остального кафе ветвистой пальмой в кадке. Ни с кем не общаясь, никого не приветствуя, никого не замечая, они были полностью поглощены друг другом, обсуждая планы на будущее. Нельзя было не восхититься тем королевским достоинством, с которым Вера Федоровна держала осанку, ее изящными руками с длинными пальцами. Солнце бросало отблеск на локон, выбившийся из-под шляпки, и от этого она словно вся светилась, как сказочная нимфа. Как же она была прекрасна в ту минуту! Гриша не мог отвести от нее своих притягательных голубых глаз.

Распахнулась дверь, и в кондитерскую вместе с прохладным воздухом ворвался мальчишка – разносчик газет.

– Свежие новости! Страшная трагедия! Самоубийство на Песочной!

Несколько посетителей вскочили и тут же купили газеты. Рояль затих. На какую-то долю секунды в давящей тишине был слышен только шелест страниц. По мере прочтения дамы с ужасом заахали, мужчины нахмурились. Кондитерская заполнилась возбужденным гулом. Известие о трагедии сломало и без того условные барьеры между столиками, объединив всех посетителей в общем обсуждении случившегося. Дамы защебетали, перебивая одна другую, не давая мужчинам ни единого шанса вставить хоть слово.

– Какой ужас! Мне кажется, я ее видела третьего дня… – начала одна.

– Чему же тут удивляться? Ведь у него любовница! Выходят в свет вдвоем при живой-то жене… – подхватила вторая. – Никакого стыда…

– Да кто же эта развратница? – подключилась третья.

– Ничего особенного… – прокомментировала посетительница, которая, видимо, знала об этой истории больше всех, либо ей хотелось, чтобы все так думали. – Обычная дама полусвета… хотя довольно красива…

– И все-таки… из-за какой-то кокотки… тогда уж половине Петербурга можно на себя руки наложить… – не унимались дамы.

– Грех-то какой!

Дверь кондитерской снова распахнулась, и на пороге появилась дама с горящими от возбуждения глазами и ярким румянцем.

– Вы слышали? – громко поинтересовалась она, не успев отдышаться.

– Да… да… такой ужас! Только что прочли в газете. Чудовищное несчастье! – одновременно, перебивая друг друга, затараторили посетительницы.

Дама подошла к столику, за которым вели беседу о шелковых рубашках.

– Да что они знают, эти газетчики? Вот там написано, что она повесилась на своей косе? – выдала гостья, усаживаясь на стул, услужливо отодвинутый официантом.

На секунду в кафе вновь воцарилась тишина. Каждый невольно представил себе жуткую картину. Но уже через мгновение помещение опять наполнилось гамом. Посетители были так заняты пересудами, что не заметили, как Гриша с Верой поспешно вышли из кафе.

Вернувшись домой, Гриша не мог успокоиться. Он мерил комнату шагами и громко негодовал.

– Что за своенравная женщина! Строптивица! Все-таки сделала по-своему! Как она посмела?!

Вера молчала. Она пыталась накапать ему успокоительных капель, но у нее сильно дрожали руки.

– А эти паразиты! Я узнаю об этом не от них, а из газет – каково?

– Гриша, успокойся, пожалуйста! Выпей вот это!

Гриша махнул капли залпом, даже не поморщившись.

– Что же мы теперь будем делать?

– Она упрямая, а я еще упрямее. Она что думала? Что меня этим остановит? Исключено! Мне никто не указ! Поедем в Привольное, обвенчаемся.

– Стоит ли сейчас торопиться?

Гриша пристально посмотрел на нее. У Веры Федоровны появилось ощущение, что она ляпнула какую-то глупость.

– Если ты возражаешь… – медленно начал он.

– Гриша, это единственное, о чем я мечтаю. Просто не хочу, чтобы нас потом осуждали…

– Я и теперь не медовый пряник, не всем нравлюсь! Не убудет.

На похороны супруги Елисеев не пошел. Он был зол и на нее, и на сыновей.

XIX

Проводить Машу в последний путь съехалась вся большая семья – Елисеевы, Дурдины, Растеряевы, Полежаевы, Смуровы. Были все, кроме Григория. Манефа, которая еще не поправилась до конца, настояла, что непременно должна быть на погребении своей девочки.

– «Уж ты кормилица моя матушка, уж ты куды-то снарядилась, на что ты нас да покинула, за что ты на нас да разгневилась, вдоль по лавке да повалилась, белым саваном да закрылась. Уж не сама ты снарядилась, добры люди тебя да снарядили уж на вечное да погребеньице…» – от рвущих сердце причитаний няньки слезы сами собой катились из глаз всех пришедших проститься с Марией Андреевной.

На сыновей было больно смотреть.

Печальная октябрьская погода с низким пасмурным небом и противным дождем как нельзя больше подходила событию.

– Уморил, ирод, девоньку! – зашлась Манефа, когда гроб опустили в могилу.

Александр Григорьевич вздрогнул. Он вспомнил похороны сестры Лизы, вспомнил свечу, которая потухла в церкви на венчании и у нее, и у Маши.

Большинство родственников догадались, кого нянька винит в смерти Марии Андреевны.

– Разрази тебя гром! Чтоб тебе пусто было! Пропади ты пропадом! – сыпала проклятиями нянька на могиле своей любимицы. У наблюдавших это невольно бежал холодок по спине. Сережа с братьями едва смогли увести старушку.

В стороне от процессии стоял человек, весь в черном, прикрывающийся от осенних слез зонтом. Для убитых горем родственников Закретский остался незамеченным. Но если б они обратили на него внимание, то знавшие графа сильно удивились бы, увидев его мокрые глаза.

Григорий Григорьевич с Верой Федоровной сочетались браком в конце октября, не выждав даже сорока дней после смерти Марии Андреевны. Церемония была невообразимо скромной для одного из самых богатых и выдающихся людей Российской империи. На венчании в маленькой сельской церкви Екатеринославской губернии присутствовали лишь новобрачные, свидетели и священнослужитель. Гриша был мрачен. На душе скребли кошки.

Это была не единственная свадьба в семье Елисеевых. Сережа с Верочкой собирались свое давно запланированное венчание отложить из-за смерти мамы, но оказалось, что девушка ждет ребенка. Сергей убедил невесту женитьбу не переносить. Ни в коем случае он не хотел поставить под удар ее честное имя и репутацию. Мария Андреевна этого не одобрила бы.

Узнав о венчании отца, Сергей собрал братьев вечером как революционную ячейку.

– Мы должны его наказать! Должны выказать ему свое презрение!

– Что ты предлагаешь? – Николай тоже был возмущен поведением отца. – Его женщина не была на сносях, в конце концов. Мог бы соблюсти приличия и выждать необходимое время. А он даже на похороны не явился.

– Нужно отречься от него! И от наследства!

– Правильно! Не нужны нам его деньги, заработанные потом и кровью угнетенных рабочих! – горячо поддержал Саша.

– Шур, ну какая кровь?

– Кровь трудовых мозолей!

– По-моему, ты слишком уж увлекаешься революционными идеями. Везде капиталисты-кровопийцы мерещатся. Он, безусловно, – подлец! Но, ради справедливости, о служащих своих он заботился.

– Просто он хитрее остальных! Он заботился о них, чтобы их же больше эксплуатировать, а они ему еще и благодарны по гроб жизни! В этом и коварство!

– Надо Гуле и Пете написать, – предложил Николай, который был погружен в собственные переживания и не особенно вслушивался в разоблачительную речь Саши.

– И вот еще что… – у Сережи в голове родилась гениальная, как ему показалось, мысль, – это ему точно сделает больно!

– Что?

– Выкрадем у него Мариэтту! – Сергей был в восторге от своей идеи, – ее давно пора освободить! Бедная сестренка вынуждена была с ним жить все это время.

– Как? Ты видел, сколько человек ее охраняет? – засомневался Шура.

– Идите сюда! – братья склонились над столом, и главный идеолог заговора поведал им свой план.

Продолжение следует…