Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга I. Отец

Глава III

I

Гуля истошно кричал один в детской комнате. Мария Степановна с трудом сдерживала рвущуюся к нему няньку. Вдруг Мария Андреевна словно очнулась, встала с кровати и, покачиваясь, поспешила к Гуле в комнату.

Мария Степановна и Манефа последовали за ней. Они зашли в детскую и увидели Машу на коленях перед своим малышом. Она крепко обнимала его. Гуля показывал ей прищемленный палец. Мама, плача, целовала его.

Успокоив сына и выплакавшись, Мария Андреевна заявила, что она голодна и ей нужно принять ванну. Манефа заметалась, от счастья не зная, за что хвататься – подать Машеньке покушать или готовить ей воду для купания. Наконец-то ее девочка снова была с ней.

Мария Степановна была удовлетворена результатами своего эксперимента. Он был безусловно не лишен риска. Но результат того стоил.

– Ух, дьяволица, – прошептала Манефа ей вслед с некоторым восхищением, когда та раскланялась и поспешила домой.

Когда мужчины вернулись домой, они чуть не попадали от удивления – за столом спокойно попивали чай Елена Ивановна и Мария Андреевна. Словно не было нескольких месяцев Марии Андреевны вне жизни, эмоций и сознания. Она повернулась к Грише и улыбнулась. Маша была еще бледна, слаба, но она была живая. Григорий Григорьевич подбежал к ней, схватил ее и прижал к себе.

Следующей осенью произошло крушение поезда, в котором ехала царская семья. Погибло несколько человек из прислуги, но сам государь и его семья выжили. Говорят, что император держал крышу выгона на своих плечах, пока не прибыла помощь и не вытащила всех домочадцев из-под завалов. В это верилось без труда – Александр III был великаном и богатырем. Учитывая, что никто из членов царской семьи не погиб, Григорий Григорьевич решил не рассказывать Маше об этом крушении, чтобы не наносить удар по ее медленно восстанавливающему психологическому равновесию. Тем более Маша снова ждала ребенка.

В январе 1889 года у Маши и Гриши родился еще один сын – Сергей. Несмотря на переживания Марии Андреевны, беременность и роды прошли без особых осложнений. Малыш с самого рождения был активным и требовательным, на эту жизнь у него явно были планы.

Но и в этот раз не обошлось без бед и печалей. Через несколько дней после рождения Сережи умер отец Маши – Андрей Иванович Дурдин. Это был удар не только для Марии Андреевны, но и для Григория Петровича, который проводил в последний путь жену и многих друзей. И вот теперь Андрей. Григорий Петрович чувствовал близкое дыхание костлявой. Ему не было страшно. Он прожил длинную и безумно интересную жизнь. Было что оставить детям и внукам. И все-таки так хотелось еще немного побыть с ними. Увидеть, чего они добьются. Стать свидетелем технического прогресса, который вот уже шагнул на порог. Поэтому он запрещал себе думать о смерти.

Мария Андреевна не успела оплакать отца, как пришла печальная весть из Австрии. В Майерлинге покончил с собой кронпринц Рудольф, сын австрийской императрицы Сисси. Той самой, на которую с детства хотела быть похожа Мария Андреевна. Опять же обстоятельства этого самоубийства были весьма подозрительными. Кронпринц убил не только себя, но и свою любовницу Марию Вечёра. Молва тут же провозгласила это убийством. Но кто это сделал, если не сам Рудольф, кому это было выгодно, так и не было выяснено. Страшная, но в то же время романтическая история.

Мария Андреевна была в жутком состоянии духа. Она начала придумывать какие-то знаки. В ужасе она пыталась объяснить Грише, что смерть отца и смерть в Майерлинге – это дурные знаки для Сережи. Ему грозит смертельная опасность. Григорий Григорьевич понимал, что, пережив все потери, Маша теперь во всем будет видеть предвестников беды. Поэтому он пытался нежностью и заботой отвлечь ее от дурных мыслей.

Сережа кушал с аппетитом и рос не по дням. Постепенно страхи стали отпускать Марию Андреевну.

II

За всеми трагическими событиями Григорий и Мария Андреевна не заметили, как выросла их племянница Лиза, дочка Александра Григорьевича.

Она стала прехорошенькой девушкой, за которой увивались толпы кавалеров на балах. Она казалась равнодушна к ним, но вот однажды она пришла в комнату Марии Андреевны посекретничать.

– Муся, расскажи, как вы встретились с дядей Гришей? – она уселась на пуфик в ногах Марии Андреевны, которая убирала свои шикарные волосы.

– Это было почти десять лет назад, на балу у Петра Степановича.

– И что? Ты его увидела и сразу поняла, что это любовь?

– Да, я увидела его васильковые глаза, его восхитительную улыбку, и все, пропала, – рассмеялась Мария Андреевна.

– Так просто? Вы увидели друг друга, полюбили и поженились? – даже немного разочаровалась Лиза.

– Не совсем. Сначала, я не знала, что он ко мне чувствует. Он не подавал вида. Если б ты видела, сколько девиц кокетничали с ним на балах. А он, казалось, совершенно не был против. Потом ко мне посватался один граф, подлец и мерзавец, но я чуть было даже не согласилась. Назло. Или от отчаянья. А Гриша будто почувствовал. Через день к отцу на разговор приехал Григорий Петрович. Тогда все и решилось. Но в какой-то момент я думала, что уже не дождусь, – с улыбкой вспоминала Мария Андреевна.

– Как романтично! – вздохнула Лиза.

– К чему эти расспросы, милая? Неужели твое сердечко дрогнуло перед кем-то?

– Я не знаю, – смутилась Лиза, – он, кажется, настроен серьезно. Он взрослый. А я не знаю. Но когда он на меня смотрит, со мной что-то такое творится, у меня мурашки по спине бегут… Так и должно быть?

– Пожалуй, – улыбнулась Маша, – так кто он?

– Николай Владимирович Новинский, – густо краснея, прошептала Лиза.

Маша встала, подняла Лизу и обняла ее.

– И когда ты, милая, уже успела вырасти? – нежно приговаривала Мария Андреевна, которая была старше Лизы всего на шесть лет.

– Ой, а ты слышала, что во Франции теперь носят бюстгальтеры? – переключилась Лиза.

– Что это? – удивилась Мария Андреевна.

– Это такая штучка, на грудь. Нижнее белье, le Bien-Etre называется, – с восторгом делилась девушка. Она взяла из комода шелковый платок и повязала вокруг своей груди поверх платья, пытаясь изобразить новшество.

В комнату вошла Манефа. Увидев на Лизе платок, она нахмурилась и завела свою обычную песню.

– Тьфу, срамота! Бесстыдницы!

Девушки только рассмеялись.

– А ты слышала, в Париже построили высоченную башню ко всемирной выставке? – перевела разговор Мария Андреевна, чтобы не раззадоривать няньку.

– Да, я видела изображение в газетах. Не знаю, она какая-то уродливая… Как огромный железный скелет посреди города. По-моему, абсолютно не вписывается в парижский стиль, – поддержала Лиза.

– Может быть, они ее разберут позже…

Через какое-то время объявили о помолвке и жених Лизы стал вхож в дом Елисеевых. Николай Владимирович был старше Лизы на двенадцать лет. В то время браки, где мужчины были значительно старше жен, считались вполне обычным, заурядным явлением. За примерами далеко ходить не нужно было. Анна Федоровна была моложе Григория Петровича на двадцать лет.

Александр Григорьевич принял будущего зятя с радушием. Он принял бы, наверное, любого, кто понравился бы дочери, лишь бы она была счастлива. А тут отпрыск приличного купеческого рода, да еще и делающий успешную карьеру в армии.

Григорий Петрович тоже был рад за внучку.

Жизнь потихоньку налаживалась. В доме радостно звучали детские голоса. Шла подготовка к свадьбе. Семья Елисеевых снова вернулась к приятным хлопотам.

III

В конце года была достроена больница в память Александра II, которую возводили на совместные пожертвования купцов. Уже в декабре она начала прием больных. Александр Григорьевич надеялся, что у него теперь появится больше времени на подготовку к свадьбе дочери. Но с первых дней стало понятно, что больных больше всего поступает в хирургическое отделение, а его корпус не может вместить всех нуждающихся. Григорий Петрович единолично решил пожертвовать сумму, необходимую для строительства еще одного каменного одноэтажного павильона для хирургических пациентов.

Снова все были при деле. Александр, как всегда, разрывался между банком, больницей и теперь еще свадебными хлопотами. Григорий Петрович и Гриша расширяли торговлю. Мария Андреевна вновь была беременна. Манефа едва успевала смотреть за двумя шустрыми мальчишками. Маша пыталась нанять ей помощниц, но нянька не хотела никого надолго подпускать к своим любимчикам.

В июле 1890-го родился третий сын Гриши и Маши. Долго думали, какое имя ему дать, в итоге младенец был наречен Николаем.

– Гриша, – завела как-то разговор Мария Андреевна, – ты не подумай, я счастлива. Я очень люблю наших малышей. Мне доставляет огромное удовольствие ими заниматься. Если удается их ненадолго вырвать у Манефы. Но я как будто пони, бегающий по кругу. Каждый день похож на предыдущий. Нет, я не ропщу. Я довольна, что теперь у нас вся рутина такая спокойная, радостная. Но мне хочется чувствовать себя нужной…

– Муся, ну что ты! Ты нам очень нужна! – Гриша обнял жену за плечи. – Потерпи немного. Дети скоро подрастут, и ты сможешь найти себе дело по душе. Ты же знаешь, я не из тех самодуров, которые считают, что супруга должна дома сидеть.

– Но ты хоть рассказывай мне, что там у нас в делах происходит…

– Обязательно. Просто ты устаешь. Я прихожу, ты уже спишь. Не хочу тебя тревожить.

– Вот видишь, мы с тобой перестали разговаривать… А еще мне хочется выйти в свет. Не просто на чаепитие или очередное суаре к Елисеевым. А на какое-то значимое событие.

– Скоро у Лизы свадьба, – робко предложил Гриша.

– Да, но я не об этом. Может быть, мы могли бы сходить на следующую премьеру в Мариинский?

– Безусловно! Я все устрою.

Петр Ильич словно услышал мольбы Марии Андреевны во Флоренции. Он не мог оставить несчастную женщину без значимой премьеры и за сорок четыре дня написал оперу «Пиковая дама».

В декабре в Мариинке прошла премьера в присутствии Чайковского. Григорий Григорьевич достал абонемент в ложу за несколько месяцев до события. Мария Андреевна и Елена Ивановна заказали себе новые шикарные платья. Мужьям пришлось подарить супругам новые бриллиантовые украшения по этому поводу, поскольку декольте без колье – это неприлично.

Роль Германа исполнял известный тенор, Николай Фигнер. Его супруга, Медея, блистала в роли Лизы. Дирижировал Эдуард Направник. Искушенная петербуржская публика приняла оперу с восторгом.

Мария Андреевна наконец-то наслаждалась прекрасной музыкой, великолепными голосами и волшебной театральной атмосферой, так точно схваченной Пушкиным в его романе «Евгений Онегин». Но все-таки она не была абсолютно счастлива. Ей казалось, что бинокли многих женщин в театре были направлены на Григория Григорьевича. Он был безупречен в своем парадном черном фраке, белоснежной сорочке с накрахмаленными воротничком и манжетами, галстуке и белых перчатках. Ах, как он умел носить фраки и смокинги! Какая у него была горделивая осанка! Такого красавца надо было еще поискать. Навряд ли эти женщины так внимательно рассматривали Александра Григорьевича, который, справедливости ради, был, безусловно, элегантен, но все-таки ему было уже за пятьдесят. Да и Николай Владимирович, жених Лизы, хоть и выглядел привлекательно в военной форме, не мог затмить Гришу. Сама Маша старалась поменьше смотреть на себя в зеркало. После всех этих беременностей она сильно раздалась. Бедная женщина едва дышала, затянутая в корсет, но все равно ощущала себя огромной грозовой тучей. Куда было ей тягаться со всеми этими молодыми прелестницами, сверкающими в ложах напротив. Гриша, казалось, никаких взглядов не замечал, и все его внимание было обращено на своих дам.

Во время антракта мужчины пошли в фойе за прохладительными напитками. Маша, Елена Ивановна и Лиза остались в ложе. Пока Лиза щебетала с мачехой, обсуждая последние тенденции моды и наряды дам в театре, Мария Андреевна лениво рассматривала оставшихся посетителей в партере. Вдруг ее словно молнией ударило. Из партера ее нагло лорнировал не кто иной, как Закретский. Увидев, что она его заметила, граф поклонился в знак приветствия. С его лица не сходила мерзкая ухмылка. Но, несмотря на неприятное выражение лица, он по-прежнему был безумно хорош собой. У Маши бешено заколотилось сердце и потемнело в глазах. Только бы он не столкнулся с Гришей. Она знала пылкий характер мужа и помнила, что в смерти Андрюши он винит Закретского. Если только он увидит графа здесь, страшно представить, что может случиться. Граф вдруг встал со своего места и заторопился на выход из зала. Мария Андреевна была в предобморочном состоянии. Она решила, что он направился к ним. Она уже слышала голоса Елисеевых, походящих к ложе. Казалось, скандала не миновать.

IV

Мария Андреевна трепетала в ложе Мариинского театра. Она совершенно была не в силах наслаждаться вторым и третьим актами оперы. Бокал игристого вина, который принес ей заботливый муж, не помог снять напряжение. Маша постоянно смотрела на пустое место Закретского в партере и вздрагивала от каждого шороха.

После спектакля все вышли на улицу. Был небольшой морозец, но промозглая сырость пробирала до костей. Хотелось побыстрее забраться в карету, чтобы спрятаться от пронизывающего ветра. В первую карету посадили семью Александра. Пока Гриша помогал им, к Марии Григорьевне незаметно сзади подошел Закретский.

– Pourquoi? Pourquoi? – пропел он в ухо Маши слова из арии старухи-графини.

По Маше побежали мурашки. Граф почти касался губами ее шеи и уха. Никогда никто из мужчин не был в такой близости к ней, кроме Гриши. У Маши застучала кровь в висках. Еще секунда, и она упала бы в обморок. В эту минуту вернулся Григорий Григорьевич. Закретского уже нигде не было видно. Затерялся в толпе.

– Муся, ты что такая бледная? Как будто призрак увидела, – забеспокоился Гриша, помогая Маше сесть в их карету.

– Все хорошо. Немного корсет перетянут. Воздуха не хватает.

Ночью Маша не могла избавиться от мыслей о графе. Она решила, что по сути он был тем же несчастным Германом. Такой же зависимый игрок, который охотится за деньгами. Женитьба на ней была бы для него спасением, а отказ стал страшным ударом. Не только по карману, но и по самолюбию. В целом Маша не держала на него зла. Теперь она видела в нем избалованного, неприкаянного мальчишку без ориентиров в жизни. Гриша на его фоне был настолько цельнее и взрослее, хоть порой и не справлялся со своими эмоциями. Мысленно она запретила себе сравнивать этих двух мужчин. Гриша был вне всякой конкуренции. Маша до сих пор не понимала, за что ей так повезло и он достался именно ей. И все-таки в тот вечер, помимо ужаса от того, что Гриша мог встретиться с Закретским и, наверное, убил бы его, Мария Андреевна почувствовала что-то еще. Она вспомнила губы графа у своей шеи, его дыхание. Маша вскочила с кровати, испугавшись грешных мыслей, прежде чем они успели принять какую-то отчетливую форму в ее голове.

Маша надела новый пеньюар, скрывающий недостатки ее фигуры, и прошмыгнула в спальню к Григорию Григорьевичу.

* * *

Александр Григорьевич и Григорий Петрович устроили Лизе шикарную свадьбу. Тот размах и шик, с которыми был организован праздник, заставил многих в очередной раз позавидовать семье Елисеевых. После свадьбы Лизин муж стал жить с ее семьей, в доме на Биржевой линии. Семейство Елисеевых разрасталось.

Вечерами, когда мужчины были не заняты, дружно ужинали, обсуждали экономику, мировые события, культурную жизнь. Григорий Петрович, который начал сдавать в последнее время, очень любил эти уютные домашние посиделки.

– Так пошто ентот инородец-самурай нашему цесаревичу едва голову не снес? – с хитрым прищуром завел Григорий Петрович интересную дискуссию.

На цесаревича Николая было совершено нападение во время его визита в Японию. На него набросился один из полицейских, которые стояли в охране вдоль пути следования кортежа из рикш по городу Оцу. Японец набросился на наследника российского престола и нанес ему скользящие удары саблей. К счастью, раны оказались неглубокими и не причинили Николаю особого вреда.

– Фанатик, что с него взять?! – заключил Александр Григорьевич.

– Непростительная беспечность принимающей стороны! Это первый визит в Японию из Европы такого уровня, и не позаботиться о безопасности! Не понимаю! Я не удивлюсь, если за этим нападением стоит какая-нибудь наша «Народная воля», – возмутился Григорий, разливая отличное выдержанное вино по бокалам.

– И что же? Смолчит Российская империя? Подставит вторую щеку? – возбудился Николай Владимирович.

– Помилуй, Николаша, не войну же теперь с ними начинать, – попыталась успокоить мужа Лиза.

– А с кем воевать? Японцы нападение осудили. Заверяют в своей преданности и дружбе. Я слышал, даже детей запретили называть имением этого сумасшедшего, – тоже ответил зятю Александр.

– Не верю я этим самураям. Кормят калачом, а в спину кирпичом, – как только Григорий Петрович помнил все эти пословицы и поговорки. – Врагов не надобно, коли таки друзья есть!

– Воевать не стоит, стоит изучать, – заметила Мария Андреевна, – ведь мы, по сути, очень мало знаем об этой стране.

– Да, у них впечатляющие темпы экономического роста. Возможно, и нам стоит обратить свои взгляды в ту сторону, – подхватил Гриша. Похоже, у него в голове уже начал созревать какой-то коммерческий план.

– Торговать всяко лучше, чем воевать, – согласился Григорий Петрович, – и все же ухо с ними нужно держать востро.

Лето было на редкость засушливое. В стране начался голод, в результате которого от недоедания и болезней скончались несколько сотен тысяч человек. Смертельной кадрилью в районах бедствия кружили тиф, цинга, холера и дизентерия.

Елисеевы пытались помочь как могли. Делали пожертвования в пользу голодающих. Григорий Григорьевич владел имением в Могилевской губернии. С началом тяжелого периода для сельских жителей он много времени проводил там, пытаясь поддержать крестьян и не позволить голоду хозяйничать на его земле. Он увлекся семеноводством и вывел рожь «Елисеевка», которая приобрела известность по всему югу России. Для крестьянских детей он организовал сельскохозяйственную школу, ставшую основным источником ремесленных кадров в районе. Гриша позаботился не только об образовании, но и о быте ребят, построив для них общежитие с библиотекой и собрав из особенно голосистых хор. В Могилевском же имении у него была конюшня, где он занимался коневодством. Его чистокровные рысаки стали получать награды на всех конных выставках Екатеринославской губернии, чем Гриша гордился безмерно. Крестьяне были благодарны Елисееву за такую заботу и платили ему добросовестным трудом. Кроме того, они ценили отсутствие всякого снобизма и высокомерия в нем. Гриша любил влезать во все детали любого процесса, не гнушался никакой работы и в общении был совершенно прост.

Правительство активно и в определенной степени небеспочвенно критиковалось за сам голод, за аграрную отсталость страны, за свободный рынок и за развитие железных дорог, которые способствовали экспорту зерна, за замалчивание проблемы и за недостаточно эффективное решение ее.

V

Сыновья теперь мало видели Григория Григорьевича. Он много времени проводил в имении или был полностью погружен в дела торгового дома. Придя поздно вечером домой, валился с ног от усталости. Но дети не страдали от отсутствия внимания. С ними всегда были рядом Мария Андреевна, которая снова была беременна, Манефа и дядя Саша со всей своей семьей. Александр Григорьевич, у которого дочь была уже взрослой замужней женщиной, часто посвящал свое время племянникам. Ему нравилось читать им сказки на ночь и рассказывать семейные байки про прадеда Петра, основавшего их дело, про дедов Сергея, Степана и Григория, как они строили корабли и плавали в дальние страны за товаром. Гуля любил, когда Александр Григорьевич брал его с собой в построенную больницу. Дядя общался с мальчиком как со взрослым человеком, что семилетнему племяннику очень льстило.

В каждый свой приезд домой Гриша видел, как все больше слабеет отец. Григорий Петрович продолжал шутить и сыпать пословицами, но голос его становился все тише и обрывистее, походка более шаркающей, некогда степенная фигура стала скрючиваться, словно под гнетом всех прожитых лет. Отец мог заснуть, сидя днем за обеденным столом или вечером во время семейных посиделок. Грише было больно это видеть. Он понимал, к чему все идет, но гнал от себя печальные мысли. Отец был для него столпом, опорой, без которой он слабо мог себе представить свою жизнь. Естественно, Григорий Петрович не мог уже вести дела, как раньше, поэтому практически вся нагрузка легла на Гришу и Александра.

Темным ветреным февральским днем 1892 года Григория Петровича не стало. Ушла эпоха. Как сыновья не готовились мысленно к этому моменту, смерть отца стала для обоих страшным ударом.

За неделю до кончины Григорий Петрович призвал их, чтобы объявить свою последнюю волю. Он уже не вставал с кровати и понимал, что конец его близок.

– Что же, сынки, от смерти под камнем не укроешься. Вот и мне она уж в глаза смотрит, – отец пытался говорить бодро, насколько ему позволяли оставляющие его силы.

Сыновья потупили глаза, скрывая наворачивающиеся слезы. Не положено было взрослым мужчинам показывать свои чувства, но от этого горе меньше не становилось.

– Живите дружно. Помогайте друг другу. Торговый дом вам двоим оставляю. Там в завещании все написано, – Григорий Петрович слабо махнул рукой на ящик стола. – Гриша, блажен тот, у кого все страсти у разума во власти. Обуздывай свой пыл, иначе он тебя погубит. Саша, ты направляй его. Теперь ты за старшего… Берегите семью, внуков… и дело наше приумножайте, чтобы, когда ваш черед придет, вам было что своим наследникам передать… Внукам оставляю деньги… на обучение. Пусть Маша распоряжается… Саша, в наш банк положите, покуда дети не вырастут… так надежнее…

Гриша был не в силах произнести ни слова. Он опустился перед отцом на колени, взял его руку и прижался к ней со слезами. Отец с любовью положил другую руку ему на голову, словно благословляя.

– Машу береги, не обижай… – тихо наказал Григорий Петрович.

– Гореть мне в геенне огненной, если хоть одна слезинка упадет из ее глаз! – с мало уместным пафосом воскликнул сын.

Григорий Петрович слабо улыбнулся. В этом был весь его сын. Что сделаешь против натуры? И все же он уходил счастливый, гордый своими детьми. Он вырастил их умными, честными, благородными и добрыми людьми. О чем было еще мечтать на смертном одре?

Почти все петербургские газеты опубликовали сообщение о смерти Григория Петровича. Вспоминали не только его успехи в торговле, но и редкой щедрости благотворительность – существенные пожертвования на нужды славян во время Сербско-турецкой войны, на нужды русской армии во время Русско-турецкой войны, в помощь голодающим и прочие регулярные благодеяния.

Отпели Григория Петровича в церкви Елизаветинской богадельни. Похоронили, как он и пожелал, в семейном склепе под Казанской церковью, построенной Елисеевыми на Большеохтинском Георгиевском кладбище, рядом с Анной Федоровной. Тысячи петербуржцев пришли проститься с ним в морозный февральский день, презрев холод.

Это была потеря для всей большой семьи Елисеевых. Последний из отцов-основателей, выведших семью на высокий уровень, покинул их. Для многочисленной родни он был центром силы и мудрости. К нему бегали за советами и за помощью. Поэтому родственники пришли помянуть старца не из-за того, что он почти всех упомянул в завещании, а чтобы искренне отдать дань уважения памяти великого человека.

VI

Гриша с головой ушел в работу. Так ему было легче перенести горе и смириться с утратой.

В апреле у Елисеевых родился еще один мальчик. Маша захотела назвать сына Сашей, в честь Александра Григорьевича. Они очень сблизились в последнее время. Пока Гриша пытался забыться, работая день и ночь, Александр еще больше погрузился в общение с племянниками. Он практически заменил им и деда, и отца.

Однако Александру Григорьевичу нелегко было продолжать жить на Васильевском острове. Слишком уж все напоминало о Григории Петровиче. Хотелось перемен. Он стал подыскивать себе новый вместительный дом. И нашел. Это был настоящий дворец на Французской набережной, который продал ему князь Волконский, сын декабриста. Александр Григорьевич и Елена Ивановна переехали туда вместе с Лизой и ее мужем. Они обустроили под себя двадцатитрехкомнатную квартиру в бельэтаже. Места хватало всем. У каждого была своя спальня, у хозяина и хозяйки было по кабинету, было несколько гостиных для ошеломительных приемов, была столовая и бильярдная и еще множество различных помещений. Остальные квартиры в доме сдавались внаем.

Пора было Григорию Григорьевичу и Марии Андреевне учиться жить самостоятельно. Гриша разницы не заметил. Его дома почти не бывало. Маша же тосковала по своему деверю и его семье. Но шло время, и она тоже привыкла к сложившемуся положению дел.

Удивительно, как при такой занятости Гриши и полном погружением Маши в детей через два года у них появился еще один сын, Петр. Григорий Григорьевич был доволен – столько наследников, будет кому продолжать семейное дело!

Осенью 1894-го пришла печальная весть о кончине Александра III. Похоже, все-таки сказалось крушение поезда, после которого он так и не смог полностью поправиться. Или это была наследственная болезнь почек, которая стала причиной смерти многих Романовых. А может быть, то и другое.

В Крым, в Ливадию, где все и случилось, прибыла невеста Николая II, наследника престола. Немецкая принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская была скромна и замкнута, из-за чего некоторые считали ее высокомерной и холодной. У нее были правильные черты лица, золотистые локоны и серо-голубые глаза, полные грусти. Внешне она была нежна и грациозна, как хрупкий цветок. В спешном порядке будущей императрице пришлось принять православие и взять имя Александра Федоровна. В связи со смертью государя необходимо было целый год носить траур. Но, чтобы не оттягивать венчание Николая и Александры, нашли формальную возможность провести церемонию раньше, через три недели – день рождения вдовствующей императрицы, Марии Федоровны. Свадьба должна была упрочить положение будущей супруги Николая II в России.

В день венчания влюбленные были прекрасны – благородный, элегантный Николай в красном мундире и Аликс в сногсшибательном платье из белого шелка, расшитого серебряными нитями, с лифом, украшенным сверкающими бриллиантами, с горностаевым палантином и мантией из золотой парчи. На голове невесты искрилась тиара из драгоценных камней. Невеста надела драгоценности, подаренные еще Александром III, в знак уважения к его памяти. Сама свадьба из-за траура была довольно скромной для бракосочетания монархов. Не было также последующего свадебного путешествия. Новобрачные были с одной стороны безраздельно счастливы, что наконец их сердца соединились, а с другой – совершенно несчастны из-за потери любимого родителя.

Любовь и смерть слились воедино и стали постоянными спутниками этой венценосной пары.

Ночью после свадьбы Аликс написала в дневнике Николая II. «Когда эта жизнь закончится, мы встретимся вновь в другом мире и останемся вместе навечно…». Если бы человеку суждено было знать будущее, что бы она выбрала – долгую бесцветную жизнь без любимого или несколько счастливых лет, семью и страшную смерть с Николаем?

Все крупные российские и мировые издания напечатали иллюстрации со свадьбы Романовых. После ужина Мария Андреевна рассматривала картинки из европейских журналов.

– Какая обворожительная пара! – поделилась она с Гришей, который изучал «Биржевой листок».

Супруг кивнул, но он явно ее не слушал.

– Как ты думаешь, это брак политический или по любви? – не унималась Маша. – Он так на нее смотрит… С такой глубокой нежностью… так можно смотреть только на дорогого тебе человека…

– Не знаю, – Гриша понял, что отвертеться не удастся, и отложил свою газету в сторону. – Теперь все чаще у императоров встречаются союзы, основанные на чувствах, хотя монархи себе не принадлежат и их браки, прежде всего, должны служить достижению политических интересов империи. Не очень понимаю, что Россия выиграет с этой женитьбой государя… Сестра принцессы уже замужем за великим князем Сергеем Александровичем.

– А я надеюсь, что в основе их союза не лежит холодный расчет… – Мария Андреевна явно была настроена на романтичную волну.

– Что же плохого в расчете? – возразил Григорий Григорьевич. Он чуть было не оговорился, мол, посмотри, какой у нас прекрасный брак, заключенный не без взаимной выгоды. Он искренне считал, что в этом нет ничего зазорного или постыдного. Если семью строят не только на чувствах, которые остывают со временем, но и на финансовых интересах, это делает союз только прочнее. Тем не менее он почувствовал, что эти слова обидят Машу. Поэтому вовремя прикусил язык.

– Ты у меня коммерсант до мозга и костей, – рассмеялась Мария Андреевна, – всегда и во всем пытаешься разглядеть выгоду.

– А еще у твоего супруга отличный вкус, – сработал Гриша на опережение, пока Маша не углубилась в детали их брака. Он взял жену на руки и понес в спальню.

Мария Андреевна уже не была той стройной, полной очарования девушкой, которую Гриша когда-то встретил на балу у своего кузена. Но супруг словно не замечал этого. Жена дарила ему абсолютную любовь, поддержку и почти каждый год-два по наследнику. Она была для него больше, чем просто объект желания. Она была ему и женой, и матерью его детей, и хранительницей домашнего очага, и другом, и соратницей.

VII

Гуле исполнилось десять. Пора было переходить с домашнего обучения на обучение в гимназии. Родители не долго мучились с выбором учебного заведения. По стопам многих представителей обеих купеческих фамилий – Дурдиных и Елисеевых – он поступил в гимназию Карла Мая.

Девизом этого учебного заведения было изречение «сперва любить – потом учить». В преподавательский состав входили профессионалы, отличавшиеся высокой нравственностью. Образовательная система базировалась на взаимном уважении учителей и учеников. В детях развивали индивидуальные способности и умение мыслить самостоятельно. Это действительно было прогрессивное учебное заведение по сравнению с другими школами, где еще часто применяли телесные наказания за свободомыслие. В общем, эта гимназия подходила для развитого не по годам Гули как нельзя лучше.

Жизнь продолжала составлять свой яркий узор, искусно переплетая в нем разные краски – от солнечно-радостного до темно-трагичного.

В декабре овдовела племянница Григория Петровича, Мария Степановна. Она была безутешна. Ее супруг, Федор Николаевич был не так стар, ему было лишь пятьдесят пять. Мария Андреевна, будучи на последнем месяце беременности, не смогла поехать ее поддержать. Она была безмерно благодарна этой женщине за то, что та вытащила ее из затяжной депрессии после смерти Андрюши. Вернула к жизни. Теперь она хотела отплатить ей тем же. Но через неделю с небольшим Маша вновь стала мамой. Это снова был мальчик, Павел. Мария Андреевна была измотана. Постоянные роды истощали ее организм.

* * *

В мае 1896-го, во время народного гуляния по поводу коронации Николая II, в Москве случилась страшная трагедия на Ходынском поле. Кто-то в толпе пустил слух, что буфетчики раздают подарки своим людям и сувениров на всех не хватит. Народ рванул к деревянным ларькам. Полицейские, выставленные для соблюдения порядка, не смогли сдержать натиск толпы, и началась жуткая давка. Погибло множество людей. Кого-то задавили, кого-то затоптали, с кого-то содрали скальп в схватке за сувенир. На Ходынке не раз до этого проводились массовые мероприятия, и ничто не предвещало такого чудовищного исхода. Если быть фаталистом, то может показаться, что смерть уже выбрала чету Романовых и не могла пропустить столь значимое для них событие. Она явилась на праздник без приглашения и забрала с собой почти полторы тысячи людей. Некоторых она пока оставила, ненадолго. Но ее печать уже красовалась на их челе.

Накануне Гриша снова видел сон. Ему снилась пышная свадьба со множеством гостей. В зале он увидел танцующую невесту. Потом еще одну, и еще… Они кружились в своих белых кружевных платьях, словно из тончайшей паутины, а у Гриши уже бежал холодок по спине. В зале среди танцующих пар он видел также и императорскую чету. Вдруг одна из невест остановилась около него и отбросила вуаль с лица. Это была сестра Лиза. Все невесты стали останавливаться и открывать лица. Все они были Лизами. Гриша закричал от ужаса и проснулся.

Костлявая не ограничилась только московской добычей и снова не обошла дом Елисеевых. Малыш Павел прожил всего полгода.

Смерть брата произвела неизгладимое впечатление на Гулю. Он никак не мог понять, что произошло. Было что-то ужасающие в этой неожиданной смерти.

– Так отчего умер Павлуша? – пытал он уходящего врача.

– Внезапная младенческая смерть. Такое бывает, – отмахнулся доктор от мальчишки.

– Но причина какая-то должна быть, – настаивал Гуля.

– Остановка дыхания, асфиксия, – медика начинали раздражать эти вопросы.

– Отчего? – не унимался Гуля.

– Без причины, – поставил точку в разговоре лекарь и ушел.

Гуля пришел к матери, рыдающей в комнате, съежившись в своем кресле, обнял ее и поцеловал в макушку.

– Я стану врачом, и никто из нашей семьи больше не умрет! – пообещал сын.

Маша обняла Гулю. Как же он иногда напоминал Григория Григорьевича – и светлым умом, и обилием эмоций, и необыкновенным цветом глаз.

Александр Григорьевич вместе с женой открыли больницу для неимущих женщин, страдающих онкологическими заболеваниями. Она была названа в честь супруги – Еленинской. Гуля часто бывал в больнице вместе с дядей. Однажды ему даже позволили посетить анатомический театр. Александр Григорьевич волновался, не будет ли это слишком большим стрессом для ребенка. Но Гуля умолял об этом и клялся, что его ничто не испугает. Будущий доктор не мог бояться вскрытия трупов. Александр Григорьевич организовал все так, что Гуля практически ничего не видел, объяснив ему, что первые ряды должны занимать врачи и студенты. Таким образом, и волки были сыты, и овцы, в лице психики ребенка, целы.

Григорий Григорьевич страшно переживал, что Мария Андреевна опять впадет в депрессию, как после смерти Андрюши. Поэтому в этот раз он стал активно привлекать ее к делам торгового дома, чтобы у нее не было времени замкнуться в своем горе. Тем более что помощь ему действительно была нужна. Александр Григорьевич был занят в банке, в новой больнице, в открытой им в прошлом году на Васильевском острове бесплатной школе рукоделия и в совете по учебным делам при Министерстве финансов. Он почти не занимался их семейным предприятием.

VIII

Гришу начинало раздражать отсутствие интереса у старшего брата к их торговому бизнесу. Он один тащил на себе все обязанности. Учитывая размах предприятия, нагрузка была неподъемной. Так не могло больше продолжаться, и Григорий Григорьевич решил поставить вопрос ребром – либо Александр управляет делами так же, как он, либо он должен выйти из торгового дома. Накануне разговора младший брат не мог уснуть, ворочался, придумывал, как лучше сформулировать претензии. Если бы дело касалось не Саши, а какого-то чужого человека, у Гриши не было бы сомнений и слова сами бы пришли к нему. Но с родными людьми все не так просто. Григорий Григорьевич совершенно не хотел задеть или обидеть брата. У него был какой-то трепет перед Александром, который был для него больше, чем брат.

Когда Александр Григорьевич пришел, Гриша никак не мог подступиться к реальной теме разговора. Он угощал старшего брата аперитивом, расспрашивал про здоровье всех его домочадцев, про положение дел в банке после смерти Федора Николаевича Целибеева, мужа Марии Степановны. Ему никак не хватало духа перейти к сути. Неожиданно на помощь пришел сам Александр Григорьевич.

– Гриша, я бы хотел с тобой обсудить мое участие в торговом доме, – начал он, подойдя к окну и задумчиво гладя вдаль.

Гриша чуть не выронил из рук бокал.

– Ты знаешь, отец гордился тобой. Твоим талантом и деловым чутьем. Помнишь, когда-то у него были сомнения. Ты их развеял совершенно… – он сделал небольшой глоток мадеры, подержал ее во рту, дав букету раскрыться на рецепторах, и только потом проглотил, слегка причмокнув. – Какая же великолепная гармония вкуса и аромата… Я всегда верил в тебя и в то, что в один прекрасный день я отойду в сторону, а ты станешь единственным полноправным владельцем нашего торгового дома…

– К чему ты ведешь, Саша? – Григорий был в шоке.

– Буду с тобой честен. Мне оказана большая честь – я утвержден на посту председателя Петровского общества распространения коммерческого образования. Я уже являюсь твоим партнером практически номинально, а с новой обязанностью и будучи членом совета по учебным делам при Министерстве финансов и членом совета Государственного банка, я считаю, правильнее и честнее будет полностью выйти из семейного торгового дела. Я надеюсь, ты меня поймешь и поддержишь!

– Да, безусловно… – Гриша, который несколько минут назад собирался сам инициировать отказ брата от участия в семейном деле, оказался пойман врасплох таким поворотом событий, – вынужден признать, это совершенно неожиданно… Я в полном замешательстве… Но на мою поддержку ты можешь рассчитывать всегда! Если ты считаешь, что так будет лучше, так тому и быть.

Братья обнялись. У обоих упала гора с плеч. Все напряжение, которое росло между ними в последнее время, исчезло без следа.

– Что ж, тогда предлагаю тебе еще купить мои каменные амбары в Новобиржевом гостином дворе. Они теперь тебе явно нужнее, – Александр сделал предложение, от которого сложно было отказаться.

– Все одиннадцать? – обрадовался Гриша.

– Да, все, что есть.

В тот вечер братья еще долго проговорили, делясь друг с другом планами на будущее. Гриша был абсолютно счастлив. Все вышло ровно так, как он хотел. При этом ему не пришлось вступать в сделку со своей совестью.

Можно было бы на этом поставить точку, но не тут-то было. Родня не дремала. Кто-то пустил слух, что Григорий Григорьевич выдавил Александра из бизнеса против его воли, чтобы самолично владеть торговым домом. Сначала шептались по углам, потом стали обсуждать это открыто. Старшие родственники, чтобы прекратить пересуды и, главное, не допустить распространения этой информации, бросающей тень на весь купеческий клан, решили созвать семейный совет.

Григорий Григорьевич был вызван для объяснений.

IX

Гриша не догадывался о теме семейного совета. Такие сборы были не редкостью в семье. На них обсуждали важные события и серьезные решения – новые направления деятельности, слияние и разделы бизнеса, предстоящие браки, крупные проблемы разного характера. Пока был жив Григорий Петрович, он был эдаким неофициальным председателем семейного совета. Однако это не ограждало и его семью от разборов. Он до конца своей жизни вспоминал скандальный развод дочери Марии с Александром Михайловичем Жуковым и последующий брак с врачом Францем Франциевичем Гроером. Мария Григорьевна была не трусливого десятка и в некотором смысле даже авантюристкой. Встретив Гроера, она бросила мужа и детей от первого брака и вслед за возлюбленным отправилась на войну с Турцией, записавшись в тот же медицинский поезд сестрой милосердия. Родня была в полном недоумении. Григорию Петровичу пришлось очень постараться, чтобы замять эту историю после того, как он понял, что дочь не отступится. Несмотря на все неприятности, сопровождающие этот скандал, Маша, ее новый супруг и их совместные дети всегда были желанными гостями в родительском доме.

Теперь «председателем» стал Петр Степанович, тот самый кузен Григория Григорьевича, на балу которого он познакомился со своей будущей женой. В совете, помимо Александра и Гриши, принимали участие мужья сестер, которые сами по себе были уважаемыми людьми и представителями успешных купеческих фамилий, – Григорий Сергеевич Растеряев и Николай Дмитриевич Полежаев. По понятным причинам не приглашали мужа Марии Григорьевны, врача Гроера, который в основном жил в Варшаве. После осуждения свекра Ольги Григорьевны за преднамеренный поджог мельницы несговорчивого партнера по бизнесу и последующего признания ее супруга, Федора Овсянникова, банкротом, он тоже естественным путем выбыл из совета. Забегая вперед, второй муж Ольги Григорьевны, известный орнитолог Гончаров, тоже не слишком вольется в компанию купеческих родственников. У Елисеевых за ним закрепится прозвище «птицевод Гончаров».

Продвинутая семья Елисеевых не имела ничего против участия женщин в семейных советах. Это пошло еще с Марии Гавриловны, жены основателя династии, которая после смерти супруга, Петра Елисеева, успешно управляла делом до самой своей кончины. Однако не все сестры проявляли интерес к делам. Многие с удовольствием перекладывали эти скучные обязанности на плечи своих мужей. Самая активная в этом плане была Мария Степановна. Теперь, после кончины своего благоверного, она, единственная из дам, пожелала участвовать в этом совете.

Петр Степанович изначально хотел пригласить всех в Английский клуб, чтобы там за хорошей сигарой в расслабленной обстановке и обсудить дело. Но из-за Марии Степановны пришлось собрать всех у себя.

– Гриша, как дела в торговом доме? – начал он, как бы невзначай, когда все собрались.

– У нас с Сашей есть для вас новости, – начал Гриша.

– Если позволишь, Гриша, я хотел бы сам сделать объявление, – Александр Григорьевич словно почувствовал некие вибрации в воздухе по поводу темы совета и решил сразу же положить конец любым возможным недопониманиям. – В связи со своей возросшей занятостью на государственном поприще в образовательной деятельности я принял решение выйти из семейного торгового дела. Теперь Гриша будет единственным его владельцем. Я полагаю, нет сомнений в том, что он будет продолжать управлять торговым делом Елисеевых на том же высоком уровне, что и наши отцы.

– Сомнений в Гришиных способностях нет, – вступила Мария Степановна, пока все мужчины одобрительно кивали, – однако хотелось бы немного более подробно обсудить твой выход и причины, которые к этому привели.

– Помилуйте, да что ж здесь обсуждать? – неприятно удивился высказыванию кузины Григорий Григорьевич. – У Саши нет времени на торговый дом. Вот и весь сказ. Как вам, Мария Степановна, такие детальные объяснения?

То, что Гриша обращался к кузине по имени отчеству, показывало высшую степень его возмущения.

– Это совершенно верно. Фактически Гриша уже самостоятельно управляет торговым домом на протяжении нескольких месяцев. Теперь пришло время зафиксировать это положение дел де-юро, – примирительным, спокойным тоном включился Александр. – Что тебя настораживает, Маша?

– Ничего меня не настораживает, – надула губы Мария Степановна, которая не увидела поддержки среди остальных членов совета, – я знаю только, что дядюшка завещал торговый дом вам двоим. И я не вижу каких-то веских причин нарушать волю покойного. Если только тебя не поставили в такие условия, что ты вынужден выйти из дела…

– Что ты имеешь в виду? Будь добра, объяснись! – вспыхнул Гриша в очередной раз. Слова двоюродной сестры очень задевали его.

– Что ты выжил Сашу из дела, так же как твой отец когда-то выжил нашего батюшку и Петю… – выпалила Мария Степановна. Складывалось ощущение, что она давно затаила обиду на дядю, что выглядело довольно странно, учитывая весьма близкие отношения между двумя ветвями семьи Елисеевых и тем, как плотно племянница общалась с Григорием Петровичем. Острый на язык Григорий Петрович, бывало, подшучивал над своей племянницей. Однако все находили эти шутки безобидными. Возможно, все, кроме самой Марии Степановны?

Растеряев и Полежаев чувствовали себя немного неловко при этом внутрисемейном выяснении отношений.

– Маша, как можно! Ты, верно, забыла, что Григорий Петрович отказался от владения коммерческим банком, который он основал вместе с отцом, в нашу пользу. Это было общее решение, – возмутился Петр.

– Право, это смешно! – подключился Александр. – Если ты переживаешь за меня, то я здесь и заверяю тебя, что принял это решение добровольно, будучи в здравом уме и светлой памяти.

– Как ты смеешь! – Григорий Григорьевич покраснел, как будто его того и гляди хватит удар.

Петр Степанович встал, подошел к Марии Степановне и подал ей руку.

– Позволь тебя забрать на минутку, – он вывел Марию Степановну из комнаты. Это была единственная возможность остановить театр абсурда, в который превратился совет.

Пока их не было, Саша и зятья успокаивали Гришу, который до глубины души оскорбился не столько за себя, сколько за своего отца.

X

– Господа, я приношу извинения за свою сестру, – Петр вернулся в комнату один. – Она еще не совсем пришла в себя после смерти Федора Николаевича. Забудем, что она тут наговорила. Гриша, на самом деле мы рады за тебя и желаем тебе успеха! У тебя есть какие-то планы по дальнейшему развитию торгового дома?

Гриша сидел бордового цвета и напоминал закипающий чайник, разве что из ноздрей не валил пар и крышечка не подпрыгивала от бурливших в нем эмоций.

– Открою магазины в Москве и Киеве… думаю о реорганизации… – буркнул он. После сцены, устроенной кузиной, у него пропало всякое настроение обсуждать что-либо.

Вернувшись домой, он в красках рассказал о размолвке с Марией Степановной жене. Маша не могла поверить ушам своим. От кого от кого, но от Марии Степановны она никак не ожидала подобной выходки.

– Она обвинила отца! – ревел, как медведь, Гриша. – Да как она смеет! Курица безмозглая!

– Не понимаю, что вдруг на нее накатило… Я съезжу к ней завтра, попробую выяснить… – Маша была уверена, что произошло какое-то недопонимание.

– Нет! Не смей! И чтоб ее духу здесь тоже не было! – Григорий Григорьевич еще не остыл, спорить было бесполезно. – Пригрели змею на своей груди!

Маша закрыла тему. Надо было дать Грише остыть.

XI

На следующий день Мария Андреевна мучилась дилеммой – ослушаться мужа и поехать к Марии Степановне, чтобы выяснить, что произошло, или оставить все как есть.

Это была бы не Маша, если б она осталась сидеть сложа руки. Она пыталась быть послушной женой, но ее внутренняя сильная личность прорывалась наружу. В конце концов, она желала добра. Ей хотелось, чтобы все объяснились и примирились.

В полдень Мария Андреевна явилась в дом кузины Григория на Загородном проспекте, как раз ко второй смене блюд завтрака. Со стола еще не убрали пирожки с грибами, капустой, картошкой и творогом, а уже подносили яйца, слабосоленую красную рыбу, малосольные огурцы, соленые грибочки, ассорти сыров и колбас. Стол ломился от яств. Во главе стола восседала дородная хозяйка. Белая и пышная, словно сдобная плюшка она могла бы служить натурщицей Кустодиеву. В ее немолодом возрасте на лице Марии Степановны не было ни одной морщинки. Оно лоснилось и блестело, как блин на масленицу.

Мария Степановна не очень была рада видеть Машу, догадываясь, о чем пойдет разговор. Но соблюдая приличия, она пригласила гостью за стол.

– Что произошло у вас с Гришей? – улучив момент, поинтересовалась Маша.

– Пустое. Немного повздорили. Он сын своего отца, – Мария Степановна не хотела вспоминать вчерашний вечер.

– Это же скорее положительный момент. Григорий Петрович был достойнейшим человеком, – заметила Маша.

– Ты не поймешь. Это семейные дела, – закрыла тему хозяйка, – но будь с Гришей осторожна. Если только ты встанешь у него на пути, он тебя сметет и не задумается. Еще и обставит все так, что ты сама будешь виновата.

– Что ты имеешь в виду? – Мария Андреевна почувствовала, как начинала закипать.

Не успела она возмутиться, как в комнату ввалился пьяный Митя. Мальчик, который когда-то нес фату Маши на свадьбе, теперь превратился в необыкновенно красивого молодого человека. Даже будучи мертвецки пьяным, он был совершенно очарователен. Благородные, правильные черты лица, тонкая кость – все в нем наводило на мысль об аристократическом происхождении, хоть это и не было правдой. Обладая такой манкой внешностью, Митя пользовался огромной популярностью у женского пола и вел разгульный образ жизни.

Мария Степановна прощала ему его загулы. Она чувствовала свою ответственность и, возможно, даже вину, считая кутежи плодом своего воспитания. Бедный мальчик довольно рано осиротел, и тетка, пытаясь дать ему ту материнскую любовь, которой он был лишен, вероятно, немного переусердствовала. Может быть, иногда стоило быть с ним строже. Но она не могла. Мария Степановна находила оправдание его лени и пьянству и надеялась, что это такой временный период взросления. Скоро Митя вырастет и возьмется за ум.

Митя был в благодушном расположении духа и, едва держась на ногах, лез обнимать свою любимую тетушку, а заодно и Марию Андреевну. Мария Степановна позвала прислугу, чтобы уложили Митю спать. Маша почувствовала, что хозяйке дома сейчас не до нее, и деликатно решила удалиться.

Когда Гриша вернулся домой, Мария Андреевна созналась, что ездила к его кузине.

– Ты пошла против моей воли? – ледяным голосом поинтересовался Гриша. Он был в шоке от поступка жены, никак не ожидая, что она может поступить по-своему. – Я прошу впредь к просьбам моим прислушиваться и своевольно себя не вести! Я хозяин в этом доме, и я решаю, с кем мы водим дружбу, а с кем – нет!

– Я хотела помочь… – робко промямлила в свою защиту Маша.

– И каков результат? Помогла? – резко оборвал Гриша.

– Нет, прости меня, пожалуйста, – заплакала Маша.

Гриша стал оттаивать. Слезы Маши не могли оставить его равнодушным. Он подошел и обнял всхлипывающую жену.

– Что ты ожидала от женщины, которая несет полную околесицу? – уже более примирительно спросил Григорий Григорьевич. – Отец с дядей поделили сферы семейного дела. Нам досталась торговля, им – банк. Все по чести. Петя согласен. Так зачем она распространяет эту ересь про отца? Что это за чушь? Она рассудком повредилась из-за смерти мужа, что ли?

– Не понимаю, что с ней… Она как будто обижена на нас…

– За что? За то, что привечали ее в своем доме? За то, что помогали всегда – и словом, и делом? И ее, и супруга, Федора Николаевича, всегда поддерживали? – не унимался Елисеев.

Было ясно, что сейчас ссору с кузиной не затушить. Должно пройти время, чтобы обе стороны успокоились и стали открыты к примирению.

– Знаешь, я видела там Митю… – решила перевести разговор Мария Андреевна, – вернулся домой после полудня пьяным. Такой стал бонвиван! Он вообще чем-то занимается?

– Не волнуйся, дело молодое. Нагуляется да остепенится.

– У нас в этом возрасте уже семья была, и мы отцам помогали…

– И то правда. Кузина вместо того, чтоб скандалы затевать, лучше бы мальчишку в дело ввела.

– Ей едва ли сейчас до этого. Такое горе на нее свалилось.

– Да… и наследство, – не мог сдержать сарказм Гриша. – Она в один момент стала крупной домовладелицей и налогоплательщицей. Могла бы даже избраться в Городскую Думу, если б не была женщиной. Надеюсь, она догадается передать это право сыну. Да и Мите можно было бы найти чем заняться.

XII

Мария Андреевна и Григорий Григорьевич занялись планированием реорганизации семейного дела. Ссора с кузиной отошла на некоторое время на задний план. Несмотря на то что торговая деятельность велась невероятно успешно, супруги решили продумать дальнейшее развитие предприятия.

– Нужно привлечь больше энергичных и талантливых работников, интересующихся техническим прогрессом, – рассуждала Маша.

– Верно, – подхватил Григорий Григорьевич, – и они должны быть заинтересованы в деле, допустим, капиталом в качестве небольших вкладчиков. Товарищество на паях! Что скажешь?

– Только нужно, чтобы люди надежные были, иначе рискованно…

– Безусловно. Однако большинство паев за собой нужно оставлять так или иначе, – вдохновленно рассуждал Елисеев. – Основным компаньоном Александра Михайловича Кобылина хочу позвать. Глубоко порядочный человек, богатейший биржевик. Вы с ним знакомы?

– Шапочно, он как-то обедал у нас, еще с Григорием Петровичем, – у Маши в голове ярко всплыл образ биржевика. Таких мужчин не забывают, даже увидев их единожды.

– Я вас представлю, – пообещал Гриша.

Александр Михайлович был приглашен к Елисеевым на обед уже на следующий день. Григорий Григорьевич был стремителен во всем. Если что задумал, воплощал в жизнь моментально. Это тоже было его конкурентным преимуществом. Пока остальные думали, Гриша уже внедрял. Он всегда и во всем стремился быть первым.

Для Кобылина это была судьбоносная встреча. Кто знает, как сложилась бы его жизнь позже, если б не решение о партнерстве с Елисеевым. Но в тот день молодые люди были воодушевлены открывающимися перспективами и не догадывались о надвигающемся беспросветном мраке.

Александр Михайлович был поразительно привлекательным мужчиной. Брюнет с идеальными чертами лица и небольшими щегольскими усиками с подкрученными концами обладал такой благородной внешностью, что легко мог бы сойти за члена императорской семьи. Он был настоящим денди и при всем этом обладал блестящим умом и деловым чутьем.

– Подумай только, Александр Михайлович, за десять лет мы закупили заграничных товаров на почти двадцать пять миллионов рублей. Мы завозим двадцать три процента всех иностранных вин в Россию и десять процентов шампанского от суммарного российского импорта. Это очень привлекательное предложение!

– Не сомневаюсь, Григорий Григорьевич, – заверил Кобылин. – Какова цена пая?

– Пять тысяч. Всего 600 паев на три миллиона рублей. За нами с Машей оставляем 582 пая.

– Позволь задать один вопрос, – вдруг спросил Кобылин.

– Разумеется.

– Ты знаком с графом Закретским?

Мария Андреевна чуть не поперхнулась, но вовремя взяла себя в руки.

– К превеликому моему неудовольствию. А почему ты вдруг о нем спросил?

– Он нелестно отзывается о тебе. К сожалению, граф вхож во многие уважаемые дома. Боюсь, это может быть некоторой помехой в привлечении инвестиций.

– Мерзавец! Это зависть и ничего более! Он же нищий, игрок. Кто в добром здравии ему поверит?

– Уж точно не я, – рассмеялся Кобылин, – тем не менее, имей в виду. Предупрежден, значит, вооружен. Может быть, стоит сыграть на опережение, пока он ничего не знает о товариществе.

XIII

Молодые повесы в конце девятнадцатого века умели предаваться веселью. Они пытались перещеголять друг друга, и если один выделился сейчас, то немедленно уже второй готовил ответный шаг. Нередко за таким жуированием утекали целые состояния. Однако это мотов не останавливало.

Кто-то кутил банально, просто разбивая зеркала и посуду в ресторанах, выхватив саблю. Непременно все убытки ресторанам с лихвой возвращались. Особенно купцами. Это было делом чести.

Некоторые были более изысканны в своих расточительных забавах. Молодой человек мог отправить в театр в отдельной коляске сначала свой цилиндр, потом свою трость и только потом приехать сам.

Заказать цыган и прокутить с ними несколько дней кряду вообще считалось делом неизобретательным, однако оно пользовалось огромной популярностью. Гуляки с цыганами пели, танцевали, в молодых цыганок влюблялись.

Митя, казалось, попробовал уже все. Он каждый раз кутил так, словно это был последний день. Он знал все рестораны, кабаки и дома терпимости в Петербурге и Москве. Часто в компании таких же молодых бонвиванов он в пьяном угаре мог умчаться в другой город или губернию.

Женщины были важной частью его жизни. Их было много. Это были и барышни из приличных семей, которые тайно воздыхали о нем. Ему писали любовные послания замужние дамы. Несколько раз ему грозила серьезная опасность от ревнивых мужей, но пока удавалось выйти сухим из воды. Он потерял счет своим любовным утехам в борделях. Девушки готовы были драться за красивого и богатого клиента. Почти каждая из них мечтала стать его постоянной содержанкой.

До недавнего времени Мите нравились почти все женщины, но пока они годились ему только для греховных радостей.

Все изменилось, когда однажды в составе большой семьи Елисеевых ему пришлось пойти на праздничное мероприятие в школу рукоделия, которую открыл Александр Григорьевич. В школе девочки от двенадцати до шестнадцати лет учились шить, а также другим работам, которые могли бы потом помочь им стать добрыми женами и полезными матерями. В школу преимущественно принимались сироты и девочки из бедных семей. Количество мест было ограничено.

После небольшого концерта, который дали воспитанницы школы почетным гостям, было чаепитие. Юные рукодельницы угощали посетителей кренделями, пирожками и печеньем, которые они сами напекли.

Митя был сражен одной юной красавицей, которую приметил, еще когда девочки пели хором под аккомпанемент Елены Ивановны на рояле. Барышне было лет шестнадцать, и она уже была оформлена как девушка. Молодой человек повидал много красавиц, но таких ангелов раньше он не встречал. Она была словно живая кукла. Серо-голубые глаза с длинными черными ресницами были необыкновенной формы, как у косули. Губы были ярко алого цвета, как будто тронуты губной помадой. Но за этим в школе строго следили, поэтому девушки могли демонстрировать только естественную красоту. Белоснежная кожа с перламутровым свечением придавала ей дополнительной хрупкости. Казалось, что это какая-то фарфоровая статуэтка, а не живая девочка.

Если остальные воспитанницы скромно улыбались и старались понравиться гостям, эта девочка была абсолютно безразлична ко всему происходящему. Митя, который привык к женскому вниманию, был удивлен, что это юное создание не посмотрело на него ни разу. Не заметила она его и когда ставила перед ним на стол блюдо с выпечкой. Словно он был пустым местом. Впрочем, как и все остальные гости. Молодого фата не могло это не задеть. Еще ни одна особь женского пола не проявляла такого безразличия к его привлекательности. Обычно он уже пошел бы за девицей на кухню под каким-то уважительным предлогом и залез бы к ней под юбку. В этот раз ему не то что не хотелось так сделать, он просто не посмел. В душе у него все трепетало, когда девочка проходила мимо. Пожалуй, впервые в жизни он испытывал такую робость. И перед кем? Перед маленькой девочкой-сиротой.

С того дня Митя увлекся благотворительностью и стал помогать Александру Григорьевичу со школой, чем несказанно радовал Марию Степановну. Его тянуло туда со страшной силой. Нигде и никогда он не испытывал большего трепета. Ему стоило трудов скрывать свое волнение, которое было так велико, что у него начинали мелко дрожать руки. Дочь Александра Григорьевича, Лиза, как-то заметила это, но подумала, что молодой человек просто слишком хорошо повеселился накануне.

Эти странные чувства сладкой боли, которую он испытывал каждый раз при виде девочки, стали мешать ему вести разгульный образ жизни. От шампанского ему становилось хуже, захлестывали эмоции. Часто ночью, пьяный, он ехал к пансиону и ходил под окнами в надежде, что там мелькнет ее силуэт.

Митя по инерции продолжал общаться и кокетничать с женщинами, но он с легкостью отказался бы от всех своих любовниц только за один взгляд той юной неприступной красавицы.

XIV

Штабс-капитан Новинский, муж племянницы Лизы, позвал Елисеевых на скачки в Красное Село. Супруги приглашению обрадовались. Последние дни они были полностью сосредоточены на организации товарищества. Необходимо было немного развеяться.

Скачки были одним из важных событий лета. Мужчины использовали возможность блеснуть новыми должностями и мундирами, женщины – похвастаться новыми шляпками и платьями. Изысканная публика собиралась на резных деревянных трибунах. Нередко императорская чета посещала скачки. Царская ложа была на втором этаже сооружения, похожего на терем, отделанный ажурными наличниками. Чем выше был статус посетителей скачек, тем ближе они располагались к императорскому павильону.

Феромоны витали в воздухе. Трудно было найти другое такое место, где было бы представлено столько бравых офицеров в белоснежных кителях и прекрасных девиц в очаровательных соломенных шляпках. Удивительно, как солнечные лучи влияли на настроение, заставляя улыбаться самых хмурых посетителей. Или это они щурились от солнца? Дамы прятались под кружевными зонтиками, дабы сберечь белизну кожи. Легкий ветерок играл с их локонами, подхватывая и разнося вокруг изысканные нотки парфюма.

Григорий Григорьевич с супругой сидели в галерее рядом с Александром Григорьевичем и его семьей. Вокруг было множество знакомых. В павильоне напротив он заметил Петра Степановича с сыном и невесткой, Варварой Сергеевной. Как же она была хороша! Длинная шея, изысканная посадка головы, горделивая осанка, идеальный профиль. Ее будто специально создали, чтобы она была музой для поэтов и художников. Там же разместилась аппетитная кузина, Мария Степановна. Завидная вдовушка. Около их павильона стоял, кокетничая с какими-то девицами, Митя. Гриша был поражен, в какого красавца превратился мальчуган, который бегал у них по дому и щипал горничных. Девицы смотрели на него открыв рот, полностью во власти его обаяния. Он же вел себя беспечно и даже немного высокомерно, полностью осознавая зашкаливающий уровень своей привлекательности.

Вдруг глаз Григория зацепился за какого-то щеголя в новомодном сюртуке. Этим франтом оказался Закретский. Они давно не виделись, и если б не напоминание Кобылина, Елисеев вообще забыл бы о его существовании.

Начались скачки. Гриша и Маша были большими любителями лошадей. Кроме того, Григорий успешно занимался коневодством и, помимо обычного любования, имел еще и профессиональный интерес.

Наездники пришпоривали своих скакунов, не жалея, в азарте погони за победой. На бегах нередки были несчастные случаи. Не обошлось без драмы и в этот раз. Один из лидирующих рысаков благородного вороного окраса вдруг взвился на дыбы. Перед Гришиными глазами все происходило как в замедленной съемке. Он видел полные боли и отчаяния глаза животного, развевающуюся на ветру густую гриву, напряженные мышцы. Наездник пытался удержаться в седле, болтаясь в воздухе, как тряпичная кукла. Затем лошадь рухнула на землю. Вокруг нее поднялось облако пыли. Зрители ахнули. Все пытались рассмотреть, что с наездником. Когда мимо пронеслись последние оставшиеся скакуны, какие-то секунды ничего не было видно. Затем поверженный всадник с усилием, покачиваясь, поднялся на ноги, возникая из пыльного тумана, как будто из пепла преисподней. Китель стал из белого серым, лицо было грязным. Это был совсем еще молодой офицер. Он чуть не плакал от боли и обиды. Юноша достал револьвер и выстрелил в лошадь, чтобы прекратить ее мучения.

В этот самый момент Гриша перехватил на себе взгляд Закретского. Тот сложил пальцы в виде револьвера и изобразил, что выстрелил в Елисеева. Гришу захлестнула волна ненависти. В памяти всплыли все моменты из прошлого. Он ощутил все забытые эмоции и желание вызвать этого подлеца на дуэль. В последнее время он немного забыл, зачем он так стремился к дворянству. Цель осталась, но причина покрылась пылью, как тот мертвый скакун. Но, в отличие от рысака, она еще была жива. Теперь Елисеев понял, что не отступится и добьется своего.

После этого происшествия уже не так светило солнце и не так игриво ласкал ветерок. Для одного живого существа жизнь закончилась, и в целом мир стал другим, чуть более пыльно-серым.

После скачек, когда гости стали расходиться, Григорий Григорьевич обратил внимание, что Закретский подошел к Мите и Марии Степановне. Они не просто раскланялись, проходя мимо, но остановились на разговор.

– Гриша, умоляю тебя, поторопимся, – Маша заметила, как зарделось лицо мужа при виде графа с родственниками, – мне что-то нехорошо.

Александр Григорьевич моментально оценил обстановку и встал между Гришей и Закретским, загораживая их друг от друга, как живой щит.

Ночью у Гриши из головы никак не выходила встреча с Закретским, его глупая выходка и разговор с кузиной. Что все это могло бы значить? Что вообще ему обсуждать с Марией Степановной? Елисеев понял, что он не успокоится, пока все не узнает. Для этого он решил пригласить Митю на обед в яхт-клуб, будто для возможного его привлечения к семейному бизнесу, и выведать все.