Тридцать девять и девять (СИ)

Глава 11

Заканчивалось Ленкино заточение на родном рабочем месте. Сегодня Катю с дочкой выписывают, хотя Ленка чувствует себя матерью больше, чем эта бабенка, которая свысока на всех смотрит, презрительно ухмыляется и, по всей видимости, строит радужные планы на будущее. Вот и хорошо. Скорей бы им от нее избавиться!

Данил приехал за дочкой со своей мамой и на месте не мог устоять от нетерпения, ожидая, пока Стельникова вынесет ребенка.

— Давыдов, дай ребенка одеть! — отрывала Стельникова от него девочку. — Так, я дам вам бутылочку — покормите сразу, как только приедете, — инструктировала Ленка маму Данила, заворачивая малышку в пеленки. — А я часа через два подъеду, и дальше определимся.

— Моя красавица! Иди, маленькая, скорей к бабушке! — взяла наконец Люда внучку на руки. — Какие мы сердитые. Леночка! — перевела она взгляд на довольную Стельникову. — Даже не знаю, как…

— Ладно, ладно! — закивала Ленка. — Отправляйтесь! Голод — он, знаете ли, не тетка!

Одеваясь, Катя смотрела на кривляющегося ребенку Давыдова. Он просто сунул Кате сегодня конверт с деньгами, даже на нее не взглянув. И никто из них Кате слова не сказал! Похоже, они вообще не замечают, что она здесь тоже находится. Что, и поблагодарить ее на прощанье никто не собирается?..

Данил обернулся к ней в дверях:

— Не забудь, тридцатого в суд! Счастливо!

***

Когда наконец суета вокруг ребенка в квартире поутихла, а окончательно выведенная из себя Ленка запретила всем входить в комнату и трогать спящую девочку, Валерка позвал Люду на кухню.

— Ну, Людочка, что? — вопросительно качнул он головой. — Как она?

— Ну как?.. — пожала Людка плечами. — Очень симпатичная, такая…

— О! Симпатичная! Люда, мне не это надо! — раздражался Валерка. — Надо было самому мне пойти! — легонько ударил он кулаком по стене. — Не нравится мне все это.

Он ушел из кухни, оставив Люду в растерянности. Что он имеет в виду? На ее взгляд, Данил сделал все очень правильно! Наверное, Валерка просто никак не может успокоиться после скандала на фирме. Но разве их девочка этого не стоит? Людмила уже не сможет с ней расстаться! Ведь она всегда жалела, что у нее нет второго ребенка, и вот судьба посылает эту малышку, которой Люда должна заменить мать! О, как прекрасно она ее заменит! Это просто замечательно, что их Даня не хочет иметь жену. И Валерка, похоже, такого же мнения, иначе он не переживал бы из-за того, что Дане, возможно, не удастся избавиться от этой рыжей телки. А что, она собирается с ним жить? Смешно и представить!

***

Первую ночь Данил не спал вообще. Он вскакивал каждые десять минут, чтобы убедиться, что его доченька никуда не делась, а по-прежнему тихонько сопит рядом. Как только она проснулась, подав голос, сразу же прибежала мама, но Данил уже сам менял пеленки и вытурил маму из комнаты, чтобы она принесла молока. Ленка подробно рассказала Давыдову все насчет режима и приготовления смесей, но мама, оказывается, все это и так знала и отлично справлялась.

А через три дня Данил собирался на службу. Его отпуск закончился, и мама была явно этому рада, поскольку останется наконец со своей ненаглядной девочкой. Отец, правда, составляет ей серьезную конкуренцию, и мама злится на него, говоря, что не припомнит, чтобы Валерочка так рвался таскать на руках собственного сыночка, когда тот орал ночи напролет.

Но его доченька и не орет. Она очень спокойная девочка, отлично ест и вообще, Стельникова говорит, замечательный ребенок. А Данил не сомневается, что замечательный! И бабушка с дедушкой — лучше не придумаешь.

— Ой, свет в глазки светит, солнышко противное! — смеялась Люда, глядя, как жмурится лежащая на диване малышка. — Даня, давай назовем ее Светланой, а? Смотри, какая она у нас беленькая!

— Светланой? — скривился Давыдов, поправляя перед зеркалом фуражку. — Нет, лучше Светкой! Вот, отлично. Светик! — позвал он дочку. — Папочка пошел на работу! Следи тут за бабушкой, чтобы ела хорошо!

Данилу действительно всегда нравилось это имя. Простое и броское, да и девчонки с таким именем — веселые, подвижные и нахальные. Светлана Даниловна — и то не плохо, хотя с отчеством ей, конечно, не повезло.

***

Сидя на подоконнике своей убогой квартирки, Катя смотрела на грустный проливной дождик за окном. Через четыре дня она разведется, а через две недели — прощай, родная конура! — будет жить в прекрасной далекой стране…

Как же хочется Кате плакать. Она с ума сходит, это точно. Сколько людей хотели бы оказаться на ее месте и свалить из этой унылой дыры! Катя так мечтала отсюда уехать! Но что ей с этим делать… Она хочет его видеть. Постоянно хочет, как все эти девять месяцев, когда он стражем стоял у ее живота! И слышать его, и быть с ним, и чтобы он снова заботился о ней так, как никто и никогда не заботился! Одевал и покупал продукты, как настоящий муж, она ведь родила ему ребенка!.. Но она никуда с ним не выходила все это время, и даже не знает, где он живет. А говорят, он живет в шикарной квартире. И мама у него — словно картинка из журнала мод. И деньги он точно ведь отдает не последние. Конечно, с такими бабками можно где угодно жить припеваючи, никаких заграниц не нужно! И Катя тоже готова остаться. Она уже на все готова, лишь бы снова увидеть его. И поговорить наконец по-человечески. И сказать, как много она за это время поняла, как все для нее изменилось, и как сильно она своего мужа любит…

Зная о его непростых обстоятельствах, Данила отпустили из штаба пораньше. Когда он появился дома, мама держала Светку на руках, и Лена уже совала ей в рот соску, надетую на бутылочку с молоком.

— Здоров, Светик! — начал он забирать ее у мамы, одновременно потянув и бутылку у Ленки из рук. — Папочка уже пришел!

— Не дергай! Ну правда, Даня, что ты сейчас ее трогаешь? Ребенок же ест! — накинулись на него Ленка, мама и папа одновременно.

— Все свободны! — Данил закрылся с дочкой в спальне.

Света громко чмокала и косилась на смеющегося Давыдова, у которого лежала на коленях. Когда бутылочка опустела, Данил положил дочку на предплечье, где она свободно размещалась, и приподнял почти до вертикального положения. Спустя минутку его обжора звучно отрыгнула из желудка воздух и, блаженно улыбнувшись, подкатила мутно-синие глаза, моментально засопев носом. Данил коснулся губами теплого бархатного лобика. Как можно от такого отказаться? И как хорошо, что в природе существуют все-таки люди, которые могут это сделать. Уже совсем скоро Светка будет только его. Она и сейчас, конечно, его, но потом уже никто не сможет ее у Данила оспаривать! Он будет для нее самым главным человеком…

Дверь в комнату открыла мама:

— Даня, тебя к телефону. Положи ее кроватку, она ведь уже спит.

— Ага, иду!

Наблюдая за Данилом во время этого разговора, Валерка, конечно, догадался, кто это звонит.

— Что, начинается? — спросил он, подойдя к сыну вплотную, когда тот уже повесил трубку.

— Нет, почему? — спокойно ответил Даня. — Хочет, чтобы я приехал просто. Может, что-то изменилось?

— Ну что ж, поезжай, раз хочет. Передавай приветик, — мрачно усмехнулся отец, и у Данила сразу плохое предчувствие появилось. Вот умеет же батя одним своим ехидством настроение испортить.

Валерка ждал сына на кухне, все больше беспокоясь от его долгого отсутствия, и когда наконец Данил объявился, сразу понял, что волновался не зря.

Не разуваясь, Данил влетел в кухню, рухнул на табуретку и, прислонившись к стене, просто закрыл глаза. Чувствовалось, что он еще не остыл после недавнего скандала.

— Батя, это все! — не меняя позы, запричитал Даня. — Она ее не отдаст. Она со мной не разведется просто. Ничего! — Данил вскочил с места, начиная ходить по кухне. — Я тоже ее не отдам! Я вообще уеду! К черту! Все надоело…

— Спасибо. До свидания, — встал Валерка с табуретки, положил сигарету и пошел к двери.

— Папа, нет, ну!.. — Данил загородил ему дорогу. — А что мне еще остается?! Она передумала, она никуда не хочет ехать. Жить со мной хочет, прикинь! Полюбила насмерть! И от Светки отказываться не будет, она сказала принести ее до суда, если я не хочу по-хорошему… Она хочет забрать ее, папа! — в отчаянии крикнул ему Данил. — Она сказала, что вернет все деньги!..

— Стоп! — прервал Валерка эти истеричные вопли. — Какие деньги? Мы же пять штук после суда отдаем.

— Так это только после суда пять, чтоб ты знал! Ты думаешь, она за пять тысяч согласилась? Или я бы за пятью кусками к тебе обращался?!

— И почем нынче дети? — охрипшим от потрясения голосом спросил Валерка. — Ты хоть просвети, я ж не в курсе ваших расценок.

— Пятнадцать. Десять я уже отдал.

— Что?.. Сколько?! Сколько ты отдал?.. — Валерка закрыл лицо руками и, посидев без движения несколько секунд, повернул к Данилу перекошенное лицо, спросив совсем уж шепотом: — Где ты взял такие бабки, сыночка?

— Я одолжил. Часть. Половину.

— Но их же надо отдавать…

— А что, по-твоему, мне нужно было торговаться?

— Ну а если б она сказала миллион, ты бы тоже одолжил?

— Нет, папа. Но десять я отдам. Даже пять. Это ж не сегодня нужно, в конце концов!

— Конец концов уже наступил, Даня, — Валерка отвернулся в сторону окна, стараясь успокоиться и начать думать в нужном направлении. В направлении вытаскивания своего бесподобного деятеля из задницы, в которую так мастерски Даня себя загнал. Впрочем, почему только себя? Вот Валерка, например, должен завтра завернуть свою родную внучку в нарядное кружевное одеялко и вручить дорогой невестушке? Или принять эту невестушку здесь, позволив ей повиснуть пожизненным хомутом на шее своего единственного сына лишь потому, что она сильно его полюбила? Пламенная любовь портовой шлюхи, решившей ступить на путь истинный — сила, конечно, страшная. И подход здесь нужен, пожалуй, творческий…

— Папа… — тихо сказал Данил после долгой паузы. — Называй меня как хочешь, я сам знаю, кто я такой. Но Светку я не отдам, это вообще без вариантов. Уж лучше жить с этой…

— Ты отдавал бабки в рублях или в валюте? — совершенно серьезно спросил отец, который, похоже, Данила больше не слушал.

— В валюте. Да какая разница?..

— И где эта валюта у нее хранится?

— Дома, где ж еще…

— И где этот дом?

— Папа, ты о деньгах сейчас думаешь, что ли?! Так она их сама вернуть согласна! Хоть сейчас принесу, хочешь?..

— Да конечно! — вдруг возмутился отец. — Я бы не удивился, если б ты уже сегодня их сюда притащил, бестолочь! Все, Даня, — снизил отец тон, понимая, что Данил и так совершенно подавлен, — назови адрес, чтобы времени не терять, и спать иди. Твоя самодеятельность окончена.

— Но папа, она не станет с тобой разговаривать, будет только хуже, она же через суд…

— Адрес, Даня, это просто улица, номер дома и квартиры. И запомни, сыночка, с этого момента — никаких больше движений, никаких встреч и никаких вопросов! Твоя задача — помаячить в суде.

Сообщив отцу интересующую его информацию и понимая, что разговор на этом окончен, Данил ушел в спальню и взял на руки спящую дочку. Он уткнулся лицом в ее теплый животик, закрытый байковой пеленкой, которая быстро промокала, впитывая его неудержимые слезы.

Бестолочь. Дурак и нытик. Все это правда. Он ни на что не способен! Мало того — он потащил за собой своих друзей, своих родителей, которые верили, что он что-то может, и во всем ему помогали! Теперь отцу придется снова разгребать его проблемы. Только что же здесь можно сделать? Убить ее разве что… Отличный был бы вариант, если бы во все это не было втянуто столько людей, которым так много уже известно! Еще и Катька наверняка с кем-нибудь своей историей делилась… Конечно, Данил согласен жить с ней вместе, только бы не потерять дочь! Он покажет ей, какие бывают на свете мужья, она еще сто раз пожалеет о том, что решила таким способом его к себе привязать! Но можно только представить, как на его бедной доченьке будет отражаться ненависть Данила к ее родной матери. Тоже тупик. И он везде, куда ни посмотри!

Но почему, чтобы всего-навсего завести ребенка, как все, Данилу нужно решать столько проблем и постоянно чего-то бояться? Ну тупой он. Ну не способен он быть чьим-то мужем, так что, и ребенка иметь нельзя? А может, он в тысячу раз лучше, чем какая-нибудь одинокая мамаша, но к ней, конечно, никаких претензий — лишь понимание, поддержка и искреннее сочувствие! Зато Данил — ненормальный, бестолковый и ни на что не годный. Разве это справедливо? Разве справедливо будет, если у него заберут дочь только потому, что он не сумел сам ее родить? Почему он всегда должен терять то, что для него дороже всего? То, что потерять гораздо тяжелее, чем самому умереть?..

***

Еще немного побродив по комнате и в последний раз тяжело вздохнув, Валерка, выйдя в коридор, взял телефон и вернулся на кухню, решая, звонить ему в Киев или сразу в Москву. Однако к этому звонку предстоит еще подготовиться, исполнив мечту одного из своих новых знакомых — свеженького секретаря Киевской парторганизации.

— Алло, Петя? Я не разбудил? Есть одна проблема срочная. Хочу машину свою скинуть, тебе первому предлагаю, но есть нюансы. Бабки нужны уже завтра и в Севастополе.

Криво улыбаясь после проведенных переговоров, Валерка придавил рычаг телефонного аппарата. Ну ничего себе новое поколение прогрессивных мыслителей! С такой скоростью под себя грести — духу надолго не хватит, элементарное чувство меры должно присутствовать! Ладно, катайтесь на здоровье, так уж и быть. А Валерий Борисович займется обучением одной бульварной красотки, рвущейся к нему в невестки, правилам хорошего тона. Девочка, похоже, не совсем понимает, с кем она вздумала поиграть и во что так храбро ввязалась.

Людмила, войдя на рассвете к Данилу в спальню, забрала начинающую хныкать Свету, чтобы дать сыну возможность немного отдохнуть перед службой. Он даже не раздевался — так и уснул поперек дивана, уткнувшись лбом в деревянные прутья детской кроватки. Совсем замотался, бедный. Скорей бы все окончилось. Эта история уже всем надоела, провалиться бы той рыжей девке на месте! Она, видите ли, не хочет с их Даней разводиться. Конечно, она его любит — отчего же не полюбить, Люда прекрасно ее понимает! Видала она таких влюбленных табуны еще с его школьных лет! Нашла себе мужа, дрянь такая! Да Людка сама ее сожрет, не говоря уже о Валерке, который настроился весьма серьезно. И кому, как не Людмиле, знать, что ее обозленному супругу под руку лучше не попадаться!

***

Ей казалось, все это происходит не с ней. Это просто страшный сон, это не может быть ее жизнью! Ночной обыск по доносу кого-то из соседей, арест и тюремная камера… Но этот сон не кончается уже вторые сутки, и не кончаются жуткие допросы, где с каждым своим словом Катя вязнет все больше, и все больше страшных обвинений… Валютные махинации, незаконное хранение, теперь проституция и продажа ребенка… Но не она же все это придумала! Да только в детали даже вникать никто не хочет: они слышат только то, что сами считают нужным, ведь доллары нашли у нее, и ей больше отсюда не выйти. Никогда уже не выйти, она совершенно точно видит настроение следователя… Восемь лет за валюту плюс все остальное — минимум лет десять получится, как они ей обещают, и то с учетом Катиного признания и их исключительной доброты…

К ней даже прийти сюда некому, не то что чем-то помочь! Она просила позвонить ее мужу, который может подтвердить слова о том, что он сам предложил заплатить за ребенка, но Катя даже понять не может, связывались ли с ним вообще. А если его нашли, и он не пришел даже для того, чтобы передать ей хотя бы вещи первой необходимости — еще хуже, тогда у нее вообще нет надежды на помощь. Даже с подругами своими она в последние месяцы почти не общалась… Ах, если бы знала Катя, чем эта история закончится, она бы на порог его тогда не пустила! Как же хорошо, как спокойно жила она до недавнего времени, и зачем только нужна была ей эта Италия, ясно же, что чудес не бывает… Теперь Катина жизнь окончена. Она не хочет сгнить в тюрьме, уж лучше умереть сейчас, ведь впереди — один сплошной кошмар…

— На выход! — снова услышала Катя уже знакомую команду, но она ведь только что с допроса, она все уже признала, чего еще им от нее нужно?! К ней пришли? Неужели он все-таки о ней вспомнил…

Но это был не он. Незнакомый ухмыляющийся тип, развалившийся на стуле в комнате для свиданий. Еще один обвинитель — Катя уже наизусть выучила это мерзкое выражение их надменных морд. Она села напротив, уронив голову на сложенные ладони, и просто завыла, не в силах выдержать всего, что на нее свалилось…

— А что так сразу, милая? — сочувственно смотрел Валерка на это жалкое создание. — Мы даже не познакомились!

— Чего еще вам надо?.. — скулила полностью раздавленная Катя. — Я все уже сказала, я больше не могу! Я просто умереть хочу, вы это понимаете?!..

— Ну, как вариант.

Она даже немного затихла, настолько спокойно это прозвучало, и совсем не изменилось презрительное выражение его лица и холодных, будто ледяных, ярко-синих сощуренных глаз.

— Кто вы?.. — с трудом выдавила из себя Катя, глядя на Валерку с выражением какого-то первобытного ужаса.

Он даже черт ее лица различить не мог, так она опухла и поплыла от непрерывных рыданий. Нехило ее раскорежило… А ведь всего-то двое суток ее прессовали. И вовсе не сильно, чисто в рамках… Профессионально работают местные ребята, уважение им от Валерки и немного сверху от обговоренной суммы. Москва знает, кого подключить для качественной отработки схемы. За такую работу и заплатить не жалко, хотя дорого, конечно, вышло. В Киеве было бы проще, но здесь Валерка на чужой территории, с кадрами нужными не знаком, и экономия здесь неуместна.

— Кто я, Катерина? — улыбнулся он ей. — Твоя последняя надежда на свободу.

— На свободу?.. — изумленно повторила Катя.

Нет, Валерка не зверь, хотя вариант с самоубийством в камере от осознания тяжести собственной вины до сих пор рассматривал, как вполне пригодный. Особенно когда представлял себе, как некий сопливый Петенька разъезжает по Киеву на его родной машине. Однако, по всему видать, Катюха сейчас согласится на что угодно, и здесь обойдется без крайностей. От великой любви подлечили ее основательно. Валеркину «Вольво» она и так отработает, без лишних затрат. Ведь ее труп будет стоить гораздо дороже, чем закрытие всего делопроизводства.

— Именно, деточка, именно, — подтвердил Валерка ее смутную надежду. — Но тут уж от тебя зависит…

— Я все сделаю! — преданно глядя в глаза, выкрикнула Катя. — Я все подпишу, что надо! Пожалуйста, скажите, что…

— Да не тарахти ты. Нетерпеливая ты какая-то, Катерина. Для начала напишем одну бумажку. Чистосердечное, так сказать! — подсунул ей Валерка лежащий на столе лист.

— Да я уже все признала, все эти протоколы ваши подписала!..

— Я читал, читал, Катюша, ты не беспокойся. Там были некоторые неточности. Теперь я продиктую, чтоб все красиво. И чтобы было что вспомнить, если тебя вдруг ни с того ни с сего потянет на родину.

***

Валерки долго нет, но Людмила больше переживает за Даню, который носится со Светкой на руках по квартире, явно не находя себе места. Вбегая в кухню, он запихивает в рот что-нибудь съедобное — первое попавшее в поле его зрения — и исчезает в коридоре снова. Людка десять раз говорила, чтобы он хотя бы оставил в покое ребенка, но он вцепился в свое сокровище мертвой хваткой.

А за своего мужа Люда готова перед кем угодно поручиться. Уходя, он был полностью уверен в успехе, а если Валерка в чем-то уверен, то, хочешь не хочешь, поверишь в это и ты. Только вот Даня вечно во всем сомневается и предпочитает сам завалить дело, нежели доверить его кому-то еще.

И когда Людкин супруг наконец появился, она сразу поняла, что все хорошо. Зато Данечка так и не научился определять по Валеркиному виду, притворяется его отец недовольным или расстроен на самом деле, иначе не подскочил бы к нему с таким озабоченным видом.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Данил тяжело вздыхающего отца, который медленно снимал туфли, опираясь руками о стену прихожей. — Ты все-таки ходил к ней домой?

— Ага. На хату, можно сказать.

— И что, папа? Что-то не в порядке опять, да?!

— Да! — вскинул голову отец и, бросив папку на тумбочку, стал метаться по прихожей, хватаясь за голову и заламывая руки. — Все пропало! Уезжаю! Где мой чемодан, где веревка?! И мыла, мыла мне дайте! Это конец!..

Данил уже понял, конечно, что папа изображает своего сыночка накануне вечером, и не мог сдержать смеха, слушая его драматичные пассажи. Теперь он видел, что отец очень доволен, раз решил над Данилом поиздеваться.

— Ладно, хорош маленьких обижать! — повеселевшим голосом сказал Данил. — Рассказывай лучше.

— На! — подняв папку, Валерка сунул ее Данилу под нос. — Папаша, отдай ребенка! — он взял проснувшуюся Светку и, прижимая к себе, пошел в коридор. — Все, моя хорошая. Дедушка уже тебя купил, купил, не плачь! Уйди, бабка, — отвернулся он от подошедшей со счастливой улыбочкой Людки. — Идем отсюда, а то ходят тут всякие старушки, детей пугают.

Данил вошел в комнату, когда Валерка уже переодевался, положив Свету на диван. Даня держал деньги в одной руке и добровольное Катькино признание — в другой.

— Это что?.. — потерянно спросил он у отца. — Ты все же решил забрать у нее бабки? Ну ладно, а это? — перевел он взгляд на исписанный листок.

— Это страховое свидетельство, сыночка, — объяснил отец, подмигивая махающей руками внучке. — От непредвиденных случаев. Ну и доплата к нему на раздачу долгов.

— Да как она могла на себя такое написать?! Это же срок, реально! Да ты у меня… да ты просто красавец!

Разве нужно еще что-нибудь Валерке, кроме этих крепких родных объятий? Даня умеет быть благодарным. Всегда умел. Он мог ничего не говорить, а просто смотреть на тебя вот так — в полный размер своих лучистых серых глаз — и просто тебе улыбаться, чтобы ты почувствовал эту благодарность и еще кое-что гораздо большее: то, о чем дети обычно не говорят своим родителям, да и зачем? Все и без слов понятно.

***

Данил чуть ли не на руках вынес Катюху из здания суда. Это лучшая мамочка на свете! Без запинки отвечая на все вопросы судьи, она отказалась и от Давыдова, и от своего ребенка сразу, безоговорочно и наотрез, моментально соглашаясь на любые условия. Она будто репетировала все эти дни: так четко, без запинки произносила все ответы, словно зазубренный урок, явно наводя судью на подозрения относительно своей способности к мышлению. Она вообще не задумывалась, отречения реально отскакивали от ее зубов.

На саму судью она при этом почти не смотрела, зато постоянно косилась на мирно сидящего в уголке Валерия Борисовича, который мило ей улыбался, одобрительно кивал и постукивал пальцами по кожаной папке, лежащей у него на коленях. Было видно, что он здесь — главный Катькин экзаменатор. Он же и отдал Кате эту папку с ее новыми документами сразу, как только они оказались в холле здания, показав тем самым, что Катюша заслужила «отлично». Он ни слова ей не сказал — просто сунул папку в руки и, повернувшись к счастливому Данилу, стал поздравлять его с безоговорочной победой, вновь выслушивая каскад ответных восторгов и благодарностей за проведенную на высочайшем уровне работу.

Катя бросилась оттуда со всех ног, спеша оказаться на улице и убедиться, что все реально, она свободна и улетает из этой страны навсегда! На суд ее привез милицейский воронок и ждал у входа со двора на случай, если бы она что-нибудь не так сделала. Ну уж нет, хватит с нее этой семейки и связанного с ними ужаса. Она хочет забыть последний год как страшный сон и никогда больше, никогда о нем не вспоминать!

Данил краем глаза увидел, как рванула Катька куда-то, но наблюдать за ней Данилу было уже неинтересно. Кати больше нет у Данила в жизни, и у него достаточно дел, о которых он теперь с удовольствием будет думать!

***

Дома все было готово к великому празднику в честь развода Давыдова и в честь теперь уже только ему принадлежащей доченьки. Хотя, конечно, не только ему. Все собравшиеся сегодня за этими сдвинутыми вместе столами были активными участниками затеянного Данилом предприятия. Без них он бы не обошелся. Без них вообще ничего бы не получилось. Они как будто родили ему дочь все вместе, и они тоже это чувствовали. Каждый из них в той или иной мере приближал день, когда все уже позади, когда твоя радость бьет через край, и ты едва сдерживаешь слезы, глядя на родные улыбающиеся лица…

Но Ленки не было за столом. Ее вообще не было целый день, а вечером она позвонила Мише и сказала, что задерживается в отделении, и чтобы праздновать начинали без нее. Она такую важную роль сыграла во всей истории, и Данилу было, конечно, обидно, что ее нет сейчас рядом. Но что поделать — она врач, и, наверное, кто-то в ней сейчас действительно нуждается.

Он обнаружил ее, когда возвращался домой, проводив до такси Арсена с Викой. Лена сидела в их дворе на скамейке, спрятанной за зеленым кустом сирени, курила, держа сигарету в дрожащих пальцах, и было неизвестно, сколько времени она здесь находится и почему к ним не поднимается. У нее, похоже, что-то серьезное случилось.

— Привет, Ленчик, почему ты нас игнорируешь? — улыбаясь, попытался Данил заговорить беззаботным тоном, но Лена так на него взглянула, что он понял: шутки сейчас неуместны. Он сел рядом с ней, пытаясь заглянуть в ее бледное лицо. — Что-то случилось, Лена? Ты знаешь, что ты можешь мне сказать. Я тебе всю жизнь буду должен, ты можешь на меня рассчитывать.

Лена не отвечала, лишь покивав неопределенно, и Данил беспокоился все больше.

— У тебя на работе неприятности какие-то? — ловил он ее блуждающий взгляд. — У вас там случилось что-то? Появился уже этот ваш новый доктор? Главный акушер вроде?

— Да… — потерянно произнесла Ленка, от него отворачиваясь. — Появился. Дождались…

— Ну и как он?

— Да так… нормально. Все нормально.

— Знаешь, я думаю, ты просто устала, — улыбнулся ей Данил, поднимаясь со скамейки и подавая руку. — Все мы устали за последнее время. Но мы же сделали это! Мы просто нереальное сделали, Ленка! Теперь совсем другая жизнь начнется, вот увидишь. Все будет совсем по-другому. Все будет хорошо!

***

— Все будет хорошо, — вяло, без всякого выражения произнес Стив, печально глядя в окно своего загородного дома из-за спины изучающей знакомый пейзаж Элины. — Ты просто устала. Это будет проходить.

Что «будет проходить»? Непрерывно моросящий дождь, вечная сырость в холодном просторном особняке и ощущение своей абсолютной непричастности к этому месту и в целом ко всему в ее жизни происходящему?

И она перестанет стоять вот так, тупо уставившись на идеально подстриженный зеленый газон перед домом, на декоративные кустики вдоль шоссе, за которым — снова такой же газон, только совершенно гигантский. Поле для гольфа. Одно из тех, которые здесь, в Ричмонде, особенно живописные. Стоять с ощущением того, что вот-вот эта полоса закончится, «все будет проходить», и начнется наконец ее собственная жизнь.

Очень любезно со стороны Стива еще пытаться произносить русские фразы, которые у него получаются все хуже. Это вполне закономерно — у него больше нет языковой практики. Впрочем, ее язык здесь абсолютно не прогрессирует тоже. Для общения с продавцами лондонских бутиков и заправок ей хватило бы уровня восьмого класса. От местных телевизионных сериалов ее уже просто мутит, а с мужем они практически не общаются. Зачем ей нужен был филфак МГУ, преодоление немыслимых трудностей и постоянное стремление куда-то? Зачем вообще все было?..

Чтобы приехать сюда и рассказывать себе, что она привыкнет, втянется, заставит себя наконец чем-нибудь содержательным заняться и полюбит этот город мечты, эти газоны и этот дом. Да, и этого славного парня, ее замечательного мужа. Несчастного Стива Грейса, которого два года назад в перерыве между рейсами Британских авиалиний угораздило оказаться в Лужниках на одной с ней трибуне и спросить, на кого из стартующих сейчас пловцов она пришла посмотреть.

Хороший был вопрос, в самую суть происходящего. Конечно, она объяснила, что для нее, студентки выпускного курса романо-германского отделения, проходящие в Москве Игры доброй воли — отличный шанс получить практику общения с носителями языка. И хорошо, что не нужно было углубляться в разговор о том, каким именно образом она эту практику получает на трибуне бассейна, а не в пресс-центрах или на экскурсионных маршрутах, где пропадают ее одногруппники.

Что хотела она там высмотреть? То же, что все эти годы в любой толпе и на любой улице? Похожий силуэт, например. Или услышать похожий голос. Или снова подорваться, как тогда в вагоне метро, даже не понимая, на что так бурно среагировало ее подсознание? И лишь несколько мгновений спустя понять, что просто у кого-то такой же одеколон. А потом снова опуститься на сиденье, чтобы привычно занять себя выдумыванием сценария их случайной встречи.

Вот так, скажем, в метро, где он может вдруг оказаться, приехав в Москву по своим военным делам. Или в Центральном универмаге, или в кафе, или в очереди за авиабилетами… Он увидит, как она изменилась, каких успехов она достигла, и поймет… Что? Что она была права тогда, уехав, сбежав от той своей жизни? И она сама себе докажет, что все было не зря? А ведь та жизнь была настоящая — в хлипком деревянном сарае, который больше месяца был ее домом. Самым родным и самым уютным, и с каждым годом, отдаляющим ее от того чудесного лета, она понимает это все отчетливее. И бесполезно было бежать в Лондон, бесполезно было прятаться от своей ошибки даже замужем за пилотом Британской гражданской авиации. Подумать только, как выглядит со стороны ее жизнь и ее неслыханная удача…

А она по-прежнему перебирает в голове способы все вернуть. Ей давно уже самой от себя смешно. Да, можно было еще тогда, в тот последний школьный год, который прошел будто в бреду, рвануть в Севастополь, явиться ко входу военного училища и стоять там, как верная собачонка, пока он перед ней не появится. По крайней мере, она точно знала, где он учится, и ведь реально туда бросилась. Только вот Севастополь, оказывается, город закрытый, и без специального разрешения туда вообще не заехать. Она узнала об этом в железнодорожных кассах: малолетняя жалкая дура, укравшая из дому деньги и решившая бросить все, чтобы догнать давно ушедший поезд… Еще и пытавшаяся на кого-то переключаться, с каждым разом лишь добавляя новые штрихи к образу, в который сливаются все остальные мужчины: заросшие морды и прыщавые спины, запах мерзкого пота и дешевого табака, пошлые шуточки и надменные улыбки… О, ей хватило впечатлений уже за первые пару месяцев экспериментов! Плюс бесценный опыт общения с благоверным супругом Ингриды, вдруг воспылавшим тайной страстью и просто проходу не дававшим, пока жена его не видит. В итоге Ингрида поверила ему, а не развратной приживалке, и спасибо, хотя бы с поступлением вопрос решила перед тем, как выставить из дому и прекратить всякое общение.

Можно было бы придумать способ оказаться в Севастополе позже, взяв обычную турпоездку или сопровождая иностранных гостей, но к тому времени он училище уже закончил. Ее со стопроцентной гарантией послали бы оттуда подальше, как только она попыталась бы узнать, куда его распределили. А если даже не послали бы, и он оказался бы где-нибудь в Мурманске или на Дальнем Востоке, что, она бы потащилась и туда, изображая, что ее случайно занесло в его город попутным ветром? Да, потащилась бы! Чтобы посмотреть, как счастлив он в жизни, в которой ей давно уже нет места. Посмотреть на его жену, например, и троих детей и уехать наконец успокоенной, во всем лично убедившейся.

Но появился Стив с его широкой улыбкой, волнистыми светлыми волосами и таким бережным к ней отношением. Не настолько бережным, конечно, но чем-то все-таки похожим! Его профессия, казалось, так близка к военной, и это окончательно убедило ее, что нашелся наконец способ избавиться от своей навязчивой идеи. Но здесь совсем плохо. Слишком далеко и абсолютно безнадежно… В Лондоне им точно не столкнуться.

— Я хочу вернуться в Москву, Стив, — по-английски, для полного понимания, озвучила она наконец то, чего они оба давно уже ждали.

— Но ты знаешь, милая, у меня нет больше возможности летать в Москву, я не смогу…

— Я знаю, — избавила она его от необходимости перечислять все аргументы. — Просто разведемся. Наше бюро переводов расширяется, я вернусь на работу. И в свою квартиру.

— Ты называешь это квартирой, Элли? Эту странную ночлежку? Ты думаешь, сможешь жить там после Ричмонда? У нас нет брачного контракта, но я могу арендовать для тебя что-нибудь здесь. Не совершай такой ошибки, милая, ты можешь больше в Англию не въехать.

Она лишь криво улыбнулась такой страшной перспективе. Что за ценность эта британская виза? Ничтожная вклеенная в паспорт бумажка. Мелочь по сравнению с разрешением на въезд в закрытый военный город…

— Я просила не называть меня «милая», помнишь? Мы оба знаем, что никакой ошибки я не совершаю. Просто исправляю однажды нами сделанную.

Элина будто бы специально повернула к нему голову, чтобы перехватить быстрый взгляд на ее сжатые руки. Улыбаясь, она спокойно сняла реликвию благородного семейства Грейс — старинное кольцо с изумрудом, подаренное ей в качестве обручального. Она носила его на указательном пальце, но оно все равно постоянно болталось, угрожая быть в любой момент потерянным. Положив кольцо перед Стивом на изящный столик у камина, она непроизвольно потянулась к вырезу своего мягкого джемпера, нащупав собственное сокровище. Вещественное доказательство ее так и не пережитой утраты, обмотанное вокруг шеи в два оборота…

Конец второй части