Тридцать девять и девять (СИ)

Часть 3. Интервенция. Глава 12

Данил ерзал на стуле и, точно так же как сидящий рядом Стельников, все чаще смотрел на часы, вырабатывая волевые качества на очередном собрании по разъяснению им, отсталым от жизни штабистам, политической обстановки в мире.

Сам начальник Политуправления флота полоскал им сегодня мозги по поводу необходимости расширения и углубления дружественных связей с уважаемыми представителями Североатлантического альянса. Какого, к черту, углубления? На взгляд всех здравомыслящих людей, имеющих отношение к реальной обороне страны, углубились их новые западные друзья за короткое время уже на полный корень!

Весь офицерский состав флота поддерживал решение командующего, принятое два года назад, о выталкивании этих непрошеных гостей, когда те снова внаглую, несмотря на все предупреждения, вошли в наши территориальные воды. Они же были реальными героями — те два небольших сторожевика, выполнившие виртуозный навал на чужой эсминец и заставившие уйти зарвавшихся американцев обратно в сторону Босфора, чтобы больше здесь не появиться.

И что в итоге? Уже через год — милости просим прямо в Севастополь! Штатовский фрегат и ракетный крейсер прибыли по личному приглашению энергичного и прогрессивного руководителя страны. Корабли шестого флота США пришвартовались прямо у Морвокзала в закрытом режимном городе, практически на нашей военной базе! И вроде бы прошло уже время, и постоянные визиты западных делегаций стали привычными, но тот первый случай до сих пор ощущается, как показательный плевок в лицо тех, кто самоотверженно отстаивал неприкосновенность наших территорий.

Возможно, это было правильно, и действительно нужно открываться миру, но унижения сильнее, чем в те четыре дня, пока стояли два штатовских корыта в Севастопольской бухте, Давыдов не испытывал, наверное, никогда.

Было бы действительно интересно побродить по отсекам американских кораблей, пообщаться на общие темы с их офицерами — но только в качестве равных соперников, а не в роли диких аборигенов, к берегу которых причалили наконец «белые люди», несущие невиданные доселе блага цивилизации в виде красных жестяных баночек с кока-колой и разрезанных вдоль подогретых булок с сосисками. «Хот-догами» это у них называлось. Горячими собаками! За которые обезумевшие от великой щедрости соотечественники устраивали натуральные драки.

А «белые люди» в значительной части своего состава являлись обыкновенной чернокожей матросней и сами, похоже, не ожидали такого вокруг себя ажиотажа.

Данил принципиально в те дни к месту массового паломничества горожан не приближался, но невозможно было не слышать сводки о том, что многотысячная толпа желающих приобщиться к высокой западной цивилизации то и дело сносила жиденькое оцепление из наших матросиков и — чертов стыд — бросала в американцев живые розочки, выклянчивая сувениры: эти белые уродливые кепи в виде перевернутых детских горшков, заморские сигареты и жевательную резинку.

Что уже говорить о полчищах местных девиц, сутками дежуривших у заветного причала в ожидании шанса сопроводить эскортом какого-нибудь моториста до ближайшего бара, из которого его, как правило, выводили потом под руки. И в чем же Данил ошибается, до глубины души презирая этих мочалок, готовых отдаться любому из залетных матросов за пачку американской жвачки? Они же реально рыдали, когда отчаливали заокеанские гости и, казалось, в пучину вод готовы были броситься, чтоб еще немного возле какого-нибудь Джона потереться. Интересно, был ли один пример за всю эту прогремевшую миссию, когда влюбленный в местную красавицу американец пригласил бы ее отправиться за ним следом или хотя бы поддерживать дальнейшее общение? Данил абсолютно уверен, что нет! И до какой же степени идиотизма нужно дойти, чтобы не понимать, как это выглядит в глазах обычного мужика из какой-нибудь захолустной техасской деревни!

Нет уж, его собственная дочь никогда не уподобится этим дешевкам и точно не поведется на яркую этикетку, она вырастет в полном достатке и воспитана будет как настоящая, уважающая себя женщина! Давыдов улыбнулся, снова взглянув на часы и вспомнив шуструю кудрявую принцессу, которая уже сейчас, в два с половиной года, вьет из своего папы веревки. А из сурового дедушки — не веревки, нет. Мелкие узелки!

Данил только вчера из Киева вернулся, а уже по этим лучшим из людей скучает.

Он согласился на то, чтобы Светка жила с родителями в Киеве, после долгих уговоров со всех мыслимых сторон. Мама провела первые месяцы в Севастополе, отец не мог бесконечно мотаться между Крымом и Киевом, и Данил видел, как трудно им быть на расстоянии, как мама переживает о том, что отец надолго остается в Киеве один.

Отпустить дочь в Киев уговаривали его и друзья, и даже штабные командиры, приводя разумные аргументы о невозможности совмещать действительную службу с самостоятельным воспитанием такого маленького ребенка, если учесть, что постоянное место проживания его родителей — вовсе не Севастополь, и до бесконечности продлевать им разрешение находиться в закрытой погранзоне весьма проблематично.

Ленка была того же мнения, хотя как раз она выступала меньше всех, чем весьма удивляла Давыдова, которому прекрасно известна ее привычка во все совать свой нос. Она вообще как-то притихла в последнее время, стала деловой и сосредоточенной. Даже Стельникову от нее замечаний почти не прилетает. Видимо, Ленка серьезно занята на работе, где у них постоянно происходят какие-то реформы и внеплановые смены, так что ее собственный сыночек тоже у бабушки с дедушкой практически прописался.

Но Данил не может постоянно находиться от дочки вдалеке. Хотя даже сейчас, когда она в другом городе, его жизнь совсем не похожа на ту, что была до Светкиного появления. Каким же правильным было его решение о ребенке! Будто бы что-то улеглось внутри так, как должно было быть изначально. У него теперь есть самое главное в жизни. Есть ради чего стремиться к карьерному росту, ради чего больше не напиваться, вокруг чего строить все свои дальнейшие планы и о чем постоянно думать.

Ну а как можно о ней не думать! Об этих светлых золотистых кудряшках, бьющей через край энергии и хитрющих глазах, когда ей нужно чего-либо добиться от окружающих. Никто не в силах ни в чем ей отказать! Ни родной папа, который время от времени все же пытается своего ребенка ограничивать, ни совершенно посторонние люди, перед которыми его активная малышка не испытывает никакого смущения. Ну а то, до чего доходят его родители в своем обожании ненаглядной внученьки, никакому разумному объяснению не подлежит. Этого не объяснить, за этим можно только наблюдать, и делать это Данил может до бесконечности.

Гамак из пакистанского покрывала, снятого с дивана в гостиной — бабушкино оригинальное изобретение. Светка укладывается на его середину, а двое взрослых, солидных вроде бы людей, взявшись за концы, раскачивают любительницу домашних аттракционов до тех пор, пока ей не надоест или не пора будет Светочке обедать.

Принятие пищи, как правило, сопровождается интереснейшими историями из жизни пряничных человечков, веселых поросят и русалочек в исполнении артистичного дедушки. Сколько ни силился Данил вспомнить нечто подробное из собственного детства, ничего, кроме предупреждений о грозящей низкорослости из-за недоеденного супа, на ум не приходило. Он и близко не подозревал в своем отце таких творческих способностей, ведь захватывающими рассказами дело не ограничивается, и вечерний кукольный театр за натянутыми между стульями занавесками — часть обязательной программы. А из гладильной доски, уложенной на диван, и наброшенного сверху импортного ковра посреди гостиной сооружается горка, с которой Света съезжает в большом эмалированном тазу, если на улице дождь и выйти на детскую площадку нет возможности.

Стены киевской квартиры сплошь увешаны фотографиями Светки в бесчисленных фирменных нарядах, кукольное личико которой на всех изображениях — точь-в-точь как у Данечки Давыдова в его раннем детстве, только вовсе не печальное, без сложенных домиком бровей. Да и фото все цветные, новейшими немецкими камерами сделанные.

Культ несравненной Светланы Даниловны в Киеве очевиден, его родители занимаются ею постоянно и балуют, конечно, без всякой меры. Но она все равно понимает, кто главный в ее жизни! Она с восторженным визгом бросается к Данилу каждый раз, когда они встречаются после нескольких недель разлуки, и так быстро, так заметно она меняется, и свободно уже болтает, и висит на нем в это короткое время их общения практически непрерывно. Она забирается к нему в кровать, устраиваясь «под крылышком», словно пушистый цыпленок, и засыпает под рассказы о его севастопольской жизни и службе, которые так любит слушать. Она пахнет карамелью, детским шампунем и молоком, и, наверное, от этого ее так не хочется выпускать из рук. И каждый раз, уезжая, Данил чувствует, что часть себя оставляет в Киеве.

И как бы тяжело ни было его родителям со Светкой расстаться, а жить она будет с ним. Она уже достаточно подросла, чтобы можно было отдать ее в ясли, и решить вопрос с возвращением дочери в Севастополь Данил намерен в ближайшее время. Он говорил с родителями о том, что принял наконец для себя решение. Ради того, чтобы Светка вернулась в Севастополь, он готов сделать Кире Черновой предложение. В конце концов, Кира тоже заслужила этот официальный статус, столько лет оставаясь рядом, несмотря на все его странности и отрывы.

Не случается с ним больше никаких отрывов. И ни на какие приключения больше не тянет. И на самом деле надоело самому себя обстирывать и думать о том, что купить себе на ужин. Да и девицы одноразовые давно набили оскомину. Достало уже шарахаться по злачным местам в поисках того, для чего другим не нужно даже вставать с собственного дивана. А когда захочется разнообразия, всегда есть возможность его получить. В Киеве, например. Хватит, пожалуй, унижать так преданную ему Киру историями с местными красотками.

Ведь когда-то давно, еще до той приключившейся с ним напасти, он именно так и рассуждал. Как нормальный, здоровый человек, собираясь сделать свой выбор совершенно сознательно. Что ж, теперь он снова абсолютно здоров! И все разумные аргументы — в пользу того, чтобы оформить с Кирой отношения.

Да и она очень изменилась за это время. Особенно после открытого признания своей неправоты в обвинениях Давыдова в любовной связи с Мишкиной женой. И сразу была готова во всем ему с дочерью помогать. Кира, конечно, не знала настоящей истории и, как все его друзья, была уверена, что Данила просто бросила с ребенком случайно «залетевшая» от него гулящая девка. Да и зачем Кире подробности? Она вряд ли смогла бы его понять.

И так старается Кира его поддерживать и не слишком навязываться, лишь изредка оставаясь на ночь, хотя он сам давно предлагает к нему переехать. Это удобно, в конце концов, и даже спать вместе можно вполне спокойно, не разыгрывая друг перед другом африканских страстей, просто снимая по мере потребности физическое напряжение, ну а что, собственно, нормальным взрослым людям еще нужно? Она, конечно, временами тоже переусердствует, стараясь ему угодить, не проявляя в постели излишней инициативы, из-за чего Данилу начинает казаться, будто он расшатывает под собой нечто неодушевленное. Однако в роли безжизненного мешка Кира выглядит гораздо органичнее, чем пытаясь изобразить из себя искусную блудницу.

Зато готовит Кира отменно, часто оставляя ему что-нибудь про запас, и с родителями его ладит прекрасно. Они познакомились во время их последнего визита в Севастополь и с тех пор регулярно шлют друг другу приветы. Само собой, Светкой Кира была очарована мгновенно и теперь каждый раз передает ей с Данилом подарки.

Данил понимает, конечно, куда клонит мама, интересуясь, как дела у дорогой Кирочки, и не собирается ли Данил приехать в Киев с ней вдвоем. Собирается. После официального визита в дом прославленного контр-адмирала. Ведь именно на это Кира намекает, отказываясь съезжаться до соблюдения положенных церемоний. А конкретно — до предложения руки и сердца в присутствии ее уважаемых родственников и, само собой, определения конкретной даты бракосочетания. Расписались бы, в самом деле, по-тихому… Но с Кирой так не получится.

Без вселенской гулянки контр-адмирал Чернов единственную дочь замуж не отдаст. Он вообще одно из главных осложнений в этой истории. Типичный заштампованный вояка с бронебойными шуточками времен первой мировой, признающий лишь собственное справедливое мнение, которое имеет по каждому вопросу. Мнение Кирочкиной мамы при этом полностью совпадает с контр-адмиральским, поскольку смотреть своему супругу в рот и улавливать его настроение — главное занятие в жизни этой неплохой, но совершенно безликой женщины. Будет непросто, но кто, если не изобретательный Данечка Давыдов, сумеет в кратчайшие сроки отвадить эту семейку от собственного дома? Хотя как все-таки замечательно было бы жениться еще тогда, в девятнадцать лет… У нее ведь даже не было родителей…

— Товарищи офицеры, благодарю за внимание! — вернула Давыдова к действительности долгожданная фраза начальника Политуправления, и по прокатившемуся по залу вздоху облегчения стало понятно: это лучшее из произнесенного на сегодняшнем собрании.

— Ты еще остаешься? — с искренним сочувствием спросил у Мишки Давыдов, зная, что теперь Стельников в узком кругу руководства штаба обязан будет поучаствовать в неформальном общении со свалившимся им на голову политруком. Угощение высокого гостя — дело святое, там главные вопросы обычно и обсуждаются.

— А куда деться-то? — как всегда, беззаботно ответил Мишка. — Ты забеги к нам, Ленку предупреди. Хотя она в курсе должна быть, я ей вчера говорил.

— Слушаюсь, товарищ командир, — улыбнулся Данил, пожимая знакомую руку, и мысленно поблагодарил судьбу, что в состав особо приближенных к руководству офицеров не входит. Он поспешил покинуть помещение, чтобы по дороге домой как следует обдумать предстоящее у Черновых мероприятие. Свою официальную помолвку, так сказать. Какой же цирк все это, в самом деле… Конечно, он поделится с Ленкой великой новостью о предстоящем событии. Ей, как известной сплетнице, точно должно понравиться.

Однако сюрприза не получилось. Ленка увлеченно занималась уборкой, с каким-то особенным усердием, если не сказать остервенением, надраивая дома полы, и едва кивнула в сторону появившегося в прихожей Давыдова, зашедшего в традиционно незапертую дверь.

Она молча прослушала сообщение о том, что Миша задерживается в штабе, ни одним словом Давыдова при этом не удостоив и не прервав своего содержательного занятия.

— Да ладно, Лен, на хрена тебе эта уборка после работы? — попытался Давыдов поймать ее ускользающий взгляд. — В выходные бы убрала. Или ты снова в субботу на смену собираешься?

Она в ответ лишь неопределенно дернула плечами, махнула рукой и отвернулась вообще, сосредоточившись на отмывании коридора.

— У тебя все в порядке, Лена? — внимательно изучал Данил ее непривычно ссутулившуюся фигурку. — У вас с Мишей проблемы какие-то?

— С Мишей? — вдруг подняла она к нему лицо, и Данил понял, почему она отворачивалась. Она была явно заплаканной, с красными опухшими глазами, и все еще шмыгала носом. — Какие с Мишей могут быть проблемы, Данил? Не обращай внимания, это так… — провела она по щеке тыльной стороной ладони. — Чисто бабское. Бывает.

Ленка попыталась ему улыбнуться, и Давыдов решил оставить ее в покое. Действительно бывает, наверное. Случаются же у них перепады настроения в определенный период…

***

Едва дождавшись, когда за Давыдовым закроется дверь, Ленка отбросила дурацкую швабру и, уйдя на кухню, достала из ящика сигареты. Зачем Данил только пришел, зачем спросил про Мишу… Она ведь уже успокоилась и рыдать себе больше не позволит! Отвернувшись к приоткрытому окну, она глубоко затягивалась, подавляя снова подступающие к горлу слезы.

Она просто все это прекратит. Она же сама загнала себя в зависимость, сама создала для себя проблему, которая занимает теперь все ее мысли и отнимает душевные силы, хотя вначале ей казалось: это ни к чему не обязывающее приключение. Она заставляла себя так думать. Она оправдывалась перед собой тем, что просто получает в других отношениях то, чего не хватает ей с мужем, и прекратит их в любой момент… Ложь — с самого начала, с того самого дня, когда новый заведующий в их родилке появился. И с первой минуты, прямо с момента знакомства никаких шансов избежать этой порочной связи для Ленки не оставил.

Они оказались в родзале вместе в первое же утро, в ту сумасшедшую смену, когда он выставил из операционной двух наиболее опытных акушерок, в абсолютно хамской манере посоветовав им отправиться хотя бы на курсы ветеринаров, и практически сам, с одними молоденькими ассистентками, справился едва ли не с десятком родов, далеко не все из которых были простыми. Лена не могла отделаться от ощущения, что участвует в магическом действе, когда принимала одного за другим только что рожденных здоровых малышей из его удивительных рук, и было похоже, что все присутствующие медсестры чувствуют нечто подобное, звука не произнося в ответ на его спокойные приказы.

Она сказала себе, что просто хочет выразить свое восхищение, когда после этой тяжелейшей смены направилась в его кабинет. А если получится, и у него остались силы на разговоры — то познакомиться поближе, помочь разобраться со сложившимися здесь традициями, чтобы избежать ненужных конфликтов.

Силы у него остались. И традиции у них теперь совсем другие. Когда Ленка вошла, постучав, он, совершенно не скрываясь, лил коньяк в граненый стакан, стоя от своего стола на расстоянии и держа бутылку в вытянутой руке. И столько власти и небрежности было в этом уверенном жесте… Он кивком пригласил ее присоединиться, указал на дверь своим невероятно выразительным темным взглядом, она, словно завороженная, задвинула шпингалет, и, в общем-то, все стало ясно.

Разговоров в тот день не случилось. Он стукнул стаканом по ее рюмке, выпил свою дозу двумя большими глотками, по-хозяйски взял ее за затылок… и Ленка не вспомнит даже, что конкретно он с ней вытворял, и как она оказывалась во всех тех непристойных положениях. Одно она может сказать точно: ни с Мишей, ни с кем-либо другим она такого не испытывала никогда. Такого откровенного желания и такого животного наслаждения, хотя даже раздеваться практически не пришлось.

Она не знала, как ей появиться дома в тот день, и, сидя на скамейке во дворе, не решалась приблизиться к своему подъезду. Ленке казалось, все открыто написано на ее лице, на ее теле и одежде.

Но пришел Давыдов, сел рядом и, ни в чем не обвиняя, просто поинтересовался самочувствием. Она смотрела в его наивные знакомые глаза и поражалась, как могла считать его нахальным, не по годам самоуверенным и не в меру распущенным. Как могла она думать, что Арсен Магрипов, уехавший тогда с женой на такси, бестактный и несдержанный дикарь, а ее Миша — чрезмерно легкомысленный и временами безответственный?

С тех самых пор они все кажутся ей такими добрыми, такими родными, простыми и понятными. Да они же на самом деле совершенные дети! Чистые, честные дети, которые остались там, в ее прежней жизни, куда она никогда больше не сможет вернуться. Даже если прекратит всё немедленно и больше никогда, ни разу не зайдет в соседнее отделение, ни о чем его не спросит и перестанет постоянно мучиться мыслями о его безразличии — она уже предательница. И все время, пока находится дома, она просто лицемерно делает вид, что интересуется делами Миши, ведет хозяйство и думает о ребенке, постоянно отправляя сына к своим родителям.

Как же увлеклась она в первое время, часами выстаивая перед зеркалом, собираясь на смену, и словно в какой-то горячке проводя рабочие часы, когда использовала любую возможность оказаться с ним рядом, послушать его меткие шутки, ощутить власть его рук… А потом приготовить ему кофе, а потом — шаг за шагом — начать все больше интересоваться его неустроенной жизнью, не замечая, как навязывает свое в ней участие без малейших на то намеков с его стороны, без единого вопроса о ее делах и об отношениях с мужем, например. А потом прозреть. В то памятное утро, примчавшись в больницу раньше, не в силах дождаться начала смены.

Он был таким же, как всегда. Спокойным и снисходительным. И, казалось, обрадовался ее появлению, расплываясь в насмешливой улыбке.

Подойдя, он привычно запустил руку в ее волосы, и все было так же ясно, так же для нее остро, как каждый с ним раз. Она так же не замечала его привычных действий, когда он открывал знакомую упаковку. И лишь оказавшись на столе лицом вниз, свесив голову с его края, Ленка уперлась взглядом в мусорную корзину, как раз под столом стоящую.

Утренняя уборка в отделении окончилась два часа назад, и мусора в корзине не было. Кроме выброшенной только что упаковки от презерватива, которая была там уже не первой. И даже не второй. Третьей! Третьей за два последних часа, и спасибо хоть использованные резинки там не валялись.

К тому времени, когда она обрела способность мыслить от пережитого шока, активное физическое действо окончилось, снятый презерватив культурно отправлен в специальный пакетик в ящике его стола, и ее возмущенный вид прекрасно им понят.

Но он не посчитал нужным сказать хоть слово в оправдание, он просто опустился с усталым вздохом в кресло, закуривая прямо в кабинете, и она вылетела оттуда, сгорая от стыда и будучи абсолютно уверенной, что адюльтер для нее окончен.

В чем могла она его упрекнуть? Он моложе Ленки на целых шесть лет, он свободен, не связан никакими обязательствами, и с чего она взяла, что он видит в ней что-то, кроме средства для удовлетворения простейших потребностей? Ленка тогда будто бы от гипноза очнулась, впервые взглянув на себя со стороны. Это ведь она — солидная замужняя дама — как влюбленная школьница, искала любую возможность с ним пересечься и придумывала множество поводов зайти к нему в отделение. Это она таскала из дома приготовленные для него угощения, удивляя мужа вдруг открывшимися кулинарными талантами. Она лезла к нему с ценными советами, она читала нравоучения о недопустимости закидываться на ходу подаренными конфетами, запивая их преподнесенным по традиции коньяком. Она помнила каждое сказанное им слово, искала скрытый смысл в каждой фразе, ловила каждый его жест… Что она не так давно говорила Кире Черновой, которая казалась ей просто слепо влюбленной идиоткой? Что-то о собственном достоинстве, кажется?..

Так поведение Киры и сравнивать смешно с тем, как вела себя мудрая Леночка Стельникова, подставляя под удар собственную семью ради любовной связи, которую и отношениями-то назвать нельзя. Кира, в конце концов, боролась за свое счастье, она терпела и прощала в надежде получить наконец любимого мужчину в качестве законного супруга и, надо отдать ей должное, в итоге победила, пройдя долгий путь обид и унижений. А что ожидала получить уважаемая Елена Яковлевна от человека, который ни единого встречного шага еще не сделал? Чего она, в принципе, хотела дождаться, кроме сплетен и насмешек молоденьких медсестер, которые уже явно шептались у нее за спиной? Это они, умные современные девчонки, могли просто приятно провести с мужчиной время и не мучиться лишними мыслями. Ленка, как оказалось, так не могла. И влипла основательно.

Она и не предполагала тогда, до какой степени во все это втянулась. Каким кошмаром было одергивать себя каждый раз, когда находился очередной повод заскочить на минутку в родильное отделение, и помимо воли улавливать все доносящиеся оттуда слухи, и коллекционировать любые о нем подробности. А дома не выдерживать и пяти минут беззаботного общения с драгоценным супругом, язвить по поводу каждой сказанной Мишей фразы и беситься от его избитых штабных шуточек. Она и Андрея-то к родителям практически переселила, чтоб хоть на ребенке не срываться.

А потом случилось разбирательство с обиженными акушерками. Ленку пригласили на собрание у главного врача как заведующую смежным отделением, чтобы рассмотреть официально написанную на него жалобу. Эти две надменные тетки не сомневались, что авторитетная Стельникова сумеет поставить на место зарвавшегося выскочку, неизвестно за какие заслуги назначенного сразу заведующим родильным отделением. Он сидел с таким скучающим, сонным видом, будто история эта его никак не касалась, и, похоже, вообще не понимал, насколько серьезными были изложенные теми безмозглыми курицами обвинения. И Ленку просто прорвало от накопившихся, переполнивших ее эмоций. Она сама в себе не подозревала такого красноречия, когда, бросившись на его защиту, просто с грязью интриганок смешала, припомнив им все случаи неудачного вмешательства, которые происходили до появления нового заведующего.

Он зашел к ней в тот день сам. Впервые, сразу после окончания собрания. Чтобы выразить свое восхищение и благодарность. Словами! Не кивком, не движением бровей и даже не царственным жестом. А самыми настоящими человеческими фразами, которые она до сих пор помнит дословно.

С тех пор, помимо возобновленных сеансов интимного общения, они стали иногда разговаривать, и Ленка вязла все больше, увлекаясь уже и его образованностью, и остроумием, и удивительным для такого молодого возраста скептическим отношением к жизни. Она снова рассказывала себе, что ничего ненормального не происходит, она просто компенсирует недостающие ей впечатления и лишь пользу собственной семье приносит, вновь став спокойной, веселой и общительной личностью.

До следующего случая, когда поймала его красноречивый взгляд через свою голову на заходящую к нему в кабинет новенькую медсестричку. Он оценивающе посмотрел на юную красотку, потом, вздохнув, на пачку сигарет в своей руке, потом на Ленку… И так отчетливо она ощутила его душевные муки по поводу очередности предстоящих действий. Он же вообще Ленку не слушал — он решал, что сделать ему в первую очередь: оприходовать в кабинете медсестру, покурить на лестнице или все-таки проявить вежливость, дослушав нудный Ленкин рассказ о необычном случае из ее практики, когда один находчивый папаша в условиях Севастополя провернул успешный опыт наемного материнства. Победили тогда сигареты. Скорчив скучающую гримасу, он покивал, выражая желание закончить разговор, и вразвалку ушел на лестничную площадку, а Ленка снова поклялась себе, что перестанет так унижаться перед этим самодовольным мужланом, не способным на человеческие чувства.

Она снова пыталась с собой бороться, и снова мучилась и давилась слезами, пока он не явился выяснить, почему она больше не приходит, чтобы его повоспитывать. Он и в мыслях не держал, что своим поведением как-то ее задевает. И какой был смысл с ним об этом говорить? Она опять была в его власти, счастливая от их близости, пока не накапливались обиды, и тогда опять все по замкнутому кругу. Как сегодня, когда она узнала, что одна из этих шустрых медсестер к нему переехала, заменив собой предыдущую, уставшую от вечного ожидания чуда. А что здесь непонятного? Кто-то же должен сторожить служебную квартиру, в которой он иногда появляется, чтобы сменить одежду, например. А чистая одежда должна откуда-то появляться, и пыль на полках кем-то должна быть убрана. Уж не хочет ли Елена Яковлевна этим заняться, став еще и бесплатной домработницей для молодого перспективного доктора?

А ведь она бы на это согласилась. Она же и в самом деле все достоинство в своем сумасшествии давно растеряла. Вот только никто ей этого не предлагал, и она драит полы собственной квартиры, исходя бессмысленной яростью, и снова клянется себе, что уж на этот раз точно со своим безволием покончит окончательно! И так сильно старается сама себе поверить…

***

Все как по нотам прошло у Черновых. Точно по прописанному романтичной Кирочкой сценарию. Ну а почему Данилу было ее не порадовать, изобразив все, что в таких случаях положено: подобострастие перед благодушным отцом семейства, восхищение приготовленными блюдами и изысканные манеры по ухаживанию за милыми дамами. Видел бы его Арсен во время этого торжественного обеда — помер бы со смеху! «Разрешите порекомендовать вам этот бефстроганов, Данил, он приготовлен по рецепту Кирочкиной бабушки, а она была поваром у самого Панцержанского!» — сражала его подробностями будущая теща. Бефстроганов у Панцержанского! Это ж произнести еще нужно… «Да что вы говорите?! — восторгался Давыдов, даже не пытаясь припомнить, на каком курсе слыхал эту чудесную фамилию. — Конечно, как можно отказаться? Я уверен, что в вашем исполнении он ничуть не хуже оригинала!» И прочая дребедень, которую он мужественно выдержал в течение нескольких часов светского раута после официально сделанного предложения.

Ни со сроком подачи заявления, ни с датой свадьбы он спорить не стал — пускай насладятся сполна всеми радостями процесса, ради которого, по мнению едва ли не каждой порядочной барышни, стоит вообще на этот свет появиться. Наиболее всего Данила радовал факт наличия у него парадной формы, в которой, к высокому одобрению контр-адмирала, он и планировал отбыть свадебную церемонию. Если бы Кира взялась таскать его по салонам в поисках достойного, по ее мнению, костюма, Данил мог бы этого не перенести, уж он себя прекрасно знает. Чем меньше его личного участия, тем больше шансов пройти всю подготовку без неожиданностей. Своих родителей он решил принципиально держать от этого процесса подальше — им есть чем заниматься, кроме участия в сотворении прекрасной сказки для контр-адмиральской доченьки.

Довольный своим примерным поведением Данил как раз заходил в подъезд, когда Ленка спускалась по лестнице, снова отправляясь, видимо, на ночную смену.

— О, это ты! — приостановилась Лена от неожиданности, наткнувшись на него, когда повернула с лестничного пролета. — Ты уже от Черновых?

— Да. Привет! — улыбнулся ей Давыдов. — Снова в ночь? Как только вас, докторов, мужья терпят! — решил он пошутить, но, видимо, снова неудачно, поскольку никакой ответной улыбки Ленка не изобразила, лишь встряхнув стильно уложенными волосами. — Отлично выглядишь, Ленчик, молодец! Картинка просто!

— Ой, да ладно…

— Нет, я серьезно! Я бы на месте Стельникова волновался — уведут ведь! — продолжал он ее развлекать, открывая свою дверь, и мимоходом взглянул на пакет у нее в руках. — У вас мероприятие какое-то намечается?

— Нет, это так… Ужинаем на работе с девчонками, когда время есть.

— Ни хрена себе вы жрете, девочки! — оценил Давыдов объем сложенных в пакет емкостей, и Ленка, вымучив ответную улыбку, выскочила наконец на улицу, благодаря бога за то, что в полумраке подъезда было не различить, как заливается она краской стыда.