Тринадцать ящиков Пандоры

Ник Средин Упырь из Дукоры

Первая жертва упыря в Дукоре погибла двадцать четвертого июля 1851 года.

Утром обнаружили, что племенной жеребец мертв. Перепуганные пастухи, водившие табун в ночное, ничего не могли объяснить, даже под кнутом. Леон Ошторп, пожилой шляхтич за шестьдесят, приказал запороть их насмерть. Старик-конюх еле-еле упросил пана помиловать бедняг.

— Жилка на глотке порвана, — лепетал старик, показывая на погибшего жеребца. — Всю кровь из него высмоктали. Вупырь это, ничего они не могли сделать. Супротив вупыря охотник потребен. Без охотника никак.

Ошторп немедленно отправил старосту в Минск. К обеду в Дукору приехал лучший в губернии охотник на упырей.

— Шляхтич? — спросил Леон у неказистого мужичка в черном сюртуке.

— Не, пане, — извинился мужичок.

Ошторп брезгливо махнул рукой и потерял к специалисту всякий интерес. Охотник тщательно осмотрел жертву, потом смущенно поскреб в затылке. Переступил с ноги на ногу — и поплелся на доклад.

— Прости, пане, — кланялся охотник. — Коняке твоему копытом по башке дали… Не простой это вупырь… Лошадиный это вупырь…

— Лошадиный? — чуть приподнял бровь Ошторп.

— Так, пане, так, — закивал охотник. — Я могу поспробовать его убить, но не обучен я, не умелый я таких вупырей…

— Умельцев знаешь?

— Так, пане. В самом Вильно живе, дюже хороший охотник, я вам расскажу, как его отыскать, все, как есть, расскажу…

— Холопы перепугают, — отрезал Леон. — Сам поедешь. Лошадей не жалей.

— Но… Пане…

— Плетей захотел?

Следующая жертва погибла двадцать восьмого июля. Охотник на лошадиных упырей опоздал всего на пару часов.

Охотнику было лет сорок, был он высоким и жилистым, носил сюртук стального цвета. С собой охотник привез саквояж, к которому не подпустил слугу, попытавшегося принять багаж гостя.

— Пан — шляхтич?

— По закону тридцать первого года «О разборе шляхты в Западных губерниях» Домашевичи не смогли подтвердить шляхетство и записаны гражданами, — отчеканил охотник.

— Пана делает шляхтичем не бумага! — сурово сказал Леон. — Прошу пана не оскорблять меня и почтить мой скромный дом своим присутствием. Пан устал с дороги и хочет завтракать!

В столовой играл оркестр. Холопы внесли блюда: длинную щуку, затушенную в голове, сваренную в середине и поджаренную в хвосте, каплуна, сваренного в бутылке с молоком и желтками, свинину, фаршированную индюшатиной, и икру. Налили в бокалы вино. Охотник отказался от спиртного.

— То пану недостаточно вкусно? — прищурился Леон.

— Выходить на охоту нетрезвым — позорить себя, — поклонился Домашевич. — Могу ли я осмотреть погибшего жеребца?

— Ох, невзлюбил меня пан, — крякнул Ошторп. — Не позавтракав, бежит в конюшню… Силой ли пана держать? Или хватит просьбы нижайшей?

— Прошу прощения, — коротко кивнул охотник. — Конечно, сначала отведаю угощение.

Охотник увидел жертву только после полудня. Достал из саквояжа увеличительное стекло, внимательно рассмотрел след от удара и укус, тщательно измерил. Ощупал труп жеребца.

Ошторпа передернуло.

— Холопу прикажу, он ее хоть на зуб попробует и пану все расскажет!

— Прошу пана простить, не мужицкое это дело.

— Так, — вздохнул Леон. — Испортит все! Но не могу я смотреть на это непотребство! Чтоб шляхтич по земле ползал!

— Прошу пана простить.

Вечером в Дукорах устроили бал — в честь приезжего гостя из Вильно. Охотник попытался отказаться, сославшись на необходимость сторожить упыря.

— Завтра, пане, завтра! — решительно возразил хозяин. — Я не специалист по упырям, но если он вчера напился крови, значит, сегодня не появится.

Окрестная шляхта съехалась посмотреть на Домашевича, отдать дань уважения владельцу имения — и просто хорошо провести время. Не за страх Ошторпа выбирали предводителем дворянства губернии целых четверть века — за пиры и удовольствие.

Ворота в имение украшала высокая башня с треугольной крышей, с настоящими курантами. Сразу за воротами прибывающих встречал оркестр. Вдоль аллеи — от въезда до дворца — стояли с факелами ряженые холопы, изображавшие греческих богов и богинь. Вечер выдался холодный, и панские служки покрикивали на синеющий полураздетый пантеон — чтоб не стучали зубами.

Леон сам выходил навстречу каждому гостю, расспрашивал про дела, про здоровье родных, провожал во дворец, усаживал на почетные места за столом.

После ужина крепостной театр показал «Овечий источник» Лопе де Веги. Ошторп хохотал над холопами, игравшими крестьян-героев. Гости вежливо смеялись вместе с хозяином. Домашевич даже не улыбался.

Перед танцами пан с друзьями удобно расположился в библиотеке — поговорить. Охотник прохаживался между стеллажами, рассматривая тысячи томов на разных языках.

— Его Императорское Величество подписали указ снести ратушу, — поделился новостью один из гостей, сухонький старичок в старинном красном фраке.

— Чем она помешала пану императору? — зло спросил Леон.

— Вид портит, — вздохнул другой гость, пожилой здоровяк с лысиной, не прикрытой париком.

— Про вольности она напоминает, — не согласился третий, с черной повязкой на плече. — А Их Величество нам напоминает, кто мы такие есть теперь.

— И шляхта не отстояла? — хмуро спросил Ошторп. — Рано я из предводителей дворянства ушел, ох, рано… То пан носит траур по свободе?

— Не только, шляхетный пан. Томаш Зан умер.

— Давно?

— Неделю назад.

— Уходит эпоха, — сказал старичок в красном фраке. — Пан Чечот в сорок седьмом, пан Шопен в сорок восьмом, год тому пан Бальзак, в марте пан Барщевский, теперь пан Томаш…

— Еще Белинский, — добавил здоровяк. — В сорок восьмом.

— Так, — сказал Леон. Повернулся к подошедшему охотнику. — Не соблаговолит ли пан Домашевич рассказать нам какие-нибудь столичные новости?

— Простите? — охотник вздрогнул. — Из самых последних — французский парламент отказался вносить поправки в конституцию.

— Какие поправки? — моргнул здоровяк.

— В следующем году у Наполеона заканчивается президентский срок, — любезно пояснил Домашевич. — Он просил внести поправку, разрешающую ему баллотироваться второй раз. Парламент отказал.

— Так он его разгонит! — хмыкнул здоровяк.

— Не имеет права, — отозвался гость с черной повязкой на плече.

— Право у того, у кого сила! Кто ему помешает?

— Народ, — ответил Домашевич. — Если Наполеон доведет его до крайности, будет новая революция.

— Опять? — ужаснулся здоровяк. — Только ж недавно…

— Чернь, — бросил Ошторп.

— Никого нельзя доводить до крайности, пане, — поклонился охотник. — Даже чернь.

На следующее утро Домашевич захотел осмотреть Дукору. Ошторп вызвался проводить его, взяв с собой полсотни вооруженных телохранителей.

— Пан опасается разбойников? — удивился охотник.

— Пан показывает быдлу, кто тут господин, — улыбнулся Леон. — А разбойников мы с паном и вдвоем разгоним, если вдруг появятся.

Дукора лежала на берегу Свислочи, в двадцати пяти верстах от Минска, по дороге на Гомель. Кроме усадьбы, в имение входили местечко с населением в двести душ и село с сотней крепостных. Леса вокруг имения успели изрядно свести — теперь на их месте колосилась рожь. Пастбища располагались ближе к реке, на заливных лугах, соседствовавших с болотами.

— Пан Домашевич ищет упыря? — поинтересовался Ошторп.

— Место для сегодняшней засады, — покачал головой охотник. — Нежить спугнули в последний раз, он не успел наесться.

— Пан так думает? — поднял бровь Леон. — Хлопы смогли его прогнать?

— Так. Я осмотрел тело. Счастье, что вчера не было нападения. Пан может сегодня отправить в ночное лошадей… не самых ценных?

— Мой конезавод состоит из трехсот голов! — вскинул голову Леон. — И ни единой плохой! Дукорский конный завод — один из лучших во всей Российской империи!

— Пан лучше разбирается в лошадях, — склонил голову Домашевич. — А я — в охоте на лошадиных упырей. Но я могу не уберечь жертву.

— Быдло выгонит своих коней, — пожал плечами Ошторп. — Зачем рисковать моими?

— И еще один вопрос, пан Леон, — вздохнул Домашевич. — Я могу просто убить упыря…

— А взять живым? — насторожился Ошторп. — Мне рекомендовали пана как лучшего умельца в своей области.

— Могу, — резко кивнул охотник. — Но хочу предупредить пана — слухи про прирученных упырей очень сильно преувеличены. Ездить на них не рекомендуется, а потомство почти всегда нежизнеспособно. То же, что выживает…

— Даже если одна десятая — правда, я хочу его живьем, — оборвал Леон. — У меня есть цирк. Я хочу, чтобы в Дукоре жил упырь!

Леон Ошторп настоял на помощи охотнику. Согласился обойтись без телохранителей — но одного в засаду не отпустил. Шляхтичи переоделись в охотничьи костюмы, Домашевич взял с собой саквояж, Ошторп вооружился штуцером. Едва начались сумерки, они скрытно добрались до зарослей камыша на окраине болота.

Охотник открыл саквояж. Надел на сапоги серебряные шпоры. Намотал на руку серебряную уздечку. Достал два тяжелых пистолета, с рукоятками, покрытыми благородным металлом.

— У пана серебряные пули? — шепотом уточнил Ошторп. — То пусть пан отдаст одну пистолю мне. Если увижу, что упырь удачливее, холера с ним, сам застрелю.

Домашевич колебался секунду — протянул оружие, улегся на расстеленный в траве плащ. Леон, негромко кряхтя, устроился поблизости.

Нежить нападать не спешила. От Свислочи тянуло сыростью и холодом. Неприятный ветерок шумел камышом, подчеркивая вечернюю тишину — только от села долетали приглушенные крики. На пастбище горел костер, но самих пастухов видно не было — крепостные постоянно обходили табун, стерегли своих лошадей от упыря.

— Небось, моих так не берегли, — шепнул Ошторп. — И этих-то пан советовал бояться?

— Не доводить до крайности, — поправил охотник. — Пан читал «Историю России» Соловьева? Про князя Игоря?

— Соловьева? И хорошо ли поет сия птичка?

— Весьма, — кивнул Домашевич. — В этом году вышел первый том.

— Я Карамзина читал. Не думаю, что за полвека история Киевской Руси сильно изменилась.

— Пан прав. То пан должен помнить, когда у древлян потребовали последнее, они подпилили князю мост. Никого нельзя доводить… Тише, пане.

Черная тень промелькнула над камышами. Домашевич мгновенно вскочил на ноги, стрелой помчался за огромной, величиной с голову, летучей мышью.

Ошторп во все глаза смотрел на схватку — но с трудом мог уследить за тем, что происходило.

Охотник не успел. Нетопырь подлетел к отбившейся от табуна кобыле, упал на шею и ударил крылом в висок. Подкова, венчавшая крыло, пробила череп — жертва без звука рухнула на траву. Домашевич подбежал секундой позже — схватил упыря, уже примерявшегося прокусить вену, за основания крыльев, зажал тело между колен. Летучая мышь дернулась, попыталась вырваться, дотянуться до обидчика подковами. Превратилась в стройного черного жеребца — охотник глухо охнул, сбросил уздечку с руки и накинул на упыря. Жеребец закричал, взвился на дыбы, попробовал сбросить непрошеного седока. Охотник рванул поводья на себя, ударил шпорами, не давая упырю упасть на бок и раздавить наездника. Новый вопль жеребца долетел до имения, пошел гулять над ночной Свислочью. Жеребец попытался обернуться, дотянуться до человека клыками — охотник ударил рукоятью пистолета, снова всадил шпоры. Упырь кричал, бил копытами, ржал, кружился на месте. Домашевич сражался молча. А потом черный скакун и всадник умчались в ночь.

Долетел последний крик — и все затихло.

Ошторп поднялся на ноги, подошел к месту поединка. Покачал головой, глядя на разрытую землю, — и быстро зашагал к имению.

За спиной, на трупе кобылы, рыдал пастух, повторяя:

— Чтоб ты сдох, упырь!

Домашевич прискакал под утро. Бледный — на взмыленном черном жеребце.

— Пан жив?! — обрадовался Ошторп. — Я думал, пан прямо в ад уехал! Среди ночи ксендзов поднял, и католика, и униата, до сих пор за спасение души пана молятся!

— Благодарю, — кивнул охотник. Устало спустился на землю, отдал серебряную уздечку подбежавшему старику-конюху. — Уздечку не снимать. Снимешь — он в летучую мышь обернется.

Конюх покрепче ухватился за серебро.

— Кормить мясом. Сытый нападать не будет. И не гоняйте его. Даже упырей нельзя доводить до крайности.

— С кем говоришь, пане?! — оскорбился Ошторп. — Со мной говори! С грязью всегда успеешь!

В честь победы над упырем устроили новый пир — пышнее старого, с цирковым представлением, с пальбой из ружей.

На утро охотник собрал свой саквояж, принял «скромный подарок» в звонкой монете — и уехал домой, в Вильно.

Осторожности Ошторпу хватило на два дня. Первого августа пан приказал запрячь упыря в тяжелую фамильную карету.

Кучер боялся гнать нечисть. Когда переезжали мост через Свислочь, Леон на ходу полез на козлы, обещая на шкуре хлопа показать, как надо править лошадьми. Перепуганный слуга принялся стегать упыря изо всех сил — от плеча. Черный жеребец вскрикнул, поднялся на дыбы — и мост рухнул от удара его копыт. Тяжелая карета, опрокинувшись в реку, сразу пошла на дно. Кучер сумел выплыть. Ошторп погиб.

Тело его так и не нашли.

«Эпитафию» пану Леону написал пан Легатович: «Смерть Ошторпа в Дукоре произведет большую перемену: пан перестанет пить, а народ начнет есть».