Тринадцатый апостол. Том II

Глава 9

Александрия нас встречает стадом бычков, которые шумно пьют воду из канала недалеко от пристани.

— Это что за нашествие рогатых? — удивленно смотрю я на совершенно не типичную для столичного полиса картину.

— Агоналии скоро — поясняет Сенека — Погонщики готовятся к празднику и жертвоприношениям в храме.

— А кому жертвоприношения-то? — на автомате переспрашиваю я, пытаясь протереть заспанные глаза.

— Как кому? — удивился философ — Гермесу, конечно. Здесь, в Александрии, греческого бога торговли до сих пор особо почитают.

А, ну да… торговля. Можно строить какие угодно храмы и вводить культы каких угодно новых богов — римляне не стесняясь это делают прямо постановлением Сената — но торговля для греков — дело святое. Это, можно сказать, одна из основ древнегреческой цивилизации и одно из любимейших занятий эллинов. А их Гермес к тому же, еще и покровитель хитрости, воровства, а также пастухов. Помнится, у греков даже миф есть о том, как этот сынок Зевса в юности угнал целое стадо коров у самого Аполлона. Шустрый такой парень, ничего не скажешь! Всю дорогу до дворца я тихонько посмеивался про себя, припоминая и другие мифы про этого божественного проходимца.

Добравшись до дворца, и убедившись сперва, что все моим подопечным слуги выделили хоть и небольшие, но вполне нормальные по местным меркам комнатушки, я оставил свои вещи на Маду, а сам отправился проверить скрижаль. Заодно и узнать последние новости от ребят из нашей центурии, которых Лонгин оставил здесь для охраны святыни. Со скрижалью все было в полном порядке, и мой тубус с векселями тоже спокойно лежал на дне ковчега. Слишком близко к ковчегу солдаты теперь никого не подпускали, так что за сохранность и неприкосновенность документов можно было не переживать — восковая печать с оттиском моего кольца была не тронута.

Вздохнув, я осторожно снял с пальца кольцо Соломона и положил его рядом с тубусом. Конечно, надеяться на то, что оно восстановится, напитавшись энергией от скрижали, особо не стоило. Мелкие трещины по всей поверхности кольца так и не затянулись, оно больше вообще не подавало признаков жизни. Но вдруг…? Я был благодарен ему за то, что оно спасло мне жизнь, и смотреть на его нынешнее состояние было больно.

— Парни, а где Матфей?

Легионеры пожали плечами:

— Не знаем, Примас, он уже давно во дворце не появлялся.

Очень интересно… Похоже, наш апостол так увлекся миссионерством, что забыл про все остальное. И где же мне его теперь искать? А если завтра прибудет корабль с приказом Тиберия срочно выдвигаться на Капри? Видно придется мне самому отправиться на поиски Матфея, вот только куда? Сразу в еврейский квартал? Или лучше поискать его сначала на центральных площадях Александрии? В любом случае нужно будет позвать с собой Сенеку — он лучше знает этот город.

Луций мою просьбу встретил с пониманием и тоже слегка забеспокоился: Матфей — товарищ серьезный, ответственный и без уважительной причины пропасть никак не мог.

…Начали поиски мы с Форума, где Матфей облюбовал для своих проповедей ступени Мавзолея Александра Македонского. Но сегодня здесь никаких столпотворений не наблюдалось, горожане спешили куда-то по своим делам или мирно беседовали в тени колонн гробницы.

— Может, он у Мусейона? — предположил Сенека.

— Пойдем проверим — киваю я, соглашаясь — площадь у Мусейона и впрямь очень удобное место для проповеди перед большим количеством людей.

Но Апостола не оказывается и там. Знакомый работник библиотеки сообщает Луцию, что Матфея в последний раз видели здесь несколько дней назад. Сколько именно, он сказать нам затруднился — может, дней пять, а может и целая неделя прошла. Но в любом случае, после нашего отъезда он здесь еще появлялся.

— Передай уважаемому Аристарху, что я обязательно навещу его завтра, чтобы вернуть ему древний фолиант. Заодно расскажу об удивительных событиях, произошедших в Мемфисе, если до вас еще не дошли эти новости.

Библиотекарь заверяет Сенеку, что непременно все передаст главному библиотекарю слово в слово. При этом он заинтересованно косится на меня, но не решается спросить напрямую про храм Сэта, хотя слухи о произошедшем явно уже дошли до столицы.

— Ну, что, пойдем, проверим еще и Серапеум для очистки совести? — предлагаю я другу, хотя и сам понимаю, что результат наверняка будет таким же. А сердце мое уже не на месте, начинаю подозревать, что Матфей умудрился вляпаться в какие-то неприятности.

И мы с Луцием направляемся в старый египетский квартал — Ракотиду… В прошлый раз так и не добрались туда, ограничившись прогулкой по греческой части столицы. А ведь когда-то именно оттуда, с небольшой египетской деревушки на берегу озера Мареотиды, началось строительство Александрии. И вполне закономерно, что именно там, на небольшом холме выстроили Серапеум — огромный храмовый комплекс, посвященный Серапису — покровителю Александрии и династии Птолемеев. В его лице греки и египтяне получили общего бога, что несколько приблизило их к религиозному единству.

Сейчас Серапеум самый большой храм египетской столицы, но пока он еще не достиг тех своих грандиозных размеров, что прославят его в веках. Ему еще предстоит перестройка при Клавдии, когда его площадь будет значительно увеличена, впереди еще разрушение при Траяне в ходе еврейского восстания в начале II века, и последующее восстановление при Адриане. Затем случится ужасный пожар в конце II века и окончательное разрушение храма христианами в конце IV-го. Но все это будет потом…

Да и случится ли теперь…? Хочется надеяться, что в этой реальности у христиан будет совсем другое отношение к чужим храмам и к чужой вере. А то шарахало их из крайности в крайность так, что не приведи Господь! От кровопролитных столкновений с язычниками, до такой «толерантности», что волосы на голове дыбом встают. Помнится, сам император Адриан писал кому-то из Александрии: «Те, которые называют себя епископами Христа, поклоняются еще и богу Серапису. Нет здесь такого начальника синагоги, самарянина или христианского епископа, который не был бы астрологом, гадателем или заклинателем». Очуметь просто… Да, и в других источниках я неоднократно читал упоминания о том, что сам патриарх христианской церкви, будучи в Египте, был обязан молиться как Христу, так и Серапису.

Нет, я, конечно, понимаю, что культ этого бога был внесён римским Сенатом в перечень государственных ещё в конце IV века до н. э. И понимаю, что потом этот культ тесно был связан с ранним христианством через гностиков. Но поклонение Серапису христианами и богослужение епископов церкви в его храме…?! Как-то это все странно… Стоит ли тогда удивляться огромному количеству ересей в христианстве и многочисленным сектам, куда уходили рядовые верующие, возмущенные покорностью и соглашательством церковной верхушки? И борьба ведь шла не только между христианами и язычниками, но и между христианами и иудеями, а также и среди самих последователей Христа. А все гонения на них инициировали зачастую не римские власти, а агрессивная толпа, подстрекаемая озлобленными жрецами.

…Но до разрушения христианами храма Сераписа еще долгих три с половиной века, а сейчас он предстает перед нами во всем своем античном величии. Храмовый комплекс возвышается на холме совсем рядом с южной крепостной стеной, и к нему ведет длинная лестница, состоящая из нескольких пролетов и сотни гранитных ступеней. Одолев ее, мы наконец попадаем во внутренний двор, где у входа в храм установлена огромная двенадцатиметровая статуя Сераписа.

Она выполнена из белого мрамора, но покрыта позолотой и тонкими пластинами слоновой кости. Бог изображен зрелым, крепким мужчиной с пышными волосами и густой ухоженной бородой, одетым в хитон и гиматий. На голове его, то ли корона Египта, то ли калаф — символ плодородия и изобилия. Одной рукой Серапис сдерживает трехголовую злобную химеру, в другой сжимает линейку для замера разливов Нила.

Статуя просто великолепна! Авторство ее древние историки приписывают известному греческому скульптору Бриаксису, жившему в конце IV века до н. э. Жаль, что в моей истории она была разрушена в конце IV века во время опустошения Серапеума христианами. Обиду последователей Христа на жрецов Сераписа понять можно — те их единоверцев и убивать приказывали и даже на кресте умерщвляли. Но вот такому варварскому отношению к одному из величайших произведений искусства античности никакого оправдания нет.

— Нравится? — спрашивает Сенека, лукаво поглядывая на меня, застывшего в восхищении перед огромной статуей.

— Потрясающе…

— Да… это лучшая статуя Сераписа во всем римском мире, все остальные лишь копии или жалкое подражательство Бриаксису.

С трудом оторвав взгляд от статуи, обвожу глазами остальной храмовый двор. Людей здесь достаточно много, но никаких толп или больших групп не наблюдается — все заняты своими разговорами и делами. И Матфея здесь тоже нет.

— Может, поспрашивать у жрецов? — предлагает друг.

— А что нам еще остается…? — вздыхаю я и направляюсь к храмовому служке, метущему неподалеку плиты двора.

На смуглом, невысоком египтянине практически нет одежды — лишь на бедрах повязан короткий бежевый синдон длиной выше колен и белый схенти — это такой передник, надеваемый поверх. На ногах сандалии, сплетенные из тростника, голова парня гладко выбрита, карие глаза подведены черным — оттого он смотрится персонажем, сошедшим с храмовых фресок. Подняв глаза и увидев перед собой легионера в компании римлянина в тоге, метельщик испуганно застывает, а потом низко кланяется и, не поднимая головы, лепечет.

— Что угодно высокородным господам от недостойного неокра?

— Скажи, парень, не видел ли ты здесь иудея в скромной одежде, который рассказывает людям о Мессии, воскресшем недавно в Иерусалиме?

— Нет, господин! Я никого подобного здесь не видел.

Сенека уже хочет идти дальше, но меня смущает перепуганный вид храмового служки, и я жестом останавливаю друга. А вот с чего вдруг этому египтянину так трястись, он что — в первый раз с римским легионером разговаривает? Да, Александрия просто наводнена солдатами III Киренаикского легиона!

— Ты что-то скрываешь от нас? Отвечай, когда тебя спрашивают! — нажимаю я на него и сразу перехожу к угрозам — Иначе я прикажу своим солдатам доставить тебя в дворцовую тюрьму.

— Я всего лишь ничтожный метельщик, слежу за чистотой в этом храмовом дворе и поддерживаю огонь в светильниках, подливая в них масло — смуглое лицо египтянина становится серым, и он начинает заикаться от страха — Клянусь, я ничего не видел! Мне здесь даже не разрешено спускаться в подземелья…

— Это туда, где находятся погребальные камеры священных быков Аписов? — оживился Сенека — А нам с другом нельзя потом глянуть на их мумии?

— Что, вы, господин!!! — ужаснулся метельщик — туда имеют доступ только посвященные!

Толку от моих дальнейших угроз немного, парень уже ударился в панику и вот-вот грохнется на плиты двора. На нас уже начинают оглядываться. Я вспоминаю про анкх Хранителя, который ношу теперь, не снимая, под туникой. И показываю его служке.

— Знаешь, что это? Если ты верный служитель Сераписа не смей лгать Хранителю. Я хочу слышать правду!

Египтянин теряет дар речи и заворожено смотрит на мой анкх. Потом опускается перед нами на колени и припадает лбом к моим калигам, приводя меня этим поступком в шок.

— Простите недостойного раба, Хранитель! Я всего лишь выполнял приказ Начальника мастеров. Мне было приказано молчать, и я не мог его ослушаться.

— Встань и говори…

Парень снова утыкается в мои калиги и мотает головой. Потом тихо произносит.

— Смилуйтесь, я не смею теперь смотреть вам в глаза… Но расскажу все, что знаю. Человек, которого вы ищите, появился здесь три дня назад. Он называл себя учеником Иешуа и рассказывал про него, собирая вокруг себя толпу. Начальнику мастеров это не понравилось, и он приказал храмовой страже прогнать его. Иудей ушел, но на следующее утро вернулся и начал снова проповедовать, только теперь уже не здесь, во дворе храма, а у подножия лестницы. И снова вокруг него собралась толпа. Но нашлись недовольные, которые стали гнать его и бросать в него камни.

— Это был приказ кого-то из жрецов?

— Не знаю… я, правда, не знаю. У нас раньше никогда такого не случалось. Один из камней пробил ему голову, и он упал, обливаясь кровью…

Я прикрываю глаза и отгоняю подступившую к горлу тошноту. Если Матфей погиб, я найду виновных и заставлю их сожрать камни, которыми они бросались в апостола. Пусть это не по-христиански, но я заставлю местных жрецов ответить за это и впредь считаться с последователями Христа!

Луций, успокаивающе кладет мне руку на плечо и спрашивает египтянина.

— Что же было дальше? Не тяни!

— Толпа растерзала бы его, если на его счастье не вмешались бы иудеи. Он потерял сознание и терапевты забрали его с собой.

— Кто?!! — изумленно распахиваю я глаза и рот — Какие еще терапевты?!

Сенека спешит пояснить мне.

— Марк, терапевты это местная иудейская секта, такие же аскеты, как иоанниты и ессеи. Они живут закрытой общиной, уединенно, в поселении на берегу Мареотидского озера. Занимаются врачеванием, я и сам к ним как-то обращался. Серапис ведь почитается еще и как целитель всех болезней, вот они видимо и приходят сюда, когда бывают в городе, чтобы помолиться ему и принести свои дары.

— И ты знаешь, где находится их поселение?

— Знаю, конечно. Это не очень далеко от городских стен.

— Скорее веди меня к ним!

Я выдыхаю и снова перевожу взгляд на уборщика, который так и стоит на коленях, не поднимая головы.

— Иди к своему начальнику мастеров и передай ему, что я завтра вернусь. Пусть молится Серапису, чтобы мой товарищ выжил. Иначе его постигнет участь мемфисских жрецов Сета. Слышал, как они были наказаны?

Египтянин в ужасе отшатывается от нас. Выражение лица у меня, видимо, зверское. Потому что на самом деле, я в бешенстве. Это Александрия — центр античной цивилизации?!

Я быстрым шагом спускаюсь по лестнице и направляюсь к восточным воротам города. Луций еле поспевает за мной. Немного успокоившись от быстрой ходьбы, спрашиваю у Сенеки то, что осталось для меня непонятным.

— Луций, а кто вообще такой этот «начальник мастеров»?

— А ты разве не знаешь? — удивляется он — Марк, это же главный жрец храма.

— Так я что — угрожал расправой главному жрецу Сераписа?!

— Ну, да… Вообще-то не стоило этого делать. С ним лучше не ссориться.

— Если Матфей умрет, у храма Сераписа будет другой главный жрец!

Выйдя из городских ворот, я останавливаюсь и удивленно оглядываю окрестности: впереди перед нами расстилается самое настоящее кладбище со всеми присущими ему атрибутами — могильными плитами, поминальными стеллами и мавзолеями.

— Это что — некрополь?

— Ну, да. В Египте он всегда находится в западной части пригорода. А поселение терапевтов совсем в другой стороне, на восточной окраине города.

— И нам теперь придется возвращаться и топать туда через весь город?

— Зачем? — удивляется Луций — Вместо того, чтобы толкаться в городе, мы лучше спокойно доплывем туда по озеру. Пойдем…

Мы подходим к небольшой пристани на городском канале, и по каменным ступеням спускаемся на причал, вдоль которого как на параде выстроились разнокалиберные лодки. Крупных кораблей здесь конечно нет, они разгружаются и швартуются в озерной гавани, а вот легких рыбацких, торговых и даже прогулочных суденышек тут полно.

— Подожди, я сейчас найму нам лодку.

Луций разговаривает сначала с хозяином одной лодки, потом переходит к другой. Удача улыбается ему с третьего раза, и друг радостно машет рукой, призывая меня спуститься на пирс. Нанятая им лодка выглядит довольно чистой и рыбой от нее не воняет. Она небольшая, с одним прямым парусом и удобной скамьей для пассажиров. Хозяин видимо использует ее для перевозки людей и каких-то некрупных грузов исключительно по каналам и озеру. Он быстро разворачивает парус, и берется за длинный шест, которым ловко отталкивается от неглубокого дна, стоя на носу своей плоскодонки. Отчего на память мне тут же приходят венецианские гондольеры.

Нанятая нами лодка, несмотря оживленное движение по каналу, развивает довольно приличную скорость, и вскоре уже выходит из канала в озеро. Мы плывем по Мареотису вдоль южных стен Александрии, где на берегу расположены большие хранилища — там хранится зерно перед отправкой в Рим. Его доставляют на баржах по Нилу, а потом перегружают на огромные морские суда для перевозки в Остию. Египет давно уже стал главной житницей Римской империи и поставляет туда в год больше 80 000 тонн зерна. Когда римские жители кричат властям: «Хлеба и зрелищ», надо бы уже кричать «Египетского хлеба и зрелищ»!

Вода в Мареотидском озере солоноватая, по сути это просто неглубокая лагуна длиной километров пятьдесят, отгороженная от моря узким перешейком, на котором и выстроена Александрия. С морской гаванью и Нилом Мареотис соединен несколькими каналами, по берегам озера тут и там располагаются богатые поместья и небольшие деревеньки, окруженными пальмами и участками возделанной земли. Выглядит это красиво, но по словам Сенеки жизнь у местных селян непростая. Их постоянно достают набегами буколы — так здесь называют жителей западной части нильской дельты.

В этой недоступной болотистой местности — Буколии — среди густых зарослей папируса и камышей царит настоящая разбойничья вольница, даже римские легионеры не в силах с этим справиться. Ватаги буколов появляются внезапно на своих шустрых лодках, грабят окрестные деревушки и поместья, нападают на торговые корабли, а потом также быстро исчезают с добычей на своих болотах. Даже местным храмам здесь от них достается. А в свободное от набегов время они ловят рыбу, возделывают огороды на островках земли среди болот, и пасут там своих коров и коз. Такие вот пастухи-разбойники, среди которых много беглых рабов и бывших крестьян.

Сенека отзывается о них весьма пренебрежительно, чуть ли не как о дикарях. Я же про себя тихо посмеиваюсь над его римским снобизмом. Они и сейчас-то на римлян плюют, а через сто с лишним лет эти дикари так оборзеют, что поднимут восстание против империи, возьмут Александрию в осаду и зададут жару местным властям. Придется префекту на подмогу из Сирии еще один легион вызывать. А вот не нужно так закручивать гайки и доводить египетских крестьян до отчаянного состояния непомерными поборами.

Но важную роль в том восстании сыграют, конечно, и египетские жрецы, ограниченные в правах еще при Августе. Его религиозные реформы, сильно сократившие полномочия жречества, собственно и вызваны были опасением восстания под их предводительством. Такой безграничной власти над народом храмовников лишили, как же им не восстать-то? Вот и жрецы Сета недавно попытались власть себе вернуть. Не вышло, правда…

Так за разговорами мы незаметно пересекли озерную гавань, а потом миновали городские стены, вдоль которых плыли. Перед нами на берегу уже раскинулся пригород. Разговор наш снова возвращается к секте терапевтов.

— Название им такое дали греки за их склонность к ремеслу врачевания, а как они сами себя обозначают, я не в курсе — признается Сенека — но в искусстве лечения с ними в Александрии никто не сравнится. Слышал в Мусейоне, что терапевты эти — одна из общин ессеев, которые переселились в Египет, спасаясь от гонений в Иудее.

Ну, да… такое вполне может быть. Тем не менее, в еврейском квартале переселенцы жить не захотели, поскольку городскую суету считают одной из причин человеческих недугов: духовных и физических. Но это и понятно — александрийские евреи гораздо «либеральнее» своих единоверцев из Иудеи — иудейские законы и порядки они здесь соблюдают не особенно строго. От работы по субботам, конечно, воздерживаются и местную синагогу посещают исправно, но при этом считают вполне допустимым ходить на театральные представления и даже на ипподром.

Для таких аскетов, как ессеи и терапевты, это конечно, неприемлемо. Они ведь ведут уединенный и даже в чем-то монашеский образ жизни. Мудрость ищут в священных книгах, вина не пьют, мяса не едят, все свободное время проводят в молитвах. То есть нам, христианам они вроде как не враги — и Бог у нас с ними один, и общие ценности мы разделяем: такие, как отрицание рабства, неприятие жертвоприношений и презрение к незаконной прибыли. А еще терпимость к властям. Но рассчитывать на то, что они в наши ряды вольются, все же наверное не стоит. В лучшем случае, мы просто станем с ними союзниками.

Сенека внимательно вглядывается в пейзаж на берегу и, наконец, машет рукой в сторону скромных домишек.

— Высади нас вон там, лодочник!

Суденышко послушно причаливает к хлипким деревянным мосткам, разворачиваясь к ним правым бортом, и мы выбираемся на берег. Пока я оглядываюсь вокруг, Луций расплачивается с лодочником медью и отпускает его. Возвращаться нам предстоит пешком, но до города отсюда совсем недалеко.

Небольшие глинобитные дома под соломенными крышами раскиданы по деревенской улице довольно далеко друг от друга, словно селяне здесь ищут уединения от соседей. Из жителей пока никого не видно, даже детишки не играют у домов — такое ощущение, что деревня вымерла. Только чисто выбеленные известью стены и аккуратные, ровные грядки в огородах говорят о том, что за порядком здесь есть, кому следить.

Мы с Луцием не сговариваясь, направляемся к ближайшему дому.

— Шало́м Алейхе́м! — вежливо приветствую я мужчину средних лет в светлом хитоне, вышедшего на порог при нашем приближении — Мир вам!

— Алейхем шолом, путники! — удивленно кивает мужчина, разглядывая незваных гостей. Заметно, что тога Сенеки и мои доспехи римского легионера страха у него не вызывают, но и особой радости тоже. В дом нас войти не приглашают.

— Вы не подскажите, уважаемый — продолжаю я на арамейском — где мы можем увидеть человека, которого недавно спасли у Серапеума? Его имя Матфей, он из Иудеи.

— А зачем он вам, и кем вы ему будете? — настораживается мужчина.

— Я его близкий друг. Мы только сегодня утром вернулись в столицу и вдруг узнали, что на него напали фанатики, и он был ранен.

Хозяин дома оценивающе смотрит на нас, но через пару мгновений приглашающе машет в сторону другого конца деревни.

— Пойдемте, я провожу вас.

— Он жив хоть? — спрашиваю я с замирающим сердцем.

— Да. Ему сильно досталось, но жизнь его уже вне опасности.

Луций успокаивающе сжимает мое плечо, и я шумно выдыхаю. Жив!!! И это самое главное. Все остальное в жизни поправимо.

Пока мы идем по деревне, я заставляю себя успокоиться и даже пытаюсь завязать вежливую беседу с нашим провожатым.

— Вас здесь не беспокоят буколы? Дома в вашей деревне совсем не защищены.

— Нет. У нас нечего взять, мы очень скромно живем. А потом: кто же станет обижать лекаря, к которому возможно придется обратиться за помощью? — пожимает плечами терапевт.

Ну, да… Врачи всегда и везде на особом счету. У нас в легионе даже самые последние задиры с ними никогда не ссорятся. Вдруг завтра к ним в руки попадешь? А дома здесь и правда из разряда «чистенько, но бедненько», и эта сдержанная скромность чувствуется во всем — она словно витает в воздухе. Но держит себя селянин с большим достоинством, и я сразу вспоминаю ессея Авраама — интересно, как он теперь поживает? Нужно будет спросить в письме у Петра — пусть разузнает для меня.

Домишко, к которому мы подошли, практически ничем не отличался от своих соседей. Ну, если только флегматичным мулом, который щипал траву неподалеку, да небольшой повозкой, стоящей под навесом с соломенной крышей.

— Рафаил, к тебе пришли… — громко позвал наш провожатый в раскрытую дверь, но на порог дома не ступил, оставаясь на улице рядом с нами.

— Кто там еще пожаловал? — раздался скрипучий старческий голос, и в дверях показался пожилой мужчина. Седые волнистые волосы его были собраны в хвост и перехвачены кожаным шнурком, а рукава хитона аккуратно подвернуты, оголяя крепкие для его возраста руки.

— Шало́м Алейхе́м! — вежливо приветствую я лекаря.

— Шалом! — улыбнулся мне мужчина — А ты, наверное, Марк? Матфей был уверен, что ты его обязательно найдешь. Ну, проходите, не стойте на улице.

Мы благодарим за помощь мужчину, чьего имени так и не узнали, и заходим в дом лекаря. Внутри домишко видимо перегорожен на несколько помещений, но все проходы занавешены домотканым полотном, так что увидеть, сколько там комнат, и их обстановку нет возможности. А нас с Луцием хозяин заводит в ближайшую крохотную комнатушку, где изо всей мебели только лежанка у стены, да грубо сколоченный стол у маленького оконца. Глаза мои быстро привыкают к царящему здесь сумраку, и я, наконец, вижу апостола.

— Матфей…! — бросаюсь я к лежанке — Как же ты меня напугал, дружище!

Хочется обнять его и встряхнуть, как следует, но я неловко застываю на полпути, поняв, что мои объятья ничего кроме боли ему сейчас не принесут. Выглядит апостол ужасно даже в сумраке. Лицо его в синяках, один глаз заплыл, а голова замотана тряпицей. Хочу схватить его за руку, но с ужасом вижу, что она тоже зажата в лубке. То есть у него еще и перелом вдобавок к пробитой голове.

— Ну, что ж ты так, а? На неделю нельзя тебя одного оставить! — укоризненно качаю я головой, стараясь унять дрожь в своем голосе, жалко мне его до слез! — А если бы тебе не помогли, если бы никто не защитил тебя?

— Учитель всегда говорил, что свет не без добрых людей — через силу улыбается мне Матфей разбитыми губами — Я рад вас видеть, Марк, Луций… как вы съездили в Мемфис?

Нет, ну что за человек такой, он еще и улыбаться пытается… Мемфис его интересует! Чтобы скрыть свой страх за него, добавляю в голос показного возмущения.

— А вот ничего я тебе не расскажу! Ты зачем в чужой храм со своими проповедями полез, а? Разве не знаешь, что это, по крайней мере, невежливо? Или тебе александрийских площадей стало мало?!

Матфей с мудрой, понимающей улыбкой смотрит на мой показной пафос. Все он видит, все прекрасно понимает — и мой страх за него, и скрываемую дрожь в голосе, и влагу, выступившую в уголках глаз. Которую я украдкой пытаюсь вытереть. Римские легионеры ведь не плачут. Никогда.

— Все уже хорошо, Марк. Не ругайся.

— Да тут не ругаться надо, тебя розгами выпороть мало за все твои художества…! — продолжаю я притворно ворчать. А сам уже придирчиво оцениваю его состояние, прикидывая в уме, как будем перевозить его в город. Повозка даже не обсуждается — растрясет. Значит, нужно подключить парней, и перенесем мы его в паланкине.

Оглядываюсь на Рафаила, с любопытством наблюдающего за нами.

— А можно мне кипяченой воды? И немного уксуса. Хочу осмотреть его раны.

— Ты разбираешься в науке врачевания, воин?

— Да. Но не так, как вы. Иначе. По-другому.

Пока терапевт ходит за водой, я присаживаюсь на край лежанки и с горечью признаюсь Матфею:

— Во мне ведь больше нет Силы, и я не могу теперь посмотреть другим взором на твои раны. У меня остались только мои знания.

— А где твое кольцо? — кивает он на мои пустые пальцы.

— Оно… погибло, защищая меня от Тьмы, истощилось. Жрецы Сета чуть не призвали Антихриста вместо своего бога.

Матфей с ужасом смотрит на меня, потом на Луция. Тот кивает апостолу, подтверждая мои слова.

— Все правда. Марку с его парнями несладко пришлось в храме Сета, они еле выжили там.

Возвращается Рафаил. Я прошу Луция полить мне на руки водой, а потом протираю их уксусом. На вопросительный взгляд терапевта поясняю:

— Так я убираю всякую заразу с рук, чтобы не занести ее потом случайно в раны.

— Ту самую inficio? — заинтересованно уточняет лекарь.

Ну, вот — Матфей и здесь уже успел заняться просвещением. Но это в принципе неплохо, пусть расскажет терапевтам все, что услышал от меня. Глядишь, и они возьмут что-то на вооружение.

Пусть Силы во мне больше нет, зато вера в Христа всегда со мной. Так что с короткой молитвы Ему я и начинаю свой осмотр, Матфей тут же присоединяется ко мне. Наш сливающийся в единое шепот успокаивающе звучит в тишине и придает мне уверенности в себе. Ну, приступим…

Что сказать… на первый взгляд тряпица чистая, и рана на голове обработана вполне профессионально. Она, судя по всему, не глубока, а крови было много из-за повреждения кровеносного сосуда. Кожа вокруг раны чистая, корочка на ней подсохла, сукровица не сочится, и красноты тут не видно. Воспаления нет, и это первая отличная новость.

— Голова болит? Есть признаки сотрясения мозга?

— Нет, Марк, ничего такого. Даже не кружится. Почти.

— Сила молитвы Христу творит чудеса! — удовлетворенный первым осмотром, улыбаюсь я. Теперь можно и улыбнуться, и расслабиться немного — Сразу видно, что Христос хранит тебя, Матфей. Но ты лучше расскажи мне, как ты умудрился попасть в такую переделку?