Тринадцатый бог. История одного Зла

Водолей

— Тринадцатого бога нет, юная донна. Это ересь, — Нит, подперев кулаком щеку, тоскливо смотрел на свою подопечную. — Тринадцатого бога упоминают, когда хотят сказать о чем-то несуществующем, выдуманном, лживом, невозможном.

Глория, нахмурившись, постучала пальцем по странице огромного рукописного тома, лежащего перед ней.

— Тут написано, — настаивала она. — Что Тринадцатый бог «есть человеческое воплощение небесного разума».

— Эту фразу следует понимать так — человек не может уподобиться богам.

— Да нет же…

— Донна Глория. Богов двенадцать. И небесных домов двенадцать.

— Тринадцать. Тут написано, что между домом Скорпиона и Стрельца есть дом Змееносца.

— Читайте дальше.

— «И он пуст, потому что Тринадцатый бог ещё не явился».

— И не явится, донна, — Нит подавил зевок. — Мы будем учиться или продолжим спорить о ереси?

Глория исподлобья глянула на него. Светло-голубые глаза девочки потемнели. Нит мысленно застонал. Нет, сегодня она точно не отстанет. Придется играть не по правилам.

— Учитель, Тринадцатым богом должен стать человек? Или один из двенадцати решит спуститься к нам? — Глория подалась вперед, и кудри цвета меди упали на желтые страницы. Когда она подрастет, будет чудо как хороша.

— Тринадцатый бог — это ересь, — тоном, не терпящим возражений, заявил Нит. — Донна, вы помните, что такое «ересь»?

— Когда то, что священники не могут объяснить сами, объясняют другие, — съязвила Глория.

— Вы сомневаетесь в знаниях вашего несчастного слуги? — Нит пошел в атаку — задал вопрос печальным, немного обиженным голосом, как если бы её слова задели его до глубины души.

Глория вскинула голову, прищурилась. На бледных щеках проступил едва заметный румянец. Нит грустно смотрел на девочку.

— Простите, учитель, — Глория опустила глаза. — Я не хотела вас обидеть.

Нит про себя усмехнулся. Он знал, чувствовал, что становится для четырнадцатилетней Глории предметом обожания. Девочка вступала в пору юности, менялась едва ли не с каждым днем и искала того, о ком можно было бы думать долгими бессонными ночами — достаточно молодого, красивого и умного. Нит считал, что первое качество как нельзя лучше укрепляло позиции двух других. Но он не собирался играть с огнем. Совсем скоро родители рассчитывали отправить Глорию в школу при храме Девы, где девушку обучат целительству. Маловероятно, что они столкнутся там. Он изучал историю, философию и религию, служа при храме Водолея, и к медицине не имел никакого отношения. Девчонка повздыхает и забудет, а пока этим можно пользоваться для борьбы с её непробиваемым на первый взгляд упрямством. Младшая дочь семьи Нильянто была не по годам умна.

— Сестра рассказывала, что её спас Тринадцатый бог, — стараясь сгладить неловкость, начала оправдываться Глория. Нит встрепенулся.

— Патриция?

Девочка кивнула.

— Я поговорю с ней, — строго выдал Нит, скрывая радость от мысли, что, наконец, нашел повод повидаться со старшей Нильянто. — Продолжим нашу беседу. Что же такое «ересь»?

Глория вздохнула.

— Проявление слабости человеческого ума и духа.

— Хорошо, юная донна — Нит позволил себе ободряюще улыбнуться.

Девочка потупила взгляд и покраснела. Ниту нисколько не было стыдно. Он пользовался тем, чем его одарили боги, во славу их и для упрочнения веры.

Словно в ответ на его мысли зазвенели колокола. Сначала заговорили Лирии из королевского дворца, потом глухо, перебивая звонкую песнь, вступили Арии храма Восьмого бога, расположенного у некрополя.

— Потеря в королевской семье, — произнесла Глория.

Нит кивнул.

— Сейчас узнаем, кто.

Третьими вступили в хор Имирии — колокола храма Четвертого бога, покровителя женщин, матерей и браков.

— Жена короля, — прошептала Глория и, прижав ладонь к губам, испуганно уставилась на Нита. Тот откинулся на спинку стула и, скрестив руки на груди, пожал плечами. Пятая жена короля Коинта отошла в мир иной, оставив мужа и страну без наследника. Конечно, колокола могли звонить и по королеве-матери, но та сроду не болела, а вот Коинту с женами не везло. Или, что скорее всего, женам не везло с Коинтом. Боги отвернулись от последнего короля династии Львов. Сколько ни строй храмов, звон колоколов будут слышать лишь люди. Боги же внимали молитвам, а народ за последние десятилетия растерял праведный настрой. Коинт не боролся за души верующих, зато осыпал дарами богов и священников.

Один за другим вступили в нестройный хор голоса всех двенадцати храмов, а затем, когда внезапная тишина обрушилась на город, протяжно запели Клагды Пантеона, отсчитывая, сколько лет провела на земле последняя королева Коинта.

— Двадцать три года, — Глория шмыгнула носом. — Она была такой красивой.

— Сегодня оставим уроки, — Нит поднялся. — Вознесите молитвы за душу несчастной королевы. Она продержалась дольше всех.

— Вы… приедете завтра? — осторожно спросила Глория, закрывая книгу.

— Траур продлится три дня, — Нит наморщил лоб. — Значит… возобновим занятия на следующей неделе.

Глория не смогла скрыть разочарования, и Нит поспешил удалиться, чтобы не услышать лишнего.

Во дворце семьи Нильянто стоял несвойственный послеобеденным часам гвалт. Всюду сновали слуги, хмурые и раздосадованные тем, что им не дали времени обсудить случившуюся трагедию. Приближенные к королю, отмеченные десницей Восьмого бога Нильянто имели прямое отношение к похоронам господ королевского дома. Глава семьи, конечно, займется мирскими делами, связанными с кончиной королевы, но за переход её души в царство мертвых будет отвечать священнослужитель храма Восьмого бога и по совместительству брат мессера Нильянто, Черный Скорпион, маэстро смерти Клавдий.

Нита передернуло, когда он вспомнил о Клавдии. Этот человек, надменный и угрюмый, редко покидал храм, за что жители города, конечно, были ему безмерно благодарны. Он никогда не пользовался экипажем и ездил исключительно верхом на вороном жеребце, держа в одной руке поводья, а в другой свой посох, увенчанный острым серпом. Черное одеяние служителя плохо скрывало мощное тело закаленного в боях воина. О славных битвах напоминали и отметины, оставленные на лице Клавдия неприятелем — служитель лишился правого уха, ноздри и части верхней губы. Однако не только уродства внушали страх. Глаза Клавдия были черны, как венец, украшавший его лысую голову, и в глазах этих тонул свет живого дня. Ходило множество слухов о том, как он достиг ночи в светлых очах, но каждый знал, что Кладвий остался зрячим. Он видел всё и даже мертвых, которых собственноручно провожал в некрополь через Арку Последнего шага. Не меньше вопросов вызывал и венец служителя смерти, выполненный в виде скорпиона с нависающим над лысой макушкой жалом, который Клавдий носил, якобы никогда не снимая. Говаривали, что сам Восьмой бог короновал своего избранника.

Нит не верил слухам. Он знал, что Клавдий — всего лишь человек из плоти и крови, которому не чужды слабость и боль. Но это не мешало Ниту побаиваться Черного Скорпиона. Клавдий был живым воплощением смерти, и, видя его, даже чароделы задумывались о бренности бытия, неотвратимой кончине и о том, что, возможно, за аркой Последнего шага царит вечная и непроглядная тьма.

Нит миновал коридор, увешанный новыми, цветными гобеленами, спустился на этаж ниже и нос к носу столкнулся с Клавдием. Служитель смерти сверху вниз посмотрел на служителя науки и, не удостоив того кивком, отступил в сторону. Острие серпа чиркнуло по гобелену, оставив белесый порез на яркой ткани.

— Доброго дня, — пролепетал Нит.

— Покойной смерти, — глухо отозвался Клавдий и, взметнув полы плаща, развернулся и двинулся прочь по опустевшему коридору. Никто не желал встречаться с Черным Скорпионом раньше времени.

Нит, сглотнув, бросил рассеянный взгляд на дверь, ведущую в покои Патриции. Помявшись на пороге, он неуверенно постучал. Ему открыла служанка.

— Скорпион ушел? — она высунулась в коридор, огляделась и, возведя глаза к потолку, облегченно вздохнула. — Сейчас доложу о вас госпоже. Ждите.

— Кто там? — раздался резкий, раздраженный голос Патриции.

— Учитель Нит, — ответила служанка, поведя плечами.

— Пусть войдет, — приказ прозвучал на удивление равнодушно.

Служанка отступила, пропуская гостя в покои госпожи. В отличие от комнаты Глории, здесь имелась прихожая, собственная ванная комната, приемная и спальня. Стены были выкрашены в бледно-зеленый цвет с трафаретным золотистым узором в виде виноградных лоз. На полу лежали мохнатые ковры, привезенные с севера, совсем не подходящие для домов южан. Нит осторожно шагнул на серый ворс, и ступня потонула в мехе. По такой шкуре хотелось пройтись босиком.

— Учитель, — позвала Патриция. Она сидела в приемной у распахнутого окна, погрузившись в глубокое кресло. Одна рука свисала с подлокотника, и пальцами Патриция касалась ворса ковра, другой же рукой подпирала щеку. Взгляд женщины был устремлен на улицу, с которой доносился привычный шум города.

— Доброго дня, — Нит поклонился. Патриция устало махнула рукой на стоявшее перед небольшим письменным столом кресло.

— Спорю на свою честь, дядя в ответ пожелал вам покойной смерти, — без тени иронии произнесла она, чуть повернув голову в его сторону.

— Черный Скорпион может ручаться только за это, — Нит с деланным равнодушием пожал плечами и, поправив свое свободное темно-синее одеяние, уселся в кресло.

Патриция слабо улыбнулась. Гибель отряда и болезнь подкосили её. Некогда здоровая, пышущая жизнью дева-воительница превратилась в меланхоличную, бледную затворницу. Теперь мужским нарядам Патриция предпочитала не по погоде легкие, воздушные платья с открытыми плечами. О былой славе напоминал лишь притороченный к пояску походный нож.

— Королева умерла, — безразлично заметила Патриция, наблюдая из окна за жизнью улицы. — Значит, Марк проиграл Августину три тысячи флори.

— Как ваше самочувствие, донна?

— Прекрасно. Как вы могли заметить, колокола звонят не по мне.

Нит пожевал губу. С каждой их новой беседой Патриция всё чаще упоминала о смерти. Её голос становился слабее. Она теряла смысл жизни, таяла, как свеча.

— Сегодня, во время занятий, Глория рассказала мне о Тринадцатом боге, — начал было Нит и осекся, потому что Патриция улыбнулась.

— Решили поймать меня на ереси? Попробуйте.

Нит вскинул брови.

— Я только хотел узнать, не лгала ли моя ученица.

— Да, меня спас Тринадцатый бог, — Патриция обернулась. Лучи солнца играли в медных, как у младшей сестры кудрях, создавая вокруг лица мягкий, теплый ореол. — Так он назвал себя.

— Среди живых нет богов, — Нит внимательно изучал лицо собеседницы, словно видел её впервые. Огромные синие глаза, как у матери, высокие скулы и тонкие губы, как у отца. Она бы была прекрасна, если бы не крупный нос, который всё портил, добавляя что-то неотесанно-крестьянское к тонким чертам аристократки.

— А среди мертвых? — Патриция смотрела на гостя из-под полуопущенных век.

— Вашему дяде виднее.

— Я всего лишь поведала сестре историю своего нежеланного спасения. Глория вам не лгала. В чем вы хотите убедить меня, учитель Нит?

— Что вам помог обычный человек.

— Мне всё равно, — она отвернулась. — Кто бы это ни был, я не благодарна ему. Мне следовало погибнуть вместе со своим отрядом. Вместе с… Раллэ.

— Не гневите богов. Они дали вам второй шанс.

— Зачем? — она пожала плечами. — Чтобы снова убить?

Нит ничего не понял, но продолжал идти на ощупь.

— Значит, ваше время ещё не пришло. Вас ждут новые битвы и победы, слава и…

— Идите вон, Нит, — не оборачиваясь, бросила Патриция. — Наставляйте Глорию, она любит проторенные тропы, а меня оставьте в покое. Мне не нужна помощь, тем более ваша.

Только оказавшись в коридоре, Нит осознал, как сильно он ошибся. С Патрицией нельзя было играть, она терпеть не могла многозначительное молчание и пространные намеки. Ему сразу же следовало спросить, что терзает её душу, а не ходить вокруг да около.

«Во всем виноват Черный Скорпион», — с обидой подумал Нит. Это Клавдий своим видом сбил его с пути, затемнил мысли и смутил разум. И теперь он, несчастный ученый, топчется у дверей неподражаемой, прекрасной, величественной женщины, которая не хочет жить. И он ничем не может ей помочь, разве что посетит Пантеон и помолится Двенадцати за её здоровье, телесное и душевное.

Лев

— Никого не впускать.

Он сам захлопнул за собой двери. В кулаке осталась ручка с куском дерева. Коинт посмотрел на неё невидящим взглядом и, отшвырнув в сторону, огляделся. Окна в спальне были распахнуты настежь, огромная кровать застелена свежими простынями, тончайший зеленый полог откинут. Убраны тазы, кувшины, склянки. И всё равно в их спальне пахло смертью, страданиями и болью. Ничего не осталось от тепла и любви, что королева дарила своему супругу. Король запрокинул голову, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Легкий аромат сирени почти исчез, растворился, истлел, как скоро истлеет та, что источала его.

Коинт облизал губы и, склонив голову на грудь, задумался. Ему сорок три, на его руках умерло пять прекрасных женщин, пять любимых жен, пять королев, и после смерти каждой он, внимая советам приближенных, снова начинал свой поиск. Потому что королю нужен наследник. Потому что с его смертью род прервется, а допустить этого нельзя. Король не может оплакивать королеву слишком долго. Трех дней траура довольно, чтобы забыть ту, которая оставила венценосного Льва без сына.

Что сын… У него вообще не было детей, не было братьев, не было… прайда.

Скорее бы в бой. Коинт сжал кулаки. Скорее бы облачиться в доспехи, запрыгнуть на коня, пронестись перед строем воинов и повести их в новое сражение. Против кого? Врага найти проще, чем очередную жену, обреченную его выбором на скорую смерть.

Обратить мечи против северян, как пять лет назад, когда умерла четвертая жена? Или, может быть, обрушить свой гнев на провинции, главы которых распускают слухи о бесплодии короля, о его неспособности продолжить род? А не лучше ли снарядить флот и, прорезая туманы Восточного моря, отправиться покорять земли диких кочевников? Но кому он оставит завоеванное? Кто унаследует трон, меч и государство, когда он отправится к своим женам?

— Бессмысленно, — прошептал Коинт. — Бесполезно…

Первый удар пришелся на кроватный столбик и переломил его надвое. Второй разбил ящичек прикроватной тумбочки, и оттуда, на пол, посыпались туалетные принадлежности мертвой королевы. Увидев скляночки и баночки, катившиеся по ковру, Коинт на мгновение замер, а потом принялся топтать их, кружась в танце безумной ярости и осточертевшего бессилия. В комнате снова запахло сиренью. Коинт схватил стул и швырнул его в зеркало над туалетным столиком, а потом, отломав второй кроватный столбик, прошелся им по окнам.

Когда в спальне не осталось ни одной целой вещи, Коинт выхватил меч и принялся кромсать обтянутые дымчатой тканью стены.

— Ваше Величество, — донеслось откуда-то со стороны. — К вам…

— Никого не впускать!!! — заорал Коинт и, бросившись к мигом захлопнувшимся дверям, вогнал клинок в одну из створок по самую рукоять. Снаружи кто-то слабо вскрикнул и застонал. Коинт уперся ногой в дверь и рванул меч на себя.

— Аааа, — заорали в коридоре.

— Аааа, — передразнил Коинт и, распахнув дверь, вышел из спальни. Его личный слуга, худощавый мужчина лет сорока, имени которого Коинт не помнил, ползал по плитам, оставляя на них кровавый след.

— Я сказал, никого не впускать!

Слуга с трудом поднял голову и пролепетал побелевшими губами.

— Простите, Ваше…

Коинт не дал ему договорить. Схватил меч двумя руками и всадил его умирающему между лопаток. Клинок, выйдя из груди, противно чиркнул по каменным плитам.

— Хорошо, что мы убрали отсюда ковры.

Коинт поднял голову. В ногах убитого слуги стояла королева-мать. Сцепив под грудью пальцы в замок, она перевела взгляд с сына на подергивающийся труп и, ничего не сказав, кивнула на дверь спальни. Коинт выдернул меч и, стряхнув кровь с клинка, последовал за матерью. Королева, зайдя в комнату, не остановилась, не огляделась, ни взглядом, ни словом не показала, что заметила погром, учиненный сыном. У окна с выбитой рамой она замерла и обернулась. Прямая, как жердь, худощавая, в черном платье с высоким воротником и длинными тонкими рукавами, скрывающими запястья, королева-мать походила на служительницу Восьмого бога. На бледном лице не было ни кровинки. Глаза цвета стали смотрели бесстрастно.

— Мне очень жаль, — произнесла она, едва шевеля губами. — На всё воля богов.

— Я сыт по горло их волей, — Коинт указал мечом на изуродованную кровать. — Здесь я любил её, но снова пришла смерть, и мне остался холодный труп.

— Если ты знаешь, как больно терять, зачем оставил труп там? — королева вздернула подбородок, указывая на дверь. — Скольких ещё ты должен убить, чтобы смириться?

— Ты похоронила одного мужа. Я отправляю под Арку пятую жену. У тебя остался я, у меня нет ничего.

— Ты говоришь о себе, как о награде.

Коинт промолчал. Королева-мать вздохнула и продолжила.

— Она умерла, но мир стоит. Будет он стоять и после тебя.

— Чего ты от меня хочешь? — глухо спросил Коинт.

— Я? Ничего. Но что нужно тебе?

Коинт опустил глаза, посмотрел на перепачканный клинок.

— Время, — произнес король и бросил меч в ножны.

Королева-мать кивнула и, сделав несколько шагов, замерла по правую руку от Коинта.

— Прошу тебя, сын мой, — не глядя на него, тихо молвила женщина. — Не отворачивайся от богов. Они дадут ответ, когда наступит срок.

Коинт мрачно улыбнулся.

— А пока он не наступил, мне нужно похоронить пятую жену и выбрать новую.

На следующий день на церемонии Коинт был мрачен и молчалив, как и подобает вдовцу, хотя внутри клокотала испепеляющая разум ярость. По правую руку от короля оказался долговязый Валент Нильянто, глава богатейшей семьи столицы. Он же первым принес свои соболезнования. Коинт не слушал его, но, оглядывая вытянутое печальное лицо аристократа, раздумывал над тем, какая пытка была бы наиболее подходящей для Валента. Выбор пал на дыбу, а жену Нильянто, пышногрудую, круглолицую даму, Коинт представил раздутой, как жабу, после пыток водой. Для Клавдия, стоявшего сейчас под Аркой, подходящего «развлечения» король не придумал. Разве что отхватить ему яйца. Был бы Черный Скорпион так надменен, лишись он яиц?

— Ваше Величество… Сир… — кто-то настойчиво требовал его внимания. Коинт сделал вид, что ничего не слышит и сосредоточился на церемонии. Восемь коней, ведомые юношей-прислужником, везли по широкому проходу храма повозку с гробом. В гробу лежал труп красивой молодой женщины, облаченный в черное кружевное платье. Коинт водрузил ладонь на рукоять меча и, расправив плечи, замер. Он на голову возвышался над окружавшими его подданными, и разве что его личный воин, свирепый Бык, замерший, как статуя, у левого плеча господина, был немного выше.

Коинт ещё раз посмотрел на жену и перевел тяжелый взгляд на Арку Последнего шага, куда держала путь его мертвая благоверная. Белоснежная арка, высокая, касающаяся осью свода, служила выходом из храма и входом в некрополь — раскинувшийся под открытым небом город мертвых. По проходу гулял сильный ветер, приносивший извне желтый песок. Лошади фыркали и прядали ушами. Люди молчали. Полы плаща Клавдия поднимались и опадали, и со стороны казалось, что служитель смерти парит над землей.

Когда кони приблизились к Черному Скорпиону, юноша-прислужник передал ему поводья. Клавдий, вскинув посох, вознес молитву Восьмому богу, в которой просил встретить молодую королеву, и, дождавшись полной тишины, повел лошадей через арку, в некрополь, к огромному склепу королевской семьи. Отсюда, из храма, был виден лев, венчавший треугольную крышу величественного строения. Лев сидел на груде черепов, высеченных на мраморном фронтоне. Коинту предстояло зайти внутрь склепа, спуститься на два уровня вниз, пройти мимо каменных гробов, где покоились предыдущие четыре жены, и задвинуть крышку над пятой. А потом, наверное, он объявит войну…

— Сир… Сир…

Коинт, обходивший арку справа (никому из живых, кроме Клавдия, нельзя было проходить под ней), обернулся. Черноволосый мальчишка, обряженный как паж, сунул ему в ладонь записку и тут же исчез. Шедшая позади королева-мать в ответ на взгляд сына отрицательно покачала головой.

— Поймать? — глухо поинтересовался Бык, оглядывая хлынувшую за ними толпу. — Кривоногий ученик чародела. Проворен, как крыса.

— Оставь, — отмахнулся Коинт и вышел на свет.

Яркое весеннее солнце сияло над некрополем. Желтое поле, застроенное склепами, тянулось до гряды зеленых холмов, темневшей на горизонте. По небу плыли облака, а по земле скользили их тени. Коинт сунул клочок бумаги за пазуху и снова обернулся. Толпа разлилась, как река в половодье. Кто-то пошел прямо за королем, кто-то свернул на боковые дорожки.

В храме зазвонили колокола.

Повозка достигла склепа.

Прислужники подняли гроб.

Когда-нибудь всё повторится и для него. Король вскинул голову и мрачно посмотрел на льва. Тот злобно скалился в ответ.

Кто-то совсем рядом заплакал, наверное, родственники жены или плакальщицы, но Коинт, не обернувшись, шагнул в полумрак склепа, оставив позади суетливую толпу. Он один шел за Клавдием, который, зажигая факелы, приносил витиеватые извинения мертвым.

Королеву переложили в каменный гроб. Под заунывные причитания Черного Скорпиона Коинт последний раз посмотрел в лицо жены и задвинул крышку. Каждый раз он оставлял здесь частицу своей души. Теперь ему казалось, что от души ничего не осталось. И пустоту следовало заполнить.

На обратном пути рядом с ним вместо Валента оказалась статная, синеглазая, молодая женщина. Она с грустью оглядывала некрополь, короля и его свиту, и по выражению лица походила на одну из плакальщиц, у которой высохли слезы. Вот только медные волосы незнакомки придерживал серебристый обруч, а на высокой груди, поверх черного платья, подрагивала в такт дыханию сеть из белого золота. Плакальщицы украшений не носили.

— Патриция Нильянто, — тихо произнесла королева-мать, проследив за взглядом сына. — Ей двадцать шесть. Старовата, но…

— Время! — рявкнул Коинт так громко, что все разом замолкли.

Среди воцарившейся тишины раздался дрожащий голос слуги.

— Солнце в четверти часа от полудня, сир.

Коинт склонил голову и всю дорогу до храма смотрел на тени облаков.

День закончился под звон колоколов Пантеона. Клагды пели вослед королю, и в их песне ему чудился низкий, глухой голос, повторявший «Бей, бей, бей».

Выглянув из кареты, Коинт бросил взгляд на темневшую впереди громаду дворцового комплекса. Это было старейшее сооружение страны, центральное здание которого возвели ещё при Луре Первом, старшим из братьев-основателей, родоначальнике династии Львов. Темные стены древней крепости окружали многочисленные башни и пристройки. Каждый новый король с приходом на трон считал своим долгом затеять новое строительство. Порой на завершение работ не хватало средств, иногда ошибался архитектор, и очень часто подводили рабочие, которым платили гроши. Поэтому редко кто из правителей успевал увидеть свою «башню». Бывало, что король умирал, а его приемник уже на церемонии отдавал приказ разобрать долгострой и придумать что-то более грандиозное. Сыны всегда мнили себя выше отцов. И с каждым поколением росли вокруг замка Лура груды камней.

Коинт же строил храмы. До его коронации в столице были лишь Пантеон и четыре храма стихий. Теперь у каждого бога имелось свое святилище.

Коинт, сплюнув на мостовую, задернул занавеску, недовольно посмотрел на сидящего напротив него Быка, рвавшего рот в очередном зевке, и полез за пазуху.

«Прошу прощения, Ваше Величество, что не смог успеть к церемонии. Прибуду во дворец на закате. Нужно поговорить. Фирмос».

— Чародел оправдывается за опоздание, — ответил Коинт на вопросительный взгляд Быка.

— Как всегда, — воин снова зевнул. — Растрачивает свои чары на очередную бабу.

Коинт усмехнулся. Фирмос по его личному приказу второй месяц разбирался с вендиго в одной из дальних деревень.

— Кастрировать его в наказание?

— Он себе новые наколдует.

— Ты хорошего мнения о магии, — проворчал Коинт.

Бык, смекнув, что ступил на скользкую почву, промолчал.

— Скажи вознице, пусть въедет с бокового хода, — приказал король, отворачиваясь. — Хватит с меня на сегодня и богов, и людей.

Однако боги решили иначе. Только поздней ночью Коинт добрался до своих личных покоев — уставший, рассерженный и разбитый.

— Сир, я помогу вам…

— Пошел вон, — рявкнул король, отшвыривая меч.

Стоило слуге закрыть двери, как в них тут же постучали.

— Выродок, — Коинт сжал кулаки и бросился к дверям. — Я тебе сказал, щенок вшивой суки…

— Доброй ночи, сир, — представший перед ним светловолосый мужчина улыбнулся одним уголком губ и едва заметно, очень неучтиво, кивнул. Коинт замахнулся, целя в нос, но мужчина отступил на шаг, и король, промазав, покачнулся, не без труда удержав равновесие.

— Иди к демонам, Фирмос, — прорычал Коинт.

— Я такого пути не знаю, — маг легкомысленно пожал плечами.

Король вздохнул и, отвернувшись, прошел мимо гостя в свои покои. Фирмос скользнул за ним. В личной приемной Коинт рухнул в кресло, едва не сломав его. Маг направился к столу и водрузил на него черную бутыль со вскрытой печатью. Коинт, подперев подбородок кулаком, молча наблюдал, как Фирмос выковыривает пробку тоненьким женским книжальчиком. Откупорив бутылку, маг бросил кинжальчик на стол. Лезвие миниатюрного оружия слегка погнулось.

— Покойся с миром, Делия, — негромко произнес Фирмос и надолго припал к горлышку. Темно-красная жидкость заструилась по небритому подбородку. Маг пил так жадно, будто от самой границы не брал в рот ни капли. Коинт задумчиво смотрел на друга. Пламя свечей играло в алмазных пуговицах черного дублета чародела, и королю на миг показалось, что застежки сделаны из живого огня. Время шло, а маг всё пил, будто поставил себе цель увидеть дно бутылки.

— Мне оставь, — не выдержал Коинт. — Это приказ.

Чародел нехотя оторвался от бутылки, вытер рот тыльной стороной ладони и, икнув, протянул вместилище пойла королю.

— Покойся с миром, Делия, — повторил Коинт и сделал глоток. — Фыыххх… Ну и дерьмо…

Фирмос, прислонившись задом к столешнице и скрестив руки на груди, смотрел на собеседника. Коинт вернул бутылку.

— Что вендиго? — кашлянув, спросил король.

— Мертв, — коротко ответил Фирмос, поставив бутылку на стол. — Примитивное северное проклятье.

— Оно тебя малость задержало.

Фирмос плутовато улыбнулся. Маг был на несколько лет старше короля, а вел себя как молодой повеса.

— Заехал по дороге в Шелеро, по личным делам, — заметил он и, мечтательно вздохнув, продолжил. — Знавал я одну…

— Ты мог ей помочь, — глухо бросил король.

Улыбка сползла с лица мага. Он отвернулся и, посмотрев в окно, тихо ответил.

— Нет, не мог.

— Это проклятье.

— На тебе нет личного проклятья, но… — Фирмос внезапно растерял свою резвость и стал похож на взрослого, умудренного жизнью мужчину, коим и являлся. — Смею предположить, что к тебе тянется лишь одна нить от огромной сети, охватывающей несколько поколений и тысячи жизней.

Коинт, рывком приподнявшись, схватил бутылку, сделал пару глотков и, скривившись, грохнул её об пол.

— И ты говоришь мне об этом только сейчас?

— Обширное проклятье как скрытая болезнь. Протекает без симптомов до первого приступа.

— Приступов было пять! Пять!

Фирмос отошел к окну. Зеленый плащ скользил по ковру, оставляя на светлом ворсе темную дорожку грязи.

— Теперь что-то изменилось.

— Что?

— Не знаю, — маг оперся ладонями о подоконник и выглянул в окно. — Мне нужно время. Я едва могу прочувствовать нить, она очень тонка и бледна.

— Задницы двенадцати богов! У меня умерло пять жен! Это не нить, это канат!

Фирмос обернулся. Лунный свет посеребрил светлые волосы. Лицо мага стало бледным, под глазами пролегли темные круги, резче проступили морщины.

— В этом все и дело, — теперь с Коинтом говорил усталый старик. — Если столь тонкая нить забрала пять жизней, то скольких утянет сеть?

Рыбы

Раскинув руки на подушках, Фирмос, улыбаясь, наблюдал, как изящные пальчики молодой служанки ловко расстегивают пуговицы его дублета. За дублетом следовала тончайшая шелковая рубашка, зашнурованная у ворота. Служанка улыбнулась, лукаво посмотрела на Фирмоса и, скользнув вниз, занялась шнуровкой штанов.

О, маленькая проказница знала свое дело! Её губы и язычок вытворяли такое, что маг чуть было не сдался раньше времени.

— Ооо, — выдохнул он, откидывая голову на подушки и поглаживая служанку по ладони, лежащей на его животе. — Почему я не видел тебя раньше, фея?

Тем временем вторая девушка, тоже светловолосая и зеленоглазая, закончила раздеваться и, примостившись сбоку, потянулась к его губам. Фирмос закинул одну руку красавице на плечи, а второй принялся водить по шее и груди. Девушка, запрокинув голову, застонала.

— А тебя я помню, нимфа, — промурлыкал маг. — Ты сочная и терпкая, как спелая дынька. У кого такие красивые дыньки?

Девушка странно, неприятно громко расхохоталась и, склонив голову, посмотрела на Фирмоса черными провалами глаз. Губы её почернели, на скулах проступили трупные пятна, а на щеке зияла дыра, через которую виднелись остатки зубов.

Фирмос зажмурился и, отпрянув, едва не свалился с кровати.

— Господин, я что-то сделала не так? — испуганно прошептала девушка, а вторая недовольно щелкнула языком и едко бросила.

— Вот дуреха!

— Нет, все хорошо, милые, все великолепно, — Фирмос сел на край кровати, протер глаза и уставился на стену. — Дорога была долгой и трудной.

В дверь постучали.

— Фирмос, — прозвучал требовательный женский голос, и девушек как ветром сдуло. Похватав свои одежды, они бросились к потайной двери и в чем мать родила выскочили в узкий, боковой коридор. Голос королевы-матери был хорошо узнаваем.

Фирмос провел ладонью по лицу, запахнул дублет и, поднявшись, на нетвердых ногах двинулся к двери. Королева-мать, облаченная в черное, траурное платье, с накинутой на лицо вуалью, без свечи стояла на пороге. На мгновение она замерла, оглядывая королевского чародела, а потом, проплыв в комнату, холодно попросила.

— Убери штандарт и подтяни штаны.

— Прошу прощения, — спохватился Фирмос и спешно принялся наводить порядок ниже пояса.

Королева-мать, пройдя мимо разворошенной кровати, оглядела стул с висевшим на спинке плащом и, присев на краешек, поставила локоть на маленький столик. Подсвечник качнулся, и пламя свечей затрепетало, кривя тени.

— Для утех используешь гостевую комнату прислуги? — спросила она, откидывая вуаль.

— Здесь есть потайная дверь, — пояснил Фирмос, шлепнувшись на кровать.

— Знаю, — королева отбила пальцами дробь по поцарапанной столешнице. — Я напугала тебя? Ты бледен и растерян.

— Вы застали меня врасплох, — честно признался маг. — Но испугался я не вашего голоса.

— Как приятно. А чего же?

— Об этом я хотел поговорить с вами завтра.

Королева пристально посмотрела на собеседника.

— Не боишься, что до разговора со мной с плеч уже полетят головы?

Отбрасываемая королевой тень внезапно вытянулась и заполнила всю стену. Фирмос опустил глаза. На белой сорочке, забытой одной из служанок, выступили темные пятна крови, одно больше другого.

— Фирмос, — позвала королева.

Маг вскинул руку, призывая её к молчанию. Пламя свечей взметнулось к потолку. Тень приняла привычные формы, а кровь исчезла.

— Мой сын проклят?

Фирмос покачал головой.

— Он — только нить в сети, звено в цепи, — маг посмотрел на королеву. Серые глаза её казались пустыми. — Сеть эта огромна и сложна, цепь тяжела, неподъемна.

— Род? Семья? Дворец?

— Боюсь, что город. Или… государство.

Королева вздрогнула всем телом. Пламя свечей задрожало в ответ. Женщина убрала руку со стола.

— Кто мог сотворить такое? Северные колдуны?

— Я не знаю чароделов, обладающих столь внушительной силой. Теоретически, сплести нечто подобное в одиночку невозможно.

— Значит, имеет место заговор против нашей страны.

— Сейчас я ничего не могу утверждать. Мне нужно время. Проклятье проявило себя только сегодня.

— Время, — горько произнесла королева. — Всем нужно время. Зря ты рассказал ему о проклятии, не разобравшись в сути. Теперь он начнет священную войну против всех.

Фирмос пожевал губу. Об этом он не подумал.

— Вчера в приступе гнева он убил своего слугу, — продолжала королева. — Его ярость снова рвется наружу, а ты дал ей направление. Как бы поутру он не начал жечь костры.

— Он не безумен, — вступился за друга Фирмос. — Смерть Делии…

— Оставь, — королева махнула рукой. — Он в бешенстве от собственного бессилия. Он хочет править всем, даже смертью. А теперь он узнал, что всё непроста. Что есть виновные в его горе. И он начнет их искать так, как умеет — кося и стар, и млад, без разбора. Его грех ляжет и на тебя, Фирмос. Сдержи его. Сдержи, пока не распутаешь сеть.

— Хорошо, — упавшим голосом произнес маг. — Я уговорю его уехать охотиться в… Олений раздол.

— Славно, Фирмос, — королева поднялась. — Я предупрежу советников и заменю своего сына на троне столько, сколько будет нужно.

Она направилась к выходу, но у самой двери замерла и обернулась.

— Я рада, что ты нашел причину наших бед. Жаль, что так поздно.

Фирмос открыл было рот, но королева не дала ему сказать.

— Будь добр, впредь о подобных вещах сначала докладывай мне. Делии больше нет, сдерживать его некому. Я буду ждать результатов. Если тебе понадобиться помощь…

— Я немедля сообщу вам.

Королева опустила вуаль. Когда её ладонь коснулась ручки двери, женщина, как бы между прочим, добавила.

— Поостерегись той, что работает ртом. Конюхи поговаривают, у неё люэс.

Фирмос вскинул голову и вытаращил глаза.

— Зачем же вы держите её во дворце?

— Если я буду выгонять всех женщин, про которых сплетничают конюхи, я останусь без слуг. За ней уже следят. И, тем не менее, будь осторожен.

Когда дверь за королевой, наконец, закрылась, Фирмос достал из-под кровати откупоренную бутылку вина и, сделав пару глотков, вздохнул.

— Я говорю ей о проклятии размером со страну, а она советует мне не бесить короля и поостеречься шлюх, — Фирмос фыркнул и, раскинув руки, рухнул на кровать. Вино из бутылки плеснуло на простыни.

— Боги…

Они думают, что, узнав виновного, смогут всё исправить. Думают, что его магия всесильна и защитит их. Да лучше бы Коинт был бесплоден! Нашли бы дальнего родственника, запихнули бы его на трон — и жили бы спокойно и долго! Но нет! Заговор чароделов! Фирмос, вперед! Плюнь через левое плечо, топни ногой, укрась небо молнией — и, глядишь, новая королева понесет от последнего Льва. Но в опасности все жители королевства, а найти виновного, возможно, невыполнимая задача. Потому что такие проклятья плетутся десятками лет. Это не чья-то прихоть, не результат молниеносной вспышки ярости, не оплаченный сглаз. Кто-то жил ради этого проклятья и, возможно, ради него и умер. И Фирмос всем своим существом ощущал, как его самого затягивает во тьму тяжелая призрачная рука неведомого чародея.

Что-то зашуршало у входа. Фирмос вскинул голову, готовый увидеть новую иллюзию, но дверь чуть приоткрылась, и в комнату проскользнул мальчишка лет тринадцати.

— А, это ты…

— Я не помешал вам, учитель? — мальчик, опустив голову, нервно дергал края своего бордового дублета. Фирмос сел и хмуро посмотрел на ученика.

— Ты чего трясешься? Что опять натворил, Алтангэрэл?

— Во дворце холодно, — юный маг повел плечами.

— Брось врать, в северных горах сильнее морозило, и ты не ныл. Что натворил? На меня смотри, воробей!

Мальчишка вскинул голову, растерянно глянул на мага черными раскосыми глазами и поспешно отвел взгляд.

— Что увидел? — допытывался Фирмос. — Что со мной не так?

— И вы тоже мертвец, — тихо ответил мальчишка.

— Громче!

— Вы тоже мертвец! Мне везде мерещатся покойники! — вскричал юный маг. — Глаза пустые, черепа желтые, зубов нет, ребра из-под одежды торчат!

— Ну и? Почему так?

— Не знаю, — Алтангэрэл передернул плечами и поморщился. — Умрут все скоро?

— Бестолочь, — беззлобно бросил Фирмос. — Сейчас я сниму иллюзии, но завтра сам расскажешь мне, какова природа твоих видений, понял? И прекрати ныть, девчонок в маги не берут.

Алтангэрэл судорожно втянул ртом воздух. Фирмос повел ладонью у его лица, как если бы отгонял мошкару. Мальчишка внимательно следил за пасами мага, но, не сдержавшись, сморщился и звонко чихнул.

— Прошу прощения, — парень вытер нос рукавом дублета и виновато уставился на Фирмоса. — Теперь вы… живой.

— Приятно слышать, — Фирмос брезгливо потряс кистью. — Иди спать.

— А… мертвецы?

— Подумай, откуда они взялись.

— Они — иллюзия?

Фирмос возвел глаза к потолку.

— Иди отсюда, бестолочь. Иди и думай, почему живых видишь мертвыми!

Стрелец

— Нету у меня ничего, окромя муки! — возмутился старик.

Он поднялся с колен, вытер ладони о широкие, залатанные штаны и исподлобья посмотрел на разбойников.

— Темная мука! Мешок! Всё!

— Мельник и без денег? — один из грабителей, сутулый, прыщавый парень лет двадцати, повел ножом у старика перед носом. — Мож тебе усы сбрить, чтоб не врал? Деньги где, бурдюк?

Мельника ударили под колени, и он снова повалился в пыль.

— Лошадь уведем, да и будет, — из сарая, устроенного на берегу, близ хижины, дородный детина вывел ладную, каурую кобылку с серебристой гривой. Старик глянул на лошадь, сурово сдвинул брови и хотел было встать, но, поднимаясь, запнулся, попятился и, не удержавшись, плюхнулся на задницу. Разбойники захохотали.

— Земля не держит, а, старый?

Их было четверо, считая того, что вывел лошадь, но Гидеону не хотелось чинить бойню у мельницы. Уж больно здесь было чисто и по-деревенски живописно. Заняв удобную позицию среди ветвей старого дуба, он неспешно выбирал первую жертву. Тот, что ткнул мельнику ножом под нос, едва не раскроив губу, кажется, мнил себя главарем.

— Посмотрим, — прошептал Гидеон, вкладывая стрелу. Целью послужила дыра на сапоге прыщавого бандита. Тихий свист — и стрела впилась точно в стопу разбойника. Прыщавый завопил, скакнул на одной ноге назад и, взмахнув руками, повалился в речку. Остальные разбойники, не разобрав, что стряслось, принялись ржать над напарником-недотепой.

— Стрела! У меня в ноге стрела!!! — орал несчастный, бултыхаясь в воде под гогот подельников. Старик-мельник, улучив момент, отполз к поленнице, за укрытием резво вскочил на ноги и стремглав бросился в хижину.

— Эй, да у него стрела в ноге!

Смех разом смолк. Трое разбойников, развернувшись к леску и покрепче перехватив оружие, замерли. Раненый продолжал браниться, но никто и не думал ему помогать.

— Тащите сюда деда! — рявкнул детина. — Спросим, кто у него такой храбрый!

Вторая стрела просвистела у виска здоровяка. Разбойник взвизгнул, как порося, и схватился за окровавленное ухо.

— Там! Там, на дереве! — заорал похожий на крысу, маленький человечек, тыча пальцем в Гидеона. — Вон он!

— А ну слезай, ведьмин сын! — заорал детина, бросаясь к дереву и на ходу потрясая кривым тесаком. — Собачье отродье! Выродок!

Гидеон, закинув лук за спину и придерживая плащ, спрыгнул вниз. Клинок потянулся к его груди, дубинки взмыли над головой.

— Постойте, господа! — он поднял замотанные по самые перчатки руки. — Я всего лишь…

— Заткнись, чучело! — рявкнул здоровяк и, не дав Гидеону произнести пламенную речь, прошил его грудь тесаком.

— Куда торопишься, хряк? — Гидеон резко развернулся. Разбойник потянул было тесак на себя, но клинок, под углом войдя между ребер, просто-напросто там застрял.

— Какого… — здоровяк озадаченно посмотрел на противника, а в следующий миг Гидеон, легко провернув тесак, вытащил его из себя.

— Он чё, колдун? — пропищал крысеныш, отскочив в сторону. — Ему чё, не больно?

Вместо ответа Гидеон сделал выпад и чиркнул клинком по круглому пузу здоровяка. Тот крякнул, схватился за живот и, повалившись на землю, бочкой откатился в сторону, освобождая своим подельникам место для маневра.

Гидеон, отступив назад, замахнулся тесаком, словно готовился нанести удар, но вместо этого поддел клинком веревку, державшую капюшон, и перерезал её. Красная ткань упала на тощие плечи, обнажив желтый череп.

— Поиграем в кости? — Гидеон клацнул зубами.

На один миг у водяной мельницы стало так тихо, что можно было различить среди пения птиц и плеска воды веселый перезвон колокольчиков на шеях коров, пасшихся на противоположном берегу.

— Ведьмин воин! — опомнился коротышка. — Ведьма мертвяка подняла!

— Мертвяк! — подхватил другой.

— Мертвяк!!!

— Чары! Чары проклятой ведьмы!!!

Один из разбойников бросился прочь так стремительно, что, потеряв сапог, на нем же и споткнулся. Кубарем покатившись с берега, он налетел на прыщавого, который, постанывая, выбирался из ручья. Оба с дикими криками свалились в воду. Крысеныш, тыча в Гидеона каким-то самодельным амулетом в виде собачьей головы, пятился назад до тех пор, пока не оказался подле здоровяка с поцарапанным пузом. Тот, поднявшись, кряхтя и бранясь, схватил малыша поперек туловища и дернул в лес.

— Спалим мы твою хозяйку, мертвяк! Спалим ведьму! Так ей и скажи-и-и-и, — разнеслось по лесу.

— Ведьму? — тихо переспросил Гидеон. Его вопрос остался без ответа.

Осмотрев разбойничий клинок, Гидеон забросил его в кусты и направился к хижине мельника, который, распахнув дверь, бочком спускался с крыльца. Каурая покосилась на чужака и, нервно фыркнув, потрусила вниз, к речке.

— Ты иди в дом, иди, — мельник махнул на Гидеона рукой. — Иначе Колосинку испугаешь. Мне её не поймать, с моими-то ногами.

Гидеон кивнул и, напоследок оглядев лесок, поднялся в хижину. Он знал очень мало людей, с которыми мог говорить, не закрывая лица, и порой, чаще всего весной, его нестерпимо тянуло к ним. Он хотел говорить, не думая о тайнах, не ища извилистых путей среди каверзных вопросов. Он хотел слушать, потому что простодушная болтовня напоминала ему о том, что он всё ещё человек. В обычных людях, в своих добрых старых друзьях, Гидеон искал себя.

Замерев перед рукомойником, он заглянул в висевшую на стене, натертую до блеска металлическую пластину — крышку от давно потерянного котелка.

— Хорош, — клацнул зубами желто-серый череп. Из черного провала глазницы вылетел комар и, погудев для приличия, направился искать жертву посвежее.

Немудрено, что разбойники решили не продолжать бой. Кому известно, как убить мертвого? Как сражаться с ходячим скелетом? Гидеон провел затянутой в перчатку рукой по нижней челюсти. Вот его слабое место. Пару раз особо везучим противникам удавалось её выбить. Был случай, что Гидеон полночи искал драгоценную в тростнике у глухого болота, проклиная всех богов, которых мог вспомнить. С тех пор он изловчился приторачивать нижнюю челюсть к черепу с помощью проволоки или, на худой конец, лент. Выходило сносно. Гидеона больше удивлял тот факт, что кроме нижней челюсти ни одна кость от него не отпадала. Даже зубы всегда оставались на месте, словно весь он был высечен из каменного монолита. Поистине, о путях проклятья не ведает и Тринадцатый бог.

— Не убежала?

— Фух, нет, — мельник, почесывая вспотевшую под седой бородой шею, свалился на табурет и без тени страха уставился на Гидеона. — Вовремя ты. Каким ветром занесло?

— Да вот… Решил сходить на север.

— Неймется тебе. Плесни-ка водицы.

— Предлагаешь зарыться в землю? — Гидеон подошел к стоящей в углу огромной бочке и, сняв с крючка потемневшую от времени кружку, зачерпнул воды. На один короткий миг, когда сорвавшаяся с края посудины капля упала на черную гладь, заставив её вздрогнуть, Гидеону почудилось, что он чувствует во рту вкус студеной воды. Нижняя челюсть дрогнула, и скелет клацнул зубами.

— Здорово ты их… Малой аж в штаны наложил, — мельник сделал пару огромных глотков, а остатки плеснул себе в лицо. — Фррр… Видал, наглецов!

— Я думал, ты сам дашь им отпор, — Гидеон сел на скамью у бочки и принялся поправлять шнурки на перчатках. Те, без креплений, так и норовили соскочить с костлявых рук.

Мельник удивленно крякнул.

— Помирать за муку и лошадь? Вот уж нет.

— Раньше ты был храбрее.

— Раньше я был моложе. Да и не часто к нам такой сброд захаживает, — старик сплюнул себе под ноги. — Демоны их знает, откуда взялись. Этих четверо, да у деревни человек десять околачивается.

— Думаешь, за их поимку заплатят?

— Это вряд ли. Народ короля ждет. У него пятая жена померла, и он сюда собирается, в Олений раздол. Лесничий по секрету сказал. Вот и вояк с собой приведет. Они, глядишь, разберутся и с шайкой, и с ведьмой.

— Ведьмой?

— Да пришла зимой одна барышня, то старухой прикинется, то девой моложавой, — старик вдруг залился краской до корней волос. — Поселилась в доме прошлого лесника… У нынешнего-то хоромы, вот… Ну и того… колдует помаленьку — то бабам наговор нашепчет полезный, то… мужикам.

— И ты к ней ходил?

Старик замялся, склонил голову на бок.

— Ну… Не я сам… А баба одна… местная… знакомая…

— И как? Помог наговор?

Лицо мельника стало пунцовым.

— А чего ж не помочь-то? Я ещё… того… силен сам.

Гидеон накинул капюшон и затянул шнурок.

— Зачем же гнать ведьму, если она вам помогает? — он поднялся, проверил застежки и только тут заметил дыру, пропоротую тесаком. — Хм…

— Надо бы заштопать… — старик обрадовался, что можно сменить тему. — Погоди.

Гидеон снова опустился на скамью.

— Так зачем вам гнать ведьму?

— Да виданное ли это дело — баба чароделит, — старик прищурился, вороша в деревянном ящичке всякую полезную мелочь. — У меня булавки только.

— Давай три.

— Ага. Ну вот. Навлечет гнев Двенадцатого, а он крут на расправу-то, — мельник на раскрытой ладони протянул Гидеону ржавые булавки. — Ты оставайся, сколько хочешь, а я плащ твой швее в деревню снесу, она починит.

Мельник снова покраснел.

— Швея, значит, — Гидеон поднялся и похлопал старика по плечу. — Хватит с вас и ведьмы. А мне пора. Береги себя.

В лесах Оленьего раздола весна перерождалась в лето. По полянам, усеянным желтыми цветами, носились, деловито жужжа, пчелы. Верещали, перепрыгивая с ветки на ветку, белки, заливались вернувшиеся с юга певчие птахи, а к полудню на лес опускалась по-летнему жаркая истома и не спадала до самого заката. Но стоило подняться выше, в горы, как духота, вслед за лесом, отступала. Гидеон не любил равнины, но горные луга манили его безлюдьем и тишиной. Он часами сидел в траве и наблюдал ни за чем и за всем сразу. Он не мог вкусить пищу, глотнуть воды, почуять запахи, приятные и не очень, но порой, шагая по неведомым людям тропам, он вдруг замирал, как громом пораженный странным чувством, далеким воспоминанием о пряных, волнующих ароматах, что приносил с высокогорных лугов странник-ветер. Тогда он, охваченный тоской по прошлому, бросался на поиски воспоминаний и себя, и не было для него времени года более тяжелого, чем весна, перерождающаяся в лето. Всюду буйствовала жизнь, изо всех укромных уголков восхваляли её земные твари, и Гидеон, вслушиваясь в их восторженные песни, нетерпеливо ждал нового воспоминания, чтобы на толику мига вновь ощутить себя живым.

Хижину лесника — покрытый мхом по самую крышу низенький домик — Гидеон использовал как ориентир. Отсюда к горам вела оленья тропа. Зимой лесник подкармливал изголодавшихся животных, а весной самцы, обзаведясь рогами, уходили в высокогорье, чтобы там вступить друг с другом в схватку за привередливых самок. Сейчас бои были в самом разгаре.

Гидеон из-за деревьев наблюдал за хижиной. Снаружи она выглядела заброшенной.

— Что же стоишь, скиталец? — раздался позади дребезжащий старушечий голос. Его обладательница, видимо, скрывалась за валунами, на которых лесник зимой выкладывал соль для оленей. — Не робей, заходи, коли помощь нужна.

Гидеон не обернулся. Раз так называемая «ведьма» не видит на нем метки проклятья, то и разговаривать с ней не о чем. Но что мешает над ней подшутить?

— А сможешь помочь? — спросил он.

— Дай-ка взглянуть на тебя.

Гидеон обернулся, но капюшона не снял.

На валуне сидела крошечная, сморщенная старушка. Седые прядки выбились из-под легкой шелковой косынки и падали на не по возрасту ясные, голубые, как небо, глаза. Ведьма подняла толстую ветку, служившую ей тростью, и ткнула ею в Гидеона.

— Сбрось капюшон, скиталец.

— Вдруг испугаешься до смерти?

Старуха улыбнулась, показав редкие гнилые зубы, но когда Гидеон развязал веревку и откинул ткань, улыбка мигом сошла с бледных губ.

— Испугалась, — с сожалением заметил Гидеон.

Ведьма задумчиво разглядывала его.

— Ну? Поможешь мне? — нетерпеливо поинтересовался скелет.

— Значит, пришло время, — она вздохнула и, соскользнув с валуна, направилась к хижине.

— Что? — Гидеон клацнул челюстью и, заинтригованный, поспешил за ведьмой. — Эй, постой. Что ты сказала? Какое время?

Старуха на удивление резво обернулась и, взмахнув тростью, ударила Гидеона по голени.

— Корона воссияет над городом призраков, — возопила она на весь лес. — Когда лев попросит указать дорогу, стрелец поведет его к центру круга, ибо пришло время менять фигуры!

— Стой!

— Уходи, проклятый!

— Да подожди же! О чем ты?

Старуха ещё пару раз огрела его тростью, чтобы не мешал идти, и, вкатившись в хижину, захлопнула за собой дверь. Гидеон принялся стучать, едва ли не выбивая кости из пальцев, потом, не дождавшись ответа, забарабанил по закрытым ставням. Хижина хранила молчание.

— Открой дверь, ведьма! О чем ты говорила?! — орал он, носясь вокруг домика.

Когда терпению пришел конец, Гидеон снес дверь с петель. С грохотом вломившись внутрь, он замер на пороге. В хижине было черно, паутинно и тихо, только у развалившейся печки тлел маленький, но сияющий ярко, как звезда на полуночном небе, уголек. Гидеон наступил на него, и тот рассыпался тысячью искр.

— Нравится вам играть чужими жизнями, — собственный голос показался чужим и далеким. Гидеон заговорил громче и неожиданно для самого себя сорвался на крик. — Бросаетесь заклятиями, придумываете загадки, издеваетесь и смеетесь над нами! Ломаете наши жизни и не даете покоя после смерти! Да падут проклятья, коими вы калечите живых, на ваши головы и на голову вашего бога!

Никто ему не ответил. В хижине царили темнота и пустота, как и в его черепе. Как и в его собственном доме.

Сняв с плеча лук, Гидеон вышел наружу, огляделся и сел на корявые ступени крыльца. Ему вдруг расхотелось идти в горы. Он подумывал вернуться к мельнику, поговорить о жизни в городах, а через пару деньков наведаться в деревенский трактир — перекинуться в карты. Правда, с ним играть не любили — он не пил, скрывал лицо и ему везло.

Лицо… Вскинув руку, Гидеон коснулся острого подбородка, потрогал зубы, залез в дыру над верхней челюстью, где у живых положено располагаться носу. У него ведь тоже когда-то были нос, губы, глаза, волосы, уши, но теперь он совсем позабыл, как выглядел раньше. А дома хранят его портреты, дома ждут те, кто помнит его живым. Но стоит ли поворачивать назад, если он так ничего и никого не нашел? Им нужна помощь, а он снова вернется ни с чем, усталый, ожесточенный… мертвый. А если ответы появились, но те, кто его ждет, не могут его найти? Путь был долгим, и прошло почти тридцать лет, прежде чем принц осознал, что…

— Пора возвращаться, — тихо произнес он. — Пускай я не помню своего лица, но забыть дорогу домой не имею права.