Тристан и Женевьева (Среди роз)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Женевьева медленно просыпалась с ощущением дискомфорта. Огонь в камине давно потух, и ей было холодно. Но уже наступило утро, и солнце заглядывало в окна-бойницы.

При воспоминаниях о прошедшей ночи слезы снова брызнули из глаз Женевьевы. Она прижала подушку к груди и плотнее завернулась в теплое одеяло, страстно желая снова уснуть и увидеть сон о том, что Тристан де ла Тер никогда не появлялся в ее жизни. Мысли о нем разбудили в ее душе глубочайший стыд, когда-либо испытанный в жизни.

Она снова заплакала, но слез уже почти не было, они иссякли, ибо ей слишком много пришлось пролить их в эту ночь. Когда он ушел, Женевьева дала себе волю и долго рыдала. Увы, это единственное, что она могла сделать, оставшись одна. Никогда она не расплачется при нем, она не покажет ему свою слабость.

Но ведь показала же прошедшей ночью.

Женевьева прикрыла глаза, прикусила нижнюю губу, и снова пообещала себе не сдаваться. В эту ночь сражение было проиграно, но еще не проиграна война. Ей нечего противопоставить его мускулам, но у нее все же кое-что остается. Может быть, он может заставить ее подчиниться, но не в его силах вынудить принять его и полюбить. «Разве тело это не просто бренная оболочка?» – презрительно подумала Женевьева.

Но даже в своих мыслях Женевьева не могла убедить себя, что она просто подчинилась.

Она вообще не собиралась оценивать свой поступок.

Женевьева совсем не желала заниматься самоистязанием или жалеть себя, и когда солнце ярче осветило комнату, она отбросила прочь свои мрачные мысли и решила встать. Но как раз в это мгновение она снова замерла, ибо почувствовала, что с ней что-то не в порядке. Это было странное и непривычное ощущение.

– Вонючий ланкастерский бастард! – негромко выругалась Женевьева. Ее душила тихая ярость, она была близка к тому, что бы снова разразиться слезами, а этого она старалась избежать любыми путями. Она никогда, никогда, никогда не доставит ему удовольствия видеть ее страдания. И не имеет значения, чем он угрожал, или что сотворил.

Женевьева резко вздохнула и притянула к себе колени. Она знала, что на самом деле это неправда. Она сказала ему, что бы он отправил ее в Тауэр, заковал в колодки, передал в руки палача. И это было правдой – этот урок она усвоила сегодня утром, и знание далось ей болезненно. Она не хотела умирать. Она ненавидела его и презирала за то, что он сделал…

И за то, что он заставил ее почувствовать…

Но все же это лучше смерти, лучше симуляции храбрости в ожидании удара палача…

Женевьева поднялась на ноги и прошла по холодному полу через комнату к сундуку. Она быстро открыла крышку, почти уверенная в том, что все ее вещи разграблены. Но ее опасения не оправдались, и Женевьева вытащила мягкий халат, что бы накинуть его на себя. Запахнув полы, она нахмурилась.

Судя по всему, было уже довольно поздно, а к ней никто так и не пришел. Слабый лучик надежды заставил Женевьеву задышать глубже, и она стремительно бросилась к двери, рассчитывая на то, что ее могли отпереть с наступлением утра.

Но дверь по-прежнему была заперта.

И она отступила от двери, широко расправив плечи и молча проглотив факт, что она была пленницей Тристана в собственном доме. Она тут же приняла новое решение и поклялась вслух, что непременно сбежит от него. Английский трон стоит на довольно шатком основании. Ведь еще остались претенденты на престол со стороны Йорка, у которых были гораздо более основательные права, чем у этого Генриха Тюдора! И они могут восстать против него, так же как и сам Генрих восстал против Ричарда.

«И снова начнется братоубийственная война, – устало подумала Женевьева, – и много еще дворян сложат свои головы».

Для Англии было бы лучше, если бы Генрих показал себя твердым королем, и мудрым правителем, способным усмирить воинственных баронов и лордов и установить в стране порядок. Она глубоко вздохнула. Было бы лучше, если бы нация наконец объединилась и устремила свои усилия на повышение благосостояния.

Горькая улыбка тронула губы Женевьевы. Мир – это очень хорошо, но ей трудно было желать его всем сердцем и душой, когда сама она утратила все во время последнего конфликта, когда была вынуждена находиться в собственном замке в качестве пленницы. Все что случилось этой ночью, было ей так близко, что Женевьева, казалось, могла обонять его запах, оставшийся на ее коже. Она вспоминала, перебирая один болезненный момент за другим. «Я не останусь его пленницей, – подумала Женевьева. – Не останусь… Не останусь…»

У нее не было никакого плана, просто огромное желание. Эти слова были всем, что она сейчас имела, но Женевьева отчаянно уцепилась за них. Она должна помнить, кем она была, потому что единственное, что она могла теперь назвать своим – ее гордость и честь.

Женевьева подошла к двери и постучала. Ей отчаянно хотелось вымыться: невыносимо было ощущать собственное тело, ставшее вдруг чужим, невыносимо чувствовать его запах.

Никто не пришел на ее стук, хотя она была уверена в том, что все, находившиеся внизу в зале, должны были его услышать. Она нахмурилась и отошла от двери.

И тут ее взгляд упал на кровать со скомканными простынями и занавесками…

Грязное ругательство слетело с ее губ, и она утратила только что вновь приобретенную решительность оставаться холодной и гордой. В порыве ярости, Женевьева сдернула с кровати одеяла и начала топтать их ногами, жутко ругаясь.

Наконец она устала от собственного гнева и замерла, вновь опасно близкая к тому, чтобы заплакать. Женевьева плотно стиснула зубы, приказывая себе сберечь свою злость, которая даст ей силы для того, чтобы оставаться спокойной и терпеливой, пока у нее не появится возможности бежать. Если бы только она могла доказать ему, что осталась нетронутой, совершенно нетронутой там, внутри.

Она вздрогнула. «Кто теперь поможет ей, если она открыто выступит против него? Он предложил свою милость – милость завоевателя! – подумала презрительно Женевьева, – и был предан. Человек, заглянувший однажды в глаза Тристану и познавший его месть, вряд ли поднимется против него снова».

Женевьева резко обернулась, услышав шаги и смех, доносившиеся из коридора. Она снова подбежала к двери и заколотила в нее, требуя, чтобы ее открыли. Но шаги стихли. Кто бы там ни был, он прошел мимо ее комнаты.

Удивленная Женевьева отступила на шаг назад. Ведь это ее замок! Ведь эти люди были ее слугами! Они стали свободными лишь благодаря милости ее отца. Ее глаза сверкнули и сузились. Теперь Женевьева прекрасно поняла, что Тристан хотел ей показать – она была здесь незначительной персоной, пленницей.

Женевьева со злостью пнула кровать и тут же пожалела об этом, ибо больно ударила ногу.

Возможно, что он даже знал, как отчаянно ей хотелось вымыться, но решил заставить ее страдать, мучиться.

Она некоторое время размышляла над своим будущим. А потом Женевьева подошла к двери и пронзительно закричала, на секунду перевела дыхание и завопила что было мочи:

– Пожар! Пожар!

Дверь открылась настолько быстро, что Женевьева сообразила: стражник находился все это время за нею. Но, несмотря на это она отреагировала мгновенно. Когда парень вбежал в спальню, она спокойно вышла наружу.

И прежде чем он заметил ее отсутствие, Женевьева уже спускалась по лестнице.

В большом зале никого не было, до ее слуха доносились голоса из кабинета, но Женевьева не обратила на них внимания и прямиком направилась к выходу. Но вот из кухни высунулся старый добрый Грисвальд и Женевьева, радостно воскликнув, бросилась к нему в объятия. Старый слуга отступил назад, смущенный тем, что переступил границу дозволенного.

– Леди, с вами все в порядке! И я вижу вас перед собой! А я слыхал…

Грисвальд не успел закончить свою мысль, так как был прерван стражником, скатившимся вниз по лестнице. На пороге соседней комнаты показались Тристан и Джон, и стражник тут же замер, остановленный осуждающим взглядом графа. Краска стыда и гнева мгновенно залила лицо молодого солдата.

Грисвальд же, который любил ее, – Женевьева была уверена! – развернулся на месте и с удивительной для его лет прыткостью, скрылся в кухне. Тристан обратился к юноше.

– Что это значит? Почему она здесь? – спросил он тихо. И Женевьева была удивлена и раздосадована, тем что к ней относятся, как к какой-нибудь мебели, что с ней говорят, как будто ее здесь нет, или, что еще хуже, как будто она не понимает язык.

Или, как если бы это, не имело никакого значения.

– Хм, леди закричала, милорд Тристан. Громко и пронзительно закричала «Пожар! Пожар!». Но когда я вбежал в комнату, то увидел, что…

Тристан, наконец, мрачно взглянул на Женевьеву.

– Если ты еще раз услышишь подобный крик, Питер, ты должен позволить ей сгореть. Не меняя выражения лица, Тристан перевел свой взгляд на стражника. – Понятно?

Тот опустил глаза, и Женевьева ощутила, как внутри ее все пылает от ярости. Она внезапно осознала, что раньше просто не могла принять правду, что ничто не может поколебать Тристана тронуть его, вывести его из равновесия. Он собирался не только держать ее в Эденби в качестве пленницы, но и сделать спальню для нее единственной тюрьмой, откуда невозможно было бы уйти.

Тристан снова посмотрел на нее, отвесив ей легкий насмешливый поклон, предложил свою руку, что бы отвести обратно в ее тюрьму!

Сердце ее бешено заколотилось, но Женевьева сделала вид, что не заметила его жеста. Она даже сама не осознавала, насколько отчаянно ей хотелось ощутить дыхание свежего ветра на своих щеках.

Она направилась к камину, в котором ярко пылал огонь, и повернулась спиной к графу. Ей нужно обрести смелость. Или хотя бы не показывать своего страха. Наконец, Женевьева протянула руки к огню и потерла их друг о друга, согревая. Не отворачиваясь, она бросила холодно через плечо.

– Мне очень жаль, что я оторвала победителя от подсчета добычи, лорд Тристан, но я внезапно ощутила ужасную жажду и просто безумное желание вымыться.

– Женевьева!

Ее имя в его устах прозвучало как команда. Он ожидал, что она тут же бросится к нему. «Ах, если бы только я могла добежать до двери, если бы только я умела летать, как орел, как ястреб, что бы воспарить высоко в небо, устремиться к свободе», – подумала Женевьева с замирающим сердцем.

Она даже не обернулась на его оклик. Он снова раздраженно позвал ее по имени, но опять безрезультатно. И не без страха, Женевьева услышала его шаги по каменному полу, когда он сам направился к ней.

– Тристан!

Это произнес Джон. И в его тоне Женевьева услышала нотки сочувствия.

Но Тристан не остановился. Он продолжал приближаться, и в последнюю секунду у Женевьевы сдали нервы, и она обернулась.

Он положил на ее плечи руки, и она едва сдержала крик. Женевьева высоко подняла голову и попыталась взглядом выразить ему свое презрение, но он вернул ей этот взгляд своими черными, как ночь глазами. От его прикосновения, от его сурового вида Женевьева струсила и попятилась, прекрасно понимая, что он способен сейчас на все.

– Вы пойдете добровольно?

Он не позаботился о том, что бы дать ей возможность выбора, но она была в его тоне и ощутилась даже сильнее, чем вызов. И Женевьева почувствовала, как к ней возвращается самообладание.

– У вас достаточно лакеев, что бы выполнять ваши команды, лорд Тристан. Но не надейтесь увидеть среди них меня. Да, вы сильны и могущественны, и за вашей спиной король-победитель. Но я никогда, никогда и ни за что не склонюсь перед вами. Вы можете вершить вашу месть так медленно, как пожелаете. Но я буду неустанно бороться с вами, бороться за каждый миг свободы!

Он долго, пристально смотрел на нее, и в его глазах вдруг засверкали золотистые искорки. Было ли это уважение, насмешка или медленное разгорание гнева? Женевьева не могла понять, но за время одного удара сердца она успела подумать, что Тристан откажется от своих планов, что для него они слишком утомительны. Но нет…

– Что ж, пусть так и будет, – мягко согласился он, быстро шагнул вперед, наклонился, обхватил ее тело и без особых церемоний водрузил Женевьеву к себе на плечо.

Она отреагировала совсем не так, как подобает благородной даме. Рассердившись и отчаявшись, она начала что было мочи поносить его, ругая самыми последними словами, царапалась, брыкалась, кусалась. Но Тристан оставался совершенно спокойным и безразличным ко всем ее выходкам. Он легко понес свою отчаянно вопящую ношу к лестнице и повысил голос только для того, что бы перекинуться парой слов с Плизэнсом.

– Извини, Джон. Я тут же вернусь назад. Хотя подожди-ка. Что, если мы соберемся, скажем, через час?

У Женевьевы не было ни малейшего понятия, ответил Джон или нет. Ее снова охватила паника, она уже не была уверена в том, что мысль о борьбе с ним, была хорошей идеей. Конечно же она может стать для Тристана постоянной занозой, но чего это будет стоить ей самой. Она напряглась, стараясь выпрямиться, опираясь на его плечо.

– Нет, храбрый победитель! – вскричала Женевьева, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо. – Не дозволяй своему пленнику отвлекать тебя от управления украденным поместьем!

Женевьева видела, что Тристана явно забавляет все происходившее. Но в его темных глазах мелькали и опасные вызывающие искорки.

– О, мне кажется, что мое украденное поместье выдержит, если я ненадолго оставлю его, – сказал он. И его губы сложились в улыбку, которая ясно дала понять Женевьеве, что если она и была для него причиной беспокойства, то ему будет только приятно устранить эту причину.

– Я пойду сама! – задыхаясь сказала она. К своему ужасу она увидела, что зал начинает заполняться людьми Тристана, слугами и даже ее близкими. На лестнице стояла Эдвина, как громом пораженная, прижав руки к груди, с пепельно-бледным лицом. А позади нее стоял Томкин, верный Томкин…

Они были явно обеспокоены, но не осмеливались вмешиваться. А она боролась, боролась и проигрывала, и втягивала их в эту бессмысленную борьбу. О, Господи! Она не хотела, чтобы они страдали от ее поведения.

– Я пойду сама! – прошептала она неистовым шепотом.

Но было уже слишком поздно. Тристан проигнорировал публику, собравшуюся в зале, и начал подниматься по ступенькам. Когда они проходили мимо Томкина и Эдвины, он извинился с необычной и холодной вежливостью.

– Пожалуйста! – умоляюще воскликнула Эдвина.

Тристан и не подумал остановиться. Когда она тронула его за руку, он прошел мимо, как будто не заметил ее прикосновения. Но Эдвина отчаянно вцепилась в ткань его рубашки, и он все-таки остановился, вежливо ожидая, что же она собирается ему сказать.

– Тристан, я умоляю тебя, позволь мне навестить Женевьеву, поговорить с ней!

Боль, звучавшая в ее голосе, могла бы растрогать даже камень.

Но только не сердце Тристана. Он ответил очень любезно, но отказал в ее просьбе.

– Нет, Эдвина, возможно, как-нибудь потом.

– Тристан, даже заключенные в Тауэре пользуются кое-какими поблажками! – умоляла Эдвина. И Женевьева, свисавшая вдоль спины Тристана, была поражена ее тоном. Она поняла, что ее тетя приняла власть ланкастерца.

Тристан вздохнул.

– Нет, леди, нет! Хотя бы для того, чтобы ваша неукротимая родственница не нарушила спокойствие и мир. Она втянет вас в свои бесконечные интриги, а я бы не хотел этого. Может быть, через какое-то время я разрешу вам встретиться с ней, но не сейчас.

– Ну, пожалуйста, Тристан…

Эдвина была близка к тому, что бы заплакать. И несчастная Женевьева крикнула ей:

– Во имя Господа! Эдвина! Не проси! Никогда не проси так униженно того, кто убивал и насильничал, что бы завладеть тем, что принадлежит другим!

Она пыталась освободиться от его хватки, стараясь встретиться с Эдвиной глазами. Но его руки сжались сильнее, и Женевьева поняла, что ей удалось разозлить его. Но Тристан оставался вежливым с Эдвиной, и Женевьева, как бы сильно она не сочувствовала своей тетке, вознегодовала от того, с какой легкостью та приняла свою судьбу.

– Миледи, позвольте мне пройти…

У Эдвины не было другого выбора. Когда Тристан снова пошел вверх по лестнице, Женевьева попыталась поднять голову. Лицо Эдвины оставалось пепельным, а в глазах застыла боль и безнадежная мольба. «Сдайся!» – умоляли ее глаза. Но Женевьева знала, что не сможет покориться этому дьяволу во плоти.

Тристан повернул и сильным пинком распахнул дверь в ее спальню. Секунду спустя он небрежно бросил ее на кровать. Женевьева быстро приподнялась на локтях, готовая к тому, чтобы защищаться, если он посягнет на нее.

Но мужчина остался стоять, слегка раздвинув ноги и глядя на нее сверху вниз, уперев руки в бедра.

– Мне стоит позаботиться о том, чтобы в будущем не было ложных тревог. Разве вы никогда не читали басен Эзопа? Даже если эта спальня будет объята пламенем, вы можете изжариться здесь заживо, но никто не будет обманут вашими криками, – сказал он.

– Я и не подумаю кричать, если вы скажете своим людям, чтобы они приходили, когда я зову их, – отпарировала Женевьева. – Я не думаю, что подобная уловка будет необходима.

– Миледи, вам бы ответили в свое время, Я был занят, в противном случае я бы пришел сам.

– Я не хотела видеть вас. Я хотела, чтобы ко мне пришел кто-нибудь из моих слуг!

– Вы не голодали, – возразил он.

Женевьева быстро перекатилась через кровать и посмотрела на него.

– Эдвина говорила правду, милорд, – сказала Женевьева, вложив в свои слова все презрение, на которое была только способна. – Даже в Тауэре заключенных кормят и разрешают им свидания.

– Но ведь вы не в Тауэре, не так ли, Женевьева?

– Я бы с большим удовольствием находилась там. У меня есть права…

– У вас вообще нет никаких прав, леди. Вы утратили их в ту ночь, когда попытались убить меня.

Женевьева почувствовала, как вокруг нее начинает сжиматься пространство, спальня, бывшая просторной и большой, словно уменьшалась в размерах, когда он появлялся.

Тристан заполнял всю комнату своей несгибаемой волей.

– Пусть так, – горестно согласилась она. – Но как прикажете понимать то, что вы отказываете мне в таких простых вещах, как вода, чтобы вымыться, и пища?

– Вам ни в чем не было отказано, – ответил Тристан. – Просто вы больше не хозяйка и даже не гостья в этом замке, и слуги здесь мои, а не ваши, и когда я решу…

Женевьеву никогда не учили осторожности, никогда. Его речь была прервана подушкой, которую она стащила с кровати и запустила в Тристана, при этом хрипло и грязно сквернословя.

Он замолчал, перехватил подушку и, очевидно, призывая все свое терпение, пожал плечами, чтобы показать Женевьеве всю нелепость ее поступка. Женевьева не могла уже исправить свою ошибку, поэтому она пристально смотрела на него, ощущая все возрастающую тревогу. Ее грудь высоко вздымалась.

Внезапно Тристан посмотрел вниз, наконец заметив, что стоит на простынях, сброшенных Женевьевой с постели. Он поднял на нее взгляд с недоброй и насмешливой улыбкой, затаившейся в уголках его рта, и улыбнулся еще шире, когда заметил, что Женевьева не в силах скрыть смущения, отразившегося на ее заалевшем лице, помимо ее воли.

– А у вас есть характер, леди Женевьева, – прокомментировал Тристан.

Женевьева быстро отвернулась от него, чувствуя свое очередное поражение и досаду от этого. Ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы он ушел.

– Я не буду пытаться снова обмануть вашего стражника, – сказала она. Она надеялась, что ее слова прозвучат твердо. Но этого не получилось. Всего лишь неуверенный, прерывистый шепот сорвался с ее губ.

– Вы можете идти… идти и заниматься вашим поместьем.

Он глухо рассмеялся.

– Моим украденным поместьем?

– Вы не можете отрицать того, что все это было украдено! – воскликнула она, и подумала: «А почему, собственно, я отвечаю ему?» Она чувствовала взгляд Тристана на своей спине, чувствовала, что у нее подкашиваются ноги, хотя изо всех сил старалась стоять твердо.

– Тебе не стоит об этом заботиться, Женевьева. Ты хотела доставить мне беспокойство, и у тебя это получилось. Тобой пренебрегли и лишили тебя необходимых вещей, что ж, теперь я здесь. И мы исправим допущенный промах.

Он подошел к двери и, подозвав стражника, распорядился, что бы слуги принесли для Женевьевы еду и питье. Затем она снова ощутила его взгляд на своей спине.

– И воду, так, миледи? Лохань с горячей водой, верно?

Женевьева отрицательно покачала головой. Она больше ничего не хотела, во всяком случае, пока он находился с нею в одной комнате.

– О, но ты же требовала воду! И в самом деле, я помню, что ты требовала! Разве нет?.. Питер, скажи еще, что бы принесли лохань и горячую воду, немедленно.

Тристан прикрыл дверь и прислонился к ней. Даже не оборачиваясь, Женевьева знала, чем он был занят, знала, как он смотрел на нее – холодным и безжалостным взглядом.

Теплая волна пробежала по ее телу. Холодным? Нет, когда он держал ее, в его взгляде горел огонь. Но этот огонь был поверхностным. А что есть тело, как не пустая оболочка? И как только она напомнила себе, что ему никогда не покорить ее душу, осознала, что и сама не проникла в его внутренний мир.

– Ага, ну вот и вы? – он открыл дверь на негромкий стук.

Женевьева не оборачивалась. Она слышала как слуги, сопя, втащили лохань и пыхтя от натуги, принесли тяжелые ведра с горячей водой, потом вынесли лохань с грязной водой. Слышала она, как Эдди, одна из кухарок, о чем-то тихо говорила с Тристаном, и затем все стихло.

Тяжелая дверь закрылась, и послышался звук задвигаемого засова. «Остался ли он внутри с нею, или ушел?»

Женевьева с надеждой обернулась, но ее надежда разбилась о неумолимое выражение его лица.

Тристан поставил обутую в сапог ногу на сундук и оперся на колено локтем, подперев подбородок ладонью, внимательно наблюдая за Женевьевой. Он молча повел рукой в сторону ее туалетного столика, на котором стоял поднос с едой, и затем указал на лохань стоявшую перед вновь зажженным камином, из которой клубами поднимался пар.

– Вы просили, чтобы вам дали воды, чтобы вымыться, миледи.

Он явно насмехался над ней, радуясь, что она чувствует себя неловко в его присутствии. Женевьева попыталась улыбнуться, попыталась вложить в своей ответ, как можно больше сарказма.

– О да, я хотела этого. Я никогда еще за всю свою жизнь не чувствовала себя такой изгаженной.

Тристан опустил глаза и прикрыл их ресницами, отбросившими загадочные тени на его щеки. Женевьева сжалась, подумав о том, что с ее стороны было неразумно пытаться раздразнить его, она ведь прекрасно знала о его непоколебимости.

Но вот он посмотрел на нее, легонько покачивая головой, словно бы сочувствуя.

– Изгаженной?

– Ужасно.

– Тогда во имя Господа, леди, я отказал вам в самой серьезной услуге! Нам необходимо немедленно это исправить! Я приношу самые искренние извинения.

Женевьева вытаращила глаза, с подозрением следя за тем, как он подошел к туалетному столику и стал изучать флаконы и пузырьки, стоявшие на нем. Он быстро взял один из них и с притворным восторгом продемонстрировал его Женевьеве. И хотя радость его была явно нарочитой, она вернула его лицу юношескую непосредственность.

– Роза! Розовое масло! Я считаю, что это вполне подходящее средство, а вы?

Женевьева не отозвалась. Она прижалась к стене, следя за тем, как Тристан шагнул к лохани и вылил туда содержимое флакона, вдохнув в себя разовый аромат.

– М-мм! – он обернулся к Женевьеве. – Я вот думаю, из какой розы было получено это масло, из красной или из белой? Да и имеет ли какое-нибудь значение, какого цвета прежде была роза, если с нее оборвать все лепестки.

Женевьева не пошевелилась и не ответила. Она не сводила с него своего настороженного взгляда. Тристан еще шире улыбнулся, и она судорожно сглотнула, ибо, казалось, что у него нет никаких дурных намерений. Лицо его сейчас сияло, просто озорным весельем, и это было даже хуже его обычной непоколебимости и суровости.

– Почему вам не вернуться к себе? – выдохнула Женевьева, пятясь от Тристана. – Ведь вам скоро нужно будет встретиться с Джоном.

– Нет, миледи, у нас в запасе еще много-много долгих минут. Ведь вы столь строго осудили меня за плохое отношение к моей пленнице! Теперь же я вижу, что моя пленница просто вывалялась в грязи и потому находится в расстроенных чувствах! Каким же я буду рыцарем, если оставлю ее в таком состоянии?

И Тристан протянул к ней свои большие ладони. Когда его загорелые руки обхватили ее тело, Женевьеве от всего сердца захотелось, что бы кто-нибудь пришел к ней на выручку.

Его объятия были сильными, и казалось, что от него исходит жар, возбуждение, и напряжение столь же буйное, как гром и молния, столь же взрывчатое, как порох. Женевьева вгляделась в эти темные глаза и, со все возрастающей тревогой поняла, что он не видел в ней пленницу, которая обещала бороться с ним до конца, нет, он видел в ней просто забавную игрушку, послушную его желаниям.

– Я буду кричать! Громко, страшно! И каждый из прислуги узнает, что их новый хозяин…

Ее прервал смех Тристана.

– Конечно же, они узнают. А почему бы и нет, миледи? И если эти крики продолжатся, то они догадаются, чем вы занимаетесь… ведь все подобные крики и вопли звучат почти одинаково, разве вы не знали этого? Наверное, нет. Ну, а теперь почему бы вам…

– Я ненавижу тебя! Оставь меня! – Женевьева заметила, как озорство и веселье вдруг пропали с его лица вместе с нетерпеливым желанием. На нем снова была жестокая маска безразличия и злобы, и у нее перехватило дыхание. Как можно ненавидеть с таким неистовством, зная, что она и сама испытывает…

Желание. Женевьева безошибочно определила его: жар и возбуждение, дрожь во всех членах и слабость, которая была в то же время силой…

– Нет. Никогда!.. – негромко вскликнула Женевьева, и вырвалась из его объятий в совершенном смущении. Она не могла убежать от него. Она знала это. Ей просто нужно было выиграть немного времени, что бы убедить себя, что ей неприятны его прикосновения. Что это новое ощущение, которое она открыла в себе, находясь в его объятиях, ничего не значит, что оно нелепо, просто примитивный инстинкт – и что оно вовсе не было неким чудом, которого стоит желать…

Тристан снова схватил ее за руку и привлек к себе, с выражением мрачной целеустремленности на лице. Затем довольно осторожно придержал ее, но от его порывистого движения легкая ткань порвалась, и халат соскользнул с ее плеч.

– Не… – задыхаясь, выговорила она, но Тристан поднял ее, обнаженную, прижал к себе и широкими шагами направился к лохани, и бережно опустил Женевьеву в поднимающиеся клубы пара.

– Пожалуйста, не…

Вода, горячая, ароматная, приняла ее. Тристан наклонился над ней, и спасая ее волосы от влаги, перебросил их через край. Господи Боже, как быстро он двигался! Он сбросил с себя сапоги, чулки, тунику и бриджи, и вот уже стоит перед ней во всем великолепии.

«Великолепное животное… – мелькнуло в голове Женевьевы. – Прекрасный, молодой, суровый, мускулистый, сильный, как сама стихия и с такими загребущими лапами.»

Он задержался, что бы захватить губку и мыло и присоединился к Женевьеве. Женевьева с беспокойством следила за тем, как вода выплеснулась за край лохани, ее сердце бешено колотилось. Господи милосердный, это ужасно, это как колдовство, она не хотела этого чувствовать, и все же это было… Его колени прижались к ее ногам, лохань была слишком мала для двоих, и Женевьева всем телом ощущала его присутствие, и ощущала все то о чем не хотела даже думать.

«Роза… белая или красная, это совершенно не имеет значения, если тебя лишить лепестков…»

Его мужественность была величайшим наркотиком, его руки таили в себе волшебную силу, его тело, сильное, стройное, привлекало и очаровывало ее. Его глубокий и нежный взгляд околдовывал ее, гипнотизировал и ввергал в волшебное королевство, где у нее не было иного выбора, кроме как стонать, называть его по имени и сдаваться, не мужчине, но чувству, отдаваясь древнему огню и внутреннему первичному ритму…

Он смотрел ей прямо в глаза, и взор его был и дьявольским, и манящим, и озорным. Молодостью и весельем дышало его лицо, его лукавая улыбка.

– Ах, леди! Как я мог пренебречь своими обязанностями! Я ведь должен помочь вам очиститься от грязи и скверны.

Женевьева попыталась разрушить его чары, попыталась встать, но ее ступни и ноги оказались прижатыми его коленями. Тристан рассмеялся, схватил ее за руку и медленно притянул к себе, принимая ее тело, влажное и скользкое и начал тереться об нее, ее грудь сплющилась от соприкосновения с каменной стеной его грудной клетки, покрытой кудрявыми волосами.

Их взгляды встретились. Она смотрела на него, не мигая, словно зачарованная… Неприкрытая страсть неудержимым потоком струилась из его темных глаз.

Все ушло. Тяжесть, холод, неприязнь. За ту вечность, что она смотрела в эту бездонную глубину, она ощутила, как тепло волнами распространяется по ее телу, и затем она больше ничего не могла видеть, ибо веки его опустились, а руки сомкнулись вокруг ее, и он поцеловал ее, и его поцелуй был влажным и горячим, как и пар, клубившийся вокруг них, наполнивший ее тело желанием. А прикосновение его рук разжигало в ней огонь желания.

И вот он встал. Его руки плотно прижали ее к себе, их глаза снова встретились. Вода струилась с их тел и стекала прямо на пол, но их это совершенно не заботило.

Он вышел из лохани и положил ее на голый матрас.

Он больше не играл, не насмехался. Не было и боли, просто пылающая страсть, как шторм, захватившая, поглотившая, ввергнувшая в пучину, в которой Женевьева совершенно не разбирала его движений. Она уцепилась пальцами в его плечи и вскричала, как от прикосновения раскаленного металла.

Страсть, быстро разгораясь, вспыхнула молнией, и заполнила ее.

Он лежал на ней, его руки все еще покоились на ее теле.

Но постепенно страсть уходила…

– О! – воскликнула Женевьева, задыхаясь от злости. Она вывернулась из-под него, отскочила в сторону и в ужасе стала подбирать остатки своей одежды, валявшейся на полу, чтобы прикрыть наготу. И снова она отчаянно вскрикнула, нечаянно встретившись глазами с Тристаном, наблюдавшим за ней. «Он будет смеяться, – подумала она, – потому что ему удалось-таки выставить меня такой дурой в собственных глазах».

Но он вовсе и не думал смеяться, он только задумчиво смотрел на нее, пока Женевьева не отвела взгляд, шагнула к камину и в отчаянии упала перед ним. Она не станет плакать, не станет даже после его ухода. А он уйдет сейчас. Напялит свою одежду и пойдет к Джону, забыв о ней в считанные секунды, в то время как она…

Тристан так и поступил. Он встал, и на мгновение Женевьеву охватила паника: она подумала, что он собирается подойти к ней, но мужчина всего лишь снова залез в лохань с водой. Она слышала, как он отфыркивался, умываясь.

Она чувствовала его взгляд на себе, слышала, как он взял полотенце, и знала, что он смотрит на ее дрожащую спину и хвост спутанных волос, вытирая лицо.

Женевьева прикрыла глаза. В тишине, установившейся в комнате, легко угадывалось каждое его дыхание.

Вот шуршит рубашка, надеваемая через голову, затем чулки, затем туника, бриджи, сапоги.

– Не забудьте, миледи, что ваша трапеза ожидает вас на подносе, – напомнил он ей. – Вам следует поесть, прежде, чем еда остынет и станет невкусной.

– Подите вон!

Он рассмеялся при этих словах, мягко и чуть грустно.

– А, да, теперь вы снова изгажены. Простите меня, миледи! Но я должен сказать, что вы все ближе и ближе к тому, что бы исполнить обещание, данное мне когда-то!

Его голос был злым. Женевьева собралась с силами, чтобы ответить, но все, что она услышала, был громкий стук двери, захлопнутой столь безжалостно, что она, казалось, была готова застонать, протестуя против подобного обращения.