Тристан и Женевьева (Среди роз)

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В его душе происходило что-то ужасное. Тристан испытывал настолько сильную боль, что, казалось, голова разламывается на куски под ударом чудовищного меча.

Выйдя из спальни, он пошел по лестнице, сильно пошатываясь, обхватив голову обеими руками, смутно сознавая только что сказанное, он лишь помнил, что ударил ее. Этот взрыв эмоций настолько потряс все его естество, что Тристан был просто напуган собственным поведением. Все, что с ним происходило – естественная бессознательная реакции его психики, он не контролировал свои поступки и едва ли мог бы сейчас отдавать себе в них отчет. Единственное, что ему было доступно в данную минуту – острое чувство боли. Спускаясь вниз, тяжело ступая по лестнице, Тристан, этажом ниже схватился рукой за камень в стене, чтобы удержаться и, постояв так несколько мгновений, поспешил в Большой зал. Джон и Эдвина все еще сидели в креслах, перед камином. Они обернулись и внимательно посмотрели на него, но Тристан даже не заметил их. Он прошел мимо, не обращая внимания на то, что Джон окликнул его, и направился к выходу.

Тристан знал, куда ему идти – к морю. На берег, где холодный ветер сможет остудить жар его сердца, где была надежда избавиться от внезапного гнева и муки, разрывавших его на части. Едва ли он мог бы вспомнить собственные слова, но очень хорошо помнил все, что сказала Женевьева. Она сказала, что можно найти способ.

Эденби жил обычной дневной жизнью. Работали кузницы, крестьяне разгружали продукты, привезенные в замок. Многие солдаты, стражники и слуги приветствовали Тристана, который словно оглох и проходил мимо, никого и ничего не замечая вокруг. Он стремился побыстрее достичь стены, выбраться за ее пределы, чтобы побыть одному на узкой полоске песка у самой скалы.

Вот он вышел к скале, туда, где серые морские валы с ревом накатывались на берег, и сел на валун. Волны, все в белых шапках пены, с грохотом и рычанием обрушивались на жалкий клочок суши и с обессиленным шипением откатывались обратно. Воздух, холодный и влажный, был насыщен морской солью. Тристан набрал его полные легкие и, снова обхватив голову руками, попытался дышать ровно и глубоко, попытался обрести над собой контроль, понять самого себя.

«Господи, как же он ненавидит ее иногда! Как он жаждал увидеть ее, и какое он испытал отвращение, прикоснувшись к ней! И, ради Всех Святых, если бы он мог хоть что-то понять, даже теперь, когда к нему вернулась способность мыслить логически! Ведь любому мужчине известны последствия супружеских отношений! Только круглый дурак мог бы полагать, что женщина, которую он берет снова и снова, не понесет от него в своем чреве…»

Тристан поднял глаза к небу, где солнце тщетно пыталось пробиться сквозь пелену облаков, застилавшую небеса до самого горизонта.

Он вытянул перед собой руки и уставился на пальцы, которые постепенно перестали дрожать. «Боже мой! Да ведь он был тогда словно сумасшедший», – подумал Тристан, и громко застонав, встал, подошел ближе к воде, прислушиваясь к хрусту песка под сапогами.

Он знал, что ему не давала покоя эта ужасная сцена убийства, происшедшая в Бэдфорд Хит. И он снова застонал и выругался, запрокинув голову и прикрыв глаза, жадно вдыхая соленый воздух.

«Она сказала, что можно кое-что сделать, чтобы избавиться от этого».

Да, она говорила о милосердии, но разве он не был к ней милосерден? Его губы плотно сжались, невидящим взглядом он уставился на набегавшие волны. Неужели она ненавидит его столь сильно?

Тристан снова закрыл глаза и, наконец, почувствовал, что холод пробирает его до костей. Она всегда была так прекрасна и так непокорна, всегда готова бороться с ним. Но такого он никогда от нее не ожидал.

– Тристан!

Граф с удивлением резко обернулся на звук голоса. Джон стоял на скале и смотрел на него. Он махнул рукой и осторожно спустился. Они стояли друг против друга, и Тристана поразило выражение отвращения на лице друга.

– Господи, Тристан, она же носит под сердцем твоего ребенка!

– Тебе следовало предупредить меня.

– Воин не мучает так жестоко своего врага на поле брани!

– ?!

– Однажды ты пришел ко мне, после того, как я осмелился ударить Эдвину! Но я любил ее и женился на ней! В то время как ты…

– Черт возьми, Джон, если бы ты предупредил меня!

– Предупредить тебя? Ну-ка, ну-ка, ваша светлость, объясни-ка мне, как устроен мир, ведь ты настолько старше меня! Давай поговорим о жизни! Ты, что исключал такой оборот событий? Или, как мы все знаем, где один вымазан дегтем, там второй с подушкой…

– Джон, черт побери!

– Нет, Тристан, это тебя черт побери! Она многого заслужила, но не такого!

– Джон! – прохрипел Тристан, но тот, проигнорировав его восклицание, заговорил несколько мягче.

– Ради Бога, дружище, если кто-то и может понять, что с тобой происходит, то это только я. Но откуда в тебе такая жестокость, как ты мог поднять на нее руку?

– Нет, Джон, ты не понимаешь? – выкрикнул Тристан и горько продолжил: – Всегда она упрекала меня в том, что я немилосерден к ней. Но то, что она хочет сделать… – Тристан прервался, задохнувшись от переполнявшего его возмущения, и Джон изумленно посмотрел на него.

– О чем ты, друг мой?

– Она хочет найти способ, чтобы избавиться от…

– Ты сошел с ума!

– Нет! Я был с ней и прекрасно слышал и помню, что она говорила! Ты же знаешь, что она презирает меня, почему же ей тогда любить того, кого она понесла от меня?

Джон покачал головой, не сводя глаз с Тристана.

– Возможно, что ее сердце и не преисполнено любовью к тебе, да и за что ей любить тебя, графа де ла Тера, захватившего ее родовой замок? Но я клянусь, что она восприняла спокойно эту новость и ничуть не была удивлена. Женевьева, в отличие от тебя, вовсе не настолько наивна и приняла это, как неизбежность.

– Джон, я же говорю тебе…

– Подожди, друг мой, позволь мне задать тебе один вопрос. Тристан, герцог Эденби, граф Бэдфорд Хит и кем бы ты ни стал после своего последнего похода во славу короля! Как ты сам воспринял эту новость, сэр? Как ты приветствовал свою пленницу? У тебя же было самое мрачное выражение лица! Тогда чего же ты хочешь от нее?

Тристан, опешив, смотрел на Джона, который в свою очередь не сводил с него строгого взгляда. В их ушах завывал ветер, задирая полы платья и ероша волосы, но Тристан внезапно ощутил жар, и медленно нерешительно улыбнулся. Джон улыбнулся ему в ответ. И вот они оба рассмеялись и, смеясь, крепко обнялись.

– Говорю же тебе, друг, она стремится от нас уйти, но отнюдь не намерена причинять какой-нибудь вред себе, а тем более ребенку, – сказал Джон.

– Она все еще не оставляет мысль о побеге, – спросил Тристан, – но зачем? Что она собирается делать дальше?

– Мне кажется, перебраться на континент.

Тристан уставился в песок, ковыряясь в нем носком сапога.

– Тогда она просто дура, – грубовато заметил он, – я никогда не женюсь, а ребенок может наследовать Эденби.

– У нас, ты забыл, есть закон, препятствующий получению наследства бастардами.

– Но не в том случае, когда отсутствуют законные наследники. – Тристан посмотрел на Джона и задумчиво пробормотал, – странно, а ведь кое-кто легко мог бы себе представить, что она захочет остаться, что она, наконец, станет покорной в надежде на то, что я женюсь на ней и сделаю ребенка законным наследником.

– Женевьева никогда не выйдет за тебя замуж, Тристан, – весело сказал Джон.

– Но почему же?

Его друг рассмеялся:

– Тристан, неужели ты совсем утратил способность мыслить здраво? Ты завоевал Эденби, отнял все, что ей принадлежало и ты… – он прервался и покачал головой, – просто эта женщина никогда не сдастся, друг мой, вот так-то!

– Ну что ж, хорошо, – мягко ответил Тристан, – но она и не убежит, во всяком случае, теперь.

– Надеюсь, ты не собираешься держать ее в башне и дальше?

– Нет, конечно.

– Тогда?

Тристан подмигнул:

– Она будет со мной, Джон, с сегодняшнего дня.

– Возможно…

Джон замолчал, и они оба уставились на внезапно появившуюся в их поле зрения на крепостной стене и близлежащих скалах тоненькую фигурку – Женевьева… Ее нельзя было не узнать. На несколько мгновений она показалась там, как луч солнца на фоне тусклого осеннего неба. Облаченная в платье белого бархата, развевавшееся на ветру, окруженная ореолом золотых волос, стройная и грациозная, она казалась какой-то мистической девой, танцующей великолепный танец среди мрачного великолепия камней…

«Ее грациозные движения вовсе не были танцем, – подумал Тристан, – и не была она ни мифом, ни девой больше». Он вспомнил, что, уходя, оставил ее дверь незапертой, а стражника отослал еще раньше. И было бы глупо предполагать, что эта прыткая особа не воспользуется такой прекрасной возможностью удрать от них.

Женевьева тоже спешила к морю, для того чтобы найти успокоение для души, которое ей давали серое низкое небо и белая пена гребней волн. Она стремилась к свободе и пыталась обрести ее, перебравшись через стены, обманув бдительность стражников, и теперь, карабкаясь по скалам, такая же дикая и неукротимая, как вечная морская стихия.

Улыбка Тристана стала вдруг шире: в поисках воли, она бежала сюда, прямо в его руки. Увидев их, беглянка закричала от испуга и удивления, но развернувшись, чтобы бежать в обратную сторону, она глянула на стену, на стоявших там стражников и замерла: ей некуда было идти, ни вверх, ни вниз, везде ее поджидали ловцы. И все-таки она решила не сдаваться.

– Женевьева! – с тревогой крикнул Джон, и Тристан разглядел что она была в комнатных туфлях, мало пригодных для лазания, по влажным и скользким скалам. Женевьева – дитя стихии, легконогая, как олень, теперь бежала, совершая опасные прыжки по утесам, направляясь вдоль берега моря к северу.

– Должна же она образумиться и остановиться, – пробормотал Тристан.

Но нет, Женевьева и не пыталась перейти на тропинку, пролегавшую внизу, она неслась по скалам, все быстрее и быстрее, все стремительней, ее волосы развевались за плечами, подобно хвосту кометы, а белое платье казалось легким облачком на сером небе.

– Женевьева, стой! – крикнул Тристан, но она либо не услышала его, либо предпочла проигнорировать его окрик. Все ее усилия теперь были направлены на то, чтобы правильно выбрать точку опоры для следующего шага. На какое-то мгновение она замерла.

– Черт возьми!

Тристан побежал вдоль берега, чтобы догнать ее. Ему удалось поравняться с нею, а Женевьева была слишком озабочена, чтобы заметить его. Схватившись за острый край огромного валуна, Тристан, взобрался на него и побежал к Женевьеве.

Она подняла взгляд и, наконец, увидела его. Ее глаза расширились от ужаса и удивления.

– Женевьева, стой на месте!

– Нет, – крикнула она.

– Я не причиню тебе вреда!

Она не поверила ему и прыгнула вниз, надеясь ускользнуть от него, но уже возле самого берега споткнулась и тяжело упала на четвереньки, издав негромкий крик боли и отчаяния, но тут же поднялась. Сердце Тристана замерло от страха, когда он увидел ее отчаянный прыжок, он представил себе, как она падает, ударяясь об острые камни… и, вот она лежит на песке вся в белом, окутанная золотом волос, но к этим двум цветам уже примешивается красный… цвет крови…

– Женевьева, черт бы тебя побрал, остановись, куда же ты? Остановись, подожди, я сейчас подойду к тебе.

– Я не могу, я…

Тристан прыгнул на следующий валун и оказался еще ближе к ней. Она обернулась и посмотрела ему в глаза. «Что ты делаешь, Женевьева?» Ее глаза сверкнули словно два алмаза, и Тристан спросил себя, а не слезы ли это? Женевьева крикнула ему в ответ:

– Просто пытаюсь обрести свободу. Я не собираюсь причинять вреда ни себе, ни…

– Стой на месте, где стоишь, никуда…

Она рассмеялась, не дослушав его до конца, и на несколько мгновений в ее глазах мелькнуло чувство превосходства.

«А вот так, милорд, да вы совсем не знаете леди Эденби!»

И тут же она развернулась и побежала, перескакивая с камня на камень. Тристан выругался и, радуясь в душе тому, что был в сапогах, последовал за ней.

Но Женевьева была, пожалуй, проворнее любого дикого зверя. Вскоре она соскочила на песок. Джон, остававшийся внизу, заорал и помчался за ней. Женевьева бежала к скалам, к северу от замка, и когда Тристан посмотрел в направлении ее движения, он увидел большую расщелину, и понял, что она стремиться добежать именно туда.

– Проклятье! – выругался Тристан и побежал, перескакивая через валуны, стремясь подняться выше и настичь Женевьеву, следуя параллельным курсом. У него была единственная надежда – изловить ее, прыгнув сверху. Тристан ринулся вниз и тяжело рухнул прямо на нее. Они оба упали и покатились по песку.

– О! – простонала она, колотя его кулаками и сопротивляясь, так сильно, как никогда прежде.

– Женевьева!

Он схватил ее за тонкие запястья и вытянул руки за голову. Они лежали на песке, и оба тяжело дышали.

Тристан внимательно вгляделся в ее удрученное лицо и сверкающие глаза, и увидел в них отчаяние.

Они все были в песке, налипшем на одежду. Внезапно Тристан громко рассмеялся, а Женевьева тут же разразилась слезами. Он наклонился к ней и нежно поцеловал в губы, не обращая внимания на песок, на Джона, бежавшего к ним. Он снимал губами песок с ее лица, осушал ее слезы и, когда, наконец, оторвался от нее, то снова рассмеялся. Женевьева недоумевающе смотрела на него, и Тристан понял, что она считает его окончательно рехнувшимся. Он отпустил ее и, она немедленно вскочила на ноги и начала пятиться от него, пока не уперлась спиной в скалу, но и тогда, заведя за спину руки и скользя ими по камню, Женевьева боком все отступала и отступала от Тристана, не сводя с него настороженного взгляда.

– Женевьева…

– Держись от меня подальше, Тристан!

Он протянул к ней руку и мягко сказал:

– Женевьева, возьми меня за руку.

– Тристан, ты – сумасшедший!

– Нет, миледи, не сумасшедший, просто мне очень жаль…

– Что? – Женевьева удивленно расширила глаза и застыла. Тристан шагнул к ней, и она уже собиралась попытаться ускользнуть от него, но он вовремя схватил ее за руку и привлек к себе.

Женевьева запрокинула голову и посмотрела на него, полными слез, глазами, в которых читались и усталость, и отчаяние, и недоверие.

– Тристан, ты неправильно понял, сейчас у тебя нет повода ненавидеть меня, или наказывать, или…

– Мне так жаль, Женевьева, пожалуйста, прости меня…

Ее глаза широко раскрылись, но она все еще оставалась напряженной, готовой к любому подвоху.

«А почему бы и нет, – подумал горько Тристан, – ведь она почти совсем не знает меня. Черт бы его побрал, если он отлучится снова, даже, если за ним приедет сам король!»

– Если бы ты позволил мне уйти…

– Я не могу, и ты это знаешь.

– Господи, Тристан, ты так зол, а я… а мне…

– Успокойся, прошу тебя.

Слезы снова брызнули из ее глаз, и в смущении она попыталась проговорить:

– Клянусь, Тристан, я не собиралась убивать…

– Я знаю, Женевьева.

Вдруг Тристан вспомнил о Джоне, который стоял позади него, переминаясь с ноги на ногу. Некоторое время все молчали, Женевьева все еще настороженно смотрела на Тристана. Тяжелые тучи нависали над ними.

– Становится очень холодно, – сказал Джон.

Не сводя с Женевьевы взгляда, Тристан кивнул, не оборачиваясь.

Наклонившись, он поднял ее на руки, и она обвила руками его шею. Они смотрел в глаза друг другу до тех пор, пока Тристан не ступил на тропу.

– Я никогда не перестану стремиться к свободе.

Он не ответил и Женевьева заговорила снова:

– Что… – она судорожно сглотнула, – ты представляешь, куда это нас приведет? Нашему сражению не будет конца.

Какой она была юной! Такой юной и такой несчастной! И… такой прекрасной. На ее ресницах еще блестели капельки слез, а руки доверчиво обвивали его шею.

– А почему бы нам не устроить перемирие, – предложил Тристан.

Женевьева не отводила от него взгляда, и когда они прошли через двор, и когда они входили в дверь. Увидев их, Эдвина вскрикнула и подбежала к ним. Тристан, не останавливаясь, поднялся по лестнице в спальню и широко распахнул дверь.

В камине ярко пылал огонь, и он, не выпуская Женевьеву из рук, сел к очагу, чувствуя, как она вся дрожит от холода и волнения.

Тристан бережно держал ее, пытаясь отогреть теплом своего тела, ощущая быстрое биение ее сердца, с нежностью и жалостью прижимая к груди, словно маленькую озябшую птичку.

– Тристан…

– Тихо, тихо, не волнуйся, я не сделаю тебе ничего плохого, клянусь, – проговорил он.

Постепенно она расслабилась и поуютнее устроилась в его объятиях, ее дыхание стало спокойнее, и Тристан понял, что она уснула. Он прижался щекой к ее голове, ощутил прикосновение шелковистых волос и прикрыл глаза. Раньше он просто страстно желал ее, теперь же он не испытывал ничего, кроме щемящей нежности.

Немного погодя, он осторожно встал и перенес ее на кровать, освободил от одежды и тепло укрыл одеялами. Он грустно улыбнулся, погладил ласково Женевьеву по щеке и вышел из комнаты, не заперев дверь снаружи на засов.

На обратном пути ему встретилась Тесс, поднимавшаяся по лестнице. Девушка присела в реверансе и рассыпалась в приветствиях. Тристан сказал служанке, чтобы та дала Женевьеве поспать, а ближе к вечеру, перед ужином проследила, чтобы ей принесли горячей воды для мытья.

– Ужин, миледи, подавать в спальню? – спросила Тесс.

– Она отужинает с нами в Большом зале, если пожелает.

И Тристан поспешил вниз. У камина сидели Джон и Эдвина и тихо о чем-то беседовали. Они внимательно глянули на вошедшего графа, но тут же сделали вид, будто очень заняты своим разговором.

Тристан погрел руки у огня, посмотрел на Джона и улыбнулся.

– Я более, чем уверен, что за время моего отсутствия у тебя накопилось для меня масса всяких дел, так, Джон?

Тот вежливо наклонил голову в знак согласия.

Тристан ухмыльнулся и крикнул Грисвальду, чтобы он подал им эля в кабинет, а затем кивнул Джону, приглашая его за собой.

Женевьева проснулась с ощущением чего-то необычного. Сначала она подумала, что ей приснилось возвращение Тристана, и невольно смутилась, но затем, ощутив на своем теле песок и увидев грязные ладони, она поняла, что Тристан и в самом деле вернулся.

Вернулся…

Она подняла голову и начала озираться по сторонам, с удивлением обнаружив, что находится не в маленькой комнате в башне. Да, она была в своей собственной спальне и ей спалось лучше, чем когда-либо за последние несколько недель.

Женевьева уселась на кровати, подтянув колени к подбородку, и задрожала, вспомнив его реакцию на ее главную новость. Но тут же с благоговейным трепетом вспомнила и о перемене, происшедшей с Тристаном, у скалы. Господи, она совсем не могла разобраться в своих чувствах! Что же с ним вдруг произошло? Он, Тристан де ла Тер, неумолимый, как сталь, просил у нее прощения и предложил первым оливковую ветвь мира. По ее телу прошла горячая волна, и неожиданно она ощутила легкое головокружение, прижала холодные ладони к раскрасневшимся щекам. Боже, как же она устала и, как долго была несчастна! Сколько долгих ночей провела она без сна, лежа в постели, тревожась о нем, не переставая думать, где он, что с ним. Теперь она была счастлива, что он вернулся и – испытывала от этого стыд. У нее кружилась голова от радости: он снова будет рядом, она каждый день будет видеть его, слышать его удивительный голос, ощущать его ласковые и трепетные прикосновения. И как чудесно, что они, наконец, обрели небольшой оазис мира, причем по его предложению.

У Женевьевы потеплело на душе: когда она вспомнила, как он обнял ее, какими были его глаза, когда он смотрел на нее, сколько в них было нежности, и какого они были ярко-голубого цвета, а его улыбка… И как он клялся, что больше не причинит ей вреда…

Женевьева судорожно сглотнула, подумав, что это было обещание, которого он не сможет сдержать. Ей так или иначе будет причинен вред, и никто этому не может помешать. Она боялась взглянуть на свое будущее, хотя довольно беспечно говорила о нем с Джоном и Эдвиной.

Каждый раз, когда к горлу подступала тошнота, которая, как она знала, была следствием зародившейся в ней жизни, страх переполнял ее, и она старалась поскорее забыть обо всем. Но, когда она все-таки думала об этом, то к ней приходила странная уверенность, что ее дитя будет во всем походить на своего отца, хотя это будет всего лишь знатный бастард.

Женевьева ничего не могла поделать со своими мыслями. Она задавалась вопросом, что будет, когда Тристан устанет от нее, перестанет ее желать. Может быть, он когда-нибудь вернется с невестой, предложенной ему королем, благодаря которой он достигнет высокого положения и получит новый высокий титул.

И снова смятение и ужас охватили ее душу, когда она поняла, как дорог ей этот человек, который был причиной ее несчастья.

Она вскочила с кровати и почувствовала, что ей просто необходимо вымыться, чтобы не ощущать неприятный зуд от остатков грязи и песка. Тряхнув головой, Женевьева попыталась отогнать от себя все прочие мысли.

Она стояла рядом с кроватью и смотрела на дверь, и вдруг внезапная надежда заставила ее подбежать и нажать на дверную ручку. К немалому удивлению Женевьевы дверь открылась. Она снова осторожно прикрыла ее и замерла у порога. Он сказал, что предлагает перемирие.

«Можно бежать, – подумала она, – бежать… рискуя снова быть пойманной. Но ведь можно принять перемирие и выполнить зависящую от нее часть договора». Женевьева так устала от бесплодных попыток! А Тристан уже несколько раз доказал ей, что она не сможет убежать от него.

Она медленно пошла обратно к кровати и присела, в задумчивости покусывая ноготь большого пальца.

– Миледи!

Ее мысли прервал негромкий стук в дверь, которая распахнулась и на пороге появилась, как всегда жизнерадостная Тесс.

– Я разбудила вас, миледи?

Женевьева покачала головой.

– Нет, Тесс.

– Вот и хорошо! А то милорд приказал не будить вас до тех пор, пока вы сами не проснетесь. Я сказала на кухне, чтобы они приготовили для вас горячую воду. Вы, наверное, хотели бы одеться к ужину?

– К ужину? – переспросила Женевьева с сильно забившимся сердцем.

– Да, миледи, – Тесс одарила ее бесхитростной улыбкой, и Женевьева пожалела о том, что так часто злилась на свою служанку. Тесс, казалось, радовалась также, как и она сама, предоставленной Женевьеве свободе.

– Внизу, в Большом зале, вы займете подобающее вам место за столом. О, миледи…

Женевьева рассмеялась и порывисто обняла девушку, и Тесс ответила на ее объятия, довольная словно верный пес…

Тесс вышла, чтобы позвать поварят, и Женевьева опять присела на кровать в ожидании горячей воды для того, чтобы принять ванну, в которой она сейчас так нуждалась. «Очень горько, – подумала она, – когда так радуешься вещам, принадлежащим тебе по праву и которых ты была лишена слишком долго». Но как бы не протестовала ее гордость, она все равно была счастлива. Будущее по-прежнему нависало над ней дамокловым мечом, но ведь завтра наступает вне зависимости от того, счастлив ты сегодня или нет.

Сейчас Женевьева желала мира, и понравилось бы это кому-нибудь или нет, но таким же желанным был для нее и Тристан.

Тристан вошел в Большой зал. Он весь был в пыли, так как только что вместе с Джоном закончил осмотр стен замка. Но занимаясь неотложными делами, он все время думал, как встретит его Женевьева – враждебно и холодно, надменно – или доброжелательно и просто. Или, вообще она проигнорирует возможность спуститься в зал к ужину, и предпочтет остаться одна в спальне. Но он вошел в зал – и застыл на пороге. Леди Женевьева стояла у камина и смотрела на огонь. Она была облачена в небесно-голубое платье, отделанное золотом и мехом на запястьях, по талии и груди. Эдвина, спокойная и красивая, как всегда, сидела у очага со своей вышивкой.

Обе женщины обернулись, но он видел только одну.

Он стремился встретиться с ее глазами, которые теперь были по цвету, едва ли не ярче ее платья. Отблеск огня играл на ее волосах, заставляя их сиять ярче самого пламени.

И она улыбалась, неуверенно и смущенно…

Тристан не смог бы сдвинуться с места, даже если бы ему грозила смерть. Он просто не мог поднять ногу, чтобы сделать хоть один шаг.

Наконец, немного придя в себя, и опустив взгляд, снимая на ходу перчатки, он направился к очагу, чтобы погреть руки.

– В замке теперь можно купить или обменять почти все, что необходимо, – сказал Тристан, – зима загнала в него массу торговцев.

– Конечно, я думаю, что у нас такой же богатый выбор товаров, какой вам довелось видеть в Лондоне! – воскликнула Эдвина.

Тристан рассмеялся и согласился с ней, сказав, что Лондон просто завален предметами роскоши, и что теперь в моду вошли платья новых фасонов, такие, как носят женщины по ту сторону Пролива, во Франции.

Эдвина забросала его вопросами о столице. Он предложил садиться за стол, где попытается рассказать все, что знает и, что ее интересует.

Из дверей кухни появился Грисвальд и, объявил, что все только ждет их, и несколько смущенно улыбнулся Женевьеве, сообщив также, что специально для нее приготовил «самое любимое блюдо». Она вспыхнула и бегло посмотрела на Тристана. Он подал ей руку, и она приняла ее. За столом он сел на место хозяина замка, а Женевьеву усадил подле себя, на место законной хозяйки. Тристан знал, что стол, накрытый этим вечером в Эденби, ни в какое сравнение не идет со столом при дворе короля, но для него сейчас не было яств вкуснее. А вина имели свой, ни с чем несравнимый вкус, таких вин ему никогда не доводилось пробовать за всю свою прежнюю жизнь.

За столом шла мирная беседа.

Женевьева почти все время молчала, но внимательно слушала Тристана, который рассказывал Эдвине о модах, а Джону о заседании в парламенте, о битве при Норвиче, и положении дел в стране. Они поговорили о Томасе Тайдуэлле, и Джон заинтересованно расспрашивал о своем старинном друге.

Но вот Тристан посмотрел на Женевьеву:

– Я видел также одного из ваших друзей, миледи.

– Сэра Гэмфри? – мягко спросила она.

– Нет, я не видел его, хотя слышал, что с ним все в порядке. Я говорю о сэре Гае.

Она нервно сжала в руке стакан.

– Сэр Гай? Он в Лондоне? В тюрьме? – в голосе ее прозвучало беспокойство.

– О, нет, насколько я знаю, с ним тоже все в порядке. В последнюю минуту он переметнулся на сторону Генриха и браво сражался за его успех.

– Он что? – выдохнула Женевьева.

Тристан наклонился, пристально глядя на нее. Внезапная ревность больно уколола его.

– Он сражался на стороне Тюдора, короля Генриха VII.

– Это невозможно!

– Увы, миледи, но так все и было.

Женевьева опустила глаза, и Тристан спросил себя, о чем она сейчас думает. Эдвина обеспокоено вмешалась и постаралась перевести разговор на другую тему, и хотя Тристану надолго запомнилась реакция Женевьевы, он несколько расслабился, так как считал, что все это уже не имеет слишком большого значения.

Они допоздна сидели за столом. Все понимали, что сегодня в их взаимоотношениях произошли существенные перемены. Никто из них и словом не обмолвился о положении Женевьевы и по реакции Тристана, как будто ничего особенного не случилось.

Казалось, что просто две молодые пары собрались за общим столом и весело, и непринужденно разговаривают.

Во время беседы, Тристан время от времени поглядывал на Женевьеву, и всякий раз ловил на себе взгляд ее глаз, такой таинственный и влекущий в золотистом пламени свечей, что у него просто все переворачивалось внутри. Женевьева быстро опускала глаза, но не могла скрыть их блеска. Тристан выждал еще некоторое время, для того, чтобы не выглядеть невежливым, затем встал и протянул руку Женевьеве. Он извинился перед Эдвиной и Джоном, сказав, что очень устал после путешествия, и такого долгого дня, столь насыщенного делами.

Он весь внутренне сжался, думая о том, примет ли Женевьева его протянутую руку. Ему так не хотелось сейчас еще одного сражения.

Но Женевьева не противилась. Тристан почувствовал, как дрожат ее пальцы, когда они поднимались вверх по лестнице, направляясь в спальню.

Женевьева осталась перед закрытой дверью, а Тристан прошел к ярко горевшему камину, растопленному в ожидании их прихода. Он сел в кресло, стянул с себя сапоги и уставился в огонь.

Тристан, наконец, поднял на нее взгляд, и Женевьева затрепетала, ибо не могла справиться со своими чувствами, не могла побороть разбуженного им желания, и не в силах была бороться больше с одиночеством и тоской. Боже, как он красив! Всем существом своим она стремилась к этому удивительному человеку!

Вот он встал и, не говоря ни слова, направился к ней. Легко прикоснулся к ее волосам, обнял крепко и, нежно поцеловал в губы. Затем его руки начали расшнуровывать лиф ее платья, и от этого Женевьева вся подалась к нему. Возбуждение охватило ее, и сердце забилось чаще, гоня по жилам горячую кровь.

Ее объял жар, и она не заметила, как платье скользнуло на пол.

Он целовал ее плечи, потом встал на колени и нежно погладил ее грудь, захватил сосок губами и любовно прикусил его.

Женевьева запрокинула голову. Страсть, желание властно захватили ее в свой пылающий плен, и она порывисто схватила его за плечи.

Темные глаза его обжигали, но в голосе была необычайная мягкость, когда он тихо спросил:

– Тебе нехорошо?

Она покачала головой:

– Нет, – и снова покачала головой.

И внезапно смутившись, Женевьева спрятала свое лицо у него на груди, и обхватила руками его шею. Тристан встал на ноги, тяжело дыша, не сводя с нее взгляда.

– Господи, я мог бы умереть сегодня от желания. Если бы ты знала, как я стремился к тебе, как я жажду тебя!

Он перенес ее на кровать и любил ее настолько нежно и пылко, что Женевьеве показалось, будто она умерла и возродилась несколько раз за эту ночь… Ей казалось, что она в раю…