Трудно быть феей. Адская крёстная

ГЛАВА 19. Волчьи сны

Скрипя клыками от отчаянья, мчался Сириус по горам, по лесам, по синим морям в сторону царства Берендеева к опушке заповедной. Домчался до избы, но сразу на рожон не полез. Всадника в черном проводил взглядом и затаился, наблюдая за поляной и избушкой. День погас, стихли дневные звуки, ожили ночные жители. Вспыхнули на частоколе черепа светом призрачным, озарили все вокруг. Да только не в полную силу горели глазницы, потускнела сила магическая со временем. Давно видать, хозяйка не питала фонари свои.

Сидел волк в засаде и размышлял: как ему внутрь попасть? Кто его знает, когда Ферония последний раз тут околачивалась? Вдруг личина истлела? Шандарахнет его избушка магией по логове и пиши, пропало. Кто тогда Вечному лесу поможет? Чуял волк, мало кто про беду фейную в государствах чужих ведает. Сам и то случайно узнал. Двоедушница не глупа, пути-входы запечатала, небось, и на письма-вестники охоту спланировала.

Подумал так да и шагнул на поляну в облике человечьем. В кармане потайном колобок золотой трепыхнулся, то ли одобряя, то ли почуял что. Сириус осторожно чудо-проводника сквозь ткань погладил и скользнул к избе тенью незаметной. Подкрался к забору, принюхался, уши волчьи насторожил. Чуть ярче полыхнули огни синие в глазницах, посветлее во дворе стало. Но никто на встречу не вышел, чуйка звериная не дёрнулась. Обернулся Сириус добрым молодцем и тихонечко к воротам распахнутым подошел.

Постоял, хозяйство оглядывая. Головой покачал: вот что значит, чужая сила в доме царит. Ворота покосились, давно к ним рука человечья не прикасалась, петли не смазывала, на запор не закрывала. Во дворе тропка коняшками вытоптана, а вокруг даже в темноте траву высокую видать, не кошеную. Такого беспорядка в помине при живой-то Яге не увидишь.

«Жива, жива Ягинюшка! — стукнула мысль по темечку, отгоняя думы мрачные. — Чомора сказала, в плену она. В коконе каком-то. Подсказал бы кто, где он спрятан», — тоска ладошкой холодной сердце сжала, Сириус встрепенулся, плечи развернул, прогоняя хмарь из души и шагнул гостем незванным в ворота. Пропустили его стражи Ягинины, створками не прихлопнули, огнем не спалили.

Подошел к избе волк, поклонился трижды, поздоровался, позволенья испросил войти да переночевать. Никто не ответил страннику, дверцей не скрипнул, на порог не вышел. А так хотелось вдохнуть полной грудью ароматы сдобы да пряностей. С детских лет помнилось, как встречала волчат Ягиня в другом царстве-государстве, пирожками мясными потчевала, медом лесным угощала, ягодой красной душистой. Водил их наставник в гости к Хозяйке путей, знакомил, про устройства мировое объяснял.

Тоскливо стало волку, едва сдержался, чтобы не завыть. Взошел на порог, аккуратно дверь приоткрыл, принюхался. Затхлостью дыхнула утроба деревянная, стылостью без огня и духа живого. В избе Сириус сразу свечи зажег да к печке метнулся. Заполыхали полешки березовые, озарили стены серые языками оранжевыми.

Симуран к столу подошел, на скамью присел. Скатерть серую разгладил ласково, крошки-пыль стряхнул. Стукнул потихонечку, чаю попросил и замер в ожидании. Чомора верила, артефакты Ягинины на личину сработают, с трудом, но признают магию хозяйки. Волк сомневался. Столько лет прошло, могла и выветриться, иссякнуть.

Кто-то тяжко вздохнул в темноте, будто ото сна долгого просыпаясь, и возле ладони Сириуса возникла кружка расписная. Пряный запах трав ароматных в ноздри впился, щекоча и сердце, тревожно замершее, отогревая. Волк скатерку погладил, поблагодарил, колобок из кармана достал, на стол выложил, обхватил чашку двумя руками и замер, убранство обветшалое оглядывая. Пил чай, думу думая: где Ягиню искать? А главное — как спасать, из кокона вызволять? Про такое колдовство доселе симуран не слыхивал.

На этой мысли волка будто кто по затылку погладил ладошкой ласково и шепнул на ухо: «Утро вечера мудренее», — Сириус вздрогнул, оглянулся, принюхался. Тишина в избе стояла мёртвая: сверчки не пели, мыши не шуршали. Только сердце его и билось о ребра громко до невозможности.

— Права ты, хозяюшка, — негромко молвил волк. — Спасибо за чаёк, за гостеприимство. Отдохнуть и вправду не помешает. Позволишь?

Ничего не ответила изба, только на скамье широкой появилась подушка и покрывало лоскутное. Сириус ласково ладонью по вещам провел, скинул сапоги, улегся и неожиданно для самого себя провалился в сон, едва голова коснулась пуха лебяжьего. Скрипнула дверца, из темноты в горницу скользнул черный кот. Запрыгнул осторожно волку на грудь, потоптался, лапками, покрывало приминая, улегся и замурчал, в прошлое Сириуса погружая.

И снится волку мир изначальный, боги молодые, ретивые. Первым свет увидел Велес — сына Рода, и стал покровителем всего живого. Однажды козлоногий Пан пытался похитить младенца, в подземное царство к Вию отнести. Да пока нес над морем, обронил в воды бурные. Люльку с Велесом прибило к острову большому. Пока несло по волнам, рос мальчик не по дням, а по часам. На сушу богатырем выбрался и тут же в драку полез. Злобный ворон белую лебедушку обижал, нападал, когтями железными тело нежное рвал, с собой унести хотел. Юноша страшную птицу одолел и обомлел. Лебедь белая девицей-красавицей оказалась, дочкой бога Сварога. Звали ее Азовушкой, владела она пучинами моря Азовского.

Полюбили они друг дружку, благословения у родителей испросили, поженились и стали жить-поживать, добра наживать на острове Буяне в море-океане. Вокруг дворца белоснежного дубравы раскинулись и леса еловые. На берегу дуб вековой стражем стоит. На том дубе кот Баюн покой молодых охраняет. К острову никого не пускает песнями своими колдовскими. А как детки у Велеса с Азовушкй народились, он им сказки сказывать стал, песни колыбельные петь.

Все хорошо было, да явилась в гости однажды Леля — сестра Азовицы. Влюбилась в чужого мужа отчаянно. Велес чувств девичьих не замечал, глаз с жены не сводил. В помутнении разума сгубила сестру свою разлучница. А возлюбленного прокляла, чудовищем оборотила, заклятье наложила страшное: до тех пор не вернуть Велесу облик свой истинный, пока не полюбит его девица красная в облике зверя ужасного.

Остался Велес на острове Буяне в одиночестве, чудищем страшным ночами от тоски по Азовушке выл, землю сотрясал дубы ломал. Стороной землю заколдованную корабли обходили. Пуще всего боялся корабельный люд зов моря услыхать. Никому спасения от него не было: такая тоска души охватывала, что люди сами за борт бросались, чтобы её избыть.

Как подуспокоился Велес малость, ушел по землям странствовать, на чудо надеясь. Да только ни одной девице не пришелся ко двору бог заколдованный. Разъярился он, на остров вернусяи пуще прежнего воды морские мутить начал

Однажды прибило к велесову берегу купца заморского. Спас его Велес, выходил, на ноги поставил, в благодарность попросил у спасенного дочку прислать на остров. Но с условие: только ту деву пустит, которая за спасение батюшки сама в гости прийти согласится.

И пришла младшая, любимая. Сразу признал её Велес, а она его нет. Извелся, измучился бог заколдованный, глядя на любушку свою погибшую в облике человеческом. Но признаться так и не решился в любви, юименем заветным позвать. Зато надумал отпустить Асюшку восвояси. Да она отказалась, только в гости к батюшке и сестрам согласилась ненадолго уйти и через три дня секунда в секунду на закате обещала вернуться.

Шторма-ураганы три дня и три ночи буянили по всем водам — тосковал Велес, ожидая Асю, места себе не находил. Все ромашки изодрал на лепестках гадая «любит-не любит, вернется-не вернётся». Вот уж и солнышко к горизонту катится, третьи сутки с собой забирает, а любимой все нет и нет. коснулся диск темно-алый вод морских, вспыхнул луч последний и погас. Остановилось тот час сердце чудовище от боли нестерпимой, взвыл он тоскливо и рухнул на берегу подле дуба векового замертво.

В то же мгновение вспыхнули звезды яркие, задрожал воздух, гостью пропуская. Шагнула на песок белый девица красная, звать стала хозяина дорогого. Да только тишина влажная и темнота беспросветная встретили Асю. Уж и каялась девица, прощения просила за опоздание: сестры неразумные время на всех часах перевели, не желая её отпускать. Но она все равно вырвалась и вовремя на остров вернулась. Всего на две минуточки и опоздала.

Тут луч хрустальный звезды путеводной высветил гору черную возле дуба старого. Дрогнуло сердце девичье, подкосились ноги резвые, душа от предчувствия нехорошего замерла. Кинулась Ася к чудовищу бездыханному, руками белыми обняла, слезами солеными оросила, и зашептала в ухо мохнатое: «Что же ты наделал, любезный друг! За что покинул меня снова, Велес мой славный. Неужто не признал до сих пор свою любушку? Я люблю тебя пуще прежнего! За тобой на землю в облике смертном пришла! Ты встань, пробудись, любимый мой! Я жить без тебя не могу, дышать не умею! Открой глаза свои синие, взгляни на Азовушку!»

Но молчало чудище, не откликался Велес. Вскинула тогда лицо заплаканное к небесам хмурым Азовушка в облике смертной девушки и закричала гневно: «Не жить нам порознь, но и его жизнь не отдам! Мою возьмите, а Велеса верните!» Громыхнул гром, ударила в вековой дуб молния, пала Азовушка замертво на тушу мохнатую, напоследок крепко обняв. Обменяла свою жизнь на жизнь любимого, и жертвой своей сняла заклятье с чудовища.

Очнулся Велес в теле своем, обрадовался: заплаканная Азовушка на груди его богатырской лежит, от слез устала, спит сном беспробудным. Да сколько не будил, так и не добудился. Понял несчастный бог, что натворила любушка. В горе разрушил дворец, дубы-ели повыкорчевывал. Остался один дуб вековой, цепями золотыми обмотанный. Когда успокоился немного, из одного ствола дубового выдолбил гроб просторный. Пухом лебяжьим выстелил, Азовушку туда уложил. Пологом прозрачным, из слёз своих и тумана морского вытканным, укрыл, крышкой стеклянной прикрыл, и на самой макушке дуба вечного цепями намертво примотал.

Перед тем как уйти, скрыл от глаз людских остров Буян на веки вечные. Только голос свой тоскующий в ветвях оставил, чтобы время от времени раздавался он плачем страшным, отпугивая случайных гостей, если захочет кто беспробудный сон Азовушки потревожить.

Напоследок пришла нему Леля, покаялась, повинилась, весть от Рода принесла: не осталась незамеченной средь богов изначальных любовь истинная. Сказано было Слово: отныне и вовеки веков в любые времена и века, в любых обличьях и образах будут встречаться Велес и Азовушка всегда. И во всех назначенных жизнях любить друг друга. Если признают в чужих самих себя.

Очнулся от сна Сириус перед рассветом, увиденное вспоминая. Пудовые мысли в голове тяжело перекатывались, мешали в деталях вспомнить странное видение. Кто и зачем наслал на него такую явь, волк понять не мог. Отлежавшись, поднялся со скамьи и на улицу вышел. Тут и конь красный подоспел с всадником. Понеслись оба миру возвещать о наступление нового дня. Серый вслед им поглядел, потянулся и отправился по до двору в поисках колодца. Замысловатое сооружение с ведерком расписным нашел быстро. Только вода блестела монеткой малою на самом донышке, до которого цепи прилично не хватало.

Задумался на такой оказией волк, постоял, огляделся, в избу вернулся. В рукомойнике к его удивлению, за занавеской в одном углу спрятанном, оказалась водица свежая. Умылся Сириус, чаю попросил. Невидимый дух самовар на стол выставил, баранок в миску насыпал. Волк поблагодарил за угощение, присел перекусить и думы свои невеселые в порядок привести. А задуматься было над чем.

Волчье чутье поблизости ни ручья, ни родника, ни реки не ощущало. А Чомора сказывала, что Ягиню схоронить могли только в воде, что зеркалом кривым все спрятанное искажает. А её-то и нет, даже в колодце. Сириус чай допил, хозяйке еще раз благодарственное слово молвил, волком оборотился и помчал по лесу в поисках ведуньи.

Рыскал долго, до холма дворцового доходил. К краю леса подбирался. До реки широкой добегал, царство Берендеево опоясывающей после болот непроходимых. Отчего-то назад тянуло. А к концу дня и вовсе слова Чоморы вспомнились: «Дык рядом с избой, не иначе. Далече прятать — связь истлеет. В избе — найдут скоро. Ты вот что… Ты лети туда, крылатый, да пруд али родничок какой поищи недалече. Вода — она лучше землицы прячет. Сквозь воду толково не разглядишь, даже в прозрачном ручье. Все вкривь да вкось видится. На-ко вот тебе, клубочек в помощники».

Обругав себя последними словами за глупость и беспамятство, полетел волк обратно к избе. Аккурат к выходу всадника черного добрался к опушке. Обернулся человеком, внутрь вошел, хотел было клубочек из куртки достать да поиски продолжить, да сморила Сириуса усталость. Так и рухнул он на скамью в одежде и обуви.

И снился ему богатырь могучий по имени Дон Великий. И жена у его красавица — Ясуня Святогоровна. Долго он её добивался, пришлось битву великую за любушку отстоять. Чуть не погиб в бою ратном, да водица живая и мертвая помогла: соратников оживила.

Как кончились все недоразумения между Доном и родителями Ясуни, так и зажили они душа в душу, в любви и согласии. Только богатырю дома не сидится, все на подвиги тянет. Отправился богатырь по городам и весям себя показать, людей повидать. Долг ли коротко ходил-бродил, но вскоре слава о нем покатилась по землям, приход богатыря опережая.

Стал Дон великим поединщиком, никто его одолеть не мог. Вместе с силушкой богатырской росла гордость и слава у Донушки. Уже и похваляться стал вслух, что в честном бою кого хошь одолеет, пусть даже и бога подземного, и Рода великого. Возгордился так, что люду доброму кланяться перестал, здороваться.

Домой вернулся и жена не той кажется: и не так умна, как он, не так красива. Печаль поселилась доме Дона и Ясуни. Жена все глаза выплакала, мужа ожидаючи. А как вернулся, плакать еще больше стала. Не приголубит, слова доброго не скажет, все коня богатырского холит да лелеет, сбрую начищает, меч натирает. А потом и вовсе на других заглядываться стал, подостойней пару себя выискивая.

Замкнулась, закрылась в себе Ясуня, сердце на замок заперла. Уйти думала, да сумела: душа прикипела к любимому, по живому рвать — с мясом-кровью выдирать. Да и сны снились странные, будто связаны они с Доном силой нерушимою. По утру снова плакала, за глупость себя ругая.

Сила Дона росла, память в нем пробуждалась. И настал день когда осознал он сея полубогом — сыном Рода в очередном воплощение. Уж и человеки славить его стали, подношения нести. Горделивый Дон просьбы не слушал, но покровительство оказывал.

Спускался к нему Семаргал ни раз и не два, увещевал, Слов Рода мудрое передавал: не в ту степь свернул ты, Донушка, вернись в себя, оглянись, с души и помыслов труху скинь. Не услышал Дон. Явья жизнь, похвалы и лесть воском уши богатырю залепили. Возгордился он пуще прежнего, похваляясь силою своей. Мол, настолько могуч я, что нет мне равных ни на землею ни на небесах. От того Род боится, что супротив него пойду да самым главным в Прави стану. И жену, ни друзей, ни волков небесных — посланников — никого не слышал Дон. Вызвал Рода-отца на поединок.

Вместо Рода явился на бой Денница в облике вепря дикого огромного. Сошлись богатыри в схватке жестокой. Ударил кабан небесный Дона в бок и хлынула кровь из него струей мощной. Кинулась к мужу Ясуня, рану ладошками зажимая, пощадить любимого землю-матушку умоляя. Услышала ее земля, приняла в себя кровь богатырскую и потекла по лугам и степям река полноводная, Доном Великим людьми её опосля прозвали.

Стоя на пороге смерти уразумел Дон то, что поведать ему пытались и о чем сердце шептало ночами темными во снах глубоких. Признал он в Ясуне жену свою любимую, Азовушку. Да только поздно. Путь его в Яви окончен был.

От горя Ясуня Святогоровна сердце из груди свое вырвала, в сундук заперла в речных водах утопила. И ушла за Край вслед за любимым. Так и ходит отныне и до века между мирами, сердце свое отыскать пытается. Кому поможет, кого накажет по справедливости.

Очнулся волк от боли в боку. Рукой тронул и поморщился. Кое-как со скамьи поднялся, свечу зажег и остолбенел: рубаха на боку намокла, рука кровью выпачкана оказалась. Ругнувшись вполголоса, рану зажав, Сириус полез был в мешок походный. Но пока одной рукой склянки лечебные доставал да разворачивал, из кожаной сумки, под ладонью хлюпать перестало и боль ушла. Удивленный волк рубаху задрал, рану оглядел и ничего кроме подтеков на теле не обнаружил.

Отерев место странного ранения, Сириус на скамью присел, воды холодной из самовара в чашку плеснул и задумался, грудь потирая. Отчего в тот раз, когда здесь со Жданом ночевали, снов никаких не видели? По утру целые и здоровые просыпались? Вторую ночь спросонья грудь болит, будто топтался по ней кто, чудеса неприятные происходят. А сны до того реальные, будто он сам все пережил, а не за чужой жизнью подглядывал.

Волк снова воды в кружку плеснул и ругнулся: только что холодный, самовар вдруг жаром пыхнул. «Видать, вещи магические связку терять с хозяйкой начали, раз через раз действуют. Надо ускориться, как бы страшного не произошло!»

С этими мыслями Сируис метнулся к уголок умывальный, привел себя в порядок, на ходу проглотил пару сушек, в два глотка выпил чай, волком обернулся и выскочил из избы. На улице белый день солнышком сверкал. Неприятно удивился Серый такому долгому сну. «Не к добру ох, не к добру!» — вновь пронеслась мыслишка в голове, и волк скользнул за ворота.

И опять, как сутки назад, с малого круга поиски начал. Носом землю рыл, в каждую щелку заглядывал. Не пахло водой, ручей не звенел поблизости, даже родник на глаза не попался, то ли нет рядом с избой, то ли место зачарованное чужой магией, то ли глаза кто-то отводит. От мысли такой Сириус аж на лапы задние присел, резко остановившись. Кому, как не домовому, хозяйку изо всех сил оберегать? Колдовство-колдовством, а хозяин существо чужое на порог, может, и пустит, купившись на маску обманную и помыслы чистые. То, что магия на воротах все еще действует, и личину на любого накладывает, это волк на себе испытал.

Вопрос в другом: что если домовой волшбу эту треклятую на всяком госте видит, а поделать ничего не может? Потому сам ото всех хоронится, разглядеть себя не дает, сторожится лишний раз, потому что увидеть скрытого под личиной не может? Тогда понятно, что дедушка от того места, где Ягиню держат, чужаков стороной отводит, приблизиться не даёт. На всякий случай. Раз обжёгшись на молоке, видать, теперь и на воду дует.

Только подумал так, как грудь заныла болезненно. «Ну, глупень, как есть глупень! — поднимаясь на лапы, фыркал на себя волк, к избе возвращаясь. — Кто в избе любой, кроме хозяина, по человеку топтаться будет? На груди сидеть? Страхи нагонять? Только он, родимый. Не он ли сны на меня наводил? Что показать-то хотел?» — размышлял волк, к ягининой усадьбе летя.

Возле ворот волк остановился, дух перевел, хотел было в человека перекинуться да передумал. «А если я зверем зайду, сработает паутина или нет?» — мелькнула мысль, и зверь осторожно скользнул к забору. Подумал немного, в сторону отбежал, перемахнул через частокол и едва под копыта коня не попал. Белый всадник домой возвращался, день к закату клонился.

«И как проверить — я это или не я? — обнюхивая себя со всех сторон, носом по ветру водя, размышлял Сириус. — Ладно, разберемся по ходу сказки», — решил и нырнул в избу. В доме ниче не изменилось. Самовар на столе, баранки салфеточкой накрыты, тишина нечеловеческая: половица не скрипнет, мышь не проскочит, сверчок не пискнет. Словно без хозяйки хоромы бездушными стали, живут себе и живут, а жизни не ощущают, радости нет.

Сунулся Сириус по углам, пытаясь домового отыскать в волчьей шкуре, да не тут-то было. Кроме своих никаких ароматов не учуял. Зато возле печки кто-то ему по затылку будто черенком от метлы по затылку тюкнул. Моргнул волк и оказался в другой стороне от кладки побеленой. Смекнув, что к чему, Сириус позвал мысленно позвал домового, представился, бсказал, кто он и зачем пришел. Моргнул и в другом углу в себя пришел.

Упрямый волк раз за разом к печке подкрадывался, в шаге от нее садился. И вслух, и в мыслях звал домовика, только хозяин ни в какую: глаза отводит и хоть ты ему кол на голове теши. Только подумал Сириус про кол, как ему по темечку чем-то мягким прилетело и сознание отключилось.