Трудно быть феей. Адская крёстная

ГЛАВА 6. Ах эта свадьба, свадьба, свадьба…

Свадьба царская катилась как по маслу, соблюдая все традиции, приметы и таинства. Дым стоял коромыслом, хвосты и прически торчали трубой, пир — горой. Тут тебе и каравай хлебосольный, и обсыпание хмелем, орехами и монетами золотыми-серебряными на богатство и счастливую жизнь. И длинный свадебный поезд с гиканьем, катанием по столице и запечатлением у памятных мест на чудо-фот.

Аппарат сей вместе с приданным привезла из земель заграничных невеста государева герцогиня Синди де Релла. Агатовая коробочка с круглым стеклышком, поле нажатия на кнопку в виде камушка драгоценного, выдавала волшебные картинки с физиономиями людскими, на которые направлена была. И привела сия вещица всех прихвостней во дворце ждановском в изумление.

Когда первая волна сомнений и недоверия прошла, придворные наперебой кинулись к купцам заморским и поверенным своим, кои по заграницам по делам находились, вестников слать с наказами «приобрести, купить, прислать сей же миг» диво-дивное. И теперь по новой зародившейся традиции свадебный кортеж с музыкой и хвалебными здравницами в честь молодых останавливался у любых мало-мальски интересных памятников и скульптур, чтобы сделать чудо-фоты.

Дамы выпячивали губки бантиком, отклячивали крутенько бедра, дабы все могли узреть их плавные изгибы, выставляли кокетливо ножки из-под краешков вычурных платьев. Самые смелые, визжа и прикрываясь веерами, поднимали юбки аж до колен, являя миру кружевные чулки разных цветов. А затем подбегали к мастеру чудо-фота с просьбами сей же миг показать их на карточках, которые спустя минуту являли миру прекрасных дев во всех принятых ими позах. И топали яростно прекрасными ножками, коли выходило не так, как им чудилось, а вовсе даже наоборот.

Кавалеры подбирали животы, распрямляли плечи, оглаживали бороды и бородки, у кого имелись в наличии, и, насупив брови, пялились в волшебный окуляр. Добры молодцы помладше и вовсе скидывали кафтаны и заморские пиджаки с карманами, дабы покрасоваться перед молодками мускулами, сквозь рубахи тонкие проглядывающими.

Девицы незамужние пищали и робко трогали пальчиками бицепсы-трицепсы. Мамаши снисходительно улыбались, приглядывая женихов дочкам, не допуская чересчур уж вольных вольностей. Замужние дамы завистливо вздыхали, не имея законного повода к кавалерам подойти столь близко, и, блестя глазами поверх раскрытых вееров, пристально разглядывали чужие наряды да кокетливо косились на мужей, силясь разжечь в них пожар былой любви и страсти.

Мужья же, приобняв жен, откровенно пялились на молодок, время о времени получая по лбу сложенными веерами от своих благоверных, и украдкой вздыхали по молодецкой удали и свободе, канувшей в летах.

Бурными водами прокатившись по улицам белокаменной, влетел кортеж на царский двор. На красном крыльце в новом дорогом алом кафтане встречал молодых с гостями сам Бабай Кузьмич. Оромя него некому было благословить молодого короля, у которого отца-матери не осталось. По такому случаю домовой бороду расчесал, маслами пахучими умаслил, лопаточкой на широкой на груди разложил. От важности собственной и волнения старый хранитель пыхтел, раздув щеки и порыкивал на молодых домовят, что вдесятером на рушнике держали перед ним огромную свадебную ковригу с хлебом-солью.

Царь Ждан и молодая царица из кареты степенно вышли да чинно рука об руку пошли к крылечку. Народ дворовой да люд гостевой начал здравницы кричать-поздравлять, розовыми лепестками и монетками осыпать. Подойдя к Бабаю Кузьмичу, поклонились молодые домовому, как отцу названному Ждана. Склонили головы, речь приветственную выслушали, голубков с боков каравая в руки приняли да, обменявшись ими, накормили другу друга, под свист и хохот гостей щедро окуная в солонку.

Подал затем им домовой две лучины и поднесли домовята малые уголек из дома царского, дабы зажгли царь да царица огонек в очаге своем на долгие лета счастливые. Отчего-то палочки не хотели разгораться, Ждан уже и злиться начал, косо поглядывать на домового. Но тут огонек вспыхнул, и все вздохнули облегченно: быть союзу царскому нерушимым. А вот насколько долгим брак царский окажется, то видно будет потом, когда лучинки догорят. Потухнут вместе, до самого кончика догорев, так и молодые доживут до седых висков счастливо. Поговаривали, деревенские даже на долгую жизнь загадывали: чья палочка первой потухнет, тот из супругов первым и за край уйдет.

Встречальные обряды закончились, и молодой царь-батюшка с царицей своей Синдией, в народе Зинаидой прозванной из-за непривычного заморского имечка, взошли на крыльцо, повернулись к гостям, поклонились и на свадебный пир позвали. Ломанулись гостюшки дорогие, чуть с ног друг дружку не сбивая: успеть бы местечки получше занять да поближе к царской чете. Глядишь во время пира под шумок что-то выгадать случиться али выпросить-выспросить.

Да и просто так уши погреть не помешает, мало ли какие тайны услышатся, слова скажутся. Наутро после свадебки, попивая рассольчик отдыхая на пуховой перинке, все-все с трудом, но вспомнится да запишется в книжицу заветную. А потом, по надобности, можно и кляузу написать на заклятого друга, а то и поприжать, выторговывая нужные нужности.

Свадьба пела и плясала, веселье становилось все разнузданней и горячее, кубки вином пенились, медом хмельным, столы от разносолов ломились. Гости веселились и танцевали, молодых поздравляли, дары подносили. Кто пошустрей да понаглей успевали в круговерти дела порешать, Бабаю Кузьмичу прошения для царя-батюшки передав.

Хабары золотом али еще чем дорогим домовой не принимал ни от кого, но вот от хорошего табака отказаться сил не доставало. Любил старый домовик, переделав все дела царские, трубочку пеньковую табачком душистым набить да с книжицей доброй посидеть, покачиваясь в кресле-качалке, что царица-матушка покойная подарила в день, когда молодой Бабай заместо отца своего стал домоправителем и хозяином дворца.

Потому и подносили Бабаю Кузьмичу за ласку его и благосклонность сверточки с душистым зельем. Да каждый норовил изысканный необычный аромат подыскать, чтобы домового удивить для большего расположения к просителю. Домовой хоть и уважал более всего самосад душистый, что на поле дальнем для него выращивали, но от махрушных подношений не отказывался. Под настроение трубку курительную подарочным табаком набивал, дымил, думу думал. Прислуга и домовята твердо знали: коли тянет яблочным дымом из-за двери бабаевской, значит, день хорошо прошел. А если горелыми кофейными зернами с утра несет, всяко ночью что-то стряслось, и тут хавайся не хавайся, всем с горча прилетит-достанется.

Вот и на свадьбе царской карманы кафтана у домоправителя топорщились уже от сверточков. Бабай Кузьмич степенно зал оглядел, на всех гостях и дворовых взор на секундочку задержав, и решив, что может позволить себе недолгое отсутствие, неторопливо отправился в свои комнаты: табачок выложить да прошения бегло глянуть.

Ближе к вечеру свадебный пир разбился на островки по интересам: тут тебе купцы собрались, бородами трясут, пошлины обсуждают. В том углу бояре собрались, глаз со Ждана и молодой царицы не спускают. Около царского стола заморские государи-князья расположились. Как только гости скучать начинали, веселье подутихало, тут же огневушка-поскакушка выскакивала с играми да забавами веселыми. Чего только гостям делать не пришлось: и через веревочки прыгать, и загадки разгадывать, и на платочке малом танцы танцевать.

Мамки-няньки да боярыни придворные около царицы крутились, прислуживали-выслуживались, оттерев от государыни горничную личную, кою герцогиня с собой привезла из дома отчего. Синди морщилась, но терпела, не сводила влюбленных глаз со своего мужа-красавчика.

А муж, Ждан I Беспардонович, под конец пира свадебного и вовсе позабыл про молодую жену, перебрался за столик к Соловью-разбойнику выпить, поговорить, юность вспомнить. Змея Горыновна с усмешкой глянула на все это дело гиблое и отправилась во двор с молодцами силушкой помериться, косточки поразмять от сиденья за столами долгого.

Обнявшись, Ждан и Соловей затянули пьяными голосами: «Я свобо-о-оден, сло-о-вно-о птица над земле-о-й… Я забуду голос тво-о-й, И о той любви земно-о-й, Что нас сжига-а-ла в пра-ах, И я-а сходил с ума-а… В моей душе нет больше места для тебя-а-а!»

Рок-кот Баюн, сморщив усы, тяжело поднялся из-за стола, махнул музыкантам, взобрался на сцену и подхватил ждановские завывания хорошо поставленным голосом старого рокера. Через минуту гости мужеского полу, задрав к потолку руки, раскачиваясь в так музыке громко подпевали, горланя на все лады: «Я свобо-о-о-ден! Я свобо-о-о-ден!»

Царица снисходительно улыбнулась, поднялась из-за стола, подхватила пышные юбки и отправилась в комнату отдыха для дам. За ней потянулись придворные дамы. Девицы на выданье остались в пиршественной зале под приглядом почтенных мамаш, которые без устали всю свадьбу бдели и наблюдали, высматривая приличных женихов. Где, как не на свадебном пиру мужчина раскрывается во все своей красе. Тут тебе полный набор «психьей логии» поднимает голову и выползает на свет белый: и агрессия, и слезы, и сластолюбие, и жадность, и ревность.

В розовом будуаре, где разместилась царица с дамами и барышнями, мужские подвывания были едва слышны. Девицы принялись болтать, прихорашиваться, угощать Синди-Зинаиду сластями, приготовленными слугами на малых столиках по всей зале. Бывшая герцогиня, а ныне молодая жена государя, впившись жемчужными зубками в сладкий персик, кушала и слушала, наматывая на золотую прядку все секреты и секретики, что трещетки выбалтывали на голубом глазу, не следя за своими языками. А преданная горничная сидела по правое плечо от государыни чуть поодаль и самое интересное записывала в заветный бокнотик.

В бально-пиршественном зале тем временем начались танцы под песни в исполнении кота Баюна, который за каждый заказ требовал то монету золотую, то бокал медовухи, а то и вовсе желание. И понеслась: петухами кукарекали, жеребцами гарцевали, зайцами прыгали. Ждан мутным взглядом обводил разгуляшихся гостей, криво улыбался и плакал Соловью в плечо «за жизнь, за баб-стерв» и снова за жизнь царскую нелегкую.

Вернувшийся в залу Бабай Кузьмич, головой покачал, на царя-батюшку глянул, подошел к Огневушке-поскакуше. Та быстренько к коту поскакала, на ухо пошептала и котяра объявил прощальный танец молодых. Свет приглушили, царицу позвали, свечи в руки взяли и пошли большим и малым кругами в разные стороны вокруг молодоженов, что в сердцевине хороводов не танцевали, а скорей покачивались в такт музыке. «Мы же-ела-ем ща-а-а-сьтья-а-ава-ам!» — подпевали разухабистыми голосами гости, перекрикивая музыку и заглушая самого рок-кота.

Последний обряд завершили, фату с невесты сняли, Ждан накинул новоявленной жене на голову платок из тончайших кружев и повел ее в опочивальню. Веселье же продолжилось, покатилось дальше до утренней зорьки.

В спальне новобрачным слуги помогли разоблачиться, в ночные одежды обрядиться, каждого в отдельном будуаре к брачной ночи подготавливали. Когда молодая жена, трепеща, переступила порог супружеской комнаты, на брачном ложе, развалившись звездой, уже похрапывал Ждан в белых подштанниках шелковых и рубахе вышитой. Вздохнув, царица с трудом перекатила муженька на правую половину кровати и улеглась почивать, невольно всплакнув перед сном.

Где-то перед рассветом Ждан вдруг распахнул глаза, прижимая к груди руки: сердце колотилось как сумасшедшее, прогоняя остатки тошнотворного сна. Немного пообвыкнув в темноте, царь откинул покрывало и, покосившись на мирно спящую рядом новоявленную жену, осторожно спустил ноги на пол. Нашарив тапочки с загнутыми на восточный манер носами, государь обулся, и, стараясь не шуметь, отправился прочь из опочивальни. Жажда гнала его на поиски живительной воды. Во рту едва ворочался язык от выпитого на пиру, от острой любимой пищи в желудке бушевал пожар.

Выпав в коридор, царь обнаружил спящего под дверью домовенка. Возле него стоял сервированный столик. Схватив запотевший кувшин, Ждан жадно припал к горлышку. От странных хлёбающих звуков проснулся домовик и перепугано глядел круглыми глазенками на хозяина. Бабай Кузьмич хорошо знал своего царственного воспитанника, потому и оставил на страже юного доможила, строго-настрого велев не спать, а ждать, когда государю помощь понадобится. И теперь, проспавший все на свете, молодой доброхот с ужасом ждал наказания. Напившись, Ждан утерся рукавом, покосился на перепуганного домовенка, и, велев тащить поднос за ним, отправился в свой кабинет.

Прислужник подхватил со стола разнос с кувшином и снедью и посеменил за царем, изо всех сил стараясь не наступать мужчине на пятки. В апартаментах неосторожно громыхнул, составляя на стол тяжелую ношу, замер, скосив глазенки на гоударя. Но государь и не заметил, стоя возле окна, почесывая эспаньолку, пялясь в предрассветное небо. Домовенок шустро составил все на столешницу, пискнул, интересуясь, не нужно ли чего еще батюшке царю подать, и исчез, оставив Ждана в одиночестве.

Вырвавшись из кабинета, протерев кулачками глазенки, домовик секунду-другую подумал да и помчался на доклад к Бабаю Кузьмичу: виданное ли дело, в первую брачную ночь молодой муж от жены-красавицы сбегает! Рассолу не требует, вина не просит, а стоит истуканом около окна да головой качает, словно сам с собой беседы ведет неслышимые.

Предрассветные сумерки подарили очищение от забот и проблем минувшего дня, что в суматохе и круговерти свадебной не давал ни задуматься, ни выдохнуть, ни в душе порядок навести. Сейчас, когда вокруг царили тишина и покой, а мысли ослабли и провисли порванными струнами, сердце Ждана заныл нудливый сверчок, услужливо подбирающий ключи к дверце, за которой надежно хранилось прошлое: и плохое, и хорошее, и ненужное нынче.

Сдавшись на милость победителя, недавний принц подошел к столику воле камина, налил в любимую чашу квасу из кувшина, рухнул в кресло и, уставившись на пляску огня в очаге, отпустил на волю воспоминания.