Трумпельдор

Глава 1 Николай I и евреи

1827 год… Отсюда начинается долгая глава еврейской истории: «Евреи в русской армии». Правда, у этой главы было предисловие — говорят, еще Потемкин хотел завести еврейские полки, но не вышло. Вообще, тут много неясного, но мы сейчас о другом.

Николай I перешел от слов к делу, и при нем евреи должны были служить не в отдельных полках, а вместе со всеми. Это значило, что ни о какой кошерной пище и ни о чем подобном думать не приходилось, а служили тогда 25 лет. Кроме всего прочего, евреи изначально должны были поставлять почти в три раза больше рекрутов относительно численности населения, чем христиане: 10 на 1000 мужчин в год, а христиане — 7 на 2000. Конечно, евреи пришли в ужас, но это были еще цветочки — ягодки были впереди.

Уход в армию рассматривался тогда близкими, даже в христианских семьях, почти как смерть. Если человек и возвращался через 25 лет, то возвращался уже в иной мир, в иную среду. (Речь, понятно, идет только о солдатах.)

Вообще-то в XIX веке евреи-солдаты появились всюду, но их призывали в такой же пропорции, что и всех, и введение воинской повинности для евреев сопровождалось объявлением их равноправия. В николаевской России ничего подобного не было.

Напоминаю, что после присоединения к России в результате Наполеоновских войн большей части Польши (и вообще всего, что когда-то гордо называлось «Речь Посполитая») русский царь стал повелителем большинства евреев Европы. Царствование Николая I оказалось черной страницей еврейской истории. И чем дальше, тем хуже становилось, а правил он лет тридцать. Вскоре стали брать еще больше рекрутов. Дело в том, что кагалы не могли уплатить налоги. (Кагал — крупная еврейская община, скажем, к примеру, Вильно. Вокруг кагала группировались «прикагалки» — общины малых местечек). Кагалы и были ответственны перед властями за поставку рекрутов и сбор налогов, притом видные люди кагала отвечали за это буквально головой (почти как юденраты в гитлеровских гетто.) Евреи платили налоги выше в два с лишним раза, нежели христиане, а местечки уже тогда были бедны. Уплатить налоги часто не могли, возникали недоимки, их надо было на следующий год возвращать с процентами. Ситуация складывалась безвыходная, и царь разрешил забирать в армию людей в счет недоимок (сверх тех, что полагалось выставить). Вместо 1000 рублей — взрослого молодого человека, вместо 500 рублей — ребенка. Официально считалось, что детей берут с двенадцати лет, но на практике брали и младшего возраста, притом охотно. С другой стороны, состоятельные люди могли официально откупиться. Надо было прийти в «военкомат» (говоря теперешним языком) и приобрести «зачетную квитанцию» — документ, освобождавший их ребенка от рекрутской повинности. Покупали зачетные квитанции отнюдь не только евреи, а все, кто мог. Удовольствие было дорогое, особенно когда сыновей было несколько — на каждого приходилось эту квитанцию покупать. Но что не сделаешь для ребенка? Для нас важно, что эти люди (с «квитанцией») не засчитывались кагалу. То есть общее число рекрутов, которых надо было поставить, не уменьшалось, а количество людей, подлежащих призыву, уменьшалось. Так что иной раз детей бедняков сдавали даже не вместо недоимок, а просто потому, что не хватало взрослых парней. И стон стоял над еврейскими местечками при каждом рекрутском наборе. Брали детей, и никакого противодействия евреи оказать, конечно, не могли. Для начала сдали в солдаты всех «антисоциальных», даже тихих сумасшедших («подмазывая», если надо, приемную комиссию). Но таких ведь немного. А рекруты требовались каждый год, и евреи начали воровать людей друг у друга, чтобы сдать «чужих» евреев в своем кагале и тем самым уменьшить число «своих», подлежащих призыву. На службе у кагалов появились люди — тоже евреи, которых называли «ловцами» или «хаперами» (от глагола «хапать»). И они «хапали» «чужих» евреев. В книге «Берко-кантонист», которую мы читали в детстве, это описано.

Вот печально-анекдотический случай тех горьких дней… Хаперы украли у корчмаря сына-подростка. Корчмарь вступил с ними в переговоры, обещал им пятьдесят рублей (тогдашних!) и другого, менее любимого им сына. Они имели глупость согласиться. Получили деньги и другого мальчика, а он на осмотре в приемной комиссии оказался девочкой. Тогда смешно не было.

Но посмотрим теперь, что станет с новоиспеченным государевым солдатом-ребенком, когда он вместе с товарищами по несчастью отправится (под охраной!) на государеву службу.

Для начала ему предстоит путь пешком, часто за много сотен километров, в «нееврейские» места — туда, где расположена школа кантонистов. Это уже само по себе тяжелое испытание. Не все его выносят.

Однажды ехал Герцен в ссылку. Сидит он в придорожном трактире, пьет чай. Подходит офицер, просит разрешения присесть к столику (весь этот классический рассказ я воспроизвожу сокращенно и по памяти) и говорит, что оно, конечно, начальству виднее, а вообще-то ужасно: набрали ораву жиденят, и вот ведет он их, дай Бог, если половину живыми доведет. Эпидемий нет, но маленькие дети без матери, по десять часов в день идут пешком, так что… И вот Герцен увидел их. До конца своих дней он считал это очень тяжелым зрелищем, а он много чего повидал в жизни и не так уж любил евреев. А ведь этой команде еще повезло. Их вел добряк-офицер, не наживавшийся, видимо, на пайках бедных детей. (А многие, конечно, наживались.)

Но, положим, дошагал наш солдатик до места и оказался в школе кантонистов. Там были, конечно, не только еврейские дети. Например, после разгрома польского восстания 1830–1831 гг. попало туда много детей польских повстанцев, да и кого там только не встречалось. Но если для других попасть в школу кантонистов считалось редким невезением, то для еврея это была угроза номер один.

А дальше до восемнадцати лет дети находились в этой школе[1]. И тут тоже многое зависело от везения. Если директор (какой-нибудь пожилой генерал или полковник), врач и священник (конечно, православный) были приличными людьми, не очень воровали, не терроризировали детей — вполне можно было выжить. Но случалась и нередко ситуация прямо обратная. А с еврейскими детьми вставал и религиозный вопрос. Формально на них не должны были давить, чтобы крестились, но на деле частенько происходило обратное при поддержке с самого верха. Николай I давал понять, что желает крещения как можно большего числа евреев. Действовали и пряником — крестившемуся был положен царский подарок, 25 рублей — сумма для нищего жиденка изрядная, но больше полагались на кнут. (Как и во всем другом при Николае I. Ведь не случайно имя императора «Николай Павлович» народ переиначил в «Николай Палкин»). Подлую роль тут иногда играли унтер-офицеры из крестившихся евреев. Дрожали они за свое место. Лучше ведь было в школе кантонистов, чем на Кавказе под пулями чеченцев. Боялись, чтобы не заподозрили их в сочувствии жиденятам. Но твердыми оставались в этом вопросе евреи, даже дети, особенно те, что были чуть постарше. Потому и соглашались брать совсем маленьких, что их легче было сломить. И дело было не только в том, что ребята постарше с большей твердостью выдерживали порку и другие издевательства. Многие армейские попы жаловались, что молодые евреи, успевшие поучиться в хедерах или даже в ешивах, лучше «батюшек» разбираются в богословских вопросах. Так что миссионерские беседы о преимуществах христианства не удаются.

Из выкрестов потом многие высоко залетели (во времена уже послениколаевские). В конце XIX века, когда все это уже стало «делами давно минувших дней», еврейский художник Давид Маймон писал в Петербурге картину, и взял он сюжет из жизни маранов: «инквизиторы врываются в комнату, где идет тайное еврейское богослужение». (Кстати, эта картина, когда-то знаменитая, пропала в Гражданскую. Теперь известна лишь в репродукциях.) Маймону нужен был натурщик, человек с властным, волевым, но семитским лицом — один из маранов[2]. И однажды на каком-то званом вечере увидел художник подходящее лицо, но не сразу решился попросить позировать — то был генерал. И все-таки попросил, и тот сразу же согласился. Как вы догадываетесь, он был из кантонистов, взят 8-летним, крестился, все еврейское уже забыл, а теперь вот… Но больше я о таких людях говорить не буду — они ушли из нашей истории.

Итак, вернемся к кантонистам. Выживший кантонист в 18 лет становился солдатом. Только с этого момента засчитывался ему срок службы. Первой большой войной, где лилась за Россию еврейская кровь, была Севастопольская кампания. Жить там, в Севастополе, евреям при Николае I не разрешалось, а вот умирать погнали. Три тысячи евреев погибли, защищая Севастополь. В городе даже появилось военное еврейское кладбище. Но тут важно было то, что защитникам Севастополя каждый месяц засчитывался за год. (Это, кстати говоря, гораздо щедрее, чем во времена Великой Отечественной войны.) Севастополь держался 11 месяцев. Уцелевшим защитникам засчитали 11 лет службы, так что им удалось выслужить 25 лет досрочно. А те, кто прослужил 25 лет (с 1835 года этот срок был сокращен до 20 лет), в том числе и евреи, имели потом много прав и льгот. Была у евреев-николаевских ветеранов и льгота жить в столицах, как и в других городах за пределами черты оседлости. Там и обосновались многие севастопольские герои в еще не старом возрасте и завели семьи. Так был дан толчок к росту еврейского населения Москвы и Питера.

А пока вновь вернемся к кантонистам. Была ли возможность у мальчика из бедной семьи не попасть в кантонисты? (О крещении мы не говорим.) Да, как ни странно, таких возможностей было две. Первая — землю пахать, вторая — пойти в школу. Остановимся сначала на первой. Еще Александр I, старший брат Николая I и его предшественник на престоле, проезжая как-то через нищие белорусские местечки и глядя на еврейскую бедноту «людей воздуха», бог знает как существовавших, решил, что и в интересах государства, и в интересах самих евреев эту проблему решить. Тут надо сказать, что к концу XVIII века было разгромлено и ликвидировано Крымское ханство и, как следствие, огромные массивы плодороднейших земель — юг современной Украины — оказались доступны для обработки. Земли эти были в ту пору почти безлюдны, и Россия приглашала туда всех желающих, даже из-за границы. Напоминаю, что время это было допароходное. Америка казалась немногим ближе, чем Луна. Так что Россия выглядела куда предпочтительнее. Итак, началось быстрое развитие Новороссии, как тогда называли этот край. А его столица, Одесса, с самого начала развивалась как космополитический город. Но об Одессе речь будет впереди, а сейчас поговорим о сельскохозяйственном развитии Новороссии. Все, кто хотел, получали там землю, и много приехало всякого люда из России и из прочих мест, в особенности христиан из Османской империи (Турции). Она явно приходила в упадок. Шла на спад и хваленая турецкая веротерпимость. Так что хлынули в Новороссию греки, болгары, сербы. Но обосновывались там и немцы, и другие иностранцы. Представители каждой национальности чаще всего селились отдельной деревней. Вот сюда-то и направили на поселение евреев. В 1846 году были основаны шесть первых еврейских деревень, «колоний», как тогда говорили. На бумаге все выглядело хорошо: с одной стороны, нищета, перенаселенность и безработица местечек, с другой — пустующие плодородные земли в краю со здоровым и более или менее привычным климатом. И не так уж далеко. Чего лучше-то может быть? А дело шло тяжело и медленно, хотя у поселенцев и не брали детей в кантонисты. Были и другие преимущества, но немногие евреи смогли осесть на земле. Об этом, кстати, пишет Солженицын в своей книге «Двести лет вместе». Но и задолго до Солженицына, еще в царское время, когда эпоха массовой колонизации южных земель закончилась, то есть со второй половины XIX века, об этом много писали. Антисемиты указывали, что, дескать, евреям предлагали землю, а они этим почти не воспользовались. Либералы же, защищая евреев, говорили, благо время было относительно свободное — эпоха Александра II, что царская администрация никогда ничего не умела сделать как надо, что добро нельзя насаждать из-под палки и т. д. и т. п. А меж тем главная причина неудачи сводилась к тому, что человек, даже привычный к физическому труду (носильщики, грузчики, извозчики и т. д.), не может быстро овладеть в зрелые годы крестьянскими навыками. Тут нужны и очень серьезная мотивация, и время. Это, кстати, понимали некоторые николаевские администраторы в Новороссии (Киселев, Воронцов) и указывали, что рассчитывать можно только на потомков первых еврейских поселенцев. Так и случилось. Внуки их стали отличными земледельцами. Чиновники, ревизовавшие тамошние губернии, с 60-х годов XIX века, то есть со времен Александра II, всегда отмечали, что «хозяйства у евреев хуже, чем у немцев, но лучше, чем у всех остальных» (об этом Солженицын не написал). Это оценка весьма высокая. Но к тому времени колонизация Новороссии уже закончилась. Бросовых земель больше не предлагали. Еврейские деревни оставались всего лишь небольшими островками. Всего возникло 40 еврейских деревень (без учета горских, бухарских и грузинских). Большинство их находилось на юге нынешней Украины, в Новороссии, как тогда говорили. Еврейские деревни (их называли «земледельческие колонии») были довольно большими. Основная масса тамошних крестьян жила все-таки небогато, но лучше местечковой бедноты.

Но вернемся к кантонистам. Чтобы оградить детей от воинской повинности, можно было отправить их в школу. Не в хедер, а в настоящую школу, где дети будут учить не Талмуд, а математику, географию… Но тогдашние еврейские родители, даже последние бедняки, готовы были пойти на любые лишения, чтоб дитя ходило в хедер, но не в школу! А Николай I школы любил (хотя, как утверждают, университеты — особенно гуманитарное образование — ненавидел). Поняв, что в школы евреи не пойдут, организовали в 40-е годы для евреев еврейские школы. Занимался этим министр просвещения граф Уваров. Школы были первой ступени — четыре класса, и второй — восемь классов. Те, кто заканчивал вторую ступень, могли пойти в высшее раввинское училище. Их было всего два: в Вильно и в Житомире. Окончив их, человек мог стать учителем в еврейской школе, казенным раввином[3] или, досдав латынь и французский, поступать в университет, что приветствовалось. Процентной нормы еще и близко не было. (Большинство учителей в этих школах сдавали экзамен экстерном, пока не подоспели выпускники раввинских училищ. Были и русские учителя.)

Планировалось после первой ступени ввести класс ремесленного обучения, а после второй ступени — бухгалтерские курсы, но это не было осуществлено. Содержались эти школы из налогов, которыми облагали евреев. Но «добыть» для школ еврейских детей было не легко, хотя оттуда, по идее, не брали в кантонисты. (В Крымскую войну были нарушения этого правила, но царствование Николая I уже шло к концу, а Александр II покончил с системой кантонистов.) Евреи не посылали в школы детей. Пришлось властям давить на кагалы. Вот рассказ видного киевского адвоката-еврея, написанный в конце XIX века.

Он был старшим сыном бедной многодетной вдовы, а «старшего мужчину» в доме в кантонисты не брали, но радости с того было немного — мальчик был еще мал, а остальные дети еще младше, и семья очень бедствовала. И кагал предложил: мать отправит сына в школу, а ей за это купят корову. Долго убивалась бедная женщина, но «голод не тетка». Пришлось послать сына в школу. Ну, он и стал в конце концов адвокатом и состоятельным человеком.

Но вот умер Николай I, и над Россией, проигравшей Крымскую войну, повеял ветер перемен.

Глава 2 Оттепель

На престол вступил человек, может быть и не любивший евреев, но незлой. По характеру Александр II был веселым бабником, не лишенным здравого смысла. Крымская война меж тем шла к концу, притом неудачному. Всем было ясно: надо что-то менять. И первым знаком перемен оказались ордена, которыми награждали по окончании войны врачей-евреев. Обычные солдатские награды евреям давали еще при Николае I, но тут речь шла об офицерских орденах, которые до того давались только «приличным людям». Суть была в том, что в России уже при Николае I появилось несколько евреев-врачей. Врачей в те времена не хватало, так что в Крымскую войну их мобилизовали на офицерские должности. Они добросовестно исполняли свой долг, что, кстати, было тогда опасно — инфекции в ту пору валили больше людей, чем вражеские пули. И вот теперь, по окончании войны, многие врачи были удостоены наград. А как быть с врачами-евреями? Никто и не спорил, что наградить надо, но не офицерским же орденом! Думали наградить деньгами или учредить русско-еврейские ордена. Но, в конце концов, дали ордена на общих основаниях, что было сенсацией и породило много надежд у евреев. И кое-что сбылось. Отпустили детей-евреев из школ кантонистов. А пока что, до проведения «великих реформ», надо было закончить войну на Кавказе, шедшую уже десятилетия. Чеченцы защищались в своих горах храбро, но плетью обуха не перешибешь. В конце 50-х годов пришли для них черные дни. (Но жалеть их не стоит: Шамиль — легендарный вождь Кавказа — был антисемитом.) Вот в этих последних боях Кавказской войны храбро сражался молодой еврейский солдат (в прошлом кантонист) Вульф (он же Владимир, он же Зеев) Трумпельдор, отец моего героя. Дело кончилось поражением Кавказа, пленением Шамиля и эмиграцией наиболее непримиримых противников русской власти в пределы Османской (мусульманской) империи — Турции, тогда владевшей всем Ближним Востоком. Война эта оставила след и в русской литературе (но это не моя тема), и в наших местах — это по моей части. А было так… Эмигранты (их в литературе и у нас чаще называют черкесами, хотя там были и чеченцы, но для простоты дела я буду говорить «черкесы» — так издавна называют на востоке всех выходцев с Кавказа) были поселены турецким правительством в нынешней Болгарии. (Тогда все Балканы были еще турецкими.) Вокруг Софии, например, было кольцо черкесских сел. Но вскоре русские выбили турок оттуда. Черкесам снова пришлось уезжать. И оказались они в наших местах (тогда турецких). В основном они живут в теперешней Иордании. У нас есть две черкесские деревни. Основное занятие черкесов — служба в армии и полиции. (В Иордании — тоже.)

А Вульф Трумпельдор так и осел на Кавказе, в Пятигорске. Времена наступили относительно сносные. Пришла эпоха «великих реформ». Об отмене крепостного права я рассказывать не буду. Моя тема — евреи. Евреям стало при Александре II заметно легче.

Глава 3 Александр II и евреи

Для начала поговорим о военной реформе.

Во времена Александра II блестяще показала себя прусская система комплектования армии. Она была создана после ужасающих поражений, которые Пруссия потерпела от Наполеона. Наполеон свел ее тогда на положение третьестепенной державы и разрешил иметь только небольшое войско. Тогда-то немцы и придумали систему комплектования армии, в которой постоянно служили лишь часть офицеров и унтер-офицеров. Остальные (то есть все рядовые, и не только они), отслужив не слишком большой срок, увольнялись в запас. А уж потом их могли призывать по мере надобности — либо во время войны, либо на учения. Результат оказался фантастическим! В 1813 году, когда после поражения в войне с Россией на Наполеона поднялась Европа, прусская армия оказалась в четыре раза больше, чем числилась по штату, что было для Наполеона неприятным сюрпризом. Сперва прусскую систему нигде не принимали всерьез, но в третьей четверти XIX века, после великих побед, приведших к объединению Германии вокруг Пруссии, все только о ней (военной системе) и говорили. (Тут надо учесть, что военное оснащение было еще относительно простым, и обучить людей особого труда не составляло.) В России при Александре II, в 1874 году переняли прусскую систему. Она осталась там и по сей день. Евреев стали призывать на военную службу на общем основании. Но любопытно отметить, что процент призванных евреев все-таки и теперь был чуть выше, чем их доля в населении. Дело в том, что разные случаи вроде болезни родителей, по которым потенциальные новобранцы могли отвертеться, были оставлены на усмотрение местного начальства. А оно, как правило, строже относилось к евреям, чем к другим.

Что до тех евреев, кто уже служил, — им предлагали остаться на сверхсрочную, и многие соглашались. Это, кстати, говорит о том, что антисемитские утверждения на тему солдат-евреев, мягко говоря, преувеличены. Были даже отдельные редкие случаи, когда евреи становились строевыми офицерами, старослужащие унтер-офицеры должны были сдавать для этого нехитрый экзамен, а врачи дослуживались в армии и до высоких чинов. Все это было немыслимо при Николае I и стало немыслимо при Александре III, но при Александре II имело место. Среди сверхсрочников был Трумпельдор-старший, выучившийся со временем на военного фельдшера и женившийся. А на «гражданке» тоже происходили важные вещи — антиеврейские законы смягчались. До равноправия было еще далеко, но потихоньку к тому шло. Евреи с высшим образованием, либо с хорошими специальностями, а также состоятельные, получали все права. Препятствий к получению высшего образования не было, и, окончив вуз, можно было поступить и на государственную службу (не только в армию). Потом, при Александре III, это будет казаться сладким сном. И хотя закон о черте оседлости оставался в силе для основной массы евреев — на жизнь евреи смотрели тогда оптимистически: казалось, виден свет в конце тоннеля. У евреев в квартирах портрет Александра II висел не реже, чем у русских, и, когда народники убили царя, евреи горевали о нем. (Среди народников евреи были, но не слишком много.)

Александр II смог пряником добиться того, чего Николай I не смог добиться кнутом: евреи «повалили» в русские школы. Таким образом, старые, заведенные при Николае I еврейские школы потеряли свое значение. Встречали евреев в русских гимназиях не плохо. Религиозным разрешалось не вести записей в субботу. Более того, тогда стипендии платили не студентам, а хорошим ученикам гимназий, и евреи получали стипендии на общих основаниях. (Такую стипендию получал Шолом Алейхем.). Евреи составляли примерно 4 % населения Российской империи. Число евреев-гимназистов по отношению к общему числу учеников гимназий составило в 1870 году 5,6 %, в 1877 году 9,9 %, в 1881 году 12,3 %. В 1875 году стипендии гимназистам-евреям перестали давать. Но это не повлияло на ситуацию.

60-е и 70-е годы XIX века характеризовались быстрым ростом еврейской буржуазии и еврейской интеллигенции.

Глава 4 О богатых евреях и об интеллигентных евреях

Скажу сперва о буржуазии.

Время Александра II было временем быстрого формирования буржуазии не только еврейской, но нас интересует еврейская. И раньше существовали отрасли, традиционные для еврейского капитала. Это, конечно, в первую очередь — финансово-кредитная сфера, но не только. Многие богатые евреи занимались, например, торговлей лесом. И конечно шли в откупщики — то есть торговали водкой (об этом дальше). В относительно благоприятные времена Александра II еврейские капиталы были в очень многих отраслях: и в горной промышленности Сибири, и в Бакинских нефтепромыслах, и еще бог знает где… Но остались и вновь возникли отрасли хозяйства, где доля еврейского капитала была очень значительна. Тогда шутили, что все российские банки основаны евреями, кроме одного, который основал выкрест (то есть крещеный еврей). Это, конечно, преувеличение. Были и русские банки, но в каждой шутке есть доля истины. Считалось традицией, что у богатого еврея, даже если он в основном занят чем-то другим, есть хотя бы один сахарный завод. Например, барон Гинсбург — глава петербургской общины — занимался, в первую очередь, банками и страховыми обществами. Капитал Гинсбургов был вложен в золотые прииски, строительство железных дорог, речное пароходство. Но и сахарные заводы на Украине они имели.

Особо надо отметить три «еврейские отрасли»:

1) Строительство железных дорог. Здесь прославился Поляков. Эпоха Александра II — это время железнодорожного бума. Пятую часть железных дорог построил тогда Самуил Поляков. Он же основал на свои средства первое в России железнодорожное техническое училище. Крупными предпринимателями были и его братья. Один из них много сделал для развития Донбасса. Он хвалился, что избавил Россию от импорта английского угля.

2) Сахарные заводы. Эпоха Александра II — это время также и свеклосахарного бума в России. Сахарозаводчик — самая распространенная тогда «профессия» крупных и средних еврейских капиталистов. Сахарными королями считались Бродские, выходцы из австрийского (тогда) городка Броды, переселившиеся в Россию. И такое бывало во времена Александра II. Впрочем, евреи приезжали в Россию еще со времен Екатерины II: тогда в Одессе переселенцам давали льготы. На заводах Бродских изготовляли четверть российского сахара.

3) Хлебная торговля юга России. В первую очередь речь идет об Одессе. Я об Одессе и ее хлебной торговле и раньше упоминал, и дальше об Одессе будет много разговора, ибо два нынешних государства обязаны этому городу своим существованием — Греция и Израиль. Сперва в Одессе преобладали греки, евреев, кстати, не любившие. В 1821 и в 1859 годах одесские греки вместе с моряками-греками со стоявших в порту кораблей устраивали погромы. Власти города им противодействовали. В 1871 году в погром, начатый греками, втянулись и некоторые русские и украинцы. Власти на сей раз реагировали с большим опозданием, что вызвало удивление даже самих погромщиков. Но все-таки это были события локальные. Все десять крупнейших фирм по экспорту хлеба в первой половине XIX в. были греческими. В то время Одесса и сыграла большую роль в возрождении Греции. А затем наступил крах — Крымская война. Турецкие проливы были закрыты 28 месяцев. Это уже само по себе было великой бедой для крупных греческих фирм, ведших международную хлебную торговлю и набравших много кредитов, которые они не смогли вернуть. Но беды их только начинались. На международной сцене появляются Соединенные Штаты Америки. Когда-то казалось, что эта страна очень далеко, но к середине XIX века через океан пошли пароходы, и расстояния перестали быть препятствием для торговли. Американцы воспользовались прекращением во время войны одесского экспорта и захватили рынки. Прошли времена гиперконъюнктуры для Одессы. Теперь надо было выдерживать американскую конкуренцию. А где уж грекам было ее выдержать! Тут-то и вышли вперед евреи.

А в общем, в Одессу евреев понаехало много, и не только из российских местечек, но и из, скажем, того же австрийского города Броды. Бродская синагога в Одессе была построена выходцами из Брод, а не собственно Бродскими. Евреям, решившим обосноваться в Одессе, больших препятствий и в неблагоприятные времена не чинили, и они перед революцией составили 20–25 % населения города. И конечно, далеко не все были миллионерами: «миллионщиков» было 18 семей.

Богатейшими евреями Одессы считались Рафаловичи. Эта семья обосновалась там еще в Екатерининские времена и начала свой бизнес с меняльной лавки. В описываемое время они стали крупнейшими банкирами и хлеботорговцами.

Перейдем теперь к еврейской интеллигенции. Мы при этом с Одессой не прощаемся, но придется сделать на короткое время скачок на 120 лет назад, в Берлин. Дело в том, что еврейская интеллигенция нового времени родилась там. (Ах, любит история шутки шутить.) Очень схематично и упрощенно ситуацию можно обрисовать так. Однажды, в XVIII веке, всю еврейскую общину Берлина потряс скандал: богатого и уважаемого банкира застали на месте преступления — в свободное от работы время он читал детектив по-немецки. Само собой, он обязан был читать что-нибудь религиозное и на древнееврейском. Банкир попал в очень неприятную ситуацию. Никакие его деньги не могли спасти положение. Но нашелся у него заступник. Авторитетный, ибо, хотя он был беден и горбат, его ученость не подлежала сомнению, а это у евреев ценилось выше денег и красоты. Звали его Моше Мендельсон. Он заявил, что можно читать нерелигиозную литературу. Можно и нужно изучать светские науки, а не только Талмуд. Можно и нужно получать хорошие профессии, а не торговать старьем и т. д. и т. п., и тогда исчезнет антисемитизм. Так началась у евреев «Хаскала» — Просвещение. Сторонников «Хаскалы» называют «маскилим», но в просторечии их сперва именовали «берлинеры». Раввины, конечно, повели с новой модой борьбу, а вот власти и в России, и в германских землях ей покровительствовали. Даже грозный Николай I. Власти думали таким образом ассимилировать евреев (в Германии это отчасти удалось) или, как минимум, иметь более полезных подданных. В общем, тут можно написать отдельную книгу. Но сейчас у меня другая тема. Для нас сейчас важно, как повлияла Хаскала на еврейское самосознание. «Отец маскил, сын выкрест, внук антисемит», — говорили раввины враги Хаскалы. Так действительно бывало. Особенно в германских землях, в эпоху между наполеоновскими войнами и революционной бурей 1848–1849 гг. Но случалось это и в других странах, и в другие времена. Желание избавиться от тягостного еврейского бесправия, конечно, всегда присутствовало. Но теперь готовность принять крещение оправдывали получением «входного билета в европейскую культуру». Были такие, кто искренне к этому и стремился. Что касается антисемитов с еврейскими корнями, то такие мерзавцы находились всегда. Обычно они вызывают отвращение у всех окружающих. И, конечно, не все крестившиеся евреи становились антисемитами. Немногие, самые достойные, даже выступали в защиту евреев. В основном выкресты и их потомки предпочитали держаться подальше от еврейского вопроса. Большинство «маскилим», конечно, не крестились. Крещение традиционно осуждалось еврейским общественным мнением. Но многие сознательно стремились к ассимиляции — становились «немцами Моисеева вероисповедания». Стремились ничем, кроме религии, не отличаться от окружающих. (И даже в деталях богослужения допускали заимствования).

Но влияние Хаскалы бывало и прямо обратным. Маскили, сближаясь с неевреями, видели, что есть и другая национальная жизнь, помимо религиозной. Видели, что люди гордятся своей светской культурой, светской историей. В XIX в. много национальных вопросов решалось в Европе. Объединялись Германия, Италия, Румыния. Венгрия получила широкую автономию (монархия Габсбургов преобразовалась в Австро-Венгрию). Османская империя (султанская Турция) слабела, и на Балканах возрождались национальные государства (Греция, Сербия, Болгария). Бельгия отделилась от Голландии.

А там, где политическое возрождение оказывалось пока невозможным, как, например, у поляков или чехов, там люди стремились всеми правдами и неправдами сохранить родной язык, изучали свою историю и литературу.

Все это не могло пройти мимо евреев. И оказалось, что для многих маскилей «быть как все» означает не забвение своих традиций — европейцы-то вовсе от них не отказывались! А так как настоящим гордиться евреи пока что не могли, то стихийно пробудился интерес к великому прошлому. Появились исторические романы на древнееврейском языке, действие в которых происходило в библейскую эпоху. Начали издаваться газеты на древнееврейском языке. Даже любовная лирика появилась. И несмотря на противодействие еврейской религиозной ортодоксии, эти книги и газеты находили читателей. А ведь читали их явно люди, изучавшие древнееврейский в хедерах и ешивах. Но разговорным языком иврит тогда еще не стал, ибо во второй половине XIX века для всей Европы была характерна демократизация культурной жизни, и в связи с этим возрастание роли простонародных языков. В нашем случае это выразилось в создании светской литературы (в том числе поэзии), газет и даже театра, на идиш.

Начали выходить светские труды по истории евреев. Казалось бы, один шаг оставался до идеи еврейской государственности, по примеру других народов. Но его оказалось нелегко сделать. Во-первых, евреи были рассеяны. Во-вторых, классическое европейское Просвещение с XVIII в. (т. е. с эпохи Мендельсона) свято верило в моральный прогресс человечества: рост образования и культуры должен сделать людей лучше — покончить с жестокостью, нетерпимостью, насилием. Следовательно, и с антисемитизмом. Евреи долго не хотели расставаться с этой красивой утопией.

Вернемся в Россию времен Александра II. Хаскала делала огромные успехи[4], и центром ее была Одесса. «На семь верст от Одессы полыхает ад», — говорили набожные евреи. Интересно, что введение светского и профессионального обучения для девочек не вызывало у них яростного сопротивления — бог с ней, с девочкой. Талмуду ее все равно не учили. Пусть уж учится ремеслу. Будет кормить мужа, а он сможет всю жизнь, не работая, изучать Талмуд с бесконечными комментариями. Но оба лагеря, то есть «маскилим» и религиозные, не были едины. Среди «маскилим» были крайние русификаторы, были те, что соблюдали обычаи, были даже религиозные, понимавшие, однако, пользу светского образования. Крайних ассимиляторов встречалось немного. Большинство светских евреев считали: «будь евреем в своем доме и человеком вне его», то есть в доме придерживались еврейских обычаев. Религиозный лагерь также не был един. Во-первых, он был издавна (с XVIII века) расколот на хасидов и миснагидов (литовцев). Хасиды с порога отвергали Хаскалу. Это теперь среди них есть доктора физико-математических наук. Тогда хасиды от светских наук бежали, как от куска сала. Литовцы не были так категоричны. Их выдающийся деятель конца XVIII века — «Гаон из Вильно» (Виленский мудрец) сам грешил любовью к математике. Он считал, между прочим, что знание светских наук полезно при изучении Талмуда. Короче, литваки, пусть и с оглядкой, но сотрудничали с Хаскалой официально. Неофициально же дело обстояло еще хуже. В литовских ешивах — солидных заведениях — ученики («ешиво-бохеры») потихоньку читали светские книги.

Маскили не только заботились о посылке евреев в высшие учебные заведения. Они занялись и «продуктивизацией», или, попросту говоря, профессиональным обучением.

Много жило тогда в черте оседлости евреев-«торговцев воздухом». Так с горькой иронией называли людей без профессии и без определенных занятий, торговавших чем-нибудь от случая к случаю или промышлявших грошовым маклерством — торговым посредничеством в мелких сделках. Частым занятием еврейского бедняка было витье веревок на дому. Эта работа стала синонимом беспросветной бедности: заработка едва хватало на полуголодное существование. Вот и открыли «маскилим» на деньги еврейских филантропов ремесленные училища для детей и курсы для взрослых. Наконец, в 1881 году группа богатых петербургских евреев во главе с С. Поляковым (крупный предприниматель, строитель железных дорог) решила создать сеть технических школ. Называли эти евреи себя ОРТ — «Общество распространения труда». Название прижилось и стало синонимом технической школы. Я уже был в Израиле, когда праздновали столетие ОРТ. Занимались «продуктивизацией» и в других странах. Например, в Вене профессиональным обучением евреев занялись лет на 40 раньше, чем возник ОРТ, но российский размах оставил всех далеко позади. Сейчас в Израиле часто произносят слово «ОРТ», хотя большинство при этом не знает, что это русская аббревиатура. Похоже, что разрешение на создание ОРТ было последним документом, который успел подписать в своей жизни Александр II. С его гибелью кончилась эпоха относительной терпимости к евреям.

Глава 5 Чем закончилась оттепель

В 1880 году у нашего хорошего знакомого Вульфа Трумпельдора родился четвертый ребенок, сын Иосиф — наш главный герой в этой сказке. Кстати, в том же году родился Владимир (Зеев) Жаботинский. А Хаим Вейцман родился раньше. Ему еще повезло — он успел поступить в гимназию города Пинска до введения процентной нормы. Времена меняются. Здание этой гимназии сохранилось. Теперь на нем мемориальная доска в честь Вейцмана. Но вернемся к Иосифу Трумпельдору. Он не в добрый час появился на свет. Ибо после «весеннего дня» — правления Александра II — на евреев вновь надвинулась беда. И уже надолго. В 1881 году, сразу после убийства Александра II, началась волна еврейских погромов. Такое не могло присниться евреям даже в самом страшном сне. За четверть века относительно либерального правления Александра II они привыкли считать себя россиянами, и были уверены, что отмена ограничений для них только вопрос времени, и не очень долгого. Еврейский писатель Перец Смоленскин так писал о тех событиях: «Если бы кто-нибудь сказал сынам Израиля в России за месяц до того, как разразилось это бедствие, что так произойдет, его бы высмеяли как сумасшедшего».

Погромы — вовсе не обычное явление российской жизни, притом властями обычно не поощрявшееся, явление изолированное, редкое. Но иногда все меняется — погром перекидывается с одного места на другое, возвращается, становится бесконечным, перерастая в погромную волну. Россия пережила две таких волны. О первой речь и пойдет сейчас. Она началась в ночь с 15 на 16 апреля 1881 года, во время православной Пасхи в городе Елизаветграде (при советской власти Кировоград, сейчас город Крапивницкий на Украине) и длилась примерно полтора года — с 1881 по 1882 год — и охватила юг России (теперь Украины). И получила название «Буря на юге». Она заметно отличалась от второй волны, которая начнется в 1903 году Кишиневским погромом. Во-первых, тем, что была все же менее жестокой — убитых было сравнительно мало. Во-вторых, тем, что не охватила Белоруссию. В-третьих и в главных, тем, что власти ее не провоцировали. Об этом надо сказать особо. Очень много времени и сил потратили историки, чтобы найти какого-то зачинщика погромов. Особенно хотелось уличить власти. И не вышло! Власти можно было обвинить в растерянности, в недостаточной оперативности — во многих местах они реагировали на погромы довольно вяло. Но это не то же самое, что подстрекательство.

Факт этот нужно считать твердо установленным — массовую агитацию (погромную или любую другую) нельзя вести так, чтобы никто ничего не заметил. А в Белоруссии вообще погромов не было, именно потому, что власти (в лице губернатора Тотлебена — героя Севастополя и Плевны, выдающегося военного инженера) проявили твердость и оперативность. Если какая-то агитация за погромы все-таки была отмечена, то исходила она слева, со стороны народников! Они попытались воспользоваться ситуацией — революцию ведь легче делать, когда жизнь «сошла с рельсов», — и распространяли погромные листовки. В Государственном совете (совещательном органе при царе) граф Райтерн кричал о том, что погромы — это первая ступень в строительстве социализма, потому с ними надо бороться[5]. Не следует преувеличивать и роли этих «погромных» листовок — их издавали, когда погромы уже начались, и не так уж много отпечатали. Да и нельзя сказать, что среди громил было столько грамотных людей. Словом, если эти листовки и подлили масла в огонь, то лишь чуть-чуть. Позднее случится наоборот: революционеры будут против погромов (благо среди них окажется много евреев), а власти будут погромы провоцировать. Но это произойдет более чем через 20 лет. Увы, инициатива первой погромной волны шла снизу, из гущи народной. Это очень горький вывод для либеральных историков. Современникам это было ясно. Толпа почувствовала, что власть ослабела, что правительство не владеет ситуацией, а значит, можно и погулять. Организованное сопротивление евреи смогли оказать погромщикам лишь в Одессе (я имею в виду только 1881–1882 годы), и потому, что евреев там было много, и потому что нашелся соответствующий человек, организовавший отряд самообороны, — писатель Рабинович (псевдоним его был Бен-Ами — «сын моего народа»). Следует отметить слабую в тот раз реакцию русской интеллигенции на погромы. Из видных писателей статью с осуждением погромов опубликовал только Салтыков-Щедрин. Ждали евреи выступлений Льва Толстого (А. К. Толстой, автор «Князя Серебряного», был антисемитом, да и фигура не из самых крупных), ждали выступления Тургенева. Не дождались[6]. И я могу это понять. Причины было две. Во-первых, еврейский вопрос не стоял в центре внимания русской общественности — русским людям было о чем думать. Кипела борьба, кровавая борьба между властями и народниками. Империя шаталась. (Только в середине 80-х годов народников подавили окончательно.) А тут «у какой-то Хайки выпустили пух из перины» — это было любимое выражение русских «интеллигентов». Вообще этот пух из перин был частым объектом антисемитских шуток. Антисемиты находили, что летом разгромленное местечко даже красиво. И тепло, и солнце светит, и птички поют, и все белое, как снегом присыпано, и пушинки, как снежинки, пляшут в воздухе. Ну а те, кто еврейскому горю не радовался, все-таки считали, что главное для русского человека — страдания русского мужика, а не еврея. И в том вторая причина — русские интеллигенты видели, что евреев бьет народ, а его по тем временам полагалось идеализировать. Все, как всегда, было объяснимо, только евреям легче от этого не было. Вот тогда-то и родился сионизм. Хотя сам термин появляется только через несколько лет. Его придумал венский еврей Бирнбаум.

Глава 6 Пути-дороги

Не только сионизм зародился в ту погромную волну. Вторым явлением стала массовая эмиграция евреев из Восточной Европы. В основном — в Америку. Но американской темы я здесь только кратко коснусь. Во-первых, потому что она заслуживает отдельной сказки. Во-вторых, потому что для биографии Трумпельдора гораздо важнее Англия. В-третьих, потому что переезд восточноевропейских евреев в Америку — дело относительно известное.

Итак, поговорим сперва о великой эмиграции, перекачавшей до Первой мировой войны только в США не менее двух миллионов евреев. Начался этот исход из Румынии в конце 70-х годов XIX века. Румыния тогда была страной очень антисемитской. А года через два-три начался исход и из Российской империи (напоминаю, что она включала тогда и большую часть Польши). Конечно, русские евреи составили огромное большинство в этом людском потоке. Погромная волна пригасила оптимизм российских евреев, а дальнейшие мероприятия русского правительства только увеличили количество уезжавших за океан.

В ту пору существовала пароходная компания «Инман Лейн». Основал ее прекрасный человек — Инман. Произошло это в конце первой половины XIX века, когда в Ирландии случился «картофельный голод». Страшное было несчастье — из-за какой-то болезни картофеля множество ирландцев оказалось на грани голодной смерти, многие умирали. Выход видели в Америке и бросились туда. Пароходы уже ходили, но денег у ирландцев почти не было. О приличной каюте они и думать не могли, а скромных тогда не существовало. И ехали они в трюме, если оставалось место, свободное от груза. Инман был человек богатый. Он вместе с женой сам съездил таким образом, чтобы посмотреть, каково это, и убедился, что удовольствие, прямо скажем, небольшое. И основал специальную пароходную компанию для перевозки бедного люда. Помянем его добрым словом, ибо он действовал из филантропических побуждений, но в дальнейшем оказалось, что дело весьма выгодное, и этим занялись многие. С легкой руки Инмана появились огромные пароходы для перевозки бедных людей. Условия напоминали те, что были в России моего времени в плацкартных вагонах поездов. Человек получал в свое распоряжение тюфячок, полку, где и проводил большую часть времени, вставая в туалет и в столовую. Через неделю выходил в Нью-Йорке. Стоило все относительно дешево. К описываемым временам дело было уже отлажено.

Но пароходы эти по традиции ходили из Лондона. До него надо было еще доехать. Только незадолго до Первой мировой войны суда стали отходить из российских (прибалтийских) портов. Обычно же еврей, решивший уехать, добирался до Лондона через Германию. Большинство ехало легально. Царь-батюшка силой никого не держал. (Хотя размах событий несколько смутил Александра III.) Но немало было и таких, что предпочитали перейти границу нелегально. Кто-то бежал от жены, кто-то — от мужа, кто-то прихватил отцовские деньги, кто-то не хотел служить в армии (в последнем случае оставшихся родителей штрафовали). Наконец, евреи-контрабандисты — это не выдумка антисемитов. Так что в те годы был целый бизнес нелегального перехода границы. (Им пользовались, кстати, и революционеры.) На этом грели руки не только евреи (как и на прочей контрабанде), но и пограничники, таможенники и т. д. Но вот еврей оставил Россию, легально или нет. Что с ним происходит дальше? Кое-кто ухитрялся осесть в Германии. Эти считались самыми хитрыми — и язык более или менее понимают, и на дорогу тратиться не надо. Но таких было относительно немного. По разным оценкам от 100 тыс. до 300 тыс. человек. Видимо, первая цифра ближе к истине.

Огромное большинство добиралось до Лондона, а потом без промедления отправлялось дальше. В основном — в США, но кое-кто и в другие места. Литовские евреи (включая вильнюсских) облюбовали, например, Южную Африку. Но довольно много было и таких, у которых денег хватало лишь доехать до Лондона. И тут оставалось три возможности: первая — обратиться к благотворительности, вторая — осесть в Англии, третья — вернуться домой, что было дешевле, чем ехать в Америку, да и ситуация там, дома, была привычная. Первой возможностью воспользовалось немало евреев — отправились за океан на деньги, собранные еврейскими благотворителями. Но этих денег не хватало. Тут, во-первых, надо учесть, что евреи, уже осевшие в Америке в первой половине и середине XIX века, выходцы из Германии, вовсе не рады были появлению нашего брата и денег на приезд не давали (до Кишиневского погрома 1903 года). Во-вторых, эмиграция восточноевропейских евреев имела взрывной, пульсирующий характер: наступят им очередной раз на хвост — бегство резко усилится, резко увеличится и число совсем неимущих. Короче, денег не хватало. Приходилось их порой ждать довольно долго. А пока искали занятия в Англии. Случалось — находили и не хотели ехать дальше. А были такие, что возвращались уже из Лондона, одурев от непривычного путешествия. Их было, конечно, относительно немного. Поговорим очень кратко о судьбе большинства. Они добирались до Нью-Йорка. Местные, в прошлом немецкие евреи, смотрели на них с ужасом и недоумением — наши «ост-юде» зачастую были одеты в лапсердаки, вид имели местечково-старообразный. «Ост-юде» — «восточный еврей» — это, тогда, вовсе не выходец из Азии и Африки. В те времена так называли евреев-выходцев из Восточной Европы — польских, румынских, украинских, белорусских, литовских, галицийских и т. д.

Появление немецких евреев в Америке связано вот с чем: после падения Наполеона в Германии во всей красе были восстановлены средневековые антисемитские законы. Но если в старое время евреи их по привычке терпели, то теперь, хлебнув свободы при Наполеоне, они восприняли это очень болезненно. Пытались добиться улучшения разными петициями. Добились кое-чего, но немногого. Другие увидели выход в крещении. Тогда крестились, кстати, родители Карла Маркса, Генрих Гейне. Третьи направились за океан, благо в Америке уже повсюду было признано равноправие для белых. Ехали, спокойно ликвидировав свои дела, обычно с некоторой суммой денег, мало отличаясь от довольно многочисленных тогда немецких эмигрантов. Эту немецкую эмиграцию обычно противопоставляют в литературе нищей ирландской. К немецким тогда относили и евреев из околонемецких стран — чешских евреев, например. (Родители Брандайса — о нем дальше — тогда прибыли из Праги.) Среди немецких евреев ко времени эмиграции было много лиц интеллигентных профессий (вспомним Мендельсона). В Америке их число еще более возросло. Словом, приличная была публика.

А те немецкие евреи, что не крестились и не уехали в Америку, показали, между прочим, на что способны, во время революции 1848–1849 годов, особенно в Берлине (отблеск далекой еще грозы). Но тут евреям дали равноправие, и в 60-е годы эмиграция сократилась, тем более что в Германии начался экономический подъем. Так что немецкие евреи в Америке к началу восточноевропейской еврейской волны уже считались давними, по понятиям того времени, американцами. Многие из тех, что были помоложе, родились в Америке или выросли там, прибыв маленькими детьми. Трудно им было признать братьев в пейсатых хасидах, тем более что и богослужение отличалось — «немцы» обычно ходили в реформистские синагоги. В общем, отнеслись они к «ост-юде», как к бедным родственникам. Бросали кое-какие подачки и стеснялись их. Считали, что нечего им ехать в Америку — пусть добиваются равноправия у себя дома. Все изменит Кишиневский погром, потрясший всех евреев. Нет худа без добра.

Наши «ост-юде» первого поколения жили в бедных кварталах и были в основном рабочими. Очень много их трудилось в небольших швейных мастерских Нью-Йорка, принадлежавших еврейским хозяевам, как это было и в России. Уже в 1888 году из 241 швейной мастерской Нью-Йорка 234 были еврейскими. Но работали евреи, мужчины и женщины, и на больших фабриках. Пределом мечты многих евреев-выходцев из Восточной Европы было открыть маленький магазинчик. В бедном, случалось что и в негритянском, районе.

Если когда-нибудь было однозначно ясно, что евреи приносят России экономическую пользу, то именно в эти годы. Дело в том, что евреи (как и другие эмигранты) далеко не всегда сразу переезжали целыми семьями. Часто (видимо, даже в большинстве случаев) вперед посылался наиболее энергичный член семьи — муж в молодых семьях (так переезжали родители Голды Меир) или старший сын, если родители были уже немолоды. Когда не было подходящего мужчины, роль первопроходца могла взять на себя и молодая женщина. Обычно годы проходили, прежде чем «первопроходец» устраивался и мог вызвать всю семью. А пока он посылал им небольшие денежные переводы. Тысячи этих маленьких денежных ручейков сливались в солидную долларовую реку, которая текла в Российскую империю. Был и другой путь попадания долларов в Россию — немало евреев возвращалось (говорят — одна треть). Одни ехали назад потому, что не прижились. Эти возвращались, проклиная Америку и Колумба. Другие возвращались, собрав тяжелым трудом несколько сот долларов (тогдашних — это во много раз больше, чем теперь). Эта сумма в Нью-Йорке была не бог весть что, но в каком-нибудь Полоцке таковых денег хватало, чтобы открыть лавку и быть уважаемым человеком. Так вернулась моя бабка со стороны отца. (О чем потом жалела.) Конечно, это были люди не самого высокого полета. Им наплевать было на гражданское неравноправие, их тянуло к привычной местечковой жизни. Но деньги они ввозили. Понятно, что антисемитов это не смягчало. «От врагов Христовых и пользы не надобно», как говорила некогда императрица Елизавета.

Глава 7 В Англии

И в Англии оседали евреи. Тут история поставила интересный эксперимент. Первыми попали в Англию румынские евреи на рубеже 70–80-х годов XIX века. Они были самыми забитыми и бедными, в массе еще беднее русских. Чтобы как-то свести концы с концами, и они брались за любую работу. Их немало в первом поколении осело в Англии, причем работали они там часто чернорабочими в тяжелой промышленности — откатывали вагонетки с углем, были подручными у плавильных горнов и т. д. Не от хорошей жизни, конечно. Обычно считается, что евреев на этих должностях днем с огнем не сыскать, а вот ведь нашлись. (Впрочем, и в Одессе было более полутора тысяч евреев — портовых грузчиков.) И вроде особо не жаловались. В прошлой жизни выходцы из Румынии занимались в основном торговлей вразнос, таскали на спине всю свою лавку. Телега с лошаденкой была для них абсолютно недосягаемой роскошью. Именно на них обрушивались все гонения. Их считали паразитическим элементом. Румынские власти травили их, как могли. А могли немало. Меж тем работа их была физически нелегкой, часто опасной — бог знает где приходилось ночевать, а прибыль от этой работы была такова, что их семьи существовали на грани голода. Короче, люди были неизбалованные и находили, что работа в Англии — не тяжелее и не опаснее той, что была у них раньше, а платят даже чуть больше. Вроде и не травят. И в школу детей берут. (В Румынии не брали). Что еще человеку нужно? И хозяева были довольны. Новые их работяги о Тред-Юнионе (профсоюзе) и не слыхивали, а из-за языкового барьера и не могли услышать. Но главное не это. Ну кто в Англии в последней четверти XIX века работал чернорабочим? Либо ирландцы, не просыхавшие три дня после получки, либо англичане из самых низов, — те тоже были не лучше. А евреи не пили, не бузили. Работодатели даже предпочитали евреев. Казалось бы, все хорошо. А вот поди ж ты, поднялась в прессе шумиха — что лишают евреи заработка английскую бедноту, что поднимается из-за них квартплата в бедных кварталах и т. д. и т. п. И в парламенте это обсуждалось, тем более что и российских евреев понаехало изрядно. Но принципы английского либерализма действовали. Англичане не закрыли двери перед гонимыми. (А в 30-е годы XX века они это сделают.) Но, хотя дверь и не закрыли, мысль о том, что неплохо бы следующие волны еврейской эмиграции направить куда-нибудь подальше от Англии, засела в английских головах. А пока что большинство бывших российских евреев из тех, что остались в Англии, осело в Лондоне. Они заселили бедный квартал Уайтчепел и занялись традиционными еврейскими делами (например, много было портных). Накануне Первой мировой войны в Уайтчапеле насчитывалось 120–130 тыс. евреев. Нееврею Уайтчепел начала XX века напоминал восточноевропейское местечко, только очень большое. Но евреи знали, что все сложнее, — Уайтчепел был более мозаичен, чем традиционное местечко. В одном доме могла жить ортодоксальная семья, неукоснительно исполнявшая все религиозные правила, а в соседнем русско-еврейские анархисты яростно спорили, как взорвать старый мир и построить новый (в первую очередь в России)[7]. Эти люди, не желавшие окончательно рвать с Россией, обычно в Америку не очень стремились. Америка имела славу «страны, где забывают Родину» — выражение Гарибальди. И дело здесь явно не только в расстоянии.

В заключение отмечу, что именно в ту эпоху возникли первые английские антисемитские организации. Так «Британская братская лига» выдвинула лозунг: «Англия для англичан» — против эмигрантов, то есть в первую очередь против евреев. Были и другие подобные организации, и похожие лозунги. Большой силы они тогда все-таки не набрали. Но еврейские публицисты с горечью писали, что Англия перестает быть благородным исключением — антисемитизм приходит и туда.

В 1911 г. случился единственный в новейшей истории Англии еврейский погром. В шахтерских поселках южного Уэльса прошел слух, что евреи-домовладельцы душат рабочий люд, повышая квартплату. (Во всей округе один-единственный доходный дом принадлежал еврею!) И начался погром. Правда, никто не погиб.

Но Англия была все-таки не царская Россия. И тогдашний министр внутренних дел Черчилль очень отличался от Плеве (см. дальше главу 19). Требуемые меры были приняты быстро и энергично. Виновных наказали по всей строгости закона, несмотря на многочисленные просьбы о снисхождении.

Глава 8 Россия для русских

Но пора нам вернуться в Россию.

В 1881 году, после гибели относительно либерального, во всяком случае, незлого Александра II, на престол взошел его сын Александр III. В сегодняшней России любят этого царя. За миролюбие — он не воевал и не любил военных парадов и т. д., за любовь ко всему русскому, за ксенофобию. Это был как бы Петр I наоборот. В многонациональной Российской империи издавна был один народ — непримиримый противник России — поляки. Россия пыталась воздействовать на них и пряником, и кнутом. И то, и другое не помогло. Поляки оставались лютыми врагами России и при каждом неудобном случае бунтовали (удобный они всегда упускали — «Самозабвенные польские восстания» — Солженицын). Остальные народы как-то уживались друг с другом до Александра III. А при нем началась (и при его сыне Николае II продолжалась) политика великорусского шовинизма. Лозунг был: «Россия для русских». В Петербурге тогда и украинцев с белорусами держали за русских. Многие украинцы («малороссы»), уже в то время, не были от этого в восторге.

Возможно, эта политика помогла сплотить русский народ вокруг трона в борьбе с народовольцами, но более отдаленные результаты были плохие. Даже русские немцы, ранее привилегированный народ (или считавшийся таковым), при Александре III поеживались, что уж про остальных говорить. Постепенно поссорился российский престол со всеми. Но особо ненавистны были два народа: поляки (по традиции) и евреи. Кстати, манера приписывать революцию инородцам — дело старое. Народников объявляли польскими агентами.

Нас интересуют евреи. С 1882 года в течение 35 лет, то есть до рокового 1917 года, царизм находился в состоянии войны с еврейскими подданными. (Понятно, что это подхлестывало еврейскую эмиграцию до Первой мировой войны.) Началось с выселения евреев в 1882 году из сельской местности, даже в черте оседлости, под предлогом того, что в городах их легче защищать от погромов! И пошло-поехало… Основной массе евреев запрещалось жить за пределами «черты оседлости» (т. е., западных губерний). А в пределах черты оседлости запрещалось жить в сельской местности (даже на даче!). Возможности получения образования были сведены к минимуму (знаменитая «процентная норма»). На государственную службу евреев не брали, кроме как в армию «нижними чинами» (т. е. не офицерами). Правда, погромов как таковых после 1882 года при Александре III почти не было.

«Хорошо, когда евреев бьют, а нельзя — непорядок». Но шел «бескровный погром». И кем мог вырасти тогдашний еврейский ребенок, если только он был не из очень богатой семьи? Или революционером, или сионистом (активность, конечно, зависела от характера). Когда Иосифу Трумпельдору исполнилось семь лет, его не взяли в гимназию из-за процентной нормы. Ее как раз тогда и ввели впервые. Тем, кто поступил раньше (Вейцман), дали доучиться в гимназиях и реальных училищах, но в вузы уже почти не брали.

В семь лет дети уже многое понимают, и Иосиф Трумпельдор не мог не затаить обиды. Мать была в отчаянии. Думала даже о крещении[8], но этому помешал отец. Он берег еврейскую традицию. В раннем детстве Иосиф даже полгода ходил в хедер. Тут к месту сказать, что эту знаменитую «процентную норму» умные люди даже в окружении царя считали «фабрикой революционеров». Эта процентная норма отрезала огромному большинству еврейской молодежи все надежды на лучшую жизнь. Более того, процентная норма радикализировала еврейскую молодежь. Молодые евреи видели не только еврейское бесправие, они видели еще и то, что богатых это мало касается. Были частные учебные заведения с «правами». Туда поступить еврею было много легче, и аттестат их признавался официально, но и плата там была много выше (не менее чем в два раза), что не всегда могли осилить даже не очень бедные семьи. Евреи же из семей побогаче заканчивали эти заведения. (Кроме евреев там учились балбесы из состоятельных христианских семей, не справлявшиеся с учением в казенных гимназиях). Потом евреи поступали в заграничные университеты. Возвращались адвокатами, инженерами, врачами. И это был не только хороший заработок, это было еще и обретение прав. На таких людей (и на очень-очень богатых) не распространялась «черта оседлости». Всего право жить за пределами «черты» имели двести тысяч евреев из пяти миллионов. Так воспитывалась классовая ненависть. «Кто сеет ветер — тот пожнет бурю».

Вернемся к Иосифу Трумпельдору. Отправить его в частную гимназию отцу было не по карману. Мальчик после хедера два года учился в частном начальном учебном заведении. А затем отец сумел устроить его в пятиклассное городское училище в Ростове-на-Дону. Аттестата зрелости оно не давало. (В тех средних учебных заведениях, окончание которых не давало права поступления в высшие, обычно не было процентной нормы). Ростов-на-Дону в ту пору был значительным еврейским центром. До 1888 года город входил в черту оседлости. Затем решили, что он расположен слишком близко к казачьим областям и вывели его за черту. Но тем евреям, что жили там до конца 1887 года, разрешили остаться. Так что их в Ростове-на-Дону жило много. Соответственно возникли и сионистские кружки. Видимо там молодой Иосиф впервые познакомился с сионизмом и загорелся этой идеей. О его отроческих годах остались нам полулегендарные истории. Как он подростком, готовя себя к переезду в Землю Израиля, укреплял волю — спал на голом полу, ходил ночью на кладбище и т. д.

В окрестностях Ростова-на-Дону в ту пору возникли коммуны толстовцев. Старались люди жить там без пьянства, без драк, без эксплуатации наемного труда. Это произвело на юного Иосифа впечатление, и стал он, в дополнение к сионизму, толстовцем и вегетарианцем. И, будучи уже тогда человеком действия, рьяно взялся за дело: стал обходить городские кабаки и горячо убеждал посетителей не пить спиртного. Кончилось тем, что пьянчуги его побили. Трудно сказать, сыграл ли тут роль антисемитизм. За полную достоверность этих и подобных им эпизодов поручиться нельзя. Но толстовцем и сионистом он тогда стал. На всю жизнь.

Иосифу было лет 10–11, когда снова забегали, завозмущались евреи. Началась новая беда — выселение евреев из Москвы. В Москве проживало тогда чуть меньше двух миллионов человек, из них — 30 тысяч евреев. Это показалось чересчур много новому московскому генерал-губернатору, брату царя, великому князю Сергею Александровичу. Он, кстати, был весьма плохим администратором.

Однако, в 1891 г., когда дело касалось евреев, великий князь проявлял оперативность. Начали проверять право на жительство в Москве всех евреев, и выяснилось, что у многих, даже родившихся в Москве, тут не все в порядке. Например, дети и внуки заслуженных ветеранов. Сами-то ветераны, часто герои Севастополя, права имели. Но к началу 90-х годов большинство из них уже переселилось в мир иной, а их потомки так и живут себе в Москве! В «черту» их! И много других евреев попало в эту чистку. И не бедных. В числе высланных оказались владельцы предприятий, где работало по 40–50 человек. Был случай, когда русский банк просил за своего служащего-еврея, проработавшего в том банке десятки лет. Не помогло. Многих ремесленников тоже выслали, хотя в других городах их право жительства вне «черты» признавалось. Прошел даже слух, что столица переносится в Москву, в связи с чем город освобождается от нежелательного еврейского элемента! Вертелись евреи, как могли. Давали взятки, кому можно было. Девушки, работавшие, скажем, белошвейками, за большие деньги приобретали в соответствующих заведениях «желтый билет» — удостоверение проститутки. Этим разрешали остаться. Но все это мало помогало. Из 30 тысяч евреев — 25 тысяч выслали. Кто не уезжал добром, тот шел в «черту» пешком, в колонне арестантов, часто в наручниках.

Все это вызвало среди евреев великое волнение и сильно подтолкнуло эмиграцию. Ехали вовсе не только высланные. Очень много евреев, поняв, что добра в России не будет, уехали тогда — в начале 90-х годов XIX века. Американские эмиграционные службы засекли это увеличение и заинтересовались, в чем дело? Ответы евреев о религиозных гонениях казались странными. Не Средние же века на дворе! И отправили из Америки комиссию узнать, не обвиняют ли евреев в чем-либо другом. Комиссию в Россию пустили. Действовать не мешали и не скрывали, что травят евреев без какой-либо конкретной причины — просто за то, что евреи. Десятилетний ребенок (Иосиф Трумпельдор) не мог всего этого не знать — об этом евреи только и говорили. Кто сеет ветер — тот пожнет бурю… Инициатора московских гонений, великого князя Сергея Александровича, эта судьба не миновала. Лет через десять он был разорван эсеровской бомбой. Ее бросил русский террорист. Но это будет потом. А тогда, на рубеже 80–90-х в России царило затишье. Народников уже не было, других революционеров еще не было.

Иосифу было уже четырнадцать лет, когда русский еврейский мир снова тряхануло. Произошло сразу два события: первое — реформа питейного дела и второе — началось «дело Дрейфуса». Теперь эти события кажутся несоизмеримыми, но для евреев России в 1894 году они были очень даже сравнимы. Поговорим о первом. В 2001 году многие ругали Солженицына за его книгу «Двести лет вместе». В частности, за то, что он указал, что вытеснение евреев из питейной торговли в России в 90-х годах XIX века усилило еврейскую эмиграцию.

А меж тем это правда. Я это, например, давно знал. Поскольку вопрос считается особо деликатным — я остановлюсь на нем подробно.

Со средних веков на Руси была монополия государства на продажу спиртного. (Кстати, водка — русское изобретение.) Когда ввели эту монополию — не ясно. По одной из версий Иван Грозный подсмотрел сей бизнес в Казани. В мусульманской Казани существовал кабак. Считалось, что для нужд немусульманского населения, но, конечно, и татары туда заглядывали. А власти закрывали на это глаза — доход-то, и немалый, шел прямо в ханскую казну. А доход был потому немалый, что нигде более в Казани выпить было нельзя и власти за этим следили строго. А в официальном кабаке брали за выпивку хорошую цену. Все гениальное просто. Вот и переняли в России этот метод пополнения государственной казны. Но другие считают, что монополия на водку была введена еще до Ивана Грозного и ни от кого не перенята. Как и водка — это русское изобретение. Итак, кабаки были на Руси государевыми. «Целовальники» были только управляющими, и были это русские люди — евреев на Руси не было. Но это не значит, что частные лица совсем были оттеснены от дела. Временами нужно было сразу много денег, и государство сдавало кабацкие доходы на откуп. То есть частное лицо вносило в казну крупную сумму и получало за это в свое распоряжение кабаки на определенной территории на определенное время. Конечно, деньги старались вернуть с прибылью. Это считалось вполне благопристойным бизнесом. Им не брезговали очень высокопоставленные люди, например, Шереметьев, знаменитый полководец Петра I. Его, кстати, на Руси любили. Он был из бояр — не чета петровским выдвиженцам. Считался человеком высокой морали. Он, например, отказался подписать смертный приговор царевичу Алексею, что требовало силы духа — Петр не любил противодействия. И вот этот господин очень даже старался заполучить винный откуп.

В Речи Посполитой — огромной средневековой Польше, включавшей и Литву, и Украину, и Белоруссию, законы о выпивке были прямо обратные. Каждый аристократ был монополистом на продажу и производство спиртного в своих владениях. Но, понятно, пан сам за прилавком не стоял — все дело сдавал в аренду еврею. Питейное заведение в тех местах называлось «корчма» или «шинок». Жид, арендовавший его, звался «корчмарь» или «шинкарь». Шинкарство практически стало монополией евреев. Это, конечно, не было зафиксировано законодательно. Но никто не мог тут преуспеть, кроме еврея. Любой другой тут же спивался сам. Пока дела в Польше шли хорошо, никто в еврейском шинкарстве ничего худого не находил. Но в XVIII веке дела Польши пошли совсем плохо, и главной причиной тому было анархическое своеволие буйной польской шляхты (было бы долго описывать это тут подробно, напомню только, что шляхта — это польское дворянство, шляхтич — польский дворянин). Все пришло в полный упадок. и сельское хозяйство, и ремесло местечек. Почувствовала все это в конце концов и шляхта — опустели их карманы. Но шляхтичи — это не только пьяные дебоширы. В шляхетской среде формировалась и интеллигенция. И полета высокого. Думая о горестной судьбе страны, нашли они виноватого: еврей-шинкарь! Из-за него все беды на Польшу. На фоне общего развала шинок действительно выглядел относительно устойчивым бизнесом. От чего угодно откажется славянин, но не от выпивки. Особенно если дела идут плохо. Пить у себя дома и не дешевле, и скучно. Шинок — это же и своеобразный клуб. Говорили даже, что во время казацких мятежей избивавшие евреев казаки шинкарей не трогали и шинков не жгли — считали эти заведения полезнейшими. Но я думаю — это россказни. Казалось бы, для пана все просто. Потребовать с шинкаря большую арендную плату — и дело с концом. Но еврей мог и упереться. Чего бы проще — дать ему пинка и выгнать, но так можно всего лишиться и вовсе ничего с шинка не получить. Ведь аренду можно было передать только другому еврею (нееврей спился бы). Был у евреев закон — «хазака». А гласил он, что если еврей имеет какой-то бизнес 3 года, то нельзя эту аренду у него перехватывать. И вот хоть плачь, нельзя получить другого арендатора-шинкаря. А еврей, если его не убивать, жить может долго. Уж за него дети торгуют, он только лежит и кряхтит, а все равно — аренда его. Случалось изредка — нарушался этот закон, но нарушитель подвергался бойкоту всех евреев. Даже христиане начинали его презирать, ибо если они за что и уважали жида, то только за то, что исполняет он свои законы. (Это в Польше-то, где никто законов не исполняет!) «Дюже стара и дюже крепка жидовская вера» — уважительно говорили тогда. Короче, нарушали «хазаку» редко. Жид, единственный человек, с которого можно было еще хоть что-то содрать, оказывался неуязвим и пановал в шинке, а у пана денег на парижский костюм не хватало! Было от чего в ярость прийти. Вот и оказался шинкарь во всем виноват. И пан у него пропился, и холоп ослабел от водки так, что работать не может. Чума, одним словом. (Помните Янкеля из «Тараса Бульбы»?) А потом Польше пришел конец, и Россия заглотила самый большой ее кусок. А с ним и шинкарей. В бывших польских областях все осталось, как было. Только теперь евреи платили налоги и арендную плату русской казне. Богатый еврей мог взять у государства на откуп кабаки в том или ином районе черты оседлости. Тогда шинкари становились его служащими.

А тут пришло время развития капитализма. Питейное дело — отрасль, не требующая большого стартового капитала и не знающая трудностей сбыта и кризисов, — сыграло значительную роль в первоначальном накоплении во всем мире. Да, ряд крупных еврейских состояний в России начался с шинка, а уж потом деньги были вложены во что-то более серьезное. Но это вовсе не еврейская специфика. Это частая картина в XIX веке. В Америке, например, многие богатые ирландские семьи, включая Кеннеди, начинали именно так — ирландцы любили выпить и охотно ходили за этим к своим. Для нас важнее сейчас не богачи, а то, что производство и продажа спиртного до 1894 года оставалась массовой и традиционной еврейской профессией, еврейским бизнесом. Для антисемитов еврей-шинкарь оставался «кладом», но были у него и защитники. Еврейские публицисты указывали, что, скажем, в Сибири, где нет евреев-шинкарей, пьют не меньше.

В Западном крае с шинками были связаны многочисленные мелкие еврейские винокурни и пивоварни. Этот «гешефт» реже попадал на язык антисемитам, чем шинкарство. О нем вспоминали, в основном, в неурожайные годы. Тогда поднимался крик, что евреи, мало того, что хлеба не сеют, так ещё увеличивают трудности, переводя зерно и другие продукты на алкоголь.

Но вот наступил 1894 год. И до этого, случалось, и не раз, начинались разговоры, что надо кончать с шинкарством евреев. Но дальше разговоров дело не шло. А вот теперь — пошло. За дело взялся новый министр финансов Витте, человек энергичный и в общем не такой уж антисемит. Сам он даже называл себя другом евреев. Многие русские шовинисты его таковым и считали.

Так что мероприятие носило по сути не антисемитский характер, а финансовый. Витте распространил на западные области империи, где было много евреев-шинкарей, законы, издавна существовавшие в собственно русских областях, о государственной монополии на продажу алкогольных напитков. Питейное дело оказалось, таким образом, полностью национализировано. А на государственную службу евреев не брали (прошли времена Александра II). Так многие тысячи еврейских семей остались без хлеба. Переустроиться в нищих, перенаселенных местечках «черты» было очень трудно. Понятно, что это дало толчок эмиграции.

Дело только началось в 1894 году, но вели его быстро и энергично. В самом начале XX века еврей-шинкарь полностью исчез в Российской империи. Еврейская печать утешала читателей тем, что теперь у антисемитов станет меньше аргументов. И вот вскоре черносотенцы (крайне правые русские шовинисты) пожалели о еврейском шинкаре. В финансовом плане реформа удалась — доходы казны возросли. Но у каждой медали две стороны… Итак, вместо прежнего шинка теперь была «монополька». Обычно в ней торговала женщина (конечно, не еврейка). Надо было быстро заменить еврея кем-то непьющим — пригласили женщин. В те времена они еще редко пили много. «Сиделица монопольки» — это стало распространенной женской профессией. Получали эти дамы прилично. (После поражения в русско-японской войне в России вдруг спохватились, что жалованье младшего офицера меньше, чем у сиделицы монопольки.) От продажи зарплата не зависела. Иначе никто бы не пошел — не так уж приятно женщине общаться с пьянью. Д. И. Менделеев (тот самый, кстати много работавший над усовершенствованием водочного производства), ярый сторонник национализации питейного дела и антисемит, обещал, что будет благо потребителю — «сиделицам» нет смысла разбавлять водку и добавлять в нее всякой дряни для крепости, чтобы скрыть разбавление (а от жида всего можно ожидать). Но вышло прямо обратное. Первое, что бросилось в глаза современникам, — огромный рост пьяного травматизма. Во время оно шинок был как бы клубом. Посетитель сидел в компании добрых знакомых, драки вспыхивали не часто, и драчунов тут же разнимали. А когда человек валился с ног, его укладывали в теплое место, и жена знала, где его искать. Жид мог и не быть добряком, но он думал, как всякий капиталист, о клиентах, тем более, что многие были ему должны. Теперь «сиделица» выпроваживала пьянчугу, он шел болтаться, скажем, по Киеву, дрался, попадал под транспорт, зимой замерзал. Но это были цветочки. А главная беда, с точки зрения черносотенца, была та, что козырь ушел к революционерам. Вместо «жиды спаивают народ» появилось «царизм спаивает народ». Но и этим несчастья не кончились. С тех пор стал расти женский алкоголизм, до этого очень редкий. «Сиделицами» часто становились женщины, которым жизнь не очень улыбнулась, — вдовы, матери внебрачных детей. С пьянью работать — невелико удовольствие. Алкоголь ведь — антидепрессант. А был он под рукой, притом в начале, пока надо было немного, бесплатно. Все равно что-то списывалось на «бой». Женщина могла выпить для подъема настроения и подругу пригласить. А потом, когда потребовалось больше, деньги были. И потихоньку пошло-поехало. Не сразу это стало видно, но сейчас сомнений эта история уже не вызывает.

В заключение этой главы процитирую Святого Бернара Клервоского (Франция, XII век): «Если пойдешь к ростовщику занимать деньги, то лучше уж к еврею». Это признание любопытное — св. Бернар евреев не любил.

Глава 9 Трудное начало

А теперь, перед «делом Дрейфуса» (о нем, я полагаю, можно рассказать довольно кратко), надо поговорить о раннем (догерцелевском) сионизме — «палестинофильстве». Кто и когда впервые захотел восстановить еврейское государство в земле израильской? Нет числа таким проектам. Самый ранний из них относится к четвертому веку нашей эры (Юлиан-Отступник). Да и потом было их немало, выдвигавшихся евреями и неевреями. Но никогда почти ничего сделано не было. Последние 120 лет (до 80-х годов XIX века) умами владела «Хаскала». Со времен Мендельсона евреи (и неевреи) видели решение всех вопросов в распространении просвещения. Оно должно было уничтожить дикость, беспричинную вражду людей друг к другу и т. д. Мысль эта была очень живуча. И сколько раз люди ни попадали впросак, они продолжали в это верить. Есть такие, что верят и теперь. (Говорят, однако, что Нью-Йорк и Вашингтон бомбили вовсе не примитивные мерзавцы.) В нашем, еврейском плане — это был призыв быть хорошими в отношениях с «коренным населением». Быть полезными, культурными, честными, щедрыми. Осваивать новые профессии и не слишком выделяться одеждой и манерами. И вообще, евреи — это не нация, а религиозная группа. Следовательно, есть «немцы Моисеева вероисповедания», «венгры Моисеева вероисповедания» и т. д.

В России в это верили еврейские интеллигенты до 1881 года, на Западе — до 1894 года (до «дела Дрейфуса»).

Давно замечено, что и первые русские сионисты, и Герцль (и его сподвижники) вышли из рядов ассимилированных евреев. Более того, были активными сторонниками ассимиляции. «Когда обожглись, то и поумнели», — так язвительно говорят о них те религиозные евреи, которые себя сионистами не считают. Это так и не так. Да, они были активными ассимиляторами. Но потому, что у них болело сердце за евреев. Человек, ушедший в бытовые проблемы или живущий по традиции, не будет энергичным борцом за интересы своего народа. Сионистов лепят из активного теста. (Особняком стоят религиозные сионисты. Тогда их было мало, но сейчас их значение велико.)

А теперь стоит перечитать пятую главу — от описанной там ситуации я продолжаю сказку.

После грозных событий погромной волны отошли на время в тень межъеврейские дрязги. «Маскилим» и религиозные вместе молились о жертвах погромов. Иные «маскилим» впервые за долгие годы пришли в синагоги. И некоторые из них горько и тяжело задумались. Не срабатывала система, в которую верили. Не рассеивал свет разума мрак ненависти. Что-то тут было не так. Это относится вовсе не ко всем «маскилим». Многие остались на старых позициях, объясняя погромную волну тем, что просвещение еще недостаточно проникло в массы (и в русские, и в еврейские). Они нас интересуют только в том плане, что со временем евреи-коммунисты будут так же объяснять явления, расходящиеся с прогнозами Маркса-Энгельса-Ленина. Нас интересуют те, что повернули руль. Я приведу здесь очень кратко одну биографию. Этот человек не был в раннем сионизме таким выдающимся, как в свое время Герцль. Никто из деятелей тех времен не возвышался так резко над окружением. Я выбрал его из-за крайностей биографии. Во-первых, доктор Леон Пинскер — «маскиль» уже во втором поколении, а таких было мало. Во-вторых, он был крайний «маскиль». Он стал врачом по окончании Московского университета (во времена Николая I), поехал за границу для усовершенствования и вернулся в Россию в разгар Крымской войны.

Был мобилизован в армию, заведовал инфекционным госпиталем. Получил награду. Дальше все шло хорошо, у него была в Одессе хорошая практика. Публиковал статьи в русско-еврейской периодической печати. В общем, был человеком известным в кругах одесских евреев. Он считал, что успешно вписался в русское общество, и был крайним ассимилятором. Предлагал в молитвах заменить древнееврейский русским языком (так далеко мало кто заходил). Но началась погромная волна 1881–1882 годов. И этот немолодой уже господин пережил тяжелейший кризис. Был тогда в Одессе филиал общества поощрения образования евреев России. Общество это было основано в 1863 г. в Петербурге бароном Гинсбургом и занималось поощрением изучения русского языка и светских дисциплин. И вот, летом 1881 года, вскоре после начала погромов, собрался Одесский филиал на свое очередное заседание. И вдруг старейший и уважаемый член этого общества, 60-летний доктор Пинскер заявил, что чепухой они занимаются, обсуждая вопрос о предоставлении кому-то там стипендии. Не то время настало, и другие действия требуются. Потом он уехал на Запад, где уже бывал в молодости. Сионистская легенда говорит, что в Вене встретился он с раввином Еллинеком и сказал Пинскер старому, уважаемому раввину: «Нет смысла во всех наших разъяснениях, что евреи не кладут кровь в мацу и т. п., ибо сам Господь Бог не может победить предрассудки. И если хотим мы предупредить грядущие трагедии, надо строить свое государство — нет иной дороги». А Еллинек ответил: «Доктор, Вы так потрясены всем пережитым, что Вам самому нужен врач». Из вежливости он не сказал: «психиатр». Но Пинскер не смутился. И в 1882 году в Берлине анонимно вышла его книга «Аутоэмансипация» — «Самоосвобождение». Автора все скоро угадали. И доказывалась в той книге та же истина, что и в разговоре с венским раввином. Детали аргументации не привожу, они у каждого автора были свои. Не первый раз писали такую книгу. Но в первый раз ее читали довольно много людей. Впрочем, в это время стали читать и ранее написанные на эту тему книги Гесса, Калишера, Алькалая (Гесс — друг Маркса). В свое время их почти не заметили, теперь, десятилетия спустя, они нашли своих читателей. Их переводили, издавали, обсуждали. А уж статей было множество. Погромы меж тем стихли, и не о них шла речь. А решался тот самый роковой вопрос: уменьшает ли просвещение антисемитизм? И многие уже понимали, что не уменьшает, а может, и увеличивает. Вот конкретный пример, о котором говорили в то время (один из многих). В Вильно (Вильнюсе) издавна водились еврейские столяры, делавшие довольно плохую мебель, которую покупал только бедный люд. Потом еврейские благотворители открыли для этих столяров курсы повышения квалификации, снабдили их хорошими инструментами. И стала мебель лучше. И стали ее покупать приличные люди. Все бы хорошо. А вот понравилось ли это столярам-христианам? Старое еврейство не часто вступало в конкуренцию с гоями. Евреи занимались или нелюбимыми и презираемыми профессиями — шинкарство, ростовщичество, торговля старьем, «торговля воздухом» (мелкая торговля вразнос), — или традиционными видами ремесел, что уже не вызывало раздражения, ибо евреи занимались этим с сотворения мира. А «Хаскала», приводя евреев к новым профессиям, конкуренцию обостряла. Но не это было главное. Главное было то, что «мы чужие здесь, чужими и останемся, даже если наполним себя просвещением до горла» (Лилиенблюм). И каков же был выход? Тут возможно было дать две рекомендации: первая — строить новый мир, где исчезнут конкуренция, власть денег, вторая — строить еврейское государство. Вот и оказались перед еврейской молодежью две дороги. Впрочем, позже попытаются найти и третью, гибридную — сионистский социализм. Но это началось в герцлевские времена, а мы до них еще не дошли. В 80-е годы сионистами считали себя тысяч пятьдесят человек, что составляло примерно 1 % русских евреев. Кроме России сколько-нибудь заметен сионизм был только в Румынии. Маленький кружок сионистов возник в Вене. Этот сионистский студенческий кружок назывался «Кадима» («Вперед!»). Его участники были выходцами из восточной Европы — России, Румынии, восточных (польско-украинских) областей Австро-Венгрии. Возглавил кружок Натан Бирнбаум. Сам он родился и вырос в Вене, но предки его были из Румынии и Галиции. Бирнбаум и ввёл в употребление термин «сионизм» (1892 год). Герцль к сионистам в те годы не принадлежал. Вообще, в догерцлевские времена чаще говорили «палестинофильство» («Ховевей Цион»). Палестина (Земля Израильская) принадлежала тогда туркам и не ассоциировалась с немногочисленными жившими там арабами.

Столицей сионизма до 1921 года была Одесса. В те времена никто не мог оспаривать у Одессы это звание. Через Одессу до Первой Мировой войны приезжало в страну Израиля большинство евреев-поселенцев. Причиной тому было наличие регулярных корабельных пассажирских рейсов, рассчитанных преимущественно на небогатую публику. Они обслуживали в основном православных паломников. Теперь пригодились и евреям.

На начальном этапе первой алии заметную роль сыграла группа еврейских студентов. Их называли «билуйцы». (БИЛУ — аббревиатура ивритской фразы «Дом Иакова, вставай и иди», которая была их лозунгом). Ядро билуйцев составляли харьковские студенты-евреи, хотя в Харькове погромов не было. Ни тогда, ни позже.

Перед отъездом эти молодые идеалисты поклялись как минимум первые 3 года в Стране Израиля работать в сельскохозяйственной коммуне «не ради личного обогащения, а на благо народа». Но центр деятельности билуйцев скоро сместился в Одессу.

В эпоху Герцля ее соперницей стала Вена. С 1917 года, со времен Декларации Бальфура, это звание оспаривал у Одессы Лондон, но Одесса не уступала. Конец Одессы как столицы сионизма можно датировать с точностью до дня. Это случилось 20 июля 1921 года. В этот день на греческом пароходе «Анастасия»[9] из уже большевистской Одессы отплыли с семьями виднейшие деятели еврейской культуры — сионисты. Разрешение на это раздобыли с трудом у самого Ленина с помощью Горького. Но это я забежал далеко вперед. (Даже за рамки этой сказки — Трумпельдор погиб в 1920 году.)

Трудности перед сионизмом с самой первой минуты стояли огромные. На 80–90-е годы XIX в. приходится первая алия, то есть первая волна поселенцев в Землю Израильскую. «Алия» — значит подъем, восхождение к вершинам, так у нас называют переселение в Страну Израиля. А те, кто уезжает от нас — говорят «йерида», опущение, падение. Трудности в Земле Израильской алия встретила огромные и спасена была Ротшильдом, но о том речь пойдет впереди. Мы пока поговорим о Восточной Европе. Конечно, мрачные вести из Земли Израильской трудностей не уменьшали. Не хватало денег. Богатые евреи в России не откликнулись на призыв. И богатейшие (кроме чайного короля Высоцкого), и просто богатые отмахнулись от сионизма, как от дела несерьезного. Это при том, что еврейская буржуазия славилась меценатством и филантропией. Если удавалось сионистам в год собрать 15–20 тысяч рублей, то год этот считался хорошим. Собирали основную массу денег евреи небогатые и даже просто наша горемычная беднота. Потихоньку движение стало более организованным. Два раза проводились съезды. В 1890 году удалось получить у властей хоть какой-то легальный статус — было официально зарегистрировано «Одесское общество помощи еврейским земледельцам Сирии и Палестины». В просторечии: «Одесский комитет».

Разрешение правительства на основание этого общества одесские палестинофилы сочли серьезным, даже сенсационным успехом — не часто удавалось евреям чего-либо добиться во времена Александра III. Героем дня стал тогда Александр Цедербаум, редактор еврейских журналов, выходивших в Одессе на иврите и идише, много хлопотавший для получения этого разрешения.

Важное место в сионистских буднях тех дней занимали споры религиозных и нерелигиозных сионистов. Тут хочу я поговорить подробнее. Во-первых, как сказал один из сионистских лидеров тех дней Лилиенблюм: «Полное единство возможно только среди овец». И эту фразу надо хорошо запомнить. В сионизме было и есть много направлений. Было сионистское толстовство и сионистское масонство. Был «практический сионизм», «политический сионизм», «духовный сионизм», «синтетический сионизм». Было сионистское ницшеанство, были «территориалисты», хотевшие основать еврейскую страну в любом подходящем уголке. В 90-е годы XX века на наших глазах умер социал-демократический (левый) сионизм — могучее когда-то дерево, ныне сгнившее. Это нормально. Каждое из этих направлений приносило свою пользу в дни расцвета. Только территориализм вызывает сомнения, но и тут не все было однозначно.

Ну, а теперь перейдем к взаимоотношениям сионизма и религии. И нам об этом еще придется говорить много, ситуация тут менялась не раз. В конце XIX века ортодоксальное религиозное еврейство составляло большинство народа. Решительного противодействия сионизму еврейская ортодоксия в те годы еще не оказывала — это началось позднее. В первую алию в Землю Израильскую отправлялись и религиозные евреи, например, из Румынии, даже хасиды. (Напоминаю: ортодоксальное еврейство делилось на хасидов и миснагидов, или литваков.) Хасидские верхи тогда и вовсе никак не реагировали на сионизм. Полагали, что мода эта сама пройдет. (Позднее они будут бороться с сионизмом насмерть.) Среди литовских же раввинов нашлись сионисты. Так, с первых же дней в сионизме возникло религиозное крыло. Во главе религиозных сионистов в те годы встал главный раввин Белостока — Могилевер. Было этих раввинов-сионистов совсем немного. С одной стороны, присоединение группы раввинов к сионистам можно считать успехом. У этих раввинов был ключ к патриархальным еврейским массам. С другой стороны, уже в те годы стало ясно, что совсем нелегко находят общий язык бывшие одесские «маскилим», Лилиенблюм и Пинскер, с белостокским раввином старого закала, Могилевером. А большинство евреев еще выжидали. О сионизме они и не думали. Считалось, что или Александр III опомнится и вернутся сносные времена, какие были при его отце, или можно будет уехать на Запад, где еврейский вопрос, казалось, уже благополучно решен (в благоприятном для евреев смысле). Тут-то и грянуло «дело Дрейфуса».

Глава 10 Все об этом кое-что слышали

Итак, «дело Дрейфуса». Что-нибудь о нем слышал почти каждый еврей. (Поэтому я до предела сокращаю детективную часть.) А вот все ли понимают, почему они знают о Дрейфусе? Ведь много с тех пор прошло над нами бед, куда более страшных. Но есть события, которые остаются в коллективной памяти. Это — осталось, потому что было переломным моментом. Чтобы было яснее, приведу пример. Лет за 10–11 до «дела Дрейфуса» шумело на всю Европу «Тис-Эсларское дело». Кто помнит о нем теперь? Тис-Эслар — маленький городок в Венгрии, на Дунае, забытый Богом и людьми, но однажды вошедший в историю. А случилось вот что… Пошла одна девочка лет пятнадцати по указу матери в лавку — купить, что надо по хозяйству. В лавку к еврею она пришла, что нужно — купила, а домой не вернулась.

Конечно, подумали на евреев — им для мацы кровь нужна. Схватили нескольких. Люди все были простые: синагогальный служка, плотогоны (одна из традиционных еврейских профессий и не только на Дунае). У синагогального служки нашелся сын-подросток. Он сперва все отрицал, но его посадили в подвал с крысами на ночь. (Разумеется, посторонним об этом не рассказывали, это уже потом выяснилось.) Удовольствие это было, видимо, маленькое, ибо он сломался и дал показания: «Я посмотрел в замочную скважину, увидел, как папа несет блюдечко с кровью». Потом, когда все стало раскручиваться обратно, в эту скважину посмотрели и убедились, что при всем желании ничего увидеть нельзя. Но это будет позже, а пока дело разгоралось. Гаденыш вошел во вкус. Он был в центре внимания, ему слали подарки. И он нес то, что от него хотели услышать. Так что был у нас свой Павлик Морозов. И вдруг вышла осечка. В Дунае обнаружили женский труп. Он пробыл в воде довольно долго, лицо было трудно узнать, но по одежде установили тело исчезнувшей девочки, еще сжимавшей в руке узелок с покупками. Видимо, на берегу Дуная плохо стало бедняжке, она упала в воду и захлебнулась. Несчастный случай. Но местные антисемиты не хотели отступать. Медики обследовали труп и заключили, что это труп другой женщины. Нашли, что нежная кожа на руках, — руки не привычны к физической работе, а девочка была из простых, работала, что труп принадлежит женщине, больной анемией, а девочка была здорова и т. д. и т. п. И было объявлено, что евреи подбросили труп другой женщины, обрядив его в одежду покойной девочки и снабдив узелком с покупками. Венгрия закипела, начались погромы. Было это вскоре после русской погромной волны 1881–1882 годов. Еврейское население Австро-Венгрии обладало равноправием уже лет пятнадцать, но равноправие равноправием, а погромы начались. Это, оказывается, может сочетаться. Но и евреи не сидели сложа руки. Из Вены прибыл профессор судебной медицины. Он заново освидетельствовал труп, нашел, что это труп девочки, дав научное объяснение всем произошедшим изменениям. Колесо завертелось в обратную сторону. Гаденыш покаялся во лжи. Евреи были оправданы. Все вздохнули с облегчением. Антисемитизм в Венгрии поутих. Все хорошо, что хорошо кончается.

Почему это, очень громкое в свое время дело быстро забыли? (Единственным его долговременным последствием стало то, что в университетскую программу обучения врачей ввели обязательный курс судебной медицины.) Евреи считали, что это рецидив средневекового мракобесия. Сцена была подходящая — захолустье. Евреи подходящие — малообразованные, местечковые. И сам ритуальный мотив попахивал средневековьем. И наконец, какой блестящий пример победы науки над средневековым мракобесием! Как тут не поверить в силу просвещения. И действительно, после этого дела получше стало евреям в Венгрии. А меж тем не все тут было так хорошо. Ведь не к одному только средневековому невежеству все сводилось. Ведь был же и допрос с пристрастием — вспомните подвал с крысами! Но на этот раз — сорвалось. А улучшение отношения к евреям имело другую причину. Не только и не столько совесть тут была, но и расчет. В конце XIX века венгры, получившие очень широкую автономию в рамках Австро-Венгрии, вдруг заметили, что евреи им нужны. Венгрия тогда была примерно в 3 раза больше, чем теперь. Включала Словакию, Закарпатье, Трансильванию. На этой территории венгры не составляли большинства. Только вместе с евреями их получалось чуть больше 50 % (в тогдашних границах Венгрии). При этом евреи были удобны — не могли задумать территориального отделения. Вот и провозгласили евреев, к их радости, «венграми Моисеева вероисповедания». Но этими объяснениями евреи не забивали себе головы, предпочитая оптимистично смотреть на вещи, верить в силу разума, в науку и прогресс.

И тут грянуло «дело Дрейфуса». И казалось бы, это было куда менее страшно, чем «Тис-Эсларское дело». Обвиняли ведь не в ритуальном убийстве, а в шпионаже в пользу иностранной державы. (В передаче секретных военных документов германскому посольству). Тут вроде бы ничего специфически еврейского. А потрясло куда сильнее. Совсем незадолго до «дела Дрейфуса» евреи Франции отпраздновали 100-летие со дня предоставления им равноправия. (Впервые в истории, во всяком случае, в Европе). Вышел по этому поводу сборник статей, где признавали, что антисемитизм во Франции еще есть, но высказывалась уверенность, что если евреи будут «хорошими», то он исчезнет. Проводилась даже мысль об особой роли Франции в деле еврейского равноправия — мол, что если евреи пользуются где-либо благами равноправия, то обязаны этим Франции. У каждого еврея, имеющего гражданские права, две родины: во-первых, Франция, а во-вторых, страна, где он живет.

Тем горше было прозрение евреев. Не только французских — всех западных и многих русских, тех, что не очнулись раньше. В Австро-Венгрии времен «Тис-Эсларского дела» равноправие евреев было еще делом новым. Во Франции евреи имели его уже поколениями. Париж уж точно был не Тис-Эслар. Но главное, сам Дрейфус уж очень отличался от тис-эсларских евреев. Примерно 130 лет «маскилим» говорили евреям — станьте такими (как Дрейфус), и антисемитизм сам исчезнет. Столичный житель, образцовый кадровый офицер-артиллерист, человек не бедный. А оказалось все не так. Да, трудно было представить, что такой человек потребляет кровь христианских младенцев. Но ему зато можно было приписать иное, в чем не обвинишь тис-эсларских евреев — передачу потенциальному врагу военных секретов. Новое время — новые песни! А бьет, как выяснилось, столь же метко. В Алжире, тогда французском, в Нанте, в Бордо дело дошло до погромов. В Париже погромов не учинили, но было к тому очень близко. Ротшильд (тот, который спас еврейские поселения в Земле Израильской) не осмелился даже слова сказать в защиту Дрейфуса, даже когда истина стала выплывать. А ведь были и такие евреи, что активно выступали против Дрейфуса, — своя рубашка ближе к телу. Вполне напоминало это советских евреев, ругавших Израиль на партсобраниях. Но были и другие евреи (как были они и в СССР). «Эти евреи вечно кричат о Дрейфусе, вечно заняты только одним — доказывают его невиновность, как будто в мире нет никаких других проблем», — так говорили тогда очень многие гои, и не только во Франции. Крики парижской толпы «Смерть евреям!» кого из западных евреев напугали, а в ком и разбудили еврейскую кровь. Герцль стал самым знаменитым из таких, но он был далеко не единственным. Поскольку пример Герцля хорошо известен, я кратко расскажу о другом таком же случае.

Бернар Лазар. До «дела Дрейфуса» сей французский еврей был активным и убежденным ассимилятором. Говорили, что некоторые его писания по еврейскому вопросу, где обличал он корыстолюбие еврейской буржуазии, даже нравились антисемитам. Он был очень-очень левым литератором. Анархистом-социалистом. В этих кругах евреев тогда не жаловали (см. главу 5). Но после начала «дела Дрейфуса» все меняется, при том быстро. Бернар Лазар стал одним из первых, кто выступил в защиту Дрейфуса. Его ретивость пугала даже родных Дрейфуса. А надо сказать, что они сразу вступили в борьбу за него, но поначалу боялись излишнего шума и больше надеялись на адвокатов, а Бернар Лазар своими брошюрами добивался ровно обратного. Первая и наиболее известная из них называлась: «Судебная ошибка: правда о деле Дрейфуса». 3000 экземпляров этой брошюры Бернар Лазар разослал в редакции газет, в клубы, общественным деятелям и т. д. С этого его действия и началась во Франции активная борьба за пересмотр приговора. Позднее и родные Дрейфуса поняли, что без шума не обойтись.

Но Лазар боролся не только брошюрами. Несмотря на плохое здоровье и сильную близорукость (без очков шага ступить не мог), он сражался «и пером, и шпагой», то есть дрался на дуэлях, ввязывался в уличные потасовки. А когда вся эта эпопея завершилась, он стал сионистом. Лазар написал брошюру «Еврейский национализм» (со временем переведена на русский) и книгу «Евреи в Румынии». (В то время румынские евреи были самыми угнетенными).

В общем, очень похоже на историю одесских «маскилим». Анархическая его натура сказывалась и в сионистской деятельности. Лазар с трудом выносил организационные рамки и руководство Герцля. Резко возражал против контактов сионистов с сильными мира сего. Особенно с турецким султаном, владевшим тогда Землей Израиля.

В 1894-96 годах по Османской империи прокатилась волна армянских погромов. Они были намного более кровавыми, чем еврейские погромы в России. Общественное мнение цивилизованных стран обвиняло султана, как минимум, в попустительстве громилам. Наш бескомпромиссный правдолюбец не мог этого стерпеть. (С армянским вопросом мы еще столкнемся. Пока замечу, что в дальнейшем, когда реальная власть перейдет от султана к революционерам-«младотуркам», армянам придется много хуже. При том, что сперва армяне революцию поддержали.)

Бернар Лазар считал, что сионисты должны налаживать связи с революционерами. Но он чуть-чуть опередил своё время. Социалистический сионизм ещё не сформировался, и Бернар Лазар не нашел среди сионистов единомышленников. В 1899 году он вышел из сионистской организации и вскоре умер от онкологического заболевания в возрасте 38 лет.

Поведение Лазара в деле Дрейфуса тем более достойно похвалы, что вообще-то все французские социалисты не спешили вступить в борьбу за Дрейфуса, указывая, что он из буржуазной семьи, что это свара внутри буржуазии и т. д. В конце концов, правда, в какой-то мере вмешались, под влиянием Лазара. Кабы всегда все левые евреи вели себя так…

А теперь очередная сионистская легенда. В ту пору проживал в Париже человек, широко известный как писатель и врач-психиатр. Его читали «от Кремля до Альгамбры» (название одной из его книг) и даже в Новом Свете. Это был Макс Нордау (Зюдфельд). Как и Герцль — выходец из Венгрии, но уже давний парижанин. Как и Герцль — ассимилированный еврей. Многие его читатели и не знали, что он еврей. И вот говорит легенда, что пришел к нему Герцль (он тогда был в Париже корреспондентом венской газеты) и сказал: «Я, кажется, сошел с ума. Все, что мы делали до сих пор, все, на что надеялись, видится мне чепухой. Есть только один путь решения еврейского вопроса — воссоздание еврейского государства»[10]. Выслушал его Нордау и ответил: «Трудно сказать, сумасшедший ты или нет. Но я иду с тобой». Так вновь родился сионизм.

И еще надо заметить, что антисемитизм со времен «дела Дрейфуса», на несколько десятилетий вышел из моды в левых кругах. Он там не исчез, но его стеснялись демонстрировать. Слишком явно правым оказался лагерь антидрейфусаров — монархисты, крайние католические клерикалы, французские шовинисты и т. д. И по ходу развития скандала, хоть и не сразу, утвердилось мнение, что левые и даже просто либеральные взгляды несовместимы с антисемитизмом.

О многих хороших людях — неевреях — можно упомянуть в связи с делом Дрейфуса. От Золя, Клемансо и Пикара до английской королевы Виктории. Но так как имеется об этом масса общедоступной литературы, я скажу пару слов только о Жоресе, вожде французских социалистов. Похоже, именно ему мы обязаны представлением о том, что грамотные организованные рабочие против антисемитизма. В конце XIX века во Франции, благодаря Жоресу, какое-то время было именно так. Жорес не с первой минуты включился в борьбу за пересмотр дела Дрейфуса. Бернара Лазара с его брошюрами он по началу принял вежливо, но прохладно. Однако, убедившись, что Дрейфус невиновен, Жорес, не считаясь ни с чем, стал требовать восстановления справедливости.

А было это не просто. Еще полбеды, что клерикалы, монархисты и т. д. травили защитников Дрейфуса, называя их «агентами еврейского синдиката». Хуже было то, что в это, по началу, верили и рабочие. И многие социалисты, одни из антисемитизма, другие из карьерно-популистcких соображений (голоса рабочих на выборах) считали, что социалистам следует стоять в стороне от этой «схватки между группами буржуазии». Но Жорес не колебался. Он боролся яростно, ни минуты не сомневаясь в победе. И победа пришла. Сперва в рабочих кварталах. Затем, с помощью организованных рабочих, во всей Франции. В 1899 году Дрейфус был помилован, а в 1906 году полностью реабилитирован. А мне остается добавить, что в ходе той борьбы Жорес глубоко проник в суть еврейского вопроса. И в начале нового XX столетия он заявил, что новый век должен решить две исторические проблемы. Проблему наиболее угнетенного класса — рабочего, путем осуществления идей социализма. И проблему наиболее угнетенного народа — еврейского, путем осуществления идей сионизма. И такие левые когда-то были! А сионизм-то, кстати, существовал тогда без году неделю, и многие евреи считали его утопией.

Глава 11 Евреи, поляки, русские

А теперь вернемся в Россию — главный оплот сионизма. В самый первый момент какой-нибудь шкловский или бердичевский обыватель обратил мало внимания на арест Дрейфуса. Мало ли где что бывает. Но вот пришли вести об антисемитской истерии, захлестнувшей Париж. И тут выяснилось, что «Хаскала» кое-чего достигла. Для всех этих местечковых портных, сапожников, извозчиков, «торговцев воздухом» в середине 90-х годов Франция была уже не некой абстракцией. Но в данном случае их интересовала не Франция сама по себе. Она до Первой мировой войны привлекала к себе не так много местечковых евреев. Кроме богемы в Париж ехали разве что евреи-картузники (то есть шапочных дел мастера. Почему они возлюбили Париж, я не знаю, но это так). Франция была символом западного демократического мира. И все эти люди рассчитывали на него. Одни собирались ехать, другие держали отъезд, как запасной вариант, но все были уверены, что еврейский вопрос там решен бесповоротно. (В благоприятном для евреев смысле.) И вот оказалось, что это не так! Что и там может запылать земля под ногами у еврея. Горечь охватила еврейские массы Восточной Европы. Но «кому война, а кому — мать родна». В середине 90-х годов XIX века евреи начали понемногу читать газеты. Даже самые ортодоксальные евреи в самых глухих местечках уже не видели в чтении газет опасного новшества. (А лет 20 назад еще было так.) Потому-то и разнеслась повсюду быстро весть о «деле Дрейфуса». Но все же газеты читало еще относительно немного евреев. Все сразу же переменилось в те дни. Газеты рвали друг у друга из рук. Тиражи их сказочно возросли. Это был золотой час для всех, кто был связан с еврейским газетным бизнесом. С того времени и пошла у евреев мода на регулярное чтение газет. Меж тем в самой глухой дыре «черты оседлости» евреи без конца говорили о «деле Дрейфуса». У всех на устах были имена и защитников Дрейфуса, и врагов его. И стон стоял над местечками, когда суд вторично признал Дрейфуса виновным (1899 год). И эта реакция была важнее реакции французских евреев, ибо охватила миллионы. А во Франции (без Алжира) было всего сто тысяч евреев. Но надо особо сказать и о еврейской интеллигенции в России. О той, что жила вне «черты». Они, конечно, тоже были потрясены. Уж у них-то престиж Франции был высок, и они по большей части верили в прогресс и просвещение (то есть в «Хаскалу»). Но было и особое обстоятельство, о котором тут надо поговорить. Дело в том, что в исконно русских областях приличные люди в ту пору не демонстрировали антисемитизма. Они могли не любить евреев, но прилюдно этого обычно не высказывали. А если бы позволили себе такое, все бы их осудили. Например, Куприн. Он не любил евреев, но мы узнали об этом только из частных писем, опубликованных после его смерти. Он не только не высказывался публично против нас, но и подписывал разные обращения в защиту гонимых евреев. Это считалось правилом хорошего тона. Тут было, кстати, резкое отличие от Польши. Чем хуже шли дела у поляков, тем большими антисемитами они становились — отводили душу на тех, кто был еще несчастнее их и беззащитнее. Это и само по себе показательно. Один угнетенный вовсе не всегда сочувствует другому. Но нам важно то, что антисемитизм в Польше сильно захватил интеллигенцию и студенчество. Исключения, конечно, были, но они не опровергали правила. Жаботинский говорил в ту эпоху, что с русским антисемитом-черносотенцем спорить нечего — это подонок, а вот польский антисемит может оказаться большим писателем. Но польские «губернии», как тогда говорили, были фактически в «черте», не о них сейчас речь[11]. Итак, в России (вне «черты») интеллигенты стеснялись говорить «жидовская морда». Но был период, когда стесняться стали меньше, — во время «дела Дрейфуса», особенно поначалу, когда в виновность Дрейфуса верили. Россия издавна была под культурным влиянием Франции. Теперь же Франция и Россия стали союзниками против Германии — в Париже есть и по сей день мост Александра III. И вот, когда во Франции случился антисемитский взрыв, это вызвало отголосок не только в еврейских местечках, но и в русских городах[12]. И многим еврейским интеллигентам довелось услышать от русских коллег то, чего они никогда не предполагали от них услышать. Такова была ситуация в российском еврействе. Ее сравнивали с развороченным муравейником. И тут в 1896 году вышла книга Герцля «Еврейское государство».

Глава 12 Простые евреи выражают свое мнение

Давно замечено, что Герцль ничего нового, умного, в сравнении с российскими сионистами, не сказал. Он был далек от них и поначалу не читал их писаний. Все, что было у Герцля умного, уже было сказано. (А в его книге, кстати, вовсе не все умно — много наивного). Главная мысль Герцля (как у Пинскера или Лилиенблюма) сводилась к тому, что решением еврейского вопроса может быть только еврейское государство. Это «русские» сионисты давно знали. В этом и была причина критики со стороны некоторых сионистов. Они полагали, что шум, поднятый книгой, только помешает их практической деятельности, ибо привлечет к ней излишнее внимание турок — им тогда принадлежала Земля Израиля. Герцль, в свою очередь, невысоко ставил практическую деятельность из-за ее небольшого размаха, да еще и зависевшую от милости (и продажности) турок, — следовательно, считал он, ничего дельного на тот момент она дать не могла; когда поселения достигнут серьезных размеров, турки всячески начнут этому мешать. Сперва надо добиться каких-то политических гарантий, какой-то международно признанной автономии. Так родился спор «политических» и «практических» сионистов. В этом плане надо рассматривать и конфликт Герцля с Ротшильдом. Но споры между сионистами — это были домашние ссоры, семейные. Определились, однако, два противника, с которыми борьба предстояла куда более крутая. Религиозные круги и их противоположность — ассимилированные евреи, хорошо прижившиеся в рассеянии, которые вовсе не хотели, чтобы об их еврействе напоминали (и вообще, чтобы о еврейском вопросе говорили). Что до религиозных, то атаки их были еще довольно вялыми — борьба по-настоящему разгорелась после смерти Герцля. Этому способствовало еще и то, что Герцль оказывал подчеркнутое уважение раввинам, хотя государство и предполагалось строить светское. Говорят, что популярности Герцля среди религиозных евреев много способствовала его знаменитая борода. Приличный еврей по их понятиям должен был носить бороду. Желательно конечно и пейсы, но уж борода — это был тот минимум, без которого человеку уважения не оказывали. Что до ассимилированных евреев, всех этих «немцев Моисеева вероисповедания», то тут борьба началась сразу же. И характер носила яростный. Они называли Герцля «Адмором националистов» («Адмор» — хасидский вождь), чернил не жалели и использовали против него все свое влияние. Но у Герцля против них было оружие — Макс Нордау. «Мое лучшее приобретение», — говорил о нем Герцль. Нордау имел мировую известность, и это придавало сионизму респектабельность. Многие, слышавшие о Нордау, только теперь узнали, что он еврей. Он играл во времена Герцля ту же роль, что позднее Эйнштейн[13]. Но дело решали не интеллигенция и не денежные тузы, но народные массы, и Герцль скоро почувствовал, что те на его стороне. Куда ни заносило его в ходе дипломатических переговоров — в лондонский Уайтчепел или на вокзал в Софии, простой еврейский люд встречал его с восторгом, с энтузиазмом, переходившим все границы. В какой-то мере этому помогали его царственная внешность и аристократические манеры, умение производить эффект. После выхода «Еврейского государства» враждебно настроенные венские ассимиляторы дали Герцлю презрительную, ироническую кличку: «Будущий еврейский царь». И вдруг оказалось, что простой люд зачастую в нем именно такого и видит. Сравнивали его и с Машиахом (Мессией). В чем была причина этого фантастического успеха?

Глава 13 Как воссоздается народ

Ну, во-первых, конечно, сказалось время его выступления — разгар «дела Дрейфуса». Но кроме того, он понял, как много значит реклама, чего его предшественники не понимали. Встречи Герцля с королями, Папой Римским, министрами не дали конкретных результатов (к чему приложили руку и влиятельные ассимилированные евреи), но иногда действие важнее результата. То, что Герцля принимают на самых верхах и именно как признанного главу всех евреев, производило впечатление на еврейское население. И на религиозных лидеров тоже. Это объясняет и умеренность выступлений раввинов-антисионистов против Герцля. С сотворения мира раввины предпочитали не критиковать чересчур «большого еврея». Особую роль сыграл Первый сионистский конгресс (Базель, 1897 год). Собственно, с того времени Герцля и признали лидером: и многие евреи, и остальной мир. Тут важно заметить: Герцлю очень помогало то, что был он человек состоятельный и на первые мероприятия, в том числе и на Первый сионистский конгресс, мог тратить свои личные деньги. (Частично из приданного жены.) Это не вызывало восторга в его семье, но без этого, наверное, вовсе ничего бы не вышло. Конгресс прошел с успехом невероятным, неслыханным. Начать с того, что депутатов было около двухсот, то есть в пять-шесть раз больше, чем на старых конгрессах палестинофилов. Но главное, невероятный, ни с чем не сравнимый взрыв энтузиазма, охвативший и делегатов, и гостей, и даже журналистов, приехавших, чтобы описать в прессе это диковинное событие. (Среди них были и неевреи.) Почти все вдруг поняли — происходит решительный поворот. Скепсис старых сионистов, с которым они ехали на конгресс, растаял. Молодые всю жизнь будут вспоминать этот конгресс как начало возрождения. Будут еще тысячи бед и редкие успехи, но никогда никто из тех, кто был тогда в Базеле, не забудут этого подъема духа! «С помощью подобных взрывов воссоздается народ», — скажет присутствовавший как гость «уайтчепельский Гомер», писатель Зангвиль (фигура, кстати, интересная. Мы его ещё встретим). До самого провозглашения Государства Израиль не будет больше равного события. Сам Герцль это понял — понял, что основал еврейское государство, что лет через пятьдесят оно станет явью. (Более пессимистичный Нордау полагал, что для этого потребуется 300 лет, но Герцль был ближе к истине.) На конгрессе приняли гимн, флаг, создали рабочие структуры, в общих чертах наметили программу действий.

Это был невероятный, ошеломляющий поворот в еврейском сознании! До сионизма евреи пытались, так или иначе, приспособиться к жизни в рассеянии. Они решали для себя, что лучше: сблизиться с жизнью страны, в которую забросила их судьба, или отгородиться от тамошних гоев, сохраняя в неприкосновенности свой язык и обычаи? Считать это государство своим и стараться быть полезными ему или свести свое участие в его жизни к минимуму? Уйти в революцию или в изучение Талмуда? Сосредоточиться на материальном преуспевании в стране своего рождения или перебраться в место более перспективное? И вдруг оказалось, что все это не важно. Иные были провозглашены цели и задачи. Не все смогли это понять и принять. Но нашлись и те, кто загорелся новой идеей.

А теперь о впечатлении, которое «русские» произвели на Герцля. Удивительно, как мало знали западноевропейские евреи об «ост-юде». Герцль ожидал увидеть полудикарей, а увидел врачей, инженеров, юристов, бизнесменов, хорошо говоривших на разных языках. И вот выводы Герцля после знакомства с «русскими»: без русских евреев еврейское государство построить невозможно, но одних только русских евреев для этого достаточно (в число «русских» тогда входило большинство «поляков»). Так что первые сионистские конгрессы были важны еще и потому, что знакомили «европейцев» с «ост-юде».

Потом было много всякого. Праздник случается не каждый день. Политические комбинации Герцля не удавались — султан не давал Землю Израильскую, а другие сильные мира сего не хотели на него давить. Герцль наивно думал, что его инициатива будет активно поддержана власть имущими неевреями. Правительства многих стран, по его мнению, должны были желать сионистского решения еврейского вопроса. Ибо активное, беспокойное, а в России и Румынии и озлобленное преследованиями меньшинство, становилось уже просто опасным своей тягой к революционному движению. Но при жизни Герцля надежды эти не сбылись. Обстановка на следующих конгрессах была менее торжественной, но вовсе не всегда более деловой, — стали создаваться фракции. Возобновились схватки религиозных и нерелигиозных сионистов. Место покойного уже Могилевера занял рав Райнис. А более всех нападал на религиозных и даже на самого Герцля Вейцман за то, что тот благоволил к религиозным сионистам. Случались и интриги, было и неудовлетворение личных амбиций у некоторых. Все бывало. Кое о чем дальше расскажу. Но у огромного большинства уже не наступало разочарования. Сионизм жил и развивался, даже если и не было сиюминутных успехов.

Людям моего поколения памятно то пробуждение советских евреев, которое вызвала Шестидневная война (Солженицын сравнивал ее с библейским чудом). Дальше дела Израиля могли идти и не столь блестяще, но советские евреи в спячку уже не впадали. Что-то подобное случилось и в результате «дела Дрейфуса» и выступления Герцля. И еще одно. Как ни медленно шло освоение Земли Израильской, но оно шло. И к концу XIX века уже перерастало возможности Ротшильда, очень богатого и очень щедрого человека, но всего лишь частного лица. А Герцль создал обширную и сильную организацию. И она в дальнейшем смогла заняться и вопросами поселений, и еще много чем (включая самооборону от погромщиков), даже если сперва этим заниматься и не предполагалось.

Глава 14 Осторожно: марксизм

Теперь время рассказать о явлении, сыгравшем большую роль и в сионизме, и в русской революции, — о студенческих «русских» колониях на Западе. Напоминаю, что в 1886–1887 годах была в России введена процентная норма, отрезавшая путь к образованию большинству евреев. Но тем, кто уже был в гимназиях, дали спокойно доучиться. И встал перед ними вопрос: а что делать дальше? Сама по себе гимназия еще ничего не давала. А путь в университет оказался закрыт для огромного большинства. И поехали они учиться за границу. Год за годом, еще 8 лет, гимназии выпускали людей, которым путь для продолжения учебы был только за границей. Учиться за границей, конечно, тяжелее, чем дома, — найти репетиторство, например, много труднее. Но учились, несмотря ни на что. В 90-е годы в Берлине, Цюрихе, Женеве, Берне, Париже, Мюнхене, Гейдельберге, Монпелье, Нанси, Льеже были колонии русских студентов, в огромном большинстве — евреев. Они, получив образование, как правило, возвращались потом в Россию. Таких, как Вейцман, оставшихся на Западе, было немного. Царская Россия была богатейшей страной. Еврей с высшим образованием имел все права. А диплом инженера, врача давал надежду хорошо устроиться в частном секторе (на государственную службу евреев не брали). Но приезжали они, поднабравшись за границей не только профессиональных знаний. Эта среда — зарубежные студенческие колонии, где, кстати, было немало девушек, — не могла контролироваться русскими властями. Евреи попадали за границу, уже озлобленные процентной нормой. Русские революционеры, включая Ленина, беспрепятственно вели среди них агитацию. (Так царь-батюшка сам готовил себе свою участь.) Но эта среда предоставляла те же возможности и сионистам. (В России сионизм был на нелегальном положении.) Вейцман в своих мемуарах рассказал, как он выиграл диспут у Плеханова в Берне, обратив в сионизм 180 человек из числа тамошних студентов — к ярости Плеханова. В общем, эта среда действительно дала нам многих. Но многие, увы, ушли в революцию. На рубеже XIX–XX веков революционная тема вновь становится актуальна: в России назревает революционная ситуация. И теперь уж евреи на первом плане.

Сделаем небольшое отступление, поговорим о евреях-революционерах вообще. Лучше всего о них сказано в фельетонах Жаботинского («Еврейская революция»). Я Жаботинского пересказывать не буду. Поговорим о том, что бросило евреев в революцию.

Вообще-то по марксистской теории евреям входной билет в эту революцию полагался. Она считалась пролетарской. Кое-какой пролетариат у нас имелся. Но билет нам полагался на галерку, то есть в задние ряды, ибо пролетариями, в собственном смысле слова, было всего процентов двадцать евреев, остальные — ремесленники, кустари. Да и пролетариат-то был второго сорта. Не много евреев работало на больших фабриках, все больше на малых предприятиях — типографиях, швейных мастерских, магазинах. Немало было работниц, в частности в табачной промышленности. Верхушкой считались граверы, часовщики. Кстати, на мелких производствах в промышленности и на транспорте[14] работало, в общей сложности, больше евреев, чем в торговле.

Хуже всего с точки зрения марксизма было то, что трудились все эти портные и пекари у еврейского же хозяина, работавшего с ними же.

Это создавало известную патриархальность отношений. И главное, вселяло надежду — при удаче и самому можно стать хозяином. Но хозяева этих маленьких предприятий были немногим богаче работавших на них пролетариев. Как шутили тогда евреи: «Что такое классовая борьба? Это война нищих евреев против бедных евреев».

Словом, не лучший был пролетариат, а очень даже революционным оказался (назло теории). Отчасти причины уже ясны, кое о чем еще будет сказано. Но вопрос в том, была ли травля евреев в Российской империи единственной причиной еврейской революционности? Я думаю, нет. И вот почему. Когда после Первой мировой войны начались коммунистические выступления, евреи сыграли большую роль в Венгрии и Баварии. А ведь ни в Германской империи, ни в Австро-Венгрии их не травили (по крайней мере, власти). Больше того. Видимо, нигде экономический и социальный прогресс евреев не был столь быстрым, как Венгрии в десятилетия предшествовавшие Первой мировой войне. А в Германии в начале XX века бедных евреев было очень мало. Большинство немецких евреев относилось к среднему классу. (В отличие от Восточной Европы. И от Вены, где еврейская беднота тоже завелась — набежала из Галиции после 1867 года, когда евреи Австро-Венгрии получили равноправие).

Дело в том, по-моему, что инородцы в принципе более склонны к революционным выступлениям, даже если к ним проявляют терпимость. (Понятно, что под это правило не подпадают привилегированные инородцы или слишком отсталые. Но привилегированное положение у инородцев бывает только временное). Евреи в Центральной Европе, как и в Восточной, оказались менее связаны с монархической традицией своих стран.

В Европе в начале XX в. самодержавие сохранилось, кроме России, только в маленькой, бедной Черногории. Но для русского человека, даже если он понимал, что царский абсолютизм безнадежно устарел, династия Романовых была частью национальной истории, которой он гордился. Минин и Пожарский, Петр I и победа над Наполеоном и т. д. А в душе еврея это не задевало никаких струн. Не было среди евреев и традиций службы из поколения в поколение в славных гвардейских полках. Словом, евреи повсюду, а в России особенно, оказались кладом для революционеров.

В том самом 1897 году, когда собрал Герцль Первый сионистский конгресс, родился в Вильно Бунд — еврейская социал-демократическая партия. (Официальное название — «Союз еврейских рабочих Литвы, Польши и России»). Бунд отрицательно относился к сионизму, считая его реакционной буржуазной утопией.

Многие евреи, минуя Бунд, вступили в социал-демократическую партию. Примкнули к большевикам, меньшевикам или к эсерам. (У эсеров были, между прочим, братья Гоц, выходцы из богатейшей русско-еврейской семьи, внуки чайного короля Высоцкого).

Но нас особенно интересует Бунд. В первые послереволюционные годы (то есть в начале 20-х годов) вещи еще назывались своими именами, хотя бы потому, что живы были еще участники событий. И тогда в воспоминаниях старых большевиков роль Бунда в первые десять лет его существования оценивалась высоко. Начнем с того, что Бунд возник раньше всех остальных революционных партий. Людям моего поколения пришлось учить историю КПСС, и вот я еще ребенком обратил внимание на странный факт: историю КПСС начинали со II съезда. Это объяснялось выступлением Ленина, принятием программ и т. д. и т. п. Но все-таки странно было. Первый-то съезд всегда — первый. Уже в Израиле узнал я причину: Первый съезд, на котором основана была российская социал-демократическая партия (в дальнейшем разделившаяся на большевиков и меньшевиков), был созван и организован Бундом. В работе его участвовало всего девять делегатов, трое из них — бундовцы. Понятно, что об этом Первом съезде в мои времена старались говорить уже скороговоркой (Бунд и не вспоминали при этом). Но Бунд учил русскую социал-демократию и практическим делам: как организовывать нелегальные типографии, как переправлять, что нужно, через границу. В общем, Бунд был очень даже заметен, хоть и уступал по общей численности большевикам, меньшевикам и эсерам.

Глава 15 Марксизм, сионизм, иудаизм и толстовство

Кому и зачем все же потребовалась отдельная еврейская фракция в российской социал-демократической партии? Бунд вошел туда на правах автономной фракции, и это многим не нравилось. Ну добро бы шел спор о революционной тактике, как у большевиков с меньшевиками. Так нет же, тут выпирал национальный вопрос. Отец русской социал-демократии Плеханов говорил, что «Бундовец — это сионист, который боится, что его укачает по дороге в Палестину». (А слово «сионист» было для него ругательством.) Понятно, что у колыбели Бунда стояли еврейские интеллигенты. И соображения у них и у еврейских рабочих были двух сортов. Во-первых, практические. О них мало говорили. Но всегда помнили. «Пролетарский интернационализм», столь красивый в теории, реально не существовал. В этом евреев убеждала жизнь. Широкую известность получили события в Белостоке — это был один из немногих случаев, когда евреи работали на больших ткацких фабриках вместе с неевреями (поляками). И отношения сложились крайне враждебные. Приходилось признать без лишнего шума, что всемирное братство пролетариев — дело не слишком близкого будущего.

Вторая причина была объявлена официальной причиной существования Бунда — специфическое положение евреев как нации. Еврейский пролетариат имел все же и особые еврейские беды — «черта оседлости», процентная норма и т. д. И вот, теоретики Бунда говорили, а многие евреи с ними соглашались, что поскольку падение власти царя и буржуазии, видимо, дело тоже не быстрое, то возможны разные временные компромиссы между властями и рабочими. И поскольку для русского пролетариата «черта оседлости» не есть дело важное, то он, русский пролетариат, будет готов с ней (и с другими ограничениями для евреев) пока что смириться, получив уступки в другой сфере. Вот и нужна евреям особая партия (или фракция), которая за особые еврейские права в первую очередь будет бороться.

Была еще и дополнительная причина — сложность и напряженность межнациональных отношений в западных районах Российской империи. Об этом «еврейским товарищам» в Вильне (Вильнюсе) без обиняков напомнил польский социалист Ю. Пилсудский, который и сам был родом из тех мест (о нем см. ниже). Поляки — самая большая тогда национальная группа в Вильне, готовы были терпеть бундовцев, а ППС (польские социалисты) соглашались даже сотрудничать с ними. Но российские социалисты (еврейского, да и любого другого происхождения) были им не ко двору. И подобная ситуация была не только в Вильне и не только с поляками. В общем, даже благоразумнее было еврейства своего не затушевывать, в русских, поляков и т. д. не перекрашиваться.

Но Бундом дело вовсе не исчерпалось. Через два года после «Еврейского государства» Герцля появилась книга Н. Сыркина «Еврейский вопрос и еврейское социалистическое государство» (книга, мягко говоря, утопическая). И на Втором сионистском конгрессе (они тогда устраивались каждый год) возникла уже фракция сионистов-социалистов. Хотя сами названия «социалистический сионизм» и «сионисты-социалисты» появились еще год спустя, на Третьем конгрессе. Так началось это движение, длившееся около ста лет и умершее на наших глазах в 90-е годы XX века. Суть учения его отцов-основателей Б. Борохова (которого считают самым правоверным марксистом среди сионистов) и Н. Сыркина вкратце такова. 1) Капитализм возник в ходе исторического развития. Но мы все начинаем на пустом месте. Возьмем сразу же то, что лучше капитализма, — социализм. 2) Общая беда, то есть дискриминация, сплачивает всех евреев, мешает развитию классового сознания. Будет свое государство — классовое сознание пролетариата станет ясным. 3) Капиталистическим путем Землю Израильскую не освоить, нужен социализм. Это то, что я понял в их писаниях.

Герцль не пришел в восторг от возникновения этой фракции, кстати, первой по времени образования. Он имел дело с королями, императорами, министрами и т. д. Ему вовсе не нужна была социалистическая окраска сионизма. И при нем социалисты не сидели тихо. А когда он умер, и с ним вместе умерла надежда на королей, они подняли голову. Шутка истории: Жаботинский сионистов-социалистов защищал от нападок (до Первой мировой войны). Но на первых порах нападки на них были в основном с другой стороны — со стороны Бунда. «Поалей Цион» — «Рабочие Сиона», так называли себя на иврите сионисты-социалисты, мечтавшие строить социализм в Земле Израиля, были сперва немногочисленны и нецентрализованы. Перед ними вставали вопросы, которые каждый кружок решал по-своему, например, надо ли участвовать в классовой борьбе в «рассеянии». Некоторые участвовали, но, в общем, роль Поалей Цион в русских революционных событиях была невелика. А Бунд был численно намного больше и централизован. И травил поалей-ционистов что было силы. Это нередкое явление, когда близкие цапаются. Ведь те и другие паслись на одном поле — среди еврейских рабочих, у которых было классовое сознание и еврейское сердце. И чем дальше, тем больше расходились они. Бунд пропагандировал идиш. Сионисты идиш презирали. Пропагандировали иврит, который стараниями Бен-Йехуды уже превращался в живой разговорный язык. Если не могли говорить на иврите — предпочитали русский язык, хотя не все они, часто выходцы из местечек, хорошо на нем говорили. И так во всем. Но нашлось в конце концов общее дело. Поалей-ционисты прославились организацией самообороны против погромов. Бундовцы в этом вопросе колебались, но в конце концов примкнули — не оставлять же важную сферу деятельности конкурирующей фирме.

Бунд был сильной организацией, но только до первой революции, в которой принял активное участие (1905–1907 годы). В ту пору Бунд часто выступал инициатором забастовок и политических демонстраций в городах западной части Российской империи. Авторитет его на «еврейской улице» был высок. А в течение большей части 1905 года, когда революция шла на подъем, случалось, что к борьбе, начатой еврейским пролетариатом, присоединялись и русские, польские, латышские, украинские рабочие. Говорили, что евреи во время этих беспорядков вели себя очень храбро.

Позднее русский генерал Родкевич (совсем не юдофил) вспоминал: «Выступление евреев в 1905-7 годах, особенно под руководством Бунда, отодвигают на задний план вопрос об их, евреев, врождённой трусости и невоинственности».

В общем, без участия Бунда нельзя представить себе первой русской революции.

Именно о своём участии в революции 1905 года, о схватках с войсками и погромщиками будут много лет спустя вспоминать старые российские бундовцы, оказавшиеся за пределами СССР. То был час их славы. Но дальнейшими делами они уже не могли похвастаться.

Сионисты, даже левые, не верили в перманентную нормализацию положения евреев в России в результате революции. (Возможным считалось только временное улучшение).

Поэтому большинство сионистов-социалистов в антиправительственных выступлениях не участвовало, сосредоточившись на защите евреев от погромщиков. Но некоторые поалей-ционисты, захваченные революционным порывом еврейских масс, приняли участие в тогдашних вооруженных восстаниях.

О тех бурных днях и событиях мы ещё много будем говорить.

После поражения первой русской революции Бунд стал сдавать позиции — царизм устоял. Многих бундовцев взяло отчаяние, и они уехали в Америку (от чего раньше воздерживались).

А конец русского Бунда был жалким и противным, но о том — в следующей сказке. Во всяком случае, на рубеже XIX и XX веков евреи стали в России главным революционным пугалом (отчасти заслуженно), каким за 40 лет до того были поляки. Русских революционеров теперь считали уже не польским, а жидовским бессознательным орудием. Хотя поляки, как мы увидим далее, остались непримиримыми врагами империи. Против России они, однако, с евреями не дружили. А меж тем в сионизме возникла и другая фракция, которая со временем не только не сгинула, но ныне стала острием нашего меча. В 1902 году, в Вильно была основана партия «Мизрахи» — религиозных сионистов. При чем в программе было указано среди прочего, что социалистам «вход воспрещен». Во главе религиозных сионистов встал раввин из Лиды (Виленская губерния) Рейнес (р. Могилевер к тому времени умер). Герцль эту весть воспринял с восторгом. Ходили даже слухи, что он прислал для организации учредительного съезда в Вильно крупную сумму из личных денег. Такое за ним вообще-то водилось. Но если его расходы на первые сионистские конгрессы широко известны — он и не думал их скрывать и гордился ими, — то пожертвования религиозным сионистам остались сионистской легендой. Ее пока не смогли ни подтвердить, ни опровергнуть. Во всяком случае, он с ними отлично ладил. Зато многие не ладили. Среди сионистов против маленькой фракции «Мизрахи» сплотились самые разные деятели — от Нордау до социалистов. И особенно кипятился Вейцман. Но это были еще цветочки, ягодки — это ненависть основной массы религиозных. «Мизрахи» и не думали по началу отходить от ортодоксального еврейства, но те их сами отодвинули. «В наше время трудно представить, — писал р. Рейнес спустя много лет, — сколько душевной смелости и преданности идее требовалось от раввина, чтобы открыто заявить, что он сионист. А уж тем более, чтобы возглавить сионистское учреждение, задача которого привлечь верующих в сионизм». И по сию пору религиозные сионисты и ортодоксы не любят друг друга. Религиозных сионистов в Израиле часто называют «вязаные кипы». Они обычно работают, прекрасно служат в армии, селятся в самых опасных районах. И молодежь у них замечательная. Пока есть у нас такие ребята, «жива еще наша надежда» — слова из нашего гимна.

А Трумпельдор? Он еще молод и неизвестен. То, что он вырос сионистом, понятно из вышесказанного. Но он стал сионистом-толстовцем. Было и такое направление в сионизме, популярное среди «русских». Но помимо того, что человек — сионист и толстовец, надо еще что-то делать. Он выучился на зубного врача. Не на стоматолога, а на дантиста. Эта профессия (дантист — зубной врач со средним образованием) теперь почти исчезла, но тогда встречалась часто. В училище принимали без гимназического аттестата. А можно было законно получить диплом и не кончая училища. Для этого требовалось 3 года обучения у практикующего зубного врача, затем сдача экзамена. А права у дантистов были, как у приличных людей. Так что евреи стремились обзавестись подобным дипломом. Иногда просто незаконно покупали его в училищах, а сами занимались чем-нибудь другим. К Трумпельдору это не относится, но он, похоже, тоже не был в восторге от зубоврачевания. Как бы там ни было, он учился основам стоматологии у своего старшего сводного брата, преуспевающего зубного врача. (Это был сын отца от первого брака. Мать Иосифа была второй женой Вульфа Трумпельдора). В возрасте 21 года наш герой сдал экзамен на зубного врача при императорском Казанском университете и получил диплом.