Турбулентное мышление. Зарядка для интеллекта

Как говорить на языке, не зная слов?

Многим, берущимся изучать Диал с его операторами, кажется странным, что обучение начинается с интонаций. Какое, вообще, отношение интонации имеют к языку? Оказывается, огромное. С их помощью мы выражаем чувства.

Без каких-либо преувеличений можно сказать, что любой естественный язык в буквальном смысле создан из интонаций (а так называемые «языки» животных и вовсе состоят из одних интонаций). Интонации образуют не только базу, но и основной «строительный материал» каждого звукового языка . Гласные фонемы [37] языка, например, являются, по сути, «сокращёнными», «сжатыми» в компактные звуковые объекты «сложными» интонациями – в том же самом смысле, в каком музыкальные аккорды являются комплексом простых музыкальных тонов.

Единственное различие между переливами интонации (переходами тонов) языка и его фонемами в том, что первые происходят в времени, а вторые, чаще всего, существуют в виде набора (спектра) формант (тонов), каковой как раз и отличает одну фонему, скажем О, от другой (А). Для тех, кто не знаком с теорией музыкальной гармонии, отметим, что именно такое соответствие имеет место между аккордами арпеджио (перебор тонов во времени) и обычными гармоническими аккордами (одновременное звучание тонов). Фонемы – это аккорды мелодии нашего языка, и связь их с интонацией отнюдь не случайна! Отметим также, что эта связь конечно же ещё один из видов симметрии, а также и «универсалия свойств».

Пусть так, скажет кто-то, но ведь язык служит для выражения некоего смысла словами и предложениями, при чём же тут интонации? Повторите эту самую фразу вслух: сомнение и вопрос – выражены именно интонацией. То же самое можно сказать в утвердительной форме – и смысл сказанного изменится. Смысл речи также начинается с её интонации. Это язык животных, по меньшей мере – домашних, и наш читатель, зная это теперь, может попытаться наладить контакт со своим пушистым питомцем. Разумеется, прежде интонации речи идёт её ритм…

В британской авиации используются так называемые говорящие компьютеры. В большинстве случаев эти электронные диспетчеры передают приказы лётчикам мужским голосом.

А когда эти компьютеры начинают говорить женским?

Изложенное в этом разделе в некоторой степени освещено нами в предшествующей этому изданию статье (Куликов, Гаврилов, 2011). Но мы, чтобы двинуться дальше, вынуждены повториться в общих чертах. Из тех соображений, что не все наши читатели видели эти публикации.

Всё имеет свойство быть и не быть. Бытие (наличие) звука и есть, собственно, сам звук. Его отсутствие (небытие) – молчание. Звук вообще и молчание есть первые знаки любого языка, служащие для выражения (обозначения) чего-то . Диал здесь отнюдь не исключение, и правило произвольности обозначений в Диале, здесь мы нарочно повторимся, гласит: звуком или молчанием в Диале можно обозначить (выразить) что угодно, и нам безразлично, что.

Так ли уж это необычно, встречается ли подобное в естественных языках? Тот, кто вспомнит, как не раз выражал своё мнение хмыканьем столь же многозначительным, сколь и неопределённым, или не менее многозначительным молчанием, нас сразу поймёт. А есть ли тот, кто этого не делал?

Нетрудно понять, какими будут следующие знаки (операторы симметрии, описывающие её переходы-трансформации) Диала. Это конечно же уже упомянутые (см. выше отрывок из романа Валентина Куликова «Узник бессмертия»), рождение / и исчезновение \, отображаемые появлением и исчезновением звука, соответственно.

Можно ли, в соответствии с принципом произвольности обозначений, поменять их ролями? Ведь рождение чего-то одного всегда есть исчезновение другого, так? Безусловно, но только если Вы уже не закрепили (не подразумеваете) некий смысл за произносимым звуком. Если, скажем, непроизвольным хмыканьем «Э» Вы выражаете согласие, то и началом (рождением) этого звука эЭ будет рождение именно согласия Э, а не чего-то иного. В то же время это ещё и исчезновение чего-то, но вполне определённого (а именно, несогласия «э» или и вовсе молчания).

Переход рождения в исчезновение – сама жизнь звука (его бытие, наличие) /\. И она, как мы понимаем, временна. Этот переход, собственно, и есть абстрактное определение времени вообще – но лишь до тех пор, пока звуком не обозначено нечто конкретное (Э). В этом последнем случае абстрактное время тоже конкретизируется, отображая временность существования этого конкретного Э (эЭэ), скажем, нашего согласия, то есть бытие Э во времени, его жизнь.

Какая шутка – наша жизнь земная!

Так раньше думал я. Теперь я это знаю.

(Эпитафия – надпись на соборе Эльджин. Маршак, 1973. С. 633)

«Ляля пяти лет (очутилась на кладбище и говорит. – Авт .): “Вот ведь большие дяди и тёти, а чем занимаются – хоронением! Я, конечно, не боюсь, нет, но ведь жалко – хороняют и хороняют, ведь людей хороняют. Пойдём и заявим в милицию – ведь жалко людей-то!”» – приводит один среди многих прочих примеров парадоксальных детских суждений тот же Корней Чуковский (Чуковский, 1970. С. 166).

Смерть, как необратимый процесс, ребёнку неведом. Похожие воззрения характерны для традиционной, то есть языческой, культуры с её идеей «реинкарнации» и повторяемости событий, возвращения личности на новом жизненном цикле в мир живых. Так возвращается солнце после ночи, так каждый раз настаёт весна, после зимы…

Мы – антиподы, мы здесь живём!

У нас тут анти-анти-антиординаты.

Стоим на пятках твёрдо мы и на своём,

Кто не на пятках, те – антипяты!

(В. Высоцкий, «Марш антиподов»)

Честертон так выразился о Кэрролле: «Он не только учил детей стоять на голове. Он учил учёных стоять на голове».

Алиса Рейкс, дальняя родственница Кэрролла, вспоминала:

«…Комната, в которой мы очутились, была заставлена мебелью; в углу стояло высокое зеркало.

– Сначала скажи мне, – проговорил он, подавая мне апельсин, – в какой руке ты его держишь.

– В правой, – ответила я.

– А теперь, – сказал он, – подойди к зеркалу и скажи мне, в какой руке держит апельсин девочка в зеркале.

Я с удивлением ответила:

– В левой.

– Совершенно верно, – сказал он. – Как ты это объяснишь?

Я никак не могла этого объяснить, но, видя, что он ждёт объяснения, решилась:

– Если б я стояла по ту сторону зеркала, я бы, должно быть, держала апельсин в правой руке?

Я помню, что он засмеялся.

– Молодец, Алиса, – сказал он. – Лучше мне никто не отвечал.

Больше мы об этом не говорили; однако спустя несколько лет я узнала, что, по его словам, этот разговор навёл его на мысль о «Зазеркалье», экземпляр которого он и прислал мне в своё время вместе с другими своими книгами» (Кэрролл, 1991. С. 114–115).

Провалившись в кроличью нору, падая в колодце, пусть это прозвучит парадоксально, маленькая героиня Кэрролла в то же время перемещалась по стволу дерева, дырке ли от дерева, или мысленному, логическому древу – тут не столь важно.

Ходжа Насреддин объяснял, как возводят минареты: «Просто выворачивают колодцы наизнанку».

А «верх» и «низ» понятия относительные, где-то ты антипод, а где-то и вполне нормальный антипят. Это вопрос выбора направления.

Джек из английской сказки предпочёл карабкаться «вверх» по бобовому стержню. Индийский автор Кришан Чандар в очень, ну просто очень детской сказке «Перевёрнутое дерево» (по мотивам древней философии) направил героев как бы «вниз»… Проводником им служил, правда, не кролик, и не «Боянова» мысь («белка», но в контексте «Слова о полку Игореве» это слово воспринимается как «мысль»), а сам бог Времени.

Деревья, как уже упоминалось, самые распространённые виды фракталов.

– Нет, не только вязы, клены и придорожные кусты, ещё и такие структуры, как, скажем, наша кровеносная система, системы поиска записей в компьютерных базах данных, или, скажем, картины различных возможных путей движения элементарных частиц в одном из самых эффективных методов расчета траекторий в ядерной физике, методе Монте-Карло – и многие другие (отыщите свои необычные примеры). Каждая ветка или веточка дерева и сама по себе дерево в миниатюре. Деревьями, однако, дело отнюдь не ограничивается. Рельеф земной поверхности – это чередование гор и долин. Вглядитесь теперь в любую другую природную поверхность, будь то поверхность Меркурия или Вашего стола под микроскопом. Те же горы (или горки, бугорки, разница лишь в масштабе), те же долины… знакомая картина! Именно с помощью фрактального принципа повторения все того же самого, при изменении масштаба, созданы многие завораживающие взор горные пейзажи компьютерной графики, штурмом взявшей современное кино, – обобщает В.В. Куликов в одном из курсов языка Диал. – Примеры фракталов в трёх измерениях – облака (возьмите маленький его кусочек, это опять же будет облако) или – объёмная голограмма, записанная в толще светочувствительного стекла: разбейте его, и каждый осколок даст вам полную картину запечатлённого образа…

И соответственно, обычное зеркало обладает фрактальными свойствами, ускользающими от многих растерявших прекрасную детскую привычку видеть загадочное в простом: в каждом, сколь угодно малом осколке зеркала можно увидеть отражённым весь мир – стоит лишь вглядеться в него поближе.

«В зеркале все асимметричные предметы (предметы, не совпадающие по своим зеркальным отражениям) предстают обращёнными, «выворачиваются».

В книге («Алиса в Зазеркалье». – Авт .) много примеров таких зеркальных отражений.

…Труляля и Траляля – «зеркальные» близнецы; Белый Рыцарь поёт о попытке втиснуть правую ногу в левый башмак; возможно, не случайно, что в книге не раз говорится о штопоре, ибо спираль – асимметричная структура, имеющая правую и левую формы. Если расширить тему Зазеркалья так, чтобы она включала зеркальное отражение любой асимметричной ситуации, мы верно определим основной мотив всей книги. Перечислять здесь все примеры было бы слишком долго; достаточно привести лишь несколько из них.

Чтобы приблизиться к Чёрной Королеве, Алиса идёт в противоположном направлении; в вагоне поезда кондуктор ей говорит, что она едет не в ту сторону; у короля – два Гонца, «один, чтобы бежал туда, другой – чтобы бежал оттуда». Белая Королева объясняет преимущества «жизни назад»; пироги в Зазеркалье сначала раздают гостям, а потом уж режут. Чётные и нечётные числа, представляющие собой комбинаторные эквиваленты правого и левого, в различных местах вплетаются в повествование. В определённом смысле нонсенс есть инверсия осмысленного и бессмысленного. Обычный мир переворачивается вверх ногами и выворачивается наизнанку; он превращается в мир, в котором всё происходит как угодно, но только не так, как полагается.

Тема инверсии характерна, конечно, для всего нонсенса Кэрролла. В «Стране Чудес» Алиса размышляет: «Едят ли кошки мошек? Едят ли мошки кошек?» Ей объясняют, что говорить, что думаешь, и думать, что говоришь, совсем не одно и то же. Откусив от гриба с левой стороны, она вырастает, откусив же с правой – напротив, уменьшается. Эти изменения в росте, которых так много в первой сказке, сами по себе являются инверсиями (например, вместо большой девочки и маленького щенка – маленькая девочка и большой щенок). В «Сильви и Бруно» мы знакомимся с «импондералом», антигравитационной ватой, которой можно набить почтовую посылку, чтобы она весила меньше, чем ничего; с часами, которые обращают время; с чёрным светом; с Фортунатовым кошельком, являющимся проективной плоскостью, у которой внутренность снаружи, а наружная сторона внутри. Мы узнаём, что E-V–I-L (зло) есть не что иное, как L–I-V-E («жить» наоборот).

Вы слышали о чудаке?

Вот это был чудак!

Всю жизнь ходил на голове

И наперекосяк.

Чтобы пиджак не истрепать,

Он клал его в кровать;

А сам на спинке стула спал —

Чтобы себя не смять.

Носы друзей он принимал

За их дверной звонок.

И, дёрнув за нос, каждый раз

Пускался наутёк.

(Песни Матушки Гусыни. С. 47)

Был этот мир глубокой тьмой окутан.

Да будет свет! И вот явился Ньютон.

Эпиграмма XVIII века

Но сатана недолго ждал реванша.

Пришёл Эйнштейн – и… стало всё как раньше.

Эпиграмма XX века

(Маршак, 1973. С. 632)

Математик Ю.А. Данилов и физик Я.А. Смородинский в замечательной статье «Физик читает Кэрролла» (Кэрролл, 1991. С. 266–274) признаются:

«…Его произведения обладают неотразимой привлекательностью в глазах физической аудитории прежде всего потому, что «сумасшедшая» логика Кэрролла близка и созвучна логике современной физической теории, долженствующей сочетать в себе « безумные » идеи (по Бору) и математическое изящество (по Дираку). Желая лишить изучающего логики ориентиров, подсказываемых здравым смыслом, Кэрролл придумал логические задачи, в которых посылки находились в вопиющем противоречии с повседневным опытом. Но правила вывода, подобно улыбке Чеширского Кота, оставались и после того, как угасала надежда на помощь здравого смысла. Именно эти правила и позволяли найти решение задачи. Физику не приходится измышлять логические задачи с «безумными» посылками: их ставит перед ним сама природа…

Язык для Кэрролла не был набором пустых символов-слов, лишённых значения. Он видел в языке податливый пластический материал для проверки своих открытий. Предвосхитив своими смелыми экспериментами в области языка появление таких наук, как семантика и семиотика, Кэрролл, быть может, лучше, чем кто-нибудь другой, сознавал, какую опасность для непреложности выводов любой теории (Кэрролла прежде всего интересовала теория логического вывода) таят в себе неоднозначность живого языка, а также неумеренное использование интуитивных соображений, рассуждений по аналогии и отсутствие свода четко сформулированных правил вывода…

… Окидывая ретроспективным взглядом историю физики, мы видим, что иногда любимый приём Кэрролла – использование абсурдных посылок для получения истинных заключений – также (хотя порой и неосознанно) находит применение и в физике. Так, из абсурдной теории флогистона родилась термодинамика, а Максвелл при выводе своих знаменитых уравнений опирался в рассуждениях на некую механическую систему. Эфир, нужный как среда, в которой распространяются волны света, оказался лишним после создания теории относительности. В развитии физики не раз появлялся Кот, единственной целью которого было лишь оставить нам свою улыбку.