Тусклое золото

XI

Домой Антон возвратился часа за три до начала смены. Ботинки снял в прихожей и, тихо ступая, чтобы не разбудить отца, хотел незамеченным прошмыгнуть в свою комнату. Отец, однако, услышал и проворчал:

- Опять до рассвета. Что тебе, больше всех нужно?

- Да, батя, очень нужно,-добродушно ответил Антон, не задерживаясь, прошел к себе, быстро разобрал постель и юркнул под одеяло.

Возбуждение от пережитого все еще не улеглось. Поначалу укорял себя за промах. Уж очень обидно было, что упустили девчонку. Хоть старший лейтенант не больно-то и ругался, но Антон понимал, что задержи они ее, и дело повернулось бы по-другому.

Теперь, думал Антон, ребятам в глаза смотреть будет стыдно. Тоже, скажут, гвардии сержант, заместитель командира дружины. И будут правы, если назовут его растяпой…

Хотелось немедленно бежать на слободку, разыскать Клаву и такое ей сказать, чтобы на всю жизнь запомнила! Не верилось, что Клава имеет какое-то отношение к контрабандистам. Просто в голове не укладывалось, что эта девчушка, такая застенчивая и молчаливая, не случайная гостья Голодко.

Лежа в постели, Антон вспомнил первое, после демобилизации, комсомольское собрание «на гражданке». Он тогда только поступил в депо, не успел и форму военную снять. Так и пришел на собрание в гимнастерке, туго подпоясанный солдатским ремнем, в сапогах. Даже как-то неловко чувствовал себя среди гражданских ребят.

Собрание вел Дима Колчин. Парень лет девятнадцати, может быть двадцати, ста пытался выглядеть солиднее, старше, то и дело хмурил белесые брови, часто без надобности постукивал карандашом по пустому графину, неизвестно зачем принесенному в цех.

Дима торопливо перечислил вопросы повестки дни. Их было четыре.

- Много! Давай покороче! - сказал кто-то.

- Одного хватит! - выкрикнул другой.

- Первых два, остальные на другой раз!

Только что окончилась смена, и ребята торопились домой. Секретарь был неумолим, и повестку дня приняли. Дима очень важно, с судейской строгостью сообщил, что первым будет слушаться вопрос об исключении из комсомола «злостной сектантки Клавдии Глухаревой». С особым ударением он произнес слово «злостной» и, выдержав паузу, зачастил, забыв о солидности:

- Бюро рассматривало персональное дело Глухаревой. Ты здесь, Клава? А, пришла наконец… Впервые за четыре месяца. Ну, товарищи, бюро решило, раз она от комсомола отказалась, от школы - тоже, в квартире у нее собираются сектанты и всякое прочее… В общем, решили исключить. Кто за такое предложение?

Дима первый поднял руку, строгими глазами обвел собрание. Одни перешептывались, другие сочувственно поглядывали на «злостную», что забилась в дальний угол. Чья-то рука несмело поднялась за рукой Колчина, за ней другая… Дима поправил очки, еще выше поднял руку.

- Кто за исключение? - повторил он вопрос.

И тут собрание зашумело, заволновалось. Ребята забыли, что минутой раньше они торопились домой. Послышались выкрики:

- Пожара нет. Куда спешить?

- И скажи толком, что это за «всякое прочее»…

Звонкий девичий голос перекрыл поднявшийся шум:

- Так нельзя, товарищи! Пусть Клава скажет. Выступи, Клава, не стесняйся.

Выкрики только ненадолго смутили Колчина. Он заморгал глазами, смешно наморщил нос, но тут же опомнился, зазвенел по графину:

- Тихо, товарищи! Вы что, о бдительности забыли? А еще комсомольцы!

Пока секретарь торопливо докладывал «персональное дело», у Антона росло раздражение. Он выждал, когда Дима кончит, поправил прическу рукой и, поднявшись во весь свой огромный рост, пробасил:

- Разрешите, я скажу.

- Давай,- неохотно согласился Дима и для чего-то сдернул с носа очки.

Без них секретарь показался Антону простым, немного наивным пареньком, стремящимся казаться строже и старше, чем он есть. В близоруких глазах Колчина даже мелькнула растерянность. И, видимо, от этого у Антона отпало желание наговорить ему резких слов, отчитать за горячность.

- Ребята,- сказал Антон,- давайте разберемся в этом деле без шума и спешки. К тебе, секретарь, у меня вопрос такой: за что ты предлагаешь исключить Клаву?

- Как «за что»? - Дима выпятил тощую грудь, опять блеснул очками.- Я уже докладывал,- произнес он, чеканя каждое слово,- за то, что от комсомола сама отказалась. Это - раз. За то, что школу бросила. Это - два. И потом, мать у нее сектантка. Всякие сборища у них собираются. Настоящая комсомолка не позволила бы… Э, да что говорить! Тут и церемониться нечего. Исключить и точка! - закончил Дима. И вдруг, как бы вспомнив, добавил: - Ты, товарищ Бирюля, у нас новый член организации, только на учет принят и многого не знаешь.

Антон заупрямился:

- Пусть Глухарева выступит, сама расскажет.

Дима снисходительно улыбнулся:

- Пожалуйста! - И строго Клаве: - Доложи,

Глухарева. Отсюда доложи. С трибуны. Нечего по углам прятаться.

Нетвердыми шагами Клава подошла к столу. Лицо ее зарделось, тонкие пальцы теребили концы цветастой косынки. Потупив взор, она не знала, с чего начинать.

Дима не вытерпел:

- Долго будешь волынить? Говори!

Клава совсем стушевалась, еще ниже опустила голову. Скажи Дима как-нибудь иначе, мягче, и не раздались бы сразу недовольные голоса:

- Брось ты из себя прокурора строить!

- Тоже судья нашелся…

И кто-то подбадривающе, по-дружески сказал Клаве:

- Не обращай внимания, Клаша, расскажи.

Дима так и взвился:

- То есть как это «не обращай внимания»?!

- А вот так,- снова вмешался Антон. Дима начинал его раздражать.- Разве не видишь, в каком она состоянии… Тебя бы на ее место.

Клава расплакалась, заговорила сбивчиво:

- В чем я виновата? Или учиться не хотела?.. Мама не разрешает. Больная она… А я… я…- и умолкла.

Да и что объяснять, если все, о чем говорил Дима, сущая правда. И школу оставила, и работу в депо бросила, пошла продавщицей в киоск. На собрания ходила тайком от матери, да и то от случая к случаю. Но только ли она виновата во всем? Просила же Колчина помочь устроиться в общежитие, а он рассмеялся и слушать не стал. Какое, мол, общежитие, если квартира имеется! Жаловалась девчонкам, а те не поддержали, сочли за блажь странное желание уйти из дому.

Крупные, как горошины, слезы текли по лицу девушки. Она их не вытирала.

- Не исключайте,- перехваченным рыданиями голосом попросила она и сошла с трибуны, опустив голову.

Все же ее исключили. Настоял Дима: как смела поменять депо на водичку с сиропом!

…Вот такою сейчас и вспомнилась Клава Антону после случайной встречи с нею во дворе контрабандиста. «Неужели смешной этот Димка, «заводящийся с пол-оборота», был прав? Или чего-то недосмотрели, недодумали до конца? А что, если сами же толкнули девчонку в болото?»

Уснуть не удалось. Раннее утро заглянуло в окно, заиграло на стене веселыми солнечными бликами, дохнуло угасающим запахом маттиол, что одуряюще пахли лишь ночью. Антон вскочил с постели, умылся под краном, оделся в рабочую робу.

За завтраком отец понимающе усмехнулся в усы:

- Не иначе, закружила тебя какая-то красавица. Что ж, оно и пора.

Антон не стал разубеждать старика - ни к чему, все равно не поверит…

Мысли о Клаве не оставляли и днем, во время работы. Нет-нет да и вспоминал о ней Антон, и сомнения опять начинали одолевать. Он попытался думать о другом и даже сердился на себя: «Да что, мне больше всех нужно?»

Станок работал на больших скоростях, зевать нельзя было, того и гляди запорешь деталь. Резец вгрызался в болванку, аккуратная стружка падала к ногам.

«Поменьше думай, - мысленно уговаривал себя Антон. Но как ни старался, девушка не выходила из головы.- Тебе не нужно, другому… А кому же нужно? Диме Колчину? Или хлюпику Виктору, что неизвестно с каких доходов гуляет напропалую?»

К концу смены Антон твердо решил разыскать Клаву, поговорить и с нею, и с матерью. От такого решения стало легче, и внимание целиком сосредоточилось на станке. Антон настолько увлекся работой, что и гудка не услышал.

- Сверхурочные зарабатываешь? - шутливо раздалось за спиной.

Антон обернулся на возглас, увидел Диму.

То ли Колчин немного стеснялся бывшего сержанта, то ли в привычку вошло говорить о делах организации официальным тоном, но он строго сказал:

- Ты мне сегодня нужен, товарищ Бирюля.

- Во-первых, здравствуй. Во-вторых, вечером я занят,- ответил Антон и подал руку.

Дима протянул узкую ладошку, взвизгнул от боли и вырвал побелевшие пальцы:

- Медведь!

Антон смутился:

- Прости, дружок. Забыл.

- Ладно,- примирительно сказал Колчин.- Чепуха. Ты мне вечером позарез нужен. Есть дело.

- Какое?

- Узнаешь вечером.

- Поручи другому. Я вечером занят.

Дима нахмурил брови:

- Что значит «занят», если есть важное поручение? И потом кому-кому, а тебе стыдно нарушать дисциплину, товарищ Бирюля.

Они вышли на привокзальную площадь. Только что подошел поезд. Толпа пассажиров устремилась к такси, у автобусных остановок образовались длинные очереди.

Парни пристроились к одной из них, поджидавшей машину на Южный городок. Дима упрямо повторил :

- Жду. Не придешь, поставлю вопрос на бюро!

«До чего настырный паренек»,- подумалось Антону. Забавляла притворная строгость молодого секретаря, который, по всему видно, был хорошим малым.

- Димочка, дружище, не могу, понимаешь?

- Товарищ Бирюля…

Колчин принялся было читать нотацию, но подошел автобус, и люди, тесня друг друга, засуетились, пробираясь к машине. Кто-то Диму толкнул, и у него слетели очки. Автобус отправился. Дима стоял беспомощный, огорченный. Смотрел близорукими, немного навыкате, серыми глазами. На асфальте блестели осколки стекла и растоптанная оправа.

Антон искренне посочувствовал приунывшему парню, в душе пожалел, что и сам огорчил его отказом.

- Фу ты, беда какая,- произнес он и нагнулся за оправой. Поднял искореженные дужки и бросил в сторону.

- Да ладно уж. Другие куплю.- Дима еще раз посмотрел на осколки стекла и повернул к Антону лицо: - А ты приходи вечером. Очки - сами по себе, а дело - тоже.

Антон ничего не ответил.

А в это время в кабинете у Дудина продолжалась напряженная работа.

Два толстых тома следственного дела с еще не успевшими пожелтеть листами были прочитаны внимательным образом. Дудин пробежал глазами последний лист, захлопнул папку. В деле на Каленника не было и намека на то, что хоть в какой-то мере подтверждало бы версию. Ровным счетом - ничего! Одно и то же, дав-но известное, подтвержденное свидетельскими показаниями, уликами и признаниями самого Иннокентия.

Майор был явно разочарован. Всю ночь напролет посвятил он не только изучению следственных дел, но и оперативному обеспечению своего вывода. Предпринял ряд неотложных мер, чтобы действовать наверняка, если этот вывод окажется правильным. И все зря.

Иной раз можно прибегнуть к так называемому «следственному эксперименту», если возникают сомнения в правильности построенной версии. Сейчас же и речи не могло быть об экспериментировании. На чем? На какой основе и как?

За ночь на столе выросла горка окурков. От табака першило в горле, ощущалась противная горечь во рту. Да и усталость давала себя знать. Но он большим усилием воли заставлял себя вновь и вновь возвращаться к анализу. Он имел право оперировать только фактами. «Но где доказательства, что Лорд принялся за старые дела? "

- Опять интуиция…- промолвил майор вслух и скептически усмехнулся: -Сколько раз она подводила, эта самая интуиция! Может случиться, что и сейчас ошибка, а тогда расхлебывай собственный смехотворный домысел. Да, именно домысел, построенный на песке.

Дудин облегченно вздохнул, когда в кабинет вошел Шариков. Как всегда, старший лейтенант был аккуратно одет, чисто выбрит. Но не это удивило майора. Удивило другое: на лице старшего лейтенанта, обычно серьезном и хмуром, сейчас сияла улыбка.

- Здравия желаю, товарищ майор! - Шариков энергично и сильно пожал руку начальнику, снял фуражку. , .

«Он и впрямь будто помолодел. С чего бы это?» Дудин широким жестом руки пригласил помощника сесть и заметил:

- Всю ночь провел в бесплодных бдениях, будь они неладны. Почудилось мне, будто Иннокентий в какой-то степени причастен к делу «артиста». Вот и проковырялся всю ночь впустую в старом хламье. Думал, найду там что-либо.

- Вполне возможно,- улыбаясь, кивнул старший лейтенант.- И такое может быть.

Только сейчас Дудин обратил внимание на тонкую папку с надписью «На доклад», которую Шариков держал в руке, и вспомнил, как неохотно разрешил ему допрос Голодко.

- Работали? - спросил он помощника.

- Да, часа три с лишним.

- И как? Наверное, по-прежнему развлекал сказочками.- Дудин потянулся за новой сигаретой, помял ее в пальцах, зажег, но с первой же затяжки закашлялся и притушил.

Шариков выждал, пока начальник отдышится, затем раскрыл папку, достал листы протокола допроса, всего три странички, исписанных размашистым почерком.

- Разрешите доложить?

- Докладывайте.

Как ни скептически был настроен Дудин, он приготовился внимательно выслушать старшего лейтенанта. К этому его обязывало положение начальника.

Шариков, вместо того чтобы читать свои записи, захлопнул папку, отодвинул ее на угол стола и сказал без видимой поначалу связи с допросом:

- Я тоже думаю, товарищ майор, что ваше заключение не лишено оснований. Больше того, убежден, что

Каленник и «артист» - одно лицо! - иг протянул папку : - Прочтите сами.

Дудин бегло пробежал первую страничку, несколько дольше задержался на второй. Уже на третьей лицо его оживилось, рука привычно потянулась за сигаретой, но он отложил ее и взял карандаш. Короткую запись в каких-нибудь пятнадцать-двадцать строчек он прочел дважды, затем опять вернулся к началу. «…Два раза я покупал золото у незнакомых мне иностранцев,- читал Дудин вслух,- и в обоих случаях продавал его Иннокентию Каленнику, который недавно возвратился из заключения. Валюту, отобранную у меня при обыске, я должен был отдать ему, так как получил от него в качестве задатка семьсот рублей. Совершить сделку помешал мой арест…»

Усталости на лице Дудина как не бывало.

- То, что нужно! - воскликнул он.- Слушайте, Валентин Иванович, вы же молодец! Честное слово, молодец! - В порыве благодарности он крепко пожал руку старшему лейтенанту.- Как это вам удалось так быстро?

Шариков не скрывал радости:

- Больше часа Голодко продолжал меня убеждать, что ни с кем он не связан, покупал у случайных людей и продавал - тоже случайным, совсем незнакомым людям. Я подробно записывал все. А он увлекся настолько, что запутался в собственных противоречиях.

Мне осталось лишь убедительно доказать ему, что к фактам следует относиться с уважением. И, прямо скажем, Голодко нашел в себе достаточно здравого смысла, чтобы больше не отпираться.- Шариков на минуту умолк и после паузы заключил: - Но он еще не все сказал. Ну что ж, пусть поразмыслит, я его не торопил.

- И правильно поступили,- согласился Дудин.- Главное было узнать у него фамилию «хозяина». Однако самое тяжелое впереди. Кстати, еще один вопрос: какова во всем этом роль дочери Глухаревой? Интересовались?

Старший лейтенант почувствовал неловкость.

- Честно признаться, не успел выяснить все как следует. Но Голодко утверждает, что ни разу ее не видел. Там мать основную скрипку играет. Знаю, она сектантка, когда-то была неплохой работницей на узле. Надо думать, а по всей вероятности так и окажется при детальном расследовании, что Каленник пользуется фанатичностью Глухаревой и только. Вряд ли он делится с нею доходами.

Дудин устало потянулся, откинулся на спинку стула, прикрыл глаза:

- Жаль девчонку,- сказал он.- Сбилась с пути… Однако попытаемся ее вытащить из омута. Не забудьте мне напомнить о ней завтра.

- Слушаюсь,- ответил Шариков и сделал пометку в блокноте.

До полудня офицеры работали над планом дальнейших мероприятий. Предстояла нелегкая работа, которая могла потребовать дополнительных и, возможно, еще более напряженных усилий. Они понимали, что чекист сродни саперу,- ошибаться он не имеет права.